НЕЙРО­ПСИХОЛОГИЧЕСКИЙ АНАЛИЗ МЕЖПОЛУШАРНОЙ АСИММЕТРИИ МОЗГА

Институт мозга ВНЦПЗ АМН СССР. Москва

Проблема функциональной межполушарной асимметрии (ФМА) человека имеет два основных аспекта. Во-первых, ФМА представляет собой частное проявление функционального взаимодействия полу­шарий. Во-вторых, ФМА человека, являясь биологическим выражением особенностей его поведения и трудовой деятельности, должна иметь своих эволюционных предшественников как среди гоминид, так, воз­можно, и среди представителей более низко организованных живот­ных. Определенное подтверждение этому дают исследования В.Л. Биан­ки [46], полагающего, что в основе специализации полушарий мозга животных лежит ориентировка в пространстве и времени, а также анализ предметов по их абсолютным и относительным признакам. В связи с этим представляет интерес исследование В.Ф. Фокина и А.С. Габриэльян [272], показавших, что постоянные потенциалы в правом и левом полушариях мозга кошек имеют, видимо, различные механизмы. Валькер [509] предполагает, что доминирование левого полушария у человека при осуществлении речевой функции является выражением общей для позвоночных тенденции к унилатеральному контролю вокализации: во всяком случае, доминирование левого полушария при внутривидовых коммуникациях характерно для птиц и приматов.

Имеются единичные исследования морфологической асимметрии полушарий мозга у животных. Так, у крыс линии Long—Evans выявлено некоторое преобладание поперечника большинства полей коры правого полушария сравнительно с левым [361]. Выявленная у кошек полу­шарная асимметрия в расположении борозд не связана, однако, с пред­почтением использования одной из конечностей [511].

Таким образом, вопрос о том, насколько асимметрия полушарий является видовой или индивидуальной особенностью животных, окон­чательно не решен.

Предположение, что ФМА удваивает способности мозга к запоми­нанию и что именно в этом можно усмотреть дальнейшую эволюцию мозга человека [506], имеет, очевидно, лишь исторический интерес, поскольку во многих исследованиях последнего времени показано,

что в работе обычно принимают участие оба полушария [23, 28, 45 и др. ]. В то же время при повреждении одного из полушарий другое полушарие может обеспечить определенную компенсацию [227, 262, 295, 404 и др.]. Следует согласиться с мнением, что, несмотря на спе­циализацию полушарий, ФМА является в значительной степени дина­мичным явлением и что эта динамика связана с определенным сос­тоянием человека [124 и др.].

Результаты исследований особенностей восприятия и поведения людей при врожденном отсутствии основной межполушарной спайки мозга — мозолистого тела [345] — или при перерезке главных меж­полушарных комиссур [195, 347, 501] позволяют достаточно убеди­тельно высказаться в пользу того, что ФМА является отражением в эволюции процессов функционального межполушарного взаимодейст­вия.

В то же время большой клинический материал позволил обосновать мнение о том, что левое полушарие больше связано с речевой и знако­вой абстрактно-символической деятельностью, тогда как для правого полушария по преимуществу характерны синтетические невербальные формы мышления на основе пространственно-временных отношений [38, 58, 252, 284 и др.]. Чувственное познание связано в основном с дея­тельностью правого полушария, а абстрактное познание — с работой левого, но в нормально работающем мозге эти две формы познания невозможно рассматривать изолированно.

Проблема структурных основ ФМА тесным образом связана не только с методическим уровнем исследований, но и с методологией подхода к вопросу о соотношении между структурной организацией мозга и различными проявлениями психической деятельности.

Начиная с 40-х годов и в последующее время наши ведущие невро­логи И.Н. Филимонов [265, 266], С.А. Саркисов [230, 231] и нейро­психологи А.Р. Лурия [154] и др. развивали фундаментальные положе­ния о сложной многоуровневой мозговой организации психических функций. Эти взгляды получили развитие в концепции О.С. Адрианова о принципах системной организации функций [1, 2, 4 и др.]. В соответст­вии с этой концепцией процессы сложно упорядоченного взаимодейст­вия имеют свои особенности на общеповеденческом, нейронном и синап­тическом уровнях интеграции и иерархии структур мозга, что зависит от специфики и этапов формирования ответной реакции, уровня и характера мотивации, а также особенностей следовых процессов (памяти).

Необходимым условием реализации этих процессов является свойст­во мультифункциональности (функциональной многозначности) раз­личных структур переднего мозга, что было ранее постулировано И.Н. Филимоновым для так называемого обонятельного мозга [266]. Согласно нашим представлениям, та или иная структура участвует прежде всего в обеспечении основных, генетически присущих ей функ­ций. В соответствии с этим предполагается, что различным образо­ваниям и системам мозга в разной степени свойственно взаимодейст­вие двух форм структурной организации и деятельности — инвариант­ных, генетически детерминированных и подвижных, вероятностных.

Реализация функций основана также на различиях и сложной иерар­хии взаимоотношений, существующих между разными (проекцион­ными, ассоциативными, интегративно-пусковыми, лимбико-ретикуляр­ными) системами мозга.

Динамический характер подкорково-коркового, межкоркового и межполушарного взаимодействия позволяет с достаточной долей осторожности соотносить морфологические признаки с функциональ­ными и тем более с психическими проявлениями.

Вопрос о структурных предпосылках ФМА до последнего времени был изучен весьма слабо. Правда, еще в 30—40-х годах нашего века в работах сотрудников Московского Института мозга [51, 104, 248, 249 и др.] было обращено внимание на известную вариабельность борозд и извилин в левом и правом полушариях мозга человека. Ана­томическими исследованиями височной доли у человека, шимпанзе и макаки-резуса было установлено, в частности, все большее возрастание длины сильвиевой борозды в левом полушарии у этих представителей приматов [518]. Н.Гешвинд и В. Левицкий [388] отметили анатоми­ческую асимметрию мозга человека в области височной доли (как известно, важной для функции речи). Было показано, что зона височ­ной области (planum temporale) в левом полушарии мозга у большинства исследованных людей примерно на одну треть больше, чем в правом. Имеются попытки связать левополушарное доминирование речи с морфологической асимметрией сосудов средней мозговой артерии [482] с небольшими, но достоверными изменениями кровотока в правом и левом полушариях [428, 484], с особенностями организации левого галамуса у человека [467].

В морфологических исследованиях индивидуальной вариабель­ности мозга людей, которые проводились в 30—40-х годах в Мос­ковском Институте мозга, допускалась возможность структурных различий долей правого и левого полушарий [3, 5 и др.]. К ним отно­сятся работы Е.П. Кононовой [114], И.А. Станкевич, Ю.Г. Шевченко |249], С.М. Блинкова [51], Н.С. Преображенской [218], И.А. Станкенич [248], в которых определялись размеры площадей и конфи­гурация архитектонических полей новой коры левого и правого полу­шарий мозга человека. В частности, Е.П. Кононовой было показано, что у правшей общая площадь нижней лобной извилины (в 4 из 5 ис­следованных полушарий) слева была больше, чем справа. Данная особенность свойственна лишь полю 45, тогда как величины площади соседнего поля 44 справа и слева и нижнелобного поля 47 варьируют от случая к случаю. Равным образом эта особенность не свойственна полям 39 и 40 нижнетеменной области коры, связанной, как известно, с обеспечением таких сложных функций, как пространственная, символическая и орудийная предметная деятельность. В этих полях, однако, слева в 4 случаях из 6 преобладает так называемый интрасулькальный компонент, т.е. увеличены размеры коры в глубине борозд [249]; по данным И.А. Станкевич [248], в большинстве случаев длина остров­ковой области в целом слева больше, чем справа, что интересно со­поставить с тем, что неокортикальная часть островка также связана с осуществлением речевых функций.

Анализируя материалы Института мозга по индивидуальной ва­риабельности коры мозга, в частности по архитектонике различных (главным образом ассоциативных) территорий новой коры правого и левого полушарий мозга человека, мы пришли к заключению, что, по-видимому, не существует какого-либо единого структурного "кри­терия" ФМА для различных корковых полей и даже областей.

В макроскопических исследованиях, проведенных в лаборатории архитектоники мозга И.Н. Боголеповой и ее сотрудниками [57], было обнаружено, что из изученных 205 случаев длина левого полушария превышала длину правого более чем в 54%.

Еще в работах О. Фогта, И.Н. Филимонова, Е.П. Кононовой^[1] было установлено, что разным полям новой коры свойственна различная степень так называемой радиарной исчерченности. Этот признак сви­детельствовал об определенной функциональной "иерархии": корковые формации преимущественно с функциями первичной переработки при­ходящих с периферии сигналов (первичные проекционные поля) имели, как правило, менее выраженную радиарную исчерченность, чем так называемые вторичные проекционные или ассоциативные структуры.

Эти факты получили свое новое звучание в современных качест­венно-количественных исследованиях В.С. Кесарева с сотрудниками [108] с использованием некоторых разработанных ими методов ком­пьютерной морфометрии. Оказалось, что степень вертикальной упо­рядоченности поперечника коры, и прежде всего слоя III (богатого ассоциативными, межкорковыми связями), может быть определенным образом соотнесена с участием той или иной структуры в реализации разных по сложности функций: так, в проекционных полях коры мозга человека этот показатель значительно ниже, чем в ассоциативных; хорошо известно, что последние (например, поле 22 слухового ана­лизатора) ответственны за прием и переработку значительно более сложной по характеру и биологической значимости информации, чем проекционные структуры (например, поле 41 слухового анализатора), в которых осуществляется в первую очередь восприятие физических характеристик сигнала^[2]. Показатель вертикальной упорядоченности достоверно выше в корковых полях мозга человека по сравнению с теми же полями у обезьяны (поля 17, 18, 44, 45), и — что особенно инте­ресно — этот показатель выше в речедвигательных (поля 44, 45) и рече­воспринимающих (поля 22, 41, 37) структурах левого полушария по сравнению с правым [109]. В то же время эта особенность не касается филогенетически более старых областей (например, поля 23 лимбиче­ской области); равным образом не удалось обнаружить подобного рода различий в структурах височной области коры мозга низшей обезьяны.

Несомненный интерес вызывает изучение характеристик отдельных нейронов различных слоев и полей правого и левого полушарий [56]. В частности, в большинстве изученных случаев величина размеров профильных полей (ПП) нейронов слоев III и V в полях 44 и 45 больше слева, чем справа; во всех случаях имеется достоверное преобладание максимальной величины ПП гигантских пирамидных клеток Беца в слое V моторного поля 4 левого полушария. Однако для задней ас­социативной зоны (нижнетеменная кора — поле 40) наблюдаются об­ратные явления; у тех же людей в половине или большем числе случаев максимальное значение ПП нейронов слоев III³ и V больше справа, чем слева.

Заманчиво попытаться объяснить описанные выше различия в ор­ганизации структур функциональными особенностями правого и левого полушарий: участие левого полушария в речевой и произвольной дви­гательной деятельности (связанной с работой "ведущей" правой руки или правой ноги) представляется у правшей достаточно очевидным, равно как и участие левой височной области в речевоспринимающей функции. В настоящее время накапливается все больше данных о том, что правое полушарие более тесно, чем левое, связано с функцией оценки пространственно-временных параметров среды, в частности схемы тела; важная роль нижнетеменной коры (поля 40) в этом процессе давно была обнаружена и подтверждена в последнее время рядом авторов [89 и др.]. Проведенное И.Н. Боголеповой и ее сотрудниками исследование архитектоники полей лобной области 8, 43, 46 и 47 по­казало, что в структурной организации полей пока не найдено преоб­ладание изученных признаков в одном из полушарий. Возможно, это объясняется сложными интегративными функциями лобной области, в которых оба полушария призваны играть важную роль [57].

В последнее время появились указания на морфологические осо­бенности организации отдельных образований правой и левой по­ловин зрительного бугра и хвостатого ядра человека [57]. В частности, выявилась корреляция величины профильного поля нейронов хвоста­того ядра, а также дорзомедиального ядра таламуса с полями лобной области на одноименной стороне мозга. В согласии с этими данными находятся недавно опубликованные работы [366], показавшие, что у нормальных людей наиболее четкая асимметрия строения, опреде­ляемая методом планиметрии, наблюдается в отношении тех ядер таламуса, которые тесно связаны с речевыми функциями, в частности, это касается заднего латерального ядра таламуса, проецирующегося к задней височно-теменной области и к нижнетеменной дольке больших полушарий. В случае двустороннего нарушения цитоархитектоники заднего латерального ядра зрительного бугра у пациентов возникали явления дизлексии [379]. Нарушения речи наблюдаются и после стерео­таксических операций на вентролатеральном ядре левого таламуса или его стимуляции [467 и др.]. Указания на различия в распределении медиаторов (норадреналина) в зрительном бугре у человека справа и слева [459] пока единичны и, несмотря на большой интерес, трудны в плане функциональной интерпретации.

Данные, приведенные в настоящей статье, не позволяют нам раз­делить пессимизм С. Спрингера и Г. Дейча [247], сомневающихся в том, что анатомические асимметрии действительно являются мор­фологической основой функциональной асимметрии полушарий го­ловного мозга. Как можно видеть, разработка проблемы структурных предпосылок ФМА делает свои пока первые, но уже уверенные шаги.

Н.Н. ТРАУГОТТ

Психоневрологический институт им. В. М. Бехтерева. Ленинград

Прогрессирующая в ходе эволюции специализация полушарий головного мозга и связанное с этим усложнение межполушарных взаимоотношений на современном этапе науки о мозге является одной из центральных и широко обсуждаемых специалистами раз­ного профиля проблем. В ходе ее изучения возникли новые пред­ставления о природе высших психических функций, о взаимодейст­вии произвольного и непроизвольного в поведении человека, о принципе доминантности в совместной деятельности полушарий. Была установлена высокая динамичность межполушарного взаимо­действия, изменение роли полушарий при выполнении разных ви­дов психической деятельности.

В свете этих данных представляется неправомерным при изу­чении очаговых односторонних поражений головного мозга объяс­нять симптоматику только дефицитом функции пораженного участ­ка, не учитывая изменений межполушарного взаимодействия и функ­ционального состояния интактного полушария. Соображения о не­обходимости такого подхода уже не раз высказывались в нейропси­хологической литературе [162, 210], однако вопрос остается мало­изученным. Неясно, как конкретно проявляется нарушение межполу­шарного взаимодействия, каких функций оно касается, какова за­висимость его от латерализации и локализации поражения, каковы пути его изучения.

В настоящем сообщении будет сделана попытка использовать для ответа на эти вопросы результаты исследований больных с очаговым поражением коры головного мозга преимущественно со­судистой этиологии, выполненных в разные годы с участием авто­ра. Изучались больные с локализацией поражения в лобно-централь­ной, височной, теменной или затылочной областях правого или ле­вого полушария, а также больные эпилепсией, перенесшие лево- или правостороннюю частичную височную лобэктомию [90, 104, 177—182, 254—261].

Один из главных результатов этих исследований состоит в избирательности нарушения при образовании условных связей на раздражители, адресующиеся к пораженному анализатору, выражен­ного тем сильнее, чем выше требования к кортикальному анализу и синтезу. Было обнаружено затруднение в образовании и упроче­нии двигательных условных рефлексов и дифференцировок, особен­но на комплексные сигналы, нарушение подвижности нервных про­цессов, повышенная истощаемость. При очаге в теменной области нарушения не имели модальной специфики, но был затруднен ана­лиз комплексных сигналов любой модальности и образование цеп­ных двигательных рефлексов. В аспекте обсуждаемых в данной ста­тье вопросов наиболее значимо то, что нарушения обнаруживались в условиях предъявления раздражителей не только к пораженному, но одновременно и к интактному полушарию, а двигательная реак­ция осуществлялась на стороне, ипсилатеральной поражению, "здо­ровой" рукой. Зрительные раздражители подавались в центральном поле зрения, звуковые — в свободном звуковом поле, тактильные и проприоцептивные — на стороне, ипсилатеральной поражению. Эти факты могут быть объяснены или тем, что для образования новой условной связи необходимо участие обоих полушарий, или затормо­женностью зоны, симметричной очагу деструкции в интактном полу­шарии. Возможно, что имеют значение оба фактора. Примечательно, что нарушения в образовании условных связей хотя и выражены рез­че у больных с агнозией или апраксией, но выявляются и при от­сутствии дефектов гнозиса и праксиса. Так, по данным Я.А. Меерсона, у больных с поражением затылочных областей нарушения в об­разовании условных связей на зрительные раздражители имеют место и при отсутствии клинических проявлений зрительной агно­зии, Очевидно, хорошо упроченные условные связи, высокоавто­матизированные навыки не требуют для своего осуществления участия обоих полушарий и оптимального состояния зоны, сим­метричной очагу поражения. Вместе с тем, как это было под­робно проанализировано в тех же исследованиях Я.А. Меерсона, в определенных условиях страдает и возможность использования прошлого опыта. Опознание знакомых изображений больными с поражением затылочных областей требовало большего, чем в норме, времени экспозиции и было резко затруднено при наличии помех или при неполном наборе признаков [179, 180]. Таким образом, при одно­стороннем повреждении мозговой коры затруднено образование новых временных связей и использование прошлого опыта в отношении раз­дражителей, адресующихся к пораженному анализатору, что свидетель­ствует о нарушении совместной деятельности полушарий, избиратель­но сильно выраженном во взаимодействии тех областей мозга, в од­ной из которых локализован очаг деструкции.

Сопоставление результатов исследования больных с поражением аналогичных зон левого и правого полушарий показало, что выполне­ние различных экспериментальных заданий значительно сильнее нару­шается при левосторонней локализации очага. В частности, значи­тельно грубее нарушается образование и упрочение новых условных связей — процесс обучения. По-видимому, для содружественной рабо­ты полушарий левая гемисфера имеет большее значение, а очаг в ней сильнее тормозит деятельность симметричной зоны. Вместе с тем по­ражение левого полушария обусловливает своеобразие нарушений, своеобразие, свидетельствующее о недостаточном участии речевой системы в кортикальной деятельности. При выработке условных реф­лексов неизменно обнаруживается неполноценность словесного отчета о сигнальном значении раздражителей и затруднения в выполнении словесных инструкций. Нередко больной, адекватно реагирующий на положительные и отрицательные (тормозные) сигналы, не может рассказать, как он их различает, или дает неправильное объясне­ние. Тип нарушений отчета различен и определяется локализаци­ей очага внутри левого полушария. При поражении затылочных, височных или лобно-центральных областей нарушения отчета модаль­но специфичны и относятся только к раздражителям, адресующимся к пострадавшему анализатору. В отличие от этого у больных с те­менным синдромом затруднен отчет о сигнальном значении комплекс­ных раздражителей независимо от модальности составляющих комп­лекс компонентов. Обнаружилось также, что словесное обозначение раздражителей в отличие от того, что наблюдается у здоровых и у больных с очагом в правом полушарии, не облегчает различения и запоминания стимулов. Так, по данным Я.А. Меерсона, больные эпилепсией, перенесшие частичную экстирпацию правой височной доли, лучше запоминают те изображения, которые могут быть наз­ваны, тогда как после аналогичной операции на левой гемисфере различий в запоминании вербализуемых и невербализуемых изобра­жений не выявляется. По данным того же автора, больные с лево­сторонним затылочным очагом плохо справляются с заданием по классификации изображений, так как им трудно найти принцип клас­сификации и придерживаться его в процессе выполнения задания. С нашей точки зрения, наиболее примечательным является то, что все указанные нарушения могут быть обнаружены у больных, речь которых, как письменная, так и устная, представляется совершен­но сохранной. В этих случаях, очевидно, страдает не речевосприятие, и речепорождение, не использование законов языка, а функ­циональное значение речи как орудия высшей ориентировки — функ­ция отвлечения и обобщения. Другими словами, при поражении доминантного для речи полушария, даже тогда, когда речевые зо­ны интактны, совместная деятельность полушарий страдает вследствие уменьшения влияния речевой системы.

Представляется интересным сопоставить данные наших иссле­дований с результатами изучения больных с поражением префрон­тальных областей мозга. В разносторонних исследованиях А.Р. Лу­рия, Е.Д. Хомской и их сотрудников было установлено, что типич­ные особенности лобного синдрома в большой мере определяются неполноценным участием речевой системы в программировании пове­дения и оценке результатов собственных действий, что было обоз­начено как нарушение "регулирующей роли речи" [53, 154, 157, 248, 279]. Пользуясь этой терминологией, можно сказать, что наблюдав­шиеся нами феномены (неполноценное участие речи в процессе обра­зования условных связей, запоминании нового материала и класси­фикации) свидетельствуют о нарушении регулирующей роли речи. Вместе с тем очевидно, что при поражениях, не затрагивающих лоб­ных долей, эти нарушения избирательны, касаются лишь определен­ных сфер кортикальной деятельности, замаскированы сохранной деятельностью интактных зон и потому не нарушают программу поведения в целом и обычно не обнаруживаются при клиническом исследовании.

При правосторонней локализации очага, по нашим еще не­полным данным, нарушения взаимодействия полушарий имеют иной характер. В условнорефлекторном эксперименте наблюдаются слу­чаи, когда больной, правильно повторив инструкцию о различии между сигналами, продолжает неадекватно на них реагировать, или, правильно обозначив принцип классификации (например, определив, на какие группы следует разделить предложенные для классификации изображения), больной ошибается при выполнении задания.

Отчетливые различия между больными с право- и левосторон­ним поражением затылочных областей были установлены Я.А. Меерсоном при тахистоскопическом исследовании процесса опознания знакомых изображений. В то время как больные с левосторонним очагом приближались к опознанию повторно предъявляемого изобра­жения путем суммирования постепенно узнаваемых деталей боль­ные с повреждением правого полушария стремились отнести увиден­ное к определенному классу, причем эта обобщенная оценка мог­ла оказаться неправильной вследствие неточного опознания или игнорирования деталей. По заключению автора, при поражении право­го полушария "преобладает стратегия, основанная на утрированно­обобщенной оценке отдельных признаков зрительной ситуации…​" [179, с. 26]. Сходные суждения были высказаны Е.П. Кок, отмечав­шей у больных с правосторонним поражением "склонность к избыточ­но обобщенному восприятию образа" [113, с. 211].

Особенности нарушений высшей нервной деятельности при раз­личной локализации очага внутри правого полушария изучены еще совершенно недостаточно, однако уже можно утверждать, что при затылочных поражениях избирательно страдает оценка конкретных особенностей зрительных, а при височных — слуховых сигналов. Что же касается теменного синдрома, то по данным условнорефлек­торного эксперимента при правосторонних поражениях, в отличие от левосторонних, сильнее нарушается дифференцирование симультанных, а не сукцессивных комплексов. Отсюда следует, что, хотя тип нару­шения совместной деятельности полушарий при повреждении теменных областей на зависит от латерализации, при правосторонних очагах больше страдает оценка пространственных, а при левосторонних — временных соотношений. Этот вывод базируется на том, что разли­чение сукцессивных комплексов основано на оценке временной после­довательности компонентов сложного раздражителя, тогда как для различения симультанных комплексов, например двух рядов фигур, отличающихся порядком расположения компонентов, необходим учет пространственных соотношений.

В исследованиях Я.А. Меерсона выявилась еще одна особенность изменений межполушарного взаимодействия при правосторонних по­вреждениях, а именно более выраженное нарушение помехоустойчиво­сти. При правосторонних поражениях сильнее, чем при поражении симметричных зон левого полушария, нарушается выделение сигна­ла из шума и больше страдает способность к парному сравнению раздражителя при условии включения помехи в интервал между сравниваемыми раздражителями. Таким образом, нарушается поме­хоустойчивость как восприятия, так и кратковременной памяти. Эти данные перекликаются с результатами Л.Я. Балонова и В.Л. Дег­лина, которые при изучении унилатеральных электросудорожных припадков установили, что помехоустойчивость речевого восприятия страдает при угнетении правого, а не левого полушария. Преиму­щественное значение субдоминантного полушария в отношении поме­хоустойчивости было обнаружено и при исследовании животных как в электрофизиологических, так и в поведенческих экспериментах [29, 46, 178, 182, 255].

Эти пока еще разрозненные факты свидетельствуют о том, что правому полушарию, по-видимому, принадлежит важная роль в регу­ляции функционального состояния всей коры, в обеспечении устой­чивости в отношении различных помех. Однако для окончательного решения этого вопроса необходимы дальнейшие исследования физио­логических процессов, обеспечивающих помехоустойчивость при пов­реждении как правого, так и левого полушария, и их влияния на кортикальную деятельность в целом.

Вытекающий из наших исследований вывод о том, что при по­ражении левого полушария страдает регулирующая функция речи, а при поражении правого — оценка конкретной ситуации, полностью соответствует сформировавшимся к настоящему времени представле­ниям о роли полушарий в общей деятельности мозга. Вместе с тем очевидно, что изучение односторонних повреждений коры мозга дает дополнительный материал для суждения и о межполушарном взаимо­действии.

Во-первых, эти исследования отчетливо показали, что при по­ражении левого полушария такие интеллектуальные функции, как способность к отвлечению, обобщению, к логическим суждениям, символическому выражению, могут страдать избирательно в отноше­нии раздражителей определенной модальности или в отношении про­странственно-временных параметров среды (при отсутствии агно­зии). Избирательно, в зависимости от локализации очага, страда­ют и функции, в выполнении которых доминирует правое полушарие. Очевидно, что в ходе дальнейших исследований должны быть уточ­нены типы этой избирательности.

Во-вторых, при изучении односторонних повреждений мозга от­четливо выявлено, что неполноценность кортикальной деятельности с наибольшей очевидностью обнаруживается в процессе образо­вания и закрепления новых временных связей, а также при необ­ходимости использовать прошлый опыт в необычной ситуации. Это дает возможность определить, какие типы деятельности требуют совместной работы полушарий и страдают при повреждении одного из них, даже при условии предъявления раздражителей к интакт­ному полушарию.

В-третьих, при поражении левого полушария определенные фор­мы кортикальной деятельности страдают в общем сильнее, чем при повреждении симметричных зон правой гемисферы, что свидетельст­вует о значении речевой системы в осуществлении высших психиче­ских функций. Это проявляется и тогда, когда речь сама по себе полностью сохранна. Возможно, однако, что тяжесть нарушений кортикальной деятельности при левостороннем поражении определяется и другими факторами. В этом аспекте обращает на себя вни­мание то, что в некоторых экспериментальных исследованиях у лево­сторонних больных было обнаружено более тяжелое нарушение тех функций, которые, по общепринятому мнению, контролируются пра­вым полушарием. По данным А.С. Тархан, изучавшей больных, пере­несших инсульт, а также больных эпилепсией после частичной ви­сочной лобэктомии, при левостороннем поражении хуже различаются просодические и эмоциональные характеристики речевого сообщения и музыкальные фразы, т.е. хуже выполняются задания, в отношении которых, как известно, доминирует правое полушарие [251]. Можно предположить, что при повреждении левого полушария сильнее выра­жено тормозящее влияние очага деструкции на деятельность интакт­ного полушария. Подтверждением этого вывода является то, что н неврологической клинике у больных с очаговым поражением ле­вой височной доли и наличием сенсорной афазии нередко наблюда­ется и амузия, тогда как при правовисочном поражении речевая функ­ция и речевой слух, как правило, не страдают. Следует подчерк­нуть, что вопрос об особенностях нарушений высших психических функций при различной латерализации поражения еще очень далек от разрешения. В этом направлении необходимы сравнительные исследо­вания с учетом объема поражения, давности и характера заболева­ния, возраста, пола, особенностей преморбидной личности, уровня образования и других факторов, значение которых должно выявить­ся в ходе исследования. Проведение этой работы потребует созда­ния новых программ и новых методических приемов.

Известно, что для изучения функциональной асимметрии весьма продуктивными оказались методики, позволяющие предъявлять разд­ражители раздельно к каждому полушарию. Использование этих мето­дик постепенно внедряется в клинику органических поражений го­ловного мозга. Очевидно, что значение этих исследований опреде­ляется возможностью сравнительной оценки функционального сос­тояния интактного и поврежденного полушарий. Остановимся на ре­зультатах одного из подобных исследований, выполненных за послед­ние годы в нашем коллективе [210]. Больным с поражением ле­вого или правого полушария, не затрагивающим затылочных или лоб­ных областей, тахистоскопически в центральном поле зрения, а также латерально или билатерально предъявлялся различный материал: слова, предметные изображения, фотографии лиц (схематических, ин­дифферентных или эмоционально-выразительных). Выяснилось, что у всех больных имеются нарушения зрительного гнозиса, хотя зри­тельная агнозия ни у кого из больных при нейропсихологическом исследовании не была обнаружена. Опознание стимулов требовало большего, чем в норме, времени, точность опознания была снижена, и парное сравнение стимулов затруднено. Нарушения были выражены значительно резче при предъявлении раздражителей к полуполям зрения, контралатеральным пораженному полушарию. Отсюда сле­дует, что в обычных условиях при бинокулярном восприятии ведущую роль в опознании зрительного материала (в том числе и при чтении) имеет интактное полушарие. В экспериментальных условиях вследст­вие преимущества в распознавании стимулов, предъявляемых к ин­тактному полушарию, могла выявиться инверсия асимметрии. У боль­ных с левосторонними поражениями, в отличие от здоровых испытуе­мых, слова лучше распознавались при предъявлении их в левые полу­поля, т.е. в правое полушарие, при правостороннем поражении не­вербальные стимулы могли лучше распознаваться левым полушарием. Интактное полушарие в этих случаях как бы замещало пораженное, выполняло его функции. Остается неясным, на каком уровне приема и переработки информации происходит это замещение и какими пре­делами оно ограничивается. Наибольший интерес представляет тот факт, что в некоторых случаях при предъявлении раздражителей в интактное полушарие больные различали их не хуже, а даже лучше, чем здоровые. Это свидетельствует об активации интактного полу­шария, обусловленной, вероятно, ослаблением реципрокного межпо­лушарного торможения. Таким образом, при одностороннем повреж­дении мозга может выявиться как торможение, так и активация интактного полушария. Какое влияние окажется доминирующим, зави­сит, вероятно, от многих факторов, в частности от стадии и формы заболевания, условий эксперимента и локализации поражения. По дан­ным И. Патоки, активация интактного полушария чаще наблюдается при правосторонних поражениях и как будто резче выражена у больных с поражением правой височной доли [210]. При такой латерализации повреждения чаще констатировалось хорошее опознание любого зрительного материала, предъявленного в правые полуполя зрения, т.е. в левое полушарие. Это дает основание предположить, что левое полушарие обладает большей функциональной устойчивостью: оно в большей мере способно противостоять тормозному влиянию со стороны правого полушария. По наблюдению Я. А. Меерсона, у боль­ных с затылочным поражением в процессе опознания изображений также обнаруживается тенденция к использованию стратегии, свой­ственной интактному полушарию [179]. Анализируя данные, получен­ные при латеральном предъявлении зрительного материала, можно думать, что изменение стратегии опознания связано с активацией интактного полушария.

Изучение межполушарных взаимоотношений может уточнить меха­низмы речевой патологии. Согласно получившей всеобщее признание концепции А.Р. Лурия, особенности афазических синдромов опреде­ляются прежде всего состоянием различных анализаторных функций: фонематическим слухом, проприоцептивным анализом речевой деятель­ности, способностью к симультанному анализу и синтезу, способ­ностью к оценке и обобщению пространственных взаимоотношений [154, 157]. Наши результаты согласуются с этим положением. Еще в довоенные годы нами было показано, что сенсорная алалия (от­сутствие речи у слышащих и интеллектуально полноценных детей) связана с нарушением в образовании условных связей на звуковые раздражители. Из данных последующих исследований выяснилось, что подобный дефект имеет место и при сенсорной афазии взрос­лых, причем тяжесть дефекта в общем пропорциональна выра­женности афазии, а тип слуховой неполноценности неодинаков при разных формах афазии. При теменном поражении у боль­ных с так называемой семантической афазией обнаружилось затруд­нение в образовании условных связей на комплексные сигналы лю­бой модальности, т.е. нарушение способности оценить соотношение компонентов сложного сигнала во времени и пространстве. Далее оказалось, что типичные для поражения височной и теменной обла­стей нарушения высшей нервной деятельности могут быть обнаружены и при поражении соответствующих зон правого полушария у больных с ненарушенной речью. Особое значение имеет изучение относитель­но редко встречающегося синдрома — слухоречевой агнозии [260, 261]. У больных с этим синдромом выявились грубейшие нарушения в обра­зовании условных связей на звуковые раздражители, резко выражен­ное нарушение речевого слуха и полная или почти полная потеря способности понимать речь. Однако у них не было истинной афазии, не пострадала экспрессивная речь и письмо, не нарушилась способ­ность читать и понимать прочитанное. Для объяснения изложенных фактов могут быть предложены разные гипотезы, ни одна из которых еще не может быть достаточно аргументирована. Можно думать, что нарушения в образовании условных связей на звуковые стимулы или совсем не латерализованы, или, возможно, обусловлены дефици­том функции правого полушария. Если правильно последнее предпо­ложение, то возникновение этого дефекта у больных с сенсорной афазией, т.е. при очаге в левой височной области, связано с тор­можением симметричной зоны правого полушария.

По-видимому, нарушения речи и дефект неречевого слуха свя­заны друг с другом. При исследовании речевого и неречевого слуха как при афазии, так и при слухаречевой агнозии обнаруживаются общие черты, а именно: нестабильность результатов, свидетельст­вующая о колебаниях функционального состояния мозга, повышен­ная истощаемость; слабость следов, трудности выработки новых связей. Это сходство проявлений дефектов речевого и неречево­го слуха позволяет выдвинуть предположение, что эти нарушения связаны с более общим нарушением слуховой функции, в виде дефек­та образования звуковых связей или дефекта "квалифицированного слуха". Известно, что звуковые сигналы поступают в оба полуша­рия, а специализация полушарий определяется сложно организован­ными. специфичными для каждого полушария системами условных свя­зей.

Правое полушарие "кодирует" речевую просодию, музыкальный слух, звуки обыденной жизни, левое — речевой слух, к которому относится не только различение фонем, но и анализ последователь­ности звуков в слове, опознание грамматических, синтаксических, идеоматических стереотипов и ряд других слухоречевых функций. У детей, страдающих сенсорной алалией вследствие врожденной или рано приобретенной неполноценности слухового анализатора, систе­мы кодирования звуков без специального обучения не формируются. Таким образом, задержка речевого развития при сенсорной алалии полностью обусловлена общей неполноценностью слухового анализа­тора. Одностороннее повреждение мозга у взрослых нарушает дея­тельность, требующую участия обоих полушарий, и одновременно раз­рушает в пораженном полушарии закрепленные в нем системы услов­ных связей, что затрудняет использование специализированного ко­да. Можно думать, что латерализован не "квалифицированный слух", а способность использовать его для специфической лево- или пра­вополушарной системы кодов. Нарушения "квалифицированного слуха" являются, таким образом, необходимым, но недостаточным условием возникновения сенсорной афазии. Вполне вероятно, что латерализация поражения в какой-то мере определяет особенности взаимодействия симметричных зон в осуществлении слуховых функций.

Таким образом, нарушение высших сенсорных функций, обуслов­ленное нарушением межполушарного взаимодействия симметричных зон, имеет значение для возникновения речевой патологии, но не определяет полностью структуру всего синдрома. Тип патологии определяется не только особенностями нарушения сенсорных функций, но и глубиной распада системы речевых кодов. Так, из сопоставления слухоречевой агнозии с сенсорной афазией следует, что неполноцен­ность "квалифицированного слуха" и нарушение речевого слуха не обязательно сочетаются с размытостью смысла слов, нарушением но­минации и другими типичными для афазии, но отсутствующими при слухоречевой агнозии симптомами. Можно предположить, что разли­чие синдромов обусловлено нарушением разных уровней речевой сис­темы. При слухоречевой агнозии, по-видимому, более высокоорганизо­ванные уровни этой системы остаются сохранными и страдает преиму­щественно доступ к ним через слуховой "вход". Возможно также, что синдром слухоречевой агнозии в большей степени, чем афатический синдром, отражает нарушение взаимодействия симметричных зон слу­хового анализатора, тогда как для возникновения афазии большее значение имеет распад условных связей в левом полушарии.

Таким образом, симптомы, возникающие при одностороннем пора­жении мозговой коры, не только характеризуют значение поврежден­ной зоны для кортикальной деятельности, но и отражают изменение межполушарного взаимодействия и функциональное состояние интакт­ного полушария. Тип изменения межполушарных взаимоотношений за­висит, по-видимому, от латерализации и локализации повреждения. Изучение этих закономерностей может быть использовано для сужде­ния о механизмах речевой патологии.

Е.Д. ХОМСКАЯ

МГУ, факультет психологии. Москва

Понятие "фактор" впервые было введено в нейропсихологию А.Р. Лурия в 1947—1948 гг. в работах "Травматическая афазия" [150] и "Восстановление функций после военной травмы" [149] и с тех пор составляет необходимый компонент понятийного аппара­та нейропсихологии.

Понятие "фактор" имеет принципиальное значение для всей теоретической концепции нейропсихологии, разработанной А.Р. Лурия.

С его помощью А.Р. Лурия сумел преодолеть то "непосредствен­ное наложение психологических понятий на морфологическую канву", которое, по мнению И.П. Павлова, и составляет основную ошибку психоморфологизма. Под фактором А.Р. Лурия понимал "собственную функцию" той или иной мозговой структуры, определенный принцип, способ (modus operandi) [149, 154 и др.] ее работы. Каждая зо­на мозга, участвующая в обеспечении функциональной системы, ле­жащей в основе высшей психической функции, ответственна за опре­деленный фактор; его устранение (или патологическое изменение) приводит к нарушению работы соответствующей функциональной сис­темы в целом. А.Р. 11урия ввел в нейропсихологию различение "пер­вичного дефекта" и "вторичных следствий" этого дефекта. Под пер­вичным дефектом понимается нарушение собственной функции данной структуры мозга как следствие выпадения (ослабления) фактора, связанного с этой мозговой структурой (например, нарушение зву­кового анализа и синтеза при поражении височных отделов коры больших полушарий); под вторичным дефектом — системное влияние этого нарушения на всю функциональную систему в целом (например, речевую) или на несколько функциональных систем сразу, посколь­ку различные функциональные системы имеют общие звенья. Выпаде­ние (или патологическое изменение) работы такого звена ведет к появлению целого комплекса взаимосвязанных нарушений высших психических функций — нейропсихологическому синдрому.

Поражение той или иной мозговой структуры может проявляться либо в полном выпадении ее собственной функции, либо (чаще) — в симптомах угнетения или раздражения данного участка мозга. Пато­логическое состояние различных участков мозга проявляется прежде всего в изменении физиологических закономерностей работы этой структуры, т.е. в изменениях нервных процессов в виде ослабления их силы, нарушения подвижности, уравновешенности, нарушения слож­ных форм внутреннего торможения, ослабления следовой деятельности, нарушения аналитических или синтетических форм деятельности и т.д. Эти нарушения нейродинамики, возникающие при поражении того или иного участка мозга, т.е. нарушения определенных факторов, и яв­ляются непосредственной причиной распада той или иной высшей пси­хической функции [149, 150, 154, 155, 157 и др.].

Таким образом, именно фактор, т.е. определенные физиологиче­ские закономерности, следует непосредственно соотносить с мозговым субстратом, а не психологический процесс как таковой, каким бы простым он ни казался. С помощью понятия "фактор" А.Р. Лурия ввел физиологические закономерности в общий понятийный аппарат нейропсихологии [161].

Анализ нарушений высших психических функций, обозначенный А.Р. Лурия как "синдромный анализ" (т.е. изучение не отдельных нару­шений психических функций, а их сочетаний, их закономерных объе­динений в единый синдром), предполагает прежде всего поиск пер­вичной основы синдрома — фактора (или факторов), определяющего весь характер синдрома. Это изучение нейропсихологических синд­ромов через факторы, ответственные за различные звенья функцио­нальных систем, лежащих в основе высших психических функций, А.Р. Лурия называл также "факторным" или "факториальным" анали­зом [165].

Изучение факторов и их роли в нейропсихологических синдро­мах А.Р. Лурия и его сотрудниками проводилось преимущественно на материале локальных поражений левого полушария головного мозга. Этот этап развития нейропсихологии занял приблизительно 45—50 лет, с момента возникновения отечественной нейропсихологии (в нача­ле 30-х годов) и до середины 70-х годов. В последние годы в связи с дальнейшим развитием нейропсихологии, а именно в свя­зи с продолжающейся ее дифференциацией на различные направ­ления (клиническую, экспериментальную, реабилитационную, психо­физиологическую, нейропсихологию детского возраста), расширением нейропсихологической проблематики (в частности, интенсивным изу­чением проблемы межполушарной асимметрии мозга и др.), введе­нием новых методов нейропсихологического исследования (клини­ческих, аппаратурных, математических), проблема факторов по­лучила свое дальнейшее развитие.

Один из важнейших вопросов данной проблемы — это вопрос о классификации факторов, до сих пор в нейропсихологии не ставив­шийся.

Анализ нейропсихологических данных, полученных на различном клиническом материале, позволяет выделить следующие типы факто­ров.

Э.Г. СИМЕРНИЦКАЯ,Л.О. БАДАЛЯН

МГУ, факультет психологии, Клиника 1 ММИ, Москва

Нейропсихологические исследования детей с очаговыми пораже­ниями головного мозга свидетельствуют о том, что функциональная неравнозначность правого и левого полушарий выступает достаточно отчетливо уже в детском возрасте. Раннее проявление функциональ­ной асимметрии в онтогенезе открывает возможность ее использо­вания в целях топической диагностики и разработки эффективных лечебно-коррекционных мероприятий при заболеваниях, связанных с наличием органических изменений в мозге.

Одним из таких достаточно распространенных заболеваний у детей является эпилепсия. Результаты работ по изучению функциональной асимметрии мозга на модели эпилепсии показали, что клинические и психопатологические проявления как судорожного синдрома, так и межприступного периода зависят от преимущественной стороны пора­жения. С предпочтительной латерализацией патологического процесса в мозге связывается и формирование специфических изменений психики больных эпилепсией, выраженность которых больше при левосторон­них локализациях эпилептогенного очага [276, 294].

Исследования функциональной асимметрии мозга при эпилепсии проводились в основном на материале взрослых больных. В данной работе описываются особенности проявления межполушарных отноше­ний при эпилепсиях у детей.

Исследовались 135 детей в возрасте от 5 до 16 лет с общими и фокальными эпилептическими припадками самой различной (кроме опухолевой) этиологии. Все больные проходили полное клинико-диагностическое исследование в Институте нейрохирургии имени акад. Н.Н. Бурденко АМН СССР и в неврологическом отделении I Дет­ской клинической больницы г. Москвы. Нарушения психических процессов при эпилепсии у детей изучались по адаптированной к детскому возрасту стандартной схеме нейропсихологического исследо­вания, разработанной А.Р. Лурией [250].

Результаты исследования показали, что при эпилепсии у детей нарушения психических процессов варьируют в значительных преде­лах как по характеру, так и по степени выраженности. В большинстве случаев удавалось установить связь этих нарушений с преимущественной локализацией патологических изменений в мозге, определяемой по дан­ным клинико-диагностических исследований. При эпилептических при­падках, связанных с поражениями левого полушария, отчетливо высту­пали изменения эмоционально-волевой сферы, которые носили деп­рессивный характер и сочетались с вялостью, адинамией, повышенной истощаемостью и другими изменениями общей нейродинамики.

В структуре нейропсихологического синдрома у этой группы боль­ных центральное место занимала недостаточность речевых функций, которая чаще всего проявлялась в виде нарушений слухоречевой па­мяти по типу сужения ее объема и повышенной тормозимости следов. Симптомы амнестической афазии обнаруживались только в единичных наблюдениях и, как правило, проявлялись очень мягко.

В отличие от речевых, нарушения перцептивных процессов не были характерны для данной группы больных. Отмечены лишь единич­ные случаи психосенсорных расстройств, слуховых и зрительных галлюцинаций. Нарушения перцептивных процессов также наблюдались редко и, как правило, имели негрубую степень выраженности.

При эпилептических припадках, связанных с поражениями правого полушария, нарушения высших психических функций носили совсем другой характер. Центральное место в структуре этих нарушений занимали как раз изменения перцептивных процессов. Иначе, чем при поражениях левого полушария, проявлялись и нарушения эмо­ционально-личностной сферы. Для большинства больных с право­полушарной эпилепсией был характерен повышенный фон настроения, эйфория. Наблюдалось снижение критики, достигавшее иногда степени анозогнозии. В отдельных случаях имели место агрессивность, иногда сменявшаяся чрезвычайной ласковостью, повышенная многоречивость, манерность, кокетство. Отмечались приступы насильственного смеха, патологического сексуального влечения и другие пароксизмальные на­рушения поведения, о которых впоследствии больные, часто ничего не помнили.

