
Проблемы пищевой аллергии у детей : механизмы развития, особенности течения, клинические варианты, подходы к лечению, диетотерапия / под ред. Т. В. Косенковой, В. П. Новиковой, М. М. Гуровой. - Москва : ГЭОТАР-Медиа, 2022. - 480 с. - ISBN 978-5-9704-6362-8. |
Аннотация
В книге рассмотрены эпидемиологические и патогенетические особенности формирования пищевой аллергии у детей.
Авторами описаны функциональные нарушения органов пищеварения у детей раннего возраста, а также особое внимание уделено белкам коровьего молока, их структуре и роли в реализации кожных, респираторных и гастроинтестинальных проявлений пищевой аллергии.
В издании представлена современная классификация клинических проявлений пищевой аллергии у детей, отражена специфика физического развития детей с пищевой аллергией, дан обзор основных современных методов обследования пациентов с подозрением на пищевую аллергию, приведены особенности фармакотерапии пищевой аллергии у детей, описаны основы неотложной помощи.
Книга предназначена врачам разных специальностей - педиатрам, неонатологам, диетологам, иммунологам-аллергологам, гастроэнтерологам, дерматологам, реабилитологам, а также клиническим ординаторам и аспирантам, руководителям лечебных учреждений и организаторам здравоохранения.
АВТОРЫ
Косенкова Тамара Васильевна — доктор медицинских наук, профессор, профессор кафедры детских болезней лечебного факультета Института медицинского образования ФГБУ «Национальный медицинский исследовательский центр им. В.А. Алмазова» Минздрава России
Новикова Валерия Павловна — доктор медицинских наук, профессор, заведующая кафедрой пропедевтики детских болезней с курсом общего ухода за детьми ФГБОУ ВО «Санкт-Петербургский государственный педиатрический медицинский университет» Минздрава России
Гурова Маргарита Михайловна — доктор медицинских наук, профессор, профессор кафедры пропедевтики детских болезней с курсом общего ухода за детьми ФГБОУ ВО «Санкт-Петербургский государственный педиатрический медицинский университет» Минздрава России
Грицинская Вера Людвиговна — доктор медицинских наук, ведущий научный сотрудник лаборатории медико-социальных проблем в педиатрии ФГБОУ ВО «Санкт-Петербургский государственный педиатрический медицинский университет» Минздрава России
Нестеренко Зоя Васильевна — доктор медицинских наук, профессор, профессор кафедры пропедевтики детских болезней с курсом общего ухода за детьми ФГБОУ ВО «Санкт-Петербургский государственный педиатрический университет» Минздрава России
Смирнова Наталья Николаевна — доктор медицинских наук, профессор, заведующая кафедрой педиатрии ФГБОУ ВО «Первый Санкт-Петербургский государственный медицинский университет им. акад. И.П. Павлова» Минздрава России
Мельникова Ирина Юрьевна — доктор медицинских наук, профессор, заведующая кафедрой педиатрии и детской кардиологии ФГБОУ ВО «Северо-Западный государственный медицинский университет им. И.И. Мечникова» Минздрава России
Александрович Юрий Станиславович — доктор медицинских наук, профессор, проректор по послевузовскому, дополнительному профессиональному образованию и региональному развитию здравоохранения, заведующий кафедрой анестезиологии, реаниматологии и неотложной педиатрии ФП и ДПО ФГБОУ ВО «Санкт-Петербургский государственный педиатрический медицинский университет» Минздрава России
Пшениснов Константин Викторович — кандидат медицинских наук, доцент кафедры анестезиологии, реаниматологии и неотложной педиатрии факультета послевузовского и дополнительного профессионального образования ФГБОУ ВО «Санкт-Петербургский государственный педиатрический медицинский университет» Минздрава России
Кильдиярова Рита Рафгатовна — доктор медицинских наук, профессор кафедры пропедевтики детских болезней ФГАОУ ВО «Первый Московский государственный медицинский университет им. И.М. Сеченова» Минздрава России (Сеченовский Университет)
Богданова Наталья Михайловна — кандидат медицинских наук, доцент, доцент кафедры пропедевтики детских болезней с курсом общего ухода за детьми ФГБОУ ВО «Санкт-Петербургский государственный педиатрический медицинский университет» Минздрава России
Косенко Ирина Максимовна — кандидат медицинских наук, доцент кафедры фармакологии с курсом клинической фармакологии и фармакоэкономики ФГБОУ ВО «Санкт-Петербургский государственный педиатрический медицинский университет» Минздрава России
Ткаченко Михаил Арнольдович — кандидат медицинских наук, доцент, доцент кафедры поликлинической педиатрии им. акад. А.Ф. Тура ФГБОУ ВО «Санкт-Петербургский государственный педиатрический медицинский университет» Минздрава России
Листопадова Анастасия Павловна — кандидат медицинских наук, ассистент кафедры пропедевтики детских болезней с курсом общего ухода за детьми ФГБОУ ВО «Санкт-Петербургский государственный педиатрический медицинский университет» Минздрава России
Пеньков Дмитрий Григорьевич — кандидат медицинских наук, доцент кафедры детских болезней с курсом неонатологии ФГБОУ ВО «Первый Санкт-Петербургский государственный медицинский университет им. акад. И.П. Павлова» Минздрава России
Ульяничева Елена Сергеевна — ассистент кафедры детских болезней с курсом неонатологии ФГБОУ ВО «Первый Санкт-Петербургский государственный медицинский университет им. акад. И.П. Павлова» Минздрава России
Бойцова Елена Александровна — аспирант кафедры детских болезней лечебного факультета Института медицинского образования ФГБУ «Национальный медицинский исследовательский центр им. В.А. Алмазова» Минздрава России
Замятина Юлия Евгеньевна — младший научный сотрудник лаборатории медико-социальных проблем в педиатрии ФГБОУ ВО «Санкт-Петербургский государственный педиатрический медицинский университет» Минздрава России
Шаповалова Наталья Сергеевна — ассистент кафедры пропедевтики детских болезней с курсом общего ухода за детьми ФГБОУ ВО «Санкт-Петербургский государственный педиатрический медицинский университет» Минздрава России
Похлебкина Алевтина Алексеевна — старший лаборант кафедры пропедевтики детских болезней с курсом общего ухода за детьми ФГБОУ ВО «Санкт-Петербургский государственный педиатрический медицинский университет» Минздрава России
СПИСОК СОКРАЩЕНИЙ И УСЛОВНЫХ ОБОЗНАЧЕНИЙ
♠ — торговое название лекарственного средства и/или фармацевтическая субстанция
℘ — лекарственное средство не зарегистрировано в Российской Федерации
АБКМ — аллергия к белкам коровьего молока
АБП — аллергия к белку пшеницы
АД — атопический дерматит
АКС — аминокислотная смесь
АР — аллергический ринит
БА — бронхиальная астма
БКМ — белок коровьего молока
ВГС — смесь на основе высокогидролизованного белка
ВЗК — воспалительные заболевания кишечника
ВИЧ — вирус иммунодефицита человека
ВОЗ — Всемирная организация здравоохранения
ВЭБ — вирус Эпстайна–Барр
ГА — гнездная алопеция
ГЗЗ — глютен-зависимые/ассоциированные заболевания
ГМ — грудное молоко
ГОС — галактоолигосахариды
ГЭР — гастроэзофагеальный рефлюкс
ГЭРБ — гастроэзофагеальная рефлюксная болезнь
ДИ — доверительный интервал
ДМС — детская молочная смесь
ДНК — дезоксирибонуклеиновая кислота
ЖКТ — желудочно-кишечный тракт
ИПП — ингибиторы протонной помпы
КМ — кишечная микробиота
МК — микрофлора кишечника
мРНК — матричная рибонуклеиновая кислота
ЛПС — липосахариды
ОАС — оральный аллергический синдром
ПА — пищевая аллергия
ПК — пальмитиновая кислота
ПН — пищевая непереносимость
ПНЖК — полиненасыщенные жирные кислоты
РНК — рибонуклеиновая кислота
СРК — синдром раздраженного кишечника
ФГИР — функциональные гастроинтестинальные расстройства
ФОС — фруктоолигосахариды
ФРОП — функциональные расстройства органов пищеварения
ЦНС — центральная нервная система
ЧГНЦ — чувствительность к глютену, не связанная с целиакией
ЭГ — эозинофильный гастрит
ЭГИН — эозинофильные гастроинтестинальные нарушения
ЭЭ — эозинофильный эзофагит
BSACI (British Society for Allergy & Clinical Immunology) — Британское общество аллергии и клинической иммунологии
EAACI (European Academy of Allergy and Clinical Immunology) — Европей-ская академия аллергологии и клинической иммунологии
EASI (Eczema Area and Severity Index) — индекс распространенности и тяжести экземы
ECHO (Enteric Cytopathic Human Orphan) — кишечные цитопатические вирусы человека
ESPGHAN (European Society for Paediatric Gastroenterology Hepatology and Nutrition) — Европейская ассоциация педиатров, гастроэнтерологов, нутрициологов и гепатологов
FTT (Failure to thrive) — аномально низкая прибавка массы тела, задержка в физическом развитии ребенка
FODMAPs — короткоцепочечные углеводы — ферментируемые олигосахариды (фруктаны и галактаны), дисахариды (лактоза), моносахариды (фруктоза) и полиолы (сахарные спирты — изомальтит, мальтит, маннит, ксилит, сорбит)
FPIES (Food Protein-Indused Enterocolitis Syndrome) — энтероколитический синдром, индуцированный пищевыми белками
GM-CSF — гранулоцит-макрофагальный колониестимулирующий фактор
Н1-АГП — блокаторы Н1-гистаминовых рецепторов
HLA (Human leukocyte antigens) — антигены тканевой совместимости
HMOs (Human milk oligosaccharides) — олигосахариды грудного молока
IFN — интерферон
Ig — иммуноглобулин
IgE — иммуноглобулин E
IL — интерлейкин
iMAP (Interpretation of the Milk Allergy in Primary Care guideline) — Международная интерпретация Британских практических рекомендаций для врачей
ISAC (Immuno Solid-phase Allergen Chip) — иммунный твердофазный аллергочип
NASPGHAN (North American Society for Pediatric Gastroenterology, Hepato-logy, and Nutrition) — Североамериканская ассоциация педиатров, гастроэнтерологов, нутрициологов и гепатологов
OFC (Open Food Challenge) — оральный провокационный тест
sIgE — специфические антитела класса иммуноглобулина E
SCORAD (Scoring of Atopic Dermatitis) — система оценки степени тяжести атопического дерматита
SCFAs (Short-chain fatty acids) — короткоцепочечные жирные кислоты
TGF-β (Transforming growth factor β) — трансформирующий ростовой фактор β
TLR (Toll-like receptor) — Toll-подобные рецепторы
TNF-α (Tumor necrosis factor α) — фактор некроза опухоли
ГЛАВА 1. ПИЩЕВАЯ АЛЛЕРГИЯ И МЕХАНИЗМЫ ЕЕ ФОРМИРОВАНИЯ. Т.В. Косенкова, В.П. Новикова, Е.А. Бойцова
1.1. Введение. Эпидемиология пищевой аллергии. Факторы, влияющие на ее формирование. Т.В. Косенкова, В.П. Новикова, Е.А. Бойцова
Эпидемиологические исследования показывают, что распространенность аллергических состояний и заболеваний продолжает возрастать, особенно в развитых странах, и варьирует от 0,5 до 30% в различные возрастные периоды. В последние десятилетия на фоне некоторого снижения темпов роста респираторной аллергии отмечается значительное увеличение количества пациентов с патологическими реакциями на пищевые продукты, связанными с нарушением процессов формирования толерантности к пище, в том числе и пищевой аллергией (ПА) в детском возрасте [1]. Учитывая глобальные техногенные изменения в окружающей среде, нарастание факторов, индуцирующих дебют аллергической патологии уже в раннем возрасте и изменяющих клиническую картину заболевания, аллергия рассматривается как эпидемия XXI в., а распространенность ПА варьирует от 0,5 до 30% в различные возрастные периоды. По данным Всемирной организации здравоохранения (ВОЗ), проявления ПА встречаются в среднем у 2,5% населения, при этом симптомы ПА в анамнезе отмечаются у 17,3% детей. Среди детей, страдающих атопическим дерматитом (АД), частота ПА превышает 30% [2, 3, 4]. ПА нередко возникает уже в первые месяцы жизни ребенка и может оказывать большое влияние на формирование тяжелых аллергических заболеваний в старшем возрасте. Наибольшая частота ПА отмечается у детей первых лет жизни и составляет 6–8% [5–9]. Несмотря на то что проявления ПА, как правило, не носят жизнеугрожающего характера, ПА причиняет существенный социально-экономический ущерб, а также влияет на качество жизни как самих пациентов, так и всей семьи. Так, более чем у половины детей (54%), страдающих ПА к белкам коровьего молока (БКМ) в первые месяцы жизни, в последующем сформировалась бронхиальная астма (БА) [10].
Из многочисленных исследований известно, что в мегаполисе частота аллергических заболеваний выше. Так, по данным Треневой М.С. и Пампуры А.Н. (2013) прослеживается тенденция роста аллергических заболеваний: частота аллергических проявлений у современных детей раннего возраста в три раза выше, чем у их бабушек/дедушек (рис. 1-1).

Сегодня хорошо известно, что отправной точкой «аллергического марша» является ПА, а БКМ — главные аллергены у детей первых месяцев и лет жизни. Пик заболеваемости истинной аллергией к БКМ приходится на первый год жизни, составляя 2–3% среди грудных детей, к 5 годам у 80–85% больных развивается толерантность, следовательно, к возрасту 6 лет заболеваемость снижается до показателя менее 1%. Среди детей первого года жизни аллергия к БКМ чаще встречается у детей, находящихся на искусственном вскармливании (2–7%) [10]. Развитию аллергии у них способствует необоснованно раннее введение различных молочных смесей, преждевременное (в 2–3 мес и ранее) назначение молочных каш, особенно детям, генетически предрасположенным к атопии. В редких случаях (0,5–1,5%) аллергия к БКМ развивается у детей, находящихся на естественном вскармливании. Это может быть связано с избыточным употреблением матерью в период беременности молочных продуктов, что способствует формированию внутриутробной сенсибилизации, а также использованием молочных смесей для докорма в первые дни жизни после рождения ребенка, чрезмерным употреблением матерью молока и молочных продуктов в период кормления грудью. В дальнейшем каждый вновь вводимый пищевой белок (круп, овощей, мяса, яиц, рыбы и т.п.) является новым потенциальным аллергеном, который может способствовать развитию аллергических реакций, особенно в первые месяцы жизни ребенка, когда иммунная и ферментная системы желудочно-кишечного тракта (ЖКТ) еще недостаточно зрелые [11].
На фоне ПА в силу сходства антигенной структуры и развития перекрестных реакций нередко формируется гиперчувствительность к другим видам аллергенов (пыльцевым, бытовым, эпидермальным). Так, у пациентов, страдающих БА, частота сенсибилизации к БКМ составляет до 15–18% [4, 12–14].
Отечественные и зарубежные исследователи указывают на возможность внутриутробной сенсибилизации плода к пищевым и другим аллергенам. Способность к синтезу специфических иммуноглобулинов E (IgE) к пищевым аллергенам и формированию Т-клеточного ответа на белки пищи возникает вследствие внутриутробного прайминга плацентарными цитокинами и гормонами, а также, вероятно, путем трансплацентарной экспозиции антигенов. Также показано наличие передачи аллергенов через амниотические воды (заглатывание содержащих антигены амниотических вод, проникновение аллергенов из амниотической жидкости во внутренние среды плода через высокопроницаемую кожу, глотательные движения плода) [10, 11, 15].
Формирование пищевой сенсибилизации к пищевым продуктам у детей и реализация ПА зависит от множества факторов:
-
Генетических: примерно половина больных, страдающих ПА, имеют отягощенный семейный или собственный аллергологический анамнез, то есть либо они сами страдают какими-либо аллергическими заболеваниями (поллиноз, атопическая БА), либо этими заболеваниями болеют их ближайшие родственники. Известно, что при наличии атопического заболевания у одного из родителей вероятность развития аллергии у ребенка составляет около 30%, у обоих родителей — она повышается до 70%. Установлено, что при наличии в семье больных с атопическими болезнями удваивается риск развития ПА в первые 6 лет жизни, причем величина этого риска возрастает с увеличением числа больных в семье [1, 16, 17]. Генетическая предрасположенность носит полигенный характер и является одним из ведущих предикторов раннего дебюта аллергических заболеваний, а ребенок, рожденный от матери например страдающей БА, имеет в несколько раз более высокий риск формирования аллергических заболеваний. Однако только генетические факторы не могут объяснить рост распространенности аллергических заболеваний. Как известно, среда оказывает эпигенетическое влияние на экспрессию генов иммунного ответа, повышая или снижая риск реализации наследственной предрасположенности к аллергии в само заболевание.
-
Природы и дозы антигена, частоты введения аллергена: глобулярные белки наиболее аллергенны, а растворимые, напротив, вызывают толерантность. ПА может вызвать практически любой пищевой продукт. В настоящее время установлено более 160 пищевых аллергенов, вызывающих JgE-опосредованные аллергические реакции у детей. В «большую восьмерку» продуктов, обладающих наибольшей аллергенностью, входят коровье молоко, яйцо, рыба, пшеница, арахис, соя, ракообразные (креветки, крабы, лобстеры и др.), орехи (лесные, миндаль, грецкие). Наиболее распространенные пищевые аллергены: основной аллерген креветок — мышечный белок тропомиозин; основной аллерген коровьего молока — β-лактоглобулин; основные аллергены рыбы — белки парвальбумины, контролирующие перемещение кальция; основные аллергены злаков — белки внезародышевой части зерна (альбумины, вицилины, легумины). При введении антигена в нерастворимой форме происходит индукция иммунного ответа, который связывают с продукцией провоспалительных цитокинов [фактора некроза опухоли (TNF-α), интерлейкинов — IL-4, IL-5, IL-1, IL-6 и др.], с увеличением экспрессии костимулирующих молекул (В7-1, В7-2, CD40) на антигенпредставляющих клетках. Показано, что при высоких дозах аллергена происходит снижение продукции IL-2 и экспрессии рецепторов к нему. Развитие ПА у детей связано со снижением толерантности к пищевым антигенам [11]. У детей, имеющих наследственное предрасположение к аллергическим реакциям и заболеваниям, уже в антенатальном периоде имеются предпосылки для формирования атопического фенотипа из-за доминирования Th2-иммунного ответа.
-
Состояния иммунной системы ребенка при контакте с аллергеном: адекватный иммунологический ответ на пищевые аллергены обеспечивается за счет пищевой (оральной) толерантности — специфической иммунологической ареактивности к аллергену, с которым организм ранее контактировал при энтеральном пути введения. Оральная толерантность вырабатывается в результате комплексной иммунорегуляторной стратегии, используемой кишечником и ассоциированными с ним лимфоидными тканями для того, чтобы сделать периферическую иммунную систему нереактивной к непатогенным белкам, в первую очередь к непищевым протеинам [18]. Таким образом, это необходимый механизм, который поддерживает состояние активной ареактивности на аутоантигены и антигены пищи, тогда как продолжают реализовываться иммунные реакции против патогенов. Аллергическая сенсибилизация с этой точки зрения может рассматриваться как недостаточность иммунологической толерантности [18]. Дальнейшее развитие иммунной системы и формирование приобретенного иммунного ответа тесно связано с массивной контаминацией организма новорожденного ребенка. Колонизация слизистой оболочки пищеварительного, дыхательного, мочеполового трактов, а также кожи ребенка осуществляется микробиотой матери и начинается задолго до родов. Энтеротип и разнообразие видового состава микробиома матери определяются не только генетическими факторами, но и во многом зависят от ее образа жизни (питание, двигательная активность, вредные привычки, масса тела и т.д.), заболеваний, частоты и длительности применения антибактериальных средств, а у ее ребенка еще и от срока гестации, способа родоразрешения и т.д. [19–21].
-
Диеты матери (злоупотребление определенными продуктами, обладающими выраженной сенсибилизирующей активностью: рыба, яйца, орехи, молоко и др.).
-
Состояния здоровья матери. Хорошо известно, что мать и ее будущий ребенок — единое целое, а соответственно, любые изменения, протекающие в организме матери, накладывают отпечаток и на состояние здоровья малыша. Так, например, даже пассивное курение матери во время беременности или после нее является фактором риска развития аллергической сенсибилизации и обструктивно-респираторных заболеваний у ее ребенка [16, 17, 22, 23].
-
Поступлений аллергена с грудным молоком (ГМ); раннего перевода ребенка на искусственное вскармливание.
-
Нарушения питания детей, выражающегося в несоответствии объема и соотношения пищевых ингредиентов массе тела и возрасту ребенка.
-
Сопутствующих заболеваний ЖКТ, заболеваний печени и желчевыводящих путей, которые могут повышать проницаемость кишечной стенки для нерасщепленных белков и других компонентов пищевых субстратов. Важное значение в развитии ПА у детей раннего возраста имеют незрелость кишечника и нарушение пищеварительного барьера, селективно защищающего организм от антигенов. Эта защита осуществляется с помощью иммунных и неиммунных механизмов. При ПА выражена дисфункция гастриновой регуляции, состоящая в несовершенстве пристеночного пищеварения, недостаточной активности ферментов в обработке химуса, накоплении в просвете тонкой кишки огромного количества белковых аллергенных комплексов, свободном их всасывании и создании предпосылок для сенсибилизации. Функция кишечного барьера обеспечивается иммунными (секреторными IgA и иммуноглобулинами других классов, местной клеточной иммунной реакцией) и неиммунными факторами (лизоцимом, пропердином, соляной кислотой, пепсином, панкреатическими ферментами, желчью; нормальной перистальтикой; печеночным барьером; муцином; мембраной эпителиоцитов; защитной кишечной микрофлорой) [5, 24]. В норме пищевые продукты расщепляются до соединений, не обладающих сенсибилизирующими свойствами (аминокислоты и другие неантигенные структуры), а кишечная стенка является непроницаемой для нерасщепленных продуктов, которые обладают или могут обладать при определенных условиях сенсибилизирующей активностью или способностью вызывать псевдоаллергические реакции. Повышение проницаемости слизистой кишечника, которое отмечается при воспалительных заболеваниях ЖКТ, способствует избыточному всасыванию нерасщепленных продуктов, способных сенсибилизировать организм или вызывать псевдоаллергические реакции. Нарушение (снижение или ускорение) всасывания высокомолекулярных соединений может быть обусловлено нарушением этапов превращения пищевого субстрата в пищеварительном тракте при недостаточной функции поджелудочной железы, энзимопатии, дискинезии желчевыводящих путей и кишечника, нарушении микробиоценоза кишечника. Уменьшение системного воздействия чужеродных в генетическом отношении антигенов обеспечивают как иммунные, так и неиммунные барьерные системы ЖКТ. К неиммунным, или механическим, барьерам относятся желудочная секреция соляной кислоты и протеолитические ферменты. Последние расщепляют белки до менее антигенных молекул путем уменьшения их размера или изменения структуры. Среди физических барьеров весьма важны продукция и секреция слизи, а также перистальтика, снижающая вероятность контакта потенциальных аллергенов со слизистой оболочкой ЖКТ. К иммунным механизмам, обеспечивающим защитную функцию кишечного барьера, относится GALT-система — ассоциированная с кишечником лимфоидная ткань, состоящая из дискретных скоплений лимфоидных фолликулов, встречающихся на всем протяжении слизистой и подслизистой оболочек кишечника; пейеровых бляшек и аппендикса; внутриэпителиальных лимфоцитов, плазматических клеток, Т-клеток собственного слоя слизистой оболочки; брыжеечных лимфатических узлов. При несостоятельности барьерной функции ЖКТ (перенесенная анте- и/или интранатальная гипоксия, докорм молочными смесями, воспаление и дисбиоз кишечника, несостоятельность панкреатических или энтеральных ферментов и т.д.) происходит повышение проницаемости слизистой оболочки кишечника, избыточное всасывание, длительный контакт иммунокомпетентных клеток с белковыми антигенами и развитие сенсибилизации [4, 5, 13, 24, 23].
-
Иммуномодулирующего действия вирусных инфекций и различных заболеваний и многих других.
В развитии аллергии большую роль играет наследственная предрасположенность, однако только генетические факторы не могут объяснить повышение в последние годы частоты аллергических реакций на компоненты пищи. Доказано, что глобальные техногенные преобразования в окружающей среде, изменение образа жизни, характера питания, активное внедрение в пищевую промышленность генно-модифицированных продуктов, красителей, ароматизаторов и консервантов, а в сельскохозяйственную — антимикробных препаратов, появление новых видов микроорганизмов, вызывающих развитие неизвестных и малоизученных заболеваний, в лечении которых необходимо длительно использовать современные антибиотики резерва, а также бесконтрольное применение антисептиков и т.д., — оказывают огромное влияние на состояние иммунного ответа и микробиом беременной женщины [25–27]. Следовательно, в современном мире эпигенетические факторы все больше и больше приобретают значимость не только в индуцировании дебюта аллергии в первые дни и недели жизни ребенка, но также и в персистенции симптомов на протяжении жизни. Как известно, среда оказывает эпигенетическое влияние на экспрессию генов иммунного ответа у матери, что, в свою очередь, может влиять на иммунный ответ ребенка, повышая риск реализации наследственной предрасположенности к аллергическим заболеваниям у ребенка в само заболевание [25–27].
Среди факторов, которые могут объяснить рост распространенности ПА в последние десятилетия, в первую очередь следует отметить изменение колонизации кишечника новорожденных детей за счет отсроченного первого прикладывания к груди матери, докорма молочными формулами в первые часы и дни жизни, ранний перевод на искусственное вскармливание. Это нарушает колонизацию всех биологических сред младенца и способствует, наряду с вышеизложенным, формированию атопического фенотипа с пролонгацией персистенции Th2 иммунного ответа в постнатальном периоде и инверсии механизмов становления оральной толерантности, что является не только фактором риска развития ПА, но и предпосылкой длительного поддержания клинических симптомов, а также приводит к тяжелым формам атопических заболеваний в более старшем возрасте [14, 24].
Кроме того, частое применение оперативного родоразрешения, широкое использование антибиотиков в первые дни и недели жизни ребенка приводит к снижению микробной стимуляции, задержке созревания иммунной системы и может поддерживать аллергическую иммунологическую Th2-реакцию [5, 18, 25, 27].
ПА — вызванная приемом пищевого продукта патологическая реакция, в основе которой лежат иммунные механизмы (специфические IgE-опосредованные реакции), клеточный иммунный ответ (не IgE-опосредованные) или их сочетание — реакции смешанного типа. Пищевая непереносимость (ПН) — неиммунологическая реакция на пищу, которая может быть обусловлена наличием врожденных и приобретенных ферментопатий или нарушением (недостаточностью или дефицитом) ферментных систем, наличием в пищевых продуктах биологически активных веществ (кофеин, серотонин, тирамин). Псевдоаллергические реакции — реакции на пищу неиммунологического характера, инициированные продуктами, содержащими гистамин или другие биогенные амины, а также вещества с неспецифическим раздражающим действием на ЖКТ (пуриновые основания), различными искусственными пищевыми добавками, вызывающими гистаминолиберацию. Клинически псевдоаллергические реакции могут быть практически неотличимы от истинной ПА. В связи с многообразием причин развития реакций повышенной чувствительности к пище важно установить точный диагноз и отличить ПА от ПН, поскольку тактика их лечения, профилактики и прогноз различны. Несмотря на кажущуюся простоту, разграничить реакции ПН и аллергии бывает очень сложно, поскольку в том и другом случаях отмечается связь с приемом пищи, причиной реакции может быть любой продукт, а клинические симптомы одинаковы [3, 4, 8, 25, 31].
От 30 до 90% населения земного шара не переносят один или более пищевых продуктов. Однако вызываемая ими аллергия носит истинный характер только лишь у 4–5% детей и 2–3% взрослых. У 80% людей отмечается скрытая ПН тех или иных продуктов питания, химических веществ, загрязнителей окружающей среды и др. Наиболее часто ПА и ПН встречаются у больных с атопическими заболеваниями, а также с патологией пищеварительного тракта и гепатобилиарной системы [2, 4, 5, 31].
Наибольшая частота ПА отмечается у детей первых лет жизни и составляет 6–8%. Несмотря на то что проявления ПА, как правило, не носят жизнеугрожающего характера, ПА причиняет существенный социально-экономический ущерб, а также влияет на качество жизни как самих пациентов, так и всей семьи [4, 5, 12, 31].
Литература
-
Аллергия у детей: от теории — к практике / под ред. Л.С. Намазовой-Барановой. Москва : Союз педиатров России, 2010–2011. С. 166–167.
-
Национальная программа оптимизации вскармливания детей первого года жизни в Российской Федерации. Москва, 2018. С. 29–33.
-
Jylh S., Mkinen-Kiljunen S., Haahtela T., Sderlund H., Takkinen K., Laukkanen M.L. Selection of recombinant IgE antibodies binding the beta-lactoglobulin allergen in a conformation-dependent manner // J. Immunol. Methods. 2009. Vol. 350, N 1–2. P. 63–70. Epub 2009 Jul 30.
-
Федеральные клинические рекомендации по оказанию медицинской помощи детям с пищевой аллергией. Москва, 2015, 2018.
-
Балаболкин И.И. Пищевая аллергия у детей // Аллергология и иммунология в педиатрии. 2008. № 4 (15). С. 7–15.
-
Tavares B., Pereira C., Rodrigues F. et al. Goat’s milk allergy // Allergol. Immunopathol. 2007. Vol. 35. P. 113–116.
-
Косенкова Т.В., Бойцова Е.А. Роль эпигенетических факторов перинатального периода в формировании бронхиальной астмы у детей // Тезисы II Общероссийской конференции с международным участием «Перинатальная медицина от прегравидарной подготовки к здоровому материнству и детству». Москва, 2016. С. 50–51.
-
Косенкова Т.В., Бойцова Е.А. Эпидемиологические аспекты пищевой непереносимости у детей Санкт-Петербурга // Тезисы II Общероссийской конференции с международным участием «Перинатальная медицина от прегравидарной подготовки к здоровому материнству и детству». Москва, 2016.
-
Косенкова Т.В., Панасенкова Е.В., Богданова Н.М., Бойцова Е.А. Влияние экологии окружающей среды на состояние системы иммунитета у детей, больных БА. Гастроэнтерология и аллергология в терапевтической и педиатрической практике: на стыке дисциплин // Сборник материалов научно-практической конференции «Актуальные вопросы совершенствования медицинской помощи». Нижний Новгород, 2016. С. 122–132.
-
Петровская М.И., Макарова С.Г. Часто совершаемые ошибки в диагностике и лечении пищевой аллергии у детей раннего возраста // Практика педиатра. 2015. Февраль. С. 4–11.
-
Hanson L.A., Silferdal S.A., Stromback L. et al. The immunological role of breast-feeding // Pediatr. Allergol. Immunol. 2001. Vol. 12, suppl. 14. P. 15–19.
-
Смирнова Г.И. Гастроинтестинальная пищевая аллергия у детей // Вопросы детской диетологии. 2003. Т. 1, № 2. С. 52–59.
-
Лусс Л.В. Пищевая аллергия и непереносимость пищевых продуктов // Практика педиатра. 2004. Декабрь. С. 26–28.
-
Балаболкин И.И., Денисова С.Н., Юхтина Н.В. и др. Пищевая аллергия у детей : пособие для врачей. Москва, 2006. 53 с.
-
Kull I., Wickmann N., Lilja G. et al. Breast feeding and allergic diseases in infants: a prospective birth cohort study // Arch. Dis. Child. 2002. Vol. 87, N 6. P. 478–481.
-
Денисова С.Н., Белицкая М.Ю., Сенцова Т.Б. Результаты антенатальной профилактики пищевой аллергии у детей // Российский вестник перинатологии и педиатрии. 2009. Т. 54, № 5. С. 109–113.
-
Asp N.G., Dahlqvist A., Kuitunen P., Launiala K., Visakorpi J.K. Complete deficiency of brush-border lactase in congenital lactose malabsorption // Lancet. 1973. Vol. 2. P. 329–330.
-
Torniainen S., Freddara R., Routi T., Gijsbers C., Catassi C., Höglund P. et al. Four novel mutations in the lactase gene (LCT) underlying congenital lactase deficiency (CLD) // BMC Gastroenterol. 2009. Vol. 9. P. 8.
-
Вogdanova N.M., Kosenkova T.V., Novikova V.P., Boytsova E.A., Gaile L.O., Gavrina I.A. Epigenetic factors of atopic phenotype formation in infants, born from mothers with bronchial asthma. The 8th Europaediatrics Congress Team // Arch. Dis. Child. 2017. Vol. 102, suppl. 2. P. A42. DOI: https://doi.org/10.1136/archdischild-2017-313273.107
-
Li J., Maggadottir S.M., Hakonarson H. Are genetic tests informative in predicting food allergy? // Curr. Opin. Allergy Clin. Immunol. 2016. Vol. 16. P. 257–264.
-
Stefka A.T., Feehley T., Tripathi P., Qiu J., Mc-Coy K., Mazmanian S.K. et al.Commensal bacteria protect against food allergen sensitization // Proc. Natl Acad. Sci. USA. 2014. Vol. 111. P. 13 145–13 150.
-
Богданова Н.М., Косенкова Т.В., Лаврова О.В., Бойцова Е.А. Особенности функционирования пищеварительной системы у детей раннего возраста, рожденных от матерей с бронхиальной астмой // Сборник трудов III Всероссийской с международным участием конференции «Пищевая непереносимость. Современные аспекты диагностики, лечения, профилактики и диетотерапии». Санкт-Петербург, 2018. С. 165–175.
-
Canani R.B., Di Costanzo M. Gut microbiota as potential therapeutic target for the treatment of cow’s milk allergy // Nutrients. 2013. Vol. 5. P. 651–662.
-
Охотникова Е.Н. Гастроинтестинальная пищевая аллергия у детей // Клінічна імунологія. Алергологія. Інфектологія. 2013. № 3 (62). С. 5–13.
-
Heine R.G. Allergic gastrointestinal motility disorders in infancy and early childhood // Pediatr. Allergy Immunol. 2008. Vol. 19. P. 383–391.
-
Warner J.O., Jones C.A., Kilburn S.A. et al. Pre-natal sensitisationin humans // Pediatr. Allergy Immunol. 2000. Vol. 11, suppl. 13 P. 6–8.
-
Yehnke H., Norbergh L.A., Vach W., Host A., Andersen K.E. Patterns of sensitization in infants and its relation to atopic dermatitis // Pediatr. Allergy Immunol. 2006. Vol. 17, N 8. P. 591–600.
-
Новикова В.П., Листопадова А.П., Косенкова Т.В., Павлова С.Е., Демченкова О.А. Кишечная микробиота у детей с бронхиальной астмой // Профилактическая и клиническая медицина. 2017. № 4 (65). С. 30–35.
1.2. Основные патогенетические механизмы формирования пищевой аллергии. Т.В. Косенкова, В.П. Новикова, Е.А. Бойцова
В большинстве случаев ПА проявляется сочетанием различных типов иммунопатологических реакций (IgE-опосредованных, иммунокомплексных, клеточно-опосредованных).
У 80% детей ПА проявляется в виде атопических реакций с участием IgE, реже — IgG.
IgE-опосредуемые аллергические реакции — наиболее частый иммунопатологический механизм развития ПА у детей. Они лежат в основе таких клинических проявлений ПА, как АД, крапивница, отеки Квинке, аллергический ринит (АР), БА, гастроинтестинальная аллергия. Характерным для этого патогенетического варианта ПА является возникновение симптомов через несколько секунд — несколько часов после контакта с аллергеном, при этом клинические симптомы держатся от нескольких минут до нескольких часов [1].
IgE-антитела фиксируются на тучных клетках и повреждают их. При этом происходит выброс биологически активных веществ — медиаторов аллергического воспаления, что обусловливает разнообразные клинические проявления болезни. Основу же атопии составляет дисбаланс между Th1- и Th2-лимфоцитами с преобладанием активности последних, что и приводит к запуску механизмов аллергии. В работах последних лет было доказано, что первая экспозиция аллергена влияет на процессы пищевой сенсибилизации за счет изменения продукции регуляторных цитокинов. При этом активация CD4 Т-клеток обязательна для развития оральной толерантности. Особая роль среди CD4 Т-клеток в индукции оральной толерантности отводится регуляторной субпопуляции Th3. Эти клетки располагаются внутри пейеровых бляшек и обладают способностью синтезировать трансформирующий ростовой фактор β (TGF-β) и в меньшей степени — IL-10, то есть цитокины и ростовые факторы противовоспалительной направленности действия. Доказано, что TGF-β синтезируется гемопоэтическими и эпителиальными клетками, принимает участие в регуляции эпителиального гомеостаза и синтеза В-клетками IgM и IgA. Однако повышение его продукции не всегда является обязательным условием для развития толерантности. Так, показано и подтверждено на экспериментальных моделях, что интестинальная микрофлора может индуцировать и поддерживать оральную толерантность. Пищевая сенсибилизация может быть результатом отсутствия нормальной микрофлоры в кишечнике. Нарушение заселения интестинальной флорой в неонатальном периоде порой играет ведущую роль в генерации Th2-клеток и таким образом препятствует формированию оральной толерантности. Установлено, что Bifidobacterium lactis и Lactobacillus johnsonii способны индуцировать оральную толерантность, связанную с гуморальным иммунитетом, тогда как Lactobacillus paracasei индуцирует и поддерживает клеточный иммунный ответ. Lactobacillus paracasei NCC 2461 in vitro стимулирует в регуляторных Т-клетках продукцию TGF-β и IL-10, а также цитокинов, вовлеченных в индукцию оральной толерантности. Пребиотики-олигосахариды, являясь неперевариваемыми пищевыми ингредиентами, способствуют селективной стимуляции роста и активности бифидобактерий и лактобактерий. Бифидогенные бактерии, населяющие толстую кишку, участвуют в реализации иммунологических защитных механизмов [1–5].
Современная концепция патогенеза атопической аллергии состоит из положения о ведущей роли Th2-лимфоцитов и формировании IgE-опосредуемых аллергических реакций. Ключевым цитокином в механизмах развития аллергических реакций является IL-4, который синтезируется Тh2-лимфоцитами и осуществляет запуск продукции IgE В-лимфоцитами. Активность Thl-лимфоцитов ингибирует IL-10, a интерферон-γ (IFN-γ), секретируемый Thl-лимфоцитами, наоборот, тормозит процесс выделения провоспалительных цитокинов Тh2-лимфоцитами. Гиперпродукцию IgE при атопических заболеваниях и ПА связывают с повышением активности Th2-лимфоцитов, проявляющейся увеличением продукции IL-4, IL-6, IL-13 и снижением активности Thl-клеток. Продукция специфических IgE при экспозиции к пищевым аллергенам, последующая активация при повторном контакте с причинно-значимым аллергеном тучных клеток, базофилов и эозинофилов ведет к экскреции преформированных и синтезированных de novo липидных медиаторов, а также к секреции провоспалительных цитокинов и развитию аллергического воспаления. Важное значение в патогенезе пищевых аллергических реакций имеет IL-5, индуцирующий рекрутирование и активацию эозинофилов [2–6].
В развитии ПА нельзя исключить участие цитотоксических аллергических реакций, опосредуемых образованием антител IgM и IgG к тканевым антигенам, а также иммунокомплексных реакций. В образовании циркулирующих иммунных комплексов у здоровых детей принимают участие в основном IgA, у индивидуумов, имеющих признаки атопии, — IgE и IgG. Клиническим проявлением иммунокомплексной ПА может быть геморрагический васкулит с эрозированием или изъязвлением слизистой оболочки ЖКТ с кишечным кровотечением [3–6]. Реакция антиген–антитело с участием системы комплемента возникает через 6–12 ч и может продолжаться от нескольких дней до нескольких недель.
В развитии ПА возможно участие гиперчувствительности замедленного типа (клеточного типа аллергических реакций). При этом типе реакций сенсибилизированные Т-лимфоциты взаимодействуют со специфическим антигеном в большинстве случаев в присутствии макрофагов, в результате чего происходит высвобождение провоспалительных цитокинов через 24–72 ч после контакта с причинно-значимым аллергеном, воздействие которых и приводит к формированию картины аллергического воспаления в шоковом органе. Участие гиперчувствительности замедленного типа признается в развитии АД гастроинтестинальной аллергией [4–7].
При аллергии к БКМ возможно сочетание сразу всех типов аллергических реакций, поэтому симптомы ПА могут возникать как сразу после употребления ребенком причинного аллергена (через несколько минут, часов), так и спустя длительное время (24–72 ч), когда у матери и врача уже нет ассоциации с возможным причинным фактором — БКМ, особенно если ребенок находится на грудном или искусственном вскармливании, что значительно затрудняет диагностику пищевой аллергии.
По частоте возникновения аллергических реакций у детей пищевые аллергены делятся на 4 группы: 1-я группа — пищевые аллергены, ответственные за 78% аллергических реакций (яйцо — 36%, арахис — 24%, коровье молоко — 8%, горчица — 6%, рыба — 4%); 2-я группа — 10% аллергических реакций на пищу: креветки, киви, пшеница, говядина, горох, чечевица, соя, люпин; 3-я группа — 10% аллергических реакций: сезам, свинина, миндаль, краб, перец, яблоко, черешня, банан, цыпленок, козье молоко, утка, лесные орехи; 4-я группа — 2% аллергических реакций: каштан, персик, индейка, картофель [5, 6, 7].
Одним из основных аллергенов, вызывающих развитие ПА у детей грудного возраста, является БКМ [1, 5, 8, 9]. В нем содержится более 20 антигенов, из которых наибольшими аллергенными свойствами обладают: β-лактоглобулин, казеин, α-лактальбумин, бычий сывороточный альбумин. Ингредиенты коровьего молока могут присутствовать во многих пищевых продуктах. Известно, что на первом году жизни аллергия к БКМ встречается у 2–7% младенцев, находящихся на искусственном вскармливании, и у 0,5–1,5% детей на естественном вскармливании. Среди больных АД у 85–90% детей диагностируется аллергия к БКМ [11].
Высоким сенсибилизирующим потенциалом обладают белки куриного яйца, а также яйца других видов птиц. В настоящее время участились случаи аллергических реакций на злаковые продукты, в первую очередь на белки пшеницы и ржи, реже — риса, овса, гречихи. У 20–25% детей первого года жизни причиной возникновения или обострения проявлений атопии может быть соя. Наиболее часто это дети, которые получают смеси на основе изолята соевого белка [1]. Рыба является частой причиной обострений аллергических заболеваний, поэтому детям первого года жизни с симптомами ПА она не назначается. Аллергены рыбы термостабильны, практически не разрушаются при кулинарной обработке. Гиперчувствительность к морской рыбе встречается чаще, чем к речной, однако в подавляющем большинстве случаев отмечается реакция на все виды рыбы. Характерно, что аллергия на рыбу не имеет тенденции к уменьшению с возрастом, а сохраняется в подростковом периоде и у взрослых. Аллергические поражения органов пищеварения встречаются с такой же частотой, что и аллергические дерматиты, однако до сих пор диагностируются достаточно редко [9, 10].
Литература
-
Клиническая диетология детского возраста : руководство для врачей / под ред. Т.Э. Боровик, К.С. Ладодо. Москва : МИА, 2008. 137 с.
-
Schmidt-Weber C.B., Blaser K. T-cell tolerance in allergic response // Allergy. 2002. Vol. 57. P. 762–768.
-
Heine R.G., Elsayed S., Hill D.J. Cow’s milk allergy in infancy // Curr. Opin. Allergy Clin. Immunol. 2002. Vol. 2. P. 217–225.
-
Kurowski K., Boxer W.R. Food allergies: detection and management // Am. Fam. Physician. 2008. Vol. 77, N 12. P. 1678–1686.
-
Lake A.M. Food protein-induced proctitis/colitis, enteropathy, and enterocolitis of infancy // UpToDate. September 2011.
-
Liacouras C.A., Bonis P.E. et al. Summary of the First International Gastrointestinal Eosinophil Research Symposium // J. Pediatr. Gastroenterol. Nutr. 2007. Vol. 45. P. 370–391.
-
Диагностика и лечение аллергии к белкам коровьего молока у детей грудного и раннего возраста : практические рекомендации / под ред. А.А. Баранова, Л.С. Намазовой-Барановой, Т.Э. Боровик, С.Г. Макаровой. Москва : Педиатр, 2014. 48 с.
-
Балаболкин И.И., Денисова С.Н., Юхтина Н.В. и др. Пищевая аллергия у детей : пособие для врачей. Москва, 2006. 53 с.
-
Баранов А.А., Балаболкин И.И., Субботина О.А. Гастроинтестинальная пищевая аллергия у детей. Москва : Династия, 2002. 172 с.
1.3. Кишечная микробиота. Основные функции и роль в процессе формирования иммунитета у ребенка. Т.В. Косенкова, Е.А. Бойцова, В.П. Новикова
Кишечная микробиота (КМ) имеет огромное значение для здоровья человека. На основании исследований генетического состава и метаболического профиля представителей КМ было установлено, что она является самостоятельным экстракорпоральным органом нашего организма [1], который обеспечивает огромное количество разнообразных функций, без которых человек не может существовать. КМ очень сложна, так как состоит из представителей всех трех сфер жизни — бактерий, архей и эукариот, сопровождаемых вирусами, при этом бактерии — преобладающий и в большинстве исследований единственный изучаемый компонент микробиоты, представленный примерно 500 видами, объединенными в уникальную и стабильную экосистему [2].
Роль КМ чрезвычайно важна для человеческого организма, именно поэтому ее нарушение приводит к серьезным заболеваниям метаболического и иммунологического характера. Исследования последних лет показали, что изменение состава КМ в раннем возрасте влечет за собой развитие различных патологических состояний и заболеваний: бактериемии и сепсиса [1]; ожирения и сахарного диабета 2-го типа, а также атеросклероза и артериальной гипертензии [3]; воспалительных заболеваний кишечника (ВЗК) и рака толстой кишки [4]; БА, АД, АР [5, 6]; нейродегенеративных заболеваний головного мозга [7]; аутизма [8]; иммуноопосредованных заболеваний у детей [9, 10] и др.
Микрофлора кишечника (МК) представляет собой очень сложную экосистему, наиболее многочисленные представители которой обитают в толстой кишке, где содержится примерно 1014 бактериальных клеток, что в десятки раз превышает общее количество клеток организма, при этом общий геном микробиоты ЖКТ включает около 3 млн генов, что в 150 раз превышает геном человека [11]. КМ имеет свой уникальный состав у каждого человека и развивается на протяжении всей его жизни, обладает относительной стабильностью за счет набора индигенных штаммов, в значительной степени определенных генетически; при этом вариации микрофлоры на видовом уровне происходят непрерывно, но типовой состав КМ остается относительно постоянным [12]. Популяционный состав и численность микроорганизмов варьирует на протяжении ЖКТ, так как разные отделы кишечника различаются по рН, скорости прохождения химуса, доступности нутриентов, окислительно-восстановительному потенциалу и т.д. [13]. По результатам многочисленных исследований КМ насчитывает 17 семейств, 50 родов, от 400 до 1500 видов микробов, неопределенное число подвидов, но доминируют представители двух крупных микробных сообществ — Firmicutes и Bacteroidetes (более 90% кишечных бактерий), в то время как на долю семейства Actinobacteria приходится 2–25%, Proteobacteria и Verrumicrobia — 1–2% [1]. Представители Lactobacillus (L. acidophilus, L. casei, L. plantarium, L. fermentum, L. salivarius, L. rhamnosus, L. reuteri и др.) и Bifidobacterium (B. bifidum, B. longum, B. adolescentis, B. infantis) составляют весьма небольшую часть общей микробной популяции [13].
Биотоп ЖКТ делится на ярусы (отделы) и микробиотопы: представители КМ могут находиться в просвете кишечника (полостная микрофлора), в пристеночной слизи (пристеночная, мукозная микрофлора), а также в эпителиальном слое, при этом стабильный количественный и видовой состав полостных микроорганизмов на определенном ярусе поддерживается механизмами аутостабилизации. Пристеночное (контактное) мембранное пищеварение, впервые описанное в 1958 г. А.М. Уголевым, происходит на внешней поверхности ворсин кишечного эпителия, где сосредоточена основная масса индигенной кишечной микрофлоры, в присутствии как собственных, так и ферментов, адсорбированных из химуса. На сегодняшний день считается, что архитектоника микробного сообщества пристеночного слоя кишечника существует в виде «модели биопленки», в которой микроорганизмы (в количестве 1011 клеток/см3) должны быть распределены в пристеночном слое муцина — относительно прочного геля, состоящего из пептидогликана, продуцируемого бокаловидными клетками эпителия кишечной слизистой оболочки, — на достаточно близком расстоянии (порядка размера микробной клетки) друг от друга или фиксированных на эпителиоцитах с образованием микроколоний, защищенных от внешних воздействий самой биопленкой, что обусловливает механизм колонизационной резистентности биотопа [13]. Муцин близок по химической природе полисахаридной защитной капсуле, которой окружают себя многие микробы. Кишечная слизь, состоящая из различных белков внеклеточного матрикса (муцины, коллагены, эластин, фибронектин, фибриноген и ламинин, а также протеогликанов), а также sIgA, который синтезируют плазматические клетки, находящиеся в подслизистом слое, — высокоспециализированная среда обитания коменсалов, так как служит не только субстратом для их адгезии, но и источником питания [14]. При этом исследования последних лет показали, что синтез муцина в кишечном эпителии зависит от микробных стимулов, поступающих от нормальной микробиоты через Toll-подобные рецепторы (TLR), и связан с MyD88-зависимым путем передачи сигнала [15]. На экспрессию гена муцина (muc2) оказывают влияние короткоцепочечные жирные кислоты (пропионат и бутират), являющиеся продуктами микробной ферментации [16]. Продукция слизи, антибактериальных пептидов и противовоспалительных цитокинов находится под контролем врожденного и адаптивного иммунитета и регулируется IL-9, IL-13, IL-17, IL-22 [17–19].
При этом рыхлый слой слизи в тонкой кишке делает возможным более близкий контакт клеток организма с бактериями, что необходимо для захвата антигенов: через М-клетки, специализирующиеся на везикулярном транспорте бактерий и различных молекул, антигены попадают в пейеровы бляшки — зоны индукции иммунного ответа, а дендритные клетки обладают способностью выставлять свои отростки в просвет кишечника и там фагоцитировать бактерии [14]. Кроме того, большое значение имеют рецепторы, связанные с G-белками, которые постоянно экспрессируются на апикальной поверхности эпителиальных клеток кишечника и взаимодействуют с короткоцепочечными жирными кислотами, аденозином и другими микробными метаболитами [14, 20]. При этом нижний плотный слой слизи в толстой кишке препятствует контакту микробиоты с клетками организма, поэтому здесь нет зон индукции иммунного ответа, а иммунорегуляторное влияние КМ осуществляется посредством различных метаболитов, из которых наиболее хорошо изучены короткоцепочечные жирные кислоты [21].
Полостная и пристеночная микрофлора не идентичны, но тесно взаимосвязаны, между ними постоянно происходит обмен микроорганизмами, в результате чего формируется индивидуальный вариант нормальной кишечной микрофлоры [22, 23].В отличие от полостного пищеварения, происходящего в полости ЖКТ под влиянием пищеварительных соков, пристеночное происходит на заключительной стадии расщепления пищевых ингредиентов и осуществляется при контакте компонентов пищи с поверхностью кишечного эпителия в порах щеточной каймы, что способствует плавному переходу от пищеварения к всасыванию. При этом пристеночное пищеварение является основным механизмом переработки пищевых веществ у детей, находящихся на грудном вскармливании. При этом пристеночной (мукозной) микробиоты в 6 раз больше, чем внутрипросветной, а ее состав может значительно отличаться от микробного пейзажа просветной микробиоты [13].
Мукозная микрофлора желудка представлена в основном кислотоустойчивыми бактериями родов Lactobacillus (L. gastricus, L. antri, L. kalixensis, L. ultenensis), Stomatococcus и Sarcina, в небольшом количестве выявляются Staphylococcus, Streptocoсcus, Candida и др., при этом различные штаммы Helicobacter pylori, Helicobacter heilmanni в зависимости от генетических характеристик могут выступать не только в роли патогенов, но вести себя как симбионты [24]. В двенадцатиперстной и тощей кишке видовой состав бактерий представлен Lactobacillus, Bifidobacterium, Bacteroides, Enterobacteriacae, дрожжеподобными грибами. Микробиота толстой кишки является самой многочисленной, составляет 60% всей микробиоты организма и представлена более 1000 видов [13]. Заселение бактерий происходит по типу биопленки — обладающее пространственной и метаболической структурой сообщество (колония) микроорганизмов, расположенных на поверхности раздела сред и погруженных во внеклеточный полимерный матрикс. Обычно биопленки образуются в контакте с жидкостями при наличии необходимых для роста веществ. Считается, что 95–99% всех микроорганизмов в естественной среде существует в виде биопленки, которая обладает свойством колонизационной резистентности, поэтому встроиться в нее бактериям извне довольно проблематично. Колонизационная резистентность — совокупность защитных факторов организма и конкурентных, антагонистических и других свойств нормальной МК, придающих стабильность микрофлоре и предотвращающих колонизацию слизистых оболочек посторонними, в том числе патогенными, микроорганизмами. При снижении колонизационной резистентности увеличивается количество и спектр условно-патогенных микробов. В таком случае условно-патогенная микрофлора может закрепиться и встроиться среди облигатной микрофлоры. Последствия могут быть разными, от дисбактериоза до различных заболеваний [13, 24].
КМ долгое время подразделялась на облигатную — обязательную микрофлору, составляющую около 90% общего числа микроорганизмов и представленную в основном анаэробными сахаролитическими бактериями (Bifidobacterium, Propionibacterium, Bacteroides, Lactobacillus), которые играют ведущую роль в поддержании симбиотических отношений между макроорганизмом и его микробиотой, в регуляции межмикробных отношений, а также в метаболизме и противоинфекционной защите; факультативную — сопутствующую, или добавочную, микрофлору, составляющую около 10% общего числа микроорганизмов, основными представителями которой являются условно-патогенные виды (Escherichia, Enterococcus, Fusobacterium, Peptostreptococcus, Clostridium, Eubacterium и др.), при возрастании количества популяций которых могут развиваться инфекционные осложнения, а также остаточную — транзиторную микрофлору или случайные микроорганизмы, составляющие менее 1% общего числа КМ, основными представителями которых являются сапрофиты, условно-патогенные энтеробактерии (Citrobacter, Enterobacter, Proteus, Klebsiella, Morganella, Serratia, Hafnia, Kluyvera, Staphylococcus, Pseudomonas, Bacillus), дрожжи и дрожжеподобные грибы и др. Транзиторная микрофлора — это микроорганизмы, чаще всего занесенные извне, среди которых могут встречаться высокопатогенные, которые при ослаблении защитных функций облигатной микрофлоры могут вызывать развитие патологических процессов.
Однако в настоящее время такой подход к классификации микробиоценоза кишечника уже считается устаревшим. Еще в 2011 г. M. Arumugam et al. [25] в зависимости от пищевых предпочтений представителей КМ выделили три энтеротипа (ЭТ-I, II, III), каждый из которых включает множество видов бактерий и не зависит от этнической, расовой принадлежности, пола, возраста, индекса массы тела, а бактериальных представителей микробиоты объединили в кластеры по доминирующим родам: Bacteroides, Prevotella и Ruminococcu. ЭТ-I содержит значительную долю бактерий, обладающих широким сахаролитическим потенциалом (Lactobacillus, Bifidobacterium, Slackia, Geobacter и др., а также участвующих в ферментации протеинов — Proteus, Clostridium, Escherichia), но преобладают Bacteroides; при ЭТ-II основными представителями являются микроорганизмы рода Prevotella (Staphylococcus, Helicobacter, Escherichia/Shigella, Veillonella и др.), которые в питании используют биодеградацию муцинов и гликопротеидов слизи, а в процессе своей жизнедеятельности разрушают защитный слизистый слой; ЭТ-III характеризуется преобладанием микробов рода Ruminococcus (Ruminococcus, Akkermansia, Dialister и др.), которые используют для своей жизнедеятельности крахмал, разлагают муцины и расщепляют целлюлозу, при этом улучшают всасывание углеводов и повышают уровень глюкозы в крови. Функциональные различия, по мнению авторов, показывают важность синергического взаимодействия с организмом хозяина [25].
Однако последние исследования свидетельствуют о том, что все индивидуальное разнообразие микробиоценозов кишечника человека нельзя уложить только в существование энтеротипов. Многое из этого разнообразия еще остается необъясненным, появляется все больше данных о влиянии генетики, а также средовых факторов (питание, воздействие микробного фактора в раннем детском возрасте) [22, 23, 26].
Функции КМ многообразны и зависят от отдела, в котором она обитает. Выделяют защитную, метаболическую, детоксикационную, иммунную, пищеварительную, генетическую. Одной из основных функций КМ является обеспечение колонизационной резистентности — защиты слизистой кишечника от болезнетворных бактерий путем подавления патогенных, условно-патогенных, гнилостных бактерий — возбудителей инфекционных заболеваний с целью предупреждения инфицирования; поддержание биохимического, метаболического и иммунного равновесия, необходимого для сохранения постоянства внутренней среды и здоровья человека в целом и др. Индигенная КМ (прежде всего лакто- и бифидобактерии), ассоциированная с GALT- и MALT-системами ЖКТ, обладает высокими иммуногенными свойствами и модулирует реакции не только местного, но и системного иммунного ответа: Lactobacillus и Bifidobacterium стимулируют синтез sIgA, продукцию цитокинов и IFN колоноцитами, активируют созревание системы мононуклеаров, повышают содержание комплемента и пропердина, активность лизоцима [27].
Кишечный эпителий сегодня рассматривается как неподвижные клетки врожденного иммунитета, которые обладают многими функциями. При этом микробиоценоз кишечника в значительной мере генетически предопределен, так как процесс идентификации бактерий или продуктов, выделяемых нормальной микробиотой (MAMPs), происходит с помощью паттерн-распознающих рецепторов, которые локализуются в муциновом слое [наиболее важные — Toll-подобные (TLR2-5, TLR9) и NОD-подобные рецепторы] [28]. Так, в исследовании [29–31] показано, что у однояйцевых близнецов выявлена почти полностью идентичная анаэробная и аэробная микрофлора, а изучение состава КМ с участием моно- и дизиготных троен [31] показало, что на начальных этапах формирования КМ главную роль играют генетические факторы, в более старшем возрасте — средовые. Экспрессируя паттерн-распознающие рецепторы, клетки кишечного эпителия распознают микробные патоген-ассоциированные молекулярные паттерны и отвечают на инвазию кишечных микробов секрецией цитокинов и противомикробных протеинов, тем самым формируя барьер между микробами в просвете кишки и тканями, что обеспечивает защиту и устойчивость организма [28]; синтезируют слизь, антибактериальные пептиды [α- и β-дефенсины, кателицидины и лизоцим, α-дефенсины (криптидины), лектины С-типа, ангиогенины, лизоцим и фосфолипазу А2], играющие роль биохимического барьера путем создания стерильной зоны вблизи эпителия, которая препятствует транслокации бактерий во внутреннюю среду организма [28]. При этом антибактериальное действие пептидов является короткодистантным и в пределах биопленки не работает, чем не создает никакой опасности для КМ [14]. При генетическом удалении этих рецепторов у экспериментальных животных происходит потеря взаимосвязи между клетками хозяина и бактериями, что приводит к изменению состава микробиоты и проникновению бактерий во внутреннюю среду организма [33]. Выработка IgA уменьшает провоспалительные признаки и способствует разнообразию КМ [28].