Отличительную особенность данной группы больных составляла высокая частота психосенсорных расстройств, которые могли иметь форму элементарных и сложных галлюцинаций, проявляться в какой-либо одной (слуховой, зрительной) сфере или одновременно в раз­личных сенсорных модальностях. Отмечались слуховые ("ребенок плачет", "гуси гогочут", "музыка звучит"), зрительные ("по телу ползают звери, по стене — человечки") и сценоподобные ("пейзажи, как на Рижском взморье") галлюцинации. Особенно характерны были обонятельные обманы. Имели место фотопсии, перестезии, наруше­ния схемы тела ("нога какая-то уродливая и все время движется куда-то"), сопровождавшиеся ощущениями изменения размеров левых конечностей ("иногда левая рука и нога кажутся очень большими"). Отмечалась более высокая, чем при поражениях левого полушария, частота нарушений зрительного восприятия и пространственных пред­ставлений.

Таким образом, нарушения психических процессов у детей с право- и левополушарной эпилепсией обнаруживают прямое соответствие с преимущественной локализацией патологических изменений в мозге. Вместе с тем в некоторых случаях нарушения психических процес­сов при эпилепсии у детей качественно отличались от тех рас­стройств, которые наблюдаются в клинике очаговых поражений мозга. Центральное место в структуре психологических расстройств в этих случаях занимали нарушения личности и интеллекта, полно­стью укладывавшиеся в картину описанных в литературе эпилептоидных изменений психики. Для больных с такими нарушениями была характерна крайняя эффективность, агрессивность действий, раздра­жительность, чрезмерная обстоятельность, навязчивость и т.д. У всех больных этой группы отмечалось отставание в интеллектуальном раз­витии, проявлявшееся на фоне безразличия и безинициативности, снижения целенаправленности и эмоциональной неустойчивости.

В аспекте проблемы функциональной асимметрии мозга особенно интересно, что у всех больных с выраженными эпилептоидными изменениями психики результаты клинико-диагностических исследо­ваний свидетельствовали о непосредственной заинтересованности в па­тологическом процессе левого полушария. Общим для всех таких больных было также то, что деструктивные изменения в левом полушарии всегда сочетались у них с явлениями внутренней гидро­цефалии и другими проявлениями диффузного поражения мозга.

Высокая корреляция эпилептоидных изменений психики с наличием объективных симптомов поражения левого полушария делает вероят­ным предположение о связи этих изменений с нарушениями полу­шарной доминантности. Вместе с тем ни один из больных, обнару­живших изменения психики по эпилептоидному типу, не был левшой от рождения. В некоторых случаях имело место приобретенное левшество, развившееся после появления нарушений в функционирова­нии правых конечностей. Психопатологические расстройства у этих больных в целом носили такой же характер, как и у правшей.

Об отсутствии связи эпилептоидных изменений психики с на­рушением полушарной доминантности свидетельствовал и тот факт, что ни в одном из случаев "врожденного" левшества (частота ко­торого у больных с эпилепсией составляла 6,6%) не отмечалось изменений психики по эпилептоидному типу.

То, что среди больных с эпилептоидными изменениями психики не было ни одного левши, а у левшей не обнаруживалось эпи­лептоидных изменений психики, позволяет допустить, что наличие левшества (с которым традиционно связывается облегчение меж­полушарных перестроек и компенсаций) не дает развиться эпилептоидным изменениям психики.

Для изучения роли доминантности в нарушениях психических процессов при эпилепсии у детей сопоставлялись результаты ней­ропсихологических исследований у больных, имевших и не имевших признаков левшества.

Сопоставление показало, что в большинстве случаев наличие левшества не вносило существенных изменений в проявление функ­циональной асимметрии мозга. Практически у всех левшей с пораже­ниями левого полушария, так же как и у правшей, доминантным по речи оставалось левое полушарие. Об этом свидетельствовал, прежде всего, тот факт, что фокальные эпилептические припадки с нарушениями движений в правых конечностях практически всегда сопровождались нарушениями речи. Кроме того, у всех этих боль­ных нейропсихологическое исследование выявляло недостаточность речевых функций, которая, хотя и была мягко выраженной, имела специфически левополушарный характер. Можно было бы предпо­ложить, что мягкость речевых расстройств при левополушарной эпилепсии у левшей является следствием левшества и связанного с ним перемещения речевых "центров" из левого полушария мозга в правое.

Однако результаты нейропсихологических исследований детей с оча­говыми поражениями головного мозга свидетельствуют о том, что мягкая выраженность речевых расстройств при "доброкачественных" поражениях левого полушария вообще составляет отличительную осо­бенность детского возраста. Кроме того, ни у одного из этих больных не было пространственных и гностических расстройств, которые, согласно литературным данным [439], должны бы иметь место, если бы доминантным по речи было не левое, а правое полушарие.

При правополушарной, так же как и при левополушарной, эпилеп­сии у левшей нарушения психических процессов носили в общем такой же характер, как и у правшей. У этих больных отмечался широкий спектр психосенсорных расстройств, которые проявлялись в галлюцинациях ("Звери в глазах бегают, издают звуки"), паре­стезиях, нарушениях схемы тела ("Левая рука кажется большой и прямоугольной как кирпич, а голова маленькой-маленькой"), ощу­щениях утери левой руки ("Надо было мусор нести, а я не могу найти, где же моя левая рука, смотрю по сторонам — нет ее, пощупаю — есть") и игнорировании левой ноги ("Когда обувался, один кед одел, а на левую ногу — нет, так и вышел да зарядку"). Имели место нарушения слухового ("Радио выключу, а музыка еще долго в ушах звучит") и зрительного ("Человек, на которого я смотрю, как будто бы пополам разрезан") восприятия, нарушения ориенти­ровки в пространстве ("Зашел в чужую палату, лег на чужую постель") и другие расстройства. Нарушения перцептивных процессов выявлены у этих больных и при нейропсихологическом исследо­вании.

В отличие от перцептивных нарушения речевых функций не были характерны для левшей с правополушарной эпилепсией. В тех случаях, где они имели место, они носили в целом такой же характер, как и у правшей, проявляясь в многоречивости, резо­нерстве и других изменениях речевой деятельности, которые вообще считаются специфичными для поражений правого полушария.

У всех больных, у которых эпилепсия проявлялась расстройствами, "не полагающимися по стороне поражения [58], обычно имели место и объективные симптомы заинтересованности в патологическом процессе другого полушария. Это относится как к левшам, так и к правшам. Только у двух больных характер эпилептических припадков и нарушений психических процессов не укладывался в картину "эффекта очага". Один из этих больных, мальчик 13 лет, был правшой, но имел левшество в семье (у матери). У этого больного-правши эпилепсия проявля­лась в характерных для левшей [58] психомоторных припадках, носивших ритмичный характер (в виде похлопывания, поглаживания, постуки­вания и т.д.), и в не латерализованных ощущениях изменчивости своего тела ("Как будто это не я").

Другая больная, 16 лет, также имела левшество в семье, но при этом и сама была левшой с самого рождения. По сравнению со всеми другими левшами у нее отмечался самый ранний дебют эпилепсии. Первые симптомы этого заболевания проявились у боль­ной в возрасте 9 месяцев, через две недели после падения. С этого же возраста развился правосторонний гемипарез, свидетельствовавший о поражении левого полушария мозга. За время нейропсихологического обследования часто возникали приступы судорог, сопровождавшиеся нарушениями речи, оставался грубым правосторонний гемипарез, отчетливо выступали другие симптомы левополушарного поражения. Это не помешало, однако, больной закончить 8 классов и поступить в техникум, в котором она успешно занималась.

Уже сам этот факт свидетельствует о том, что, несмотря на раннее поражение левого полушария, речь больной не обнаруживала грубой патологии. Можно было отметить лишь некоторую нечет­кость артикуляции, единичные забывания названий предметов (при которых подсказка легко помогала) и негрубые нарушения слухо­речевой памяти, связанные с повышенной тормозимостью следов.

Таким образом, и характер обнаруживавшейся при нейропсихоло­гическом исследовании недостаточности речевых функций, и парок­сизмальные нарушения речи во время припадков у данной больной-левши в целом носили такой же характер, как и у других детей, не имевших признаков левшества. Это означает, что даже у левшей с массивными поражениями левого полушария, проявляющимися в очень раннем, доречевом, периоде, левое полушарие может ос­таваться причастным к осуществлению речевых функций.

Особенность данного наблюдения состояла, однако, в том, что мягкая выраженность речевых расстройств сочеталась в данном слу­чае с грубой патологией перцептивных процессов, никогда не дос­тигавшей такой степени выраженности при поражениях левого полу­шария у правшей. Патология перцептивных процессов носила у данной больной полимодальный характер, но особенно грубо она была выражена в зрительно-пространственной сфере. Имели место грубые нарушения предметного гнозиса и пространственных представлений. В частности, при выполнении заданий на изображение наклона воды в бутылке (рис. 1, А) эта 16-летняя девушка делала ошибки, до­пустимые в норме только до 6-летнего возраста [292].

Грубейшим образом была нарушена зрительно-конструктивная дея­тельность, способность выполнения рисунков как самостоятельных (рис. 1, Б), так и по зрительному образцу (рис. 1, Б).

Необычными для поражений левого полушария были и прояв­ления психосенсорных расстройств. Они носили не только вербаль­ный, но и невербальный характер, обнаруживались как в слуховой ("Слышу музыку и начинаю ее петь, хотя знаю, что на самом деле ее нет"), так и в зрительной сфере ("Часто перед глазами возникает лицо любимой учительницы"). Отчетливо выступали симпто­мы лицевой агнозии, проявлявшиеся в неузнавании своих подруг и ошибочных "узнаваниях" незнакомых людей.

Имели место трудности восприятия телевизионных передач, наруше­ния зрительной памяти и пространственной ориентировки.

Согласно литературным данным, такой характер нарушений пер­цептивных процессов у правшей специфичен для поражений право­го полушария мозга. Однако в данном случае больная была лев­ша и у нее имело место поражение не правого, а левого полу­шария.

Традиционное объяснение такого рода реверсий строится на пред­ставлении о том, что у левшей имеет место зеркальное (по отно­шению к правшам) распределение всех функций. Следовательно, нарушения перцептивных процессов у рассматриваемой больной должны быть объяснены тем, что доминантным по перцептивным про­цессам является у нее не правое, а левое полушарие, которое было поражено с самого раннего детства. Понятно, что в таких условиях не могло быть обеспечено нормальное развитие перцеп­тивных процессов.

Доминантным по речи у данной больной должно быть "здоро­вое" правое полушарие. Речевые процессы действительно обнару­живали значительно большую сохранность, чем перцептивные. Может быть, это и связано с тем, что многие компоненты речевой деятельности развивались под контролем правого полушария. На ос­новании проведенного исследования можно сказать только, что этот контроль не являлся абсолютным. Во всяком случае, тот факт, что пароксизмальные нарушения моторной речи сочетались у боль­ной с фокальными судорогами в правых конечностях, свидетель­ствует об участии и левого полушария в обеспечении речевых функций.

Не характерные для стороны поражения нарушения перцептив­ных процессов могут быть объяснены и с точки зрения представ­лений о специфичности таких нарушений для левшей и возмож­ности их проявления независимо от стороны поражения мозга [58]. Однако с точки зрения этой концепции, утверждающей от­сутствие функциональной специализации мозга по перцептивным процессам у левшей, "здоровое" правое полушарие должно было бы обеспечить более успешное их развитие, чем это имело место в данном случае.

Нарушения перцептивных процессов у рассматриваемой больной могут быть следствием не только "эффекта доминантности", но и "эффекта очага". В литературе неоднократно высказывались мнения о том, что ранние поражения левого полушария могут приводить к вовлечению правого полушария в осуществление речевых процессов даже у -правшей. В тех случаях, когда правое полушарие с раннего детства оказывается "занятым" речью, оно неспособно обеспечить нормальное развитие своих собственных функций [432], к которым процессы зрительного восприятия и пространственных представле­ний относятся в первую очередь.

"Перемещение" речевых центров из левого в правое полушарие облегчается при наличии левшества, которое, таким образом, спо­собствует появлению нарушений перцептивных процессов. Выражен­ность этих нарушений должна, по-видимому, соответствовать степе­ни "занятости" правого полушария в речевых процессах. Поскольку несомненно, что у рассматриваемой больной некоторые компоненты речевой деятельности оставались под контролем левого полуша­рия мозга, объяснить столь грубо выраженную патологию перцеп­тивных процессов за счет правополушарной доминантности по речи трудно.

Независимо от того, какие факторы сыграли решающую роль в изменении функциональной асимметрии мозга в данном случае, сам факт ее изменения говорит о том, что она имеет закономер­ные, строго фиксированные формы своего проявления.

Результаты исследования позволяют заключить, что функциональ­ная асимметрия мозга проявляется в онтогенезе очень рано и даже в самом раннем возрасте оказывается чрезвычайно устойчивой к раз­личным патогенным воздействиям, в том числе и к таким, которые обусловливают возникновение эпилепсии. Они свидетельствуют о том, что связь левшества с фукциональной асимметрией мозга опосредо­вана очень многими факторами. Вероятность ее аномального разви­тия особенно высока в тех случаях, когда левшество имеет ге­нетическую основу и сочетается с ранним дебютом мозгового поражения.

Н.В. ГРЕБЕННИКОВА, С. В. КВАСОВЕЦ

Институт психологии АН СССР, Москва

Несмотря на большие успехи, достигнутые в изучении функций лобных долей мозга, до сих пор не утратили актуальности работы, направленные на исследование феноменологии распада психической деятельности, вызванного их поражением.

Согласно представлениям А.Р. Лурия [153, 154, 157] основное функциональное значение лобных долей мозга человека состоит в обес­печении регуляции активных состояний, формировании сложных пот­ребностей и намерений, программировании сложных форм психической деятельности и постоянном контроле за их протеканием.

В последние годы появились работы, описывающие нарушения высших психических функций, возникающие при поражении лобных долей мозга в зависимости от латерализации поражения.

В ряде нейропсихологических работ [66, 206, 207] было пока­зано, что эмоционально-чувственный уровень личностной сферы чаще страдает при поражении правой, а эмоционально-когнетивный — при поражении левой лобной доли. В других исследованиях [34, 35, 38, 40, 88, 103, 196] было показано, что в случае локализации очага поражения в левой лобной доле в основе формирующихся ней­ропсихологических синдромов лежит нарушение динамики проте­кания психических процессов при относительно сохранном сознании и небольших изменениях эмоциональной сферы.

При локализации очага поражения в правой лобной доле нару­шения высших психических функций обычно выступают на фоне зна­чительных изменений в эмоциональной сфере, сопровождающихся анозогнозией. Дефекты праксиса, речи, памяти, интеллектуальных процессов имеют у данных больных иной характер, чем при по­ражении левой лобной доли [27, 58, 74, 130].

Экспериментальные исследования Е.Ю. Артемьевой и М.Ш. Баймишевой [16] также выявили латеральные различия нейропсихологи­ческих синдромов, возникающих при поражении левой и правой лобной доли. Они показали, что для больных с поражением левой лобной доли характерно нарушение контроля больного за своим состоянием, дефекты осознания болезни за счет "невключения" самого процесса контроля, а для правосторонних больных — невозможность оценки дефекта за счет нарушения структуры сознания.

А.Р. Лурия, говоря о проблеме вариантов "лобного синдрома", указывал на существование ряда факторов, опоеделяющих характер того или иного варианта лобного синдрома, таких, как локализа­ция поражения внутри лобных долей мозга, массивность поражения, степень сохранности других, непосредственно не задетых отделов мозга, степень дислокации, гипертензии и др. Одним из наиболее важных факторов является тип патологического процесса [164].

В связи с этим исследование нарушений высших психических функций, возникающих в результате закрытой черепно-мозговой трав­мы лобных долей, несомненно, может внести свой вклад в изу­чение проблемы вариантов "лобного синдрома".

Как известно, нейропсихологические синдромы, обусловленные опухолевым процессом, развиваются по мере роста опухоли. Дина­мика заболевания (особенно при доброкачественных, долго растущих опухолях) характеризуется включением компенсаторных механизмов [164 и др ].

Совершенно иная картина наблюдается при черепно-мозговой трав­ме, когда болезнь наступает внезапно, а нейропсихологический синдром выступает в наиболее ярком виде. Дальнейшее течение травмати­ческого заболевания обычно сопровождается обратным развитием нейропсихологической симптоматики, постепенным уменьшением симптомов и последующим восстановлением высших психических функций. При этом возникает возможность проследить особенности динамики нейропсихологических синдромов в зависимости от стадии заболевания и стороны поражения мозга.

Целью настоящего исследования являлось изучение динамики нарушений высших психических функций при тяжелой закрытой черепно-мозговой травме лобных долей в зависимости от латерализации поражения.

Методика. Материалом для данной работы послужили резуль­таты нейропсихологического исследования 124 больных, перенесших тяжелую закрытую черепно-мозговую травму лобных долей. Из них у 57 больных было поражение преимущественно правой лобной доли и у 67 больных — левой лобной доли. В работе использовался комплекс методик нейропсихологического исследования, разработан­ный А.Р. Лурия [154, 250], направленный на изучение состояния различных видов гнозиса, праксиса, интеллектуальных и мнестических процессов. Результаты нейропсихологического исследования оце­нивались по специальной системе баллов [81, 390, 441].

Наблюдение начиналось сразу же, как только становилось воз­можным проведение нейропсихологического исследования, и продол­жалось в течение 1—2,5 месяца. Каждый больной подвергался по крайней мере трехкратному исследованию. Для оценки динамики состояния высших психических функций в ходе течения травмати­ческого процесса были выделены три стадии восстановления: 1 — пе­риод измененного сознания и грубого нарушения всех высших пси­хических функций (1—2 недели); 2 — стадия ранней компенсации и восстановления нарушенных высших психических функций (от 2 не­дель до 1,5 месяца); 3 — стадия последующего восстановления нарушенных высших психических функций и формирования нейро­психологических синдромов в зависимости от локализации трав­матического поражения мозга (от 1,5 до 2,5 месяца).

Для обработки экспериментальных данных использовалась матема­тическая процедура, подробно описанная в нашей предыдущей рабо­те [81].

Результаты. Картина нарушений высших психических функций на первой стадии восстановления складывалась из выраженных нару­шений ориентировки в окружающей обстановке и собственном состоя­нии, патологической инертности, повышенной истощаемости психи­ческих процессов. Различия в проявлении нейропсихологических симптомов между больными разных групп были незначительными. Однако уже не этой стадии у больных с преимущественным по­ражением правой лобной доли можно было видеть достоверно большую выраженность нарушений ориентировки в окружающем, сопровождавшихся стабильными конфабуляциями, ложными узнава­ниями окружающих лиц, а в ряде случаев и делириозно-галлюцинаторными состояниями.

Нарушения интеллектуальных процессов на первой стадии высту­пали в виде выраженной инактивности, персевераций, соскальзывания на побочные ассоциации и инертные стереотипы, а также в виде нарушения категориальных функций мышления. При этом у правосто­ронних больных отмечалась большая импульсивность в решении задач, а у левосторонних — торпидность интеллектуальных процессов.

Расстройства памяти у всех больных были обусловлены, с од­ной стороны, нарушениями селективности следовых процессов в ви­де соскальзывания на побочные ассоциации, инертные стереотипы, с другой — патологической тормозимостью следов интерферирующими воздействиями.

При исследовании двигательных функций у всех больных обна­руживались грубые персеверации, эхопраксии, соскальзывания на упроченные стереотипы и т.п. При поражении левой лобной до­ли более выраженными оказались элементарные персеверации, прояв­ляющиеся в графических пробах, нарушения динамической орга­низации двигательных актов.

При исследовании зрительного восприятия для всех больных с поражением передних отделов мозга были характерны импульсив­ные неправильные оценки изображений. При этом достоверно боль­шая выраженность этих нарушений отмечалась при правосторон­них поражениях. Кроме того, у этих больных наблюдалась тен­денция к игнорированию левой половины зрительного пространст­ва и нарушениям зрительно-пространственных представлений.

На второй стадии восстановления у обеих групп больных по-прежнему наблюдалась дезориентировка в месте, времени, а также своем состоянии, истощаемость психических процессов. При пора­жении правой лобной доли выраженность конфабуляций, дезориен­тировка во времени, нарушения оценки и переживания своего сос­тояния были выражены больше, чем при поражении левой лобной доли.

Четкие различия между данными группами наблюдались и при исследовании интеллектуальных процессов. Нарушения категориаль­ных функций мышления, торпидность и истощаемость интеллектуаль­ных процессов были выражены больше при поражениях левой лобной доли по сравнению с правосторонними больными.

На второй стадии и у правосторонних, и у левосторонних больных страдало отсроченное воспроизведение семантически орга­низованного материала. Отсроченное воспроизведение дискретного материала в большей степени было нарушено при поражении ле­вой лобной доли.

Нарушения двигательных функций на этой стадии были выраже­ны слабо, однако при поражении левой лобной доли системные персеверации в графических пробах, явления инактивности, наруше­ния динамической основы двигательных актов встречались чаще и в бо­лее грубой степени, чем при поражении правой лобной доли.

Нарушения зрительного гнозиса на этой стадии были незначи­тельны и в большей степени характерны для правосторонних пора­жений лобных долей.

На третьей стадии восстановления у больных полностью исче­зают нарушения ориентировки в окружающей обстановке, а также явления грубой инактивности и истощаемости психических процес­сов. Однако и на этой стадии у обеих групп больных продол­жают наблюдаться отчетливые нарушения эмоционального пережива­ния своего состояния, особенно при правосторонних поражениях.

На третьей стадии остаются выраженными также нарушения отсроченного воспроизведения дискретного материала вследствие пато­логически усиленной тормозимости следов интерферирующими воз­действиями.

Результаты исследования состояния различных высших психиче­ских функций у больных с закрытой черепно-мозговой травмой пре­имущественно левой и правой лобной доли на разных стадиях те­чения травматического процесса представлены на рисунке. Анализ динамики восстановления различных психических функций показал, что скорость их обратного развития различна.

Так, если на первой стадии выраженность эмоционально-лич­ностных нарушений у больных с поражением левой и правой лоб­ной доли достоверно не различалась, то на следующих стадиях в случае поражения правой лобной доли эти нарушения претерпе­вали более медленный регресс по сравнению с левосторонними по­ражениями.

При поражении левой лобной доли медленнее регрессировали симптомы патологической инертности, инактивности, проявлявшиеся во всех видах психической деятельности. Также в случае поражения левой лобной доли дольше сохранялись мнестические расстройства, в основе которых лежали нарушение избирательности следов и повышен­ное влияние интерференции.

Обсуждение. Как известно, в острой стадии закрытой черепно­мозговой травмы локальные симптомокомплексы выступают на фоне выраженной общемозговой симптоматики, которая нередко маскирует проявления дисфункции отдельных мозговых зон.

В случае черепно-мозговой травмы лобных долей мозга это проявляется наиболее отчетливо, так как здесь общепатологические факторы (гипертензионно-гидроцефальные, отек мозга, гемодинами­ческие расстройства и т.д.) обычно усиливают и выявляют наиболее массивную лобную симптоматику, что резко затрудняет диагностику контузионных очагов внутри лобных долей [300, 301].

Изучая восстановление высших психических функций после ра­нений головного мозга, А.Р. Лурия [150] отмечал несправедливость положения о том, что в инициальный период травматического поражения мозг всегда страдает в целом. Им было показано, что даже в этот период уже можно говорить о локальных и сис­темных выпадениях, что наиболее отчетливо проявляется при прослежи­вании динамики восстановления высших психических функций в ходе течения травматического процесса.

Проведенное исследование в определенной степени дифференци­рует эти. явления. Анализ материала показал, что при поражении левой и правой лобных долей соотношение общемозговой и локальной симптоматики на разных стадиях восстановления проявляется по-разному.

На каждой стадии восстановления функций у больных с тяжелой черепно-мозговой травмой лобных долей мозга различия в наруше­нии высших психических функций в зависимости от латерализации поражения были выражены неодинаково.

Так, было обнаружено постепенное уменьшение общемозговых симптомов и формирование локальных симптомокомплексов, а также выявление более четких различий в синдромах поражения правой и левой лобной доли на второй стадии восстановления. На тре­тьей стадии латеральные различия в выраженности и характере нарушений высших психических функций снова становятся менее отчетливыми.

Анализ полученных данных также показал, что наиболее устой­чиво и длительно у больных с преимущественным поражением ле­вой лобной доли регистрируются нарушения динамических харак­теристик деятельности; у больных с травматическим поражением преимущественно правой лобной доли наблюдается более медленный регресс эмоционально-личностных нарушений.

Тот факт, что в зависимости от локализации травматического поражения высшие психические функции восстанавливаются гетерохронно, по-видимому, свидетельствует о том, что эти нарушения имеют неодинаковую природу.

Анализ спонтанного восстановления высших психических функций показал, что наряду с их стойким распадом может наблюдаться и временное нарушение с последующим достаточно полным обрат­ным развитием, что соответствует идее А.Р. Лурия [149] и ряда других авторов относительно возможности существования нарушений высших психических функций как вследствие локальных поражений мозга, так и в результате временного угнетения мозговых структур.

В целом изучение особенностей восстановления высших психи­ческих функций при черепно-мозговой травме лобных долей мозга может являться одним из путей анализа функциональной специали­зации левого и правого полушарий мозга. При спонтанном вос­становлении первыми регрессируют общемозговые и временно угне­тенные функции, последними — функции, наиболее специфичные для пораженного полушария мозга.

Выводы.

О. А. КРОТКОВА, Т.А. КАРАСЕВА

Институт нейрохирургии им. акад. Н.Н. Бурденко АМН СССР, Москва

В последние годы широко обсуждается проблема межполушар­ной нейрохимической асимметрии мозга. Наряду со свидетельст­вами неодинаковой концентраций различных биохимических аген­тов в левом и правом полушариях мозга животных [203, 216, 422] приводятся факты, показывающие важную биологическую роль та­кой асимметрии. Экспериментальное нарушение функций мозга (например, длительное нарушение мозгового кровообращения пу­тем перевязки общих сонных артерий на шее [203] или фармако­логическое вмешательство, приводящее к патологическому обедне­нию двигательной и исследовательской активности животных [216]) при­водит к снижению, вплоть до полного исчезновения, биохимичес­кой межполушарной разнородности.

Отдельные работы посвящены изучению нейрохимической асим­метрии мозга человека. Так, в исследовании В.С. Кононенко прово­дился биохимический анализ мозга у лиц, погибших от транспорт­ной травмы. Он делался не позднее чем через 24 часа после смерти. Были получены данные об асимметрии холинэстеразной активности и содержания ацетилхолина в левом и правом полуша­риях мозга [115].

Одним из методов изучения нейрохимической асимметрии яв­ляется регистрация изменений функционального состояния' полушарий мозга при различных фармакологических воздействиях. В работе Т.Н. Рещиковой использовалась специальная тахистоскопическая методика, позволяющая оценивать время восприятия букв в левом и правом полях зрения, т.е. в условиях преимущественной адре­сации стимулов к одному из полушарий. Были получены данные о более быстром восприятии букв, предъявленных в левое поле зре­ния. Обследование тех же испытуемых после принятия ими алко­голя показало, что время восприятия букв в левом поле зрения увеличивается и становится больше, чем время восприятия букв, предъявляемых в правое поле зрения, т.е. под действием алкоголя правое полушарие теряет преимущества в скорости зрительного вос­приятия [223]. У больных хроническим алкоголизмом в период, когда они не употребляли алкоголь, и вне явлений абстиненции наибольшие различия во времени опознания по сравнению со здо­ровыми испытуемыми также наблюдались в левом поле зрения.

Таким образом было установлено, что правое полушарие является более чувствительным к воздействию алкоголя [13].

В другом исследовании, где под влиянием марихуаны отме­чалось ухудшение вербальных и аналитических способностей, но одновременно — улучшение "зрительно-пространственных функций, связанных с симультанным восприятием", авторы делают выводы о том, что марихуана изолированно улучшает функции правого полушария мозга, но ухудшает функции левого [223].

Еще до конца не оцененные возможности в регистрации из­менения функционального состояния мозга при фармакологических воздействиях предоставляют методы нейропсихологии. Разработанные А.Р. Лурия и его учениками пробы позволяют выявить дефекты всех высших психических функций и оценить при этом состояние почти всех отделов мозга. Так, в работе В.М. Полякова при использовании нейропсихологических методов у больных с очаговы­ми поражениями мозга на фоне различных фармакологических влия­ний установлена преимущественная связь активности левого полуша­рия с модуляцией катехоламинергической системы, а правого — с модуляцией серотонинергической системы мозга [214].

Материал и метод исследования. В Институте нейрохирур­гии им. акад. Н.Н. Бурденко АМН СССР был разработан новый лечебный метод — эндоназальный электрофорез а-глютаминовой кислоты [205]. Необходимо было выяснить, какова общая терапев­тическая эффективность метода, а также как изменяется психи­ческая сфера и функциональное состояние различных отделов мозга на фоне лечения.

Исследовались 30 больных, перенесших тяжелую черепно-моз­говую травму. Известно, что черепно-мозговая травма представляет собой сложный патологический процесс, тяжесть которого опреде­ляется в большой мере степенью нарушений церебрального мета­болизма, поэтому процесс реабилитации таких больных во многом зависит от эффективности фармакологических воздействий.

Все больные находились на лечении в Институте нейрохирур­гии им. Н.Н. Бурденко АМН СССР. 20 больных получали эндо­назальный электрофорез глютаминовой кислоты (основная груп­па) и 10 получали в те же сроки эндоназальную гальванизацию, т.е. во время лечебной процедуры действие постоянного электри­ческого тока не сопровождалось введением лекарства (контрольная группа).

Анализ проведенных перед началом лечения неврологического, нейропсихологического и электрофизиологического (ЭЭГ и РЭГ) об­следований больных показал, что основная и контрольная группы были приблизительно равны как по тяжести травмы, так и по ло­кализации поражения мозга. Не было существенных различий между группами и по возрастному и образовательному уровню. В группы не вошли больные с грубыми двигательными и речевыми наруше­ниями, при которых было бы трудно оценить состояние высших психических функций. Все больные были правшами, без левшества в роду.

Лечение в обеих группах больных начиналось через 15—20 дней после черепно-мозговой травмы и продолжалось 3—4 недели.

Полное нейропсихологическое обследование перед началом и в кон­це лечения, состояло из стандартного набора заданий. На основе качественного анализа ошибок была разработана шкала количествен­ных оценок выполнения заданий, а именно: оценка 0 выставлялась при возможности правильного выполнения задания; 1 — при нали­чии трудностей в выполнении задания и отдельных ошибок, которые могли быть устранены самим больным; 2 — при явных трудностях и возможности выполнения задания лишь с помощью и подсказкой; оценка 3 означала полную невозможность выполнения задания и, следовательно, максимальную выраженность патологии. В работе анализируются результаты нейропсихологического обследования боль­ных в первый и последний день лечения.

Результаты исследования и их обсуждение. Нарушения памяти как известно, являются одним из наиболее часто встречающихся дефектов при тяжелой черепно-мозговой травме. В нейропсихологи­ческих исследованиях последних лет описана специфика нарушения памяти при поражении левого и правого полушарий мозга [110, 111, 118, 158, 160, 167, 168, 235]. Мнестические дефекты наблюдались у всех без исключения больных.

На рис. 1 представлены усредненные результаты исследования различных параметров памяти в основной и контрольной группах больных. Оценка за каждый параметр выставлялась по результа­там выполнения нескольких проб (127). Перед началом лечения группы существенно не различались по степени и характеру на­рушений памяти. За время лечения более быстрый и полный регресс мнестических дефектов наблюдался в основной группе больных, к концу курса все параметры памяти в основной группе оказались более сохранными, чем в контрольной. Таким образом, наблюдалась безусловная эффективность влияния на мнестические дефекты эндоназаль­ного электрофореза глютаминовой кислоты.

Рассмотрим теперь показатели динамики тех параметров памяти, нарушение которых специфично для поражения левого или правого полушария мозга.

По данным нейропсихологических исследований, основным факто­ром, нарушающим процессы памяти при поражении левого полуша­рия, является повышенная тормозимость следов побочными интер­ферирующими воздействиями. Вследствие этого у больных с пораже­нием левого полушария относительно сохранен объем памяти, тог­да как прочность хранения информации оказывается грубо нарушен­ной. При поражении же правого полушария мозга, где дефекты памяти обусловлены другими психофизиологическими механизмами, отчетливо нарушается именно объем памяти, тогда как прочность хранения информации остается относительно сохранной [110, 118, 158, 235].

Как видно из рис. 1 (Д и Е) степень нарушения объема и проч­ности слухоречевой памяти в основной и контрольной группах в первый день лечения была приблизительно одинаковой (по этим показателям группы статистически значимо не различались). К концу лечения и объем, и прочность памяти лучше восстановились в основ­ной группе (р <0,01), однако если выраженность дефекта прочности памяти уменьшилась в 2,3 раза, то нарушение объема памяти уменьшилось в 4,7 раза. Представленные данные характерны только для группы, получавшей глютаминовую кислоту, в контрольной груп­пе этой диссоциации не наблюдалось.

Работами советских нейропсихологов доказано различное участие полушарий мозга в процессах произвольного и непроизвольного запоминания: если поражение левого полушария приводит к преи­мущественному нарушению процессов произвольной памяти, то пора­жение правого полушария с особенной отчетливостью сказывается на непроизвольном запоминании [118, 168, 235].

Важно отметить, что показатели как произвольной, так и не­произвольной памяти в основной группе восстановились лучше, чем в контрольной (р <0,001, см. рис. 1, В и Г) дефекты непроиз­вольной памяти, возникающие при поражении правого полушария, в среднем по контрольной группе не регрессировали.

Хорошо апробированными и давно используемыми в нейропсихо­логическом обследовании больных являются эксперименты на запо­минание двух групп по три слова и шести слов в порядке их предъявления. Эти эксперименты представляют разные трудности для больных с поражением левого и правого полушарий мозга. Запомина­ние двух групп по три слова, где группы оказывают интерферирующее влияние друг на друга, вызывает большие трудности у больных с поражением левого полушария мозга и относительно легко выпол­няется больными с поражением правого полушария мозга. Заучивание же шести слов в порядке их предъявления, наоборот, представляет трудности именно для больных с поражением правого полушария мозга [НО, 118, 158, 235].

Динамика изменения показателей запоминания в этих двух экспе­риментах в обследованных группах больных резко различалась (рис. 1, К и Л). Если в основной группе быстрее шло улучшение пока­зателей запоминания в эксперименте на заучивание шести слов, то в контрольной группе показатели запоминания двух групп по три слова остались без изменения, а показатели запоминания шести слов свидетельствовали даже о некотором ухудшении памяти по сравнению с исходным уровнем.

Таким образом, исследование динамики мнестических функций показало, что симптомы, связанные с поражением правого полушария мозга, регрессировали в основной группе больных несколько быстрее, чем при поражении левого полушария, тогда как в контрольной группе этого различия не наблюдалось, или даже, наоборот, симптомы, связанные с поражением правого полушария, регрессировали сильнее, чем левополушарные.

При рассмотрении динамики других высших психических функ­ций — внимания, мышления, речи, счетных операций, зрительного и слухового гнозиса, а также общей работоспособности, активности, эмоционально-личностной сферы — мы также наблюдали более быструю нормализацию психических процессов в основной группе больных. Количественные различия доказывали эффективность нового терапевтического метода. Однако в исследовании были выявлены и качественные различия динамики психических дефектов в основной и контрольной группах. Так же, как и при исследовании мнестической функции, эти качественные различия были связаны с различным восстановлением функций левого и правого полушарий мозга. Наи­более отчетливо эти латерализационные различия прослеживаются на примере восстановления праксиса и сложных видов чувствительности — функций, нарушение которых можно непосредственно соотнести с по­ражением контралатерального полушария. Интересны также данные вос­становления более сложных функций — зрительно-конструктивных. Нарушение этих функций возникает при поражении обоих полушарий мозга, однако каждое полушарие вносит в их организацию особый вклад [198].

На рис. 2 представлены нарушения, связанные с дисфункцией левого полушария (праксис и тактильный гнозис в правой руке, ошибки чисто пространственного типа в зрительно-конструктивной деятельности), а на рис. 3 — нарушения, обусловленные поражением правого полушария (праксис и тактильный гнозис в левой руке, ошибки пространственно-структурного типа в зрительно-конструктив­ной деятельности). Диаграммы представляют величину дефекта в баллах в среднем по основной и контрольной группам. Рисунки отражают разницу в динамике симптомов, обусловленных дисфункцией левого и правого полушарий.

При анализе хода восстановления праксиса позы (кинестетиче­ской основы движений) можно видеть (рис. 2, 3, А), что регресс симптомов поражения левого полушария в основной и контрольной группах протекал с одинаковой скоростью — в каждой из них величина дефекта уменьшилась вдвое. Другая картина прослеживается в динамике симптомов дисфункции правого полушария, где обнару­живается разница между больными, получавшими и не получавшими глютаминовую кислоту: выраженность дефекта праксиса позы в левой руке в основной группе уменьшилась в 3 раза, а в среднем по контрольной группе осталась на том уже уровне.

Восстановление динамического праксиса (кинетической основы движений) в каждой руке обнаружило те же закономерности (см. рис. 2, А, Б). Выраженность дефекта для левой руки в основной и контроль­ной группах к началу лечения была приблизительно одинакова, однако к концу лечения этот дефект в основной группе значительно умень­шился, а в контрольной группе практически не изменился.

Динамика изменения праксиса совпала с изменением расстройств сложных видов чувствительности. Так, в определении цифр, напи­санных на левой руке (чувство Ферстера), контрольная группа не обнаруживала какой-либо динамики, тогда как в основной группе отмечено полное восстановление этой функции у всех больных (см. рис. 2; 3, В).

Анализ данных, представленных на рисунках 2; 3, Г, показыва­ет, что восстановление сложных видов чувствительности в пробе на перенос поз с одной руки на другую без контроля зрения также оказалось неодинаковым в обеих группах больных: дефект переноса поз с правой руки в контрольной группе уменьшился в 1,5 раза, а перенос поз с левой руки даже несколько ухудшился. В основной группе, как и во всех предыдущих пробах, выпол­нение заданий левой рукой улучшалось быстрее, чем правой.

На рисунках 2; 3, Д представлена динамика изменения дефек­тов зрительно-конструктивной деятельности. В контрольной группе получено значительное нарастание числа ошибок одного типа при уменьшении числа ошибок другого типа. В основной группе наблю­дается уменьшение числа ошибок обоих типов, но выраженность дефектов, характерных для поражения левого полушария, уменьши­лась в 1,3 раза, а правого — в 3,3 раза.

Таким образом, исходно имели место признаки дисфункции как левого, так и правого полушария, причем в основной и конт­рольной группах они были практически одинаково выражены (см. рис. 2; 3, Е). Изменения симптомов оказались различными для основной и контрольной групп. Если в контрольной группе можно было наблю­дать разнонаправленные изменения, то в основной группе дина­мика всех функций оказалась положительной. В этой группе улуч­шение состояния психических функций было выражено более от­четливо. Особенно значительным оно было для правого полуша­рия, дефекты функций которого в основной группе уменьшились более чем вдвое (см. рис. 3, Е). Этот результат имеет тем боль­шее значение, что спонтанное восстановление нарушений, связанных с дисфункцией правого полушария, протекает значительно медленнее, чем нарушений, обусловленных дисфункцией левого полушария [89,303, 305]. В контрольной группе больных мы также наблюдали более медленный регресс симптомов поражения правого полушария по срав­нению с симптомами поражения левого полушария. Это еще больше подчеркивает латеральный эффект лечения, проводившегося в основной группе.

Выводы

В М. МОСИДЗЕ, М.А. МАКАШВИЛИ

Институт физиологии им. И.С. Бериташвили АН ГССР, Тбилиси

Согласно классическим представлениям, основывающимся на обобщении данных сравнительной нейрофизиологии, несимметричное распределение высших психических функций между большими полу­шариями головного мозга является особенностью мозга человека. Подобное мнение возникло на основании многочисленных данных, согласно которым односторонние поражения полушарий мозга у жи­вотных не приводят якобы к четким различиям в расстройствах психических функций.

Однако на сегодняшний день накопилось немалое количество данных, указывающих на наличие определенной формы полушарной асимметрии и у животных, стоящих на различных ступенях эволю­ционной лестницы. Так, опыты, проведенные на обезьянах с рас­сеченными по средней линии зрительной хиазмой и неокортикальными комиссурами, показали, что животные усваивали задачи на различение зрительных раздражителей с неодинаковой скоростью в зависимости от участвующего в обучении полушария мозга [438]. У большинства птиц, крыс, кошек, обезьян ярко выражено предпоч­тение в использовании одной из передних конечностей [397, 434]. Признаки функциональной асимметрии были обнаружены у кошек при выработке условнорефлекторного поведения [273] и у крыс, функциональное отключение правого полушария которых, так же как и у человека, вызывает ухудшение или исчезновение возможности анализа геометрической формы предметов [48]. Получены весьма интересные данные о латерализации вокальных функций у канареек [458], о латерализации перцептивных и мнестических функций у обезьян [518]. Дюссон при изучении активности, зависящей от дей­ствия слуховой коры, пришел к выводу, что последняя у обезьян обеспечивается преимущественно левым полушарием [357].

Таким образом, феномен асимметричности в функционировании полушарий головного мозга существует уже на ранних этапах раз­вития животного мира, достигая высшей ступени развития у чело­века.

Существование какой-либо формы неравноценности в работе двух половин мозга предполагает, что для нормального функциони­рования центральной нервной системы обязательно непрерывное взаимодействие двух гемисфер. Связь полушарий головного мозга анатомически и функционально на различных уровнях осуществляет­ся межполушарными волокнистыми путями [192]. Особое значение среди этих комиссур придается мозолистому телу, так как эта спай­ка развита сильнее остальных и, что важнее, связывает кору двух полушарий [192].

Изучение физиологического значения мозолистого тела было начато еще в 20-х годах нашего столетия. Уже первые экспе­рименты показали, что мозолистое тело является основным путем для проведения тактильной информации из одного полушария в дру­гое у собак [60], а аналог мозолистого тела — супраоптическая комиссура голубей — осуществляет межполушарный обмен зри­тельной информацией [42]. Роль мозолистого тела в межполушар­ном обмене зрительной информацией была детально изучена на кош­ках и обезьянах. Было показано, что если направлять зрительную информацию только в одно полушарие, то при перерезке мозолистого тела значительно ухудшается или полностью прекращается перенос информации в другое полушарие [357, 500]. Было установлено, что сплениальная часть мозолистого тела и передняя комиссура являются наиболее важными структурами для межполушарного обмена зритель­ной информацией [452]. Значение мозолистого тела продемонстриро­вано в экспериментах, проведенных на каллозотомированных обезья­нах, которым одновременно в оба глаза (предварительно зрительная хиазма рассекалась) предъявляли два различных по смыслу зритель­ных условных стимула. Обезьяны справлялись с подобными задача­ми даже без признаков срыва, наблюдавшихся в таких случаях у нормальных животных [397]. В других экспериментах было по­казано, что у животных с перерезанными комиссурами происходит "раздвоение" механизмов памяти на две независимые системы [192].

Следующим этапом в изучении физиологии мозолистого тела явились эксперименты, исследующие значение комиссуральных пу­тей в обучении. В многочисленных опытах было показано, что когда зрительная информация направляется избирательно в одно по­лушарие, включение второй гемисферы в процесс восприятия и пере­работки информации происходит за счет передачи информации через мозолистое тело. Предварительная перерезка мозолистого тела пол­ностью отключает полушарие, не принимающее непосредственно зрительные сигналы, обучение происходит лишь за счет "зрячего" полушария, и время обучения значительно увеличивается [453]. Экспериментами последних лет было показано, что время обучении зрительным дискриминациям во многом зависит от мозолистого тела, точнее, от взаимодействия полушарий мозга, даже в том слу­чае, когда зрительную информацию воспринимают обе гемисферы [172]. Кроме того, установлено, что перерезка мозолистого тела значительно влияет на тонкую ориентацию животных в пространстве [47].

Итак, транскаллозальное межполушарное взаимодействие игра­ет важную роль в функционировании мозга животных. Сегодня еще не до конца ясны те механизмы, которые лежат в основе сдвигов, появляющихся при нарушении каллозальной связи между полушария­ми, однако в качестве одной из вероятных причин расстройства мозговой деятельности после каллозотомии можно привести разоб­щение функционально неравноценных полушарий. Подобное объясне­ние находит убедительную аргументацию и при изучении взаимо­действия полушарий мозга у человека.

Многие исследователи связывали с патологией мозолистого тела мозга человека целый ряд расстройств эмоциональной и интел­лектуальной сферы, объединяемых в так называемый синдром мозо­листого тела. Так, при опухолевом поражении мозолистого тела больные страдают различными расстройствами психики и памяти: безразличием, нарушением сенсорных функций, "расплывчатостью" мышления и внимания и др. [349]. Снижение памяти, особенно на недавние события, нарушение способности концентрировать внима­ние, бедность ассоциаций описаны как последствия размягчения мозолистого тела [312]. Замедление умственного и физического развития, ухудшение памяти, расстройства эмоциональной сферы, чаще всего в сторону депрессии, характеризуют клиническую кар­тину врожденного недоразвития мозолистого тела. Больные с дан­ной аномалией страдают, как правило, большими и малыми эпилеп­тическими припадками (434). Однако эти данные нельзя принимать безоговорочно, так как при опухолевых поражениях мозолистого тела опухоль, как правило, захватывает близлежащие ткани, а недо­развитию мозолистого тела сопутствуют и другие аномалии разви­тия нервной системы, поэтому вышеуказанные нарушения мозговой деятельности надо рассматривать как результат дисфункции ряда структур, а не только мозолистого тела.

Богатый материал для понимания роли мозолистого тела в меж­полушарном взаимодействии дают клинические исследования пациен­тов, которым с целью предотвращения генерализации судорожных разрядов перерезали, комиссуральные пути. Такие больные не могут обозначить словесно свойства скрытых от зрения предметов, ощу­пываемых левой рукой. Известно, что при ощупывании предмета левой рукой афферентная импульсация от рецепторов направляется преимущественно в правое полушарие, но из-за перерезки мозолистого тела не может достигнуть симметричных отделов левого полушария и расположенных в левом полушарии речевых "центров". Следова­тельно, информация, поступающая в правое, "немое", полушарие, остается без словесного выражения. Симптомы расщепления мозга выражаются также в своеобразном нарушении способности к письму и чтению. Первое отмечается, когда пациента просят писать левой рукой, моторное управление которой в основном осуществляется правым полушарием. Алексия наступает при попытке больного произ­нести вслух буквы или слова, предъявляемые тахистоскопически в левое поле зрения [189, 501, 505].

Можно предположить, что все указанные расстройства психиче­ской деятельности вызываются разобщением гностических механиз­мов правого полушария и механизмов словесного выражения, проте­кающих в лером полушарии, другими словами, нарушением меж­полушарного обмена сенсорной информацией.

Разобщенность полушарий головного мозга после каллозотомии лежит, по-видимому и в основе тех симптомов, которые наблюдаются у пациентов с "расщепленным мозгом" при попытке рисовать раз­личные геометрические фигуры правой рукой, моторное управление которой зависит в основном от левого полушария, лишенного возможности полноценного зрительного анализа пространственных объектов [189, 190]. Когда левое полушарие лишено связи с правой гемисферой, больной не в силах различить особенности лица, эмо­циональную окраску речи и т.д. [29, 188].

Итак, как у животных, так и у человека взаимодействие по­лушарий мозга через мозолистое тело определяет нормальную рабо­ту центральной нервной системы, объединяя полушария в единую функциональную систему.

Большинство данных о роли мозолистого тела в обучении, па­мяти и других психических процессах было получено на взрослых животных и людях, когда миелинизация межполушарных комиссур полностью закончена. Поэтому подобные исследования не могли определить время приобретения мозолистым телом значения "объеди­нителя" полушарий мозга. Однако в 1970 г. группой исследовате­лей [485] были обследованы дети, подвергшихся перерезке мозо­листого тела и передней комиссуры с целью лечения эпилепсии. Комиссуротомия у 7-летнего ребенка вызвала значительное ослаб­ление судорожной активности, у 3-летнего—имела лишь незначительный эффект и осталась безрезультатной у 4-месячного ребенка. Эти данные в сопоставлении с результатами оперирования взрослых лю­дей свидетельствуют о том, что степень генерализации припадков и, следовательно, эффективность операции комиссуротомии нарастает пропорционально возрасту. Таким образом, мозолистое тело и пе­редняя комиссура приобретают свою функциональную значимость с возрастом, что подтверждается и гистологическими данными, согласно которым переднемозговые комиссуры животных и человека в начале постнатального развития еще не миелинизированы [407], и мие­линизация мозолистого тела у человека заканчивается лишь к де­сяти годам [407]. Сказанное позволяет думать, что межполушарное взаимодействие развивается постепенно по мере миелинизации меж­полушарных комиссур, определяя нормальное протекание психичес­ких процессов.

Известно, что асимметрия полушарий мозга человека выража­ется не в приурочивании к тому или другому полушарию цело­стных психических функций; осуществление того или иного психи­ческого акта происходит при совместном участии обоих полушарий на основе их определенной взаимозамещаемости и их доминантно-субдоминантных отношений [192]. Для объяснения возможных меха­низмов взаимозамещаемости полушарий мозга был выдвинут ряд гипотез. По мнению Дж. Богена [330], прогрессирующее участие в том или ином психическом акте одного полушария ведет к ре­ципрокному торможению противоположной гемисферы по отношению к той же функции и тоническое торможение одного полушария другим является в основном транскомиссуральным процессом [330]. Решающая роль комиссуральных механизмов в образовании функ­циональной асимметрии принимается и другими исследователями [511]. Предположение об участии комиссуральных механизмов в регуляции межполушарного торможения подтверждается экспери­ментами, в которых изучались электрофизиологические показатели процесса выработки зрительных дифференцировок у интактных и комиссуротомированных кошек [438]. В пользу такого допущения свидетельствуют также результаты микроэлектродного исследования межполушарной передачи информации через мозолистое тело, соглас­но которым транскаллозальные разряды у кошек в зависимости от их частоты могут оказывать как активирующее, так и тор­мозящее влияние на активность корковых нейронов [457].

Рассмотренные данные указывают на то, что мозолистое тело играет важную роль в интегративной деятельности мозга человека и животных. Транскаллозальный обмен информацией различной мо­дальности поддерживает постоянную взаимосвязь полушарий, что особо важно в условиях функциональной неравноценности гемисфер. Транс­каллозальные тормозящие и облегчающие влияния имеют важное значение в межполушарной асимметрии. Необходимы дальнейшие исследования участия в психических функциях мозолистого тела — межполушарной спайки, которую на основании сегодняшних знаний следует отнести к числу важнейших структур центральной нервной системы.

Институт эволюционной физиологии и биохимии им. И.М. Сеченова АН СССР.
Высшее художественно-промышленное училище им. В. И. Мухиной. Ленинград

Большинство исследователей считает, что правое полушарие обес­печивает собственно перцептивный, а левое полушарие — исполни­тельный компонент рисования [318, 444, 469, 510]. Так, при очаговых поражениях правого полушария отмечаются затруднения в изображении целостной формы, фрагментарность рисунка, ошибки в изображении пропорций, смещения частей изображения относительно друг друга [313, 403, 444, 510]; одновременно в рисунках таких больных обнару­живается усиленная разработка деталей изображения [444, 510]. При очаговых поражениях левого полушария в рисунках сохраняется фор­ма изображаемых предметов и правильные пространственные взаимо­отношения, но уменьшается или исчезает детализация изображения — рисунок становится "сверхупрощенным" [318, 444]. Мало изучен и не ясен вопрос об особенностях изображения объема и перспективы. Имеются лишь отрывочные сведения об их нарушениях при поражениях правого полушария [403]. В целом утрата или расстройство прост­ранственных отношений в рисунке относится к признакам поражения правого полушария; на этом основании постулирована "доминантность правого полушария" для этого вида деятельности [470]. По существу, открытым остается вопрос о значении левого полушария в изображе­нии пространственных отношений.

Основная цель настоящей работы состояла в исследовании роли правого и левого полушарий мозга и их взаимодействия в изображе­нии пространства. С этой целью мы сопоставляли пространствен­ные характеристики рисунков трехмерных объектов по представлению, выполненных при угнетении правого или левого полушария мозга.

Для анализа пространственных построений нами был использован подход, разработанный Б.В. Раушенбахом [222]. Известно, что сущест­вует два различных способа проекции пространства на плоскость: изображение видимой геометрии предметного мира и изображение объективной геометрии. К изображениям видимой геометрии отно­сятся рисунки, в которых создается иллюзия трехмерности про­странства — объема и глубины. Этот способ используется обычно в изобразительной практике для передачи видимой формы предметов. Поскольку геометрия предмета изменяется в зависимости от ракурса, то изображение видимой геометрии является и отображением перцептив­ного пространства, пространства восприятия. Принципиально другой способ проекции пространства — изображение геометрии объективного пространства, в котором утрачивается иллюзия трехмерности. Этот способ применяется в основном в практике технического черчения для передачи объективных форм предметов без каких-либо искажений. Воспроизведение объективных свойств пространственного объекта требует привлечения максимально полной и априорно известной о нем информации и так или иначе приводит к потере непосредственной наглядности обычного зрительного восприятия. Следовательно, такой подход позволяет понять, какое пространство — объективное или перцептивное — изображает рисующий, что он считает более важным: "знаю" или "вижу" [222].

Для анализа материала мы применили также и иной подход, позволяющий определить, с одной стороны, степень реалистичности изображения, выраженности в нем целостного зрительного образа и, с другой стороны, степень схематичности, отображения понятия в ри­сунке. В литературе имеются данные [202], что уже в детских ри­сунках выявляются не только графические образы (зрительные образы предмета), но и схемы, обобщающие черты обозначаемого предмета, и условные знаки, не имеющие ничего общего с обозначаемым пред­метом (знаки письменной речи). При анализе рисунков по представле­нию, выполненных взрослыми, студентами художественного училища [100], оказалось, что большинство рисунков хорошо знакомых трех­мерных предметов (дом, шкаф, табурет) сделаны схематично; они скорее только "называли" предмет. Иначе говоря, эти изображения по своему характеру больше приближались к рисункам-понятиям, чем к рисункам-образам.

Целью настоящего исследования является выяснение того, как от­ражаются в рисунках наглядно-чувственные пространственные отноше­ния (т.е. видимая геометрия) и знание пространственных свойств объектов (т.е. объективная геометрия).

Методика и испытуемые. Обследовано 45 больных, из них 20 — с маниакально-депрессивным психозом (депрессивные синдромы) и 25 — с шизофренией без грубого дефекта личности, проходивших курс лечения с применением право- и левосторонней электросудорожной терапии. Использовалось передневисочно-задневисочное расположение электро­дов [29 и др.]. Клинические и электрофизиологические исследования показали, что для односторонних припадков характерны: очаговое начало, асимметричность поз тонической судороги, асинхронное разви­тие клинических судорог, кратковременность и малая глубина комы; избирательность подавления функций кортикальных звеньев сенсорных систем раздражавшегося полушария; доминирование дельта-ритма в ЭЭГ раздражавшегося полушария и быстрое формирование альфа-ритма в ЭЭГ интактного полушария. Эти и другие данные свиде­тельствуют, что после одностороннего припадка функции раздражав­шегося полушария угнетены, тогда как функции интактного быстро восста­навливаются и могут быть даже реципрокно усилены [29 и др.].

У всех больных право- и левосторонние припадки в курсе лече­ния чередовались. Все больные были праворукими; большинство — мужчины (30 человек) в возрасте 20—45 лет. Каждый больной обсле­довался в обычном состоянии (контроль) и в условиях угнетения каждого из полушарий — в период, когда восстанавливалось назы­вание предметов и ориентировка в месте и во времени. Больным предлагали нарисовать "по представлению" дом, стол, куб; движущий­ся троллейбус, мост через реку, рельсы, уходящие вдаль, два дома — один вблизи, другой вдали, и др. Всего получено около 2000 рисун­ков после 100 правосторонних и 90 левосторонних припадков.

В задачи исследования входило: 1) выявление в рисунках призна­ков видимой и объективной геометрии и 2) экспертная оценка со­отношения образа и понятия в рисунках, выполненных одними и теми же больными в разных состояниях.

Изображение формы предметов. Хотя наши испытуемые не имели специальных навыков рисования, на рисунках, выполненных ими в обыч­ном состоянии, грубых искажений формы предметов обычно не наблю­далось; фрагментарность изображения была относительно редка. Изображаемые предметы были правильно ориентированы относитель­но горизонтальных и вертикальных направлений.

При угнетении левого полушария форма изображаемых предметов также грубо не нарушалась; по сравнению с контролем, однако, наблюдалась тенденция к построению целостных завершенных форм. В то же время изображения формы объектов в этом состоянии отли­чаются упрощенностью; испытуемые не рисуют такие детали дома, как трубы или окна на чердаке (рис. 1).

Для рисунков, выполненных в состоянии угнетения правого полу­шария, характерно различное по выраженности искажение формы изображаемых предметов, разрушение их пространственной струк­туры. Это проявляется в виде смещения частей объекта относитель­но друг друга, разъединения формы изображения на отдельные, не связанные друг с другом фрагменты (рис. 1, 2). Так, больные рисуют только крышу дома и отдельно от нее лестницу, которая, по их словам, "ведет в этот дом" (рис. 2). Грубо нарушаются и пропор­ции отдельных частей изображаемого предмета (трубы дома на рис. 1), теряется ориентация рисунка на вертикальные и горизонтальные на­правления, и изображаемые предметы приобретают наклонное поло­жение (рис. 2).

Изображение видимой геометрии пространства (объема и глуби­ны). Для передачи трехмерности пространства на плоскости исполь­зуются такие средства, как сдвиг удаленных частей объекта вверх, к линии горизонта; уменьшение размеров по мере удаления от наблю­дателя (перспективные сокращения); заслонение удаленных частей объекта ближними (перекрытие).

В контрольных рисунках испытуемые обычно применяют сдвиг уда­ленных частей изображаемого предмета вверх, и реже — перспективные сокращения. Чаще всего предметы передаются в аксонометриче­ской проекции — без перспективных сокращений. Нередко встре­чаются и случаи, когда испытуемые не применяют перекрытия, т.е. изображают невидимый контур (рис. 1 — 3) или дают плоскостное изображение предмета (рис. 1).

При угнетении левого полушария испытуемые предпочитают изобра­жать объем предметов: объемность появляется в рисунках и тех пред­метов, которые в контроле изображались плоскими (рис. 1 — 3). Пер­спективные сокращения также редки, как и в контроле. Неожиданным оказалось то, что только в этом состоянии в значительной части рисунков появляется так называемая обратная перспектива — расширение размеров удаленных частей предмета (рис. 1, 2, 4).

При угнетении левого полушария заметно сглаживается и стрем­ление к передаче дальнего пространства. На рисунках "рельсы, уходя­щие вдаль" и "дома вблизи и вдали" перспективные сокращения размеров становятся нерезко выраженными (рис. 5, 6); испытуемые рисуют оба дома — ближний и дальний — рядом и мало отличающи­мися по размерам. Более того, размеры "удаленного" дома могут превышать размеры "ближнего", что приводит к эффекту обратной перспективы и при изображении целостного пространства. При создании иллюзии глубины значительно реже, чем в контроле, используются диагональные направления. Так, в контрольных рисунках "дома вблизи и вдали" и "рельсы, уходящие вдаль" обычно располагаются по диагонали, а при угнетении левого полушария ведущим становится направление, близкое к вертикали, когда точка схода перемещается к центру (рис. 5, 6).

При угнетении правого полушария стремление передать объем ис­чезает — даже те предметы, которые в контрольных рисунках изоб­ражались объемными, теперь передаются как плоские (рис. 2, 4, 7). Наряду с утратой объемности изображения чрезмерно усиливаются пер­спективные сокращения при изображении целостного пространства, что создает в рисунках утрированную иллюзию глубины (рис. 5, 6). Такая ил­люзия, вероятно, подчеркивается и более частым использованием в соответствующих рисунках диагональных направлений.

Таким образом, изображение видимой геометрии пространства при угнетении левого или правого полушария нарушается по-разному. При угнетении левого полушария, т.е. в условиях относительно изолированного функционирования правого полушария, облегчается передача объемности предметов и обнаруживается тенденция к исполь­зованию обратной перспективы, что характерно для естественного восприятия ближних областей пространства. Одновременно с этим "вытесняется" стремление к отображению отдаленных областей прост­ранства. При угнетении правого полушария, т.е. в условиях относи­тельно изолированного функционирования левого полушария, страдает передача объемности предметов, но вместе с тем становится утри­рованным отображение дальнего пространства за счет чрезмерной вы­раженности перспективных сокращений.

Изображение объективной геометрии пространства. Как говори­лось выше, изображение объективных пространственных свойств пред­метов применяется обычно в практике технического черчения; оно пред­полагает использование ряда условных приемов. К ним относятся: ортогональные проекции (проецирование предмета на плоскость ли­ниями, перпендикулярными к плоскостям проекций, в результате чего изображается только одна сторона предмета), развертки (совмещение в одном изображении ортогональных проекций разных сторон предмета, что приводит к "распластыванию" его на плоскости), сечения (изобра­жение предмета в разрезе, что дает представление о его внутреннем устройстве и позволяет соотнести "внутреннюю" и "внешнюю" гео­метрии предмета), изображение невидимого контура (что позволяет дополнить информацию о предмете).

В контрольных исследованиях применение таких чертежных спо­собов изображения не было систематическим — они использовались лишь частью больных при изображении некоторых объектов. Наибо­лее распространенными были ортогональные проекции и изображение невидимого контура в рисунках дома, стола, куба; очень редко встре­чались развертки и никогда — сечения.

При угнетении левого полушария чертежные приемы в рисунках встречались значительно реже, чем в контроле. Иногда появлялись ортогональные проекции, крайне редко — изображение невидимого контура. Практически исчезли развертки, никогда не встречались сечения.

При угнетении правого полушария возникала тенденция к чертеж­ным построениям. Она наблюдалась у большинства испытуемых и в гораздо большем количестве рисунков. Расширялся и круг сюжетов, при изображении которых использовались условные приемы. Ортогональные проекции проявлялись при рисовании дома (рис. 1) и при рисо­вании куба в виде квадрата или ромба (рис. 3), и при рисовании стола во фронтальной проекции (рис. 4) или сверху (рис. 8), при изобра­жении троллейбуса (рис. 7).

Характерным для этого состояния являет­ся применение разверток с изображением переднего фасада дома и примыкающих к нему с двух сторон боковых фасадов (рис. 1), с по­пытками воспроизвести все грани куба, что приводит к его расплас­тыванию (рис. 8), с совмещением проекций стола — вида сверху и вида спереди — в одном изображении (рис. 8). Появляются отсутство­вавшие в контроле и при угнетении левого полушария изображения объектов в разрезе (рис. 9).

Таким образом, при угнетении правого полушария, т.е. в усло­виях относительно изолированного функционирования левого полуша­рия, наряду с ухудшением воспроизведения наглядно-чувственных приз­наков пространства появляется тенденция к изображению объективно существующих пространственных свойств предметов. При этом исполь­зуются аналитические приемы технического черчения. Иначе говоря, изображается не то, что наблюдатель видит, а то, что он знает о предмете. Напротив, при угнетении левого полушария исчезает стрем­ление к изображению объективно существующих пространственных от­ношений, но улучшается воспроизведение наглядно-чувственной карти­ны трехмерного пространства.

Соотношение образа и понятия в рисунках. Экспертная оценка рисунков по степени выраженности образного или понятийного на­чала проводилась Г.Г. Ивашиной. Эксперту предъявлялись серии рисун­ков одного и того же больного, выполненных в обычном состоянии и при угнетении правого или левого полушария мозга. Эксперт не знал, в каком из этих трех состояний выполнялись рисунки. Для получения сравнимых данных при оценке рисунков учитывался уровень изобпазительных возможностей каждого испытуемого. Всего проанализировано 128 рисунков 19 больных — рисунки стола, дома, трол­лейбуса, моста через реку, рельсов, уходящих вдаль.

Для суждения о степени выраженности целостного образа этих пространственных объектов все рисунки были разделены на три типа. К первому типу относились рисунки, передающие целостный зритель­ный образ предмета с обычной (повседневной) точки зрения. Рисун­ки этого типа отличались убедительными деталями и объемностью формы; для отображения глубины пространства в них использовались перспективные построения. В рисунках второго типа изображения пред­метов достаточно условны. Это, скорее, "рисунки-рассказы", дающие представление о конструкции предметов. В рисунках этого типа допуска­лись ошибки в изображении деталей. Для отображения пространствен­ных отношений применялась аксонометрия. Наконец, в рисунках третье­го типа отсутствовал целостный зрительный образ, но давалось по­нятие о предмете (например, о количестве ножек у стола, колес у троллейбуса). Объемность изображения замещалась плоскостным изображением предметов, а перспективные построения — рисунками в плане (вид сверху), развертками, сечениями, т.е. применением чер­тежных приемов. Для "рисунков—понятий" характерны все признаки изображения объективной геометрии предметного мира. Таким об­разом, по выраженности целостного объемного образа или, напротив, по отображению в рисунке понятия о предмете первый и третий типы рисунков представляют собой два полюса. Переходным является вто­рой тип рисунков, в которых наряду с элементами "образности" начи­нает отображаться понятие о предмете, своеобразный рассказ о его конструкции.

Анализ результатов экспертной оценки показал, что в контрольных исследованиях наиболее часто встречался второй тип рисунков, в кото­рых совмещаются элементы образности и понятийности изображения (см. таблицу). Так, в контрольных рисунках дома (рис. 1) с помощью изображения невидимого контура дается информация о внутреннем устройстве дома вообще; абсолютный признак глубины трехмерного объекта — перекрытие — отсутствует. В контрольных рисунках стола больных Л-на и А-ва (рис. 4). изображения носят условный характер, утрачена материальность предмета, ножки стола не имеют объема. Хотя представление о форме есть, но это, скорее, рассказ о ка­ком-то абстрактном столе. Изображение дается в перспективе с очень далекой точки зрения, либо применяются параллельные проекции (аксонометрия). Расплывчатость зрительного образа обнаруживается в контрольном рисунке больной С-й "рельсы, уходящие вдаль" (рис. 5).

Такой тип "рисунков-рассказов", повествующих о конструкции каких-то абстрактных предметов, нечетко выражающих целостность зрительного образа предмета, становится редким в состояниях угне­тения правого и левого полушария.

При угнетении левого полушария большинство рисунков относит­ся к первому типу — изображениям, приближающимся к реалисти­ческому рисунку с натуры, передающим целостный зрительный образ. Так, выполненный при угнетении левого полушария рисунок больной С-й "рельсы, уходящие вдаль", хотя и сделан в перспективе "с птичье­го полета", может быть отнесен к разряду "рисунков-образов" (рис. 5). В рисунке больного Л-на (рис. 4) создан "крепкий" цельный образ стола, все части изображаемого предмета соразмерны. Этот рисунок поражает правильностью обратной перспективы; стол нарисо­ван как бы с очень близкой точки зрения. В рисунке больного А-ва (рис. 4) изображение стола выразительнее, несмотря на разные по форме ножки. Как и в остальных рисунках стола (рис. 2, 4), вы­полненных при угнетении левого полушария, здесь выражен эффект обратной перспективы.

У тех же больных в состоянии угнетения правого полушария большинство рисунков относилось к третьему типу, в котором отсут­ствует передача целостного зрительного образа предмета, и примене­ны условные приемы изображения. Это "рисунки-понятия", в которых выражено знание предмета: изображение всех ножек стола при орто­гональной его проекции (рис. 4 больного А-ва), развертка сторон дома (рис. 1) и куба (рис. 8), представление о внутреннем строе­нии русла реки (рис. 9). Подчеркнуто выраженное значение предме­та сочетается с распадом целостного зрительного образа (рис. 1, 2, 7, 8). Схематичность, абстрактность изображения сочетается с излишней детализацией, разработкой и диспропорциональным увеличением раз­меров несущественных деталей (рис. 1, 2). В рисунке тролллейбуса больного А-ва (рис. 7) предмет нарисован как бы по описанию, а не по визуальному представлению. Рисующий знает, что должны быть окна, а какие они, не представляет и рисует их как в деревенской избушке.

При угнетении правого полушария в рисунке больной С-й "рельсы уходящие вдаль" (рис. 5) отображается понятие о том, что рельсы должны сходиться на горизонте, т.е. в дальнем пространстве; на рисунке они "сходятся", как на стрелке, в пределах зоны явного видения, т.е. в ближнем пространстве. Шпалы "врезаны" в рельсы, как у столярного изделия, и в то же время рельсы не имеют тол­щины. Создается впечатление, что так мог нарисовать человек, ко­торому не очень точно рассказали о том, что такое рельсы и как они выглядят. При угнетении правого полушария в рисунке"дома вбли­зи и вдали" также прослеживается стремление отобразить понятия прямой перспективы, организующей единое пространство. По объясне­нию больной линии, соединяющие дома (рис. 6), "нужны, чтобы умень­шить дом, который дальше".

Особый интерес представляет трансформация одного и того же сю­жета по мере восстановления функций правого полушария (рис. 8). На ранних этапах угнетения — на 7-й минуте после припадка — схематическое изображение существенной части предмета дается в ор­тогональной проекции (стол в виде прямоугольника); это, по существу, символ, иероглиф предмета. Позже — на 40-й минуте — изображе­ние дополняется ортогональной проекцией другой стороны стола, в ре­зультате чего возникает развертка (совмещение ортогональных проек­ций стола сверху и спереди); это обобщенное понятие "стол", выражен­ное с помощью чертежных приемов. Не случайно, что такие рисунки-схемы дополняются поясняющими надписями (рис. 1, 2, рис. 8). Еще позже изображение начинает приближаться к реалистическому (рис. 8, 54-я минута).

В целом результаты экспертной оценки свидетельствуют о том, что при угнетении левого полушария в рисунках облегчается, по сравнению с контролем, передача целостного объемного образа пред­мета, тогда как при угнетении правого полушария реалистическое отображение целостной пространственной структуры объемного пред­мета и глубины пространства замещается рисунками-понятиями, схе­мами, символами, условным обозначением предмета.

Заключение. Анализ рисунков пространственных объектов, выпол­ненных в период, когда функции одного из полушарий подавлены, позволяет оценить роль правого и левого полушарий мозга в изображе­нии пространства.

Реконструкция особенностей изображения пространства, проведенная по рисункам, выполненным в период угнетения каждого полушария, показывает, что правое полушарие содержит набор механизмов, обес­печивающих наглядно-чувственное отображение пространственных от­ношений, или, иными словами, отображение перцептивного пространст­ва. Это — механизм стабильности ориентации объектов в пространст­ве, механизм константности формы объектов, механизм стереоскопич­ности зрения. Однако действие этих механизмов распространяется на ближнее пространство, пространство, в котором находится на­блюдатель. Это именно то пространство, в котором осуществляет­ся его практическая деятельность. Пространственные построения, от­ражающие видение дальних областей пространства — сильные пер­спективные сокращения, — не типичны для рисунков, создаваемых в условиях изолированного функционирования правого полушария. В этих рисунках перспективные сокращения сглаживаются, дальнее пространство приближается к переднему плану, адекватно отображает­ся наглядно-чувственная геометрия ограниченного пространственного локуса, в центре которого находится человек.

Одновременно в этих рисунках воссоздается целостный зрительный образ конкретного предмета с убедительной передачей его реаль­ных деталей: образ предмета воспроизводится в его неповторимой индивидуальности.

В то же время те формы изоОразительной деятельности, которые осуществляются преимущественно под контролем правого полушария, имеют ущербный характер. Как было установлено ранее [29], в си­туации изолированного функционирования правого полушария, когда левое угнетено, отсутствует словесная ориентировка в месте — чело­век узнает место, в котором он находится, но не может его назвать. Такое отсутствие словесной символизации нарушает соотношение дан­ного пространства с остальным пространством и — шире — со всей си­стемой знаний, которыми владеет человек. Тем самым осуществляе­мая в данном месте деятельность лишается связи с общими целями и задачами, лишается концептуальной направленности.

В тех случаях, когда угнетена деятельность правого полушария, в рисунках прослеживается разрушение тех компонентов восприятия, которые формируют так называемую видимую геометрию предметно­го мира. Нарушены механизмы стабильности ориентации объектов в пространстве, константности формы объектов, стереоскопичности зре­ния — трехмерный мир вблизи наблюдателя изображается плоским. Изображение предметов теряет чувственную достоверность; исчезает реалистичность отображения предметов, их видимый облик вытесняет­ся условной репрезентацией предмета. Однако знание объективных свойств пространства сохранено. Поэтому усиливается стремление к аналитическим построениям, которые воспроизводят не только нагляд­ную форму предмета, сколько отвлеченную его схему — информацию о предмете. Образ конкретного предмета замещается его иероглифом, его обобщенным обозначением "рисунком-понятием". Отсюда происхо­дит применение "чертежных" приемов: ортогональные проекции, про­рисовывание невидимого контура, развертки, сечения. Напрашивается заключение, что с помощью левого полушария человек изображает не предмет, а концепцию предмета.

Если в условиях изолированного функционирования правого полу­шария при изображении целостного пространства преобладает тенден­ция приблизить дальний план к переднему, то в условиях изолиро­ванного функционирования левого полушария имеет место противо­положная тенденция — отдалить пространство от наблюдателя. В рисунках левополушарных больных резко усилены перспективные сок­ращения и появляется настойчивое стремление изображать отдаленные области пространства, которые должны учитываться при планировании и программировании деятельности, но для наличной деятельности от­носительно безразличны. Таким образом, для левого полушария пространство имеет не актуальное, а, скорее, концептуальное значение.

Как было установлено ранее [29 и др.], при угнетении правого по­лушария место, где находится человек, кажется ему незнакомым — он не может его узнать. Анализ рисунков показывает, что образ пред­метов у таких больных теряет чувственную достоверность; ближайшее к человеку пространство становится таким же призрачным, как и отдаленное. Однако, потеряв чувственную наглядность, непосредствен­ные пространственные впечатления обогащаются знаниями о простран­стве, в предметах отображаются объективные свойства, скрытые за видимой оболочкой.

Итак, изучение рисунков, выполненных в условиях временного угнетения одного полушария, позволило вскрыть два способа отобра­жения пространства, свойственных человеку. Один из них, связанный преимущественно с работой правого полушария, способствует ориен­тировке человека в непосредственно окружающем его пространстве и передаче целостного зрительного образа трехмерного пространства на плоскости. Другой, в большей степени связанный с работой ле­вого доминантного полушария, способствует созданию обобщенного представления об объективных свойствах пространства, понятийному отображению пространства в рисунке. Таким образом, точка зрения, согласно которой правое полушарие является единственным носите­лем пространственных функций, неверна, поскольку сводит все прост­ранственные функции мозга к перцептивному отображению и игнорирует концептуальную сферу. Роль левого полушария не ограничивается от­ражением в речи пространственных категорий; очевидно, словесная сим­волизация пространственных отношений является лишь одним из компо­нентов обширной концептуальной сферы отображения пространства.

Каждый способ отображения пространства необходим, но недоста­точен для полного охвата пространственных отношений объективной реальности. Та картина пространственно организованного мира, кото­рая имеется у человека при нормальном функционировании обоих полушарий, является синтезом перцептивного и концептуального спо­собов его отображения. Осуществление такого синтеза обеспечивает­ся разнообразными формами межполушарного взаимодействия.

Я.A. МЕЕРСОН

Институт эволюционной физиологии им. ИМ. Сеченова АН СССР.
Психоневрологический институт им. В.М. Бехтерева. Ленинград

Существует представление, согласно которому с левым полушарием связан главным образом зрительный анализ — способность оценить отдельные элементы или фрагменты зрительной ситуации, в то время как с правым — зрительный синтез — способность охватить си­туацию в целом. Такое представление, основанное большей частью на опытах с раздельным предъявлением зрительных стимулов в левое и правое полушарие здоровых людей, во многом не согласуется с результатами исследования больных с локальными поражениями по­лушарий головного мозга, хотя и среди клиницистов нет единого мнения о том, какие зрительные функции больше нарушаются при поражении левого или правого полушария.

В настоящем исследовании с помощью одних и тех же методи­ческих приемов оценивалось состояние высших зрительных функций у больных с локальной патологией структур левого и правого по­лушарий мозга с целью охарактеризовать межполушарные различия в осуществлении этих функций.

Методика и материал. Исследовались две группы больных. Пер­вая — больные с очаговыми поражениями (преимущественно сосудис­того происхождения) затылочных, теменных, височных и заднелоб­ных структур (всего 153 человека). У части больных клинически выявлялась зрительная агнозия. Вторая — больные височной эпилеп­сией, у которых с лечебной целью удалялись передние отделы левой или правой височной доли (всего 42 человека). У одних из этих больных больше была повреждена новая, а у других — старая кора, главным образом гиппокамп. Клинически зрительно-гностических рас­стройств у больных не выявлялось. Распределение больных иссле­дованных групп по локализации и латерализации поражения пред­ставлено в таблице. Для контроля исследовались 15 здоровых лиц.

Программа исследования состояла из клинического, нейропсихоло­гического, и экспериментального исследований. Последнее включало 3 вида задач: 1) задачи, связанные с использованием старого, закреп­ленного в онтогенезе зрительного опыта — опознание знакомых объек­тов и геометрических изображений как в обычных условиях, так и в условиях, затрудняющих их восприятие: дефицит времени, неполный набор признаков, помехи и т.д.; 2) задачи, связанные с приобрете­нием нового зрительного опыта, с процессами зрительного обучения. Сюда входило дифференцирование различных видов простых зритель­ных стимулов — цветовых, элементов формы, текстур и т.д., а также сложных зрительных сигналов — различных видов последовательных и одновременных комплексов; 3) задачи, связанные с категориальным обобщением различных видов зрительных изображений в ходе их классификации.

В процессе решения всех типов задач особое внимание обраща­лось на состояние кратковременной и долговременной зрительной памяти. С этой же целью в задачах парного сравнения производи­лось расставление дифференцируемых сигналов во времени; кроме того, ряд стимулор специально предъявлялся для кратковременного или долговременного запоминания.

По схбдной программе изучалась способность испытуемых диф­ференцировать простые и сложные слуховые и кинестетические сигналы.

Результаты. Исследование показало, что у больных с корковыми поражениями мозга как левого, так и правого полушария, даже при наличии зрительной агнозии, остаются сохранными или мало нару­шаются не только элементарные зрительные функции (острота зре­ния, светоощущение), но и функции обнаружения сигнала (т.е. способ­ность отметить появление сигнала без его узнавания) и различения простых, единичных зрительных сигналов при достаточно длительной их экспозиции. Вместе с тем при таких поражениях, также независи­мо от стороны и наличия или отсутствия клинически выявляемой агнозии, страдало опознание в условиях, затрудняющих восприятие, — дефицит времени, неполный набор признаков объекта, наличие даже самых слабых помех, непривычное пространственное расположение объекта (например, перевернутый рисунок дома) или пространствен­но искаженное расположение деталей объекта (например, дом с окнами на крыше и трубой на стене); нарушалась также способность оценить последовательность событий на серии картинок. Поражение коры приводило к нарушению зрительного синтеза (умения объединить отдельные элементы в единую зрительную структуру, способности к зрительному обучению) и затрудняло процессы классификации изображений. Специфичными для корковых поражений были рас­стройства зрительной памяти.

Расстройства отдельных зрительных функций сочетались между собой в определенных комбинациях, образуя своеобразные типы на­рушений, каждый из которых коррелировал как с локализацией, так и с латерализацией поражения. Функциональная асимметрия про­являлась не только в том, какие зрительные функции были преиму­щественно нарушены при полушарных очагах, но и в характере на­рушений, особенностях стратегии в ходе решения зрительных задач. Наиболее отчетливо эти различия проявлялись при поражениях ле­вой и правой затылочных долей, при которых нарушения зритель­ных функций были наиболее выражены.

При левозатылочных очагах основной дефект состоял в наруше­ниях зрительного синтеза и обобщения. Такой дефект отчетливо вы­ступал уже при необходимости узнать те или иные изображения, особенно в условиях кратковременной их экспозиции. Здоровые люди в таких условиях пытаются прежде всего выделить на изображении значимые существенные признаки (например, хобот у слона, носик у чайника и т.п.) и, обобщив их, определить тот класс, к которому относится изображение, и опознать данное конкретное изображение.

В отличие от этого больные с левозатылочными очагами просто сканировали контур изображения, выделяя при каждом его предъяв­лении 1—2 детали без учета того, значимы они или нет. Эти дета­ли объединялись с деталями, выделенными при предыдущих предъяв­лениях, и в результате больной имел дело с простой суммой де­талей. Сами по себе детали узнавались достаточно точно, но зна­чимость их была нивелирована. Опознание было возможно лишь тогда, когда все или почти все детали были выделены и суммированы, т.е. при полном наборе признаков. Поэтому больных сильно затруд­няло опознание неполных изображений (например, чайника без ручки и крышки). В этих случаях класс, к которому принадлежал объект, вообще не определялся или определялся с большим трудом. Вот как опознает, например, больной изображение велосипеда при повторном его предъявлении: "Два колеса, еще сиденье, перекладина, еще руль и педаль. Это мотоцикл или, скорее, спортивный велосипед".

Поскольку больной учитывал лишь сумму деталей, опознание осу­ществлялось примерно одинаково независимо от того, демонстриро­валось ли целостное изображение или простой набор деталей этого же изображения. При этом он мог одновременно оценивать несколько деталей, игнорируя, однако, их иерархию.

Нарушения зрительного синтеза и обобщения при левозатылоч­ных очагах отчетливо проявлялись при дифференцировании зритель­ных комплексов вне зависимости от того, из каких компонентов они состояли. На рис. 1 видно, что при левозатылочных пораже­ниях число предъявлений, которое требовалось для дифференциро­вания сукцессивных зрительных комплексов, было в 3 с лишним раза больше, чем у здоровых. Дифференцирование симультанных зритель­ных комплексов осуществлялось несколько быстрее, чем сукцессивных, однако разница была статистически недостоверной.

В ходе дифференцирования, так же как при опознании объектных изображений, преобладала стратегия выделения отдельных компонен­тов при отсутствии обобщенной оценки комплексов в целом: больной мог верно охарактеризовать компоненты, например, сказать, что вспы­хивал красный, синий, зеленый и желтый свет, но не мог сказать, что комплексы различаются порядком следования компонентов, т.е. не мог выделить принцип дифференцирования.

В связи с расстройствами обобщения заметно страдали опера­ции классификации объектов, когда больному предлагалось разделить набор изображений на отдельные, отличающиеся между собой группы (например, разделить набор углов на тупые, острые и прямые). Больной, который достаточно хорошо различал отдельные изображения углов, не мог произвести их классификацию.

У больных данной группы была нарушена зрительная память. Даже небольшая пауза между сравниваемыми сигналами (10 с) резко затрудняла их дифференцирование, при этом хуже запоминались обоб­щенные, категориальные признаки сигналов и принципы, по которым они различались, а их индивидуальные, конкретно-наглядные свойст­ва — лучше.

Специфичным для левосторонних затылочных поражений были рас­стройства, связь которых с дефектом обобщения не столь очевидна. У этих больных была нарушена способность оценить продолжитель­ность действия зрительных сигналов, что проявлялось в трудностях дифференцирования сигналов разной длительности, в затруднении выде­лить признак длительности среди других признаков.

Обнаруженные при левозатылочных очагах расстройства зрительных функций коррелируют с клиникой поражения левой затылочной доли, с наличием симультанной агнозии, при которой затруднено опознание сюжета картин при сохранном узнавании их отдельных деталей.

Нарушения зрительного гнозиса при правозатылочных поражениях иные, чем при левозатылочных. Страдает главным образом восприятие и оценка отдельных деталей, фрагментов изображения. В то же время обобщенная оценка изображения в целом, которая сильно нарушена при левозатылочных поражениях, не только сохранена, но даже усилена. Однако результаты обобщения неполноценны, поскольку основаны они на неточно узнанных деталях изображения, т.е. неполноценны те исходные данные, которые подвергаются обобщению. При опознании больной вначале пытается определить класс объекта, игнорируя его конкретные свойства. Когда же его просят сказать, что же изображе­но, он выхватывает ту или иную деталь и пытается на основе ее обобщения судить об изображении в целом. Например, при неодно­кратном тахистоскопическом предъявлении кастрюли больной последо­вательно говорит: хозяйственная принадлежность, кухонная утварь, посуда, сосуд для воды, ваза, кувшин, миска и, наконец, кастрюля. Ножницы путаются с очками, а очки с троллейбусом (стекла прини­маются за колеса, дужки — за дугу) и т.д.

Нужно сказать, что возможность оценить иерархию признаков, их значимость, в отличие от левозатылочных очагов, сохранена, но для того, чтобы реализовать ее, нужно более точно узнать эти приз­наки, а так как это не удается, то больной компенсирует дефект логическими догадками о том, что бы это могло быть. Например, если больной узнает носик чайника, он сразу говорит, что это чайник, но так как носик чайника часто принимается за трубу паро­воза или пушку, то понятно, что и суждение о том, что он видит, является ошибочным.

Резко нарушено опознание в условиях неполного набора деталей, а также действия помех. И в том и в другом случае больной опе­рирует ограниченным набором признаков, так как и при действии помех не все признаки могут быть выделены. Понятно, что в таких ус­ловиях требуется более тщательный анализ оставшихся элементов, но в силу указанных расстройств восприятия это не всегда удается. Если анализ отдельных деталей еще частично доступен больному, то одновременное "схватывание" и оценка нескольких деталей почти пол­ностью невозможны.

Дифференцирование комплексных зрительных сигналов у данных больных нарушено в меньшей степени, чем при левозатылочных оча­гах. Нарушения возникают главным образом за счет неточной или ошибочной оценки отдельных компонентов комплекса. В противопо­ложность больным с левозатылочными очагами дифференцирование симультанных зрительных комплексов страдает больше, чем сукцес­сивных, что связано, по-видимому, с усилением тормозящего влияния компонентов комплексов друг на друга. Характерно, что объединение отдельных зрительных стимулов в комплексы резко снижало возмож­ность их сравнительной оценки.

Больные с правозатылочными очагами достаточно хорошо выде­ляют принцип дифференцирования, однако в связи с неточной оценкой конкретных особенностей сигналов использование выделенного прин­ципа затруднено. Это равным образом относилось и к процессу классификации. Так, при классификации углов больной правильно говорит, что нужно разделить углы на 3 группы: острые, прямые и тупые, но в ходе классификации он ошибается из-за того, что не может определить, является ли угол тупым или прямым.

Выступившие в эксперименте нарушения соответствовали клинике поражения правой затылочной области — нарушению узнавания кон­кретных импипидуальных свойств изображений, например нарушению узнавания знакомых лиц или узнавания конкретной принадлежащей больному вещи (своей чашки, расчески и т.п.).

Описанные межполушарные различия в особенностях зрительно­гностической деятельности, в том числе в стратегии о’познания, были свойственны также и больным с поражениями теменных и ви­сочных отделов мозга, однако при таких поражениях межполушарные различия были выражены значительно слабее. Они проявлялись: глав­ным образом лишь в условиях, осложняющих процесс опознания. При односторонних поражениях теменных и височных отделов отмечались и различия, специфичные лишь для данных областей.

Как известно, при теменных поражениях часто возникает синдром оптико-пространственной агнозии, который проявляется в затрудне­ниях ориентировки в привычной для больного пространственной ситуа­ции, а также в схемах, планах и картах. Проведенное исследование показало, что как при левых, так и при правых теменных очагах опознание любых изображений сохранено, если они предъявляются в обычной пространственной ориентации. Но стоит лишь изменить ориентацию изображения (например, показать больному изображение дома крышей вниз), как сразу возникают трудности в узнавании. Еще больше затруднено опознание пространственно искаженных изображений, образец одного из которых приведен на рис. 2. Уви­дев такое изображение, один больной заявил, что это дот, другой — что это реактивный транспорт, третий — что это паровоз. Нару­шения выявлялись уже при оценке элементарных геометрических изображений, например углов. Если ориентация одного из углов менялась (рис. 3), то в 2—3 раза возрастали пороги их различения, чего не было при затылочных очагах. Указанные нарушения в оценке пространственных параметров изображений в большей мере выступа­ли при правосторонних теменных очагах. В то же время при лево­сторонних теменных очагах больше по сравнению с правосторонними нарушалась способность оценивать временные параметры событий — очередность событий во времени и их длительность. Отмеченные раз­личия отчетливо выступали у больных с теменными очагами и при дифференцировании зрительных комплексов, которое было у них силь­но затруднено. Однако в отличие от поражения затылочных долей затруднения в дифференцировании комплексов не ограничивались зри­тельной сферой, а обнаруживались в тех же условиях при предъявлении слуховых и кинестетических комплексов (рис. 1).