КМ обладает иммуномодулирующими свойствами, обеспечивая формирование оральной толерантности через взаимодействие с паттерн-распознающими рецепторами (PRR) антиген-представляющих клеток и, как следствие, баланс цитокинов на слизистых оболочках [5]. Микробные метаболиты и их медиаторы способны также модулировать пролиферацию, дифференцировку, апоптоз и метаболические реакции эукариотических клеток [13]. Oсновной функций КМ является также обеспечение генетического постоянства, т.к. микробиота кишечника рассматривается сегодня как «генетический банк» — хранилище микробных, плазмидных и хромосомных генов, которые обеспечивают стабильность микробных сообществ нашего организма и обмен генетическим материалом с клетками человека [34]. В результате такого обмена кишечные микроорганизмы приобретают антигенные детерминанты клеток хозяина, что делает их «своими» для иммунной системы и предопределяет относительную стабильность индигенной флоры каждого человека [34], но, как оказалось, кишечные микроорганизмы могут влиять на экспрессию генов клеток организма-хозяина [35]. Дефектный бактериальный, генетически управляемый барьер способствует транслокации микрофлоры [28], а микробный дисбаланс может стать триггером для ряда механизмов, определяющих низкие внутрипросветные уровни бутирата, а также сниженной регуляции экспрессии протеина плотных эпителиальных контактов. Увеличение эпителиальной проницаемости и дисфункция эпителиального барьера способствуют возрастанию бактериальной транслокации через lamina propria, что, в свою очередь, усугубляется снижением уровня IgA и дефенсина, а неэффективный бактериальный клиренс приводит к чрезмерной стимуляции TLR, секреции провоспалительных цитокинов и активации врожденных и Т-клеточно-опосредованных иммунных реакций, что лежит в основе нарушений механизма толерантности эпителиальных клеток и может принять дисбактериоз в качестве источника индукции воспаления кишечника [28].
Бактерии и продукты жизнедеятельности нормальной МК участвуют в развитии и поверхностной дифференцировке эпителия, способствуют формированию сосудистой сети кишечных ворсинок. При этом прямой контакт комменсалов с TLR-рецепторами ограничен для исключения возможности развития воспалительной реакции: экспрессия TLR2 и TLR4 подавлена, TLR5 находится на базолатеральной стороне клеток и не экспрессируется в просвет кишки, а TLR3, TLR7, TLR8 и TLR9 локализуются во внутриклеточных эндосомальных структурах [36, 37]. Эпителий, находящийся над пейеровыми бляшками и ассоциированный с лимфоидными фолликулами слизистой оболочки кишечника, обладает уникальной способностью распознавать микробные стимулы, исходящие от комменсальных или чужих (патогенных) бактерий, и продуцировать в ответ на это соответствующие цитокины. В норме антиген-представляющие клетки слизистой оболочки кишечника осуществляют презентацию антигенов нормальной микробиоты наивным Т-лимфоцитам, следствием чего является развитие иммунного ответа, при этом Тh-0 клетки могут дифференцироваться по нескольким направлениям, поэтому в нормальной слизистой могут присутствовать Тh1, Th2, Th17 и Т-регуляторные клетки (Т-reg), а для активации Th-17 лейкоцитов необходимо наличие в слизистой кишечника TGF-β, а также IL-6 и IL-23 [411]. При этом основными цитокинами, определяющими формирование толерантности, являются TGF-β и IL-10 [20, 33].
Известно, что бифидобактерии КМ оказывают регулирующее влияние на параметры иммунитета слизистых оболочек, в том числе ЖКТ и органов дыхания. При этом снижение количества бифидобактерий и увеличение клостридий и бактероидов могут предшествовать появлению клинических симптомов аллергии [38] и сопровождаться дисбалансом содержания Т-лимфоцитов: снижение активности Th1-клеток, продуцирующих провоспалительные цитокины (IFN-γ, TNF-β и IL-2 и др.), и преобладание Тh2, синтезирующих цитокины с противовоспалительной активностью (IL-4, IL-6, IL-9, IL-10, IL-13 и др.), которые усиливают образование антител, особенно IgE, а также активируют хемотаксис эозинофилов и, как следствие, способствуют развитию аллергического воспаления [39].
При попадании патогенной микрофлоры в просвет кишечника реакция клеток эпителия носит сложный характер, обусловленный наличием факторов «патогенности и вирулентности» возбудителя, которые вызывают повреждение клеток эпителия, что необходимо для проникновения самого возбудителя или продуктов его жизнедеятельности во внутреннюю среду организма и запуска механизмов активации синтеза провоспалительных цитокинов, а также факторов, привлекающих в очаг воспаления фагоцитирующие клетки [40]. Основной толерогенный цитокин — TGF-β является доминирующим цитокином слизистой кишечника, синтезируется эпителиальными, дендритными, тучными клетками, макрофагами и имеет важнейшее значение для индукции Т-reg клеток, что лежит в основе формирования оральной толерантности. TGF-β является плейотропным цитокином, который оказывает гомеостатические эффекты, а также стабилизирует проницаемость кишечника и регулирует поступление в организм микробных и пищевых антигенов\аллергенов, так как доза и кратность поступления антигена per os имеют большое значение для механизма развития оральной толерантности [41]. Некоторые авторы считают, что Т-reg клетки могут взаимодействовать с клетками-мишенями не только через TGF-β и IL-10, но и путем непосредственного контакта [29, 30].
Процесс формирования толерантности в основном проходит в области lamina propria слизистой кишечника, где находятся Т-reg клетки и происходит подавление пролиферации Т-лимфоцитов и макрофагов [31, 42]. Основным критерием развития состояния толерантности считают подавление Th1-иммунного ответа и продукции IFNγ при активной продукции IgA местно или системно, а также подавление синтеза IgG и IgE [43, 44]. Считается, что Т-reg клетки через продукцию TGF-β осуществляют не супрессорную, а иммунорегуляторную функцию, направляя иммунный ответ в сторону активации Th-17 [33]. Подтверждением этого могут быть данные, показывающие, что ГМ содержит IL-10 и TGF-β; при этом чем выше уровень TGF-β в молозиве матерей, тем реже у детей впоследствии развиваются атопические заболевания [45]. Интестинальная микрофлора через продукты своей жизнедеятельности может оказывать прямое воздействие на Т-reg клетки, изменяя их активность и тем самым активируя либо аллергическое воспаление, либо формирование толерантности в зависимости от того, синтез каких цитокинов был активирован [32]. Так, в настоящее время установлено, что бифидо- и лактобактерии, характерные для микробиоценоза детей раннего возраста, в меньшей степени способны к продукции провоспалительных цитокинов, чем бифидо- и лактобактерии, характерные для более старших возрастных групп, что, вероятно, обусловлено одной из важнейших функций нормальной микрофлоры — формированием механизмов иммунологической толерантности [38]. Кроме того, некоторые виды кишечных бактерий способны подавлять продукцию провоспалительных цитокинов макрофагами [46]. Таким образом, с современных позиций кишечный микробиоценоз является важнейшим фактором в становлении иммунитета и формировании пищевой толерантности, что во многом определяет вероятность развития ПА. При этом, по мнению многих авторов, микробиологическая дезадаптация новорожденного, которая чаще всего является следствием воздействия пренатальных факторов, ассоциируется с увеличением риска развития таких заболеваний, как астма, ожирение, сахарный диабет 1-го типа и др. [47].
Кроме того, известно, что КМ вырабатывает нейротрансмиттеры, которые оказывают влияние на энтериновую систему, изменяя не только секреторную и моторную функции кишечника, но и порог висцеральной чувствительности [48], что может оказывать влияние на развитие различных патологических состояний ЖКТ.
Микробиота тонкой кишки играет огромную роль в процессе пищеварения, а также в обменных процессах — с участием микрофлоры в организме происходят обмен белков, жиров, углеводов, желчных и жирных кислот, холестерина, метаболизм глюкозы, регенерация слизистой оболочки, системный гомеостаз, реакции иммунитета. Бактерии толстого кишечника утилизируют избытки пищи и формируют каловые массы; способствуют всасыванию витамина Д, железа и кальция; восстанавливают моторную и пищеварительную функции ЖКТ, предотвращают метеоризм; нормализуют перистальтику и секрецию, всасывание и клеточный состав кишечника; участвуют в разложении ферментов и других биологически активных веществ, волокон клетчатки, непереваренных в тонкой кишке; синтезируют антибиотикоподобные вещества, витамин К, витамины группы В, ряд незаменимых аминокислот; являются биосорбентами для токсических продуктов и ядов (фенолы, металлы, ксенобиотики и т.д.); участвуют в водно-солевом обмене (стимуляция всасывания воды и электролитов), рециркуляции стероидов, продукции биологически активных соединений (аминокислот — аргинина и глутамина, витаминов); осуществляют метаболизм лекарственных средств и ксенобиотиков; уничтожают канцерогены и мутагенные метаболиты, ингибируют активность ферментов, вовлекаемых в образование опухолей; регулируют теплообмен, что позволяет рассматривать микробиоту толстой кишки как центральный «биореактор» пищеварительной системы; нормализуют психическое состояние, регулируют сон, циркадные ритмы и др. [13, 49]. Так, большинство видов Eubacterium являются сахаролитическими и ферментируют углеводы с образованием короткоцепочечных жирных кислот — важнейший питательный субстрат, необходимый для колоноцитов, а также участвуют в регуляции апоптоза, пролиферации эпителия слизистой оболочки кишечника, стимулируют всасывание воды и электролитов [50].
Нефизиологическое соотношение полезных и агрессивных видов бактерий — дисбактериоз — ключевая особенность хронических ВЗК, которые характеризуются не только снижением пула комменсальных бактерий, но и изменением качественного состава МК в виде снижения Firmicutes и Bacteroidetes [28]. Так, аномальная колонизация слизистой подвздошной кишки адгерентно-инвазивной E. coli, а также снижение Faecali bacterium prausnitzii — представителя Clostridium подкласса IV — в сочетании с уменьшением продукции α-дефенсина в подвздошной кишке и экспрессии антибактериального пептида в толстой кишке ассоциируются с потерей толерантности к комменсальной флоре и с усилением поддержания воспалительной реакции на кишечные патогены и соотносятся с тяжестью болезни Крона, являясь предиктором высокого риска ее ранней реактивации [28].
Исследования последних лет также показали, что КМ играет основополагающую роль в формировании заболеваний сердечно-сосудистой системы, ожирения, злокачественных новообразований [51, 52], метаболического синдрома, атеросклероза, а также патологии эндокринной системы: сахарного диабета и других заболеваний [52, 54]. Роль микробиоты в формировании ожирения сложна. С одной стороны, нарушение КМ может быть следствием определенных пищевых привычек людей с ожирением, а с другой — способствовать чрезмерному извлечению энергии из рациона. Так, микробные метаболиты — пропионат — могут обеспечивать ощущение сытости и вносить определенный вклад в пищевое поведение, а короткоцепочечные жирные кислоты, образующиеся при ферментации пищевых волокон, — улучшать метаболизм через нервные волокна кишечника и ось микробиота–кишечник–мозг [2], поэтому введение в рацион неперевариваемых углеводов будет способствовать активации бактерий, ферментирующих углеводы в толстой кишке и производящих полезные метаболиты, которые участвуют в регуляции уровня глюкозы в крови и ощущения сытости, что, в свою очередь, будет моделировать поведение человека. Так, экспериментальные исследования по изменению состава КМ могут модулировать концентрацию в плазме крови триптофана — предшественника серотонина, который является ключевым нейромедиатором в регуляции функций висцеральной и центральной нервной систем, а пробиотические штаммы Lactobacillus rhamnosus PL60 — способствовать выработке конъюгированной формы линолевой кислоты, которая предотвращает развитие ожирения. В то же время метаболизм другого пребиотика — инулина может влиять на выработку гормонов и гормоноподобных веществ, таких как глюкагонподобный пептид-1, пептид YY, грелин и лептин [55].
Вклад микробиоты в желудочно-кишечные и психиатрические симптомы пациентов с синдромом раздраженного кишечника (СРК) может быть опосредован через ее влияние на синтез серотонина, который вырабатывается энтерохромаффинными клетками хозяина при стимуляции этих клеток микробными метаболитами [56].
Появились данные о влиянии КМ через ось микробиота–кишечник–мозг на синтез нейротрансмиттеров, которые способны модулировать функции гипоталамо-гипофизарно-надпочечниковой оси, иммунной и лимбической систем, особенно миндалины и гипоталамуса, что проявляется изменением поведения человека и его когнитивных функций [55, 56]. В ряде исследований показано, что стресс, перенесенный младенцем в раннем детстве (разлука с матерью) — ассоциируется с нарушением функции кишечника в последующем [57].
У пациентов с депрессией был выявлен определенный состав КМ, характеризующийся увеличением содержания Bacteroidales, Alistipes, Enterobacteriaceae и уменьшением Lachnospiraceae Faecalibacterium [58, 59]. На основании полученных данных авторы предположили, что депрессия может развиваться с пренатального периода до зрелого возраста в результате перенесенного раннего стресса, а КМ может быть мощной мишенью для лечения нервно-психических расстройств [60]. В последние годы показано, что развитие аутизма также связано с дисбактериозом микробиоты. При исследовании фекалий детей, страдающих аутизмом, выявлено снижение содержания микроорганизмов трех бактериальных родов: Prevotella, Coprococcus и Veillonellaceae. У детей с аутизмом чаще выделяются клостридии и энтерококки и реже — лактобациллы [61, 62], при этом успешная трансплантация фекальной микробиоты аутичным детям приводила к изменению микробиоты, улучшению желудочно-кишечных, а также поведенческих симптомов у пролеченных детей [63].
В исследованиях финских ученых было показано, что через 13 лет после лечения пробиотиками детей в раннем возрасте в группе плацебо отмечалась более высокая частота диагностированного синдрома дефицита внимания и гиперактивности и синдрома Аспергера, в отличие от детей, лечившихся пробиотиками [64]. Наблюдаемые психоневрологические расстройства были связаны с более низкой численностью Bifidobacterium spp. у детей 13 лет.
Ряд исследователей предположили, что поведение младенца (плач, сосание, активность, эмоциональность), находящегося на грудном вскармливании, может зависеть от состава молока матери, которое взаимодействует с ребенком посредством комменсальных кишечных бактерий, при этом олигосахаридный профиль материнского молока имеет свой «секреторный статус», определяемый конкретными аллелями генов, кодирующих синтез фукозилтрансферазы (например, ген FUT2), ответственной за присоединение фукозы к олигосахаридам [65]. При отсутствии таких генов в молоке матери снижается содержание фукозилированных олигосахаридов [66], количество которых ассоциировано с активностью комменсалов [67–69].
Нарушение становления КМ может активировать воспалительную реакцию в кишечнике, которая вызывает депрессивно-подобное поведение и нарушение познавательных функций [47], при этом микробиота действует как нейротрансмиттеры и катехоламины [70, 71]. В экспериментальных исследованиях было показано, что в ответ на введение нейротоксина в кишечнике отмечалось системное высвобождение катехоламинов и семикратное увеличение количества E. coli [71], а также активность микробиоты увеличивалась после введения каннабиноидов и опиоидов [70]. Ось кишечник–микробиота–мозг контролирует высвобождение глюкокортикоидов, которые способствуют метаболизму, иммунной и биоповеденческой реакциям [77, 73]. Исследования с гнотобиотными мышами продемонстрировали, что микробная колонизация кишечника влияет на их социальное и тревожное поведение [74, 75]: мыши без КМ характеризовались отклоняющимся от видового поведением, были менее социализированными, а колонизация взрослых грызунов одним или двумя штаммами Bifidobacterium spp. или Bacteroides spp. может улучшить поведенческий фенотип мышей, включая частичное восстановление социального поведения, снижение тревожности и стереотипного поведения [75, 76], а колонизация мышей Lactobacillus rhamnosus сопровождалась уменьшением беспокойства [77]. У людей введение Lactobacillus helveticus и B. longum также снижает психологический стресс, повышает устойчивость к негативной информации [60], облегчает симптомы депрессии по сравнению с плацебо [78], что сопровождалось снижением уровня кортизола [60]. Кроме того, изучение поведения младенцев с коликами, синдромом сильного плача установило наличие у них менее разнообразной микробиоты, чем у здоровых младенцев [79], а после назначения молочнокислых бактерий, особенно Lactobacillus reuteri, отмечено значительное уменьшение колик [80, 81]. Младенцы с более высокой концентрацией Bifidobacterium меньше плачут и беспокоятся в первые 3 мес жизни [64].
Изменения качественного и количественного состава КМ — уменьшение микробного разнообразия или увеличение отдельных филов микроорганизмов — могут быть факторами риска развития аллергии [82–84]. Так, снижение у младенцев в КМ уровней Bifidobacterium, Lactobacillus, Faecalibacterium и Akkermansia ассоциировалось с развитием АД, БА в старшем возрасте. Нарушения кишечного микробиоценоза также способны индуцировать воспалительный процесс низкой степени интенсивности в слизистой оболочке толстой кишки, сопровождающийся как местным, так и системным повышением продукции основных провоспалительных цитокинов (TNF-α, IL-1, IL-6), что лежит в основе формирования метаболических нарушений [85]. Влияние КМ на развитие ожирения и сахарного диабета связывают также с эпигенетическим контролем метаболических процессов и избыточным синтезом конечных продуктов бактериальной ферментации, так как измененная микробиота кишечника через подавление/усиление экспрессии генов отдельных цитокинов способна увеличивать накопление жировой ткани [86]. При этом снижение представителей Bifidobacterium в образцах кала младенцев ассоциируется с избыточной массой тела и развитием ожирения у детей в дошкольном возрасте [87]. Последние исследования предполагают возможность предотвращения развития диабета 1-го типа путем регулирования микробиоты кишечника, так как в экспериментальных исследованиях на крысах показано снижение частоты формирования диабета при использовании адъюванта Фрейнда и штаммов Lactobacillus [88].
Все это позволило сформулировать гипотезу о том, что КМ не только участвует, но и управляет практически всеми процессами поддержания гомеостаза в нашем организме. Следовательно, микробное програмирование иммунной системы, когда определенные виды бактерий совместно с их продуктами воздействуют на иммунный процесс, начинается внутриутробно и продолжается после рождения. При этом факторами, которые могут повлиять на этот процесс в постнатальном периоде, являются способ родоразрешения, перинатальное применение антибиотиков и тип вскармливания [89].
По мнению многих ученых, внутриутробный и неонатальный периоды — критические этапы формирования микробиома ребенка, от которых во многом зависит состояние его здоровья в течение всей жизни [91, 92]. Еще несколько десятилетий назад мы считали, что эмбрион является стерильным в утробе матери, а микробная колонизация новорожденного начинается лишь во время родов. Однако, как показали многочисленные исследования последних лет, микробная колонизация младенца является очень сложным, чувствительным ко многим воздействиям, мультифакториальным процессом, на который влияют не только наследственные (генетические) факторы, но и состояние здоровья матери (ее образ жизни, масса тела, диета, наличие соматической или инфекционной патологии и получаемая терапия во время беременности), состав микробиоты матери; особенности течения беременности (наличие угрозы прерывания, гестозов, эклампсии и др.); способ родоразрешения (естественные или абдоминальные роды, пособия в родах, осложнения, применяемая терапия, особенно антибактериальная); гестационный возраст; состояние ребенка при рождении [наличие перинатального гипоксического поражения центральной нервной системы (ЦНС), респираторного дистресс-синдрома и др.], получаемая ребенком терапия в роддоме; характер вскармливания ребенка в первые 30 мин — 1 ч после рождения (грудное или с использованием детских молочных смесей); семейная среда, наличие домашних животных; инфекционные заболевания и антимикробная терапия в постнатальный период и др., а также вид вскармливания, соматические и инфекционные заболевания, санитарно-гигиенические условия окружающей среды, географические факторы и др. [93–96].
Сегодня уже известно, что первичная колонизация кишечника ребенка начинается задолго до его рождения и происходит под влиянием кишечной, вагинальной, кожной, плацентарной, а также микрофлоры ротовой полости матери [97–101].
Процесс становления КМ в период внутриутробного развития плода происходит за счет формирования в организме беременной женщины уникального по своей значимости и разнообразного по видовому составу микробиома плаценты [102, 103], представленного преимущественно пятью основными типами микробиома взрослого человека: Firmicutes, Tenericutes, Proteobacteria, Bacteroides и Fusobacteria, а также Prevotella tannerae и Neisseria, имеющего важнейшее значение не только для развития плода, но и становления организма ребенка в постнатальном периоде [100]. При этом таксономический профиль плацентарного микробиома беременных женщин отличался от кишечных, вагинальных, кожных, урогенитальных микросимбионтов, оказался идентичен и имел максимальное сходство с микробиомом ротовой полости [99], с наиболее часто встречающимися представителями Proteobacteria, Prevotella tannerae и Neisseria [99]. Обнаружение такого сходства позволило еще в 2009 г. американским ученым предположить возможность транслокации во время беременности микрофлоры из ротовой полости в плаценту [из плаценты были изолированы дезоксирибонуклеиновые кислоты (ДНК) бифидо- и лактобактерий, при этом путем культивирования на питательных средах живые микроорганизмы в плаценте обнаружить не удалось]. Наличие транслокации бактерий, по мнению авторов, способствовало более раннему формированию Th1-иммунного ответа через активацию TLR9 [104]. Также из амниотической жидкости женщин с запланированным кесаревым сечением были выделены Fusobacteria и Streptococcus, идентичные микрофлоре ротовой полости [105]. Убедительные данные о присутствии бактерий в амниотической жидкости были получены С. Combs et al., когда у женщин с преждевременными схватками при отсутствии повреждения плодных оболочек были выявлены бактерии в амниотической жидкости, большинство из которых при идентифицикации относились к Ureaplasma urealyticum, Fusobacterium nucleatum, Bacteroides urealyticus, Sneathia sanguinegenes, Ureaplasma parvum и Streptococcus agalactiae [106]. Другие исследования показали, что Ureaplasma может быть причиной перинатальной инфекции, а также заболеваемости и смертности в неонатальный период, так как Ureaplasma выделяли из амниотической жидкости на 16–20-й неделе гестации и ее присутствие в хориоамнионе отмечалось при гистологически подтвержденном хориоамнионите и преждевременных родах [107], однако, как показали исследования, наличие Ureaplasma spp. еще не является прямым подтверждением обязательного развития хориоамнионита и преждевременных родов, так как 60–80% обследованных женщин имели Ureaplasma spp., но только немногие из них развили гистологически подтвержденный хориоамнионит, а лечение от Ureaplasma до и после родов не выявило различий в исходах беременности [108]. Тем не менее в ряде исследований приведены убедительные данные о связи внутриутробного воздействия Ureaplasma c развитием бронхолегочной дисплазии, внутрижелудочковых кровоизлияний и некротизирующего энтероколита у детей [108].
В настоящее время предполагается существование трех основных источников формирования микробиоценоза плаценты: восходящий поток из микробиома влагалища (урогенитальный); материнские дендритные клетки [100, 101, 109], клетки крипт [93] и бокаловидные клетки [110] «отбирают» бактерии из просвета кишечника, которые внедряются и транспортируются к плаценте; транслокация с током крови [5].
Возможность транслокации бактерий во время беременности из ротовой полости в плаценту была подтверждена и в других исследованиях. Так, ряд авторов установили, что наличие одонтогенных инфекций (периодонтит) у матери во время беременности значительно увеличивает риск как преждевременных родов, так и осложнений беременности [111–113]. Кроме того, обнаружение в составе оральной микрофлоры беременной Actinomyces naselundii, Burkholderia, Streptosporangium и Anaeromyxobacter ассоциировалось с преждевременными родами [97, 114, 115], а Actinomyces naselundii — с более низкой массой тела ребенка при рождении, в то время как присутствие лактобацилл — с более высокой массой тела при рождении и более поздними родами [113]. При доношенной беременности среди оральной микрофлоры преобладали Paenibacillus [114, 115].
Убедительные доказательства способности микробиоты беременной женщины преодолевать плацентарный барьер были получены при обнаружении 16S рРНК бактерий рода Lactobacillus и Escherichia в меконии новорожденных детей с различным сроком гестации [5, 116], а также липополисахаридов клеточной стенки бактерий в пуповинной крови новорожденных [5]. Кроме того, исследования последних лет подтвердили наличие в плаценте, амниотической жидкости и меконии плода бактерий, встречающихся на коже, в ротовой полости и кишечнике матери [103]. При этом меконий новорожденных содержит определенный набор бактерий, основными из которых являются представители Firmicutes и который отличается от обнаруживаемого в образцах кала, взятого после первой недели жизни, в которых преобладали Proteobacteria. Присутствие в меконии Serratia тесно связано со степенью незрелости организма и другими клиническими показателями, в частности с необходимостью антибиотикотерапии и искусственной вентиляции легких [117]. Преобладание в меконии условно-патогенных бактерий ассоциировалось с предрасположенностью младенцев к аллергическим и респираторным заболеваниям [103, 117].
Сравнения состава микробиоты амниотического, плацентарного и мекониевого происхождения детей, родившихся с помощью кесарева сечения, показало, что около 55% бактерий имеют плацентарное и амниотическое происхождение, что позволяет также утверждать существование способности микроорганизмов преодолевать плацентарный барьер и оказывать воздействие на развитие плода [118].
Долгое время считалось, что меконий является стерильным, однако молекулярно-генетические исследования последних лет показали, что в нем определяются Enterococcus, Escherichia, Leuconostoc, Lactococcus и Streptococcus [96, 98], а также Lactobacillus и E. coli [117], что может свидетельствовать о наличии внутриутробного периода формирования микробиоценоза младенца и доказывает, что процесс становления микробиоты кишечника ребенка происходит под влиянием трансфера микроорганизмов от матери к плоду.
Важную роль в становлении микробиома новорожденного ребенка играет влагалищная микробиота, при нарушении состава которой отмечается более высокая частота преждевременных родов [115]. Бактерии микробиоты влагалища определяются как в пуповинной крови, так и в плаценте, амниотической жидкости, оболочках плода и меконии новорожденных [97–101].
При этом нормальная вагинальная микрофлора здоровых женщин отличается многообразием видового состава и включает строгие и факультативные анаэробы и, в меньшей степени, аэробные микроорганизмы [119–120]. Характерной особенностью микробиоценоза влагалища в период гестации является меньшее разнообразие, чем у небеременных женщин, однородность микробного сообщества с преобладанием Lactobacillus (L. iners, L. crispatus, L. jensenii, L. johnsonii) [99], его высокая стабильность, что необходимо для физиологического течения беременности, а также для предупреждения распространения восходящей инфекции на плодные оболочки и ткани, развития преждевременных родов, кровотечений, предлежания плаценты, а иногда и антенатальной гибели плода [121].
Неблагоприятным вариантом дисбиоза влагалища беременной женщины является повышенное содержание Gardnerella и Ureaplasma spp., снижение содержания Lactobacillus spp., колонизация Candida albicans [114]. Микробиота влагалища при нормально протекающей беременности больше всего напоминает микробиоту небеременных, но с высокой распространенностью видов Lactobacillus, а наличие L. crispatus ассоциируется с повышенной стабильностью влагалищного сообщества [115].
Проспективное исследование по оценке состава микробиоты на основе еженедельного отбора проб во время беременности из четырех локусов [влагалище, дистальный отдел кишечника (кал), слюна, зуб/десна] показало стабильность внутри индивидуального состава микробиоценоза на протяжении всей беременности во всех участках, отсутствие существенных изменений таксономической структуры вагинального микробного сообщества по мере развития беременности, но сдвиг в составе вагинальной микробиоты к моменту родов. Это предполагает, что прогрессирование беременности не связано с резким изменением модели, разнообразия и состава местной микробиоты женщины [115].
При этом исследователи предположили, что состав микробиома новорожденных может зависеть от образа жизни беременной женщины, ее диеты и физической нагрузки [116]. Также установлено, что на состав плацентарной микрофлоры негативно влияют перенесенные матерью инфекционные заболевания, в первую очередь инфекции мочевыводящих путей, особенно в I триместре беременности [122].
Как известно, во время беременности у женщины происходят изменения микробных профилей полости рта, кожного покрова, влагалища и кишечника [115, 123]. При этом наиболее значительную трансформацию претерпевает микробиота кишечника матери [123], что сопровождается увеличением (повышение в 4,3 раза по сравнению с небеременными женщинами) по мере нарастания срока гестации Neisseria, Blautia, Collinsella и Bifidobacterium при снижении уровня Clostridium, Dehalobacterium, а также неклассифицированных Bacteroides [115]. Эти изменения аналогичны таковым при метаболическом синдроме [124] и сопровождаются увеличением количества условно-патогенных микроорганизмов (Lactobacillus, Bifidobacterium, Streptococcus и Escherichia coli) [115], а также сокращением продуцентов короткоцепочечных жирных кислот. Изменение кишечного микробиоценоза беременной женщины осуществляется под действием прогестерона, который обеспечивает нормальное течение и исход беременности, а также обладает иммуномодулирующим действием [81, 125].
Как показали исследования, КМ матери в I триместре беременности сопоставима с микробиотой небеременных женщин, однако к III триместру происходит изменение качественного и количественного состава КМ, нарастают индивидуальные особенности, снижается видовое разнообразие: увеличиваются Proteobacteria и Actinobacteria, являющиеся маркерами воспаления [126], и снижаются Faecalibacterium, характеризующиеся противовоспалительным эффектом. Эти изменения оказались не связанными ни с исходным состоянием микробиоты в I триместре, ни с питанием матери во время беременности, ни с показателями ее здоровья, но похожи на таковые при метаболическом синдроме и ожирении [89, 95]. Однако КМ младенца оказалась приближена к микробиоте матери в I триместре беременности [127], что позволило авторам предположить наличие селекции бактерий КМ в кишечнике ребенка и отсутствие негативного воздействия отдельных филов на состояние здоровья ребенка, микробиота которого имеет значительные индивидуальные отличия, характеризуется низким разнообразием и лишь со временем приближается к микробиоте матери [128], что может подчеркивать значимость влияния на становление КМ ребенка факторов окружающей среды и питания.
В ряде исследований показано, что высокий уровень Bifidobacterium, обогащение которыми КМ матери происходит на поздних сроках гестации, отражает эволюционный процесс подготовки к рождению и кормлению грудью и способствует оптимальной передаче Bifidobacterium от матери к младенцу, а также играет важную роль в формировании и созревании иммунной системы плода и ребенка в первые месяцы жизни [123, 125, 127]. При этом уменьшение количества Bifidobacterium и Bacteroides spp. в КМ беременной, по мнению авторов, ассоциируется с чрезмерной прибавкой в весе во время беременности по сравнению с беременными женщинами с нормальным набором веса [129], а уменьшение Bifidobacterium — с преждевременными родами [130], у новорожденных — с развитием различных воспалительных заболеваний [81]. Кроме того, показано влияние уровня Bifidobacterium на повышение чувствительности к инсулину и толерантности к глюкозе [81, 125].
КМ является одним из основных эпигенетических факторов, при этом колонизация кишечника новорожденного комменсальными бактериями рассматривается как важнейший предиктор формирования иммунной системы ребенка: любые нарушения естественного хода заселения кишечника микрофлорой в этот период имеют отдаленные последствия для иммунной системы в целом [131, 132].
В первые дни и недели жизни одной из основных задач интестинальной микрофлоры является формирование толерогенной направленности иммунного ответа. Контакты микробиоты с антиген-представляющими клетками как через продукты своей жизнедеятельности, так и непосредственно могут изменять уровень про- и противовоспалительных цитокинов и тем самым переключать Th2-иммунный ответ, характерный для внутриутробного периода развития ребенка, на Th1, предупреждая реализацию атопии [38].
Активная колонизация и формирование микробиоты кишечника здорового новорожденного с нормальным сроком гестации начинаются после рождения. Раннее воздействие материнской микробиоты, а также микробов, присутствующих в ГМ, — врожденные тесные взаимодействия между новорожденным и матерью, определяющие дальнейшее становление микробиоценоза ребенка [109]. На формирование микробиоты кишечника в первые часы и дни постнатальной жизни огромное влияние оказывает характер вскармливания, поскольку ребенок адаптируется к энтеральному типу питания [5].
Состав фекальной флоры детей, рожденных естественным путем, наиболее близок к вагинальной микробиоте матери с преобладанием Lactobacillus, Prevotella и Atopobium [133–135], а колонизация ребенка происходит материнскими штаммами и из других биотопов: интестинальной (фекальной), вагинальной, эпидермальной, а также микробиотой кожи промежности матери и ГМ. При этом кишечник родильницы является для ее ребенка важным источником колонизации физиологическими микроорганизмами, в частности Bifidobacterium, а здоровые младенцы, рожденные естественным путем, приобретают в течение первых трех дней после рождения от 1 до 7 штаммов Bifidobacterium из кишечного микробиома матери [136].
Первым шагом в постнатальной микробной колонизации является родоразрешение per vias naturales, когда новорожденные контактируют с микробиотой не только вагинального, но и фекального происхождения [137]. При вагинальном способе родоразрешения достаточно быстро у новорожденного формируется начальный кишечный микробиом, представленный в основном микроорганизмами роженицы вагинального и кишечного происхождения. При этом микробиом ребенка наиболее близок к вагинальной микрофлоре матери [109]. В нем доминируют Lactobacillus species, Bacteroides, Prevotella, Atopobium и Sneathia spp. [138–141], присутствуют Bifidobacterium (B. longum, B. infantis и B. catenulatum spp.), которые, наряду с Lactobacillus, колонизируют влагалище здоровой женщины [5], а также материнская интестинальная, включая Lactobacillus, Streptococcus и некоторые виды Bifidobacterium [142–144], и эпидермальная микрофлора, что свидетельствует о вертикальном пути передачи микробиоты [145–147]. При оперативном способе родоразрешения в начальной контаминации и колонизации участвуют микроорганизмы окружающей среды [5]. У таких детей также обнаруживаются Bacteroidetes и Enterobacteriaceae, ДНК которых аналогично ДНК бактерий, выделяемых из плаценты и амниотической жидкости.
В 1988 г. M.S. Cooperstock и A.J. Zedd [148] были предложены этапы (фазы) формирования микробиоты: I фаза — первые 2 нед после рождения — заселение кишечника Streptococcus и Escherichia coli, которые готовят среду для заселения Bacteroides, Bifidobacterium, Clostridium на 4–7-й день; II фаза — период грудного вскармливания, характеризующийся ростом числа Bifidobacterium; III фаза — от начала введения прикорма до полного прекращения кормления грудью; IV фаза — от полного введения прикорма до формирования «взрослого» рациона [148, 149]. Однако, согласно современным исследованиям, такое деление очень условно, так как мы уже знаем, что процесс формирования КМ начинается задолго до рождения ребенка и относительно устойчивый состав КМ формируется примерно к трем годам [150].
Первый этап постнатального формирования КМ длится около двух недель. Сразу после рождения кишечник младенца все еще богат кислородом и представляет благоприятную среду обитания для факультативных анаэробных микроорганизмов, поэтому основными колонизаторами кишечника младенца при естественных родах являются аэробные и факультативные анаэробные бактерии (Staphylococcus, Streptococcus, Lactobacillus и Enterobacteriaceae), которые способны существовать в условиях аэробной среды кишечника ребенка, а также представители семейства Enterobacteriaceae [93], которые играют важную роль в быстром переходе от микробиома, в котором доминируют таксоны, активные при ограниченном количестве кислорода, к микробиому, в котором преобладают строгие анаэробы [93], так как на втором этапе уже в конце первой недели жизни КМ детей характеризуется микробным профилем с преобладанием грамположительных неспорообразующих бактерий, представителей родов Eubacterium и Bifidobacterium spp. [5], а также представители родов Clostridium и Bacteroides в меньшем, чем в более позднем возрасте, количестве [5, 45, 46], источником которых является кишечная микрофлора матери [151, 152].
Вторым важным шагом в формировании микробиоты ребенка является грудное вскармливание. ГМ — уникальная система, имеющая таксономический профиль микроорганизмов, сходный по составу с кишечным микробиоценозом.
ГМ является наиболее важным постнатальным элементом для метаболического и иммунологического программирования здоровья младенца [153–155], оказывает влияние на развитие иммунной системы ребенка, необходимо для адекватной колонизации кишечника и формирования иммунного гомеостаза [156]. Младенцы на грудном вскармливании имеют пониженный риск развития некротического энтероколита и инфекционной диареи, аллергии и астмы, ВЗК, диабета, ожирения [157].
Кроме бактерий в ГМ обнаружено огромное количество факторов, способствующих как становлению здорового микробиома ребенка, так и формированию его иммунной системы и защите от вредных факторов окружающей среды: пребиотики, жирные кислоты, иммуномодулирующие, противовоспалительные вещества, факторы роста, гормоны и пр., которые, обладая пролонгированным действием, оказывают влияние на процессы формирования микробиоты даже после прекращения грудного вскармливания. Так, в 1 мл женского молока присутствует до 1 млн клеток матери (в молозиве до 10 млн), представленные в основном макрофагами, но также содержатся нейтрофилы (5%) и лимфоциты (10%) в виде Т- и В-клеток, большую часть из которых составляют клетки памяти. Кроме того, встречаются CD8+, CD4+, CD4+CD25+-лимфоциты, γδT-клетки, плазматические клетки [158]. При этом лимфоциты и другие клетки грудного молока/молозива способны проходить через кишечник новорожденных, проникать в мезентериальные лимфоузлы и далее в циркуляцию, сохраняя жизнеспособность и функциональную активность [158]. В молоке содержится до 1 г/л секреторного иммуноглобулина А (SIgA) (в молозиве — 5 г/л), который способствует адгезии бактерий и играет важную роль в период заселения кишечника у детей и образования микробного биоценоза [159]. Лактоферрин — железосвязывающий гликопротеин, его содержание в ГМ составляет 2 г/л (в молозиве — 7 г/л), но он обеспечивает не только бактериостатические функции, препятствуя размножению микроорганизмов за счет связывания необходимого для их роста железа, но и рассматривается сегодня как бифидогенный фактор, который бактерии могут использовать для своего роста в качестве источника энергии. Кроме того, исследования последних лет показали, что содержащиеся в молоке олигосахариды и лизоцим также обладают бифидогенной активностью, а ростовые факторы (эпидермальный фактор роста, EGF), гормоны, цитокины, полиненасыщенные жирные кислоты и олигосахариды могут способствовать созреванию и функционированию эпителиальных клеток кишечника ребенка [158–160].
Молоко здоровой женщины содержит сотни видов различных бактерий, причем наибольшим разнообразием отличается молозиво, в котором обнаружено более 700 различных видов микроорганизмов. При этом установлено, что транслокация микробиоты матери из кишечника в ткани молочной железы, а затем в молозиво и ГМ происходит на поздних сроках беременности и в период лактации с участием кишечных моноцитов, дендритных клеток слизистых оболочек [161], а также энтеромолочным путем — через лимфатическую систему кишечника [142] и посредством кровотока— механизмом, сходным с «энтеромаммарной осью». Эту гипотезу подтверждают данные экспериментального исследования, в котором беременные мыши перорально получали меченые Enterococcus faecium, после чего эти бактерии обнаруживались в плаценте и даже меконии еще не рожденных мышат [9]. При этом комменсальная микробиота первой обнаруживается в молочных протоках [162, 163].
Сроки первого прикладывания к груди и естественное вскармливание ребенка вносят существенный вклад в формирование здорового микробиома. В период лактации физиологические бактерии накапливаются в значительном количестве на поверхности сосков и ареол молочных желез здоровой кормящей женщины, откуда также поступают в молоко и пищеварительный тракт ребенка, укрепляя развивающийся микробиом [164]. Так, при изучении особенностей вскармливания было установлено, что в течение первых 30–40 дней жизни младенцы при грудном вскармливании получали в среднем около 28% бактерий из ГМ и около 10% с кожи ареолы; при этом авторы отмечают дозозависимый эффект между составом КМ младенца и долей ежедневно получаемого молока [165]. ГМ — один из основных источников бактерий для кишечника младенца, так как он потребляет примерно 800 мл молока в день, получая в среднем от 1105–1107 бактерий/мл ежедневно, основные представители которых — Staphylococcus, Streptococcus, Lactobacillus и Bifidobacterium spp. [166] и благодаря разнообразию микроорганизмов в своем составе ГМ стимулирует микробную колонизацию младенца [167]. В нормальных условиях микробиота женского молока представляет собой дополнительную дозу физиологических бактерий, попадающих per os в пищеварительный тракт младенца [168] и защищающих его от инфекций, так как дисбиоз молочной железы, обусловленный пролиферацией условно-патогенных микроорганизмов, может явиться причиной развития мастопатии и риска заражения ребенка опасной микрофлорой. ГМ служит важным фактором в формировании микробиоты ребенка. Кроме того, ГМ является главным источником симбиотических микроорганизмов (бифидобактерий, лактобактерий, энтерококков) [142] и содержит не менее 103–104 КОЕ/мл живых бактерий, а также широкий спектр бактериальных ДНК, в том числе ДНК бифидобактерий, обладающих способностью программировать иммунную систему младенца [159].
Поступление в пищеварительный тракт младенца сразу же после рождения первых порций молозива, которое содержит не только питательные вещества, но и антимикробные и пребиотические факторы, а также живую микрофлору, играет большую роль в становлении физиологического микробиоценоза, формировании толерантности [142, 164, 168, 169] и модуляции локального и системного иммунитета новорожденного, так как 25–30% бактериальной микробиоты ребенка имеет происхождение из ГМ [165].
Микробиом ГМ меняется в зависимости от стадии лактации: в молозиве преобладают Lactobacillus, а в зрелом молоке помимо лактобактерий обнаруживаются микробы, характерные для полости рта, — Veillonella, Prevotella и прочие разнообразные микроорганизмы, содержащиеся в молоке/молозиве, совместная активность которых способствует созданию и поддержанию в кишечнике строгой анаэробной среды и низкого pH: микробиота ГМ производит и одновременно питается короткоцепочечными жирными кислотами (SCFAs) и олигосахаридами грудного молока (HMOs), которые определяют основные механизмы устойчивости кишечника к патогенам [170–172].
В последнее время сформулировано понятие специфического «микробиома грудного молока» [5] как естественного «персонифицированного» пре- и пробиотика, бактериальное сообщество которого выполняет важнейшие функции в становлении микроэкологической системы младенца [101, 173], так как состав микробиоты ГМ уникален и не похож на микробиоценоз слизистых оболочек, кожи, фекалий [164]. Состав микробиоты ГМ в период лактации отличался в зависимости от индекса массы тела: в течение первого месяца лактации у женщин, страдающих ожирением, молозиво/молоко содержит меньшее разнообразие видов бактерий с увеличением количества представителей рода Staphylococcus (в том числе золотистого стафилококка), чем у матерей с нормальным индексом массы тела. Кроме того, установлено наличие прямой корреляции между индексом массы тела женщины, прибавкой веса во время беременности и увеличением количества Bacteroides, Clostridium, Staphylococcus и уменьшения Bifidobacterium в КМ новорожденного [164].
В ряде исследований показано, что диета матери влияет на липидный профиль ГМ, регулируя концентрацию длинноцепочечных полиненасыщенных жирных кислот [174, 175], обладающих иммуномодулирующим эффектом [176, 177]. Употребление матерью про- и пребиотиков во время беременности также оказывало влияние на состав микробиоты ГМ [178]: в плацебо-контролируемом исследовании продемонстрировано, что прием пробиотиков во время беременности и в период грудного вскармливания влияет не только на состав микробиоты ГМ и КМ у младенца, особенно на колонизацию кишечника Bifidobacterium и Lactobacillus spp. [179, 180], но и на уровень олигосахаридов ГМ и лактоферрина [181]. Кроме того, применение матерью специфической пробиотической бактерии Lactobacillus reuteri приводило к ее обнаружению как в ГМ, так и в фекалиях ребенка [182]. Полученные данные позволяют разрабатывать стратегии регулирования микробиоты ГМ через изменения состава рациона матери во время беременности и кормления грудью с целью изменения колонизации кишечника ребенка, что и было продемонстрировано в ряде исследований [183]. Кроме того, пренатальное использование пробиотиков у матери снижает вероятность появления экземы у младенцев из групп риска в постнатальном периоде [184], а также ассоциировано с пониженным риском инфекций и аутоиммунных заболеваний в более зрелом возрасте [185]. При этом авторы показали, что эффект от приема пробиотиков отмечен только при вагинальных родах [184].
Особенности колонизации кишечника у детей на грудном вскармливании могут быть обусловлены наличием в ГМ не только собственного богатого микробиома, но и олигосахаридов, которые выборочно стимулируют рост и/или активность Bifidobacterium и Lactobacillus: для микробиома ребенка первых месяцев жизни характерны гены, отвечающие за усвоение лактата, а после введения прикорма появляются гены, связанные с утилизацией углеводов, биосинтезом витаминов и деградацией ксенобиотиков. Помимо этого, в КМ младенцев отмечается устойчивый рост Bacteroides, повышается уровень фекальных SCFAs, появляются микробные сообщества, характерные для взрослого [150]. К возрасту 4 мес у детей, находящихся исключительно на грудном вскармливании, отмечался повышенный уровень микроорганизмов-пробиотиков — L. johnsonii/L. gasseri, L. paracasei/L. casei и B. longum, в отличие от детей на искусственном вскармливании, у которых повышено содержание Clostridium difficile, Granulicatella adiacens, Citrobacter spp., Enterobacter cloacae, Bilophila wadsworthia, что подтверждено исследованиями других авторов [145, 186].
При естественных родах и грудном вскармливании относительное количество бифидобактерий у младенцев может составлять более 90%, а во взрослом возрасте снижается до 5% и менее [187, 188]. КМ младенцев, находящихся исключительно на грудном вскармливании, характеризуется высоким популяционным уровнем бифидобактерий — B. breve, B. bifidum, B. longum subsp., В. infantis, известных как резидентные бифидобактерии (HRB) младенческого типа [189], и низким содержанием C. difficile и E. coli [190], в то время как взрослые пациенты характеризуются наличием B. adolescentis, B. catenulatum, B. pseudocatenulatum, B. longum subsp., В. longum, которые называют HRB взрослого типа [81, 189]. Обращает на себя внимание факт, что B. longum subsp. преобладает как в кишечнике младенцев, так и взрослых. Следовательно, предполагают авторы, не существует строгого различия между бифидобактериями «младенческого» и «взрослого» типов, так как некоторые из бифидобактерий взрослого типа (B. adolescentis) вертикально передаются младенцам от матери [191]. У детей на искусственном вскармливании в кишечном микробиоценозе преобладают энтерококки и клостридии и снижено количество бифидобактерий [192].
Физиологически ключевая функция Bifidobacterium тесно связана с их уникальной метаболической способностью и геномной архитектоникой: Bifidobacterium приспособлены к использованию специфических гликанов ГМ, что представляет собой пример коэволюции хозяина и микроба в симбиоз, необходимый для выживания вида. В ряде исследований по изучению становления микробиоценоза ребенка и вертикальной передачи микробиоты от матери к плоду/ребенку показано, что мать и ребенок часто имеют геномно идентичные штаммы Bifidobacterium, принадлежащие к Bifidobacterium breve, Bifidobacterium longum subsp., Bifidobacterium infantis, что дополнительно подтверждает вертикальную передачу Bifidobacterium [193–196] и объясняет, почему вагинальные роды обеспечивают более высокое обилие видов Bifidobacterium у младенцев по сравнению с детьми, рожденными путем кесарева сечения.
HMOs сложны и очень разнообразны по своей структуре, размеру (90% короткоцепочечных HMOs и 10% длинноцепочечных HMOs), степени полимеризации, заряду и последовательности [197], их содержание в материнском молоке/молозиве составляет от 5 до 23 г/л [69] (в среднем около 10–12 г/л), они минимально перевариваются ребенком, но хорошо метаболизируются бифидобактериями, являющимися третьим по численности компонентом молока [69, 81, 198]. Основными олигосахаридами ГМ являются мономеры глюкозы (Glc), галактозы (Gal) и N-ацетилглюкозамина (GlcNAc), а также фукозы (Fuc) и/или N-ацетилнейраминовой кислоты (NeuAc) [199].
Разложение HMOs бифидобактериями происходит последовательно с удалением моносахаридов и требует наличия множества ферментов с различной гликозидной специфичностью, при этом разные виды и штаммы Bifidobacterium обладают разными способностями к метаболизму HMOs, что делает их ключевыми видами в становлении КМ ребенка [170]. Отличительной особенностью семейства Bifidobacteriaceae считаются анаэробизм, богатые пептидогликанами клеточные стенки и гетероферментативный метаболизм [200]. В настоящее время зарегистрированы 51 вид и 10 подвидов Bifidobacterium, у которых 13,7% идентифицированных генов участвуют в углеводном обмене, что намного выше, чем у других кишечных комменсалов [201, 202].
Сразу после рождения физико-химические свойства и постоянная доступность HMOs дают Bifidobacterium spp. значительное селективное преимущество [93, 94]. Кроме того, Bifidobacterium способствуют развитию полезных бактерий, что назвали «пребиотическим» эффектом [203].
Сравнительный анализ генома бифидобактерий показал, что они способны использовать для своего метаболизма не только HMOs ГМ, но и муцин слизи кишечника, что дополнительно подтверждает их геномную пластичность [201, 204], а также объясняет их обилие в кишечнике новорожденных [205]. Кроме того, было показано, что основной геном Bifidobacteriaceae кодирует ферменты, участвующие в так называемом «бифидном шунте», который дает бифидобактериям уникальное эволюционное преимущество, заключающееся в выработке большего количества аденозинтрифосфорной кислоты (АТФ) (на моль глюкозы) по сравнению с микроорганизмами, использующими другие пути ферментации углеводов, такие как гликолиз [201], особенно в раннем детстве [202]. Так, B. longum subsp., В. infantis и B. breve используют не только специфические АТФ-связывающие кассетные транспортеры для интернализации интактных олигосахаридов, но и внутриклеточные гликозилгидролазы (фукозидазы, гексозаминидазы и сиалидазы), которые могут дополнительно разрушать HMOs [206, 207].
При этом в ряде исследований показано, что остатки внеклеточной деградации HMOs делают возможным перекрестное питание для других видов бактерий, включая, в том числе, другие виды Bifidobacterium [202]. Неспособность Bifidobacterium и Bacteroides колонизировать кишечник может привести к развитию хронических заболеваний [32].
Известны антиадгезивные функции HMOs, основанные на способности связывать патогенные бактерии различных видов, в том числе Streptococcus pneumoniae, энтеропатогенной E. coli, Listeria monocytogenes, Vibrio cholerae, Salmonella fyris, а также возбудителя вируса иммунодефицита человека (ВИЧ), и препятствовать их адгезии к целевым олигосахаридам муцинов или эпителиоцитам [208].
Поступление с женским молоком лактозы и олигосахаридов, стимулирующих развитие сахаролитических анаэробов, способствует благополучному становлению физиологической микробиоты кишечника новорожденного ребенка с преобладанием бактерий родов Bifidobacterium и Lactobacillus, в то время как при искусственном вскармливании смесями на основе коровьего молока преобладающими в составе кишечного микробиома оказываются Streptococcus, Bacteroides и представители семейства Enterobacteriacea [142].
Для микробиома первых месяцев жизни были характерны гены, отвечающие за усвоение лактата, а после введения прикорма в микробиоме появились гены, связанные с утилизацией углеводов, биосинтезом витаминов и деградацией ксенобиотиков. Помимо этого, отмечался устойчивый рост содержания Bacteroides, повышенный уровень фекальных короткоцепочечных жирных кислот; формировался более стабильный состав микробных сообществ, характерных для микробиома взрослого [150].
У новорожденных и детей грудного возраста МК облегчает деполимеризацию казеина, синтезируя фосфопротеинфосфатазу, а также способствует утилизации молочного сахара, подвергая его расщеплению β-галактозидазой. Образующиеся при бактериальном гидролизе короткоцепочечные жирные кислоты (SCFAs), конечные продукты распада белков и аминокислот (индол, скатол, фенол) активизируют пропульсивную активность ЖКТ [13].
Так, при естественном вскармливании среди продуктов брожения преобладают ацетат и лактат, а при искусственном — ацетат и пропионат. В кишечнике детей, находящихся на искусственном вскармливании, в больших количествах образуются метаболиты белкового обмена (фенол, крезол, аммиак и др.). При этом детоксикационная функция пищеварительной системы относительно данных продуктов является пониженной. У детей, питающихся молочными смесями, также выше активность β-глюкуронидазы и β-глюкозидазы, что характерно для метаболизма некоторых представителей родов Bacteroides и Closridium. Результатом подобных модификаций состава микробиома является не только снижение метаболических функций, но также и прямое повреждающее действие на кишечник [142].
Кроме того, метаболизм олигосахаридов ГМ КМ младенцев ассоциируется также с различными профилями короткоцепочечных жирных кислот (SCFAs), включающих ацетат, бутират, валерат, пропионат и, в меньшей степени, жирных кислот с разветвленной цепью, таких как изобутират и изовалерат, и характеризуется более высокой относительной долей ацетата по сравнению с другими SCFAs, при этом доля ацетата не зависит от способа родоразрешения, пола, использования антибиотиков во время родов, а также индекса массы тела матери [209–211] и может рассматриваться как биомаркер бифидогенной активности и общего состояния КМ в раннем возрасте [212]. Ацетат и лактат, являясь важнейшими субстратами «перекрестного питания» для бактерий, продуцирующих бутират (Faecalibacterium prausnitzii, Roseburia, Anaerostipes spp. и Eubacterium halli) [213], обеспечивают постепенный переход от бифидогенной анаэробной среды к бутирогенной аэробной. При этом образование бутирата считается маркером здорового созревания КМ при переходе младенцев на твердую пищу [210, 214] и ассоциируется с активностью Eubacterium и Anaerostipes spp. [169] и сниженным риском развития аллергии и экземы [215]. Бутират также оказывает регулирующее влияние на иммунитет ребенка, включая противовоспалительные механизмы, и, как правило, связан с улучшением функции кишечного барьера и ингибированием патогенов [216].
При этом, по данным ряда авторов, бактериальный состав ГМ после экстренного оперативного родоразрешения (после того как схватки уже начались) практически не отличается от такового у женщин, родивших естественным путем: именно родовой стресс способствует повышению избирательной проницаемости кишечной стенки и активации энтеромолочного пути доставки бактерий в молочные железы, а прекращение грудного вскармливания связано с резким снижением уровня Bifidobacterium и ускоренным увеличением количества представителей Firmicutes и Bacteroides, что еще раз подтверждает ключевую роль взаимодействия молока и бифидобактерий в формировании микробиоты кишечника ребенка [217].
Становление микробиоты кишечника ребенка не является строго детерминированным процессом, но существует определенная направленность этого процесса, которая обусловлена питанием в раннем возрасте, особенно ГМ [93].
Как показали исследования, развитие КМ младенца от первых дней жизни до 1 мес характеризуется индивидуальными различиями, заметно варьируя от ребенка к ребенку, несмотря на выявленное сходство бактериального состава ГМ кормящих женщин или их вагинальных мазков [218]. У младенцев были обнаружены относительно стабильные индивидуальные закономерности и различия в процессе колонизации кишечника в первые недели: при ограниченном количестве таксономических профилей микроорганизмов, заселяющих кишечник, каждый ребенок имел не только свое индивидуальное сочетание видов микробов, которые он приобретал, но и их сохранность в течение определенного времени, а также временной паттерн, в котором эти виды микроорганизмов появлялись и исчезали даже на ранних этапах колонизации ЖКТ [219].
«Здоровая» КМ у младенцев в первые 6 мес жизни включает небольшое разнообразие таксономических профилей микробов с Bacteroides, Firmicutes, Actinobacteria, Proteobacteria и наличием аэробных грамотрицательных бактерий [218]. Сроки появления Bacteroides у детей значительно варьировали, но они всегда присутствовали почти у всех младенцев на 1-м году жизни, в то время как Prevotella, Acinetobacter, Desulfovibrio, Veillonella и Clostridium perfringens, как правило, появлялись временно, иногда неоднократно, и исчезали в течение первого года [219], то есть вертикальная передача материнской микробиоты, как оказалось, «не сохранялась бесконечно», поскольку не удалось найти высокую корреляцию общих таксономических профилей микробиоты ребенок–мать [218].
Микробиота ЖКТ младенцев более изменчива по своим характеристикам, ее состав менее стабилен, меняется с течением времени: от небольшой по плотности колонизации сразу после рождения до чрезвычайно плотной уже в конце первого года жизни, когда состав микробного пейзажа уже очень похож на микробиоту кишечника взрослого. Со временем микробиота младенцев последовательно конвергирует к общему профилю, а первая тенденция к перегруппировке интестинальных микроорганизмов обнаруживалась уже через 5 дней после рождения, в то время как переход ко «взрослому» профилю чаще всего отмечался после введения твердой пищи [218]. При сравнении бактериальных профилей детей через 1–2 мес и 1 год после рождения авторами не было обнаружено значимых межиндивидуальных различий, что, однако, не исключает возможность того, что ранняя колонизация кишечника играет важную роль в определении микробиоты во взрослом возрасте; при этом, по мнению других авторов, устойчивые межиндивидуальные различия сохраняются даже у взрослых [220].
С введением прикормов состав КМ грудного ребенка претерпевает существенные изменения. Микрофлора становится более разнообразной, с преобладанием лактобацилл, увеличивается количество представителей строгих анаэробов, меняется внутривидовой состав определенных бактерий. Бактероиды становятся постоянными представителями кишечной микрофлоры во втором полугодии жизни ребенка на фоне введения прикорма.