При задневисочных поражениях нарушения зрительных функций при обычном клиническом обследовании не выявляются. Дефекты, об­наруженные при этих поражениях, ограниченны, парциальны и касают­ся лишь различения и идентификации неправильных (невербализуемых) геометрических фигур (рис. 4). При сравнении таких фигур больные затруднялись сказать, являются ли они одинаковыми или разными. Если больного просили отыскать предъявленную ему фигуру среди других фигур, он делал это медленно, часто допуская ошибки. Затруднения существенно возрастали при наличии короткой паузы меж­ду сравнением фигур. Все эти нарушения имели место при поражениях задневисочных отделов как левого, так и правого полушария, однако при правосторонних очагах они выражены были в большей степени. Трудности в анализе неправильных геометрических фигур у больных с задневисочными очагами выступали на фоне расстройств слуховых функций, которые особенно отчетливо обнаруживались при дифферен­цировании слуховых комплексов (рис. 1).

При односторонних резекциях передних отделов височных долей, независимо от стороны резекции, зрительное узнавание как таковое не нарушалось. Не страдала также и сравнительная оценка неправиль­ных геометрических изображений. В то же время была расстроена способность удержать в памяти как на короткий, так и на более длительный срок любой зрительный материал. Например, больной с резекцией затруднялся опознать через 15—30 с предъявленное ему ра­нее изображение среди нескольких других. Но даже если больному и удавалось это сделать, он был не в силах найти и опознать то же изображение через 3 и 24 часа. Имелись определенные различия между больными с резекциями передних отделов левой и правой ви­сочных долей. У первых больше страдала кратковременная зрительная память и значительно сильнее был замедлен процесс образования и закрепления дифференцировок на сложные комплексные сигналы, т.е. сильнее нарушен процесс зрительного обучения. У вторых больше страдала долговременная память, а также выделение зрительного сигнала из помех — функция помехоустойчивости.

Примечательно, что межполушарные различия выявлялись уже на уровне старой коры, главным образом гиппокампальных структур. При частичной резекции правого гиппокампа значительно глубже, чем при такой же резекции левого, страдала долговременная па­мять и помехоустойчивость.

Все описанные нарушения у больных с передневисочными резек­циями были модально-неспецифичны, полисенсорны.

При заднелобных поражениях отчетливых нарушений зрительно­гностических функций обнаружить не удалось.

Обсуждение. Резюмируя данные, касаюшиеся отличий в нарушении высших зрительных функций при односторонних повреждениях сим­метричных отделов левого и правого полушарий, следует отметить, что эти различия характеризуются следующими особенностями.

При поражении левого полушария в большей мере нарушались: 1) оценка иерархии признаков зрительного образа — способность выделить значимые признаки и объединить эти признаки в единый зрительный образ; нарушения наиболее ярко выступали у больных с по­ражением затылочных и теменных структур левого полушария; 2) клас­сификация зрительных стимулов — способность выделить принцип классификации и адекватно его использовать; нарушения были сильнее выражены у больных с поражением затылочных и¹ меньше — теменных структур; 3) образование и закрепление дифференцировок на разные виды сложных зрительных сигналов — способность к зрительному обучению; помимо больных с затылочными и теменными поражениями левого полушария, расстройства способности к обучению проявлялись также у больных с экстирпацией передних отделов левой височной области; 4) зрительная память, больше на обобщенные, категориаль­ные признаки сигналов; нарушения отмечались у всех больных с лево­сторонними повреждениями, но были больше выражены при затылоч­ной и передневисочной локализации поражения.

Все указанные нарушения, свидетельствующие о нарушении процес­са зрительного обобщения при левосторонних очагах, связаны в зна­чительной степени, по-видимому, с расстройством регулирующей функ­ции речи вне зависимости от того, пострадала сама речь или нет. Такие нарушения обобщения обозначены нами как первичные.

При поражении левого полушария также в большей степени, чем при таком же поражении правого, нарушалась возможность оценить продолжительность сигнала во времени и выделить этот признак среди других признаков, а также возможность определить временную после­довательность сигналов. Эти нарушения, связь которых с процессами обобщения не столь очевидна, отмечались у всех групп больных, но выражалась в разной степени.

При поражении правого полушария в большей мере нарушались: 1) оценка конкретных, наглядных особенностей зрительных сигналов или их компонентов при сохранной способности к обобщению, а также способность одновременно учесть, "охватить" ряд признаков конкретной зрительной ситуации; зрительное обобщение при этом страдает вторично, вследствие затруднений в выделении и оценке характерных, специфических свойств сигнала и невозможности одновре­менно учесть несколько его признаков; нарушения более ярко вы­ступали у больных с поражением затылочных и теменных структур; 2) сравнительная оценка и удержание в памяти неправильных (невербализуемых) геометрических фигур; эти нарушения отмечались у больных с затылочными и теменными и задневисочными очагами, однако лишь у последних были единственным отчетливым проявле­нием зрительно-гностических расстройств; 3) память на конкретные, индивидуализированные признаки; нарушения имели место у всех групп больных, но больше выступали у больных с затылочными очагами; 4) помехоустойчивость зрительной системы; расстройства наблюдались у всех групп больных, однако больше всего были выра­жены при затылочных, несколько меньше — при височных и еще меньше — при теменных поражениях; 5) оценка пространственных параметров сигналов; различия, зависящие от латерализации очага поражения, отмечались главным образом у больных с очагами в те­менных и меньше — затылочных долях.

Межполушарные различия, обнаруженные при исследовании зри­тельной памяти, касались не только запоминания обобщенных и кон­кретных признаков сигналов. Выявилась еще одна особенность: при левополушарных поражениях больше страдала кратковременная, а при правополушарных — долговременная память. Различия наиболее четко выступали у больных с односторонней экстирпацией передних отде­лов височных долей.

Полученные данные не позволяют согласиться с мнением тех авторов, которые считают, что при левосторонних поражениях больше страдает способность к анализу, а при правосторонних — к синтезу сенсорных, в частности зрительных, сигналов [34,70,313,327,356, 378, 415, 417, 419, 435, 446, 447] и что процессы анализа приурочены к левому, а синтеза — к правому полушарию [348, 408, 419, 430, 455, 464, 486 и др.] Наше исследование показало, что анализ и синтез страдают как при лево-, так и при правосторонних поражениях. И в том и другом случае даже при отсутствии клинически выявляемой агнозии зритель­ное восприятие дробно, дискретно. В процессе опознания выделяются отдельные элементы-признаки зрительного образа. Однако при лево­сторонних поражениях и интактном правом полушарии эти элементы-признаки узнаются достаточно точно, но нарушена способность уста­новить их иерархию и на этой основе обобщенно оценить все изобра­жение в целом. При правосторонних поражениях, напротив, выделен­ные признаки зрительного образа сами по себе узнаются и оцени­ваются неточно и поэтому, несмотря на то, что способность к обобще­нию сохранена и даже несколько усилена, основанное на неточном восприятии деталей обобщение нередко ведет к неверным заключениям.

Полученные материалы не противоречат общепринятому представ­лению о преимущественной роли левого полушария в процессах обобще­ния, тесно связанных с речевым кодированием, и преимущественной роли правого полушария в анализе наглядно-конкретных свойств сиг­налов [99, 113, 393, 451, 472, 502, 514, 515 и др.]. Однако нам удалось расширить и уточнить эти представления, и в частности показать, как данные различия отражаются в той стратегии, которую исполь­зуют в процессе опознания больные с лево- и правополушарными поражениями и как они конкретно проявляются в зависимости от типа решаемой задачи. Представляется, что при повреждении одного из полу­шарий не только рассматривается стратегия, свойственная этому полу­шарию, но и намечается тенденция к переходу на стратегию, присущую другому, интактному полушарию. В связи с этим при поражении ле­вого полушария преобладает стратегия сканирования и простой сум­мации отдельных признаков, элементов изображения без учета их зна­чимости и обобщенной оценки, т.е. стратегия, свойственная правому полушарию. При поражении правого полушария, напротив, стратегия, основанная на усиленно-обобщенной оценке отдельных признаков при затруднении одновременного анализа ряда признаков зрительной ситуа­ции, т.е. стратегия, свойственная левому полушарию. Следует, одна­ко, подчеркнуть, что тенденция к переходу на стратегию "здорово­го" полушария больше выражена при левополушарных, чем при право­полушарных, повреждениях.

Результаты проведенных экспериментов хотя и согласуются во мно­гих отношениях с данными ряда авторов о ведущей роли левого по­лушария в сукцессивном анализе и синтезе и правого в симультан­ном [348, 365, 375, 451, 464, 471, 507, 515, 516 и др.], но в то же время указывают на то, что эти различия не являются абсолютными. Наруше­ния сукцессивной и симультанной обработки информации имеют мес­то как при лево-, так и при правосторонних поражениях, однако в пер­вом случае сравнительно больше страдает сукцессивный, а во втором — симультанный анализ и синтез. По-видимому, в связи с этим при поражении левого полушария более дефектна оценка временных, а при поражении правого — пространственных параметров сигналов.

Важными представляются полученные нами данные о преимущест­венной роли правого полушария в таких функциях, как долговремен­ная память и помехоустойчивость сенсорного восприятия. В литера­туре нет единого мнения об участии правого полушария в осущест­влении этих функций. Разница между поражением левого и правого полушарий нашла отражение и в темпе восстановления дефектных зрительных функций, а именно в более медленном их восстановлении у больных с правополушарными поражениями.

Итак, некоторые зрительные функции сильнее страдают при лево­сторонней, тогда как другие — при правосторонней мозговой патологии.

Специфика нарушений высших зрительных функций при односторон­них очагах обусловлена общей стратегией работы соответствующего полушария и перестройкой стратегии "больного" и "здорового" полу­шарий мозга при их взаимодействии.

H.P. БАБАДЖАНОВА

МГУ, факультет психологии, Москва

Актуальность исследования тактильных функций у больных с по­ражением теменных областей мозга определяется не только потреб­ностями клинической практики, но и необходимостью расширить и углубить общепсихологические представления о закономерностях рабо­ты одной из важнейших анализаторских систем — кожно-кинестети­ческого, или тактильного, анализатора. Одной из ведущих тактильных функций является тактильный гнозис. К настоящему времени в пси­хологии сложились определенные представления о структуре и законо­мерностях протекания осязательного восприятия формы (стереогноза). Существенный вклад в развитие этой проблемы внесли работы Б.Г. Ананьева [6, 9], Б.Ф. Ломова [146], А.Л. Шифмана [299] и др. Авто­ры на основании многочисленных экспериментальных исследований показали, что специфически человеческим органом тактильного гнозиса является рука, представляющая собой "единый орган труда и познания", что по своим функциональным особенностям "рука ближе к глазу, чем к остальной коже" [233]. Подвергнув тщательному анализу специфику формирования тактильного образа и условий, необходимых для адек­ватного узнавания формы предметов, ряд авторов подчеркивают важ­ность двигательной активности руки [6, 7, 9, 126, 142, 146]. Было показано, что узнавание формы предмета осуществляется быстрее и точнее у правшей левой, а не правой рукой [6] и что двуручное вос­приятие формы определяется, с одной стороны, функциональным нера­венством рук, а с другой — эффектом взаимного тормозящего влия­ния действий каждой руки в условиях одновременного ощупывания предмета [142].

Одним из путей изучения проблемы тактильного гнозиса является нейропсихологический анализ нарушений тактильных функций при локальных поражениях мозга, и прежде всего теменных отделов коры больших полушарий. Этот путь открывает возможность изучения со­ставных элементов или факторов, определяющих осуществление пси­хической функции, которые в норме слиты в единое целое [154].

В работе кожно-кинестетического анализатора можно выделить несколько уровней, таких, как афферентный, эфферентный, собствен­но гностический и др. Для гаптического опознания эталона необхо­дима сохранность процессов, обеспечивающих симультанный анализ объекта, анализ его пространственной организации, а также сохран­ность межмодального взаимодействия, необходимого для визуализации тактильного образа, мнестического фактора и речевых процессов, обес­печивающих вербализацию тактильного образа.

На основании представлений о сложной и многоуровневой психо­логической структуре высших тактильных функций вообще и тактильного гнозиса в частности был разработан ряд проб, направленных на анализ четырех уровней работы кожно-кинестетической системы, а именно: уровня кожно-кинестетической чувствительности; уровня так­тильного гнозиса; уровня тактильно-зрительного взаимодействия; уров­ня тактильной памяти.

Основными требованиями к пробам были следующие: простота и доступность их применения в клинике локальных поражений мозга, строгая стандартизация каждой пробы, наличие объективного показате­ля выполнения задания.

Пробы, заимствованные из нейропсихологической практики [250], также были приведены в соответствие с перечисленными требованиями.

В целом разработанная стандартизованная методика включала 15 проб, позволяющих комплексно оценить состояние тактильных функций [24]. В нее вошли пробы на локализацию прикосновения, перенос локализации прикосновения, узнавание фактуры материала, перенос поз по кинестетическому образцу, тактильное игнорирование, узнавание знакомых предметов, тактильное узнавание монет, букв, цифр (проба Ферстера), фигур с применением доски Сегена, визуализа­цию тактильного образа трудновербализуемой фигуры после предва­рительного опознания и без него, запоминание локализации прикос­новения, тактильное запоминание трудновербализуемых фигур, ви­зуализацию фигур (доски Сегена) без предварительной инструк­ции.

Данная методика была апробирована на 36 взрослых здоровых ис­пытуемых в возрасте от 17 до 50 лет. На основании результатов ис­следования была разработана система оценок по каждой пробе, позво­ляющая графически представить результаты по группе в целом. Это позволило проводить сравнение особенностей тактильных функций на левой и правой руках.

С помощью данной методики было исследовано 118 больных с ло­кальными поражениями головного мозга, из них 101 больной — с од­носторонним поражением теменных отделов левого и правого полуша­рий и 17 больных с локализацией очага поражения за пределами теменных отделов — в височных и лобных областях головного мозга.

Локализация очага поражения в каждом случае была верифици­рована рентгеноконтрастными методами исследования (компьютерной томографией, ангиографией), а у 85% больных и на операции. Все больные были правшами. Доминантное полушарие по речи определя­лось у большинства больных методом дихотического прослушивания, ведущая рука — на основании отчета. Средний возраст больных — 38 лет (от 14 до 54 лет).

Результаты исследования подтвердили положение о специфичности нарушения тактильных функций для поражения теменных структур го­ловного мозга, так как только при поражении данной локализации определялся ярко выраженный и всесторонний дефект тактильной сфе­ры, тогда как при поражении височных и лобных долей мозга существенных функциональных расстройств в данной области не было, хотя при поражении лобных долей мозга в ряде случаев встреча­лись затруднения при выполнении различных проб, обусловленные распадом различных форм перцептивной деятельности вообще и так­тильной в частности.

С другой стороны, высокая частота (от 50 до 90%) встречаемости нарушения тактильных функций при поражении теменных долей мозга, выявляемая почти всеми тестами методики (93%), является свиде­тельством специфичности применявшихся проб, их высокой чувстви­тельности к изменениям функционального состояния теменных отделов мозга.

Анализировалось соотношение нарушений элементарных и сложных форм чувствительности и тактильного гнозиса. Сопоставление резуль­татов проб на локализацию прикосновения с клиническими данными о состоянии общей чувствительности показало отсутствие зависимости между ними. Наличие нарушений элементарной чувствительности не всегда сопровождалось снижением чувства локализации прикосновения, и, наоборот, снижение точности локализации могло иметь место на фоне сохранной элементарной? чувствительности. При изучении связи между нарушениями сенсорного кожно-кинестетического и гностического уровней не было обнаружено четкой зависимости. Так, нарушение так­тильного гнозиса нередко сочеталось с дефектом кожно-кинестетической чувствительности, нарушение тактильного гнозиса, однако, могло наблюдаться и при сохранности кожно-кинестетической чувствитель­ности.

Патология двигательной сферы (парезы) наглядно продемонстриро­вала значимость движения в гностической деятельности. Связь между двигательной и чувствительной сферами имела место уже на уровне кожно-кинестетической чувствительности, где отмечалось усугубление дефекта чувствительности в случаях пареза контралатеральной очагу поражения руки. Такая зависимость выявлялась и на более высоком гностическом уровне, причем важно отметить, что она наблюдалась не только в контралатеральной паретичной, но и в ипсилатеральной очагу поражения "здоровой" руке, не имеющей каких бы то ни было двигательных нарушений.

Нарушения в тактильной сфере по данным подавляющего боль­шинства проб (65%) имели двусторонний характер, т.е. дефект выяв­лялся не только в контра-, но и в ипсилатеральной очагу поражения руке. Этот факт противоречит существующим до настоящего времени в нейропсихологии и неврологии традиционным представлениям об одностороннем характере нарушения тактильных функций. Следует вместе с тем отметить, что соотношение дефекта в контра- и ипси­латеральной очагу поражения руках было неодинаковым и опреде­лялось латерализацией очага поражения. Дисфункция правой теменной доли вызывала нарушения, значительно преобладающие в контрала­теральной очагу поражения руке. При поражении левой теменной доли выраженность нарушения в контра- и ипсилатеральной очагу пораже­ния руках была приблизительно одинаковой. Выраженностью дефек­тов, возникавших при поражении левой и правой теменной доли, была различна. Как правило, нарушения в тактильной сфере были значитель­но грубее при поражении правой теменной доли; дефект, выявляемый здесь, в 1,5—2 раза превышал величину такового при дисфункции левой теменной доли. Такова была картина дефекта, выявляемая боль­шинством проб на кожно-кинестетическую чувствительность и многими из проб на тактильный гнозис, свидетельствующая о ведущей роли правой теменной доли в обеспечении тактильного восприятия. Наиболее ярко эта закономерность определялась при тактильном узнавании фор­мы в пробе "доска Сегена"[24] (см. рис. 1, A). Суть методики заключалась в том, что испытуемый, глаза которого закрыты, должен был как можно быстрее вставить каждую из 10 фигурок в соответствующую ей по форме ячейку на доске. Задание выполнялось каждой рукой. Усло­вия выполнения данной пробы, на наш взгляд, были наиболее спе­цифичными в отношении тактильного узнавания формы, вместе с тем достаточно сенсибилизированными, позволяющими выявлять стереогностические нарушения не только грубой, но и легкой степени. Ее преимущество перед остальными пробами данной группы заключалось в необходимости развернутой деятельности для тактильного определе­ния формы объекта, в исключении вербальной формы отчета, а также в наличии такого объективного показателя, как время выполнения задания. Результаты выполнения этой пробы выявили двусторонний, со значительным преобладанием в контралатеральной руке, стереогностический дефект у больных с поражением правой теменной доли и менее выраженный, равномерный в обеих руках, двусторонний дефект при поражении левой теменной поли (см. рис. 1, А). Интересно, что сте­пень выраженности восприятия формы правой рукой колебалась незна­чительно в случаях, когда она выступала как контра-, так и ипсилатерально по отношению к очагу поражения; в отличие от этого степень выраженности нарушения восприятия формы левой рукой колебалась в очень большом диапазоне: при поражении правого полушария она была в 2,5 раза больше, чем при поражении левой теменной доли. Такая закономерность просматривалась при выполнении большинства проб и, на наш взгляд, также свидетельствовала о ведущей роли пра­вого полушария в обеспечении тактильного восприятия.

Однако при некоторых пробах зависимость дефекта от стороны поражения изменялась. Оказалось, например, что большую роль в осо­бенностях нарушения играет характер стимульного материала: в тех случаях, когда узнаванию подлежал знакомый материал — буквы, структура дефекта менялась (см. рис. 1, Б), доходя в пробе Ферстера до картины, зеркальной типичной (ср. рис. 1, А и 1, Б). Таким образом, ког­да стереогностическая деятельность направлялась на узнавание объек­тов-символов, на первый план выступала левая теменная доля.

Современные методы дооперационной диагностики очага поражения (такие, как ангиография и, особенно, компьютерная томография) позволяют выделить и внутритеменную локализацию патологического очага. Для уточнения мозговых механизмов выявленных дефектов бы­ли проанализированы результаты исследования больных, у которых патологический процесс локализовался в передних или задних отде­лах теменной доли. Такой анализ показал, что выполнение боль­шинства проб значительно хуже при переднетеменной, чем при задне­теменной локализации очага поражения, что, естественно, связано с особенностями строения кожно-кинестетической системы — с преимущественным отношением центральных отделов больших полушарий к анализу кожно-кинестетической афферентации. При этом, как правило, усиливалась разница дефекта в контра- и ипсилатеральных очагу по­ражения руках.

В отличие от поражения левой теменной доли, при поражении правого полушария соотношение дефекта в обеих руках сохранялось и при заднетеменном расположении патологического про­цесса. Важно отметить, что такая картина у больных с поражением правой и левой теменной доли наблюдалась только по данным проб, которые свидетельствовали о ведущей роли правого полушария, а в тех, где на первый план выступала роль левого полушария (напри­мер, проба Ферстера), картина оказалась иной (см. рис. 2, А, К).

В тех пробах, где для выполнения задания требовался перенос информации из тактильной сферы в зрительную, более выраженные нарушения наблюдались при поражении задних отделов теменной доли обоих полушарий.

Большой интерес представляют также результаты исследования тактильной памяти. Наибольшие трудности при запоминании материа­ла испытывали больные с поражением правой теменной доли (учиты­вались только больные с сохранным стереогнозом). Здесь тактильная память нарушалась по типу сужения непосредственного запечатления. При поражении левой теменной доли наблюдалось снижение проч­ности хранения тактильной информации, при этом интерферирующая деятельность оказывала значительно большее патологическое влияние на продуктивность воспроизведения материала, чем при поражении правой теменной доли. Данные наблюдения показывают, что в тактиль­ной сфере действуют те же закономерности протекания мнестической деятельности, что и в других сферах психической деятель­ности, например слухоречевой, зрительной [118, 234, 235].

Таким образом, в настоящей работе была апробирована новая методика комплексной оценки тактильных функций, направленная на анализ различных уровней работы тактильной системы. С помощью данной методики были показаны специфичные для поражения теменных долей мозга расстройства тактильных функций, а именно:

Ю .В. МИКАДЗЕ

МГУ, факультет психологии

Проблема. В исследованиях памяти можно выделить два основных направления. Одно из них связано с организацией мнестической деятельности и изучает зависимость памяти от задачи, стоящей перед субъектом при запоминании и воспроизведении. Второе направление изучает зависимость содержания и продуктивности мнестической деятельности от формы и способов организации стимульного материала.

В настоящее время оно интенсивно развивается в рамках проблемы семантической памяти, как памяти, связанной прежде всего с исполь­зованием естественного языка.

Данное исследование принадлежит ко второму направлению и содержит ряд фактов, указывающих на то, что иерархическая органи­зация вербального материала оказывает влияние на структуру процессов, включенных в произвольное запоминание.

Можно выделить два уровня организации вербального материала, характеризующиеся различными структурными особенностями. К первому уровню относится материал, состоящий из отдельных вербаль­ных единиц, ко второму — материал, вербальные единицы которого связаны некоторыми синтаксическими правилами и образуют опреде­ленное семантическое содержание. Соответственно в условиях про­извольной мнестической деятельности субъект оперируете вербальными единицами первого (запоминание слов) или второго уровня (запо­минание фраз и текстов). Эта ситуация наиболее характерна для нейро­психологического исследования памяти у больных с локальными поражениями мозга, в процессе которого для запоминания предла­гаются, например, две группы по три слова, два предложения, два текста.

Продуктивность запоминания на уровне отдельных вербальных единиц обусловлена выделением фонетических и смысловых (катего­риальных, ассоциативных и др.) связей между единицами стимульного материала, отражающих специфику парадигматического строя языка. На уровне осмысленных фраз и текстов указанные связи отступают на второй план, а переработка запоминаемой информации осуществляется на основе синтаксических связей, отражающих семантическое содер­жание материала. Комбинации единиц материала образуются не в результате их сопоставления по ассоциативным, фонетическим и другим характеристикам, а в результате тех ограничений, которые на них накладывает содержание текста или фразы. Успешность выполнения мнестической задачи будет зависеть от выявления адекватной структуры взаимообусловленных семантических элементов, образующих смысло­вое содержание. В этом случае происходит ориентация мнестической деятельности на синтагматический строй языка.

Таким образом, в условиях произвольной мнестической деятель­ности существует взаимодействие между характером ее протекания и уровнем организации материала, подлежащего запоминанию. На уровне организации материала наряду с самой мнестической задачей возникает задача установления связи отдельных единиц относительно друг друга. На уровне задачи верификации отдельных единиц возникает также задача выявления соподчиненности и взаимообусловленности распо­ложения комбинаций единиц в синтаксической структуре, которые определяются семантическим содержанием этого объединения. Следуя этим положениям, можно говорить о том, что структура запоминаемого материала определяет содержание действий, направленных на реали­зацию мнестической задачи, ориентирует системы памяти на исполь­зование различных наборов характеристик, необходимых для сохране­ния и воспроизведения материала.

Многоканальный способ кодирования вербальной информации обсуждается в работах ряда авторов. А. А. Леонтьев в качестве ведущих характеристик при поиске слов в памяти рассматривает иерархии фонетических и семантических признаков [133]. Другие авторы предлагают теории уровней переработки информации [351] или выделяют иерархию различных признаков, с которыми оперируют системы памяти по мере возрастания сложности переработки ин­формации [59, 483].

Рассмотрим основные характеристики вербального материала, традиционно применяемого в нейропсихологических исследованиях памяти, и их роль в структуре процесса запоминания.

Запоминание слов. После извлечения из систем сенсорных ре­гистров слова подвергаются фонетическому анализу, в результате которого происходит выделение основных фонетических характеристик. Наряду с фонетической верификацией слов осуществляется анализ их семантических характеристик, идущий по двум направлениям: выяв­ление предметной отнесенности слова, реализующееся в образах предметов, действий, отношений, обозначаемых словом, и выявление значения, отражающего обобщенные, абстрагированные характеристи­ки и реализующегося в системе связей и отношений. Оставляя в стороне первое направление анализа слова, ведущее к проблеме образных и вербальных кодов в памяти, можно сказать, что анализ значения приводит к актуализации смысловых полей слова в семантической памяти. Слово вводится в систему связей и отношений с элементами своего семантического поля, т.е. категоризуется.

На этом этапе анализа слов, таким образом, могут быть выделены наборы фонетических характеристик (ФХ_i) для группы из i слов запоминаемого ряда, где i = 1,2,…​ i, и наборы смысловых характеристик (СХ_i). Если слова в ряду не связаны ни фонетическим, ни смысловым сходством, будет иметь место два набора характеристик (ФХ_i) и (СХ_i). При наличии фонетической связи слов или их семантической связи будут другие наборы характеристик (ФХ_iФХ)(СХ_i) и (ФХ_i)(СХ_iСХ) соответственно, где ФХ и СХ обозначает признаки, общие для всех слов ряда.

Запоминание предложений и текстов. В этом случае нельзя ограничиться выявлением фонетических и смысловых характеристик отдельных слов. На первый план выступают законы построения сочетаний слов, реализующиеся в синтаксических характеристиках высказывания. Отношения между словами и группами слов выражаются различными средствами, к которым относятся синтаксические (напри­мер, порядок слов), морфологические (например, флексии) и фоно­логические (например, интонация). Очевидно, что для переработки высказываний необходимо выявление тех закономерностей, которые объединяют слова в группы. Для выявления возможных сочетаний слов и тех ограничений, которые накладываются на них при объединении в синтагму, в семантической памяти актуализируются различные вари­анты и правила объединения слов. В результате создается набор синтаксических характеристик, соответствующих данному высказыва­нию. Их сохранность в тексте оказывается необходимой при дословном сохранении лексического состава речевых высказываний.

Кроме анализа синтаксических характеристик лексического состава, оказывается необходимым и смысловой анализ речевого высказывания. Смысл целого предложения или текста, как известно, не складывается из значений отдельных слов; так, определенный смысл может быть выражен посредством различных синтаксических структур. Однако для сохранения константности смысла при вариативности выражающих его синтаксических структур необходим набор некоторых характеристик, фиксирующих этот смысл. Очевидно, к таким характеристикам можно отнести элементы глубинной структуры, остающиеся неизменными при разных синтаксических структурах. Глубинные структуры образуют определенные конфигурации, "схемы" сочетаний элементов в опреде­ленные логико-грамматические конструкции, отражающие смысл речевого высказывания. Анализ элементов глубинной структуры произ­водится в условиях обращения к "полям смыслов" в семантической памяти, реализующимся в схемах памяти, в которых запечатлен опыт субъекта.

Наконец, на последнем этапе переработки информации выявляются ее контекстные характеристики. Предложения, тексты, а также слова могут обладать определенным контекстом. Примером могут служить басни, притчи, пословицы. В этом случае необходимо соотнесение полученного смысла с другими ситуациями, в которых происходят другие события и действуют другие объекты, выявляется подтекст полученного смыслового образования. Это явление описано А.Н. Ле­онтьевым [134, 135] как "личностный смысл", создающий "пристраст­ность человеческого сознания". Такой перенос может осуществляться при сопоставлении информации, сохраняющейся в полях субъективных смыслов.

При заучивании предложений и текстов, таким образом, анали­зируются новые наборы характеристик вербального материала СнХ_k — синтаксические характеристики, СмХ_l — смысловые характеристики, отражающие семантику целого текста, а не отдельных его элементов, и контекстные характеристики КХ_j. Здесь, как и в случае отдельных слов, можно выделить общую характеристику СнХ, СмХ, КХ, например, в случае единой типологической отнесенности текстов.

Информация, прошедшая все этапы переработки, может быть выражена в виде следующей записи: И → (ФХ_i)(СХ_i)(СнХ_k)(СмХ_l)(КХ_j). Ббльшее количество наборов характеристик указывает на ббльшую глубину переработки материала. Переработка может осуществляться без анализа всех наборов характеристик. В этом случае субъект сохранит и впоследствии будет воспроизводить материал, исходя из включенных в анализ характеристик. Для полного и точного воспроизведения, таким образом, необходимо сохранение полных наборов характеристик.

Исследования по запоминанию вербального материала здоровыми испытуемыми показали, что продуктивность воспроизведения зависит от степени организации материала, наличия общих признаков в ряду предъявляемых стимулов, от характера этих признаков и от ряда других факторов [331, 474].

Нейропсихологический анализ продуктивности запоминания у больных с локальными поражениями мозга также демонстрирует дефицит в воспроизведении, связанный с нарушением анализа вербаль­ного материала по различным его характеристикам: фонетическим, семантическим, синтаксическим, контекстным [ПО, 117, 118, 150, 151, 154, 158, 159, 185, 186, 288 и др.].

Для экспериментального подтверждения селективной переработки вербальной информации по ряду каналов, каждый из которых производит анализ определенных признаков материала, была разрабо­тана методика, апробированная на группе здоровых испытуемых и на больных с локальными поражениями мозга.

В исследовании были поставлены следующие задачи. Каково влияние на успешность воспроизведения определенного способа организации стимульного материала, ориентирующей субъекта на использование тех или иных характеристик вербального материала? Улучшается ли воспроизведение при опоре на те характеристики материала, которые отражают ббльшую глубину переработки? Как влияет уровень организации вербального материала на структуру мнестической деятельности и каковы особенности ее нарушения при локальных поражениях мозга? Какова роль различных отделов левого и правого полушарий мозга в переработке различных характеристик вербального материала?

Методика. В эксперименте применялся модифицированный вариант методик "Две группы слов по три слова в каждой", "Два предложения" и "Два текста", традиционно используемых в нейропсихологическом исследовании памяти [158, 160]. Слова в группы подбирались с учетом частотных, смысловых и фонетических характеристик. В первом варианте в группы входили слова, сходные по своему значению (синонимы), например: "смелость—доблесть—отвага". Во втором варианте слова объединялись по принципу их ситуативной связи, позволяющей объединять их в более крупную смысловую единицу, предложение, например: "гроза—аллея—лужа". В третьем варианте использовались фонетически сходные слова, например: "узор—упор— укор". Подбор слов в четвертом варианте затруднял установление смысловых или фонетических связей между ними. В первых двух вариантах при запоминании можно было выделить и использовать при воспроизведении общие смысловые характеристики материала. Во втором варианте также можно было использовать для запоминания синтаксические, смысловые и контекстные характеристики (при условии превращения набора слов в предложение, например: "При грозе аллеи полны луж"). В третьем варианте опорой могли служить фонетические характеристики, в четвертом же варианте общие характеристики отсут­ствовали. Кроме слов, предъявлялись четыре пары предложений и текстов, примеры которых приведены. Предложения: "Зимой выпадает снег. Дождь идет осенью", "В море начинается шторм. Корабли возвращаются в порт", "На столе спелое яблоко. Над степью белое облако". Тексты: "Узнала галка, что голубей хорошо кормят. Покрасилась в белый цвет и влетела в голубятню. Голуби решили, что она тоже голубь, и накормили ее"; "Охотник расставил сети и поймал голубку. Но когда он вынимал ее из сетей, муравей подкрался и укусил охотника за руку. Охотник выпустил сеть и голубка улетела"; "Дерево смеялось над камышом, что он от каждого ветра гнется. Но когда пришла буря, камыш до земли сгибался и уцелел. Дерево напружи­нилось и сломалось".

Для оценки воспроизведения предложений и текстов на разных уровнях их представления (поверхностном и глубинном, отражающем синтаксические и семантические, контекстные характеристики) была разработана следующая процедура обработки. 1) Описание лекси­ческого состава (поверхностной структуры) предложений и текстов, представлявшее простое перечисление слов. Предполагалось, что вос­произведение оригинального лексического состава отражает сохран­ность синтаксических связей материала. 2) Анализ смысловой (глу­бинной) структуры, для чего выделялись смысловые единицы и смыс­ловые связи (элементы смысловой структуры). Под совокупностью смысловых единиц понималась система предикатов и аргументов [141,293]. В результате давалось формальное описание текста в виде ряда клеток, каждая из которых соответствует определенному предикату или аргументу. Клетки соединяются стрелками, указывающими на связь между отдельными элементами глубинной структуры. В целом совокуп­ность клеток и связей между ними отражает схему текста. Опреде­ляющим для такой схемы является порядок следования предикатов, указывающих на последовательность описываемых в тексте действий. Общее количество клеток и связей между ними дает возможность количественной интерпретации продуктивности воспроизведения смысловой структуры.

Исследовалось произвольное запоминание словесного материала в условиях гомогенной интерференции. В эксперименте принимали участие при запоминании слов 100 здоровых испытуемых, при запо­минании текстов и предложений — 30. Было обследовано 20 больных с локальными поражениями мозга: 12 — с поражениями левого полушария, 8 — с поражениями правого. Больные с локализацией очага поражения в левом полушарии мозга были разделены на три группы: больные с поражением лобных, височных, теменных отделов. Отдель­ную группу составили больные с поражениями височно-теменных структур правого полушария мозга.

Локализация поражения была верифицирована по результатам операции или объективных исследований (рентгенологическим, ЭЭГ и др.). Больные не имели выраженных речевых расстройств.

Результаты. Результаты исследования, усредненные по вариантам объединения слов в группы, по предложениям, по текстам, а также по группам больных с локальными поражениями мозга и по группе здоровых испытуемых представлены на рис. 1 и 2.

При воспроизведении в условиях гомогенной интерференции здоровые испытуемые уверенно воспроизводят 5—6 слов. Полученные результаты соответствуют данным других авторов [НО, 158].

Наибольший интерес в данном случае представляют различия в продуктивности воспроизведения в зависимости от способа органи­зации слов в группах и соответственно от типа характеристик слова, на которые ориентирован испытуемый при воспроизведении. У здоровых испытуемых наилучшее воспроизведение наблюдалось при объединении слов по принципу ситуативной связи (98%), т.е. в том случае, когда анализ слов включал наибольший набор характеристик слова (ФХ, СХ, СнХ, СмХ, КХ).

Следующим по продуктивности оказалось воспроизведение слов-синонимов (90%), когда испытуемый мог исполь­зовать меньший набор признаков (ФХ, СХ). Воспроизведение фоне­тически сходных слов с набором признаков (ФХ) дало продуктивность воспроизведения 85% и воспроизведение несвязанных слов — 80%. Длина набора характеристик слова в каждом из этих случаев опре­деляется "рангом" той характеристики, которая выступает в роли ключевой и определяет глубину анализа группы слов. В первом варианте это СХ, характеризующая общее значение слов-синонимов, во втором — СмХ или КХ, указывающая на включение группы слов в новый смысловой контекст, в третьем — ФХ, характеризующая общность звукового состава слов.

Предложения были воспроизведены здоровыми испытуемыми пол­ностью. При запоминании текстов воспроизводилось 70—88% лекси­ческого состава и 79—95% смысловых единиц. Характерной особенностью было отсутствие дословного воспроизведения текстов, потеря части лексики и части единиц глубинной структуры. При этом лучше сохранялись единицы глубинной структуры по сравнению с лекси­ческими единицами. Это свидетельствует о том, что на первый план при запоминании текстов выдвигается анализ смысловых и кон­текстных характеристик (СмХ и КХ).

В первой группе больных продуктивность воспроизведения разных групп слов была примерно одинаковой независимо от организации слов в группах. Таким образом, наблюдалось отсутствие влияния на воспро­изведение структурной организации стимульного материала. При воспроизведении текстов и предложений также наблюдался самый низкий показатель актуализации лексического состава и элементов смысловой структуры. Характерным было привнесение в воспроиз­ведение новых слов и контаминаций, искажающих смысл предложений (например, "корабли выпадают", "в море был снег" и т.п.). При воспроизведении текстов больные использовали только отдельные элементы смысловой структуры, наблюдались контаминации, соскаль­зывания на побочные смысловые связи (например, "Охотник пошел в лес. Какая-то птица хотела помочь ему попить", рис. 3, A). В целом наблюдался отход от оригинального лексического состава и смысловой структуры, использование лишь отдельных элементов смысловой схемы.

Во второй группе больных сохранялся общий "профиль" (соот­ношение показателей воспроизведения при разных способах органи­зации слов), характерный для воспроизведения контрольной группой здоровых испытуемых, однако продуктивность воспроизведения была ниже почти в два раза, за исключением варианта ситуативной связи слов. Таким образом, наблюдался дефицит в анализе вербального материала первого уровня. Однако при использовании набора характеристик СмХ и КХ воспроизведение улучшалось. Этот факт отражен и в литературе, где указывается, что при сужении объема запоминания слов у больных с акустико-мнестической афазией перевод на более высокий уровень организации стимульного материала улучшает воспроизведение [154, 288]. При воспроизведении предложений наблюдались семантические замены отдельных слов, не изменяющие общего смысла содержания. При воспроизведении текстов, как правило, сохранялась общая схема рассказа, что позволяло передать общий смысл. В то же время наблю­далась утеря отдельных фрагментов (например, "Галка захотела стать голубем, поэтому перекрасилась в белый цвет, и голуби приняли ее за голубя", рис. 3, Б). Таким образом, специфичным для данной группы больных было сохранение общей смысловой схемы текста (СмХ, КХ) с потерей части лексического состава (СнХ) и синонимичные замены слов оригинала (СХ).

Для третьей группы больных при воспроизведении слов было характерно снижение уровня воспроизведения слов-синонимов, при актуализации которых необходима опора на общую смысловую характеристику (СХ). Воспроизведение предложений в этой группе было сходным с воспроизведением во второй группе. При пересказе текстов наблюдалась фрагментарность в передаче смыслового содержания. Как правило, воспроизводился какой-то отдельный фрагмент схемы рассказа с утерей общего смысла (например, "Был ветер и камыш. Был ураган и камыш выстоял", рис. 3, B). Отдельные фрагменты связывались через ряд промежуточных звеньев, что нарушало смысловую нить рассказа. В то же время в отличие от больных первой группы не было выхода за рамки смысловой схемы, соскальзываний и привнесений новых элементов, не соответствующих содержанию.

В четвертой группе больных воспроизведение слов оказалось высоким. Исключение составил показатель воспроизведения группы слов с фонетическим сходством, т.е. наблюдался значительный дефицит при опоре на звуковой образ группы слов (ФХ). Воспроизведение пред­ложений и текстов было сохранным. Следует указать лишь на факт некоторого снижения воспроизведения элементов глубинной структуры (при высокой продуктивности воспроизведения лексического состава), который может свидетельствовать о некоторых затруднениях при выде­лении узловых точек схемы текста (СмХ, КХ).

Выводы.

В целом данное исследование показывает, что кодирование вер­бального материала при произвольном запоминании осуществляется по ряду взаимосвязанных каналов, каждый из которых включен в общую иерархию уровней переработки вербальной информации. Задние отделы левого и правого полушарий мозга обеспечивают при этом выполнение операциональных звеньев, в то время как нормальное функциони­рование лобных отделов левого полушария необходимо для форми­рования общей программы произвольной мнестической деятельности, включающей в себя определенный набор операций.

Л.Т. ПОПОВА, Л.Р. ЗЕНКОВ

Центральная клиническая больница с поликлиниками
Управления делами АН СССР.
клиника нервных болезней I ММИ, Москва

Анализ памяти как информационного процесса привел к выделению двух ее видов: кратковременной и долговременной. Большинство работ, посвященных изучению структурно-функциональной организации мнестической функции, касаются рассмотрения процессов восприятия, запоминания, переработки и хранения информации в кратковременной памяти. И лишь в последние годы возросло количество работ, в которых специальному рассмотрению подвергаются процессы долговременной памяти и предлагается ряд моделей ее организации [313, 323, 478 и др.]. Однако ни одна из современных моделей не может в полной мере объяснить способы использования и организацию хранящейся в долго­временной памяти информации.

Среди различных уровней анализа мнестической активности особое значение имеет нейропсихологический — изучение особенностей нарушений памяти при повреждении различных мозговых структур.

Изучение нарушений памяти при очаговых поражениях мозга показывает, что в осуществлении функции памяти не все мозговые структуры равноценны. В настоящее время не вызывает сомнения тот факт, что при повреждении структур гиппокампа и системно связанных с ним образований у человека исчезает способность запоминать текущую информацию, нарушается переход следа из кратковременной памяти в долговременную. При повреждении же гностических зон коры нару­шаются процессы кратковременной модально-специфической памяти.

Вопрос же о том, может ли при разрушении определенной области мозга нарушаться долговременная память, решается большинством исследователей отрицательно. При изучении этого вопроса необ­ходимо в первую очередь учитывать содержательную сторону мнести­ческой деятельности, т.е. зависимость кодирования и организации следов от природы хранимой информации, а также современные представления о функциональной специализации правого и левого полушарий мозга.

В литературе, посвященной клинико-психологическому анализу расстройств памяти при очаговых поражениях мозга, имеются указания на нарушения долговременной памяти при левосторонних мозговых поражениях. Так, И. Я. Голант[82] выделяет синдром нарушения памяти на прошлые события у 10 больных с повреждением лобно-теменных отделов левого полушария, обозначенный как синдром нарушения "символической формулировки". В работах А.Р. Лурия [150, 156] имеются указания на то, что у больных с семантической афазией распадается прежняя система знаний, т.е. долговременная семантическая память, однако специальному рассмотрению в литературе этот вопрос не подвергался.

В настоящем сообщении представлены клинико-нейропсихологи­ческие данные изучения расстройства долговременной семантической памяти у 8 больных с поражением задних отделов левого полушария, которые позволяют выделить своеобразный синдром избирательного нарушения долговременной памяти, касающийся навыков и знаний, приобретенных с помощью языка, при сохранности памяти на события прежней жизни и относительной сохранности памяти на текущие события. В работе использованы методы нейропсихологического исследования, разработанные А.Р. Лурия [154]. Долговременная память изучалась с помощью опросника, касающегося называния времени и места традиционных событий жизни (рождения, обучения, создание семьи, рождения детей), воспроизведения дат основных исторических событий отечественной истории, профессиональных знаний. Изучалось также запоминание и воспроизведение через разные интервалы времени коротких рассказов, серий картинок, геометрических фигур, серий слов, заучивание 10 слов.

Нарушения памяти, касающиеся профессионального опыта, у большинства больных развились остро вследствие ранения теменно­височно-затылочной области левого полушария (у одного больного), ушиба этих отделов мозга (у одной больной), геморрагического инсульта с разрывом аневризмы конвекситальной ветви средней мозговой артерии (у двух больных), нетромботического инфаркта в корковых ветвях левой средней мозговой артерии (у двух больных), на фоне арахноэнцефалита (у одной больной). И только в одном наб­людении можно было констатировать подострое развитие нарушений долговременной памяти на фоне сосудисто-атрофического процесса.

Возраст большинства пациентов в момент развития амнестического синдрома не превышал 50 лет (7 больных), у одной пациентки был равен 70 годам.