Становление бактериальной популяции в постнатальном периоде во многом определяется конкретными бактериями, которые колонизируют ребенка [218]. При этом, как показал ряд исследований (2007), Bifidobacterium почти всегда являются лишь второстепенными компонентами фекальной микробиоты как младенцев, так и взрослых [216, 220]: обнаружена относительно низкая частота и количество Bifidobacterium в КМ в любом возрасте — от рождения до зрелого состояния. Bifidobacterium получили, как считают авторы, непропорциональное внимание, что отчасти было связано с их предполагаемым положительным эффектом, особенно у детей на грудном вскармливании, преобладанием таксономического профиля Bifidobacterium у детей раннего возраста, а также несоразмерностью их распространенности, численности и актуальности для здоровья [218]. В последнее время во многих исследованиях отмечено низкое содержание Bifidobacterium почти во всех образцах интестинальной микробиоты: у большинства младенцев Bifidobacterium не появлялись сразу и начинали определяться только через несколько месяцев после рождения, а затем сохранялись как меньшинство представителей КМ. В то же время авторы не исключают, что есть географические или демографические различия в распространенности Bifidobacterium [218].
Наибольшие изменения в КМ происходят в течение первых двух лет жизни и коррелируют с влиянием экзогенных факторов, включая окружающую среду и диету, а формирование ее более или менее устойчивого состава происходит примерно к 3 годам жизни ребенка [242]. В метаболоме фекалий детей до шестимесячного возраста наблюдается преобладание углеводов (лактозы, галактозы и глюкозы), а позднее с нарастанием количества микроорганизмов в кишечнике увеличивается концентрация аминокислот и SCFAs. Введение твердой пищи в питание младенца приводит к тому, что КМ становится более разнообразной [217, 221, 222], а количество Bacteroides, Clostridium и других анаэробных бактерий быстро увеличивается, тогда как доля Bifidobacterium становится более стабильной [121, 218]. Эти изменения микробиоты приводят к увеличению количества и соотношения короткоцепочечных жирных кислот (SCFAs), образованных в результате микробного метаболизма, являющихся биохимическими маркерами симбионтной микрофлоры толстого кишечника и играющих большую роль не только в физиологических процессах в толстой кишке, но и для макроорганизма в целом. Именно SCFAs необходимы для реализации функции колонизационной резистентности КМ, а также для обеспечения колоноцита энергией, преимущественно за счет масляной кислоты [139]. Биохимические маркеры фекального метаболома детей в возрасте двух лет уже в большей степени соответствуют показателям взрослого человека за счет увеличения уровня уксусной и масляной кислот [45].
Профиль микробного заселения кишечника детей с различным характером вскармливания обусловлен рядом факторов, включая наличие собственной микрофлоры молока и олигосахаридов, которые являются пребиотиками для основных представителей микробиоты кишечника, включая бифидо- и лактобактерии [5]: при искусственном вскармливании снижается бактериальное разнообразие, в составе интестинальной микробиоты ребенка на грудном вскармливании отмечается высокое содержание Bifidobacterium и низкое — C. difficile и E. coli, а на искусственном вскармливании — более низкий уровень Bifidobacterium и более высокий — аэробных бактерий (С. difficile, Atopobium и Bacteroides, Enterococcus, Clostridium), однако в ряде других исследований данной закономерности не было выявлено [190].
Однако действие различных факторов в пре-, интра- и постнатальный период может нарушать процесс становления кишечного микробиоценоза ребенка: генетические факторы, патологическое течение беременности, характер родов и способ родоразрешения, режим питания (отсроченное прикладывание к груди, докорм молочными формулами в первые часы и дни жизни, ранний перевод на искусственное вскармливание), использование различных лекарственных препаратов, введение про-, пре- и антибиотиков и т.д. [142–144, 223–225]. Так, место проживания ребенка также оказывает влияние на состав его КМ: у детей, проживающих на севере Европы, отмечаются более высокие уровни Atopobium, C. perfringens, C. difficile по сравнению с младенцами, проживающими в южных районах, у которых преобладали Bacteroides, Eubacteria и Lactobacillus, то есть различия в характере питания, образе жизни, национальных особенностях, санитарно-гигиенических условиях могут оказывать существенное влияние на формирование кишечной микрофлоры ребенка [226]. В результате экспериментальных исследований американские ученые установили наличие связи между составом микробиоты и медленным ростом и прибавкой массы, уменьшением маркера миелинизации, нейрональных маркеров, нейрофиламента-L, что ассоциировалось с усилением нейровоспаления, повышением синтазы оксида азота и уменьшением циркулирующего инсулиноподобного фактора роста-1 (IGF-1) у новорожденных мышей по сравнению с микробиотой мышей с фенотипом нормального роста. Следовательно, предполагают авторы, микробиота может влиять на раннее развитие нейронов и олигодендроцитов [227, 228].
Комменсальные бактерии могут оказывать противовоспалительное воздействие на развивающуюся в неонатальном периоде иммунную систему, например, преобладанием Т-хелперного ответа 2-го типа [28].
Важной функцией Bacteroides является выработка SCFAs, участие в синтезе витаминов C, В1, В2, В5, В7, В12, Вс [25].
Так, при изучении относительного количества Bacteroidetes (отношение общего количества Bacteroidetes к общему количеству бактерий) в интестинальной микробиоте у детей в возрасте 1 нед были выделены 2 группы младенцев, характеризующиеся различной колонизацией Bacteroidetes (тип младенцев с низким и тип младенцев с высоким уровнем Bacteroidetes). При этом 58% детей, рожденных естественным путем, принадлежали к типу младенцев с высоким уровнем Bacteroidetes, а при абдоминальных родах все дети характеризовались низким содержанием Bacteroidetes. Такое деление сохранялось в течение первых трех месяцев, а конвергенция наблюдалась, в основном, за счет приобретения Bacteroidetes младенцами с изначально их низким содержанием [229]. Аналогичные данные были получены в исследовании [230], которое продемонстрировало наличие двух четко разграниченных подгрупп вагинально рожденных младенцев и находящихся исключительно на естественном вскармливании по уровню Bacteroidetes в течение неонатального периода [152], а исследование Yassour M. et al. [231] подтвердило данную закономерность по численности Bacteroides и в первые шесть месяцев жизни.
При этом тип кормления (грудное вскармливание или кормление смесью) не приводил к значительным различиям уровня филума микроорганизмов. Дети с высоким и низким содержанием Bacteroidetes были как среди младенцев на грудном, так и на искусственном вскармливании. Однако у детей на грудном вскармливании было больше Staphylococcus epidermidis по сравнению с детьми, вскармливаемыми смесью, у которых отмечалось увеличенное количество Enterococcus faecalis [229].
Дети с высоким уровнем Bacteroidetes в интестинальном содержимом в основном колонизировались Bacteroides vulgatus и Parabacteroides distasonis, которые являются самыми частыми и многочисленными представителями микробиома человека [232]. У младенцев с высоким уровнем Bacteroidetes, получавших неонатальные антибиотики, численность и разнообразие Bacteroidetes были значительно ниже на протяжении длительного времени и сохранялись через три месяца после прекращения приема антибиотиков. У младенцев с низким уровнем Bacteroidetes неонатальные антибиотики способствовали подавлению роста Bacteroidetes на протяжении всего периода исследования [229]. У младенцев с низким содержанием Bacteroides в первые шесть месяцев жизни отмечалось более низкое общее микробное разнообразие, что сохранялось даже в возрасте 36 мес, когда Bacteroides являются уже самыми многочисленными среди таксономического профиля интестинальных микроорганизмов [229].
1.3.1. Влияние преждевременных родов и недоношенности на формирование микробиома ребенка.
Важным фактором, влияющим на процесс микробной колонизации биотопов организма и формирование микробиома, является гестационный возраст ребенка. Были выявлены различия между плацентарным микробиомом женщин, выносивших ребенка полный срок и родивших преждевременно (до 37-й недели беременности). Это позволило предположить, что патологический микробиом плаценты может быть фактором риска преждевременных родов [132–234]. Так, у женщин с преждевременными родами в плаценте были обнаружены бактерии Burkholderia, Streptosporangium и Anaeromyxobacter, в отличие от доношенной беременности, при которой в плаценте преобладали Paenibacillus [1]. Кроме того, обнаружение в составе оральной микрофлоры беременной Actinomyces naselundii, Burkholderia, Streptosporangium и Anaeromyxobacter также ассоциировалось с преждевременными родами [113–115]. По мнению авторов другого исследования, около 25% преждевременных родов связаны с микробной инвазией амниотической полости. Так, из околоплодных вод женщин с преждевременными родами и неповрежденными или разорванными плодными оболочками были идентифицированы последовательности рибосомных рибонуклеиновых кислот (рРНК) известных вагинальных, кишечных и оральных микроорганизмов в 15–50% случаев, при этом их относительная численность напрямую коррелировала с маркерами воспаления и была обратно пропорциональна сроку гестации [235].
Установлено существование межиндивидуальных различий в составе вагинальной микробиоты, касающихся в основном Lactobacillus у беременных женщин с различным сроком родоразрешения: при снижении их содержания отмечалась высокая корреляция с преждевременными родами. Обилие Gardnerella и Ureaplasma spp. также ассоциируется с повышенным риском преждевременных родов и рождением недоношенного ребенка. Кроме того, у женщин, которые впоследствии были родоразрешены преждевременно, выявлялось высокое разнообразие влагалищной микробиоты уже на ранних сроках беременности [115], а Ureaplasma sрр. и Fusobacterium spр. обнаруживались в матке в значительной степени при неблагоприятных исходах беременности [206]. Был выделен микробный маркер преждевременных родов — повышение Ureaplasma spp. в сочетании с низким содержанием Lactobacillus и рождения недоношенного ребенка — обилие Gardnerella и Ureaplasma spp. [115], а также предложена «гипотеза преждевременных родов как полимикробной болезни» [106]. При этом в плацентарной мембране преждевременно родившихся младенцев независимо от способа родоразрешения (вагинальные или абдоминальные) обнаруживались Mycoplasma hominis, Aerococcus christensenii, Gardnerella vaginalis и F. nucleatum [236].
Другие исследователи показали, что преждевременные роды отмечались у беременных женщин с бактериальным вагинозом [237, 238], при котором происходит изменение микробиоты влагалища на уровне бактериальных сообществ — увеличение микробного разнообразия [5, 239], что повышает риск преждевременных родов примерно вдвое [240, 241]. Это может объяснить тот факт, что нарушение микробного состава вагинальной микрофлоры беременной женщины ассоциируется с более высокой частотой преждевременных родов [115].
Заселение слизистых оболочек симбиотическими микроорганизмами у недоношенных детей часто проходит более медленно, у них наблюдается большая вариабельность биоценозов, но меньшее их разнообразие по сравнению со здоровыми доношенными детьми [135, 242–244]. Наиболее рано в кишечнике недоношенных детей определяются условно-патогенные представители родов Staphylococcus, Escherichia, Streptococcus, Enterococcus, Klebsiella, Clostridium, Candida и др. [234, 245], а сахаролитические анаэробы — Bifidobacterium и Lactobacillus в составе КМ обнаруживаются в недостаточном количестве [136]. Эти данные были подтверждены в исследованиях Shiozaki A. еt al. (2014), изучавших связь КМ матери со сроком родоразрешения. Авторы установили снижение количества Clostridium и Bacteroidetes spp. при увеличении представителей Lactobacillus в группе преждевременных родов по сравнению с группой срочных родов [246].
Возможно, замедленная колонизация, пониженное разнообразие КМ у недоношенных детей связаны с более высоким процентом родоразрешения путем кесарева сечения [247], нахождением их часто после родов в асептических условиях отделений интенсивной терапии [248], отсроченным прикладыванием к груди [135], широким использованием антибиотиков [190, 249–251]. Кроме того, наличие в меконии бактерий групп Enterobacter, Enterococcus, Lactobacillus, Photorhabdus и Tannerella негативно коррелировало с гестационным возрастом и наиболее часто обнаруживалось у недоношенных детей, то есть микробиота, полученная ребенком в период гестации из амниотической жидкости, может запускать воспалительный ответ, который приводит к преждевременным родам [188]. В исследовании [252] также было показано, что в пуповинной крови у недоношенных детей уровень С-реактивного белка (СРБ), растворимого CD14 (sCD14), LPS был значительно ниже, чем у доношенных новорожденных, при этом изучаемые показатели коррелировали с гестационным возрастом, массой тела при рождении и наличием клинических и гистологических проявлений хориоамнионита.
1.3.2. Влияние антибиотиков на становление кишечной микробиоты
Известно, что использование антенатальных антибиотиков широкого спектра действия стало обычным явлением в современной акушерской и неонатальной практике, при этом именно неонатальная микробиота отличается высокой чувствительностью к введению антибактериальных препаратов. Так, воздействие антибиотиков на «незрелую» микробиоту недоношенного ребенка, получавшего их регулярно в течение первых 36 мес жизни, приводило к наименьшему бактериальному разнообразию с менее стабильным составом таксономических профилей бактерий как на уровне видов, так и на уровне родов (по сравнению с доношенными детьми) [229, 253], а также делало младенца еще более подверженным инфекционным и неинфекционным заболеваниям [254, 255].
У детей, получавших неонатальные антибиотики, отмечалось не только снижение плотности микроорганизмов, изменение их таксономического профиля (уменьшение Eubacterium rectale и Bifidobacterium по сравнению с детьми без лечения) [229], но и необычная колонизация кишечника с возрастанием резистентных микроорганизмов с потенциально множественной лекарственной устойчивостью, а также превращение кишечного микробиома в резервуар микрофлоры с генами устойчивости к антибиотикам [256, 257]. При этом риск, связанный с переносом резистентных патогенов, особенно велик в младенчестве, когда микробиота кишечника и иммунная система менее стабильны и развиты по сравнению со взрослыми [137]. Лекарственная устойчивость, особенно в раннем возрасте, является одной из основных причин смерти новорожденных из-за септических инфекций, вызванных антибиотикорезистентными патогенными штаммами [258]. Как показали недавние исследования, в кишечнике новорожденных, получавших неонатальные антибиотики, отмечается высокое содержание бактерий с генами устойчивости к антибиотикам по сравнению с младенцами, которые не подвергались воздействию антибактериальных препаратов [258]. В ряде исследований установлено наличие идентичных профилей генов устойчивости к антибиотикам у пары «мать–ребенок», в отличие от контрольной группы неродственных участников, что предполагает возможность совместного их использования [260]. Авторы также показали, что прекращение грудного вскармливания и антибиотикопрофилактика родильниц и беременных оказывают влияние на состав микробного сообщества ребенка, способствуя повышению бактерий с генами резистентности к антибиотикам. При этом, несмотря на одинаковое относительное содержание бактерий с генами устойчивости в ГМ и образцах фекалий кормящих женщин, обилие таксономических профилей резистентных бактерий в ГМ отрицательно коррелировало с общим относительным содержанием микроорганизмов с генами бактериальной устойчивости у детей грудного возраста [261].
Введение антибиотиков, как показали исследования, препятствует размножению ключевых таксонов, что, в свою очередь, может нарушать взаимодействие микробов с иммунной системой, особенно на критических стадиях ее развития, что считается важным фактором в развитии аллергии, метаболических нарушений и инфекционных заболеваний [262]: прямое введение антибиотиков новорожденным или непрямое (неонатальное) через фетоплацентарное кровообращение оказывало сильнейшее влияние на состав КМ и было связано с неблагоприятными иммунными исходами — дети имели более высокий риск развития атопических заболеваний в течение первого года жизни, в том числе и БА [263], а также ВЗК, метаболического синдрома в более позднем возрасте [264, 265], диабета [266], ожирения и др. [267–269]. У пациентов с ВЗК отмечается значительное снижение или даже отсутствие Bacteroidetes, которые являются преобладающими представителями здоровой микробиоты у детей [270]. Кроме того, применение неонатальных антибиотиков способствовало снижению продукции короткоцепочечных жирных кислот (SCFA) [257].
Как показали исследования, продолжительность изменений, вызванных антибиотиками, зависит от их класса. При анализе таксономического и функционального состава фекальных бактерий у детей от двух до семи лет было установлено, что действие макролидов, которые вводились неонатально, длилось не менее двух лет, в отличие от β-лактамов, действие которых сохранялось менее одного года. При этом в КМ младенцев после лечения антибиотиками увеличивались Enterobacteriaceae и Enterococcus [271]. В других исследованиях показано, что применение макролидов вызывало изменение таксономического состава КМ независимо от возраста ребенка на момент воздействия антибиотиков и повышало устойчивость микробиоты к макролидам, которая снижалась после отмены антибиотиков и полностью исчезала к концу года после воздействия [257]. При этом у детей, подвергавшихся большему воздействию макролидов, особенно в возрасте до двух лет, отмечался более высокий риск развития астмы к семилетнему возрасту [266]. Аналогичные результаты были получены для условно патогенных представителей микробиома (Streptococcus pneumoniae, Haemophilus influenzae, Enterobacteriaceae, Staphylococcus spp. и др.), когда применение антибиотиков приводило к увеличению частоты обнаружения у них генов антибиотикоустойчивости [257].
Кроме того, в ряде исследований установлено, что терапевтическое использование антибиотиков может нарушать образование резидентных CD4-клеток памяти за счет сокращения периода презентации антигена [257]. Такая закономерность прослеживалась при назначении антибиотиков и в более старшем возрасте и также была связана со значительными изменениями плотности (снижение) или состава микробиоты [145].
Введение антибиотиков доношенным новорожденным приводило к относительному увеличению Proteobacteria и уменьшению количества Actinobacteria в составе КМ, особенно Bifidobacterium spp., что свидетельствует о нарушении ее нормального становления [272]. Кроме того, введение антибиотиков матери во время родов приводило не только к различиям в составе КМ младенцев, но оказывало влияние на состав микробиоты ГМ [273].
1.3.3. Способ родоразрешения и становление микробиоты ребенка
Способ рождения (естественные родовые пути или абдоминальное родоразрешение) является одним из ключевых факторов, определяющих становление и формирование микробиоты ребенка [218]. При абдоминальных родах у младенца отсутствует контакт с микроорганизмами родовых путей матери: дети лишены поступления в их организм вагинальной, кишечной, а также микрофлоры промежности матери, что ассоциируется с более длительным и болезненным становлением у них микробиоценозов отдельных биотопов [57, 135, 274, 275]. Кишечник ребенка, рожденного от абдоминальных родов, обычно вначале колонизируется бактериями, ассоциированными с кожей и ротовой полостью матери, включая Staphylococcus spp., Streptococcus spp., Veillonella spp., Propionibacterium spp., Corynebacterium spp. и Acinetobacter spp. [133, 134, 276, 277]. Исследование с участием 596 младенцев подтвердило различия в микробиоте, наблюдаемые у детей, рожденных путем кесарева сечения и через естественные родовые пути [278]. Так, при вагинальных родах Bacteroides и Bifidobacterium (Bifidobacterium longum, Bifidobacterium breve и Bifidobacterium infantis — B. infantis сегодня отнесен к B. longum) составляли 68% от общего количества представителей комменсальных бактерий, в то время как при абдоминальных родах количество комменсальных бактерий было значительно снижено, но интестинальная микробиота была обогащена Enterococcus, Staphylococcus, Streptococcus, Klebsiella, Enterobacter и Clostridium, которые более характерны для больничных условий и госпитализированных недоношенных детей [278].
Кроме того, первичная колонизация новорожденного при абдоминальных родах происходит микробами медицинского персонала, в основном представленными микробиотой, заселяющей верхние дыхательные пути и кожу, среди которых чаще всего обнаруживаются бактерии родов Propionibacterium, Corynebacterium и Streptococcus [232, 279, 280]. Кроме того, при абдоминальных родах ребенок получает микробиоту родового зала и стола, окружающей среды стационара, что способствует более частой колонизации госпитальными штаммами, в частности бактериями родов Staphylococcus, Corynebacterium и Propionibacterium [5], следствием чего является склонность к развитию дисбиозов и инфекционных заболеваний [87, 135, 274, 275].
Микробиота кишечника младенцев, рожденных путем кесарева сечения, похожа на материнскую [136], но содержит меньше Bifidobacterium, Escherichia coli и Bacteroides по сравнению с детьми, рожденными естественным путем [143, 281], чья микробиота аналогична материнской вагинальной [282], что может объяснить более высокую частоту иммуноопосредованных заболеваний у детей от абдоминальных родов в более старшем возрасте [9, 10], а также повышенный риск развития аллергических заболеваний и метаболических нарушений [5]. Микробный профиль кишечника ребенка от абдоминальных родов отличается высоким содержанием потенциально патогенных спорообразующих анаэробов, включая Clostridium difficile, которые появляются в кишечнике уже в первые три дня жизни [216]. В то же время микробиом детей, рожденных вагинально, характеризуется высокими популяциями бифидобактерий, в частности видов Bifidobacterium longum и B. Catenulatum, и редкой встречаемостью Clostridium difficile [135, 190].
У детей от абдоминальных родов определялись только три из 22 групп бактерий, представленные Flexibacter-Cytophaga-Bacteroides, Proteobacteria и грамположительными бактериями Firmicutes и Actinobacteria. Следовательно, считают авторы, роды с помощью кесарева сечения нарушают программу естественной последовательности формирования колонизации кишечника ребенка, так как при абдоминальном родоразрешении отсутствует контакт с материнской вагинальной, КМ, а также микробиотой кожи промежности. Кроме того, дети, рожденные путем кесарева сечения, часто подвергаются профилактическому введению антибиотиков, а из-за недостаточной лактации у матери или ее позднего становления начало грудного вскармливания часто откладывается, что также оказывает серьезное влияние на становление КМ в раннем возрасте [152].
Известно, что кишечная микрофлора, в частности лакто- и бифидобактерии, является частью генерации иммунокомпетентных клеток нашего организма и поддерживает гомеостаз иммунной системы. У новорожденных имеет место Тh2-предоминированный профиль цитокинов, что указывает на преимущественно гуморальный тип иммунитета, который ассоциируется с продукцией антител. Постнатальная колонизация способствует формированию сбалансированного Тh1/Тh2-иммунного ответа, который характерен для зрелых клеток. Стимуляторами наивных Т-лимфоцитов являются дендритные клетки (DС), которые колонизируют ЖКТ и контролируют баланс между Тh1-клеточным и Тh2-гуморальным типами иммунного ответа путем контроля синтеза Тh1-зависимого цитокина — IL-12 и костимулирующих молекул СD80 и СD86, продукцию которых и определяют лактобактерии, которые, как показали исследования, могут дифференцированно определять тип иммунного ответа (Th1, Th2 или Th3), а также способны вариабельно влиять на синтез фактора некроза опухолей α (ТNF-α) и в меньшей степени — IL-6 (способен направлять созревание «наивных» CD4-T-клеток в Th2-клетки-эффекторы, вызывать дифференцировку В-лимфоцитов в плазматические клетки, а также усиливать продукцию IgA в ЖКТ) [190]. Следовательно, колонизация кишечника новорожденного бактериями с заданными свойствами может быть важным фактором, направляющим Th2-ответ незрелой иммунной системы к установлению баланса Th1/Th 2 [190].
Кроме того, младенцы, рожденные с помощью планового кесарева сечения и, следовательно, без разрыва амниотической оболочки и воздействия микробиоты родовых путей матери во время родов, характеризовались низким количеством Bacteroidetes с уменьшением их разнообразия, что также ассоциировалось в более старшем возрасте с повышенным риском развития диабета 1-го типа, астмы и аллергических заболеваний [283, 284].
Ряд авторов предположили, что эффекты абдоминального родоразрешения на микробную колонизацию кишечника ребенка связаны с воздействием антибиотиков широкого спектра, которые используются во время родов у всех младенцев, рожденных путем кесарева сечения, для предупреждения бактериальных осложнений [285–287]. Однако в других исследованиях, где интранатальное введение антибиотиков матерям было отложено до пережатия пуповины, было показано, что влияние кесарева сечения на КМ в значительной степени не зависит от приема антибиотиков во время родов [288, 289].
Попытки ряда исследователей использовать «стратегию вагинальных посевов» (прививка вагинальной жидкостью — перенос вагинальной флоры в рот, нос или на кожу новорожденного) показали частичную эффективность данного метода, так как происходило восстановление микробиома новорожденных, родившихся путем кесарева сечения [103]. Однако в ходе исследований было установлено, что среди доношенных беременностей встречается недиагностированное носительство Chlamydia trachomatis, гонореи, вируса папилломы человека и простого герпеса, а 20% являются носителями Streptococcus p. B. Это может еще больше нарушать процесс становления микробиоценоза ребенка [116]. Использование пробиотиков (Lactobacillus rhamnosus GG) или пребиотиков (GOS и полифруктоза), а также синбиотиков [галактоолигосахариды (ГОС) с короткой цепью и фруктоолигосахариды (ФОС) с длинной цепью (scGOS/lcFOS в сочетании с B. breve M-16V)] во время беременности приводило через модуляцию микробиоты матери не только к обогащению Bifidobacterium новорожденных [180], но и способствовало их большему разнообразию [290], а также влияло на выработку ацетата и закисление кишечника [291].
По данным ряда авторов, у детей, рожденных путем кесарева сечения, по сравнению с детьми, рожденными естественным путем, в течение первых двух лет жизни отмечалось более низкое микробное разнообразие в кишечном биотопе, которое характеризовалось медленным становлением популяций типа Bacteroidetes и пониженным Th1-ответом [152, 292].
При вагинальных родах в первые часы жизни контаминация кишечника бактериями происходит у 78% новорожденных, тогда как при оперативных родах лишь у 27% детей. Большое влияние на формирование микробиоты кишечника детей оказывает использование в период беременности и родов антибактериальных и пробиотических препаратов. Назначение матерям антимикробных препаратов приводило к уменьшению количества или полному отсутствию Lactobacillus в аспирате желудочного содержимого и меконии детей, тогда как назначение пробиотиков беременным женщинам не повлияло на колонизацию кишечника детей Lactobacillus [5].
Различия в микробном профиле детей, обусловленные способом родоразрешения, с четырех месяцев постепенно уменьшаются и к 12 мес практически исчезают. Однако даже в возрасте 1 года в кишечнике младенцев, рожденных путем кесарева сечения, обнаруживается меньшее содержание некоторых важных видов бактероидов, а микробиом отличается меньшим разнообразием по сравнению с детьми, родившимися естественным путем. Так, исследование микробиоты у 43 матерей и их детей, рожденных путем абдоминального родоразрешения, показало «оскуднение» микрофлоры через 1 мес после рождения по сравнению с детьми, рожденными естественным путем [293]. Авторы также считали, что причиной длительного дисбактериоза кишечника, сохранявшегося у детей до 2 лет, является способ родоразрешения — кесарево сечение [293]. Однако американскими учеными было показано, что способ родоразрешения был связан с изменениями в микробиоте полости носа, рта и кожи младенца сразу после рождения, но не с его КМ [237].
Ряд авторов считают, что различия в КМ новорожденных, рожденных путем кесарева сечения, могут сохраняться до семи лет после рождения. При этом абдоминальные роды сопровождались более высоким процентом колонизации младенца C. difficile и значительно более низким уровнем Th1 иммунного ответа в первые два года жизни, что ассоциировалось с высоким риском развития астмы у детей с наследственной отягощенностью по атопии. При этом риск развития АД у детей снижался, если матери получали пробиотики во время беременности [294].
Показано, что у значительного числа (42%) детей, рожденных через естественные родовые пути, микробиота была похожа на микробиоту детей, родившихся путем абдоминальных родов с недостаточной представленностью Bacteroidetes [152]. Авторы предполагают, что характер родов не может быть единственным фактором, влияющим на становление микробиоты, и возможность раннего приобретения Bacteroidetes младенцами при естественных родах может происходить в результате контакта с кишечной или вагинальной микрофлорой матери [152]. Следовательно, течение беременности и характер родоразрешения могут быть важными для первоначального становления микробиоты: разрыв плодных оболочек, продолжительность родов, дефекация матери во время родов, окружающая среда (дом, родильный дом, операционная) могут оказывать существенное влияние на характер заселения кишечника, кожи и слизистых оболочек ребенка, даже определяя тип микроорганизмов.
Выраженные различия в таксономическом составе бактерий ГМ были обнаружены у матерей, родивших естественным путем, по сравнению с женщинами, перенесшими кесарево сечение. Матери после оперативных родов имели значимое изменение микрофлоры ГМ с уменьшением количества Leuconostocaceae и повышенным числом Carnobacteriaceae по сравнению с женщинами, родившими естественным путем [164].
Микробиом ГМ находится в тесной динамической взаимосвязи с особенностями материнского фенотипа и способа родоразрешения, которые влияют впоследствии на профиль микробного заселения ЖКТ ребенка: при естественных родах в молоке преобладают бактерии, ускоряющие процесс становления защитной микробиоты младенца, в то время как после кесарева сечения увеличивается число Corynebacteriaceae, не обладающих такими свойствами [5].
Помимо способа родов и кормления грудных детей, на развитие микробиоты также влияют другие факторы, такие как присутствие братьев и сестер или домашних животных, лечение антибиотиками и госпитализация [295].
Таким образом, КМ имеет огромное значение для здоровья человека и становления иммунной системы ребенка. Формируясь задолго до рождения, КМ является самостоятельным экстракорпоральным органом, который обеспечивает огромное количество разнообразных функций в нашем организме, а ее нарушения оказывают влияние на формирование многих заболеваний и состояний, которые начинаются в раннем детстве и сопровождают человека в последующем в течение его жизни.
Литература
-
Николаева И.В., Царегородцев А.Д., Шайхиева Г.С. Формирование кишечной микробиоты ребенка и факторы, влияющие на этот процесс // Российский вестник перинатологии и педиатрии. 2018. Т. 63, № 3. С. 13–18. DOI: https://doi.org/10.21508/1027-4065-2018-63-3-13-18
-
Rajilić-Stojanović M. Gut microbiota and its role in human health // Psychol. Top. 2018. Vol. 27, N 1. P. 17–32.
-
Boulangé C.L., Neves A.L., Chilloux J., Nicholson J.K., Dumas M. Impact of the gut microbiota on inflammation, obesity, and metabolic disease // Genome Med. 2016. Vol. 8, N 42. P. 1–12. DOI: https://doi.org/10.1186/s13073-016-0303-2
-
Kostic A.D., Xavier R.J., Gevers D. The microbiome in inflammatory bowel disease: current status and the future ahead // Gastroenterology. 2014. Vol. 146, N 6. P. 1489–1499. DOI: https://doi.org/10.1053/j.gastro.2014.02.009
-
Антонова Л.К., Самоукина А.М., Алексеева Ю.А., Федотова Т.А., Петрова О.А., Страхова С.С. Современный взгляд на формирование микробиоты пищеварительного тракта у детей первого года жизни // Современные проблемы науки и образования. 2018. № 6. С. 68.
-
Lynch S.V. Gut microbiota and allergic disease // Ann. Am. Thorac. Soc. 2016. Vol. 13. P. 51–54. DOI: https://doi.org/10.1513/AnnalsATS.201507-451MG
-
Sampson T.R., Debelius J.W., Thron T., Janssen S., Shastri G.G., Ilhan Z.E. et al. Gut microbiota regulate motor deficits and neuroinflammation in a model of Parkinson’s disease // Cell. 2016. Vol. 167, N 6. P. 1469–1480. DOI: https://doi.org/10.1016/j. cell.2016.11.018
-
Ekiel A., Aptekorz M., Kazek B., Wiechuła B., Wilk I., Martirosian G. Intestinal microflora of autistic children // Med. Dosw. Mikrobiol. 2010. Vol. 62, N 3. P. 237–243.
-
Jimenez E., Marin M.L., Martin R., Odriozola J.M., Olivares M., Xaus J. et al. Is meconium from healthy newborns actually sterile? // Res. Microbiol. 2008. Vol. 159, N 3. P. 187–193. DOI: https://doi.org/10.1016/j.resmic.2007.12.007 PMID: 18281199
-
Abraham C., Medzhitov R. Interactions between the host innate immune system and microbes in inflammatory bowel disease // Gastroenterology. 2011. Vol. 140, N 6. P. 1729–1737. DOI: https://doi.org/10.1053/j.gastro.201102.012 PMID: 21530739; PubMed Central PMCID: PMC4007055.
-
Landman C., Quévrain E. Gut microbiota: description, role and pathophysiologic implications // Rev. Med. Interne. 2016. Vol. 37, N 6. P. 418–423. DOI: https://doi.org/10.1016/j.revmed.2015.12.012
-
Maccaferri S., Biagi E., Brigidi P. Metagenomics: key to human gut microbiota // Dig. Dis. 2011. Vol. 29, N 6. P. 525–530. DOI: https://doi.org/10.1159/000332966
-
Бовбель И.Э. Современные представления о микробиоте кишечника и возможности эффективного применения пробиотиков в практике врача-педиатра // Медицинские новости. 2017. № 2. С. 37–43.
-
Киселева Е.П. Акцептивный иммунитет — основа симбиотических взаимоотношений // Инфекция и иммунитет. 2015. Т. 5, № 2. С. 113–130. DOI: https://doi.org/10.15789/2220-7619-2015-2-113-130
-
Frantz A.L., Rogier E.W., Weber C.R., Shen L., Cohen D.A., Fenton L.F. et al. Targeted deletion of MyD88 in intestinal epithelial cells results in compromised antibacterial immunity associated with down-regulation of olymeric immunoglobulin receptor, mucin-2, and antibacterial peptides // Mucosal Immunol. 2012. Vol. 5, N 5. P. 501–512. DOI: https://doi.org/10.1038/mi.2012.23
-
Burger-Van Paassen N., Vincent A., Puiman P.J., Van der Sluis M., Bouma J., Boehm G. et al. The regulation of intestinal mucin MUC2 expression by short-chain fatty acids: implications for epithelial protection // Biochem. J. 2009. Vol. 420. P. 211–219. DOI: https://doi.org/10.1042/BJ20082222
-
Steenwinckel V., Louahed J., Lemaire M.M., Sommereyns C., Warnier G., McKenzie A. et al. IL-9 promotes IL-13-dependent Paneth cell hyperplasia and up-regulation of innate immunity mediators in intestinal mucosa // J. Immunol. 2009. Vol. 182. P. 4737–4743. DOI: https://doi.org/10.4049/jimmunol.0801941
-
Zhao P., Xiao X., Ghobrial R.M., Li X.C. IL-9 and Th9 cells: progress and challenges // Intern. Immunol. 2013. Vol. 25, N 10. P. 547–551. DOI: https://doi.org/10.1093/intimm/dxt039
-
Weaver C.T., Hatton R.D. Interplay between the TH17 and TReg cell lineages: a (co-)evolutionary perspective // Nat. Rev. Immunol. 2009. Vol. 9. P. 883–889. DOI: https://doi.org/10.1038/nri2660
-
Hill D.A., Artis D. Intestinal bacteria and the regulation of immune cell homeostasis // Annu. Rev. Immunol. 2010. Vol. 28. P. 623–667. DOI: https://doi.org/10.1146/annurev-immunol-030409-101330
-
Macia L., Thorburn A.N., Binge L.C., Marino E., Rogers K.E., Maslowski K.M. et al. Microbial influences on epithelial integrity and immune function as a basis for inflammatory diseases // Immunol. Rev. 2012. Vol. 245, N 1. P. 164–176. DOI: https://doi.org/10.1111/j.1600-065X.2011.01080.x
-
O’Toole’s P.W. Categorization of the gut microbiota: enterotypes or gradients? // Nat. Rev. Microbiol. 2012. Vol. 10. P. 591–592.
-
Макарова С.Г., Намазова-Баранова Л.С. Кишечная микробиота и использование пробиотиков в практике педиатра. Что нового? // Педиатрическая фармакология. 2015. Т. 12, № 1. С. 38–45.
-
Опыт применения препарата Закофальк в различных областях гастроэнтерологии : сборник научных работ / под ред. М.Д. Ардатской. Москва, 2013. 64 с.
-
Arumugam М., Raes J., Pelletier E., Pasilier D.L. Enterotypes of the human gut microbiome // Nature. 2011. Vol. 473, N 7346. P. 174–180. DOI: https://doi.org/10.1038/nature09944
-
Claesson M.J., Jeffery I.B., Conde S., Power S.E., O’Connor E.M., Cusack S. et al. Gut microbiota composition correlates with diet and health in the elderly // Nature. 2012. Vol. 488, N 7410. P. 178–184.
-
O’Hara A.M., O’Regan P., Fanning A. et al. Functional modulation of human intestinal epithelial cell responses by Bifidobacterium infantis and Lactobacillus salivarius // Immunology. 2006. Vol. 118, N 2. P. 202–221.
-
Comito D., Cascio A., Romano C. Microbiota biodiversity in inflammatory bowel disease // Ital. J. Pediatr. 2014. Vol. 40. P. 32.
-
Josefowicz S.Z., Lu L.-F., Rudensky A.Y. Regulatory T cells: mechanism of differentiation and function // Annu. Rev. Immunol. 2012. Vol. 30. P. 531–564. DOI: https://doi.org/1146/annurev.immunol.25.022106.141623
-
Макарков А.И., Буянова С.Н., Иванова О.Г., Линник А.П. Особенности Т-клеточной иммунорегуляции при невынашивании беременности: эволюция парадигмы // Российский вестник акушера-гинеколога. 2012. Т. 12, № 5. С. 10–16.
-
Pabst O. Traffiking of regulatory T cells in the intestinal immune system // Int. Immunol. 2013. Vol. 25, N 3. P. 139–143. DOI: https://doi.org/10.1093/intimm/dxs113
-
Salzman N.H. Microbiota-immune system interaction: an uneasy alliance // Curr. Opin. Microbiol. 2011. Vol. 14, N 1. P. 99–105. DOI: https://doi.org/10.1016/j.mib.2010.09.018
-
Brown E.M., Sadarangani M., Finlay B.B. The role of the immune system in governing host-microbe interactions in the intestine // Nat. Immunol. 2013. Vol. 14, N 7. P. 660–667. DOI: https://doi.org/10.1038/ni.2611
-
Lee Y.K., Mazmanian S.K. Has the microbiota played a critical role in the evolution of the adaptive immune system? // Science. 2010. Vol. 330. P. 1769–1773.
-
Feng T., Elson C.O. Adaptive immunity in the host-microbiota dialog // Mucosal Immunol. 2011. Vol. 4. P. 15–21.
-
Шабашова Н.В., Данилова Е.Ю. Местный иммунитет и микробиота ротовой полости (обзор) // Проблемы медицинской микологии. 2015. Т. 17, № 4. С. 4–14.
-
Hooper J.V., Littman D.R., Macpherson A.J. Interactions between the microbiota and the immune system // Science. 2012. Vol. 336. P. 1268–1273. DOI: https://doi.org/10.1126/science.1223490
-
Зайцева С.В., Евдокимова А.И. Некоторые аспекты патогенеза и терапии пищевой аллергии у детей // Трудный пациент. 2012. Т. 10, № 8–9. С. 29–35.
-
Penders J., Thijs C., van der Brandt P.A. et al. Gut micribiota composition and development of atopic manifestations in infancy: the KOALA Birth Cohort Study // Gut. 2007. Vol. 56, N 5. P. 661–667.
-
Matzinger P. Friendly and dangerous signals: is the tissue in control? // Nat. Immunol. 2007. Vol. 8, N 1. P. 11–13. DOI: https://doi.org/10.1038/ni0107-11
-
Turner J.R. Intestinal mucosal barrier function in health and disease // Nat. Rev. Immunol. 2009. Vol. 9. P. 799–809. DOI: https://doi.org/10.1038/ nri2653
-
Honda K., Takeda K. Regulatory mechanisms of immune responses to intestinal bacteria // Mucosal Immunol. 2009. Vol. 2, N 3. P. 187–196. DOI: https://doi.org/10.1038/mi.2009.8
-
Faria A.M.C., Weiner H.W. Oral tolerance // Immunol. Rev. 2005. Vol. 206. P. 232–259.
-
Iliev I.D., Mileti E., Matteoli G., Chieppa M., Rescigno M. Intestinal epithelial cells promote colitis-protective regulatory T-cell differentiation through dendritic cell conditioning // Mucosal Immunol. 2009. Vol. 2. P. 340–350. DOI: https://doi.org/10.1038/mi.2009.13
-
Kull I., Wickman M., Lilja G., Nordvall S.L., Pershagen G. Breast feeding and allergic diseases in infants — a prospective birth cohort study // Arch. Dis. Child. 2002. Vol. 87, N 6. P. 478–481. DOI: https://doi.org/10.1136/adc.87.6.478
-
Pena J.A., Versalovic J. Lactobacillus rhamnosus GG decreases TNF-alpha production in lipopolysaccharide-activated murine macrophages by contact-independent mechanism // Cell. Microbiol. 2003. Vol. 5. P. 277–285. DOI: https://doi.org/10.1046/j.1462-5822.2003.t01-1-00275.x
-
Marild K., Stephansson O., Montgomery S., Murray J.A., Ludvigsson J.F. Pregnancy outcome and risk of celiac disease in offspring: a nationwide case-control study // Gastroenterology. 2012. Vol. 142, N 1. P. 39–45.e3. DOI: https://doi.org/10.1053/j.gastro.2011.09.047
-
Camilleri M. Serotonin in the gastrointestinal tract // Curr. Opin. Endocrinol. Diabetes Obes. 2009. Vol. 16. P. 53–59.
-
Захарова И.Н., Дмитриева Ю.А. Микробиоценоз кишечника у детей: современные представления // Педиатрия. 2013. № 3. С. 74–79.
-
Cammarota G., Ianiro G., Cianci R., Bibbo S., Gasbarrini A., Curro D. The involvement of gut microbiota in inflammatory bowel disease pathogenesis: potential for therapy // Pharmacol. Ther. 2015. Vol. 149. P. 191–212.
-
Proal A.D., Albert P.J., Marshall T.G. Autoimmune disease in the era of the metagenome // Autoimmun. Rev. 2009. Vol. 8, N 8. P. 677–681.
-
Devaraj S., Hemarajata P., Versalovic J. The human gut microbiome and body metabolism: implications for obesity and diabetes // Clin. Chem. 2013. Vol. 59, N 4. P. 617–628.
-
West C.E., Renz H., Jenmalm M.C., Kozyrskyj A.L., Allen K.J., Vuillermin P. et al.; in-FLAME Microbiome Interest Group. The gut microbiota and inflammatory noncommunicable diseases: associations and potentials for gut microbiota therapies // J. Allergy Clin. Immunol. 2015. Vol. 135, N 1. P. 3–13.
-
Sanchez M., Panahi S., Tremblay A. Childhood obesity: a role for gut microbiota? // Int. J. Environ. Res. Public Health. 2014. Vol. 12, N 1. P. 162–175.
-
Clarke G., Stilling R.M., Kennedy P.J., Stanton C., Cryan J.F., Dinan T.G. Minireview: gut microbiota: the neglected endocrine organ // Mol. Endocrinol. 2014. Vol. 28, N 8. P. 1221–1238.
-
Yano J.M., Yu K., Donaldson G.P., Shastri G.G., Ann P., Ma L. et al. Indigenous bacteria from the gut microbiota regulate host serotonin biosynthesis // Cell. 2015. Vol. 161, N 2. P. 264–276.
-
Jagodzinski A., Zielinska E., Laczmanski L., Hirnle L. The early years of life. Are they influenced by our microbiome? // Ginekol. Pol. 2019. Vol. 90, N 4. P. 228–232. DOI: https://doi.org/10.5603/GP.2019.0041
-
Lennon E.M., Maharshak N., Elloumi H. et al. Early life stress triggers persistent colonic barrier dysfunction and exacerbates colitis in adult IL-10-/- mice // Inflamm. Bowel Dis. 2013. Vol. 19, N 4. P. 712–719. DOI: https://doi.org/10.1097/MIB.0b013e3182802a4e
-
Jiang H., Ling Z., Zhang Y. et al. Altered fecal microbiota composition in patients with major depressive disorder // Brain Behav. Immun. 2015. Vol. 48. P. 186–194. DOI: 10.1016/j.bbi.2015.03.016 PubMed: 25882912.
-
Foster J.A., McVey Neufeld K.A. Gut-brain axis: how the microbiome influences anxiety and depression // Trends Neurosci. 2013. Vol. 36, N 5. P. 305–312. DOI: https://doi.org/10.1016/j.tins.2013.01.005
-
Strati F., Cavalieri D., Albanese D., De Felice C., Donati C., Hayek J. et al. New evidences on the altered gut microbiota in autism spectrum disorders // Microbiome. 2017. Vol. 5, N 1. P. 24.
-
De Angelis M., Piccolo M., Vannini L., Siragusa S., De Giacomo A., Serrazzanetti D.I. et al. Fecal microbiota and metabolome of children with autism and pervasive developmental disorder not otherwise specified // PLoS One. 2013. Vol. 8, N 10. Article ID e76993.
-
Kang D.-W., Adams J.B., Gregory A.C., Borody T., Chittick L., Fasano A. et al. Microbiota transfer therapy alters gut ecosystem and improves gastrointestinal and autism symptoms: an open-label study // Microbiome. 2017. Vol. 5, N 1. P. 10.
-
Pärtty. A., Kalliomäki M., Wacklin. P., Salminen. S., Isolauri E. A possible link between early probiotic intervention and the risk of neuropsychiatric disorders later in childhood: a randomized trial // Pediatr. Res. 2015. Vol. 77. P. 823–828.
-
Smilowitz J.T., Lebrilla C.B., Mills D.A. et al. Breast milk oligosaccharides: structure-function relationships in the neonate // Annu. Rev. Nutr. 2014. Vol. 34. P. 143–169.
-
Thurl S., Munzert M., Henker J. et al. Variation of human milk oligosaccharides in relation to milk groups and lactational periods // Br. J. Nutr. 2010. Vol. 104. P. 1261–1271.
-
De Leoz M.L.A., Kalanetra K.M., Bokulich N.A. et al. Human milk glycomics and gut microbial genomics in infant feces shows correlation between human milk oligosaccharides and gut microbiota: a proof-of-concept study // J. Proteome Res. 2015. Vol. 14. P. 491–502.
-
Sela D.A., Mills D.A. Nursing our microbiota: molecular linkages between bifidobacteria and milk oligosaccharides // Trends Microbiol. 2010. Vol. 18. P. 298–307.
-
Zivkovic A.M., German J.B., Lebrilla C.B. et al. Human milk glycobiome and its impact on the infant gastrointestinal tract // Proc. Natl Acad. Sci. USA. 2011. Vol. 108, N 1. P. 4653–4658.
-
Alcock J., Maley C.C., Aktipis C.A. Is eating behavior manipulated by the gastrointestinal microbiota? Evolutionary pressures and potential mechanisms // BioEssays. 2014. Vol. 36. P. 940–949.
-
Lyte M. Microbial endocrinology and the microbiota-gutbrain axis // Microbial Endocrinology: The Microbiota-Gut-Brain Axis in Health and Disease / eds M. Lyte, J.F. Cryan. New York : Springer, 2014. P. 3–24.
-
Sudo N. Microbiome, HPA axis, and production of endocrine hormones in the gut // Microbial Endocrinology: The Microbiota-Gut-Brain Axis in Health and Disease / eds M. Lyte, J.F. Cryan. New York : Springer, 2014. P. 177–194.
-
Hinde K. Lactational programming of infant behavioral phenotype // Building Babies: Primate Development in Proximate and Ultimate Perspective / eds K. Clancy, K. Hinde, J. Rutherford. New York : Springer, 2013. P. 187–207.
-
Desbonnet L., Clarke G., Shanahan F. et al. Microbiota is essential for social development in the mouse // Mol. Psychiatry. 2014. Vol. 19. P. 146–148.
-
Hsiao E.Y., McBride S.W., Hsien S. et al. Microbiotamodulate behavioral and physiological abnormalities associated with neurodevelopmental disorders // Cell. 2013. Vol. 155. P. 1451–1463.
-
McKernan D.P., Fitzgerald P., Dinan T.G. et al. The probiotic Bifidobacterium infantis 35624 displays visceral antinociceptive effects in the rat // Neurogastroenterol. Motil. 2010. Vol. 22. P. 1029–1035.
-
Dinan T.G., Stanton C., Cryan J.F. Psychobiotics: a novel class of psychotropic // Biol. Psychiatry. 2013. Vol. 74. P. 720–726.
-
Markus M.X., Alexander L.D. Interleukin-13 is unlucky for allergy sufferers // Trends Pharmacol. Sci. 2019. Vol. 40, N 10. P. 714–716. DOI: https://doi.org/10.1016/j.tips.2019.08.007
-
de Weerth C., Fuentes S., Pulyaert P. et al. Intestinal microbiota of infants with colic: development and specific signatures // Pediatrics. 2013. Vol. 131. P. e550–e558.
-
Bergmann H., Rodriguez J.M., Salminen S. et al. Probiotics in human milk and probiotic supplementation in infant nutrition: a workshop // Br. J. Nutr. 2014. Vol. 112. P. 1119–1128.
-
Turroni F., Ventura M., Butto L.F. et al. Molecular dialogue between the human gut microbiota and the host: a Lactobacillus and Bifidobacterium perspective // Cell. Mol. Life Sci. 2014. Vol. 71. P. 183–203.
-
Marchesi J.R., Adams D.H., Fava F., Hermes G.D., Hirschfield G.M., Hold G. et al. The gut microbiota and host health: a new clinical frontier // Gut. 2016. Vol. 65, N 2. P. 330–339.
-
Rodríguez J.M., Murphy K., Stanton C., Ross R.P., Kober O.I., Juge N. et al. The composition of the gut microbiota throughout life, with an emphasis on early life // Microb. Ecol. Health Dis. 2015. Vol. 26. Article ID 26050.
-
Isolauri E. Microbiota and obesity // Nestle Nutr. Inst. Workshop Ser. 2017. Vol. 88. P. 95–105. DOI: https://doi.org/10.1159/000455217
-
Fujimura K.E., Sitarik A.R., Havstad S. et al. Neonatal gut microbiota associates with childhood multisensitized atopy and T cell differentiation // Nat. Med. 2016. Vol. 22, N 10. P. 1187–1191. DOI: https://doi.org/10.1038/nm.4176
-
Backhed F., Ding H., Wang T. et al. The gut microbiota as an environmental factor that regulates fat storage // Proc. Natl Acad. Sci. USA. 2004. Vol. 101, N 44. P. 15 718–15 723. DOI: https://doi.org/ 10.1073/ pnas.0407076101
-
Kalliomaki M., Collado M., Salminen S., Isolauri E. Early differences in fecal microbiota composition in children may predict overweight // Am. J. Clin. Nutr. 2008. Vol. 87, N 3. P. 534–538.
-
Lau K., Benitez P., Ardissone A. et al. Inhibition of type 1 diabetes correlated to a Lactobacillus johnsonii N6.2-mediated Th17 bias // J. Immunol. 2011. Vol. 186, N 6. P. 3538–3546. DOI: https://doi.org/10.4049/jimmunol.1001864 PubMed: 21317395.
-
Romano-Keeler J., Weitkamp J.H. Maternal influences on fetal microbial colonization and immune development // Pediatr. Res. 2015. Vol. 77. N 1–2. P. 189–195. DOI: https://doi.org/10.1038/pr.2014.163
-
Greenblum S., Turnbaugh P.J., Borenstein E. Metagenomic systems biology of the human gut microbiome reveals topological shifts associated with obesity and inflammatory bowel disease // Proc. Natl Acad. Sci. USA. 2012. Vol. 109, N 2. P. 594–599. DOI: https://doi.org/10.1073/pnas.1116053109
-
Miller W.B. The eukaryotic microbiome: origins and implications for fetal and neonatal life // Front Pediatr. 2016. Vol. 4. P. 96. DOI: https://doi.org/10.3389/fped.2016.00096
-
Fox C., Eichelberger K. Maternal microbiome and pregnancy outcomes // Fertil. Steril. 2015. Vol. 104, N 6. P. 1358–1363. DOI: https://doi.org/10.1016/j.fertnstert. 2015.09.037
-
Matamoros S., Gras-Leguen C., Le Vacon F., Potel G., de La Cochetiere M.-F. Development of intestinal microbiota in infants and its impact on health // Trends Microbiol. 2013. Vol. 21. P. 167–173.
-
Epstein R.H. Get Me Out: A History of Childbirth from the Garden of Eden to the Sperm Bank. New York, NY : W.W. Norton, 2011.
-
Cho I., Blaser M.J. The human microbiome: at the interface of health and disease // Nat. Rev. Genet. 2012. Vol. 13. P. 260–270. DOI: https://doi.org/10.1038/nrg3182
-
Hesla H.M., Stenius F., Jäderlund L., Nelson R., Engstrand L., Alm J. et al. Impact of lifestyle on the gut microbiota of healthy infants and their mothers — the ALADDIN birth cohort // Microbiol. Ecol. 2014. Vol. 90, N 3. P. 791–801. DOI: https://doi.org/10.1111/1574-6941.12434
-
Gosalbes M.J., Llop S., Vallès Y., Moya A., Ballester F., Francino M.P. Meconium microbiota types dominated by lactic acid or enteric bacteria are differentially associated with maternal eczema and respiratory problems in infants // Clin. Exp. Allergy. 2013. Vol. 43, N 2. P. 198–211. DOI: https://doi.org/10.1111/cea.12063
-
Hansen R., Scott K.P., Khan S., Martin J.C., Berry S.H., Stevenson M. et al. First-pass meconium samples from healthy term vaginally-delivered neonates: an analysis of the microbiota // PLoS One. 2015. Vol. 10, N 7. DOI: https://doi.org/10.1371/journal. pone.0133320
-
Aagaard K., Ma J., Antony K.M., Ganu R., Petrosino J., Versalovic J. The placenta harbors a unique microbiome // Sci. Transl. Med. 2014. Vol. 6.
-
Jiménez E., Marín M.L., Martín R., Odriozola J.M., Olivares M., Xaus J. et al. Is meconium from healthy newborns actually sterile? // Res. Microbiol. 2008. Vol. 159. P. 187–193.
-
Collado M.C., Rautava S., Aakko J., Isolauri E., Salminen S. Human gut colonisation may be initiated in utero by distinct microbial communities in the placenta and amniotic fluid // Sci. Rep. 2016. Vol. 6. Article ID 23129.
-
Perez-Muñoz M.E., Arrieta M.C., Ramer-Tait A.E., Walter J. A critical assessment of the «sterile womb» and «in utero colonization» hypotheses: implications for research on the pioneer infant microbiome // Microbiome. 2017. Vol. 5. P. 48. DOI: https://doi.org/10.1186/s40168-017-0268-4
-
Stinson L.F., Boyce M.C., Payne M.S., Keelan J.A. The not-so-sterile womb: evidence that the human fetus is exposed to bacteria prior to birth // Front. Microbiol. 2019. Vol. 19. P. 1124. DOI: https://doi.org/10.3389/fmicb.2019.01124
-
Satokari R., Gronroos T., Laitinen K., Salminen S., Isolauri E. Bifidobacterium and Lactobacillus DNA in the human placenta // Lett. Appl. Microbiol. 2009. Vol. 48. P. 8–12.
-
Bearfield C., Davenport E.S., Sivapathasundaram V., Allaker R.P. Possible association between amniotic fluid microorganism infection and microflora in the mouth // Br. J. Obstet. Gynaecol. 2002. Vol. 109. P. 527–533.
-
Combs C.A., Gravett M., Garite T.J. et al. Amniotic fluid infection, inflammation, and colonization in preterm labor with intact membranes // Am. J. Obstet. Gynecol. 2014. Vol. 210, N 2. P. 125.e1–125.e15. DOI: https://doi.org/10.1016/j.ajog.2013.11.032
-
Cassell G.H., Davis R.O., Waites K.B. et al. Isolation of Mycoplasma hominis and Ureaplasma urealyticum from amniotic fluid at 16–20 weeks of gestation: potential effect on outcome of pregnancy // Sex. Transm. Dis. 1983. Vol. 10, suppl. 4. P. 294–302.
-
Hillier S.L., Martius J., Krohn M. et al. A case control study of chorioamnionic infection and histologic chorioamnionitis in prematurity // N. Engl. J. Med. 1988. Vol. 319, N 15. P. 972–978. DOI: https://doi.org/10.1056/nejm198810133191503
-
Dominguez-Bello M.G., Costello E.K., Contreras M., Magris M., Hidalgo G., Fierer N. et al. Delivery mode shapes the acquisition and structure of the initial microbiota across multiple body habitats in newborns // Proc. Natl Acad. Sci. USA. 2010. Vol. 107. P. 11 971–11 975.
-
Hobbs A.J., Mannion C.A., McDonald S.W., Brockway M., Tough S.C. The impact of caesarean section on breastfeeding initiation, duration and difficulties in the first four months postpartum // BMC Pregnancy Childb. 2016. Vol. 16. P. 90.
-
Mysorekar I.U., Cao B. Microbiome in parturition and preterm birth // Semin. Reprod. Med. 2014. Vol. 32, N 1. P. 50–55. DOI: https://doi.org/10.1055/s-0033-1361830
-
Prince A.L., Antony K.M., Ma J., Aagaard K.M. The microbiome and development: a mother’s perspective // Semin. Reprod. Med. 2014. Vol. 32. P. 14–22. DOI: https://doi.org/10.1055/s-0033-1361818
-
Dasanayake A.P., Li Y., Wiener H., Ruby J.D., Lee M.J. Salivary Actinomyces naeslundii genospecies 2 and Lactobacillus casei levels predict pregnancy outcomes // J. Periodontol. 2005. Vol. 76, N 2. P. 171–178. DOI: https://doi.org/10.1902/jop.2005.76.2.171
-
Romero R., Hassan S.S., Gajer P., Tarca A.L. et al. The composition and stability of the vaginal microbiota of normal pregnant women is different from that of non-pregnant women // Microbiome. 2014. Vol. 2, N 1. P. 4. DOI: https://doi.org/10.1186/2049-2618-2-4
-
DiGiulio D.B., Callahan B.J., McMurdie P.J., Costello E.K., Lyell D.J., Robaczewskac A. et al. Temporal and spatial variation of the human microbiota during pregnancy // Proc. Natl Acad. Sci. USA. 2015. Vol. 112, N 35. P. 11 060–11 065.
-
Hamzelou J. Babies are born dirty, with a gutful of bacteria // New Scientist. 2012. Vol. 214. P. 2.
-
Moles L., Gomez M., Heilig H. et al. Bacterial diversity in meconium of preterm neonates and evolution of their fecal microbiota during the first month of life // PLoS One. 2013. Vol. 8, N 6. Article ID e66986. DOI: https://doi.org/10.1371/journal.pone.0066986
-
Stiemsma L.T., Michels K.B. The role of the microbiome in the developmental origins of health and disease // Pediatrics. 2018. Vol. 141, N 4. Article ID e20172437.