Верификация очага повреждения мозга была произведена на операции у двух больных, у остальных — на основании данных электроэнцефалографии, нейропсихологического и неврологического обследования. Собственно неврологическая симптоматика была скудна и характеризовалась гемипарезом (в одном наблюдении), анизореф­лексией (у двух больных), вазомоторно-вегетативными асимметриями (у одного больного). Нейропсихологический симптомокомплекс, сви­детельствующий о дисфункции теменно-височно-затылочных отделов левого полушария, составили следующие расстройства: семантическая афазия (у трех больных) и элементы семантической афазии (у четырех больных), негрубо выраженная амнестическая афазия (у пяти), нарушение конструктивного праксиса в виде затруднений в копиро­вании асимметричной геометрической фигуры с мысленным ее пере­вертыванием (у шести), затруднения при расставлении стрелок на "немых" часах (у четырех) и при расположении городов на "слепой" географической карте (у пяти), ошибки в таблице умножения, пропуски десятков при вычитании (у трех), дефекты зрительного гнозиса при узнавании перечеркнутых и наложенных изображений (у четырех, затруднения в рисунках по памяти при сохранности копирования (у пяти), нарушение опто-моторных координаций (у четырех больных).

У всех больных ориентировка в месте и времени была сохранна. Они подробно с указанием дат воспроизводили сведения автобиографи­ческого характера, анамнестические данные, касающиеся болезни. У 7 больных из 8 обнаруживалось расстройство памяти на текущие события. Процессы заучивания носили активный характер с высоким объемом памяти по кривой заучивания. Не было выявлено нарушений непосредственного и отсроченного воспроизведения 5 геометрических фигур, но у большинства отмечены трудности последовательного воспроизведения серии из 4—5 слов. Основной дефект памяти выявлялся главным образом при попытках воспроизвести профессиональные знания, приобретенные через речевую систему.

Так, больная Г. 44 лет, предподаватель литературы в старших классах с 19-летним стажем работы, с незаурядной памятью в прошлом, дававшей ей возможность прежде цитировать наизусть не только стихотворный, но и прозаический текст, не смогла припомнить ни одного из 8 стихотворений Пушкина по школьной программе.

Например, при попытке вспомнить стихотворение "Не пой, красавица, при мне" пациентка смогла припомнить стихотворение лишь в виде отдельных фрагментов. Она не смогла припомнить стихотворений "Памятник", "Я вас любил", "Во глубине сибирских руд", "Эхо", "Вновь я посетил", "Кавказ". Подсказка первой строфы способствовала лишь фрагментарному воспроизведению. 10-кратное повторение стихотво­рения не помогало. Гак,после 10-кратного повторения стихотворения "Памятник" больная смогла через сутки воспроизвести его только с подсказкой каждой строфы.

Больная не смогла назвать авторов учебников литературы для 8, 9 и 10-го классов, а также авторов хрестоматий по литературе. При перечислении имен писателей и поэтов XVIII в. не вспоминает Радищева, Фонвизина, Грибоедова. Из предъявленных 10 дат жизни и смерти 10 писателей и поэтов этого времени узнает лишь четыре: Пушкина, Лермонтова, Радищева и Ломоносова, при этом опираясь на логические признаки. Так, используя логические опоры, она относит 1711 — 1765 гг. к годам жизни и смерти Ломоносова на том основании, что Ломоносов "певец петровской эпохи", а это годы правления Петра I.

При воспроизведении биографий Державина, Фонвизина, Радищева, Жуковского дает лишь общую характеристику творчества, правильно перечисляет основные произведения, однако конкретные сведения, касающиеся места рождения, названия учебных заведений, служебных учреждений воспроизвести не может. Биографию Грибоедова воспро­изводит более детально, близко к тексту в учебнике литературы для 8-го класса.

Экспериментально-психологическое исследование мнестических процессов показало активный характер мнестической деятельности при заучивании 10 слов с высоким объемом памяти. Так, кривая памяти достигла наивысшего уровня после трехкратного предъявления (кри­вая заучивания: 6, 7, 10, 10, 10, 10).

Активный характер мнестической деятельности проявлялся и в том, что пациентка широко использовала словесные опоры в качестве средств, облегчающих запоминание в задачах на узнавание гео­метрических фигур через разные промежутки времени с момента их предъявления. При исследовании процессов непосредственного воспро­изведения рядов слов, геометрических фигур, предметных картинок, рассказов с одним и двумя смысловыми центрами обнаружилась диссоциация между относительной сохранностью воспроизведения при зрительном предъявлении материала (при объеме — 5 элементов) и затруднениями при воспроизведении рядов слов и рассказов. При воспроизведении рядов слов наблюдались снижение объема, переста­новки слов; короткие рассказы воспроизводились лишь после двух­трехкратного повторения.

При последовательном воспроизведении двух серий слов из 3 эле­ментов с возвращением к первой серии и второй наблюдается повы­шенный феномен ретроактивного торможения.

Однако усиление интерференции не выявлено при запоминании двух серий из трех картинок (опыт повторялся 6 раз).

У больной было проведено исследование непроизвольного запо­минания предметных картинок, которое не выявило нарушений непро­извольного уровня мнестической деятельности.

Таким образом, проведенное исследование обнаруживает сохран­ность памяти на текущие события, возможность перевода следа из кратковременной в долговременную память, отсутствие нарушений кратковременной зрительной памяти при нарушении непосредствен­ного воспроизведения предъявленного на слух вербального материала, т.е. модально-специфические нарушения слухоречевой памяти. При относительной сохранности процессов запоминания обнаруживаются грубые нарушения припоминания прошлых знаний. Своеобразием данного нарушения является избирательность дефекта, выявляющегося лишь при попытке воспроизвести прошлый опыт, знания, приобре­тенные с помощью языка. Припоминание же событий жизни удается больной без труда.

При анализе структуры дефекта памяти прежде всего встает вопрос, какой из мнемических процессов: процесс хранения или процесс воспроизведения здесь нарушен. Для ответа на этот вопрос проведены опыты с узнаванием отрывков стихотворного текста у 2 больных, которые показали неоднозначные результаты. Так, больной К., поэт-песенник, не узнал 9 написанных им в последний год стихотворений при их предъявлении. У больной Г., преподавателя литературы, опыты с узнаванием отрывков стихотворного текста 7 поэтов (отрывки из стихотворений Лермонтова, Пушкина, Рылеева, Жуковского, Радище­ва, Державина, Ломоносова) показали, что при невозможности про­извольного припоминания было возможно узнавание большинства (5 из 7) стихотворных отрывков.

Для анализа и квалификации нейропсихологических расстройств у обследованных нами больных необходимо выделение знаковой и ком­муникативной системы, с которой они связаны. Согласно предло­женному М. Пирсом, затем разработанному и обоснованному К. Мор­рисом и общепринятому в настоящее время в семиотических иссле­дованиях представлению, в сфере человеческого мышления могут быть выделены и коническая и символическая знаковые системы [450, 465 и др.].

И коническая система оперирует знаками-образами, обладающими признаками обозначаемых предметов, воспроизводящими достаточно непосредственно модель структуры отношений, имеющихся в самом обозначаемом предмете. Связь между знаком и означаемым им пред­метом обнаруживается в самом знаке, и в частном случае сам предмет является собственным знаком.

Символическая система оперирует знаками-символами. Связь знаков-символов с обозначаемыми предметами носит договорный, конвенциональный характер. Знаки-символы не имеют общих черт с обозначаемыми ими предметами и явлениями. К ним относятся знаки и слова естественного языка, специальных языков науки, символические обозначения в математике, физике, знаки специальных языков не­которых областей человеческой деятельности (язык цветовых сим­волов, азбука Морзе и др.).

В соответствии с различием характера знаков эти две системы коммуникативной и когнитивной деятельности человека существенно различаются по характеру их организации.

Для иконической системы характерно оперирование целостными комплексами пространственно-визуальных образов, симультанность синтеза, континуальность и аналоговость, свобода и комбинации знаков, многозначность и независимость от логики вербального языка.

Для символической системы свойственно оперирование дискрет­ными смысловыми единицами, символами и знаками естественного и искусственных языков в строгой зависимости от формальной логики на основе сериального, последовательного типа синтеза.

Для понимания структуры дефекта памяти, прежде всего, необходи­мо учитывать, что при определенном разнообразии нейропсихоло­гических симптомов может быть выделен общий радикал во всех обнаруженных расстройствах — нарушение в символической, языковой знаковой системе.

Так, в семантической афазии и ее элементах нарушается основной принцип символической языковой системы — ее логико-синтаксическая организация.

Нарушения конструктивной деятельности касаются также только оперирования абстрактными символическими фигурами, в то время как нарушений в оперировании сложными знаками-образами и реальными предметами у больных не наблюдается.

Синдром дискалькулии также отражает нарушение способности осуществлять последовательные цепочки операций над цифровыми символами.

Нарушения ориентации на "немых" часах и операций, связанных со "слепыми" географическими картами, являют также не столько дефект пространственной ориентировки, сколько неспособность перевести определенные словесные и символические конструкции в форму знаков-образов.

Таким образом, весь комплекс когнитивных расстройств у обсле­

дованных больных может быть оценен как нарушение способности оперировать знаками естественного и искусственных словесных и символических языков.

В этом плане эти нарушения хорошо коррелируют с характером амнестического синдрома, наблюдавшегося у этих больных. Этот синдром может быть охарактеризован как стойкая утрата знаний и навыков, приобретение и актуализация которых требует использования речевой или других знаковых систем. Действительно, во всех случаях нарушения памяти касались сфер активности, требующих оперирования языковыми и символическими знаками: знания по литературе, грам­матике, истории, фиксированные математические конструкции, нотные знаки, игры, в основе которых лежат строгие логические правила оперирования символическими объектами (шашки, шахматы, домино, карты).

Жесткая связь перечисленных навыков и знаний с языковой и символической когнитивной и коммуникативной системами делает понятной роль локального поражения мозга при этого рода нарушениях памяти и связь их именно с доминантным по языковым функциям полушарием.

Для объяснения избирательного характера нарушений памяти у наших больных представляется плодотворным разрабатываемое в поледние годы представление об особенностях структурной органи­зации памяти в зависимости от характера информации, подлежащей хранению. Как известно, ряд исследователей выделяют эпизодическую память, относящуюся к личному опыту субъекта и фиксирующую факты и события лично пережитых им событий, и семантическую память, представляющую собой систему получения, удержания и передачи информации с помощью различных знаков и символов. Семантическая память необходима для формирования значений слов и понятий и использования языка для осуществления вербально-логического мыш­ления [154, 186, 215].

Достаточно очевидно, что эпизодическая память связана главным образом с иконической образной знаковой системой, а семантическая — с символической. Легко также видеть, что тип мнестических рас­стройств, наблюдавшихся у наших больных, довольно точно уклады­вается в понятие семантической памяти. Это позволяет понять избирательный характер расстройств у наших больных. Дело в том, что структуры запечатления, хранения и извлечения из эпизодической и семантической памяти различны. Если для эпизодической памяти практически не имеет значения порядок подачи информации и за­печатление событий в памяти определяется их естественным ходом, то для запечатления единицы информации в семантической памяти необходимо ее включение в организованную семантическую систему в качестве определенного звена, причем ее положение в этой системе будет жестко определяться структурой отношений данного слова, понятия, символа с другими словами, понятиями и символами в соответствии с достаточно жесткими логико-семантическими правилами построения данной системы. Это означает, что для каждой области знания в системе семантической памяти должна существовать топологически опре­деленная и достаточно независимая структурная организация. Отсюда следует, что в чисто информационном плане нарушения семантической памяти не только могут, но и должны носить избирательный характер.

Изучение синдромов нарушения семантической памяти, а также разработка методов более тонкого тестирования нарушений этого вида памяти имеет большое значение для разработки проблемы мозговой организации мнестических процессов и роли левого и правого полу­шарий мозга в этой организации. Важность выделения этого типа расстройств памяти определяется также и тем, что именно мнестические процессы этого типа лежат в основе обучения и образования. Выявление структурной организации, нейрофизиологического субстрата и законо­мерностей работы этой системы имеют также и большое прикладное значение для разработки методов компенсации расстройств долго­временной семантической памяти.

Б.И. БЕЛЫЙ

Городская психиатрическая больница Ν 7, Москва

Толкование сюжетных картинок является широко распространенной методикой, используемой для изучения интеллектуальных и гности­ческих расстройств. А.Р. Лурия и соавторы [ 68, 154, 157, 166] неод­нократно описывали нарушения понимания смысла сюжетных картинок при поражениях лобных долей мозга с заменой подлинного анализа изображений побочными ассоциациями, вызванными отдельными фраг­ментами картины. Они установили, что неправильное толкование картинок сопровождается затруднениями поисковых движений глаз. При этом указывалось, что описываемые расстройства ни в коей мере нельзя объяснить первичным нарушением движений глаз [157], и высказывалось предположение о ведущей роли нарушений активной ориентировочной деятельности. В работах А.Р. Лурия расстройства толкования картинок связывались с массивными поражениями лобных долей мозга, а зависимость их от стороны локализации очага не рас­сматривалась.

Задачей нашего исследования явилось сравнительное изучение особенностей толкования последовательных сюжетных картинок при опухолях левой и правой лобных долей.

Влияние стороны поражения на особенности толкования сюжетных картинок описывалось главным образом при поражениях задних отделов полушарий [113]. Е.П. Кок [113] отмечала фрагментарность восприятия сюжетных картин при поражениях правой затылочно-височной и правой теменной области. Что касается особенностей толкования картинок при односторонних лобных поражениях, то здесь литературные данные отрывочны и несистематизированы. Так, К. Клейст [421] отмечал, что при левосторонних лобных очагах больные при толковании картинок ограничиваются регистрацией частностей и отдельных предикативных связей. В работе Л. Халперна [396] больная, будучи способной выделить все детали и все персонажи картинки, не могла составить общего представления о ней; ее заключения строились на несущественных деталях. Дж. Мак Фи [444] отметил у больных с поражениями правой лобной доли трудности в пробе Векслера на установление последовательности событий в серии картин (Wechsler picture arrangement) и предположил, что у больных этой группы имеет место специфическая неспособность коррегировать ошибочные ответы.

Методика. В настоящем исследовании в качестве последо­вательных сюжетных картинок использовались популярные карикатуры X. Бидструпа [49]. Его рисунки уже применялись для оценки понимания юмора [213] некрытого смысла [225] у психически больных. Нами было отобрано 5 карикатур, каждая из которых состояла из серии изображений, объединенных последовательностью действия. Отбира­лись рисунки с четкими и по возможности крупными контурами, рассмотрение которых не требовало бы зрительного напряжения. Предпочтение отдавалось рисункам с обилием деталей, чтобы была возможность оценить способность больных к восприятию большого объема зрительной информации. Были отобраны следующие картинки: "Случай в зоопарке", "Средство от выпадения волос", "Недоразумение", "Жизненный путь", "Скульптура" (см. рис. 1 — 5).

Испытуемым давались ксерокопии указанных картинок и предлага­лось изложить их содержание. Время не ограничивалось. Все ответы и замечания подробно записывались.

В качестве контрольной группы было обследовано 95 здоровых лиц в возрасте от 20 до 60 лет. Среди них было 35 человек с высшим, 41 — со средним и 19 — с образованием 7 классов и ниже.

Результаты. Обследование показало, что для большинства испы­туемых со средним и высшим образованием толкование картинок не представляло каких-либо трудностей. Испытуемые с образованием 7 классов и ниже нередко давали буквальное толкование 4-й и 5-й кар­тинок, не улавливая их переносного смысла. В связи с этим в настоящей работе будут рассматриваться особенности толкования картинок только у больных со средним и высшим образованием.

Указанные картинки были предъявлены для толкования 43 больным с опухолями левой и 32 больным с опухолями правой лобных долей. Все наблюдения были верифицированы на операции, на секции или ан­гиографически. Обнаружилось, что характер ошибок толкования был разным в зависимости от стороны поражения.

Для больных с опухолями левой лобной доли основная трудность заключалась в абстрагировании конкретного содержания картинок. Больные могли рассказать содержание отдельных сцен, но их суждения о картинках основывались преимущественно на непосредственных зри­тельных впечатлениях. Затруднения возникали при переходе от восприятия отдельных фрагментов картинок к обобщенному и отвлеченному их толкованию. В отдельных случаях больные ограничивались описанием разных частей картинок и не устанавливали их логической последовательности. Нередко больные осознавали свои трудности и говорили, что плохо понимают увиденное.

Рис. 1—5: примеры серий рисунков Бидструпа, предъявлявшихся больным.

Например, больная И. 50 лет (образование высшее, диагноз — астроцитома левой заднелобно-теменной области) не могла объяснить, почему на 1-й картинке ребенок оказался вне клетки, а женщина застряла между прутьями решетки.

Больной Ш. 50 лет (образование высшее, диагноз — менингиома левой лобно-сагиттальной области) при толковании той же картинки решил, что женщина полезла в клетку, поскольку испугалась смотри­теля.

Больная В. 42 лет (образование среднее, диагноз — астроцитома левой лобной доли) так передавала смысл 2-й картинки: "Отрастил волосы, а потом они выпали".

Больной П. 43 лет (образование среднее техническое, диагноз — менингеома конвекситальных отделов левой лобной доли) не смог объяснить содержания 3-й картинки: "Непонятно, за что она его ударила. Тут ребенок брошенный…​ Разные бывают женщины, не в меру горячие".

Больной Р. 44 лет (образование среднее специальное, диагноз — дедифференцирующаяся астроцитома левой лобной доли в области верхней и средней лобных извилин) дал такое толкование 4-й картинки: "Я не понимаю, что здесь к чему…​ Яблоко упало, не знает, как к нему пролезть. Дети торопились учиться, а он выбраться хотел. Пошел в зоопарк, там сидит обезьяна. Пошел на пляж, выбрал себе жену…​".

Больной К. 50 лет (образование среднее техническое, диагноз — менингеома левой лобно-теменной области) так объяснил содержание 5-й картикин: "3десь показано, как готовилась скульптура. А тут ребенок оказался к чему-то. Вот это мне и непонятно. А вот горка какая-то. Наверное, материал для лепки. Привезли кучу…​".

Для больных с опухолями правой лобной доли был характерен другой тип ошибок толкования. У них отмечалась фрагментарность восприятия в сочетании со свободным домысливанием до целостного сюжета. Эти больные как бы не видели всех компонентов картинки. Они замечали в ней одну или несколько деталей и, опираясь только на них,не сопоставляя их с остальными элементами, строили суждения о всей картинке в целом. Толкование последней приобретало случайный характер, в значительной степени определяемый фантазией больных. Критическое отношение к своим высказываниям обычно отсутствовало. Наибольшие трудности представляли для больных 2-я и 3-я картинки, содержащие много деталей.

Приведем примеры. Больная Б. 67 лет (образование высшее, диагноз — менингеома в области полюса правой лобной доли) приняла 1-ю картинку за цирковое представление, во время которого "недрес­сированный слон повернулся к даме хвостом. Народ расходится недовольный и просит администрацию вернуть деньги". Она же восприняла 5-ю картинку как "обсуждение хлеборобами плана убо­рочной".

Больная Е. 45 лет (образование среднее специальное, диагноз — менингеома заднелобно-парасагиттальной области справа) так объяс­нила содержание 2-й картинки: "Он бутылку берет, наверно, выпить хочет".

Больной Ц. 51 года (образование высшее, диагноз — большая астроцитома правой лобной доли) на вопрос, почему персонаж 2-й кар­тинки остался без волос, ответил, что они выросли до земли, после чего сам обладатель и прохожие наступали на них и при этом вырывали их клочьями. Тот же больной относительно главного персонажа 4-й кар­тинки решил, что последний "загулял, устраивал оргии со свечами и с дамами, докатился до белой горячки и очутился за решеткой психиат­рической больницы".

Больной К., 50 лет (образование высшее, диагноз — внутримозговая опухоль верхнелобной и поясной извилин правого полушария), решил, что на картинке изображен «случай в ресторане "Пекин"» и женщина ударила мужчину за то, что он "подсовывал ей своего ребенка".

Больной Л., 58 лет (образование высшее, ангиографически выявлена опухоль правой заднелобно-теменной области) дал такое объяснение 4-й картинки: "На последнем рисунке грустное впечатление, он в оди­ночестве остается…​ Обезьяна была выпущена на волю, и он с сожа­лением вспоминает о прожитых днях. Он был очень привязан к этому животному".

Следует отметить, что у некоторых больных отмечались одно­временно нарушения толкования обоих типов, но степень их выражен­ности была различной. Для количественной оценки выявленных дефектов мы использовали условную шкалу баллов. При анализе ошибок "левого типа" 1 балл выставлялся тогда, когда больные правильно объединяли все рисунки картинки в единый сюжет, но не­достаточно верно оценивали какую-либо деталь, например не усмат­ривали решеток в 5-м или 6-м рисунках 4-й картинки. 2 балла выстав­лялись в тех случаях, когда друг с другом связывались лишь 2 или 3 рисунка из серии. Если больные только перечисляли содержание отдельных рисунков, но не связывали их друг с другом, они получали 3 балла.

Ошибки "правого типа" оценивались в 1 балл, когда при общей правильной оценке ситуации больные произвольно толковали какой-либо один эпизод, например в 1-й картинке говорили: "Бабушка раздвинула загородки и увела внучку назад". 2 балла давались за ответы, где произвольно толковалось несколько деталей или эпизодов. Наконец, 3 балла выставлялись там, где толкование картинки строилось на одной детали, а все остальное игнорировалось. Например, 3 балла было выставлено за следующее объяснение 3-й картинки: "Это ветер у всех приподнял волосы".

У каждого больного вычислялась сумма ошибочных баллов при толковании всех картинок, затем находилось среднее арифметическое для каждой группы больных. Полученные данные представлены в таблице.

При сравнении больных с односторонними опухолями лобных долей с контрольной группой здоровых испытуемых отмечалось статистически достоверное по t — критерию Стьюдента — увеличение ошибок "левого типа" у больных с левосторонними опухолями (р < 0,001) и ошибок "правого типа" у больных с правосторонними опухолями (р < 0,001). По сравнению с контрольной группой разница в ошибках "правого типа" у больных с левосторонними и разница в ошибках "левого типа" у больных с правосторонними опухолями были недостоверны. При срав­нении средних баллов у больных с опухолями левой и правой лобных долей разница оказалась достоверной как в ошибках "левого" (р <0,001), так и"правого" (р< 0,01) типа. Эти данные говорят© большой специфичности особенностей толкования данных картинок больными с опухолями лобных долей в зависимости от стороны поражения.

Описываемые расстройства толкования картинок являются не изо­лированными нарушениями психики, а лишь выражением более общих расстройств, возникающих при поражении одной из лобных долей. Трудности понимания содержания картинок у больных с опухолями левой лобной доли сочетались с обеднением моторики и мимики, замедлением темпа психических процессов, нарушениями речевой активности, ухудшением вербальной памяти и снижением уровня обобщения. В классификации эти больные создавали ситуационные группы, застревали на однажды высказанных идеях и не могли объеди­нить первичные группы в более сложные. Такая же преимущественная ориентация на конкретно-ситуационные связи отмечалась и в заданиях на исключение предметов. Исходя из этих данных, можно предпо­ложить, что трудности толкования картинок у больных с опухолями левой лобной доли лишь одно из проявлений более общего расстройства, а именно нарушения вербально-логического мышления со снижением уровня обобщения. Ослабление речевой активности, ухудшение вер­бальной памяти и снижение уровня обобщения были особенно выражены при локализации опухоли в левой заднелобно-парасагиттальной области.

При опухолях правой лобной доли фрагментарность восприятия сюжетных картинок сочеталась с эйфорией, анозогнозией заболевания, некритичностью, неустойчивостью внимания, сужением объема вос­приятия и общей тенденцией к конфабуляторным построениям в зри­тельной, слуховой и, возможно, в соматосенсорной сферах. Фраг­ментарность восприятия нельзя было объяснить ни снижением зрения, ни гемианопсией, ни игнорированием левой половины поля зрения, ни агнозией предметных изображений — все эти расстройства отсутствовали.

Не отмечалось связи между нарушениями толкования картинок и какой-либо предпочтительной локализацией опухоли. Описываемые расстройства нередко сочетались с конфабуляторными ответами при рассматривании пятен Роршаха. Так называются такие ответы, когда суждения о пятне в целом строятся на основании восприятия отдельной детали и последующего домысливания до целостного образа. Фрагментарность восприятия сюжетных картинок и конфабуляторные ответы в пробах Роршаха имели много общих черт. В обоих случаях с увеличением опухоли и нарастанием тяжести психи­ческих нарушений уменьшались количество и величина отчетливо воспринимаемых деталей, но неизменно сохранялась тенденция к толкованию всей картинки или всего пятна в целом. Можно предпо­ложить, что фрагментарность восприятия сюжетных картинок при опухолях правой лобной доли отражает общую тенденцию к к- фабуляторным дополнениям, отмечающуюся при поражении правого полушария [27, 113, 304 и др.].

Подводя итог, можно отметить, что толкование предложенных карикатур Бидструпа предъявляет достаточно высокие требования как к зрительному восприятию, так и к абстрактному мышлению. Благодаря этому данная методика позволяет выявить отличия в симптоматике опухолей левой и правой лобных долей. Нарушения толкования картинок обусловлены интеллектуальными и гностическими фактора­ми. При опухолях левой лобной доли толкование страдает главным образом из-за трудностей абстрагирования конкретного содержания картинок. При опухолях правой лобной доли оно нарушается из-за фрагментарности восприятия и тенденции к достраиванию частично воспринятых образов до целостных. Эта фрагментарность восприятия, по-видимому, лишь проявление общей тенденции к конфабуляторным дополнениям, характерной для поражений правого полушария.

М.О. ШУАРЕ

МГУ, факультет психологии, Москва

Нейропсихологический анализ нарушений интеллектуальной дея­тельности далеко не завершен, и в этой области имеется много нерешенных вопросов [154], таких, как особенности нарушения мышления при выполнении заданий вербально-логического типа у больных без афазических расстройств, связь между нарушениями мыслительных процессов и содержанием заданий; роль левого и правого полушарий в обеспечении различных форм интеллектуальной дея­тельности и др.

Современная психология рассматривает мышление как сложную форму психической деятельности, для которой характерна динами­ческая системная организация [253], что предполагает по крайней мере три самостоятельных аспекта: а) программирование деятельности, удержание программы во время выполнения задачи и контроль за текущими результатами; б) реализация данной программы, т.е. регуляция последовательности определенного состава деятельности; в) энергетический аспект интеллектуальной деятельности, опреде­ляющий скорость и общую продуктивность выполнения задания. С дру­гой стороны, каждый интеллектуальный акт имеет определенный содер­жательный состав или определенную операциональную структуру.

При изучении нарушений интеллектуальной деятельности у больных с локальными поражениями мозга, и в частности вклада левого и правого полушарий в ее осуществление, необходимо анализировать как динамические, так и структурные аспекты этой деятельности. Динами­ческие факторы интеллектуальной деятельности являются общими для выполнения любого задания, структурные — соответствуют конкрет­ному содержанию и условиям стоящей перед субъектом задачи.

В рамках общих нейропсихологических представлений о мышлении мы определили следующие задачи исследования: а) изучение особен­ностей нарушений интеллектуальной деятельности при решении различных по содержанию заданий (арифметических, вербальных и наглядно-пространственных) у больных с локальными поражениями мозга; б) анализ специфики нарушений мышления в зависимости от сторон поражения и локализации очага внутри полушария; в) коли­чественный и качественный анализ динамических и структурных аспектов интеллектуальной деятельности, различной по содержанию.

Методика. В работе использовались три вида заданий: 1) ариф­метические задачи (серийный счет, сложный счет с переключением: 100—7; 132 + 5…​ — 3…​) в условиях неограниченного времени выполнения; 2) вербальные задания (перечисление дней недели и месяцев года в прямом и обратном порядках; перечисление разных категорий предметов; установление отношений по аналогии между словами; классификация набора карточек); 3) наглядно-пространственные задания (на пространственные представления на плоскости и в трехмерном пространстве [420, 440] (см. рис. 1, 2).

Проводился качественный анализ процесса выполнения заданий, его динамических и структурных аспектов. Изучались 40 здоровых испытуемых двух возрастных групп: от 20 до 34 лет и от 35 до 50 лет. В каждую группу входили десять мужчин и десять женщин (всего 4 груп­пы). Исследовались больные с локальными поражениями мозга (51 человек) без афазических расстройств (из них 19 с поражениями заднелобно-теменных отделбв; 18 с поражениями задних отделов; 10 с поражениями передних отделов мозга и 4 с поражениями срединных структур).

Регистрировались следующие показатели: общее время выполнения заданий, общее количество операций за единицу времени, количество ошибочных ответов; оценивалась степень грубости неправильных ответов в баллах. Полученные данные подвергались статистической обработке (определение средних значений всех показателей и их доверительных интервалов). Качественный анализ был направлен на изучение типов ошибочных ответов в соответствии с психологической структурой задания.

РЕЗУЛЬТАТЫ

Здоровые испытуемые. Количественный анализ решения простого серийного счета ("от 100 по 7") показывает, что эта проба выполняется почти безошибочно; в среднем выполняется 23,4 операции в одну минуту и допускается 0,5 ошибок; среднее время выполнения задачи 36 с; среднее количество ходов — 14. При решении задачи на переключение (типа "132 + 5…​ — 3…​") здоровые испытуемые выполняли в среднем 25 опе­раций за одну минуту, допуская 1,55 ошибок. Увеличение количества неверных ответов по сравнению с простым счетом свидетельствует о трудностях этого типа задачи. Качественный анализ показывает, что здоровые испытуемые допускают в основном ошибки в тех звеньях операций, где требуется переход через десяток; реже были ошибки в виде инверсии программы, временной потери программы, потери порядка операций (в сложном счете).

При решении заданий на автоматизированные и неавтоматизирован­ные вербальные ряды здоровые испытуемые характеризовались сле­дующими средними временами выполнения: перечисление дней недели в прямом порядке — 3,4 с; месяцев года в прямом порядке — 5, 3 с; дней недели в обратном порядке — 4, 5 с; месяцев года в обратном порядке — 9, 3 с. Испытуемые выполняли задания почти без ошибок, с редкими соскальзываниями на прямой порядок, самостоятельно коррегируя свои ошибки.

Пробы на заданные ассоциации (перечисление 5 примеров различных категорий предметов) не представляли каких-либо трудностей для здоровых испытуемых; средние времена выполнения представлены в табл. 1. Ответы испытуемых характеризовались разнообразием и адекватностью.

При решении заданий на установление отношений по аналогии здоровые испытуемые допускали в среднем 0,8 ошибок (для 30 анало­гий) и выполняли их за 3 мин. 50% испытуемых решили задания без ошибок; у остальных неверные ответы имели характер "привычных ассоциаций" или неполного установления отношений; эти ответы быстро исправлялись самими испытуемыми.

Задание на классификацию 60 карточек выполнялось в среднем примерно за 5 мин. Все испытуемые легко ориентировались в условиях задания, решали его без всяких затруднений, быстро меняли принципы группирования, обнаруживая пластичность и отсутствие интеллек­туальных персевераций. Все испытуемые могли дать вербальную формулировку критериев классификации, т.е. дать определение понятий, использованных в качестве основы классификации.

Проба "на части" выполнялась в среднем за 2,6 мин; среднее количество ошибок (при решении 24 заданий) равно 1,0. Качественный анализ ошибок показал, что при неверных ответах не учитывались несущественные детали фигуры при сохранности принципа ее построения. Испытуемые обнаружили способность осуществлять различные пере­мещения предмета в двумерном пространстве.

Пробы "на пространственные отношения" (10 заданий) выполнялись здоровыми испытуемыми в среднем за 4 мин, при большом разбросе индивидуальных значений. Наблюдались два типа ошибок: неправиль­ное нахождение альтернатив ответов и неполные решения, т.е. пропуск верных альтернатив ответов.

Среднее количество ошибок при выпол­нении всех заданий было 2,9. Ошибки составляли примерно 10% от всех правильных ответов, что говорит о большой сложности этого типа заданий. Качественный анализ позволил уточнить характер операций, необходимых для выполнения этих заданий, и характер трудностей, возникающих при их решении. Здоровые испытуемые — при сохранности оценки перцептивных свойств предмета и их соотношений на плоскости и возможностей конструировать объемный предмет — ошибались при осуществлении перемещений его в пространстве, когда надо было сохранить соотношения между элементами, но менять точки зрения наблюдателя. Многие испытуемые включали в процесс выпол­нения этих заданий логические рассуждения, что говорит об участии логико-дискуссивных операций в решении трудных пространственных задач, когда на основе перцептивного образа сразу не возникает адекватное представление об объекте в целом.

В целом результаты анализа выполнения интеллектуальных проб здоровыми испытуемыми состояли в следующем. 1) Несмотря на кажущуюся простоту заданий, нормальные испытуемые допускают ошибки при их решении. 2) Ошибочные действия у здоровых испыту­емых характеризуются быстрой самостоятельной коррекцией, от­сутствием персевераций неправильных решений; преобладанием оши­бок на внимание из-за временной потери контроля над следу­ющей операцией или над программой. Исключение составили ошибки, которые допускались при решении "пробы на пространственные от­ношения",.где появились трудности в представлении пространственных отношений объемного предмета, однако испытуемые показали способ­ность компенсировать трудности с заменой наглядных приемов решения логическим рассуждением. 3) Задания вербального типа ока­зались в целом более легкими, чем все остальные. 4) По критерию успешности в. выполнении всех заданий здоровые испытуемые раз­делились на две группы: а) испытуемые, которые решали все пробы, допуская ошибки до уровня среднего (подавляющее боль­шинство); б) испытуемые, которые решали до уровня среднего только один тип заданий (меньшая часть).

Бальные с локальными поражениями мозга. При решении ариф­метических задач (счет типа "от 100 по 7") у больных отме­чалось увеличение времени выполнения (в 4 раза по сравнению с х нормы) и количества ошибок (в 3,3 раза). Качественный анализ ошибок показывает, что у больных возможны ошибки как в "трудных" (переход через десятки), так и в "легких" (внутри десятков) звеньях счетных операций. Имели место также трудности в удер­жании программы и промежуточных результатов, нарушения се­рийности операций счета; ошибки в операциях с единицами, раз­вертывание операций, трудности удержания цифр, замена десят­ков, изменение направления счета (ошибки "пространственного" ти­па), дробление цифр. При решении задачи сложного счета с пере­ключением (типа "132 + 5…​— 3…​") отмечалось, по сравнению с нормой, резкое снижение продуктивности (особенно у больных с поражениями лобно-базальных отделов мозга) и увеличение ко­личества ошибок (до 2,2 раза больше х нормы). Качествен­ный анализ выполнения этого вида задач показывает, что у боль­ных возможны различного типа ошибки: персеверации операций, замена программы в целом и/или ее потеря, неудержание последо­вательности операций (у "лобных" больных), а также замена де­сятков в "трудных операциях" (у больных с поражениями задне-лобно-теменных отделов мозга), ошибки в "трудных" звеньях счет­ных операций (у "задних" больных).

В вербальных тестах (автоматизированные и неавтоматизиро­ванные вербальные ряды) всем больным требовалось больше време­ни, чем х нормы; особенно медленно эти задания выполнялись боль­ными с поражениями передних отделов мозга. У больных с пораже­ниями заднелобно-теменных и задних отделов левого полушария время выполнения задания на неавтоматизированные речевые ряды возрастало в большей степени, чем у других групп больных. Невер­ные ответы также чаще наблюдались при поражениях левого полуша­рия (его лобно-базальных и заднелобно-теменных отделов). Ошиб­ки имели характер соскальзывания на прямой порядок и пропусков одного или больше членов ряда. Пробы на заданные ассоциации вы­полнялись больными медленнее, чем здоровыми испытуемыми (особен­но при левосторонних поражениях заднелобно-теменных и передних отделов мозга); время решения: в 2,9 и 2,4 раза медленнее х нормы. У всех больных имела место быстрая истощаемость. У ле­восторонних больных обнаруживалось всевозрастающее замедление темпа выполнения, у других — колеблющийся темп и резко выра­женное возрастание времени к концу заданий. Качественный ана­лиз показывает разный характер неправильных ответов больных: однотипность (т.е. ответы только из одной категории), неадек­ватность (т.е. ответы, неполностью относящиеся к данной кате­гории), тенденция к выполнению заданий с лишними примерами, "угасание" процесса активного поиска слов.

Анализ выполнения задания на аналогии показывает увеличе­ние времени выполнения (особенно у больных с передними пораже­ниями мозга и у левосторонних больных) в 3,1 раза больше х нормы. Количество ошибок у всех больных намного превышает х нормы (особенно у "передних" — в 10—13 и более раз больше Г нормы). Качественный анализ позволил выделить типы ошибок, характерные для разных групп больных. Это быстрая потеря самой задачи (у "передних" больных), нахождение синонимов вместо аналогий, шаб­лонов или привычных ассоциаций, случайных ответов (у больных с поражениями заднелобно-теменных отделов), ошибки типа случайных ответов и семантически неадекватных ответов (у правосторонних больных), ошибки в виде привычных ассоциаций (у левосторон­них).

Задание на классификацию выполнялось больными с поражения­ми передних и заднелобно-теменных отделов медленнее, чем "зад­ними" больными (время выполнения увеличивалось до 2,8 и 2,5 ра­за по сравнению с F нормы). У левосторонних больных по сравнению с правосторонними время выполнения было больше (в 2,5 и 1,9 ра­за медленнее х нормы). Выделены два типа нарушения процесса оперирования абстрактными представлениями при выполнении зада­ния на классификацию. Первый тип (характерный прежде всего для больных с поражениями левого полушария) состоит в том, что использованные принципы классификации отражали не обобщенные признаки предметов, а конкретные "ситуационные" связи между ними. Второй тип (преимущественно у больных с поражениями заднелобно-теменных отделов правого полушария) характеризует­ся тем, что при сохранности самой категоризации последняя явля­ется неподвижной, фиксированной, найденные категории не подвер­гаются дальнейшему обобщению.

Наглядно-пространственная проба "на части" выполнялась боль­ными медленнее, чем здоровыми испытуемыми (особенно больны­ми с поражениями лобно-базальных отделов мозга и больными с по­ражениями левого полушария). Больные допускали большое количе­ство ошибочных ответов (до 6,3 и 5,3 раза больше х нормы у "пе­редних" и "левосторонних" больных; см. табл. 2). Качественный анализ ошибок показывает, что возможны нарушения как операции мысленного переворачивания фигуры (у "передних" больных), так и операции построения самой фигуры, даже если операция перево­рачивания предмета не требуется (у "задних" больных). Больные с поражениями заднелобно-теменных отделов мозга допускали тот и другой тип ошибок. Для больных с поражениями правого полуша­рия были характерны ошибки в оценке деталей фигуры, в том чис­ле и в тех заданиях, где не требовалось переворачивание фигуры; больные с поражениями левого полушария часто ошибались в нахож­дении принципа построения фигуры.

Задания "на пространственные отношения" для многих больных были вообще недоступны. Анализ качественных особенностей выпол­нения этих заданий показывает, что, помимо ошибок, встречающихся и у здоровых испытуемых, у больных наблюдаются иные ошибки — невозможность вообще увидеть правильную альтернативу, неполные ответы (т.е. правильная оценка только наиболее очевидных аль­тернатив), грубо неверные ответы. В целом больнце с поражениями передних отделов мозга обнаруживают бедные, неполные ответы, отказы от дальнейших поисков альтернатив, в то время как боль­ные с поражениями задних отделов мозга испытывают большие труд­ности в установлении соотношения между различными элементами предмета при его сложении и перемещении в трехмерном простран­стве. У больных с поражениями заднелобно-теменных отделов мозга часто наблюдались нарушения последовательности действий в про­цессе решения заданий, т.е. трудности в сохранении программы оперирования с предметом.

ОБСУЖДЕНИЕ

Исследование еще раз показало, что нейропсихологический анализ позволяет глубже понять психологическую структуру ин­теллектуальной деятельности, выявить динамические и структур­ные аспекты в осуществлении разных ее видов, проанализиро­вать психологический состав каждого задания и различных опе­раций, требующих их решения.

Полученные данные позволяют различать три типа динамиче­ских факторов; первый относится к фазам программирования дея­тельности, удержания программы, контролю за полученными резуль­татами и сличению их с исходной задачей. Эти факторы предопреде­ляют целенаправленность всего интеллектуального акта, соответст­вие всех интеллектуальных действий и операций единой цели или задаче. Второй тип динамических факторов относится к осуществлению данной программы, к регуляции определенной последователь­ности операций в соответствии с заданной программой.

Специальный аспект интеллектуальной деятельности связан с энергетическими факторами. Это скоростные характеристики деятель­ности и ее продуктивность. Полученный материал свидетель­ствует о том, что нарушения каждого из трех типов факторов по-разному отражаются на интеллектуальной деятельности и связаны с различной локализацией патологического процесса. Эксперименты показали, что нарушения динамических компонентов деятельности возникают у всех исследованных нами больных; однако характер этих нарушений и степень их выраженности различны. Проведенное исследование показывает, что первый и второй типы динамичес­ких факторов связаны преимущественно со структурами лобных долей мозга; третий имеет, по-видимому, общемозговой характер, проявляясь у разных категорий больных. Следует отметить, однако, что согласно полученным данным снижение скорости при решении мыслительных задач особенно четко проявлялось при левосторонних (и двусторонних) поражениях мозга.

Анализ определенных структурных аспектов интеллектуальной деятельности также вполне правомерен. Как известно, любая ин­теллектуальная деятельность может быть реализована с помощью различных операций или средств. Операциональный состав деятель­ности может быть весьма пластичен в зависимости от конкретного содержания задания и условий, в которых оно выполняется.

Факты, полученные нами, говорят о том, что при определен­ных условиях одна и та же задача может быть решена различными способами. Например, некоторые задания на пространственные от­ношения решаются не посредством прямых наглядно-пространствен­ных преобразований, а с помощью логических рассуждений о соот­ношениях между элементами задания; это свидетельствует о нали­чии различных систем оперирования данными в конкретной проблем­ной ситуации, и мы наблюдали этот факт и у здоровых испытуемых, и у больных. Таким образом, материалы показывают, что правиль­ное выполнение одного и того же интеллектуального действия еще не говорит о сохранности определенных операций, так как действие может осуществляться различными способами. И нужен специаль­ный анализ "технического состава" процесса решения задачи для ответа на вопрос о том, каким образом это решение достигнуто.

Сопоставление нарушений динамических и структурных аспек­тов интеллектуальной деятельности у больных с поражением левого и правого полушарий мозга выявило определенные различия, связан­ные со стороной поражения. В целом можно отметить, что как при левосторонних, так и при правосторонних поражениях при выполнении всех видов заданий имеются и динамические, и струк­турные нарушения, т.е. нельзя связать одно полушарие только с "динамическими", а другое — только со "структурными" ошиб­ками. Однако характер этих нарушений — при наличии и общих черт — имеет определенные различия.

Для поражений левого полушария в большей степени характер­ны "динамические" нарушения в виде замены программ (в счетных задачах), трудностей сохранения последовательности операций (в счетных и наглядно-пространственных заданиях), персевераций от­ветов (во всех заданиях), замедленности выполнения всех заданий, малой продуктивности (особенно в вербальных заданиях). Структур­ные нарушения у левосторонних больных проявлялись в виде неадек­ватных ответов (в вербальных тестах), ситуативного типа клас­сификаций предметов, в виде вербальных семантических ошибок, трудностей переноса логических отношений (в тестах на анало­гии), в трудностях объединения частей в целое (и наглядно-про­странственных пробах).

Динамические нарушения у правосторонних больных состояли в потерях программы и отключении контроля (в вербальных за­даниях), что приводило к так называемым случайным ответам. Особенностью правосторонних больных была также относительно высокая скорость выполнения всех заданий (хотя и ниже, чем в норме; см. табл. 3) и повышенная продуктивность выполнения вербальных заданий (по сравнению с левосторонними больными). Остальные "динамические" нарушения были общими для правосторон­них и левосторонних больных.

Для правосторонних больных были характерны специфические структурные нарушения: ошибки как в трудных, так и в сравни­тельно простых звеньях счетных операций; трудности нахождения категорий, однотипность ответов (в тестах на заданные ассоциа­ции); сугубо конкретные критерии классификации, нарушения про­цессов обобщения; трудности симультанного "схватывания" пред­метов (в пробе "на части), невозможность увидеть правиль­ные наглядно-пространственные альтернативы (в пробе на "про­странственные отношения").

Таким образом, основные результаты, полученные у больных с локальными поражениями мозга, состояли в следующем.

Е.Ю. АРТЕМЬЕВА, A.Ш. ТХОСТОВ

МГУ, факультет психологии; ОНЦ АМН СССР, Москва

Задача работы — сравнительное изучение нарушений семанти­ческого оценивания при лево- и правосторонних поражениях голов­ного мозга — находится на пересечении, по крайней мере, трех на­правлений медицинской и общей психологии. Во-первых, она явля­ется практической клинической задачей уточнения психологичес­кой структуры дефектов, возникающих при латеральных поражениях головного мозга. Во-вторых, она связана с теоретическим обсуж­дением функциональной роли правого и левого полушарий. И, нако­нец, это задача изучения самого механизма семантического оцени­вания — основная задача современной психосемантики.

О структуре латеральных феноменов сегодня уже известно мно­гое. Устоялось представление о том, что правое полушарие свя­зано преимущественно с обработкой непосредственной сенсорной информации, поступающей из внешней и внутренней среды организ­ма, в то время как левое ответственно за обработку вербаль­ной и вообще абстрагированной от конкретного содержания сенсор­ных кодов информации [157]. В клинике локальных поражений го­ловного мозга это проявляется в хорошо известных фактах нару­шения опознания конкретных индивидуальных свойств объектов и ситуаций при поражениях правого полушария [27, 113, 154 и др.], в трудностях восприятия непосредственно представленного мате­риала [255], содержания собственной деятельности [15] в отли­чие от проявлений левосторонних нарушений, почти всегда сопро­вождающихся распадом категориальной соотнесенности, интерпре­тируемой разными авторами как нарушения вербального, в отличие от образного [187], произвольного, в отличие от непроизвольного [235], логического, в отличие от чувственного анализа [80]. Ана­логична трактовка различных вкладов полушарий в мнестическую деятельность, и в частности в воспроизведение. Предполагается, что правое полушарие ответственно за непроизвольные, автомати­ческие формы мнестической деятельности, а левое связано со сложными произвольными мнестическими актами. При поражении правого полушария оказываются нарушенными преимущественно не­произвольные мнестические действия, а при поражении левого — произвольное запоминание [235]. Имеются попытки объединить представления для латериальных феноменов, проявляющихся в обоих процессах: узнавания и воспроизведения [187]. В последней рабо­те предполагается, что кодирование вербального материала осуще­ствляется по лингвистическим характеристикам, за выделение ко­торых ответственно левое полушарие. Образный материал кодирует­ся по перцептивным характеристикам, с выделением которых связа­но правое полушарие. Эти основные характеристики дополняются специфическими признаками: вербализацией зрительного образа — для перцептивного материала, анализом графических и других пер­цептивных свойств — для вербального. Для использования спе­цифических признаков требуется участие контралатерального основ­ному для данной деятельности полушария. Этот факт объясня­ет компенсаторные механизмы, позволяющие частично сохранять успешность перцепции и мнестической деятельности при латераль­ных поражениях и, наоборот, некоторое снижение успешности при поражении "неосновного" для данной деятельности полушария мозга.

Существенно меньше известно о последствиях латеральных по­ражений для целостных проявлений познавательной деятельнос­ти человека, в частности перцепции и памяти. Так, пока еще мало исследованы нарушения структуры разных слоев субъектив­ного опыта: картины мира, понимаемой как система разномодаль­ных семантик и образа мира — базовой структуры представления мира человеком [19]. Известно только, что при семантическом оценивании изображений методом шкалирования по шкалам семанти­ческого дифференциала больные с правосторонними поражениями головного мозга затрудняются в оценке непосредственно чувст­венных свойств объектов, а при левосторонних — социализирован­ных [14]. При свободном описании изображений поражения лево­го полушария затрудняют выбор правильной формы ответа, а право­го — обедняют содержание и арсенал средств описания [18].

В настоящей работе мы предприняли попытку эксперименталь­ного исследования латеральных особенностей патологии семантиче­ского оценивания в условиях: 1) семантического шкалирования и 2) псевдоопознания объекта по семантическому коду.

Методика и результаты. 1. Семантическое шкалирование прово­дилось со здоровыми испытуемыми и с больными с односторонни­ми поражениями головного мозга. Группа здоровых испытуемых (Ν) состояла из 20 человек. Больные (26 человек) составили две подгруппы: с поражениями правого полушария мозга (опухоли и аневризмы) — 11 человек (D) и с поражениями левого (S) — 15 человек. У больных не было признаков афизических нарушений.

Предъявлялись изображения из стандартного набора изобра­жений для изучения визуальной семантики [14], не закрашенные и закрашенные серым и основными цветами спектра, и предлага­лось оценить изображения по всем семизначным (со значениями от —3 до +3) или двузначным (выбор одного из полюсов шкалы, обоз­начаемого в дальнейшем числом —3 или +3) шкалам 16-шкального семантического дифференциала [18]. Список шкал дифференциала приведен в таблице.

Обработка экспериментальных протоколов начиналась с того, что для группы здоровых испытуемых были построены групповые се­мантические коды цветных и незакрашенных изображений. Код изоб­ражения задавался шестнадцатимерным (по числу шкал дифференци­ала) вектором, каждая координата которого вычислялась как нор­мированное (разделенное на число испытуемых и умноженное на "длину" шкалы — число 6) число выборов правой стороны шкалы (при двуальтернативном шкалировании) или среднее по испытуемым значение (при семизначной шкале).

Забегая вперед, отметим, что и для здоровых испытуемых и для больных с локальными поражения­ми мозга результаты, полученные для двузначных и семизначных шкал, практически совпадают, поэтому в дальнейшем при содержа­тельной интерпретации результатов мы будем объединять резуль­таты, полученные этими двумя способами шкалирования. Частный методический вывод, следующий из фактов такого совпадения, сос­тоит в том, что при достаточно больших выборках тип шкалы се­мантического дифференциала несуществен и результаты, получен­ные для разных по организации значений шкал дифференциалов, могут сравниваться содержательно.

Для больных индивидуальные семантические коды цветных и незакрашенных изображений, координатами которых были числа —3 или +3 (в случае двуальтернативного выбора) или субъективная оценка от —3 до +3 (в случае семизначной шкалы), сравнивались с соответствующими групповыми нормативными кодами: вектор нор­мативного кода покоординатно вычитался из вектора индивидуаль­ного кода. Расстоянием между этими двумя векторами объявлялась сумма абсолютных величин координат вектор-раэности.

Было установлено, что расстояния между двумя векторами значимо (модифицированный критерий Стьюдента с 95%-ным уровнем надежности) отличаются от нуля для обеих подгрупп больных, т.е. индивидуальные коды изображений, построенные больными, значимо отличаются от нормативных кодов. Сравнение же расстояний для подгрупп больных (лево- и правосторонние поражения) не дало возможности говорить о значимом статистическом различии.

Совсем по-другому выглядят эти различия, если их рассмат­ривать по отдельным шкалам. Для каждого вектора-разности мы от­метили три шкалы, дающие наибольшее отклонение от нормы, а потом сравнили распределение наиболее отклоняющихся шкал для больных с поражениями правого и левого полушарий. Оказалось, что трой­ки наиболее часто максимально отклоняющихся шкал, выделенные отдельно для каждой из подгрупп больных, не пересекаются между собой: для больных с правополушарными поражениями это шкалы "го­рячий—холодный", "легкий—тяжелый", "горький—сладкий"; для боль­ных с левосторонними поражениями — "смелый—трусливый", "актив­ный—пассивный", "добрый—злой". Полученные результаты подтверж­дают высказанные ранее [14] соображения о том, что больные с правосторонними поражениями затрудняются в оценке объектов по гностическим, чувственным шкалам, а больные с левосторонними поражениями — в оценках по шкалам, не связанным с прямой чувст­венной информацией.

Сравнение средних расстояний индивидуальных векторов оцен­ки от нормативных векторов по группам выделенных шкал показало статистически значимое превышение расстояний по выделенным гностическим шкалам для больных с правосторонними поражениями и значимое превышение по социализированным шкалам для больных с левосторонними поражениями (модифицированный критерий Стьюдента с 95%-ным уровнем надежности).

Отдельно были рассмотрены усредненные по всем изображениям отклонения от нормативных оценок для каждой шкалы. Эти отклоне­ния являются мерой направленного сдвига отношения по заданному шкалой признаку к объектам из предъявляемого класса. Они пока­зывают не только факт искажения оценок, но и направление этого искажения. Сводные экспериментальные данные представлены в таб­лице.

Видно, что у больных с локальными поражениями головного мозга существует заметный сдвиг шкальных оценок относительно норм, причем для больных с поражениями разных полушарий — по различным шкалам. Для больных с поражениями правого полу­шария характерен, как это отмечалось для отдельных изображений, сдвиг оценок по первичным непосредственно-чувственным качествам: статистически значимыми оказываются сдвиги по шкалам "легкое— тяжелое", "горячее—холодное", "твердое—мягкое", "сильное—слабое". Особо обстоят дела со шкалами "доброе—злое" и "несчастное— счастливое". По шкале "доброе—злое" больные рассматриваемой группы, так же как и больные с левосторонними поражениями, дают заметные отклонения от нормативных значений, но инди­видуальная вариативность настолько велика (в диапазоне от +2,4 до -0,4), что, несмотря на отчетливую тенденцию, не удается обнаружить статистически значимых различий для стандартных уровней значимости и известных критериев. Объяснение, как нам кажется, кроется в особом назначении этой шкалы: она является основным различителем изображений и имеет максимальную вариа­тивность как по изображениям, так и по испытуемым. Шкала "несчастное—счастливое", также выявляя заметную тенденцию к откло­нению от нормативных оценок в сторону уравнивания частот выбо­ра полюсов (в норме преобладает выбор полюса "счастливое"), не обнаруживает значимых по группе в целом отличий. Самым резким является сдвиг оценок больных с правосторонними поражениями по шкале "горячее—холодное" к полюсу "холодное", хотя среди шкали­руемых изображений почти половина имеет раскраску, традиционно оцениваемую как "горячую". При специальном просмотре протоколов оказалось, что и средние оценки цветов у этих больных сдвинуты по шкале "горячее—холодное" к полюсу "холодное".

Для больных с поражениями левого полушария характерен сдвиг оценок по вторичным шкалам, имеющим выраженную связь с общественнообусловленными оценками, речью, практикой индивида: статистически значимыми оказываются отклонения по шкалам "ста­рое—молодое", "глупое—умное", "противное—приятное", "сытое—го­лодное", "несчастное—счастливое", "активное—пассивное", "доб­рое—злое".

Результаты сравнения отклонений от нормы средних значений оценок для двух групп больных выявляют снижение активности и силы оценок у больных с правополушарными поражениями. Если сно­ва рассмотреть отклоняющиеся шкалы, то снова можно увидеть, что для больных с правополушарными поражениями предъявляемые изоб­ражения выступают как более "холодные", "тихие", "мягкие", "лег­кие", "медленные", "слабые", а для больных с левосторонними по­ражениями — более "быстрые", "активные", "смелые", "приятные" и "добрые". Что касается знака эмоциональных оценок, то наши данные на первый взгляд противоречат известным представлениям о том, что у больных с правосторонними поражениями снижается использование отрицательных эмоциональных оценок и проявляется склонность к оценочной эйфории. Возможное объяснение состоит в том, что в исследованиях, утверждающих факт связи правого полу­шария с генерацией отрицательных эмоциональных оценок, регист­рировались оценки потенциально эмоциогенных стимулов, таких, например, как выражения лиц на фотопортретах [107], а наши стимулы — абстрактные нейральные изображения, не вызывая аффек­тивно-когнитивного диссонанса, не вызывают напряжения, приводя­щего к кардинальному нарушению оценивания. Кроме того, больные, с которыми мы работали, не имели грубых нарушений в эмоциональ­ной сфере, и, возможно, мы наблюдали лишь начальный этап распада оценивания: сглаживание эмоционального отношения у больных с правосторонними поражениями. Напомним, что хотя у этих больных объекты выступали более "горькими", "несчастными", чем в норме, оценки их по абсолютной величине близки к нулю: больные затруд­няются в выборе полюса шкалы. Возможно, что такое сглаживание предшествует невозможности использования отрицательных оценок. Эта гипотеза может оказаться интересной для понимания психоло­гической организации оценивания, но она требует специальной экспериментальной проверки.

Псевдоопознание объекта по семантическому коду. Опыты проводились с 50 здоровыми испытуемыми и 52 больными с локальными поражениями головного мозга: с правосторонними по­ражениями — 25 человек (в том числе 12 больных с поражением лобных долей), с левосторонними поражениями — 27 человек (в том числе 14 человек с поражениями лобных долей). Все испытуе­мые — правши, без выраженных признаков левшества.

Экспериментальная ситуация была следующей: из набора изоб­ражений, используемого в предыдущей экспериментальной серии, была отобрана группа изображений со сходными семантическими ко­дами, но разной фармы и цвета. К ней добавили изображения с отличающимся кодом, но такие, что в расширенной группе формы и цвета были представлены равномерно. Испытуемым предлагались две инструкции: "Вам необходимо как можно внимательнее сосчи­тать количество карточек в группе" и "Вам необходимо сосчитать количество карточек в группе и постараться запомнить как можно больше изображений". Затем предлагалась короткая интерферирую­щая деятельность: последовательное вычитание чисел. После это­го предъявлялись 4 цветных изображения. Эти изображения в сти­мульной группе не встречались, но такие формы и цвета были в ней представлены равномерно. Код одного из изображений был бли­зок к основному семантическому коду группы. Испытуемым предла­галось вспомнить, какое из изображений, по его мнению, чаще встречалось, когда он считал карточки с изображениями.

Если бы испытуемые работали с формами и цветами, а не ори­ентировались на семантический код, они бы выбирали каждое из изображений с равной вероятностью 0,25, поскольку разные формы и цвета встречались одинаково часто. Однако в условиях первой инструкции 76% испытуемых и в условиях второй инструкции 40% испытуемых выбрали изображение, имеющее часто встречающийся в группе код. Эти отклонения от равномерности выбора являются статистически значимыми (х²-критерий, 95%-ный уровень надежности) для обеих ситуаций. При этом сгущение выборов для работы в ре­жиме непроизвольного запоминания значимо выше (у²-критерий, 95%-ный уровень надежности), чем при режиме произвольного запоми­нания. Таким образом, мы видим, что при нормальном опознании не только цвет и форма, но и семантический код является диффе­ренцирующим признаком визуально представленного объекта. Боль­шая роль этого кода в условиях отсутствия специальной регуляции указывает на первичность этого признака по сравнению с катего­риальными признаками цвета и формы. Этот факт может быть ис­пользован для дополнительной проверки гипотезы о том, что пра­вое полушарие мозга ответственно за непосредственное оценивание перцептивного содержания стимульной ситуации, а лобные отделы левого — за организацию оценочной деятельности, формирование запросов к непосредственно оценивающим системам.

Результаты больных, действительно, оказались существенно зависящими от того, какие отделы — лобные или постцентральные — были поражены. Оказалось, что больные с поражением лобных долей подвержены семантической иллюзии еще больше, чем здоровые: боль­ные с поражением правой лобной доли всегда были ориентированы на семантический код и только на него. У этих больных фиксация семантического кода иногда была патологически инертной. Напри­мер, двое больных с грубыми нарушениями памяти по типу корсаковского синдрома, неоднократно обследованные по данной методи­ке, никогда не могли вспомнить самого факта эксперимента, но при просьбе выбрать одно из предложенных изображений через трое суток после эксперимента выбирали изображение именно с этим семантическим кодом. Больные с поражением левой лобной доли намного чаще здоровых использовали семантический код как ори­ентир опознавания в ситуации произвольного запоминания (90% выборов по сравнению с 40% у здоровых: различия значимы по критерию с 95%-ным уровнем надежности) и примерно одинаково часто (72% у больных и 76% у здоровых) в условиях непроизвольного запонимания. Очевидно, выраженность семантической иллюзии в столь сильном варианте означает распад произвольного управле­ния опознанием: напомним, что в норме включение механизмов про­извольного контроля снижает ориентацию на семантические признаки. Полученные результаты важны и для понимания механизма семанти­ческого оценивания: семантический код является первичной ха­рактеристикой объекта и распадается в последнюю очередь.

При поражениях постцентральных отделов мозга ориентация на семантический код резко снижается, причем примерно одинаково для левого и правого полушарий. В произвольной деятельности она равна 21% для правого и 26% для левого полушария (отличия от 40% в норме статистически значимы по χ²-критерию с 95%-ным уров­нем надежности); в непроизвольной деятельности: 40% для больных с поражением правого полушария и 60% для больных с поражением левого (при 76% в норме). Очевидно, эти результаты можно объяс­нить техническими трудностями перцепции, трудностями формирова­ния самого семантического кода [18].

Обсуждение. Подводя итоги нашего исследования, хотелось бы отметить, что логика распада семантического оценивания при по­ражениях правого и левого полушарий головного мозга совпадает с логикой проявлений перцептивных и мнестических трудностей, еще раз подтверждая представление о единстве организации психиче­ской деятельности и, следовательно, о возможности говорить о функциональной роли полушарий в отношении не только отдельных процессов, но и психической деятельности в целом.

Одним из основных противопоставлений участия полушарий в процессе формирования картины мира является, на наш взгляд, противопоставление "начинающего и продолжающего", "непосредст­венно-содержательного и категориального анализируемого". Извест­ные противопоставления: происходящего в реальном времени и от­ставленного, невербального и вербального, непосредственно-чув­ственного и социализированного, конкретного и категориального, произвольного и непроизвольного, означиваемого предметно и функ­ционально — являются либо синонимами предложенных выше про­тивопоставлений, либо их частным случаем.

Представленные выше результаты позволяют предложить пока еще очень грубую предварительную модель семантического оцени­вания и взаимодействия полушарий в этом процессе. На первом этапе "встречи" с объектом происходит его целостное оценивание, задающее главные координаты семантического кода целостным пер­цептивным актом, еще не "включающим" настройку перцептивных си­стем, регулируемую образом мира, сознанием в целом Далее семан­тический код, задавая состояние чувственной ткани, "включает" действие правополушарных систем оценки содержания перцепта и левополушарных — вторичной категоризации этих оценок и дальней­шей регуляции оценивания перцепта в зависимости от целей дея­тельности. Наблюдаемое в наших экспериментах сглаживание оценок при поражениях правого полушария является следствием патологии систем оценивания содержания перцепта. При поражении лобных от­делов левого полушария, как известно [235], распадается произ­вольная деятельность вообще, и вторично-перцептивная деятель­ность замещается обращениями к семантическим кодам, сформиро­ванным на предыдущем этапе знакомства с объектом. Возможно, что описанная выше инертность семантических оценок при этих пораже­ниях является своеобразной компенсацией дефекта. При поражении лобных долей правого полушария распадается непосредственное перцептивное оценивание и работа идет только с семантическими кодами. Поражения постцентральных отделов связаны с нарушениями первично-перцептивной деятельности [157] и, следовательно, с трудностями формирования первичных семантических кодов, что мо­жет быть подтверждено фактами искажения процессуальных характе­ристик семантизации при таких поражениях [17].

Таким образом, семантическое оценивание характеризуется раз­личными особенностями при поражениях передних отделов лево­го и правого полушарий; в меньшей степени эти различия свойст­венны больным с поражением постцентральных отделов мозга.

О. П. ТРАЧЕНКО

Институт эволюционной физиологии и биохимии им. И.М. Сеченова АН СССР. Ленинград

Результаты работ, посвященных изучению роли левого и пра­вого полушарий в восприятии слов, далеко не однозначны и трудно сопоставимы. Это обусловлено и многообразием объектов исследо­вания (здоровые испытуемые и комиссуротомированные пациенты), и разнородностью методических приемов (монолагеральное и монооптическое тестирование;, и отсутствием работ, в которых бы еди­ным методом изучалось восприятие всех классов одного языка.

Исследование комиссуротомированных пациентов показало, что их правое полушарие "понимает" конкретные существительные и при­лагательные, но "не понимает" глаголы [385]. Однако в другой работе обнаружена способность правого полушария пациентов с рассеченным мозгом выполнять моторное действие, соответствую­щее предъявленному глаголу, назвать которое они были не в сос­тоянии [391].

Исследование здоровых испытуемых неинвазивными методами не внесло ясности в эти вопросы. В одних работах выявилось, что асимметрия восприятия существительных зависит от того, имеет ли данное слово абстрактное или конкретное значение — кон­кретные существительные обрабатываются как правым, так и ле­вым полушарием, а абстрактные — левым [354, 355, 368, 373, 409, 463]. В других работах не выявлено такой закономерности в вос­приятии существительных [460, 519]. Разноречивы результаты, по­лученные при изучении степени участия левого и правого полуша­рий в опознании прилагательных и глаголов. Так, обнаружено, что правое полушарие способно "понимать" прилагательные [354, 423], но существуют и другие данные, показывающие, что прилагатель­ные более успешно обрабатываются левым полушарием [370]. В от­ношении глаголов в одних работах показано, что они "воспринима­ются" только левым полушарием [354, 355], в других — что правое полушарие тоже может "опознавать" глаголы, но и большим трудом, чем существительные [370].

Таким образом, попытка выявить какую-либо закономерность латерализации восприятия слов в зависимости от их принадлежнос­ти к грамматическим категориям не принесла однозначных резуль­татов. Достаточно сходные данные получены лишь в нескольких работах при изучении латерализации восприятия существительных. Однако в этих работах установлена зависимость восприятия слов не от их отношения к классу существительных, а от таких факто­ров, как абстрактность и конкретность.

В некоторых работах высказывается предположение, что сте­пень участия правого и левого полушарий в процессах обработки слов не определяется их грамматическим классом, а зависит от других факторов, таких, как частотность (высокочастотные слова лучше "опознаются" правым полушарием, чем левым, независимо от их принадлежностей к грамматической категории [442]) или возраст, в котором человек приобретает данное слово в онтогенезе (слова, усвоенные рано, в процессе развития речи представлены билатераль­но, а приобретенные позднее — в большей степени связаны с рабо­той левого полушария [386]).

Однако фактор частотности не учитывался в других работах, и поэтому трудно судить о том, всегда ли этот фактор имеет опреде­ляющее значение для выявления латерализации восприятия. Влия­ние такого фактора, как возраст приобретения слова, также под­тверждается не во всех исследованиях [369, 519].

Сведения о значении правого и левого полушарий для восприя­тия местоимений, наречий, служебных слов отсутствуют.

Суммируя эти разнородные данные, очень трудно сделать опре­деленный вывод о том, что же влияет на латерализацию восприятия слов: их принадлежность к какой-либо грамматической категории или какие-то иные факторы.

В задачу наших исследований входило изучение роли правого и левого полушарий в восприятии бессмысленных слогосочетаний и слов, относящихся к разным грамматическим категориям: существи­тельных, прилагательных, местоимений, наречий, глаголов и слу­жебных слов. Мы пытались проанализировать, какие факторы влияют на преимущественное участие каждого из полушарий в опознании от­дельных, изолированных от контекста слов.

Методика. Исследование проводилось методом моноаурального тестирования. Слова, не связанные между собой по смыслу, запи­сывались на магнитную ленту с интервалом в 2 с. Списки слов предъявлялись испытуемым группами (10—12 слов) попеременно на правое и на левое ухо. Все списки подавались дважды, с тем что­бы стимулы, которые в первый раз шли на левое ухо, в следующий раз подавались на правое и наоборот. Стимулы предъявлялись при оптимальной громкости 40дБ над порогом слышимости. Испытуемый повторял каждое услышанное слово в микрофон сразу после его предъявления. И предъявленное слово, и ответ испытуемого, запи­санные на магнитную ленту, подавались на вход измерительного устройства, которое с точностью до 1 мс считывало значение вре­мени реакции (ВР) опознания (время от начала предъявления стимула до начала ответа испытуемого). О доминировании правого полуша­рия (ПП) и левого полушария (ЛП) в обработке вербальных сигналов судили по более короткому ВР ответов с контралатерального уха. При статистическом анализе материала учитывалась разница: 1) между ВР опознания вербальных стимулов, предъявлявшихся на правое и на левое ухо, в абсолютных цифрах; 2) между количеством испытуемых (в %), у которых наблюдался эффект правого или левого уха^[3] и 3) между количеством вербальных стимулов (в %), при предъявле­нии которых обнаруживался более короткий период опознания с пра­вого или левого уха.

Проведено пять серий исследований. В первой серии предъяв­лялся список бессмысленных слогосочетаний — квазислов (лопе, маля, квюра, ториф и др.). В следующих сериях подавались списки осмысленных русских слов: знаменательных — существительные (клюк­ва, брюки, график, токарь и др.), прилагательные (тихий, новый, лунный, гладкий, сладкий и др.), глаголы (бегать, прыгать, пра­вить, брякнуть, ползать и др), местоимения (кто, что, некий, нечто, кто-то, что-то, некто), наречия (слишком, очень, вскоре, крайне, серху, справа, мало, вдвое, прежде, впрочем), а также служебные слова (если, через, или, между, возле, мимо, чтобы).

Знаменательные слова предъявлялись в нулевой (словарной) форме — существительные, прилагательные, местоимения в именительном падeже, единственном числе, глаголы в неопределенной форме (инфи­нитив).

Перед началом исследования проводилась тональная аудиомет­рия, испытуемые с повышенными абсолютными порогами или с их асимметрией из исследований исключались. Всего обследовано 92 русскоязычных испытуемых, правшей.

Результаты. В таблице представлены результаты измерения аб­солютных длительностей опознания всех категорий вербальных сти­мулов, подаваемых на правое и на левое ухо. Видно, что усредне­ние исследуемых категорий выявляет четкое преобладание правого уха, т.е. доминирование ЛП. Таким образом, если рассматривать все категории предъявленных вербальных стимулов как единый рече­вой материал, без разделения на классы, то эти результаты еще раз подтверждают широко принятое представление о ведущей роли ЛП в обработке вербальных стимулов. Но уже из этой таблицы вид­но, что доминирование ЛП выявляется главным образом за счет рез­ко выраженного эффекта правого уха для квазислов, наречий, мес­тоимений и служебных слов. Доминирование ЛП для перечисленных выше категорий слов подтверждается и при подсчете числа испы­туемых с ведущим правым ухом. При опознании таких категорий слов, как существительные, прилагательные, глаголы, существенной разницы ВР на стимулы, предъявленные правому и левому уху, не выявляется. Поэтому можно полагать, что обработка этих катего­рий слов осуществляется структурами не только левого, но и пра­вого полушария.

При этом степень участия полушарий в восприятии прилагатель­ных, существительных и глаголов неодинакова. Об этом свидетель­ствует учет количества испытуемых с эффектом правого или лево­го уха. Роль ПП в опознании существительных относительно неве­лика, ЛП является более значимым для их восприятия (рис. 1, А) При опознании глаголов степень участия ПП несколько увеличива ется, но и здесь ЛП доминирует в процессах обработки (рис. 1, Б). Доля участия ПП возрастает при восприятии прилагательных. Они в равной мере опознаются и ЛП и ПП (рис. 1, В). На основании этих данных, казалось бы, можно сделать вывод о том, что принадлеж­ность слов к разным грамматическим категориям является одним из факторов, определяющих их латерализацию.

Однако более тщательный анализ данных, при котором учиты­валось количество слов, обнаруживающих эффект правого или лево­го уха, выявляет в каждой категории особые подгруппы слов (рис. 2). Обработка одних из них связана со структурами ЛП, а других — ПП.

Внутри прилагательных выделяются две четко латерализованные подгруппы: относительные (рыбный, конный, снежный, бальный) и пространственно-временные (прошлый, долгий, задний, дальний, верхний). При предъявлении относительных прилагательных обнару­живается четкий эффект правого уха, т.е. доминирование ЛП. Прос­транственно-временные прилагательные требуют для своего опозна­ния большего участия ПП. Восприятие остальных подгрупп прилагате­льных, таких, как полисенсорные, которые описывают качества, дан­ные в зрительном (белый, яркий, рыжий), слуховом (громкий, звуч­ный, тихий) и тактильном (твердый, мокрый, мягкий) ощущениях, а также таких, которые отражают общие качества (общий, важный, точный), осуществляется структурами как ПП, так и ЛП.

В глагольной категории особое место занимают две подгруппы: глаголы жаргонного типа (клюкнуть, тяпнуть, вякнуть, капнуть) и телесных восприятий (зябнуть, глохнуть, слепнуть). При восприя­тии глаголов жаргонного типа выявляется абсолютное доминирова­ние ЛП. Опознание глаголов телесного восприятия осуществляет­ся структурами ПП. Остальные подгруппы глаголов, которые отража­ют бытовые действия (красить, гладить, вымыть), движения (бегать, ползать, ехать), процессы звукопорождения (гавкать, блеять, кря­кать), опознаются и ЛП и ПП в равной степени.

Среди существительных, предъявлявшихся в эксперименте, вы­деляются две подгруппы слов: одна из них имела конкретное (ваза, рыба, роза), а другая — абстрактное значение (время, дело, точ­ность). Для опознания каждой из этих групп не выявляется исклю­чительного значения структур правого или левого полушария. Одна­ко при предъявлении абстрактных слов обнаруживается более час­тый и более выраженный эффект правого уха, чем при предъявлении конкретных слов. Иначе говоря, для восприятия абстрактных слов требуется предпочтительное участие ЛП, а опознание конкретных слов более тесно связано со структурами ПП.

Обсуждение. Изложенные экспериментальные данные свидетель­ствуют о том, что опознание слов представляет собой сложный процесс, который осуществляется при совместной работе обоих полушарий мозга. Доля вклада каждого полушария в восприятие различных лексических единиц неодинакова. Об этом свидетельствует то, что одни классы слов почти полностью опознаются ЛП, а у других ЛП является ведущим только для опознания каких-то опре­деленных групп слов. Классы слов, восприятие которых полностью зависит от структур ПП, не обнаружены. Но внутри некоторых подклассов выделяются подгруппы, обработка которых теснее свя­зана с ПП.

Рассмотрим сначала все классы и подгруппы слов, в опознании которых доминирует ЛП. Ведущее значение ЛП при восприятии квази­слов, не несущих смысловой нагрузки, связано с тем, что за их звуковой оболочкой не стоит определенное содержание, которое присуще любому слову родного языка. Для опознания и повторения таких стимулов требуется особо точная фонематическая классифи­кация, которая осуществляется путем последовательного анализа сегментных единиц. Таким образом, в данном случае повышенное требование к фонематическому анализу является фактором, обус­ловливающим ведущую роль ЛП.

Далее, доминирующая роль ЛП выявляется при восприятии всей категории служебных слов. Эти слова характеризуются отсутствием лексического значения — они не именуют внеязыковые реалии и не Несут образной информации. Основная их функция внутриязыковая — синтаксическое оформление связных высказываний, установление со­отношений между полнозначными словами. Следовательно, еще одним фактором, определяющим преимущественное значение ЛП для восприя­тия слов, является та роль, которую они играют в синтаксическом конструировании.

Следующие классы слов, опознание которых связано с ЛП, это местоимения и наречия. Особенностью местоимений является их особое положение в системе языка. Эти слова не называют внеязыковые реалии (предметы, явления и т.д.), а указывают на них. Вне контекста они обладают неопределенным и всеобщим, предельно абстрактным содержанием. Лишь в связном тексте они обретают опре­деленность и конкретность. Характерная черта наречий заключается в том, что их значение зависит от тех полнозначных слов, с ко­торыми они связаны в тексте. В условиях наших экспериментов, где слова предъявлялись вне связи друг с другом, наречия, так же как и местоимения, могли восприниматься как абстрактные сло­ва. Таким образом, абстрактность значения является одним из фак­торов, определяющих преимущественное участие ЛП в восприятии слов.

Значение абстрактности как фактора, обусловливающего роль ЛП для восприятия слов, выявляется и при предъявлении существи­тельных. Как указывалось, абстрактные существительные требо­вали, по сравнению с конкретными, большего участия ЛП. Эти сло­ва характеризуются также тем, что позднее появляются в индиви­дуальном лексиконе [72]. Итак, при восприятии этих существитель­ных наряду с фактором абстрактности выступает фактор поздне­го приобретения слова в индивидуальном развитии, что также тре­бует включения в их опознание ЛП.

Доминирующая роль ЛП обнаруживается при восприятии относи­тельных прилагательных. Эти прилагательные, в отличие от качест­венных, характеризуются вторичностью происхождения — они явля­ются производными от соответствующих существительных. Эта под­группа по сравнению с другими прилагательными, корни которых прослеживаются в языке на протяжении длительного времени, пред­ставляет более поздний пласт лексики^[4].

Таким образом, для этих прилагательных факторами, определяющими обработку слов ЛП, яв­ляются вторичность происхождения и принадлежность к более позд­ним слоям лексики.

Ведущая роль ЛП выявляется также при предъявлении глаголов жаргонного типа. Эти глаголы представляют собой экспрессивные вульгарные синонимы нормативной лексики (тяпнуть, клюкнуть — выпить спиртное, капнуть, стукнуть — донести на кого-либо). Они, несомненно, являются поздним приобретением как в языке, так и в индивидульном лексиконе. Таким образом, опознание этих глаго­лов, так же как и относительных прилагательных, свидетельству­ет о том, что более позднее появление в языке и в процессе он­тогенетического развития также является фактором, обусловливающим большее участие ЛП в опознании слов.

Рассмотрим все подгруппы слов, опознание которых связано со структурами ПП. Конкретные существительные — это слова, име­нующие конкретные предметы и явления внеязыковой действительно­сти. За ними стоят четкие образные представления. Таким образом, в данном случае фактор конкретности и образности определяет доминирующую роль ПП для восприятия этих слов.

Ведущая роль ПП выявляется также для прилагательных, на­зывающих пространственные и временные параметры. Известно, что восприятие пространственных и временных отношений является функцией ПП. В данном случае ведущая роль ПП определяется се­мантическим фактором — референцией соответствующих слов.

Ведущая роль ПП обнаруживается и при опознании глаголов, описывающих телесные восприятия. В этом случае значение ПП опре­деляется семантическим фактором — сенсорностью данных глаголов.

Остановимся на обсуждении еще одного фактора — частотнос­ти слов. Выше отмечалось, что существует мнение о том, что вы­сокочастотные слова легче опознаются ПП [442]. Наши данные о доминирующем значении ЛП для опознания относительных прилага­тельных и глаголов жаргонной группы, которые характеризуются низкой частотностью, казалось бы, подтвержают это положение. Согласуются с этим и результаты опознания квазислов, которые характеризуются нулевой частотностью. Однако абстрактные суще­ствительные, которые по сравнению с конкретными являются го­раздо более высокочастотными (197 и 64 соответственно), тем не менее воспринимаются преимущественно ЛП. А наречия, местоимения и служебные слова, частотность которых самая высокая (973, 470, 290 соответственно), также обрабатываются структурами ЛП. Эти результаты говорят о том, что фактор частотности не имеет абсо­лютного значения для латерализации восприятия слов.

Суммируя представленные данные, можно выделить те факторы, которые определяют преимущественное участие каждого полушария в обработке слов. К ним относятся: осмысленность—бессмысленность, конкретность—абстрактность, знаменательность—служебность, непроизводность—производность, раннее—позднее появление в языке, "правополушарность"—"левополушарность" денотатов.

Первые члены этих оппозиций предполагают преимущественное участие в опознании слов правого полушария, вторые — левого. Таким образом, восприятие слов определяется не принадлежностью к тому или иному лексико-грамматическому классу, а соотношением перечисленных выше факторов. При этом если соответствующий фак­тор характерен для всех слов данного класса, то этот класс $лов в целом опознается тем полушарием, которое заинтересовано в этом факторе. Если же внутри класса выделяются подгруппы, которые отличаются от остальных подгрупп наличием факторов, присущих только им, то особая роль полушарий выявляется исключительно для этой подгруппы слов, а не для класса в целом. Очевидно, что для тех подгрупп слов, для которых преимущественное участие то­го или иного полушария в их опознании не обнаруживается, соот­ношение факторов, тяготеющих к ПП и ЛП, равноценно.

Взаимоотношение факторов, характеризующих слово, в значитель­ной степени зависит от ситуации, в которой оно употребляется. Наши эксперименты позволили выявить степень участия полушарий в опознании изолированных слов, т.е. в ситуации нулевого кон­текста. Значение ЛП и ПП для восприятия этих же слов в структу­ре связного высказывания (т.е. в ином контексте) может быть сов­сем другим. Таким образом, нет строгой привязанности механизмов опознания слов того или иного класса к одному из полушарий; латерализация восприятия слов — явление сложнообусловленное и высоко­динамичное.

Н.Я. БАТОВА

МГУ, факультет психологии. Москва

Отношение знаковой характеристики эмоций к мозгу было пред­метом как психофизиологических, так и нейропсихологических ис­следований.

Психофизиологические исследования показали различное отно­шение левого и правого полушарий к эмоциям разного знака. Так, Ж.С. Даймонд [358] демонстрировал фильмы с различным эмоцио­нальным содержанием, направляя изображение при помощи специаль­ных контактных линз раздельно в правое и левое полушарие. Было обнаружено, что правое полушарие в большей степени связано с оцен­кой непрятного и ужасного, а левое — приятного и смешного. Автор считает, что в норме доминируют оценки левого полушария. В иссле­довании Г.Л. Ахерна и Г.И. Шварца [310] показано, что от эмоцио­нальной окраски задаваемых вопросов зависят латеральные движения глаз, причем положительные эмоции (например, радостное волнение) вызывают больше правых латеральных движений глаз и меньше левых, по сравнению со страхом. При восприятии эмоционально значимых сообщений у испытуемых с преимущественной активацией правого полушария обнаружено негативное отношение к утверждениям, со­держащимся в сообщениях, а у испытуемых с преимущественной ак­тивацией левого полушария — положительное отношение к их содер­жанию. При прослушивании слов нейтрального характера различий в отношениях испытуемых с разной степенью поражения левого и правого полушарий к содержанию сообщений не наблюдалось [337]. Если испытуемым сообщались факты из их жизни, получившие позитив­ную и негативную оценку самих испымуемых в предварительном ис­следовании, то в левом полушарии значительно увеличивается ЭЭГ-активность при позитивном эффекте и уменьшается при негативном. Правое полушарие изменяет свою активность в том же направлении, но гораздо в меньшей степени [398]. При оценке интенсивности эмо­ционального выражения композиций, составленных из одних левых и одних правых половин лица, оказалось, что левосторонние ком­позиции оцениваются как более интенсивные по сравнению с право­сторонними. Предполагается, что контроль над эмоциональным вы­ражением определяется типом эмоций и что правое полушарие управ­ляет негативными, а левое позитивными эмоциями [489].

Е. Страусс [503], предъявляя симультанно тахистоскопически слова с эмоционально-позитивной и негативной окраской и наборы букв в правое и левое визуальные поля, обнаружил, что эмоционально­позитивные слова узнаются более точно, чем негативные, когда по­даются в правое визуальное поле (т.е. в левое полушарие). Однако и негативные слова узнавались лучше при предъявлении в то же полу­шарие, а не в противоположное. Автор делает вывод о том, что левое полушарие играет ведущую роль в процессе обработки вербальной информации, включая и эмоциональные слова. Однако, по другим данным [392], при одновременном предъявлении тахистоскопически эмоционально-негативных слов в правое и левое полуполя для узнава­ния таких слов предпочтительнее оказывается левое визуальное поле (правое полушарие).

Различное отношение левого и правого полушарий к эмоциям раз­ного знака установлено и у больных с локальными поражениями мозга. А.Ф. Векслер [512] установил, что больные с поражением правого полушария хуже запоминают и воспроизводят эмоционально отри­цательный рассказ по сравнению с левосторонними больными. При поражениях или искусственном угнетении правого полушария отме­чается эйфория, склонность к неадекватной шутке, смешливость и т.п., а левого — состояние тревоги, суетливость, ухудшение настроения, депрессия, отчаяние, чувство вины, беспокойство [85, 410 и др.].

Особый раздел изучения мозговой организации знака эмоций сос­тавляет исследование нарушения эмоциональной сферы при поражении лобных отделов левого и правого полушарий. Поражение левой лобной доли нередко сопровождается отрицательными по знаку эмоциональны­ми состояниями, возникающими на фоне лобного синдрома: "эмоцио­нальной тупостью", безразличием, заторможенностью, вялостью, пассивностью, нивелированием высокодифференцированных эмоцио­нальных переживаний, "эмоциональным параличом", а поражение правой лобной доли чаще сопровождается положительными реакциями: спокойствием, благодушием, благодушно-эйфорическим настроением, беспечным отношением к своей болезни и предстоящей операции, анозогнозией и некритичностью [22, 35, 89 и др.].

Одним из способов исследования эмоциональной сферы и ее на­рушений является изучение влияния эмоций на познавательные про­цессы, в частности на процессы запоминания слов, имеющих эмо­циональное содержание, и на анализ особенностей восприятия эмо­ционально значимого материала (эмоционально-выразительных лиц и т.п.).

В литературе неоднократно отмечалось положительное влияние эмоциональной окраски материала на эффективность запоминания и воспроизведения [274, 476 и др.]. Показано, что при непосред­ственном воспроизведении приятного и неприятного материала раз­личия весьма незначительны или равны нулю, однако при отсрочен­ном воспроизведении влияние знака на предпочтение запоминания материала возрастает, причем наблюдается зависимость и от лич­ностных особенностей испытуемых.

Известно, что экспериментальными исследованиями Г. Эббингауза [307] было положено начало представлению о том, что приятное запоминается лучше, чем неприятное. Эта точка зрения нашла широкое распространение благодаря теории 3. Фрейда о вытеснении из памяти неприятных впечатлений [274]. П. Блонский [55] показал обратные результаты. По данным других авторов, не существует какого-либо различия в запоминании приятных и неприятных событий [340].

С открытием феноменов перцептивной защиты и сенсибилизации исследование запоминания позитивного и негативного материала велось с учетом личностных особенностей испытуемого. Было обна­ружено, что чаще забывают слова-табу испытуемые, для которых характерны реакции подавления неприятных стимулов [363]; испы­туемые, избегающие неприятных стимулов, завышают частоту при­ятных слов, а испытуемые с повышенной восприимчивостью к непри­ятным воздействиям завышают частоту неприятных слов [439]; испыту­емые, зависимые от поля, "забывают" материал, сознательная обработ­ка которого эмоционально неприятна [394]. Интересно, что полевая зависимость связывается с недостаточностью функций правого по­лушария [346].

Установлено, что влияние знака эмоций на познание проявляется и в перцептивных процессах. Для того чтобы проследить это влияние, создавались специальные экспериментальные условия в виде неструк­турированности перцептивного материала (с помощью проективных методик); увеличения силы и интенсивности положительной или от­рицательной эмоции. Одна из первых попыток экспериментального изучения этого влияния была предпринята еще в 30-х годах Мерреем [224], показавшим, что в ситуации отрицательного эмоционального состояния оценки лиц по фотографиям также смещались в отрицатель­ную сторону. Позже Я. Рейковский [224] обнаружил, что состояние страха создает тенденцию к отрицательным оценкам незнакомых лиц по сравнению с оценками, которые давались при положительном эмоциональном состоянии.

Эмоциональные состояния влияют не только на восприятие невер­бальных стимулов, но и на понимание вербального материала. Так, было показано [475], что состояние фрустрации способствует появ­лению у испытуемых ошибок восприятия в виде замены "нейтральных" слов, предъявляемых тахистоскопически, словами тревожного содер­жания (таких, как "взрыв", "уничтожение" и т.п.). Сходные данные были получены и другими авторами [473]. С помощью прожективных тестов было установлено, что испытуемые с высоким уровнем тре­вожности более склонны к восприятию элементов угрозы [493].

Имеются единичные работы, посвященные изучению влияния знака эмоций на восприятие у больных с локальными поражениями мозга. Д.В. Ольшанский [206], используя набор эмоционально-выра­зительных лиц, обнаружил, что левосторонние больные менее устой­чиво, чем в норме, узнают положительные эмоции, а правосторонние — отрицательные. С.В. Квасовец [106], используя вариант проективной методики, обнаружил, что при поражении левой лобной доли в ответах больных на различную оценку эмоционального выражения лиц преобла­дают отрицательные эмоции, а при поражении правой — положи­тельные.

Целью нашего исследования было экспериментальное изучение — через познавательные процессы — нарушений эмоций по знаку у боль­ных с поражением лобных долей мозга в зависимости от стороны поражения. Контрольными испытуемыми были здоровые испытуемые и больные с внелобным очагом поражения мозга.

Конкретные задачи исследования состояли в следующем: 1) изу­чение у здоровых испытуемых эффективности запоминания и непос­редственного воспроизведения "эмоциональных" слов в зависимости от их знака; особенностей оценки знака эмоционального состояния, изображенного на картинке; особенностей идентификации своего эмо­ционального состояния по знаку и интенсивности с одним из изобра­женных на картинке; 2) изучение тех же закономерностей у больных с поражением правой и левой лобных долей мозга и у контрольной группы больных с внелобным очагом поражения.

МЕТОДИКА

Для изучения влияния эмоций на процесс запоминания исполь­зовался вербальный материал (сло^а). Оценивалось запоминание шести "эмоциональных" слов, три из которых обозначали положи­тельные эмоции, три — отрицательные, а именно: успех, радость, удивление и страх, тревога, страдание. В группе из десяти слов во­семь были "нейтральными", одно — эмоционально положительное и одно — эмоционально отрицательное. "Эмоциональные" слова всегда стояли на шестом и восьмом месте в ряду из десяти слов. Всего предъ­являлось тридцать слов. В каждой десятке слова были уравнены по количеству букв и частоте встречаемости в русском языке.