-
Lynch S.V., Boushey H.A. The microbiome and development of allergic disease // Curr. Opin. Allergy Clin. Immunol. 2016. Vol. 16, N 2. P. 165–171. DOI: https://doi.org/10.1097/ACI.0000000000000255
-
Donders G.G., Van Calsteren K., Bellen G., Reybrouck R., Van den Bosch T., Riphagen I. et al. Predictive value for preterm birth of abnormal vaginal flora, bacterial vaginosis and aerobic vaginitis during the first trimester of pregnancy // BJOG. 2009. Vol. 116. P. 1315–1324. DOI: https://doi.org/10.1111/j.1471-0528.2009.02237.x
-
Подгорная А.В., Махмутходжаев А.Ш. Влияние беременности на биоценоз влагалища // Акушерство, гинекология и репродукция. 2017. Т. 11, № 3. С. 43–49. DOI: https://doi.org/10.17749/2313-7347.2017.11.3.043-049
-
Whiteman H. Placenta «not a sterile environment», study suggests // Med. News Today. 2014. URL: http://www.bodyecology.com/…/what-pregnant-women-ne
-
Nuriel-Ohayon M., Neuman H., Ziv O., Belogolovski A., Barsheshet Y., Bloch N. et al. Progesterone increases bifidobacterium relative abundance during late pregnancy // Cell Rep. 2019. Vol. 27. P. 730–736.e3. DOI: https://doi.org/10.1016/j.celrep.2019.03.075
-
Pitlik S.D., Koren O. How holobionts get sick-toward a unifying scheme of disease // Microbiome. 2017. Vol. 5, N 1. P. 64. DOI: https://doi.org/10.1186/s40168-017-0281-7
-
Ruiz L., Delgado S., Ruas-Madiedo P., Sanchez B., Margolles A. Bifidobacteria and their molecular communication with the immune system // Front. Microbiol. 2017. Vol. 8. P. 2345. DOI: https://doi.org/10.3389/fmicb.2017.02345
-
Mukhopadhya I., Hansen R., El-Omar E.M., Hold G.L. IBD-what role do Proteobacteria play? // Nat. Rev. Gastroenterol. Hepatol. 2012. Vol. 9, N 4. P. 219–230. DOI: https://doi.org/10.1038/nrgastro.2012.14
-
Koren O., Goodrich J.K., Cullender T.C. et al. Host remodeling of the gut microbiome and metabolic changes during pregnancy // Cell. 2012. Vol. 150, N 3. P. 470–480. DOI: https://doi.org/10.1016/j.cell.2012.07.008
-
Yatsunenko T., Rey F.E., Manary M.J. et al. Human gut microbiome viewed across age and geography // Nature. 2012. Vol. 486, N 7402. P. 222–227. DOI: https://doi.org/10.1038/nature11053
-
Santacruz A., Collado M.C., Garcia-Valdes L., Segura M.T., Martin-Lagos J.A., Anjos T. et al. Gut microbiota composition is associated with body weight, weight gain and biochemical parameters in pregnant women // Br. J. Nutr. 2010. Vol. 104. P. 83–92.
-
Dahl C., Stanislawski M., Iszatt N., Mandal S., Lozupone C., Clemente J.C. et al. Gut microbiome of mothers delivering prematurely shows reduced diversity and lower relative abundance of Bifidobacterium and Streptococcus // PLoS One. 2017. Vol. 12, N 10. Article ID e0184336. DOI: https://doi.org/10.1371/journal.pone.0184336
-
Бойцова Е.А., Косенкова Т.В., Богданова Н.М., Новикова В.П., Лаврова О.В. Способ родоразрешения как эпигенетический фактор ранней реализации симптомов аллергии у детей, рожденных от матерней с бронхиальной астмой // Медицина: теория и практика. 2019. Т. 4, № 1. С. 144–157.
-
Kosenkova T.V., Novikova V.P., Lavrova O.V., Boitsova E.A. Vaginal microbiota as an epigenetic factor of early debut of allergic diseases in children born from mothers with bronchial asthma // Materials of the International Conference «Scientific Research of the SCO Countries: Synergy and Integration». Part 2. Beijing, China, 31 May 2019. P. 58–66.
-
Gronlund M.M., Lehtonen O.P., Erkk E.P. et al. Fecal microflora in healthy infants born by different methods of delivery: permanent changes in intestinal flora after Cesarean delivery // J. Pediatr. Gastroenterol. Nutr. 1999. Vol. 28. P. 19–25.
-
Jiménez E., Fernández L., Marín M.L., Martín R., Odriozola J.M. et al. Isolation of commensal bacteria from umbilical cord blood of healthy neonates born by cesarean section // Curr. Microbiol. 2005. Vol. 51. P. 270–274.
-
Li M., Wang M., Donovan S.M. Early development of the gut microbiome and immune-mediated childhood disorders // Semin. Reprod. Med. 2014. Vol. 32. P. 74–86.
-
Makino H., Kushiro A., Ishikawa E., Kubota H., Gawad A., Sakai T. et al. Mother-to-infant transmission of intestinal bifidobacterial strains has an impact on the early development of vaginally delivered infant’s microbiota // PLoS One. 2013. Vol. 8. P. e78331. DOI: https://doi.org/10.1371/journal.pone.0078331
-
Ходжаева З.С., Горина К.А., Тимошина И.В., Припутневич Т.В. Программирование здоровья новорожденного — роль материнского микробиома // Акушерство и гинекология: новости мнения, обучение. 2019. Т. 7, № 4. С. 61–65. DOI: https://doi.org/10.24411/2303-9698-2019-14004
-
Chudal R., Sourander A., Polo-Kantola P. et al. Perinatal factors and the risk of bipolar disorder in Finland // J. Affect Disord. 2014. Vol. 155. P. 75–80. DOI: https://doi.org/10.1016/j.jad.2013.10.026
-
Diagnostic approach and management of cow’s-milk protein allergy in infants and children: ESPGHAN GI Committee practical guidelines // J. Pediatr. Gastroenterol. Nutr. 2012. Vol. 55. P. 221–229.
-
Warner J.O., Jones C.A., Kilburn S.A. et al. Pre-natal sensitisationin humans // Pediatr. Allergy Immunol. 2000. Vol. 13, suppl. P. 6–8. DOI: https://doi.org/10.1034/j.1399-3038.2000.00501.x
-
Stefka A.T., Feehley T., Tripathi P., Qiu J., Mc-Coy K., Mazmanian S.K. et al: Commensal bacteria protect against food allergen sensitization // Proc. Natl Acad. Sci. USA. 2014. Vol. 111. P. 13145–13150. DOI: https://doi.org/10.1073/pnas.1412008111
-
Perez P.F., Dore J., Leclerc M., Levenez F., Benyacoub J., Serrant P. et al. Bacterial imprinting of the neonatal immune system: lessons from maternal cells? // Pediatrics. 2007. Vol. 119, N 3. P. e724–e732. DOI: https://doi.org/10.1542/peds.2006-1649 PMID: 17332189.
-
Bedford Russell A.R., Murch S.H. Could peripartum antibiotics have delayed health consequences for the infant? // BJOG. 2006. Vol. 113, N 7. P. 758–765. DOI: https://doi.org/10.1111/j.1471-0528.2006.00952.x PMID:16827757.
-
Verhulst S.L., Vael C., Beunckens C., Nelen V., Goossens H., Desager K. A longitudinal analysis on theassociation between antibiotic use, intestinal microflora, and wheezing during the first year of life // J. Asthma. 2008. Vol. 45, N 9. P. 828–832. DOI: https://doi.org/10.1080/02770900802339734 PMID: 18972304.
-
Penders J., Vink C., Driessen C., London N., Thijs C. et al. Quantification of Bifidobacterium spp., Escherichia coli and Clostridium difficile in faecal samples of breast-fed and formula-fed infants by real-time PCR // FEMS Microbiol. Lett. 2005. Vol. 243. P. 141–147.
-
Linz B., Balloux F., Moodley Y., Manica A., Liu H. et al. An African origin for the intimate association between humans and Helicobacter pylori // Nature. 2007. Vol. 445. P. 915–918.
-
Cooperstock M.S., Zedd A.J. Intestinal flora of infants // Human Intestinal Microflora in Health and Disease / ed. D.J. Hentges. New York : Academic Press, 1983. P. 79–99.
-
Caufield P.W., Saxena D., Fitch D., Li Y. Population structure of plasmid-containing strains of Streptococcus mutans, a member of the human indigenous biota // J. Bacteriol. 2007. Vol. 189. P. 1238–1243.
-
Mackie R., Sghir A., Gaskins R. Developmental microbial ecology of the neonatal gastrointestinal tract // Am. J. Clin. Nutr. 1999. Vol. 69, N 5. P. 1035s–1045s.
-
Koenig J.E., Spor A., Scalfone N. et al. Succession of microbial consortia in the developing infant gut microbiome // Proc. Natl Acad. Sci. USA. 2011. Vol. 108, suppl. 1. P. 4578–4585. DOI: https://doi.org/10.1073/pnas.1000081107
-
Vaishampayan P.A., Kuehl J.V., Froula J.L., Morgan J.L., Ochman M.H., Francino P. Comparative metagenomics and population dynamics of the gut microbiota in mother and infant // Genome Biol. Evol. 2010. Vol. 2. P. 53–66. DOI: https://doi.org/10.1093/gbe/evp057
-
Jakobsson H.E., Abrahamsson T.R., Jenmalm M.C., Harris K., Quince C., Jernberg C. et al. Decreased gut microbiota diversity, delayed Bacteroidetes colonisation and reduced Th1 responses in infants delivered by caesarean section // Gut. 2014. Vol. 63, N 4. P. 559–566. DOI: https://doi.org/10.1136/gutjnl-2012-303249
-
Isolauri E., Sherman P.M., Walker W.A. (eds). Intestinal Microbiome: Functional Aspects in Health and Disease // Nestle Nutr. Inst. Workshop Ser. 2017. Vol 88. P. 23–33. DOI: https://doi.org/10.1159/000455210
-
Aaltonen J., Ojala T., Laitinen K., Poussa T., Ozanne S., Isolauri E. Impact of maternal diet during pregnancy and breastfeeding on infant metabolic programming: a prospective randomized controlled study // Eur. J. Clin. Nutr. 2011. Vol. 65, N 1. P. 10–19.
-
Le Huerou-Luron I., Blat S., Boudry G. Breast- v. formula-feeding: impacts on the digestive tract and immediate and long-term health effects // Nutr. Res. Rev. 2010. Vol. 23, N 1. P. 23–36.
-
Turfkruyer M., Verhasselt V. Breast milk and its impact on maturation of the neonatal immune system // Curr. Opin. Infect. Dis. 2015. Vol. 28, N 3. P. 199–206.
-
Guaraldi F., Salvatori G. Effect of breast and formula feeding on gut microbiota shaping in newborns // Front. Cell. Infect. Microbiol. 2012. Vol. 2. P. 94.
-
Киселева Е.П. Врожденный иммунитет — основа симбиотических взаимоотношений // Биохимия. 2014. Т. 79, вып. 12. С. 1564–1579.
-
Урсова Н.И. Значение грудного вскармливания для роста и развития младенца // Альманах клинической медицины. 2015. № 42. С. 23–37.
-
160. Backhed F., Roswall J., Peng Y. et al. Dynamics and stabilization of the human gut microbiome during the first year of life // Cell Host Microbe. 2015. Vol. 17, N 6. P. 852. DOI: https://doi.org/10.1016/j.chom.2015.05.012
-
Savidge T.C. Epigenetic regulation of enteric neurotransmission by gut bacteria // Front. Cell. Neurosci. 2016. Vol. 9. P. 503. DOI: https://doi.org/10.3389/fncel.2015.00503
-
Urbaniak C., Cummins J., Brackstone M., Macklaim J.M., Gloor G.B., Baban C.K. et al. Microbiota of human breast tissue // Appl. Environ. Microbiol. 2014. Vol. 80, N 10. P. 3007–3014.
-
Xuan C., Shamonki J.M., Chung A., Dinome M.L., Chung M., Sieling P.A. et al. Microbial dysbiosis is associated with human breast cancer // PLoS One. 2014. Vol. 9, N 1. Article ID e83744.
-
Cabrera-Rubio R., Collado M.C., Laitinen K., Salminen S., Isolauri E., Mira A. The human milk microbiome changes over lactation and is shaped by maternal weight and mode of delivery // Am. J. Clin. Nutr. 2012. Vol. 96. P. 544–551. URL: http://www.fecyt.es/fecyt/home.do
-
Pannaraj P.S. et al. Association between breast milk bacterial communities and establishment and development of the infant gut microbiome // JAMA Pediatr. 2017. Vol. 171, N 7. Р. 647–654.
-
McGuire M.K., McGuire M.A. Human milk: mother nature’s prototypical probiotic food? // Adv. Nutr. 2015. Vol. 6, N 1. P. 112–123.
-
Jeurink P.V., van Bergenhenegouwen J., Jimenez E., Knippels L.M., Fernandez L., Garssen J. et al. Human milk: a source of more life than we imagine // Benef. Microbes. 2013. Vol. 4, N 1. P. 17–30.
-
Marcobal A., Sonnenburg J. Human milk oligosaccharide consumption by intestinal microbiota // Clin. Microbiol. Infect. 2012. Vol. 18. P. 12–15.
-
Hunt K.M., Foster J.A., Forney L.J., Schutte U.M., Beck D.L., Abdo Z. et al. Characterization of the diversity and temporal stability of bacterial communities in human milk // PLoS One. 2011. Vol. 6. Article ID e21313.
-
Kumar H., Carmen Collado M., Wopereis H., Salminen S., Knol J., Roeselers G. The Bifidogenic effect revisited — ecology and health perspectives of Bifidobacterial colonization in early life // Microorganisms. 2020. Vol. 8, N 12. P. 1855. DOI: https://doi.org/10.3390/microorganisms8121855
-
Laforest-Lapointe I., Arrieta M.-C. Patterns of early-life gut microbial colonization during human immune development: an ecological perspective // Front. Immunol. 2017. Vol. 8. P. 788.
-
Henrick B., Hutton A., Palumbo M., Casaburi G., Smilowitz J., Underwood M. et al. Changes in infant fecal pH shows a population-wide, generational loss of Bifidobacterium among breastfed infants over the last century // J. Pediatr. Gastroenterol. Nutr. 2018. Vol. 66. P. 1073.
-
Fernandez L., Langa S., Martin V., Maldonado A., Jimenez E. et al. The human milk microbiota: origin and potential roles in health and disease // Pharmacol. Res. 2013. Vol. 69. P. 1–10.
-
Nishimura R.Y., Barbieiri P., Castro G.S., Jordao A.A. Jr, Perdona G. da S., Sartorelli D.S. Dietary polyunsaturated fatty acid intake during late pregnancy affects fatty acid composition of mature breast milk // Nutrition. 2014. Vol. 30, N 6. P. 685–689.
-
Peng Y., Zhou T., Wang Q., Liu P., Zhang T., Zetterstrom R. et al. Fatty acid composition of diet, cord blood and breast milk in Chinese mothers with different dietary habits // Prostaglandins Leukot. Essent. Fatty Acids. 2009. Vol. 81, N 5–6. P. 325–330.
-
Hoppu U., Isolauri E., Laakso P., Matomaki J., Laitinen K. Probiotics and dietary counselling targeting maternal dietary fat intake modifies breast milk fatty acids and cytokines // Eur. J. Nutr. 2012. Vol. 51, N 2. P. 211–219.
-
Pusceddu M.M., El Aidy S., Crispie F., O’Sullivan O., Cotter P., Stanton C. et al. N-3 polyunsaturated fatty acids (PUFAs) reverse the impact of early-life stress on the gut microbiota // PLoS One. 2015. Vol. 10, N 10. Article ID e0139721.
-
Dotterud C.K., Avershina E., Sekelja M., Simpson M.R., Rudi K., Storro O. et al. Does maternal perinatal probiotic supplementation alter the intestinal microbiota of mother and child? // J. Pediatr. Gastroenterol. Nutr. 2015. Vol. 61, N 2. P. 200–207.
-
Gronlund M.M., Gueimonde M., Laitinen K., Kociubinski G., Gronroos T., Salminen S. et al. Maternal breast-milk and intestinal bifidobacteria guide the compositional development of the Bifidobacterium microbiota in infants at risk of allergic disease // Clin. Exp. Allergy. 2007. Vol. 37, N 12. P. 1764–1772.
-
Gueimonde M., Sakata S., Kalliomaki M., Isolauri E., Benno Y., Salminen S. Effect of maternal consumption of Lactobacillus GG on transfer and establishment of fecal bifidobacterial microbiota in neonates // J. Pediatr. Gastroenterol. Nutr. 2006. Vol. 42, N 2. P. 166–170.
-
Mastroimarino P., Capobianco D., Miccheli A., Pratico G., Campagna G., Laforgia N. et al. Administration of a multistrain probiotic product (VSL#3) to women in the erinatal period differentially affects breast milk beneficial microbiota in relation to mode of delivery // Pharmacol. Res. 2015. Vol. 95–96. P. 63–70.
-
Abrahamsson T.R., Sinkiewicz G., Jakobsson T., Fredrikson M., Bjorksten B. Probiotic lactobacilli in breast milk and infant stool in relation to oral intake during the first year of life // J. Pediatr. Gastroenterol. Nutr. 2009. Vol. 49, N 3. P. 349–354.
-
Taipale T.J., Isolauri E., Jokela J.T., Soderling E.M. Bifidobacterium animalis subsp. lactis BB-12 in reducing the risk of infections in early childhood // Pediatr. Res. 2016. Vol. 79, N 1-1. P. 65–69.
-
Rautava S., Kainonen E., Salminen S., Isolauri E. Maternal probiotic supplementation during pregnancy and breast-feeding reduces the risk of eczema in the infant // J. Allergy Clin. Immunol. 2012. Vol. 130, N 6. P. 1355–1360.
-
Reid G., Kumar H., Khan A.I., Rautava S., Tobin J., Salminen S. The case in favour of probiotics before, during and after pregnancy: insights from the first 1,500 days // Benef. Microbes. 2016. Vol. 3. P. 1–10.
-
Bezirtzoglou E., Tsiotsias A., Welling G.W. Microbiota profile in feces of breast- and formula-fed newborns by using fluorescence in situ hybridization (FISH) // Anaerobe. 2011. Vol. 17, N 6. P. 478–482. DOI: https://doi.org/10.1016/j.anaerobe.2011.03.009
-
Vaiserman A.M., Koliada A.K., Marotta F. Gut microbiota: A player in aging and a target for anti-aging intervention // Ageing Res. Rev. 2017. Vol. 35. P. 36–45.
-
Kato K., Odamaki T., Mitsuyama E., Sugahara H., Xiao J.-Z., Osawa R. Age-related changes in the composition of gut bifidobacterium species // Curr. Microbiol. 2017. Vol. 74. P. 987–995.
-
Wong C.B., Sugahara H., Odamaki T., Xiao J.Z. Different physiological properties of human-residential and non-human-residential bifidobacteria in human health // Benef. Microbes. 2017. Vol. 9. P. 111–122.
-
Penders J., Thijs C., Vink C., Stelma F.F., Snijders B., Kummeling I. et al. Factors influencing the composition of the intestinal microbiota in early infancy // Pediatrics. 2006. Vol. 118, N 2. P. 511–521. DOI: https://doi.org/10.1542/peds.2005-2824
-
Arboleya S., Watkins C., Stanton C., Ross R.P. Gut bifidobacteria populations in human health and aging // Front. Microbiol. 2016. Vol. 7. P. 1204.
-
Rutayisire E., Huang K., Liu Y., Tao F. The mode of delivery affects the diversity and colonization pattern of the gut microbiota during the first year of infants’ life: a systematic review // BMC Gastroenterol. 2016. Vol. 16. P. 86. DOI: https://doi.org/10.1186/s12876-016-0498-0
-
Milani C., Mancabelli L., Lugli G.A., Duranti S., Turroni F., Ferrario C. et al. Exploring vertical transmission of bifidobacteria from mother to child // Appl. Environ. Microbiol. 2015. Vol. 81. P. 7078–7087.
-
Makino H., Kushiro A., Ishikawa E., Muylaert D., Kubota H., Sakai T. et al. Transmission of intestinal Bifidobacterium longum subsp. longum strains from mother to infant, determined by multilocus sequencing typing and amplified fragment length polymorphism // Appl. Environ. Microbiol. 2011. Vol. 77. P. 6788–6793.
-
Korpela K., Costea P., Coelho L.P., Kandels-Lewis S., Willemsen G., Boomsma D.I. et al. Selective maternal seeding and environment shape the human gut microbiome // Genome Res. 2018. Vol. 28. P. 561–568.
-
Duranti S., Lugli G.A., Mancabelli L., Armanini F., Turroni F., James K. et al. Maternal inheritance of bifidobacterial communities and bifidophages in infants through vertical transmission // Microbiome. 2017. Vol. 5. P. 66.
-
Stahl B., Thurl S., Zeng J., Karas M., Hillenkamp F., Steup M., Sawatzki G. Oligosaccharides from human milk as revealed by matrix-assisted laser desorption/ionization mass spectrometry // Anal. Biochem. 1994. Vol. 223. P. 218–226.
-
Meurant G. Handbook of Milk Composition. Amsterdam, The Netherlands : Elsevier Science, 1995.
-
Ruiz-Moyano S., Totten S.M., Garrido D.A., Smilowitz J.T., German J.B. et al. Variation in consumption of human milk oligosaccharides by infant gut-associated strains of Bifidobacterium breve // Appl. Environ. Microbiol. 2013. Vol. 79. P. 6040–6049.
-
Bottacini F., van Sinderen D., Ventura M. Omics of bifidobacteria: research and insights into their health-promoting activities // Biochem. J. 2017. Vol. 474. P. 4137–4152.
-
Milani C., Turroni F., Duranti S., Lugli G.A., Mancabelli L., Ferrario C. et al. Genomics of the genus bifidobacterium reveals species-specific adaptation to the glycan-rich gut environment // Appl. Environ. Microbiol. 2015. Vol. 82. P. 980–991.
-
Milani C., Lugli G.A., Duranti S., Turroni F., Bottacini F., Mangifesta M. et al. Genomic encyclopedia of type strains of the genus bifidobacterium // Appl. Environ. Microbiol. 2014. Vol. 80. P. 6290–6302.
-
Thomson P., Medina D.A., Garrido D. Human milk oligosaccharides and infant gut bifidobacteria: molecular strategies for their utilization // Food Microbiol. 2018. Vol. 75. P. 37–46.
-
Xiao Y., Zhao J., Zhang H., Zhai Q., Chen W. Mining lactobacillus and bifidobacterium for organisms with long-term gut colonization potential // Clin. Nutr. 2019. Vol. 39, N 5.
-
Sakanaka M., Hansen M.E., Gotoh A., Katoh T., Yoshida K., Odamaki, T. et al. Evolutionary adaptation in fucosyllactose uptake systems supports bifidobacteria-infant symbiosis // Sci. Adv. 2019. Vol. 5. Article ID eaaw7696.
-
Garrido D., Barile D., Mills D.A. A molecular basis for bifidobacterial enrichment in the infant gastrointestinal tract // Adv. Nutr. 2012. Vol. 3. P. 415S–421S.
-
Zúñiga M., Monedero V., Yebra M.J. Utilization of host-derived glycans by intestinal lactobacillus and bifidobacterium species // Front. Microbiol. 2018. Vol. 9.
-
Newburg D.S., Walker W.A. Protection of the neonate by the innate immune system of developing gut and of human milk // Pediatr. Res. 2007. Vol. 61, N 1. P. 2–8.
-
Bridgman S.L., Azad M.B., Field C.J., Haqq A.M., Becker A.B., Mandhane P.J. et al. Fecal short-chain fatty acid variations by breastfeeding status in infants at 4 months: differences in relative versus absolute concentrations // Front. Nutr. 2017. Vol. 4. P. 11.
-
Pham V.T., Lacroix C., Braegger C.P., Chassard C. Early colonization of functional groups of microbes in the infant gut // Environ. Microbiol. 2016. Vol. 18. P. 2246–2258.
-
Edwards C.A., Parrett A.M., Balmer S.E., Wharton B.A. Faecal short chain fatty acids in breast-fed and formula-fed babies // Acta Paediatr. 1994. Vol. 83. P. 459–462.
-
Orrhage K., Nord C.E. Bifidobacteria and lactobacilli in human health // Drugs Exp. Clin. Res. 2000. Vol. 26. P. 95–111.
-
Schwab C., Ruscheweyh H.-J., Bunesova V., Pham V.T., Beerenwinkel N., Lacroix C. Trophic Interactions of infant bifidobacteria and eubacterium hallii during L-fucose and fucosyllactose degradation // Front. Microbiol. 2017. Vol. 8. P. 95.
-
Kumari M., Kozyrskyj A.L. Gut microbial metabolism defines host metabolism: an emerging perspective in obesity and allergic inflammation // Obes. Rev. 2017. Vol. 18. P. 18–31.
-
Wopereis H., Sim K., Shaw A., Warner J.O., Knol J., Kroll J.S. Intestinal microbiota in infants at high risk for allergy: effects of prebiotics and role in eczema development // J. Allergy Clin. Immunol. 2018. Vol. 141, N 4. P. 1334–1342.e5.
-
Lee H., Shen H., Hwang I., Ling H., Yew W., Lee Y. et al. Targeted approaches for in situ gut microbiome manipulation // Genes. 2018. Vol. 9. P. 351.
-
Stewart C.J., Ajami N.J., O’Brien J.L., Hutchinson D.S., Smith D.P., Wong M.C. et al. Temporal development of the gut microbiome in early childhood from the TEDDY study // Nature. 2018. Vol. 562. P. 583–588.
-
Palmer C., Bik E.M., DiGiulio D.B., Relman D.A., Brown P.O. Development of the human infant intestinal microbiota // PLoS Biol. 2007. Vol. 5, N 7. P. e177. DOI: https://doi.org/10.1371/journal.pbio. 0050177
-
Park H.K., Shim S.S., Kim S.Y., Park J.H., Park S.E. et al. Molecular analysis of colonized bacteria in a human newborn infant gut // J. Microbiol. 2005. Vol. 43. P. 345–353.
-
Eckburg P.B., Bik E.M., Bernstein C.N., Purdom E., Dethlefsen L. et al. Diversity of the human intestinal microbial flora // Science. 2005. Vol. 308. P. 1635–1638.
-
Di Gioia D., Aloisio I., Mazzola G., Biavati B. Bifidobacteria: their impact on gut microbiota composition and their applications as probiotics in infants // Appl. Microbiol. Biotechnol. 2014. Vol. 98. P. 563–577.
-
Martin R., Makino H., Yavuz A.C., Ben-Amor K., Roelofs M., Ishikawa E., Kubota H. et al. Early-Life events, including mode of delivery and type of feeding, siblings and gender, shape the developing gut microbiota // PLoS One. 2016. Vol. 11. N 6. Article ID e0158498.
-
Boitsova E.A., Kosenkova T.V., Bogdanova N.M., Novikova V.P., Lavrova O.V. Gastrointestinal symptoms in babies born to mothers with bronchial asthma may be associated with early manifestation of atope // Abstracts of the XVIII International Euroasian Congress of Surgery and Hepatogastroenterology, 11–14 September, 2019. Bacu, Azerbayjan, 2019. P. 19–20.
-
Adlerberth I., Wold A.E. Establishment of the gut microbiota in Western infants // Acta Paediatr. 2009. Vol. 98, N 2. P. 229–238. DOI: https://doi.org/10.1111/j.1651-2227.2008.01060.x PMID: 19143664.
-
Martinez I., Maldonado-Gomez M.X., Gomes-Neto J.C., Kittana H., Ding H., Schmaltz R. et al. Experimental evaluation of the importance of colonization history in early-life gut microbiota assembly // eLife. 2018. Vol. 7. DOI: https://doi.org/10.7554/eLife.36521 PMID: 30226190; PubMed Central PMCID: PMC6143339.
-
Fallani M., Young D., Scott J., Norin E., Amarri S., Adam R. et al. Intestinal microbiota of 6-week-old infants across Europe: geographic influence beyond delivery mode, breastfeeding, and antibiotics // J. Pediatr. Gastroenterol. Nutr. 2010. Vol. 51, N 1. P. 77–84. DOI: https://doi.org/10.1097/MPG.0b013e3181d1b11e
-
Lu J., Lu L., Yu Y., Cluette-Brown J. et al. Effects of intestinal microbiota on brain development in humanized gnotobiotic mice // Sci. Rep. 2018. Vol. 8, N 1. Р. 1–16.
-
Yu Y., Lu L., Sun J., Petrof E.O. et al. Preterm infant gut microbiota affects intestinal epithelial development in a humanized microbiome gnotobiotic mouse model // Am. J. Physiol. Gastrointest. Liver Physiol. 2016 . Vol. 311, N 3. P. G521–G532.
-
Eck A., Rutten N.B.M.M., Singendonk M.M.J., Rijkers G.T., Savelkoul P.H.M., Meijssen C.B. et al. Neonatal microbiota development and the effect of early life antibiotics are determined by two distinct settler types // PLoS One. 2020. Vol. 15, N 2. Article ID e0228133. DOI: https://doi.org/10.1371/journal.pone. 0228133
-
Jost T., Lacroix C., Braegger C.P., Chassard C. New insights in gut microbiota establishment in healthy breast fed neonates // PLoS One. 2012. Vol. 7, N 8. Article ID e44595. DOI: https://doi.org/10.1371/journal.pone.0044595 PMID: 22957008; PubMed Central PMCID: PMC3431319.
-
Yassour M., Vatanen T., Siljander H., Hamalainen A.M., Harkonen T., Ryhanen S.J. et al. Natural history of the infant gut microbiome and impact of antibiotic treatment on bacterial strain and stability // Sci. Transl. Med. 2016. Vol. 8, N 343. Article ID 343ra81. DOI: https://doi.org/10.1126/scitranslmed.aad0917 PMID: 27306663; PubMed Central PMCID: PMC5032909.