Для исследования особенностей восприятия знака эмоций был взят набор из 10 картинок, на которых изображались один или два человека в каком-либо эмоциональном состоянии. Изображенные на картинках эмоции различались по двум параметрам: знаку и интен­сивности выражения, что соответствует известным шкалам О.С. Вул­вортса [71] и Г. Шлосберга [491]. Так, "радость" — положительная эмоция максимальной интенсивности, "удивление" — положительная эмоция средней интенсивности, "страх" — отрицательная эмоция средней интенсивности, а "гнев" — отрицательная эмоция максималь­ной интенсивности. Всего предъявлялось 10 стимулов (по две гра­дации каждого знака).

В эксперименте участвовало 40 здоровых испытуемых в возрасте от 20 до 58 лет со средним и высшим образованием (21 мужчина и 19 142 женщин) и 61 больной, из которых 40 были с поражением лобных долей мозга (18 — с поражением левой лобной доли, 12 — с поражением пра­вой, 10 — с двусторонним поражением лобных долей мозга), 21 — с внелобными и внеполушарными (в области задней черепной ямки) пора­жениями и нелокальными (воспалительными) заболеваниями. У 54 боль­ных диагноз был верифицирован на операции или с помощью ком­пьютерной томографии, у остальных — с помощью ангиографии, пневмографии, вентрикулографии. Все больные были правши, левшество в роду отрицали. Проводились три серии опытов.

В первой серии испытуемому зачитывалось 10 слов с просьбой запомнить и после прочтения повторить все, что он запомнит. Пос­ле этого последовательно, с интервалом приблизительно 30 с, зачи­тывались вторая и третья группа из 10 слов с той же инструкцией. По­рядок предъявления первой и второй десятки менялся от испытуемого к испытуемому. В третьей группе слов менялись местами шестой и восьмой члены ряда.

Во второй серии испытуемому предъявлялся набор из 10 картинок с изображением людей в разных эмоциональных состояниях и давалась инструкция расположить их в ряд от максимально положительного до максимально отрицательного эмоционального состояния изобра­женных лиц. Затем испытуемому предлагалось назвать эмоцию, изоб­раженную на каждой картинке, или описать ситуацию, в которой на­ходится герой.

В третьей серии испытуемому предлагалось выбрать одну или две картинки, которые, по его мнению, больше всего соответствуют его собственному эмоциональному состоянию в данный момент.

Материал обрабатывался следующим образом. В первой серии подсчитывалось общее количество непосредственно воспроизведенных эмоционально положительных и эмоционально отрицательных слов. Считались средние значения и дисперсии воспроизведения позитив­ных и негативных слов. Подсчитывалось количество испытуемых (в процентах), предпочитавших воспроизведение позитивных и негатив­ных слов. Проверялась статистическая значимость разницы воспро­изведения эмоционально положительных и отрицательных слов по критерию Стьюдента

и модифицированному критерию Стьюдента Т = 2(х-у) / (W_x - W_y), где x̅ и y — средние выборок, S²_x и S²_y — дисперсии выборок, a W_x и W_y — размах выборки (20). Определялась разница воспроизведения позитивных и негативных слов для каждого испытуемого. Отсутствие разницы обозначалось 0, преимущественно воспроизведения тех или иных слов — 1.

Во второй серии оценивалось общее количество испытуемых (в процентах), которые поставили каждую картинку на 1 —10 место в ряду "удовольствие—неудовольствие". Проводился качественный анализ интерпретации знака эмоций. Подсчитывалось процентное количество испытуемых, которые интерпретировали и ранжировали положитель­ные эмоции как отрицательные и отрицательные как положительные.

Подсчитывалось общее количество и средние значения ошибок ранжи­рования и интерпретации. Отдельно подсчитывалось количество оши­бок типа "а", когда положительные эмоции ранжируются и интер­претируются как отрицательные, и "б", когда отрицательные эмоции ранжируются и интерпретируются как положительные.

Ошибкой ранжирования—интерпретации знака эмоций считалось такое действие, когда испытуемый ставил положительную эмоцию на место отрицательной эмоции или отрицательную на место поло­жительной эмоции и при этом ошибочно интерпретировал их соот­ветственно как отрицательную или положительную. Ошибкой счита­лось также действие, когда испытуемый хотя и правильно ранжировал, но неправильно интерпретировал знак эмоции.

В третьей серии подсчитывалось процентное количество испы­туемых, которые выбирали а) положительную эмоцию максимальной интенсивности; б) положительную эмоцию средней интенсивности; в) отрицательную эмоцию максимальной интенсивности; г) отрица­тельную эмоцию средней интенсивности. Максимальная интенсивность получала 1 балл, средняя — 0 баллов. Проверялась статистическая значимость корреляционной связи между предпочтением воспроизведе­ния негативных слов, появлением ошибок типа "а" и выбором мак­симально отрицательной эмоции в качестве идентичной своему эмо­циональному состоянию, а также между предпочтением воспроизведе­ния позитивных слов, появлением ошибок типа "б" и выбором мак­симально положительной эмоции в качестве идентичной своему собст­венному эмоциональному состоянию. Применялась формула:

где r — коэффициент корреляции, x_i и y_i, — члены выборок, х и у — сред­ние выборок. Обработка производилась на ЭВМ ЕС-1022.

РЕЗУЛЬТАТЫ

Норма. Первая серия. В целом в группе здоровых испытуемых "эмоциональные" слова лучше воспроизводились, чем неэмоциональ­ные. Так, "эмоциональные" слова, стоящие на шестом и восьмом местах в ряду из десяти слов, т.е. на местах наиболее подверженных действиям про- и ретроактивной интерференции, воспроизводятся лучше, чем многие другие члены ряда, например четвертое и пятое [30]. Различия в воспроизведении позитивных и негативных слов ста­тистически незначимы. В среднем эмоционально положительных слов воспроизведено 1, 3, а эмоционально отрицательных — 1,5 (см. рис. 1, A). Однако часть испытуемых (25%) лучше воспроизводила эмоционально положительные слова, другие (35%) — эмоционально отрицательные.

Вторая серия. Результаты показали, что часть (15%) испытуемых ошибаются в оценке знака эмоций. В среднем было сделано 0,13 ошибок типа "а", когда положительные эмоции ранжируются и интерпрети­руются как отрицательные, и 0,23 ошибок противоположного типа (см. рис. 2, А).

Третья серия. Половина испытуемых идентифицировала свое эмо­циональное состояние с положительными эмоциями средней интен­сивности, 30% — с отрицательными эмоциями тоже средней интен­сивности, 20% выбрало эмоции максимальной интенсивности в ка­честве идентичных своему собственному эмоциональному состоянию, причем 10% — с положительными по знаку, а 10% — с отрицательными (см. рис. 3, А).

Проверка статистической значимости корреляционной связи между предпочтением воспроизведения позитивных и негативных слов и появлением характерных ошибок в знаке эмоций, а также выбором эмоции, максимальной по интенсивности соответствующего знака, показала, что она значима для следующих ситуаций: а) предпочтения воспроизведения позитивных слов и появления ошибочного оцени­вания эмоционально отрицательного состояния как положительного (r = 0,58); б) предпочтения воспроизведения позитивных слов и выбора максимально положительной эмоции в качестве идентичной собствен­ному эмоциональному состоянию (r = 0,34); а также для в) предпочтения воспроизведения негативных слов и появления ошибочного оценивания эмоционально положительных состояний как отрицательных (r = 0,49) и г) предпочтения воспроизведения негативных слов и выбора мак­симально отрицательной эмоции в качестве идентичной своему эмо­циональному состоянию (r = 0,35).

Больные с поражением лобных долей мозга.

Первая серия. В целом эффективность воспроизведения "эмоциональ­ных" слов не отличалась от "нейтральных". "Эмоциональные" слова, стоящие на шестом и восьмом месте, воспроизводились хуже, чем остальные члены ряда [30].

По результатам воспроизведения "эмоциональных" слов в зави­симости от знака, оценки знака эмоционального состояния, изобра­женного на картинке, и идентификации своего эмоционального сос­тояния с одним из изображенных на картинке по знаку и интенсивности все больные разделились на две группы.

Первая группа, включавшая 17 больных с поражением левой лобной доли и 3 больных с двусторонним поражением лобных долей мозга, характеризовалась предпочтительным воспроизведением эмоционально отрицательных слов, ошибочным оцениванием эмоционально поло­жительных состояний как отрицательных и выбором в качестве иден­тичной своему эмоциональному состоянию максимально отрицатель­ной эмоции. Большинство (65%) больных этой группы лучше воспро­изводят негативные слова. Средние данные воспроизведения по группе — 0,6 позитивных и 1,25 негативных слов. Разница статистически зна­чима (α = 0,5%) (см. рис. 1, Б); 60% больных этой группы ошибочно оценивают эмоционально положительные состояния как отрицатель­ные. В среднем по группе сделано 0,6 ошибок ранжирования—ин­терпретации положительных эмоций как отрицательных и 0,3 ошибок противоположного типа. Разница статистически значима (α = 0,5%) (см. рис. 2, Б); 60% больных этой группы идентифицируют свое эмо­циональное состояние с максимально отрицательными эмоциями. Средние данные по группе — 0,6 картинок с максимально отрицательными эмоциями и 0,3 противоположного типа. Разница статистически значима (α = 0,5%) (см. рис. 3, Б).

Вторая группа больных, включавшая 12 больных с поражением правой лобной доли и 8 больных с двусторонним поражением медиобазальных отделов лобных долей, лучше воспроизводила эмоционально положительные слова, ошибочно оценивала эмоционально отрицатель ные состояния как положительные избирала в качестве идентичной своему эмоциональному состоянию максимально положительные эмоции.

Большинство больных этой группы (55%) лучше воспроизводили позитивные слова, чем негативные. Средние данные по группе —1,3 эмоционально положительных и 0,85 эмоционально отрицательных слов. Разница статистически значима (α = 2,5) (см. рис. 1, В). 70% больных ошибались в ранжировании и интерпретации эмоциональных сос­тояний по знаку, оценивая эмоционально отрицательные выражения как положительные. Средние данные по группе — 1,0 ошибок типа "а" и 0,3 типа "б". Разница статистически значима (α = 0,5%) (см. рис. 2, В). Большинство больных (65%) идентифицируют свое эмоциональное состояние с максимально положительными эмоциями. Средние данные по группе — 0,6 максимально положительных эмоций и 0,1 максимально отрицательных. Разница статистически значима (α = 0,05%).

Анализ корреляционных зависимостей показал, что у больных с левосторонним поражением лобных долей мозга имеется корреляция: а) между предпочтением воспроизведения эмоционально отрицательных слов и ошибочным оцениванием эмоционально положительных состояний как отрицательных (r = 0,48); б) между предпочтением воспроизведе­ния эмоционально отрицательных слов и выбором максимально от­рицательной эмоции в качестве идентичной своему эмоциональному состоянию (r = 0,58).

У больных с правосторонним поражением лобных долей мозга обнаружена статистически значимая корреляция: а) между предпоч­тением воспроизведения эмоционально положительных слов и появ­лением ошибок в оценке знака эмоционального состояния типа "б", когда эмоционально отрицательные состояния ранжируются и ин­терпретируются как положительные (r = 0,41); б) между предпочте­нием воспроизведения эмоционально положительных слов и выбором максимально положительной эмоции в качестве идентичной своему эмоциональному состоянию (r = 0,39).

Контрольная группа больных. Результаты, полученные у данной группы, в целом близки к нормальным показателям, однако имеются и некоторые отличия.

Первая серия. Общая продуктивность воспроизведения любых слов (в том числе и "эмоциональных") снижена по сравнению с нор­мой, однако на этом фоне остается преимущество воспроизведения "эмоциональных" слов пред "нейтральными". Воспроизведение "эмо­циональных" слов, стоящих на шестом и восьмом месте в ряду, бы­ло выше, чем воспроизведение других членов ряда [30]. Разница воспро­изведения позитивных и негативных слов не значима. Средние данные воспроизведения по группе — 1,1 позитивных и 1,3 негативных слов (см. рис. 1, 2); 17% испытуемых воспроизводят преимущественно по­зитивные слова и 39% — негативные.

Вторая серия. 22% испытуемых делают ошибки в ранжировании и интерпретации знака эмоционального состояния, изображенного на картинке. Средние данные по группе — 0,13 ошибок типа "а" и 0,27 оши­бок типа "б" (см. рис. 2, Г); различия касаются и ранжирования внутри отрицательных эмоций. Большинство испытуемых ставит шестую картинку (эмоция "печаль") на седьмое место, седьмую — соответственно на восьмое и восьмую — на девятое место в ряду.

Третья серия. В целом результаты резко отличаются от таковых в группе больных с поражением лобных долей мозга и схожи с нормой по интенсивности эмоции, идентифицируемой со своим эмоциональным¹ состоянием, но отличаются по знаку эмоции, выбираемой в качестве идентичной своему состоянию (см. рис. 3, Г); 61% испытуемых иден­тифицируют свое эмоциональное состояние с эмоциями средней ин­тенсивности, причем в отличие от нормы преобладают отрицатель­ные по знаку эмоции (52%). Остальные 39% испытуемых идентифици­ровали свое эмоциональное состояние с эмоциями максимальной ин­тенсивности с преобладанием эмоций отрицательного знака (30%).

ОБСУЖДЕНИЕ

Результаты проведенного исследования показывают, что в нор­ме эмоции оказывают положительное влияние на продуктивность непосредственного воспроизведения слов: "эмоционально" окрашенные слова воспроизводятся лучше, чем "неэмоциональные". Эти данные согласуются с литературными сведениями о предпочтении воспроиз­ведения "эмоциональных" слов перед "нейтральными" [274 и др.]. Объем воспроизведения эмоционально положительных и эмоционально отри­цательных слов в норме приблизительно одинаков. Аналогичные ре­зультаты получены и другими авторами [320, 497, 490 и др.]. Однако небольшая часть испытуемых преимущественно воспроизводит пози­тивные или негативные слова (25 и 35% соответственно).

Изучение особенностей восприятия знака эмоционального состояния, изображенного на картинке, и идентификации своего состояния с од­ним из изображенных на картинке показало, что подавляющее боль­шинство испытуемых (85 и 80%) ранжируют и интерпретируют знак эмоции так же, как и здоровые испытуемые, и идентифицируют свое эмоциональное состояние с изображениями, отражающими умеренные, в основном положительные, эмоциональные состояния. Однако 15 и 20% испытуемых дают иное ранжирование и интерпретацию знака эмоций; они отождествляют свое эмоциональное состояние с мак­симальными по интенсивности эмоциями. Эти данные свидетельст­вуют о достаточной сложности тех явлений, которые обозначаются как эмоциональные состояния.

У здоровых испытуемых механизмы идентификации своего эмо­ционального состояния с одним из изображенных на картинке, ве­роятно, сходны с теми, которые были обнаружены методом Дембо—Рубинштейна при оценке своих способностей ("чуть выше середины") [229].

Наличие у всех групп испытуемых корреляции между предпочте­нием воспроизведения "эмоциональных" слов определенного знака, характерными ошибками в знаке эмоций и выбором эмоций соответст­вующего знака в качестве идентичных своему эмоциональному сос­тоянию свидетельствует о том, что в основе этих явлений лежит об­щий фактор, который проявляется и в мнестических, и в перцептивных процессах.

У больных с поражением лобных долей мозга эмоциональная окраска слов не влияет на продуктивность их воспроизведения по сравнению с неэмоциональными, однако существует определенное предпочтение воспроизведения тех или иных слов в зависимости от их эмоционального знака. В зависимости от стороны поражения боль­ные лучше запоминают и воспроизводят либо негативные, либо по­зитивные слова. Преимущественное воспроизведение негативных слов связано с поражением левой лобной доли, а позитивных — с пора­жением правой. Эти результаты согласуются с данными А.Ф. Векс­лера [512] о худшем непосредственном запоминании и воспроизведе­нии эмоционально отрицательного вербального материала больными с правосторонним поражением коры головного мозга по сравнению с левосторонними больными, а также с данными других авторов [392, 503], обнаруживших лучшее узнавание негативных слов, когда они подаются в левое зрительное поле (т.е. в правое полушарие), и лучшее узнавание позитивных слов, когда они подаются в правое зрительное поле (т.е. в левое полушарие).

В зависимости от стороны поражения больные с поражением лоб­ных долей мозга не только ошибочно оценивают на картинке эмо­ционально положительные состояния как отрицательные или наоборот, но и отождествляют свое эмоциональное состояние с максимально отрицательными эмоциями (левосторонние) или с максимально по­ложительными эмоциями (правосторонние).

Эти результаты согласуются с данными, полученными при иссле­довании особенностей восприятия и оценки эмоционально-вырази­тельных лиц у больных с поражением лобных долей мозга [105 —107, 206, 207].

Результаты контрольной группы больных оказались близкими к нормальным показателям. На фоне общего снижения продуктив­ности воспроизведения любых слов больные обнаружили высокую продуктивность воспроизведения "эмоциональных" слов по сравнению с "неэмоциональными". Восприятие знака эмоциональных состояний также было близко к нормальному. Идентификация своего эмоциональ­ного состояния с одним из изображенных на картинке была сходна с таковой у здоровых испытуемых по интенсивности, но отличалась по знаку, что является, вероятно, адекватным в ситуации болезни.

Таким образом, исследование показало, что методики, направ­ленные на анализ запоминания и воспроизведения "эмоциональных" слов, а также оценки и идентификации эмоциональных состояний по знаку и интенсивности, пригодны для изучения эмоциональной сферы и ее нарушений у больных с поражением лобных долей мозга.

Н.Г. МАНЕЛИС

Институт психологии АН СССР, Москва

Многолетние исследования мозговой организации психических процессов в рамках нейропсихологии привели к представлениям о системном строении и динамической локализации психических функций. Описаны нейропсихологические синдромы, специфичные для поражения различных зон мозга, выделены факторы, лежащие в их основе [154, 157]. Наиболее развиты представления об участии различных корковых зон и роли ряда срединных образований в реализации психических функций [160, 385]. Принцип вертикальной организации функций с необходимостью ставит вопрос относительно специфического участия других подкорковых структур в протекании психических процессов.

К настоящему времени накоплен большой фактический материал относительно участия различных подкорковых структур (в частности, ядер зрительного бугра, базальных ганглиев и др.) в реализации психических процессов. Большинство авторов рассматривает эти обра­зования как обеспечивающие тонус связанных с ними корковых зон. Однако в ряде работ, в частности в работах Н.К. Корсаковой и Л.И. Московичюте, обосновывается предположение относительно спе­цифического вклада этих образований в протекание психических функций [116, 118]. Накоплены факты и относительно латерализации функций на подкорковом уровне. Показано, в частности, что поражение таламических структур левого^ и правого полушарий приводит к различным нарушениям высших психических функций [197]. Так при поражении структур левого зрительного бугра наблюдаются нарушения речи, отсроченного воспроизведения словесного материала и др., тогда как при правостороннем поражении чаще встречаются эмоцио­нально-личностные расстройства, зрительные нарушения, трудности непосредственного воспроизведения материала.

Большие возможности в плане изучения роли глубинных структур мозга предоставляет метод стереотаксических вмешательств на различ­ных подкорковых образованиях, в частности ядрах зрительного бугра, субталамической области и ряде других структур, который применяется при лечении больных с гиперкинезами, болевыми синд­ромами и др.

Разработанные в современной нейропсихологии методы исследо вания позволяют выявить качественную специфику нарушений психи ческих функций, связанную со стороной поражения [118,234,235], а также количественно оценить степень выраженности дефекта, что дает воз­можность сопоставлять результаты исследования до и после опе­рации [127].

Задача настоящей работы заключалась в изучении влияния стерео­таксической деструкции вентро-оральной группы ядер зрительного бугра на состояние мнестических функций. Исследовались различные мнестические процессы, а именно: долговременная память и память на текущие события, непроизвольная и произвольная память. Анализи­ровались объем памяти на разных уровнях семантической органи­зации материала, непосредственное и отсроченное воспроизведение материала.

Степень выраженности дефекта оценивалась в баллах по принятой в нейропсихологии системе оценок [127]: 0 — отсутствие дефекта, 1 — слабо выраженные нарушения, 2 — средняя и 3 — грубая степень проявления мнестических нарушений.

Было обследовано 14 больных до и после стереотаксических вмешательств на вентро-оральной группе ядер зрительного бугра по поводу различных дискинезий. У 8 больных операции проведены на структурах левого полушария, у 6 больных — правого.

Нейропсихологическое исследование больных до операции выявило различные нарушения памяти, проявляющиеся в повышенной тормозимости следов в условиях интерференции, сужении объема, трудностях удержания порядка запоминаемых элементов. Семантическая орга­низация материала в большинстве случаев улучшала запоминание. Нару­шений долговременной памяти, как правило, не встречалось. В ряде случаев имело место снижение памяти на текущие события.

После стереотаксических операций на структурах левого полу­шария наблюдалось два типа изменений мнестических функций. Первый состоял в ухудшении памяти в виде повышенной тормозимости следов в среднем на 1 —1,5 балла (у 6 человек), снижении произвольной памяти на 0,8 балла (у 4 человек). Второй тип изменений заключался в улучшении мнестических функций: удержание порядка запоминаемых элементов улучшилось в среднем на 1 балл (у всех больных), а непроизвольная память в среднем на 1,2 балла (у всех больных). У 5 больных наблюдалось изменение соотношения продук­тивности произвольной и непроизвольной памяти в пользу последней.

После операций на структурах правого полушария также можно было наблюдать два типа изменений. Ухудшение мнестических функций в этом случае выражалось в значительном снижении непроиз­вольной памяти в среднем на 1,5 балла, однако в отличие от первой группы больных увеличения продуктивности произвольной памяти не наблюдалось, хотя она во всех случаях оставалась выше, чем продуктив­ность непроизвольной памяти. Наблюдалось также ухудшение не­посредственного воспроизведения в среднем на 0,5 балла (у 3 больных). Улучшение мнестических функций проявлялось в увеличении объема и снижении тормозимости следов в среднем на 1 балл (у 4 больных).

Анализируя характер изменений мнестических функций при опера­циях на левом и правом полушариях, можно видеть, что воздействие на структуры обоих полушарий ведет не только к ухудшению тех сторон мнестической деятельности, которые связаны с работой данного полушария, но и к улучшению мнестических функций, осуществляемых другим полушарием. Особенно явно этот феномен выражен при воздей­ствии на левое полушарие. Ухудшение произвольной памяти прояв­лялось одновременно с улучшением непроизвольной памяти, усиление тормозимости следов — одновременно с улучшением удержания порядка запоминаемых элементов. Подобную картину можно расцени­вать как проявление реципрокных отношений между полушариями. В меньшей степени эта закономерность наблюдалась при воздействии на правое полушарие. При снижении непроизвольной памяти (эффекл ухудшения функций правого полушария), отчетливого роста продуктив­ности произвольной памяти не наблюдалось, хотя снижение тормо­зимости следов можно объяснить теми же закономерностями реци­прокного взаимодействия полушарий.

Таким образом, исследование мнестических функций у больных, перенесших стереотаксическую операцию на глубинных структурах левого и правого полушария, выявили разнонаправленные изменения памяти, как в сторону улучшения, так и в сторону ухудшения, что указывает на существование реципрокных взаимодействий полушарий головного мозга в обеспечении мнестических функций. По имеющимся наблюдениям можно сделать вывод, что этот эффект (по крайней мере по отношению к слухоречевой памяти) в большей степени выражен при воздействии на левое полушапие

Институт психологии АН СССР, Москва

При изучении проблемы эмоций мы опираемся на принципы, сформулированные А.Р. Лурия, согласно которым исследование моз­говых механизмов психической деятельности возможно только при сопоставлении системной организации структур мозга, каждая из которых выполняет специфическую функцию, с психологической струк­турой той или иной деятельности.

Трудность изучения эмоций заключается в том, что, не являясь деятельностью, они не доступны для исследования с помощью анализа объективного продукта. Эмоции выполняют функцию внутренней регуляции деятельности, непосредственно отражая отношения между мотивами и реализацией, отвечающей этим мотивам деятельности [ 133].

Качественная специфичность эмоций во многом зависит от той потребности, на базе которой они формируются [238, 239]. Вместе с тем существуют характеристики эмоций, определяющиеся самой иерархической организацией деятельности. Эмоциональная реакция имеет две "стороны", два аспекта, составляющие неразрывное един­ство: это аффективный тонус, связанный с комплексом сомато- вегетативных сдвигов, и смысловой аспект, отражающий отношения полученного результата к мотиву деятельности. По словам Ф.В. Вас­сина, «"переживание в отвлечении" от характеризующего его смысла является категорией, подлежащей ведению скорее физиологии, чем психологии» [31, с. 17].

Смысловой аспект во многом определяет такие характеристики эмоций, как субъективная выраженность эмоционального переживания и его регуляцию.

Согласно литературным данным, эмоциональные нарушения при поражении правого полушария выражены значительно ярче и встреча­ются чаще, чем при поражении левого полушария. При поражении правого полушария отмечаются лабильность эмоциональных реакций. неспособность к эмоциональному контролю [27, 34. 382, 513 и др.]. Т.А. Доброхотовой и Н.Н. Брагиной описаны два типа аффективных нарушений, возникающих при поражении правой височной доли. При первом возникают чрезмерные до силе аффекты, при втором — резкое уменьшение или даже выключение аффективного тонуса [89]. При правосторонних поражениях значительно чаще встречаются наряду с эмоциональными пароксизмами вегетативные нарушения [62, 63]. Отмечается отрицательная связь тревожно-фобической депрессии с поражением левой височной доли [64]. При одностороннем интра­каротидном введении амитала натрия наблюдаются депрессивные состояния при выключении левого полушария и эйфория — при вы­ключении правого [122, 466]. При проведении электросудорожной терапии методом унилатеральных припадков показано, что эмоцио­нальные состояния регулируются преимущественно структурами ле­вого полушария, а моторная и сенсорная эмоциональная экспрерсия — структурами правого полушария[28].

Больные с поражением левого полушария отличаются пережива­ниями депрессивного характера: приступами тревоги, беспокойства, страха. При этом усиливается интенсивность отрицательных эмо­циональных переживаний, но не нарушается их адекватность. Наобо­рот, больные с поражениями правого полушария недооценивают тя­жести своего заболевания, для них типичны состояния эйфории, а также явления эмоциональной тупости, безразличия к окружающему [27, 34, 66, 157, 207, 305, 372].

Большую заинтересованность правого полушария в формирова­нии эмоциональных реакций можно сопоставить с его тесными функ­циональными связями с подкорковыми структурами, участвующими в эмоциональном реагировании. Операции на подкорковых структу­рах, связанных с правым полушарием, ведут к нарушениям в эмоцио­нальной сфере, а операции на подкорковых структурах левого полу­шария в меньшей степени влияют на эмоциональную реактивность[197].

Наиболее сложные и тонко организованные формы эмоциональ­ного поведения человека связаны с функциями коры больших полу­шарий головного мозга [11, 63, 154, 217 и др.]. Как доказано много­численными исследованиями, важнейшая роль в функциях планирова­ния, регуляции и контроля деятельности принадлежит лобным долям мозга [151, 153, 155, 161, 280, 281]. При их поражении изменения актив­ности психических процессов наблюдаются, как правило, в сочета­нии с эмоциональными изменениями личности больного в виде эйфо­рии или апатии, недостаточной критики к своему состоянию, исчез­новения состояния беспокойства, фрустрации, нарушения системы от­ношений и т.д. [281]. Эти изменения эмоциональной сферы наиболее от­четливо выражены у больных с поражениями базальных или медио­базальных отделов лобной коры. Ряд авторов считает, что эти на­рушения объясняются тесными связями медиобазальных отделов лоб­ной коры с образованиями лимбической системы [204, 436, 504 и др.].

А.Р. Лурия отмечает, что лобные доли осуществляют не только функцию синтеза внешних раздражителей, подготовки к действию и формирование программы, но и функцию учета эффекта произведен­ного действия и контроля за его успешным протеканием [157J. По сло­вам К. Прибрама, "связь лобной коры с двигательными механизмами, с одной стороны, и с лимбическими образованиями — с другой, пред­полагает участие лобной доли в процессе, посредством которого осу­ществляется связь действия, с одной стороны, с потребностями и эмо­циями — с другой" [217, с. 45].

Таким образом, та роль, которую лобные доли мозга играют в планировании и регуляции целенаправленной деятельности, их тес­ная анатомо-морфологическая связь с образованиями лимбической системы и эмоциональные нарушения, возникающие при поражениях этих отделов, позволяют говорить о том, что регуляторные аспекты эмоциональной реакции обеспечиваются при участии лобных отделов мозга. При этом, по-видимому, левая и правая лобные доли имеют разное функциональное значение. При поражении правой лобной доли наблюдаются дефекты правильного отношения к своему состоянию [155]. Отмечается, что при опухолях медиальных отделов правой лобной доли в первую очередь проявляются нарушения эмоционально­аффективного компонента осознания своего состояния [207, 268].

Т.А. Доброхотова и Н.Н. Брагина, рассматривая нарушения, воз­никающие при поражении лобной доли левого полушария, отмечают, что при этой локализации очага нивелируются или даже исчезают высокодифференцированные эмоциональные переживания. Нарушения эмоциональной сферы, возникающие на фоне аспонтанности, авторы называют "эмоциональным параличом". Такие эмоциональные сдвиги сочетаются со снижением активности личности, целенаправленности, произвольности поведения [89].

Весьма сложен и малоизучен вопрос о мозговых механизмах ре­гуляции аффективного тонуса. Некоторые данные позволяют говорить о том, что важную роль в этих механизмах играют реципрокные от­ношения между лобными отделами и структурами, связанными с эмо­циональной активацией. Так. П.В. Симонов полагает, что в качестве церебрального субстрата воли можно рассматривать систему "фрон­тальная кора — гипоталамус" [240]. С.А. Изюмова и Г.А. Аминев [98], изучая эмоциональную устойчивость, отмечают, что хороший контроль за поведением связан со способностью очень быстро по­давлять"вегетативный взрыв", возникший в эмоциогенныхусловиях. В качестве механизма такого подавления они рассматривают тормоз­ное влияние, которое оказывает лимбическая система на ретикулярную восходящую активацию. Т.А. Доброхотова и Н.Н. Брагина указы­вают, что при поражении левого височного, височно-теменно-затылоч­ного отделов происходит утрата способности произвольно расслаб­ляться или дозировать степень напряжения [89].

Важным методом изучения системной организации мозга явля­ется исследование пространственно-временных соотношений ЭЭГ[139, 140]. Использование биоэлектрических показателей в нейропсихологии позволяет исследовать пространственно-временную организацию моз­говых структур здоровых испытуемых, а затем использовать полу­ченные данные для изучения больных с локальными поражениями мозга [281, 283].

В настоящей работе излагаются результаты экспериментов, целью которых являлось сопоставление таких характеристик эмоции, как субъективная оценка интенсивности эмоционального переживания и регуляции аффективного тонуса, с закономерностями пространст­венной синхронизации ЭЭГ и их изменениями у больных с локальными поражениями мозга. Основываясь на ряде работ, в которых показана функциональная значимость синхронизации формы волн ЭЭГ [12, 21, 241, 281 и др.], мы регистрировали знаковую синхронизацию раздельно для фазы возрастания и фазы убывания волн ЭЭГ.

Методика и результаты. Запись ЭЭГ производилась монополярно в лобных и височных областях обоих полушарий, индифферентные электроды располагались на мочках ушей. ЭЭГ регистрировалась в полосе частот от 8 до 25 Гц Обработка производилась на анало­говой машине МН-10. Биопотенциалы каждого из четырех отведений дифференцировались, а затем подавались на усилитель-ограничи­тель, который формировал импульсы положительной и отрицательной полярности, с длительностью, соответствовавшей длительности фаз возрастания и фаз убывания волн ЭЭГ. Далее импульсы одной поляр­ности подавались на схемы совпадения, на выходе которых возникал импульс с длительностью, равной времени одновременного возраста­ния или убывания волн ЭЭГ по каждой паре каналов. Полученные 12 последовательностей импульсов накапливались с помощью ин­тегратора ИЭГ-01 с эпохой анализа 10 с, а затем выводились на цифропечать. В дальнейшем при изложении результатов мы будем при­держиваться следующей нумерации показателей синхронизации: 1,2 — синхронизация лобных отведений, 3, 4 — левого лобного и левого височного, 5, 6 — левого лобного и правого височного, 7, 8 — правого лобного и левого височного, 9, 10 — правого лобного и правого височ­ного, 11, 12 — синхронизация височных отведений. Нечетные номера — синхронизация по фазе возрастания, четные — по фазе убывания.

Норма. Субъективная оценка эмоции. Первый эксперимент из этой серии проводился по следующей методике. Создавались эмоциогенные ситуации при помощи искусственно организованного успешного и неудачного выполнения задания. В качестве задания использовался счет в уме. Кроме того, испытуемому предъявлялись стимулы с при­ятным и неприятным запахом. По окончании эксперимента испытуемо­му сообщали о цели исследования, просили дать самоотчет и оценить интенсивность эмоциональных переживаний в каждой ситуации по 10-балльной шкале.

В этом эксперименте, кроме ранее перечисленных 12 показателей синхронизации, вычислялись еще 6, отражающих разницу синхрониза­ции по фазе возрастания и фазе убывания:

где (Л) — значение показателя с номером а.

В эксперименте принимало участие 20 здоровых испытуемых.

Коэффициенты корреляции показателей синхронизации с субъек­тивными оценками представлены на табл. 1. Видно, что субъективная оценка отрицательной эмоции, возникающей при неудаче, коррелирует с синхронизацией левого лобного и правого височного отведений (р < 2%) и правого лобного отведения с правым височным (р < 5%).

Одновременное и однонаправленное изменение разности синхро­низации на фазе возрастания и фазе убывания какого-либо отведе­ния со всеми остальными говорит об изменении уровня асимметрии фаз волн в этом отведении. Таким образом, увеличение субъективной оценки отрицательной эмоции коррелирует с уменьшением уровня асимметрии в левом лобном отведении, т.е. со снижением функцио­нального состояния этой области [77].

В ситуациях положительной эмоции и воздействия приятного за­паха значимых корреляций не обнаружено. При действии отрицатель­ного запаха субъективные оценки отрицательно коррелируют(р< 0,1 %) с разностью синхронизации по фазе возрастания и фазе убывания в височных отведениях. Такого же рода корреляция (р < 2%) имеет место и при эмоции неуспеха.

В следующем эксперименте изучалась пространственная синхро­низация ЭЭГ при оценке интенсивности болевого раздражителя [106]. Болевое ощущение у испытуемых вызывалось с помощью электрокожного раздражителя. Перед началом эксперимента определялся болевой порог, и стимул, превышавший этот порог, принимался за эталон­ный. Испытуемому сообщалось, что в процессе эксперимента будут предъявляться стимулы немного меньшие, равные эталону и немного большие. Задачей испытуемого являлось определение стимула (мень­ший, равный или больший эталона). На самом деле интенсивность всех стимулов была равна эталонной. Оценки испытуемых сопостав­лялись с изменениями синхронизации. Было показано, что у большинства испытуемых переоценка стимула достоверно сочеталась с увеличением синхронизации лобных отведений с правым височным.

Наконец, последний эксперимент этой серии заключался в сопостав­лении фоновых значений показателей синхронизации с данными, по­лученными на основании проективной методики, использующей оценку эмоционального выражения лица на фотографии [105]. В этой методике испытуемый характеризует состояние изображенного на фотографии человека, используя фиксированный набор наименований эмоций. Ранее было показано, что наименования эмоций объединялись в группы, характеризующие эмоциональное состояние испытуемого. В табл. 2 представлены коэффициенты корреляции ответов испытуемых, сум­мированных по параметрам, входящим в одну группу, с фоновыми значениями показателей синхронизации. В эксперименте приняли участие 21 здоровый испытуемый.

Полученные результаты показывают, что повышение синхрониза­ции лобных отведений с правым височным значимо коррелирует (р < 1%) с увеличением в ответах испытуемых отрицательных эмо­ций, а уменьшение синхронизации правого лобного отведения с пра­вым височным коррелирует (р < 1%) с увеличением в ответах поло­жительных эмоций.

Таким образом, результаты, полученные во всех описанных экспе­риментах, позволяют говорить о том, что субъективная оценка от­рицательной эмоции коррелирует с синхронизацией лобных отведе­ний с правым височным.

Регуляция отрицательных эмоций. В первом эксперименте этой серии изучались изменения пространственной синхронизации при волевом усилии. Использовалась ситуация локальной мышечной нагрузки при статическом режиме работы. Испытуемому давалась инструкция сжать динамометр со средней силой и держать его в на­жатом состоянии (первая ситуация). Показатели силы сжатия отра­жались на специальном приборе, находящемся перед экспериментато­ром. При уменьшении силы сжатия более чем на 50% испытуемому давалась дополнительная инструкция сжать сильнее и держать, пока возможно (вторая ситуация). Испытуемые выполняли задания правой и левой рукой (соответственно ситуации П1, П2, Л1, Л2). В экспери­менте участвовало 20 испытуемых.

Подсчитывалось количество случаев увеличения и уменьшения синхронизации относительно фона по каждому параметру во всех ситуациях. Показано, что во всех экспериментальных ситуациях до­стоверно увеличивается синхронизация лобных отведений. В ситуациях "сверхусилия" (П2 и Л2) увеличивается синхронизация правого лоб­ного и левого височного отведений.

Другой эксперимент в этой серии проводился по следующей ме­тодике. Определялось время сенсомоторной реакции испытуемого на звуковой сигнал. Ответом являлось одновременное нажатие обеими руками на кнопки.

За 10 с до сигнального стимула подавался пре­дупреждающий звуковой сигнал. В момент нажатия на кнопки испы­туемый получал удар током, интенсивность которого превышала бо­левой порог. Вычислялась связь (критерий χ²) величины рассогла­сования показателей скорости нажатия на кнопки левой и правой рукой со значениями показателей синхронизации в интервале между преду­преждающим и сигнальным стимулами. В соответствии с работами А.Р. Лурия с использованием сопряженной моторной реакции [153] различие в скорости нажатия левой и правой руками расценивалось как показатель эмоциональной напряженности. Было обнаружено, что у большинства испытуемых увеличение синхронизации правого лоб­ного и левого височного отведений достоверно сочетается с умень­шением рассогласования в скорости нажатия двух рук. Более того, испытуемые, характеризующиеся высоким уровнем такой связи, имеют высокие значения по фактору эмоционального самоконтроля личност­ного опросника Кэттела (критерий χ², р < 0,1%).

Полученные результаты позволяют говорить о том, что синхро­низация лобных отведений с левым височным коррелирует с регуля­цией эмоциональной реакции.

В первом из экспериментов этой серии вычислялись коэффици­енты корреляции между факторами личностного опросника Кэттела и показателями синхронизации. Результаты для фактора экстравер­сии приведены в табл. 3. Следует иметь в виду, что в фоне мы имеем дело с абсолютными значениями показателей, а в эксперимен­тальных ситуациях — с их изменениями относительно фона.

Можно видеть, что в фоне фактор экстраверсии отрицательно коррелирует с синхронизацией правого лобного и левого височного отведений (т.е. в фоне у интравертов этот показатель повышен), тогда как в экспериментальных ситуациях и особенно в ситуациях "сверхусилия" приращение этого показателя больше у экстравер­тов. Те же данные имели место и при сопоставлении показателей синхронизации с результатами проективной методики (см. табл. 2): увеличение синхронизации правого лобного и левого височного от­ведений достоверно коррелировало (р < 0,1%) с уменьшением в ответах испытуемых таких наименований, как "внимание" и "удив­ление", отражающих состояния направленности вовне.

Больные с локальными поражениями мозга. Было обследовано 40 больных с поражениями лобных и височных отделов мозга. Сос­тавлялись признаки локализации, а также такие характеристики психического статуса, как эйфория и некритичность. Для каждого больного каждый признак локализации получал значение 1, если имелось поражение данной области, и 0 — в противном случае. Показатели синхронизации также разбивались на две градации. Вы­числялись коэффициенты сопряженности признаков локализации и психического статуса с показателями синхронизации в фоне и в экспериментальных ситуациях, аналогичных некоторым из описанных ранее, а именно при эмоциях, возникающих в случае удачного и неудачного выполнения задания, а также в ситуациях, требующих волевого усилия при сжатии динамометра.

В ситуации неудачного выполнения задания у больных с пора­жением правой лобной области (ее медиобазальных отделов) проис­ходит уменьшение синхронизации левого лобного и правого височ­ного отведений по фазе убывания. Но этот показатель связан с субъективной оценкой интенсивности эмоциональной реакции, что было показано при аналогичном исследовании на здоровых испытуемых (табл. 1).

Уменьшение этого же показателя наблюдалось и у некритичных больных. Таким образом, можно говорить о том, что у больных с поражением правой лобной доли имеет место ослабление субъективной реакции на неудачу и что это связано со снижением критичности, понимаемой как неосознание своего состояния. Этот результат согласуется с известными в нейропсихологии данными о том, что у больных с поражением правой лобной доли часто отсут­ствует или снижена отрицательная эмоциональная реакция на неуда­чу [155, 157].

Во многих работах отмечались сдвиги настроения в отрица­тельную сторону, связанные с поражением или функциональным выклю­чением левого полушария, и в положительную — при поражении право­го полушария [27, 34, 86, 88, 130, 157, 305 и др.]. В нашей работе при обследовании больных с помощью методики на оцен­ку выражения лиц были получены сходные результаты (см. табл. 4). Как известно, существует тесная связь эйфории, возникающей при поражениях правого полушария, с недооценкой своей болезни, ха­рактерной при правосторонних очагах [86, 89, 130 и др.].

В нашем эксперименте при изучении связи фоновых значений показателей синхронизации с признаками локализации обнаружено, что при поражении левого полушария синхронизация правого лобно­го и левого височного отведений увеличивается (р < 1%), а при поражении правого — уменьшается. Синхронизация левого лобного и правого височного отведений уменьшается при поражении правой лобной доли и у больных со сниженной критичностью. Эти же пока­затели синхронизации, как установлено в экспериментах со здоровыми испытуемыми, коррелируют с субъективной оценкой эмоции.

Таким образом, полученные при обследовании больных резуль­таты позволяют говорить о том, что одним из основных факторов, определяющим особенности формирования эмоциональной реакции, является нарушение механизмов субъективной оценки эмоциональ­ных переживаний, что сочетается со снижением критичности.

Выводы.

Б.А. МАРШИНИН

Институт психологии АН СССР. Москва

Системный подход позволяет наиболее адекватно приблизиться к пониманию психических явлений [11, 134, 144, 145, 154 и др.]. Как известно, при рассмотрении системы необходимо прежде всего вы­делить системообразующий фактор. Системообразующим фактором каждого действия является его цель [11], поэтому при системном изучении произвольных движений и действий необходимо, чтобы их выполнение было сознательной целью целостного поведенческого акта.

В качестве объекта психофизиологического изучения, доступного как психологическому анализу, так и точной регистрации, был выбран произвольный двигательный акт, а в качестве его фи­зиологических показателей — усредненные, связанные с движением потенциалы мозга (СДПМ), а также показатели электромиограммы, механограммы и электроокулограммы. Современные нейропсихологи­ческие данные свидетельствуют о дифференцированном вкладе от­дельных областей мозга в выполнение произвольных движений и действий [154, 157, 246, 383 и др.]. Специальный интерес представ­ляет изучение межполушарных отношений в системных процессах обеспечения произвольной двигательной активности.

Целью и основной задачей настоящей работы было сравнение биоэлектрической активности левого и правого полушарий мозга при произвольных движениях в норме и у больных с локальными по­ражениями мозга.

Методика. В работе изучались психофизические показатели произ­вольных движений нажимания большим пальцем правой и левой руки на рычаг динамометра и написания букв ("о" и "н"). Исследовались 16 здоровых испытуемых (в возрасте 20—35 лет, правши) и 31 боль­ной с локальными поражениями передних и центральных отделов больших полушарий.

Испытуемый находился в затемненной экспериментальной каме­ре и по инструкции быстро нажимал большим пальцем правой, а за­тем левой руки на рычаг динамометра (усилие 2 кг) или писал (правой рукой) буквы "о" и "н" (эксперимент 1). Регистрировались ЭМГ и механограмма движения. Одновременно регистрировалась ЭЭГ премоторных областей левого и правого полушарий (отведения Fj и Ft по Международной системе 10—20) монополярно (а также в об­ласти С₂). Запись производилась на бумажной ленте и магнитной пленке при помощи 10-канального энцефалографа "Альвар" (при по­стоянной времени 0,7 с; верхняя граница полосы пропускания уси­лителей — 30 Гц). Усреднение потенциалов производилось с маг­нитной пленки при помощи накопителя "Мнемограф". Для усредне­ния (по 200 реализаций в серии) отбиралось 30—50 отрезков ЭЭГ по 1000 мс (при среднем времени движения нажимания на рычаг 200±20 мс, времени движения написания буквы "о" 300±20 мс, а буквы "н" 400±20 мс). Референтной точкой для усреднения служил момент начала движения по механограмме. Использовался прием прямого и обратного проигрывания магнитной пленки. Полученные усредненные СДПМ по каждому испытуемому записывались на магнит­ную пленку и затем усреднялись по группе испытуемых. Межиндиви­дуальный разброс показателей учитывался путем вычисления дис­персий и среднеквадратичных отклонений амплитуд основных компо­нентов СДПМ, усредненных по каждому испытуемому.

Анализировались среднегрупповые СДПМ (по 16 здоровым испы­туемым) в каждом отведении. Проводилось сопоставление амплитуд­ных показателей отдельных компонентов среднегрупповых потенциа­лов между отведениями при выполнении одной и той же задачи. До­стоверность результатов определялась по критерию для проверки гипотез о средних значениях нормальных распределений с извест­ными дисперсиями [20] при уровне статистической значимости 95%, но в ряде случаев она была значительно выше.

Во втором эксперименте произвольные движения изучались при помощи метода СДПМ у 31 больного с локальными поражениями голов­ного мозга. Из них у 11 больных очаг располагался в лобных до­лях мозга, у 14 больных — в заднелобно-теменной, у 6 — в теменной области. У 17 больных очаг был в правом полушарии, а у 14 — в левом. У большинства больных (22 человека) локализация патологи­ческого процесса была уточнена на операции. У остальных — с по­мощью диагностических обследований: компьютерной томографии, ан­гиографии, пневмографии, а также ЭЭГ.

Больные были в относительно хорошем общем состоянии, в сознании, ориентированы в месте и во времени. У всех больных на­блюдались отчетливо выраженные двигательные нарушения в соот­ветствии с наблюдающимися у них нейропсихологическими синдрома­ми. Условия и методические приемы во втором эксперименте были такими же, как и при регистрации СДПМ здоровых испытуемых. Одна­ко вследствие двигательных нарушений временные параметры выпол­нения экспериментальных двигательных задач оказались различны­ми для разных больных. Это исключило возможность получения сред­негрупповых СДПМ. Дальнейший анализ индивидуальных результатов (полученных по каждому больному после сравнения со среднегруп­повой нормой) проводился с помощью статистического критерия χ². Был проведен покомпонентный анализ амплитудных значений потенциа­лов в каждом отведении и в каждой экспериментальной ситуации с учетом локализации очага поражения.

Результаты. В каждом из 12 полученных в первом эксперимен­те среднегрупповых СДПМ выделяются шесть основных компонентов (рис. 1): Н1, П1, Н2, П2, Н3, П3. В литературе [427, 508] данные ком­поненты получили следующие определения: Н1 — потенциал готовнос­ти; П1 — преддвигательная позитивность; Н2 — моторный потенциал; П2 — позитивность, развивающаяся в процессе реализации движения; Н3 — медленный последвигательный негативный потенциал; П3 — последвигательная позитивность. Средние амплитудные значения от пика до пика по всем потенциалам и их вариативность (о) пред­ставлены в табл. 1.

У здоровых испытуемых в среднегрупповых СДПМ при нажима­нии большим пальцем правой руки амплитуда от пика до пика по­зитивного компонента Н2П2, а также негативного компонента П2НЗ была больше в левой премоторной области (Н2П2: А = 19 мкВ, σ = = 4,4 мкВ; П2НЗ: А = 25 мкВ, σ = 4,2 мкВ), чем в правой (Н2П2: А = 10 мкВ, σ = 4,0 мкВ; П2НЗ: А = 16 мкВ, σ = 4,1 мкВ). При нажимании большим пальцем левой руки межполушарные различия среднегрупповых СДПМ в характеристиках данных потен­циалов отсутствовали.

В среднегрупповых СДПМ при написании букв (как "о", так и "н") амплитуда от пика компонента П2НЗ была больше в ле­вой премоторной области (для "о": А = 22 мкВ, σ = 4,7 мкВ; для "н": А = 19 мкВ; σ = 4,9 мкВ), чем в правой (для "о": А = = 9 мкВ, σ = 4,5 мкВ; для "н": А = 8 мкВ, σ = 3,4 мкВ).

У больных с локальными поражениями мозга в целом было по­лучено 288 усредненных СДПМ (для некоторых больных из-за дви­гательных нарушений оказалось недоступным выполнение некоторых экспериментальных задач, особенно связанных с написанием букв). Сравнение полученных усредненных СДПМ со среднегрупповыми СДПМ здоровых испытуемых показало, что 124 из 288 усредненных СДПМ не имеют компонентов, достоверно отличающихся от нормы. В остальных 164 записях СДПМ имеется один или несколько компо­нентов, значимо отличающихся от нормы (рис. 2).

Анализ межполушарной асимметрии потенциалов показал сле­дующее. При поражении левого полушария отклонения формы потен­циала от нормы наблюдались в 90 СДПМ, а без отклонений от нормы было лишь 36 СДПМ. При поражении правого полушария СДПМ с от­клонениями от нормы было 74, а без отклонений от нормы — 88. Матрица сопряженности 2x2 в этом случае имеет следующий вид (см. табл. 2).

Подсчитанное по соответствующей формуле значение χ² для этих данных равно 19,22, что больше граничного значения 10,83 (для χ² с одной степенью свободы при р < 0,001). Таким образом, фактыпозволяют утверждать, что нарушения формы волн СДПМ досто­верно чаще вызываются поражением передних и центральных отделов левого полушария, чем правого.

Обсуждение результатов. Между среднегрупповыми СДПМ, заре­гистрированными в каждой из исследуемых областей мозга при выпол­нении одной и той же задачи, наблюдается значительное сходство. Это свидетельствует о тесном взаимодействии исследуемых облас­тей мозга в процессе обеспечения целостных произвольных двига­тельных актов.

Анализ различий СДПМ показывает, что при действии правой рукой (как при нажимании большим пальцем, так и при написании букв "о" и "н") амплитуда от пика до пика негативной фазы П2Н3 среднегрупповых СДПМ (а при нажимании большим пальцем правой руки также и позитивной фазы Н2П2) больше в левой премоторной области, чем в правой. Этот факт, видимо, связан не только с тем, что, как известно, левое полушарие является зоной первич­ных проекций для правой руки, так как при нажимании большим паль­цем левой руки межполушарные различия в характеристиках данных потенциалов отсутствуют, хотя, как известно, для левой руки пра­вое полушарие является зоной первичных проекций.

В литературе имеется целый ряд данных о левостороннем до­минировании (т.е. о преимуществе левого полушария по показате­лям биоэлектрической активности мозга) при произвольной двигатель­ной активности у правшей. У квалифицированных акробатов при выполнении сложных вращательных упражнений (сальто) и у тяже­лоатлетов при толчке штанги наблюдается увеличение пространст­венных корреляций биопотенциалов в левом полушарии [212].

Спе­цифические "меченые ритмы" у хорошо тренированных бегунов в ра­бочий период обнаруживаются в основном в ЭЭГ левого полушария [246]. У тяжелоатлетов статическое усилие увеличивало синхро­низацию между моторными, лобными и нижнетеменными отделами пре­имущественно в левом полушарии [263]. У детей во время выпол­нения произвольных движений наибольшее число корреляций биопо­тенциалов имеют отделы моторной коры левого полушария [286, 287]. При симультанных билатеральных сгибаниях пальцев рук мо­торный потенциал в СДПМ более выражен в области моторной коры левого доминантного полушария по сравнению с правым [424, 425].

Однако в литературе имеются данные о контралатеральном до­минировании в зоне первичных проекций действующей руки. Причем для СДПМ эти данные касаются только одного компонента — потен­циала готовности. При сжатии динамометра с заранее заданным усилием правой или левой рукой потенциалы готовности, регистри­руемые в правой и левой сенсомоторных зонах, были большими по амплитуде в контралатеральном реагирующей руке полушарии [426]. Большая амплитуда потенциала готовности в полушарии, контрала­теральном выполняющей действие руке, зарегистрирована и при на­жатии на кнопку [319].

Таким образом, на основании показателей биоэлектрической активности мозга здоровых испытуемых можно говорить о большем участии левого полушария в обеспечении выполнения сложных про­извольных движений как правой, так и левой рукой.

При исследовании больных (во втором эксперименте) получены данные о том, что патологические отклонения в форме волн СДПМ достоверно чаще вызываются поражением передних и центральных от­делов левого полушария, чем правого. Этот результат согласуется с результатами первого эксперимента со здоровыми испытуемыми, а также с известными нейропсихологическими данными [154, 157 и др.] о том, что при поражении премоторной зоны левого (для правши) полушария двигательные нарушения часто проявляются в работе обе­их рук, тогда как при поражении правой премоторной области наб­людаются только контралатеральные двигательные нарушения.

О конкретных физиологических механизмах такого левополу­шарного преимущества говорить пока преждевременно. Решение этой проблемы связано с изучением физиологических механизмов процес­сов принятия решения, инициации, запуска движения, т.е. органи­зации целенаправленной, четко скоординированной команды к ис­полнительным устройствам [32]. По-видимому, левое полушарие, "речевое", доминантное (у правшей), играет в этих процессах су­щественную роль.

Выводы. В работе получены данные о дифференцированном вкладе левого и правого полушарий мозга в организацию произвольного двигательного акта. По амплитудным показателям отдельных компо­нентов СДПМ (Н2П2 — позитивность, развивающаяся в процессе реализации движения, и П2НЗ — медленный последвигательный не­гативный потенциал) выявлена межполушарная асимметрия и преиму­щество в биоэлектрической активности левого полушария при обес­печении выполнения произвольных движений.

Об этом же свидетельствуют и данные, полученные у больных с поражением заднелобных и теменных отделов мозга, а именно: отклонения от нормы в форме волн СДПМ значительно чаще свя­заны с поражением левого, а не правого полушария мозга.

А.Д. ВЛАДИМИРОВ, Т.В. ТИМОФЕЕВА

Институт психологии АН СССР, Москва

Известно, что показатели времени реакции (ВР) на разные стимулы могут быть использованы для оценки функциональной асим­метрии мозга, роли левого и правого полушарий в восприятии сти­мула и организации движений.

Многими авторами показано, что у здоровых испытуемых ВР зависит от доминантности полушария. У правшей ВР правой рукой меньше, чем левой [125, 193, 328, 400 и др.]. У левшей имеется об­ратное соотношение, причем у них эта асимметрия выражена более отчетливо [479]. Однако некоторые авторы, оценивая ВР на раз­личные стимулы, отрицают наличие асимметрии [143 и др.] или на­ходят, что эти различия незначительны [237]. Установлено, что время простой двигательной реакции (ВПР) на одиночный стимул в меньшей степени отражает функциональную асимметрию полушарий мозга, чем время реакции выбора (ВРВ) на два (или больше) сти­мула одной модальности [129, 328, 329].

Произвольная двигательная реакция выбора представляет со­бой сложную систему, состоящую из нескольких фаз: фазы восприя­тия стимула, оценки его значимости, принятия решения, организа­ции моторного ответа и фазы контроля за правильностью реакции. Поэтому ВРВ может быть использовано для оценки как сенсорных (перцептивных), так и моторных (исполнительных) компонетов этой системы.

При изучении ВР у больных с очаговыми поражениями головного мозга было установлено, что показатели ВР отражают патологию не только "больного" полушария в целом, но и измененное функци­ональное состояние "больной" анализаторной системы [51, 54, 129, 477 и др.]. У больных с локальными поражениями головного мозга на фоне общего увеличения ВР по сравнению со здоровыми испытуе­мыми ВР обнаруживает четкую асимметрию: при ответе рукой, контра­латеральной очагу поражения, этот показатель достоверно больше, причем ВР на звуковой стимул — при поражении височной области мозга — превышает ВР на световой стимул: при поражении теменно­затылочных отделов мозга наблюдается обратное соотношие. Таким образом, показатели ВР характеризуют состояние анализаторных систем как в норме, так и при очаговых поражениях головного мозга.

Согласно общепринятым представлениям относительно функцио­нальной асимметрии больших полушарий головного мозга, переработ­ка вербально-логической информации (у правшей) осуществляется преимущественно левым полушарием, а невербальной, наглядно-об­разной — правым [113, 387 и др.]. Однако можно думать, что и пе­реработка непосредственной невербальной информации (зрительной и слуховой) также осуществляется левым и правым полушариями мозга различным образом. Показано, что музыкальные стимулы (т.е. комплексные сигналы, различающиеся по высоте, длительности, тем­бру, громкости) лучше воспринимаются правым, доминантным полуша­рием головного мозга. ВР на музыкальные стимулы, подаваемые в левое ухо (т.е. преимущественно в правое полушарие), меньше, чем ВР на стимулы, подаваемые в правое ухо. При предъявлении рече­вых стимулов наблюдались противоположные результаты [414]. Сход­ные данные были получены и при сравнении тональных и вербальных стимулов [481]. По данным А.Р. Путконен и П. Хейскари [477], при поражении правого полушария мозга ВПР на простые звуковые сти­мулы увеличивается не только на контралатеральной, но и на ипсилатеральной поражению стороне (в отличие от левосторонних поражений), что указывает на преимущественное отношение право­го полушария головного мозга к оценке невербальных звуковых стимулов.

Менее изучен вопрос о латеральной специфике восприятия све­товых стимулов. Однако известно, что при монокулярной стиму­ляции ВР левой и правой рукой не различаются, но при использо­вании более сложного показателя — ВРВ — наблюдается асимметрия: более короткие значения ВРВ отмечаются при осуществлении реак­ции левым полушарием и ответе правой рукой [329]. По другим данным, при оценке ВПР на световой стимул у больных с локаль­ными поражениями правого или левого полушария преимущественное отношение к переработке невербальной световой информации имеет правое полушарие головного мозга [477].

Таким образом, вопрос о латеральной специфике переработки невербальной информации достаточно сложен. Можно думать, что при использовании показателей ВР на результаты исследования влияет не только модальность стимулов, но и сложность сенсомо­торной реакции (ВПР или ВРВ). Более точно отражают характер по­лушарной асимметрии более сложные по психологической структуре реакции выбора.

В настоящей работе для изучения модальной — зрительной и слуховой — специфичности больших полушарий использовались пока­затели ВРВ. Работа проводилась на больных с локальными пораже­ниями задних отделов головного мозга. Были исследованы больные со следующей локализацией поражения: 11 — с поражением височных (6 левого и 5 правого полушария), 13 — височно-теменных (7 ле­вого и 6 правого полушарий) и 7 теменно-затылочных (3 левого и 4 правого полушарий) отделов мозга. Все больные были правшами (31 человек).

Методика. Измерялось время реакции выбора (ВРВ) на простые зрительные и слуховые стимулы, предъявляемые латерально.

Зрительные стимулы (светодиоды красного свечения) предъяв­лялись латерально слева или справа на 7 градусов от центра взо­ра (испытуемый фиксировал взор на световом стимуле, расположен­ном в центре периметра), в случайном порядке, с равной вероятно­стью. Испытуемый должен был максимально быстро реагировать соот­ветствующей рукой (на левый стимул левой рукой, на правый — правой).

При исследовании ВРВ на слуховые стимулы звук интенсивно­стью 70 дБ, частотой 500 Гц подавался также в случайном порядке и с равной вероятностью в левое или в правое ухо через динамиче­ские телефоны ("ТД-6"). Испытуемый должен был как можно быстрее реагировать соответственно левой или правой рукой.

Таким образом, как на зрительные, так и на слуховые стиму­лы сенсомоторная реакция осуществлялась преимущественно в одном полушарии.

Измерялись 30 правильных ответов как левой, так и правой рукой (30 ВРВ на левый и 30 ВРВ на правый и по столько же — на слуховой стимулы). Иными словами, у больных — в зависимости от локализации поражения — сенсомоторная реакция осуществлялась только "больным" или только "здоровым" полушарием. Время реак­ции измерялось электронным миллисекундомером с точностью до 0,1 мс. Усреднялись данные по каждой группе больных (6 групп: по 3 локализации в каждом полушарии). Сравнивались между собой данные ВРВ при осуществлении реакции как "здоровым", так и "больным" полушарием у больных с одинаковой локализацией очага поражения в разных полушариях мозга. Для оценки асимметрии ВРВ вычислялось процентное отношение усредненных данных в каждой паре сравниваемых значений ВРВ.

За 100% принималось меньшее среднее значение ВРВ в сравниваемой паре. Таким образом, срав­нивалась степень превышения одного усредненного ВРВ другим. Этот показатель был обозначен как "коэффициент асимметрии" (К_а) и вычислялся по формуле:

где ВРВб — большее среднее ВРВ, а ВРВм — меньшее (в мс).

Оценивался также разброс показателей ВРВ (стандартное от­клонение).

Результаты и их обсуждение. Анализ ВРВ на зрительные и слуховые стимулы, подаваемые в "здоровое" и в "больное" полуша­рие, выявил следующие модальные особенности работы левого и правого полушарий мозга.

Обнаружено, что средние ВРВ на зрительные и слуховые сиг­налы, подаваемые как в "больное", так и в "здоровое" полушарие, у всех исследованных больных были больше, чем у здоровых испы­туемых (см. табл. 1). Средние значения ВРВ на свет у больных находились в пределах от 255,0 до 642,5 мс (разброс от ±45,1 до ±259,2 мс); на звук — в пределах от 269,2 до 663,6 мс (разброс от ±50,1 до ±192,0 мс). У здоровых испытуемых средние ВРВ на свет составили 238,0 мс при предъявлении стимула в левое полу­шарие и 248,6 мс — в правое (разброс: ±56 мс и ±64,0 мс со­ответственно). Средние ВРВ на звук у нормы были равны 239,3 мс при предъявлении стимула в левое полушарие и 249,6 мс — в пра­вое (при разбросе ±39,8 мс и ±51,0 мс соответственно).

Таким образом, у исследованных больных с поражениями зад­них отделов больших полушарий мозга наблюдалось значительное увеличение ВРВ на любой по модальности стимул, предъявляемый как в "больное", так и в "здоровое" полушарие, и одновременно увеличение разброса значений ВРВ по сравнению с нормой, что так­же является показателем патологического состояния мозга [148]. Факт увеличения ВРВ у больных с локальными поражениями голов­ного мозга отмечался рядом авторов [53, 54, 129 и др.] и рас­ценивался как показатель снижения функционального состояния.

На фоне общего увеличения средних значений ВРВ можно отме­тить зависимость величины ВРВ от локализации поражения мозга (см. табл. 1). У больных с поражением задних (теменных) отде­лов мозга средние значения ВРВ на свет, подаваемый как в "боль­ное", так и в "здоровое" полушарие, были больше, чем у больных с поражением височных и височно-теменных отделов мозга. Однако у последней категории больных преобладали средние значения ВРВ на звук, подаваемый и в "больное", и в "здоровое" полушарие. Дан­ная закономерность наблюдалась как при левостороннем, так и при правостороннем поражении и свидетельствовала об отражении в по­казателях ВРВ модальной специфичности стимула. Сходные данные отмечали и другие авторы [52—54, 129, 477 и др.]. Можно ду­мать, что показатели ВРВ характеризуют не только общее изме­нение функционального состояния мозга как целого, т.е. общие затруднения в переработке информации, но и изменения функцио­нального состояния в "больной" анализаторной системе и их влия­ние на "здоровую".

Анализ материала свидетельствует далее, что и левое и пра­вое полушария мозга по разному связаны с переработкой относи­тельно простой невербальной зрительной и слуховой информации.

Как можно видеть из табл. 2, в которой представлены зна­чения коэффициентов асимметрии (К_а), в "больном" и "здоровом" полушариях при действии света все значения К_а положительны при предъявлении стимула как в "больное", так и в "здоровое" полу­шария. Положительные значения К_а наблюдаются у всех групп боль­ных, но величина асимметрии в целом больше при поражении зад­них, теменных отделов мозга по сравнению с больными с поражени­ями передних, височных отделов. Положительные значения К_а озна­чают преобладание средних значений ВРВ правой руки над ВРВ ле­вой, т.е. левосторонний характер асимметрии полушарий.

При действии звука наблюдается иная картина. При предъявле­нии звукового стимула в "больное" или в "здоровое" полушарие у всех больных, независимо от локализации поражения, К_а были от­рицательными, т.е. у них отмечался правосторонний характер асим­метрии. Величина К_а также была связана с локализацией поражения внутри правого полушария.

Противоположный характер асимметрии ВРВ при действии световых и звуковых стимулов, предъявляемых как в "больное", так и в "здоровое" полушарие, указывает на модальные характеристики латеральной асимметрии. В пользу такой трактовки данных служит работа Е. Бизиака с соавторами [329], показавшая, что ВРВ при осуществлении сенсомоторной реакции на световой стимул левым или правым полушарием обнаруживает асимметрию: более короткие значения ВРВ наблюдаются при ответах правой рукой, т.е. при ре­ализации реакции структурами левого полушария.

Еще И.П. Павлов отмечал, что в патологии обнаруживается то, что скрыто в норме. В настоящем исследовании тенденция, наблюда­емая у здоровых испытуемых проявляется в виде более отчетливых затруднений в переработке элементарной зрительной информации при поражении левого полушария по сравнению с правым.

Противоположная картина наблюдается при поражении правого полушария. У правосторонних больных звуки, предъявляемые в "боль­ное" или в "здоровое" полушарие приводят к более высоким значе­ниям ВРВ, чем у левополушарных больных (см. табл. 2). Эти дан­ные указывают на преимущественное отношение правого полушария мозга к переработке простой звуковой информации. В настоящей работе получены доказательства преимущественно правополушарной переработки невербальной звуковой информации и на больных с локальными поражениями головного мозга, что согласуется с лите­ратурными данными о здоровых испытуемых [414, 481].

Итак, современные представления о гностических функциях пра­вого полушария нуждаются в уточнении. По-видимому, даже срав­нительно элементарные невербальные стимулы (свет, звук) могут по-разному перерабатываться левым и правым полушариями мозга.

Важно отметить, что модальная (зрительно-слуховая) латеральность больших полушарий мозга обнаружилась лишь при исполь­зовании сравнительно сложно организованной реакции выбора (ВРВ), что имеет, по-видимому, принципиальное значение при изучении тонких закономерностей межполушарной асимметрии мозга.

Выводы.

Т.В. ТИМОФЕЕВА, А.Д. ВЛАДИМИРОВ

Институт психологии АН СССР, Москва

Поражение теменно-затылочных отделов головного мозга чело­века приводит к нарушениям различных видов зрительного восприя­тия, в том числе и к первичной алексии [154, 288]. Эти расстрой­ства чтения могут быть различной степени выраженности: от лег­ких форм нарушений, которые выступают лишь при целенаправленном исследовании в сенсибилизированных условиях, до полного распада.

В ряде случаев нарушения чтения выступают в синдроме одно­сторонней пространственной агнозии, проявляясь в невнимании к части текста, расположенной в контралатеральной очагу поражения половине зрения [113, 119, 120]. Большинство авторов считает, что феномен зрительного игнорирования при чтении, как и при других формах зрительной перцепции, значительно чаще наблюдается при поражении теменно-височно-затылочной области субдоминантного по­лушария у правшей, что объясняется ведущей ролью правого полуша­рия в организации зрительного пространственного гнозиса [9, 387, 402, 499). С другой стороны, меньшая частота случаев игнори­рования правой половины зрительного поля при поражении доминант­ного левого полушария у правшей объясняется, по-видимому, афазиче­скими нарушениями, которые "маскируют" этот дефект [402, 520]. Независимо от наличия речевых нарушений у левополушарных больных с указанной локализацией патологического процесса зрительно-про­странственные нарушения в виде игнорирования информации в правом поле зрения, в том числе буквенной, обнаруживаются при нейропси­

хологическом исследовании. Для уточнения механизма этих наруше­ний большую помощь может оказать метод регистрации движений глаз.

Анализ данных, полученных этим методом, показал, что если у здоровых испытуемых чтение "хорошо организовано" и испытуемо­му на чтение, например, четырех слов требовалось всего пять фик­саций, то у больных с оптической агнозией и умеренно выражен­ными явлениями алексии число фиксаций в процессе чтения текста оказывалось резко увеличенным; наблюдалось большое число пов­торных фиксаций одних и тех же знаков и элементов слов. На чтение одной строки приходилось до 18 фиксаций, причем большая часть их располагалась в начале и в конце строки. И в других случаях оптической агнозии наблюдались аналогичные закономерно­сти [101]. При выраженной алексии сканирование, т.е. последова­тельный просмотр текста, вообще отсутствовало; попытки опознания текста сводились к фиксации отдельных букв. У больных с алексией, в отличие от здоровых испытуемых, амплитуды скачков глаз были снижены, что свидетельствует о различии величицы операцио­нальных полей зрения, т.е. тех областей, в которых осуществляется опознание морфем в течение одной фиксации. В указанных исследо­ваниях авторы проводили и количественный анализ продолжитель­ности фиксаций при чтении, показавший, что у больных с поражени­ем задних отделов больших полушарий преобладают продолжительные фиксации (0,4 с и больше), а в норме подавляющее большинство фик­саций не превышает 0,32 с. У больных с поражениями теменно-заты­лочных отделов мозга — с явлениями зрительной агнозии без алексии или с алексией и слабо выраженной агнозией — средняя продолжи­тельность фиксации была выше, чем в норме. Наибольшее увеличение ее отмечалось при выраженной алексии (0,693 с). Эти данные позво­лили авторам сделать вывод, что больные с явлениями оптической алексии длительно фиксируют каждую букву, а не сканируют текст. Иными словами, у них нарушена динамическая сукцессивная органи­зация процесса чтения. Важно отметить, что у таких больных опоз­нание изображений характеризуется, по сравнению со здоровыми ис­пытуемыми, сокращением продолжительности фиксаций, а процесс чтения, особенно у больных с алексией, — возрастанием продолжи­тельности фиксаций. Величина скачков и продолжительность отдель­ных фиксаций связывается со способностью к вероятностному прог­нозированию текста [102]. Принято считать, что буквы, в отли­чие от элементов сложных изображений, опознаются на основе "эта­лонов", сформировавшихся в процессе обучения [79]. По-видимо­му, значительная часть времени длительных фиксаций у больных с алексией затрачивается на поиск этих эталонов. Можно думать, что в синдроме зрительной агнозии переплетаются и оптические и опти­ко-моторные нарушения, что и ведет к нарушению психофизиологиче­ского механизма чтения.

Чтение как особая форма речевой деятельности характеризуется четким программированием маршрута движений глаз, четкой свя­зью перцептивной и глазодвигательной активности. Если при рас­сматривании предметных изображений испытуемый относительно про­извольно выбирает "зоны интереса" тестового изображения — как правило, наиболее информативные участки [309], — то в про­цессе чтения последовательность движений глаз задана изначально. В связи с этим чтение представляет собой хорошую модель для изу­чения пространственных и поэтапных (последовательных) характе­ристик движений глаз как в норме, так и у больных с локальными поражениями головного мозга.

Целью настоящего исследования был анализ различий глазодви­гательных характеристик в процессе чтения текста рассказа у боль­ных с поражением теменно-затылочных отделов правого и левого полушарий мозга. По результатам нейропсихологического исследо­вания были отобраны трое больных со значительными нарушениями чтения в виде невнимания к отдельным фрагментам текста, высту­пающими на фоне других зрительно-перцептивных трудностей: боль­ной Ш., 61 год, образование высшее — с глиомой теменно-височно­затылочных отделов правого полушария; больная Ф., 44 года, обра­зование среднее — с парасагиттальной менингеомой средней трети верхнего сагиттального синуса, больше слева, и больной С., 35 лет, образование высшее — с астроцитомой заднетеменно-затылочных отделов левого полушария, располагающейся ближе к средней линии. Топический диагноз уточнялся данными клинических методов иссле­дования. Все больные были правшами, без признаков левшества в роду. По данным офтальмологического исследований острота зрения была не ниже 0,8; поля зрения относительно сохранны. Грубые ре­чевые расстройства — по данным нейропсихологического исследова­ния — отсутствовали.

Методика. У больных регистрировались движения глаз методом электроокулографии (ЭОГ) [67] во время чтения текста рассказа Л.Н. Толстого "Галка и голуби" (рис. 1, А). В середине текста был введен промежуток, чтобы спровоцировать игнорирование одной из поло­вин текста, а также для удобства клинического анализа. Испыту­емым предлагалось прочитать рассказ вслух, пересказать его и сформировать обобщающую характеристику рассказа ("мораль"). Речь больного протоколировалась.

Анализировалась зависимость между нарушениями чтения текста и особенностями движений глаз. Для этого подсчитывалось количе­ство слов, прочитанных в правой и в левой части текста. За еди­ницу подсчета принимались как целые слова, так и части слов, разделенные средним пустым промежутком. Левая половина содер­жала 29, а правая — 30 единиц подсчета (слов, частей слов). На основании такого распределения вычислялся "коэффициент игнориро­вания" в правой или в левой половине текста в процентах к об­щему числу элементов в правом и левом столбцах текста.

Результаты и их обсуждение. Здоровые испытуемые при чтении текста, разделенного на два столбца, не испытывают никаких за­труднений. Траектория движений глаз представляет собой последова­тельное перемещение фиксаций вдоль всей строки (рис. 1, Б). Со­ответственно пересказ и определение "морали" рассказа не пред­ставляет никаких трудностей;

У больных обнаруживалась иная картина. Во всех случаях чте­ние было нарушено. При этом у больного Ш. почти полностью отсут­ствовали поисковые движения глаз в левой половине зрительного поля (рис. 1, В). Он практически полностью игнорировал левую часть текста, читая лишь обрывки фраз из левого столбца. Ряд слов прочитывался неверно (по типу угадывающего чтения).

Выписка из протокола. Чтение: "Голуби. Что голуби хорошо летели…​ в голубятню. Что она такоег Пустили ее, но галка за­выла…​ по-галочьи. Тогда ее голуби стали…​ клевать…​ Полете­ла назад к. …​гнались…​ оттого, что тоже…​прогнали".

Перескажите рассказ^[5] "O птичьих причудах?" Да. "Я не знаю, что там было. Все запутано свыше всякой нужды". «Какая "мораль" у этого рассказа?» "О птицах, только все непонятно: кто? куда? затем?"

Из протокола видно, что правильный пересказ невозможен, адекватная обобщающая характеристика отсутствует. Движения глаз у этого больного четко коррелируют с характером чтения; почти все точки фиксации расположены на правой половине текста. Коэф­фициент игнорирования в правой половине — 16,6, в левой — 79,3%. В данном случае можно говорить о нарушении чтения в результате четкого левостороннего игнорирования контралатерального очагу поражения поля зрения.

У больной Ф. трудности в чтении были связаны с полным игнори­рованием правой половины текста. Чтение ограничивалось отдель­ными словами, расположенными в левой части текста, прочитывались из левого столбца только те слова, которые находились ближе к разделяющему промежутку (рис. 1, Д).

Выписка из протокола. Чтение: ’Талка…​ уви…​ удивилась…​ что выбелилась…​ подумать…​ пусты…​ пусти…​ пустили…​ га…​ по-галочьи…​ пуга…​ берут…​ белка". Вы поняли, о чем рас#с[.underline]#каз? ’Талка там…​" Расскажите. "Не могу…​ не учла…​" «Какая "мо­раль" рассказа?» "Нет…​"

Грубые нарушения чтения у этой больной привели к полной невозможности осмысления и непосредственного воспроизведения текста. При записи движений глаз было видно, что все точки фиксации сосредоточены в левой части поля зрения, ближе к цент­ру. Начало каждой строки взглядом не фиксируется (см. рис. 1,Д). Коэффициент игнорирования правой части текста оказался равен 100%, а левой — 65,5%. В данном случае можно говорить о била­теральном игнорировании: полным правостороннем и в меньшей сте­пени — левостороннем. По-видимому, это связано с воздейст­вием срединно расположенного опухолевого процесса в левом по­лушарии на симметричные отделы правого полушария, так и с его влиянием на глубинные структуры неспецифической активирующей системы мозга.

При изолированном поражении левого полушария у больного С. также выявились элементы билатерального игнорирования, но выра­жавшиеся в меньшей степени и проявлявшиеся в стойком невнимании к началам и концам строк. Отсутствующие слова домысливались больным или угадывались, если больной прочитывал часть слова.

Выписка из протокола. Чтение: "Галка и голуби. Галка увиде­ла, что…​ кормят. Выбелилась и влетела в голубятню. Подумали сперва, что она голубь, и пустили ее. Но галка закричала по-галочьи, тогда ее и прогнали. Галка полетела, но галки испугались белого и…​тоже прогнали".

Перескажите рассказ. ’Талка полетела к кормушке, а когда наелась, то стала смотреть по сторонам, полетела, закричала, увидев белое и ее все прогнали".

Какова "мораль" прочитанного Вами рассказа? "Не показывай­те птицам белого и разного цвета — это их пугает".

Из протокола видно, что, несмотря на трудность в чтении, основная информативная часть рассказа больным воспринимается. Возможен пересказ, однако он имеет неадекватный характер из-за нарушений восприятия текста. Выделение обобщающей характеристи­ки рассказа также было неверным.

При регистрации движений глаз во время чтения было видно, что заглавие рассказа больной прочитал правильно, о чем свиде­тельствовал и вербальный отчет. При чтении первой строки поиско­вые движения глаз были ограничены пустым промежутком, разделяю­щим столбцы текста. Далее этот разрыв не мешал чтению и наруше­ния траектории движений глаз наблюдались только в начальных и конечных участках строк (рис. 1, Г). Коэффициент игнорирования в правой половине текста равнялся 36,7, а левой — 20,7%.

Билатеральный характер игнорирования с преобладанием коэф­фициента игнорирования в правой половине текста, по-видимому, был связан с расположением опухолевого процесса в непосредственной близости к средней линии, наличием отека, распространяющегося и на симметричные отделы правого полушария. Однако тенденция к билатеральному игнорированию элементов зрительного материала прослеживалась практически у всех других исследованных нами боль­ных с поражением указанных отделов левого полушария. В то время как у больных с поражением правого полушария снижение (отсутст­вие) поисковых движений глаз отмечалось только в левой половине зрительного поля. Это, по-видимому, было обусловлено тем, что у левополушарных больных наряду с дезинтеграцией оптических, гла­зодвигательных и проприоцептивных функций, аспонтанностью взора и снижением активности зрительного внимания отмечались также на­рушения узнавания символических образов (букв), имелся дефект зрительно-вербального ёукцессивного последовательного синтеза (на уровне слова или фразы). Иногда, когда больные не осознавали своего дефекта (больная Ф.), их чтение принимало конфабулирующий характер.

У правополушарных больных дефект был связан, по-видимому, с преимущественным расстройством иннервационных механизмов взо­ра, что приводило к грубой фрагментарности зрительного восприя­тия в контралатеральном очагу поражения поле зрения, к игнори­рованию левых частей зрительного материала.

Заключение. Проведенное исследование выявило существенные межполушарные различия в нарушении движений глаз при чтении у больных с поражением теменно-затылочных отделов мозга.

У больного с поражением правого полушария обнаружен фено­мен игнорирования левой половины текста, что проявлялось в прак­тическом отсутствии движений глаз в левом поле зрения.

При поражении левого полушария игнорирование фрагментов правой половины текста было выражено в меньшей степени, отмеча­лись единичные поисковые движения глаз, в то же время у этого больного была тенденция и к сужению восприятия текста и слева, что позволяет говорить об игнорировании как в контралатераль­ном, так и в ипсилатеральном очагу поражения поле зрения, иными словами — о билатеральном игнорировании.

Двустороннее поражение приводило к более выраженному, чем при поражении левого полушария, двустороннему игнорированию. По­исковые движения глаз были ограничены как слева, так и справа. При этом важно, что провоцирующее разделение текста на столбцы привело к полному невниманию к правой части текста.

Выявленные нарушения движений глаз непосредственно сказы­вались на понимании и восприятии текста.

Можно думать, что в основе выявленных дефектов лежит дезин­теграция оптических, глазодвигательных и фиксационных механизмов взора в сочетании с дезинтеграцией неспецифических, активирую­щих эту систему механизмов и что обнаруженные межполушарные различия в нарушении чтения при поражении теменно-затылочных отделов мозга связаны с дисфункцией различных компонентов зри­тельного восприятия.

А.Е. РАЗУМОВСКИЙ, А.Р. ШАХНОВИЧ

Институт нейрохирургии им. акад. Н.Н. Бурденко АМН СССР, Москва

Известно, что при увеличении или ослаблении функциональной активности головного мозга его кровоснабжение изменяется. Проблема корреляции кровоснабжения мозга и психической деятельности привле­кала внимание многих исследователей [45, 350, 412, 428, 498]. В част­ности, изучалась зависимость церебральной гемодинамики от функ­ционального состояния головного мозга человека [220, 221,297, 298, 496 и др.] с использованием метода водородного клиренса и долгосрочных имплантированных электродов. Эти методы позволяют выяснить роль различных участков мозга и механизмы взаимодействия больших полушарий в организации различных психических функций, что и являлось задачей настоящего исследования.

Материал и метод. В работе приведены результаты изучения локального мозгового кровотока (ЛМК) с использованием метода по­лярографии по водороду [296] у 44 больных (18 — с каротидно-ка­вернозными соустьями, 17—с артериальными и 9 — артерио-венозными аневризмами).

Исследования ЛМК в покое и при функциональных нагрузках — "автоматизированной" речи (перечисление дней недели или месяцев года), счетных операциях, оптокинетическом нистагме (ОКН) — чере­довались.

Статистическая обработка результатов была проведена на ЭВМ.

Результаты и их обсуждение. При длительной (на протяжении 10 дней и более) оегистрации ЛМК в покое и при функциональных нагрузках было установлено, что изменения функционального состояния головного мозга, вызываемые применением функциональных нагрузок, чаще всего приводят к изменению значений ЛМК относительно его величин в покое, причем средние значения этих изменений при одних и тех же функциональных нагрузках в определенных участках мозга в разные дни изменяются незначительно [220].

Использование различных функциональных нагрузок приводило к статистически достоверным изменениям кровотока в одном и том же участке мозга, что говорит о его функциональной многозначности. Однако при различных функциональных нагрузках характер изменений мозгового кровотока был различен, что указывает на функциональную дифференцированность тех же зон мозга [496].

Таким образом, различному функциональному состоянию головного мозга соответствует разная пространственно-временная организация мозаики мозгового кровотока. Изменения в мозаике ЛМК тесно кор­релируют с функционированием разных нейронных ансамблей при различных функциональных состояниях головного мозга человека. При этом, вероятно, одни и те же группы нейронов могут участвовать в работе разных нейронных ансамблей, изменяя характер своей актив­ности [220, 297, 496 и др.].

В работах большинства исследователей [220, 221] изучалась зависимость мозгового кровотока от функциональной активности мозга в левом, доминантном по речи, полушарии. В наших исследованиях ЛМК при реализации различных поведенческих реакций платиновые электроды бывали имплантированы как в левое (30 наблюдений), так и в правое субдоминантное полушарие (14 наблюдений).

Применение функциональных нагрузок выявило различный характер и разную степень изменения ЛМК в разных отделах больших полушарий головного мозга человека.

При "автоматизированной" речи мозговой кровоток обычно усили­вался в обоих полушариях. Исключением явились несколько точек в теменной доле левого полушария, в которых во время "автомати­зированной" речи мозговой кровоток уменьшился.

Выполнение других функциональных нагрузок (счетные операции, ОКН) приводило как к увеличению ЛМК, так и к его уменьшению, иногда — не вызывало изменений ЛМК в различных отделах обоих полушарий.

Функциональные нагрузки приводили к закономерным изменениям ЛМК не только в левом, но также и в правом полушариях. Диффе­ренцированные изменения ЛМК при "автоматизированной" речи, счетных операциях и ОКН были зарегистрированы в обоих полушариях головного мозга человека. Изменения ЛМК при счетных операциях были отмечены и в мозжечке.

Однако при разных функциональных нагрузках соотношение коли­чества точек с усилением и ослаблением кровотока было различно. Так, при ОКН количество точек с усилением ЛМК только в 2,5 раза больше количества точек с ослаблением ЛМК. В то же время при "автома­тизированной" речи количество точек с усилением ЛМК было в 13 раз больше, чем с его ослаблением.

Количество "молчащих" точек мозга (т.е. точек, в которых не было достоверных изменений кровотока) при разных функциональных нагрузках было также различно. При ОКН количество таких "молча­щих" точек превысило 50%, в то время как при "автоматизированной" речи такие точки полностью отсутствовали. Можно предположить, что речь, как более сложная функция, чем ОКН, имеет и более обширное представительство в больших полушариях головного мозга. Однако вряд ли имеется достаточно четкая корреляция между степенью сложности функциональной нагрузки и количеством "молчащих" точек в больших полушариях головного мозга. Например, при выполнении счетной операции — достаточно сложной психической деятельности — количество "молчащих" точек относительно велико — 35%.

Можно предположить, что диффузное изменение ЛМК при психо­логических тестах, далеко выходящее за пределы тех зон, при пора­жении которых возникает нарушение данной функции, обусловлено активацией диффузных неспецифических систем мозга. Однако четко дифференцированные реакции ЛМК при варьировании характера функциональной нагрузки в условиях одной и той же степени активации (ОКН влево и вправо, вычитание из 300 по 2 или по 17) делают это предположение маловероятным [495]. Во всех наблюдениях изменение характера счетной операции не сопровождалось значительными изме­нениями степени их сложности.

Особый интерес для изучения степени участия обоих полушарий головного мозга человека в реализации высших психических функций представляют следующие два наблюдения. Электроды были импланти­рованы в примерно симметричные отделы обоих полушарий до операций по поводу каротидно-кавернозных соустий. В этих наблю­дениях выявилась определенная дифференцированность изменений ЛМК в обоих полушариях при различных функциональных нагрузках. При этом во время "автоматизированной" речи в обоих полушариях произошло увеличение ЛМК разной степени, большее в субдоминантном полушарии в одном случае (рис. 1, А), меньшее — в другом (рис. 1, Б).

Факт одновременного изменения ЛМК в обоих полушариях во время "автоматизированной" речи подтверждает определенное участие правого субдоминантного при этом виде психической деятельности. Объяснение этого факта общей активацией теменных отделов обоих полушарий исключается на том основании, что применение других функциональных нагрузок (ОКН, счетные операции) достаточно тонко и избирательно изменяло ЛМК одновременно в обоих полушариях, т.е. закономерно давало другую степень изменений ЛМК (рис. 1, A, Б).

Изменения ЛМК во время "автоматизированной" речи в представленных наблюдениях указывают на то, что выполнение этой функциональной нагрузки приводит к усилению нейрональной активности не только в доминантном, но и в субдоминантном полушарии. Эти изменения ЛМК во время "автоматизированной" речи статистически достоверно отличаются от изменений ЛМК в покое и при других функциональных нагрузках.

Анализируя причины изменений ЛМК при психологических нагрузках в правом полушарии, нужно учитывать роль межполушарных (комиссуральных) связей. У одной больной в процессе оперативного вмешательства по поводу артерио-венозной аневризмы задних отделов левого зрительного бугра в связи с глубинным расположением аневризмы были перерезаны комиссуральные волокна задних отделов мозолистого тела. Кроме того, при удалении аневризмы была повреждена внутренняя капсула слева, что привело к развитию правосторонней гемианопсии, правостороннего гемипареза, а также к нарушению чувствительности в правых конечностях. У больной также возникли своеобразные речевые нарушения по типу синдрома Р. Сперри, что, возможно, было обусловлено рассечением задних отделов мозолистого тела.

У этой больной ни одна зрительная нагрузка (фотостимуляция, ОКН) не привела к изменениям ЛМК в левой теменно-затылочной области (область имплантации электродов). Вместе с тем другие психологические нагрузки ("автоматизированная" речь, воспроизведение ритма) приводили к закономерным изменениям ЛМК в этой же области (рис. 2).

Зрительное раздражение у этой больной могло адресоваться только в правое полушарие и не оказывало влияния на кровоток в левой теменно­затылочной области, что было обусловлено, по-видимому, повреж­дением комиссуральных волокон в задних отделах мозолистого тела. Эти факты могут служить косвенным доказательством роли межполу­шарных комиссуральных волокон в изменениях ЛМК в правом полушарии при выполнении психологических тестов [154].

Таким образом, высшие психические функции человека реализуются сложными функциональными системами, которые осуществляют дина­мическое сочетание совместно работающих отделов мозга, обоих его полушарий, каждое из которых вносит свой собственный вклад в реализацию любой психической деятельности.