-
Backhed F., Roswall J., Peng Y., Feng Q., Jia H., Kovatcheva-Datchary P. et al. Dynamics and stabilization of the human gut microbiome during the first year of life // Cell. Host Microbe. 2015. Vol. 17, N 5. P. 690–703. DOI: https://doi.org/10.1016/j.chom.2015.04.004 PMID: 25974306
-
Янковский Д.С., Антипкин Ю.Г., Дымент Г.С., Знаменская Т.К., Шунько Е.Е., Давыдова Ю.В. Микробная экология новорожденных: особенности формирования микробиома и профилактика его нарушений // Неонатологія, хірургія та перинатальна медицина. 2015. Т. 5, № 2. С. 93–105.
-
Prince A.L., Ma J., Kannan P.S., Alvarez M., Gisslen T., Harris R.A. et al. The placental membrane microbiome is altered among subjects with spontaneous preterm birth with and without chorioamnionitis // Am. J. Obstet. Gynecol. 2016. Vol. 214. P. 627.e1–627.e16. DOI: https://doi.org/10.1016/j.ajog.2016.01.193
-
Romero R., Dey S.K., Fisher S.J. Preterm labor: one syndrome, many causes // Science. 2014. Vol. 345, N 6198. P. 760–765.
-
Doyle R.M., Alber D.G., Jones H.E. et al. Term and preterm labour are associated with distinct microbial community structures in placental membranes which are independent of mode of deli very // Placenta. 2014. Vol. 35, N 12. P. 1099–1101. DOI: https://doi.org/10.1016/j.placenta.2014.10.007
-
Fredricks D.N., Fiedler T.L., Marrazzo J.M. Molecular identification of bacteria associated with bacterial vaginosis // N. Engl. J. Med. 2005. Vol. 353, N 18. P. 1899–1911.
-
Ravel J. et al. Vaginal microbiome of reproductive-age women // Proc. Natl Acad. Sci. USA. 2011. Vol. 108, suppl. 1. P. 4680–4687.
-
Hyman R.W. et al. Diversity of the vaginal microbiome correlates with preterm birth // Reprod. Sci. 2014. Vol. 21, N 1. P. 32–40.
-
Hillier S.L. et al. The Vaginal Infections and Prematurity Study Group. Association between bacterial vaginosis and preterm delivery of a low-birth-weight infant // N. Engl. J. Med. 1995. Vol. 333, N 26. P. 1737–1742.
-
Leitich H. et al. Bacterial vaginosis as a risk factor for preterm delivery: a metaanalysis // Am. J. Obstet. Gynecol. 2003. Vol. 189, N 1. P. 139–147.
-
Funkhouser L.J., Bordenstein S.R. Mom knows best: the universality of maternal microbial transmission // PLoS Biol. 2013. Vol. 11. Article ID e1001631. DOI: https://doi.org/10.1371/journal.pbio.1001631
-
Makino H., Kushiro A., Ishikawa E., Kubota H., Gawad A., Sakai T. et al. Mother-to-infant transmission of intestinal bifidobacterial strains has an impact on the early development of vaginally delivered infant’s microbiota // PLoS One. 2013. Vol. 8. Article ID e78331. DOI: https://doi.org/10.1371/journal.pone.0078331
-
Chernikova D.A., Madan J.C., Housman M.L., Zain-Ul-Abideen M., Lundgren S.N., Morrison H.G. et al. The premature infant gut microbiome during the first 6 weeks of life differs based on gestational maturity at birth // Pediatr. Res. 2018. Vol. 84. P. 71–79. DOI: https://doi.org/10.1038/s41390-018-0022-z
-
Jiménez E., Delgado S., Maldonado A. et al. Staphylococcus epidermidis: a differential trait of the fecal microbiota of breast-fed infants // BMC Microbiol. 2008. Vol. 8, N 10. P. 143.
-
Shiozaki A., Yoneda S., Yoneda N. et al. Intestinal microbiota is different in women with preterm birth: results from terminal restriction fragment length polymorphism analysis // PLoS One. 2014. Vol. 9, N 11. Article ID e111374. DOI: https://doi.org/10.1371/journal.pone.0111374
-
Forsgren M., Isolauri E., Salminen S. et al. Late preterm birth has direct and indirect effects on infant gut microbiota development during the first six months of life // Acta Paediatr. 2017. Vol. 106, N 7. P. 1103–1109. DOI: https://doi.org/10.1111/apa.13837 PubMed: 28316118.
-
Groer M.W., Luciano A.A., Dishaw L.J. et al. Development of the preterm infant gut microbiome: a research priority // Microbiome. 2014. Vol. 2. P. 38. DOI: https://doi.org/10.1186/2049-2618-2-38 PubMed: 25332768.
-
Mshvildadze M., Neu J., Shuster J., Theriaque D., Li N. Intestinal microbial ecology in premature infants assessed with non-culture-based techniques // J. Pediatr. 2010. Vol. 156. P. 20–25.
-
Bin-Nun A., Bromiker R., Wilschanski M. et al. Oral probiotics prevent necrotizing enterocolitis in very low birth weight neonates // Pediatrics. 2005. Vol. 147. P. 192–196.
-
Claud E.C., Walker W.A. Hypothesis: inappropriate colonization of the premature intestine can cause neonatal necrotizing enterocolitis // FASEB J. 2001. Vol. 15. P. 1398–1403.
-
Martinez-Lopez D.G., Funderburg N.T., Cerissi A. et al. Lipo polysaccharide and soluble CD14 in cord blood plasma are associated with prematurity and chorioamnionitis // Pediatr. Res. 2014. Vol. 75, N 1–1. P. 67–74. DOI: https://doi.org/10.1038/pr.2013.182
-
Zwittink R.D., Renes I.B., van Lingen R.A., van Zoeren-Grobben D., Konstanti P., Norbruis, O.F. et al. Association between duration of intravenous antibiotic administration and early-life microbiota development in late-preterm infants // Eur. J. Clin. Microbiol. Infect. Dis. 2018. Vol. 37. P. 475–483. DOI: https://doi.org/10.1007/s10096-018-3193-y
-
Урсова Н.И. Актуальные и нерешенные проблемы пробиотикотерапии // Лечащий врач. 2013. № 8. С. 60–65.
-
Sonnenburg J., Sonnenburg E. Assembling our lifelong community of companions // The Good Gut: Taking Control of Your Weight, Your Mood, and Your Long-Term Health. New York: Penguin Publishing Group, 2015. P. 45–57.
-
Tapiainen T., Koivusaari P., Brinkac L., Lorenzi H.A., Salo J., Renko M. et al. Impact of intrapartum and postnatal antibiotics on the gut microbiome and emergence of antimicrobial resistance in infants // Sci. Rep. 2019. Vol. 9, N 1. Article ID 10635. DOI: https://doi.org/10.1038/s41598-019-46964-5 PMID: 31337807.
-
Relmana D.A., Lipsitchd M. Microbiome as a tool and a target in the effort to address antimicrobial resistance // Proc. Natl Acad. Sci. USA. 2018. Vol. 115, N 51. P. 12 902–12 910. URL: www.pnas.org/cgi/doi/10.1073/pnas.1717163115
-
Laxminarayan R. et al. Access to effective antimicrobials: a worldwide challenge // Lancet. 2016. Vol. 387, N 10 014. Р. 168–175.
-
Backhed F. et al. Dynamics and stabilization of the human gut microbiome during the first year of life // Cell Host Microbe. 2015. Vol. 17, N 5. Р. 690–703.
-
Gosalbes M.J. et al. High frequencies of antibiotic resistance genes in infants’ meconium and early fecal samples // J. Dev. Orig. Health Dis. 2016. Vol. 7, N 1. Р. 35–44.
-
Parnanen K. et al. Maternal gut and breast milk microbiota affect infant gut antibiotic resistome and mobile genetic elements // Nat. Commun. 2018. Vol. 9, N 1. Р. 1–11.
-
Vangay P., Ward T., Gerber J.S., Knights D. Antibiotics, pediatric dysbiosis, and disease // Cell Host Microbe. 2015. Vol. 17. P. 553–564.
-
Ahmadizar F., Vijverberg S.J.H., Arets H.G.M., de Boer A., Lang J.E., Garssen J. et al. Early-life antibiotic exposure increases the risk of developing allergic symptoms later in life: a meta-analysis // Allergy. 2018. Vol. 73. P. 971–986.
-
Risnes K.R., Belanger K., Murk W., Bracken M.B. Antibiotic exposure by 6 months and asthma and allergy at 6 years Findings in a cohort of 1,401 US children // Am. J. Epidemiol. 2011. Vol. 173, N 3. P. 310–318. DOI: https://doi.org/10.1093/aje/kwq400
-
Shaw S.Y., Blanchard J.F., Bernstein C.N. Association between the use of antibiotics in the first year of life and pediatric inflammatory bowel disease // Am. J. Gastroenterol. 2010. Vol. 105, N 12. P. 2687–2692. DOI: https://doi.org/10.1038/ajg.2010.398
-
Turta O., Rautava S. Antibiotics, obesity and the link to microbes — what are we doing to our children? // BMC Med. 2016. Vol. 14. P. 57.
-
Alm B., Erdes L., Mollborg P., Pettersson R., Norvenius S.G., Aberg N. et al. Neonatal antibiotic treatment is a risk factor for early wheezing // Pediatrics. 2008. Vol. 121, N 4. P. 697–702. DOI: https://doi.org/10.1542/peds.2007-1232
-
Musso G., Gambino R., Cassader M. Interactions between gut microbiota and host metabolism predisposing to obesity and diabetes // Annu. Rev. Med. 2011. Vol. 62. P. 361–380. DOI: https://doi.org/10.1146/annurev-med-012510-175505 PMID: 21226616.
-
Saari A., Virta L.J., Sankilampi U., Dunkel L., Saxen H. Antibiotic exposure in infancy and risk of being overweight in the first 24 months of life // Pediatrics. 2015. Vol. 135, N 4. P. 617–626.
-
De Meij T.G., de Groot E.F., Peeters C.F., de Boer N.K., Kneepkens C.M., Eck A. et al. Variability of core microbiota in newly diagnosed treatment-naïve paediatric inflammatory bowel disease patients // PLoS One. 2018. Vol. 13, N 8. Article ID e0197649. DOI: https://doi.org/10.1371/journal.pone.0197649 PMID: 30102706.
-
Gibson M.K., Wang B., Ahmadi S., Burnham C.A., Tarr P.I., Warner B.B. et al. Developmental dynamics of the preterm infant gut microbiota and antibiotic resistome // Nat. Microbiol. 2016. Vol. 1. Article ID 16024. DOI: https://doi.org/10.1038/nmicrobiol.2016.24 PMID: 27572443; PubMed Central PMCID: PMC5031140.
-
Fouhy F., Guinane C.M., Hussey S., Wall R., Ryan C.A., Dempsey E.M. et al. High-throughput sequencing reveals the incomplete, short-term recovery of infant gut microbiota following parenteral antibiotic treatment with ampicillin and gentamicin // Antimicrob. Agents Chemother. 2012. Vol. 56. P. 5811–5820.
-
Hermansson H., Kumar H., Collado M.C., Salminen S., Isolauri E., Rautava S. Breast milk microbiota is shaped by mode of delivery and intrapartum antibiotic exposure // Front. Nutr. 2019. Vol. 6. P. 4.
-
Янковский Д.С., Дымент Г.С. Оптимизация первичного формирования нормальных биоценозов в неонатальном возрасте — залог предупреждения дисбиозов // Репродуктивное здоровье женщины. 2007. № 3. С. 192–199.
-
Zhang Y., Brady A., Jones C., Song Y., Darton T.C., Jones C. et al. Compositional and functional differences in the human gut microbiome correlate with clinical outcome following infection with wild-type Salmonella enterica serovar Typhi // mBio. 2018. Vol. 9. P. e686–e618. DOI: https://doi.org/10.1128/mBio.00686-18
-
Bäckhed F., Roswall J., Peng Y., Feng Q., Jia H., Kovatcheva-Datchary P. et al. Dynamics and stabilization of the human gut microbiome during the first year of life // Cell Host Microbe. 2015. Vol. 17. P. 690–703.
-
Scholtens P.A.M.J., Oozeer R., Martin R., Amor K.B., Knol J. The early settlers: Intestinal microbiology in early life // Annu. Rev. Food Sci. Technol. 2012. Vol. 3. P. 425–447.
-
Yan S. Stunted microbiota and opportunistic pathogen colonization in caesarean-section birth // Nature. 2019. Vol. 574, N 7776. P. 117–121.
-
MacIntyre D.A., Chandiramani M., Lee Y.S., Kindinger L., Smith A., Angelopoulos N. et al. The vaginal microbiome during pregnancy and the postpartum period in a European population // Sci. Rep. 2015. Vol. 5. P. 8988.
-
Горелов А.В., Каннер Е.В., Ермолаева А.С., Вознесенская А.А., Дадашева К.Н. Кишечная микробиота: современные доказательные данные эффективности применения Lactobacillus rhamnosus gg и Bifidobacterium longum в практике педиатра // Медицинский совет. 2018. № 11. С. 175–180.
-
Martin R., Nauta A.J., Ben Amor K., Knippels L.M., Knol J., Garssen J. Early life: gut microbiota and immune development in infancy // Benef. Microbes. 2010. Vol. 1, N 4. P. 367–382. DOI: https://doi.org/10.3920/BM2010.0027 PMID: 21831776
-
Hallstrom M., Eerola E., Vuento R., Janas M., Tammela O. Effects of mode of delivery and necrotising enterocolitis on the intestinal microflora in preterm infants // Eur. J. Clin. Microbiol. Infect. Dis. 2004. Vol. 23. P. 463–470.
-
Polos J., Flatcher J. Caesarean section and children’s health: a quasi-experimental design // Popul. Stud. 2019. Vol. 73, N 3. P. 353–368. DOI: https://doi.org/10.1080/00324728.2019.1624810
-
Abrahamsson T.R., Jakobsson H.E., Andersson A.F., Bjorksten B., Engstrand L., Jenmalm M.C. Low gut microbiota diversity in early infancy precedes asthma at school age // Clin. Exp. Allergy. 2014. Vol. 44, N 6. P. 842–850. DOI: https://doi.org/10.1111/cea.12253 PMID: 24330256.
-
Gensollen T., Iyer S.S., Kasper D.L., Blumberg R.S. How colonization by microbiota in early life shapes the immune system // Science. 2016. Vol. 352. P. 539–544. DOI: https://doi.org/10.1126/science.aad9378
-
Wampach L., Heintz-Buschart A., Fritz J.V., Ramiro-Garcia J., Habier J., Herold M. et al. Birth mode is associated with earliest strain-conferred gut microbiome functions and immunostimulatory potential // Nat. Commun. 2018. Vol. 9. P. 5091. DOI: https://doi.org/10.1038/s41467-018-07631-x
-
Chu D.M., Ma J., Prince A.L., Antony K.M., Seferovic M.D., Aagaard K.M. Maturation of the infant microbiome community structure and function across multiple body sites and in relation to mode of delivery // Nat. Med. 2017. Vol. 23. P. 314–326. DOI: https://doi.org/10.1038/nm.4272
-
Sanders E.A.M., Fuentes S. et al. Impact of delivery mode-associated gut microbiota dynamics on health in the first year of life // Nat. Commun. 2019. Vol. 10, N 1. P. 5352. DOI: https://doi.org/10.1038/s41467-019-13373-1
-
Dierikx T.H., Berkhout D.J.C., Visser L., Benninga M.A., Roeselers G., de Boer N.K.H. et al. The influence of timing of Maternal administration of Antibiotics during cesarean section on the intestinal Microbial colonization in Infants (MAMI-trial): study protocol for a randomised controlled trial // Trials. 2019. Vol. 20. P. 479. DOI: http://doi.org/10.1186/s13063-019-3552-8
-
Barrett E., Deshpandey A.K., Ryan C.A., Dempsey E.M., Murphy B., O’Sullivan L. et al. The neonatal gut harbours distinct bifidobacterial strains // Arch. Dis. Child. Fetal. Neonatal. Ed. 2015. Vol. 100. P. F405–F410.
-
Chua M.C., Ben-Amor K., Lay C., Neo A.G.E., Chiang W.C., Rao R. et al. Effect of synbiotic on the gut microbiota of cesarean delivered infants: a randomized, double-blind, multicenter study // J. Pediatr. Gastroenterol. Nutr. 2017. Vol. 65. P. 102–106.
-
Jakobsson H.E., Abrahamsson T.R., Jenmalm M.C., Harris K., Quince C., Jernberg C. et al. Decreased gut microbiota diversity, delayed Bacteroidetes colonisation and reduced Th1 responses in infants delivered by caesarean section // Gut. 2014. Vol. 63. P. 559–566.
-
Bokulich N.A. et al. Antibiotics, birth mode, and diet shape microbiome maturation during early life // Sci. Transl. Med. 2016. Vol. 8, N 343. Р. 1–14.
-
Avershina E., Cabrera Rubio R., Lundgard K. et al. Effect of probiotics in prevention of atopic dermatitis is dependent on the intrinsic microbiota at early infancy // J. Allergy Clin. Immunol. 2017. Vol. 139, N 4. P. 1399–1402.e8. DOI: http://doi.org/10.1016/j.jaci.2016.09.056 PubMed: 27931973.
-
Laursen M. F., Zachariassen G., Bahl M.I., Bergström A., Host A., Michaelsen K.F. et al. Having older siblings is associated with gut microbiota development during early childhood // BMC Microbiol. 2015. Vol. 15, N 1. P. 154.
1.4. Влияние микробиоты цервикального канала беременной женщины на реализацию пищевой аллергии у детей. Т.В. Косенкова, В.П. Новикова, Е.А. Бойцова, О.В. Лаврова, И.Е. Зазерская
Среди эпигенетических факторов, влияющих на реализацию ПА у детей, наибольшее значение имеет неблагоприятное течение беременности. Так, угроза прерывания, преэклампсия, соматические или инфекционные заболевания матери способны, изменяя микробиом беременной женщины, в том числе и влагалищную микробиоту, приводить к нарушению становления микробиома кишечника плода и новорожденного [1–3].
Первичная колонизация кишечника ребенка происходит задолго до рождения под влиянием кишечной, вагинальной (Lactobacillus species), кожной (Staphylococcus, Corynebacteria), микрофлоры ротовой полости матери (Fusobacterium nucleatum, Streptococcussuprofitum, Bergeyellasuprofitum, Porphyromonasgingivalis, Rothiadentocariosa, Filfactoralocis). При этом бактерии микробиоты влагалища определяются как в пуповинной крови, так и в плаценте, амниотической жидкости и оболочках плода. При естественных родах бактериальный состав кишечника новорожденного сходен с материнским и наиболее близок к вагинальной микробиоте матери с доминированием таких микроорганизмов, как Bifidobacterium longum, infantis, Bacteroidetes, Lactobacillus species, Prevotella, Atopobium [4–7].
Нормальная вагинальная микрофлора здоровых женщин отличается многообразием видового состава и включает строгие и факультативные анаэробы и, в меньшей степени, аэробные микроорганизмы [8, 9]. Характерной особенностью вагинального микробиоценоза в период гестации является не только однородность микробного сообщества, но и его стабильность, что препятствует не только распространению восходящей инфекции на плодные оболочки и ткани плода, но также и риску развития преждевременных родов, кровотечений в III триместре беременности, предлежания плаценты, а иногда и антенатальной гибели плода [10–11].
Как показали исследования, условно-патогенные микроорганизмы влагалищной микробиоты способны вырабатывать фосфолипазу, аналогичную фосфолипазам амниотического эпителия, что при избытке данных микробных сообществ может запускать простагландиновый каскад, определяющий начало и развитие родовой деятельности при любом сроке беременности [12, 13]. Известно также, что вагинальная микрофлора обладает защитной, ферментативной, витаминообразующей и иммуностимулирующей активностью, что определяет ее значимость для нормального функционирования не только женской репродуктивной системы, но и формирования нормальной микрофлоры плода и ребенка, что также определяет протективный эффект в отношении раннего дебюта аллергопатологии в постнатальном периоде [14].
При этом молекулярные механизмы, посредством которых стабильность бактериального сообщества способствует физиологическому течению беременности, реализации протективного потенциала в отношении развития плода, исхода родов и состояния здоровья новорожденного, до конца еще не установлены и нуждаются в дальнейшем изучении.
Цель исследования — изучение характера вагинальной микробиоты у женщин, страдающих БА средней степени тяжести, в зависимости от особенностей течения беременности и определение влияния состава вагинальной микробиоты на дебют аллергопатологии у детей.
Материалы и методы исследования. Всего в исследование было включено 37 пар: беременная женщина — ее ребенок. Возраст беременных — от 25 до 35 лет. Женщины включались в исследование на 38-й неделе гестации. Дети наблюдались в роддоме (1-е, 3-и, 4-е сутки), затем ежемесячно до достижения ребенком возраста 1 года с оценкой клинической симптоматики. Количественную и качественную оценку микрофлоры влагалища осуществляли методом полимеразной цепной реакции. В исследуемых образцах методом полимеразной цепной реакции определяли следующие показатели: контроль взятия материала (КВМ), общая бактериальная масса (ОБМ), абсолютные значения микроорганизмов с последующим расчетом относительных показателей. Абсолютные значения показателей ОБМ, КВМ и диагностируемых микроорганизмов в результатах полимеразной цепной реакции представлены в виде десятичного логарифма (lg), который рассчитан по номеру порогового цикла, и ориентировочно соответствуют количеству искомой ДНК, выраженной в геном-эквивалентах в образце (ГЭ/обр.). Для более объективного анализа рассчитываются относительные количественные показатели микробиоты, отражающие количество конкретных микроорганизмов по отношению к общей бактериальной массе. Относительные показатели представлены в виде разницы десятичных логарифмов соответствующей группы микроорганизмов и общей бактериальной массы. Содержание микроорганизмов в значениях менее –2 расценивалось как доля этих бактерий в ОБМ менее 1%. Величины от –2 до –1, от –1 до –0,4, от –0,4 и выше указывали на долю микроорганизмов в ОБМ 1–10%, 10–40% и более 40% соответственно.
При оценке результатов исследования все женщины делились на две группы — основную, в которой встречалась акушерско-гинекологическая патология, и сравнения, в которой у женщин данной патологии не отмечалось. Так, рвота беременных встречалась у 32,4% женщин, преэклампсия — у 10,8%. Угроза прерывания беременности на различных сроках отмечалась у 37,8% беременных. Анемию в течение беременности имели 51% женщин (8% — в первой, 43% — во второй половине беременности). Проведено сравнение состава микробиоты влагалища у женщин, дети которых имели аллергические проявления со стороны ЖКТ и кожи в первые 2–4 нед (13 женщин, 35%), и у женщин, чьи дети не имели признаков аллергии. Кроме того, анализировали характер вскармливания детей в первые дни после рождения и состав влагалищной микробиоты.
Статистическая обработка данных производилась на персональном компьютере с использованием лицензионных компьютерных программ Microsoft Excel 2007 и IBM SPSS Statistics 23. При анализе распределений количественных данных определяли среднее значение и доверительный интервал. Для расчета достоверности различий малых выборок использовался непараметрический критерий Манна–Уитни. Критерием статистической значимости был уровень p <0,05.Результаты исследования. У обследованных беременных женщин в вагинальном секрете были идентифицированы различные микроорганизмы, основные из которых представлены анаэробной микрофлорой (табл. 1-1).
Выявляемые микроорганизмы, идентифицированные методом полимеразной цепной реакции в исследовании | ||||
---|---|---|---|---|
Нормо-флора |
Аэробные микроорганизмы |
Анаэробные микроорганизмы |
Микоплазмы |
Грибы |
Lactobacillus spp. |
Сем. Enterobacteriaceae |
Gardnerella vaginalis/ Prevotella bivia/ Porphyromonas spp. |
Mycoplasma hominis, Myco- plasma genitalium |
Candida spp. |
Streptococcus spp. |
Eubacterium spp. |
Ureaplasma (urealyticum + parvum) |
||
Staphylococcus spp. |
Sneathia spp./ Leptotrihia spp./ Fusobacterium spp. |
|||
Megasphaera spp./ Veilonella spp./ Dialister spp. |
||||
Lachnobacterium spp./ Clostridium spp. |
||||
Mobiluncus spp./ Corynebacterium spp. |
||||
Peptostreptococcus spp. |
||||
Atopobium vaginae |
При изучении характера вагинальной микробиоты у беременных женщин в зависимости от особенностей течения беременности было установлено, что у женщин с рвотой беременных отмечалось изменение состава микрофлоры влагалища за счет представителей микроаэрофильных (Gardnerella vaginalis и Lactobacillus spp.) и облигатно-анаэробных грамположительных микроорганизмов (Eubacterium spp.). При этом установлено увеличение количества Gardnerella vaginalis и снижение Lactobacillus spp., но достоверных различий в содержании данных микроорганизмов получено не было (рис. 1-2, см. цветную вклейку).
Если у женщины была диагностирована преэклампсия, то в составе вагинальной микробиоты также отмечались изменения, в основном за счет представителей микроаэрофильных бактерий (Gardnerella vaginalis и Lactobacillus spp.): достоверно повышалось содержание Gardnerella vaginalis (р=0,032) и снижалось Lactobacillus spp. [статистически значимыми оказались различия в уровне Lactobacillus spp. (р=0,29): у беременных без преэклампсии: –0,09 (–0,009; –0,190) lg ГЭ/обр., по сравнению с беременными, у которых развилась преэклампсия: –0,3 (–0,97; –1,57) lg ГЭ/обр.]. При этом отмечалось также повышение облигатно-анаэробных грамположительных микроорганизмов (Eubacterium spp.), однако достоверной разницы в показателях получено не было (рис. 1-3 — см. цветную вклейку, и 1-4).

При анализе состава вагинальной микробиоты у женщин с наличием угрозы прерывания беременности на различных сроках в составе вагинальной микробиоты также отмечались изменения, в основном за счет представителей микроаэрофильных бактерий (Gardnerella vaginalis) и облигатно-анаэробных грамположительных микроорганизмов (Eubacterium spp.). При этом достоверные различия получены в отношении Gardnerella vaginalis, количество которых повышалось в основной группе обследованных (р=0,039) (рис. 1-5 — см. цв. вклейку, и 1-6).
Анемия во время беременности не выявила достоверных различий в составе микробиоты влагалища у обследованных женщин.
Известно, что при нормально протекающей беременности количество представителей микроаэрофильных бактерий (Gardnerella vaginalis и Lactobacillus spp.) соотносится как 2:1 в пользу Lactobacillus spp. Проведенные исследования показали, что при патологическом течении беременности (угроза прерывания, преэклампсия) эти соотношения изменяются: количество Lactobacillus spp. в основном снижается, а Gardnerella vaginalis — возрастает. Следовательно, изменение соотношения основных микроаэрофильных бактерий вагинального секрета в пользу Gardnerella vaginalis может стать прогностическим критерием, позволяющим предполагать, что изменение биоценоза влагалища беременной женщины повлечет за собой нарушения становления микробиоценоза кишечника плода и ребенка, микробиота которого сходна с материнской и наиболее близка к вагинальной микробиоте матери с доминированием таких микроорганизмов, как Bifidobacterium longum, infantis, Bacteroidetes, Lactobacillus species, Prevotella, Atopobium [7, 15–18]. А изменение микробного пейзажа кишечника ребенка может стать тем триггером, который запустит ранний дебют аллергических заболеваний.

Для проверки данной гипотезы мы проанализировали состав микробиоты влагалища и возраст первых кишечных и кожных проявлений аллергии у детей. При изучении полученных данных было установлено, что матери детей, у которых кожные проявления аллергии дебютировали в первые 4 нед жизни, в составе микрофлоры влагалища имели сниженное количество микроаэрофильных бактерий [Lactobacillus spp. (р=0,025)] и повышенное количество облигатно-анаэробных грамположительных микроорганизмов (Gardnerella vaginalis/Prevotella bivia/Porphyromonas spp., Eubacterium spp. и Megasphaera spp./Veilonella spp./Dialister spp.), но достоверные различия получены лишь для Eubacterium spp. (р=0,025) (рис. 1-7 — см. цв. вклейку, и 1-8).

Кроме того, нами были проанализированы состав влагалищной микробиоты беременных на сроке гестации 36–38 нед и необходимость докармливать адаптированной смесью ребенка в роддоме в первые дни жизни. Как показали исследования, в вагинальной микробиоте матерей, дети которых получали адаптированную смесь в роддоме, отмечалось повышение количества микроаэрофильных бактерий (Gardnerella vaginalis) и облигатно-анаэробных грамположительных микроорганизмов (Mobiluncus spp./ Corynebacterium spp.), но значимые различия получены лишь для Mobiluncus spp./Corynebacterium spp. (р=0,044) (рис. 1-9 — см. цв. вклейку, и 1-10). Следовательно, влагалищная микробиота беременной женщины может быть критерием прогнозирования лактации у будущей матери, т.к. избыток данных микробных сообществ может запускать простагландиновый каскад, определяющий не только начало и развитие родовой деятельности при любом сроке беременности [12, 13], но и, возможно, характер (начало, длительность) лактации после родов, что также является очень важным для вертикального становления микробиоты кишечника ребенка и может способствовать ранней манифестации клинических симптомов аллергических заболеваний.

Таким образом, проведенные исследования позволяют сказать, что:
-
у беременных женщин, страдающих БА, идентифицированная влагалищная микробиота представлена нормофлорой (Lactobacillus species), а также большим разнообразием в основном анаэробных микроорганизмов;
-
наибольшее влияние на характер влагалищной микробиоты оказывали: угроза прерывания беременности на различных сроках, а также преэклампсия;
-
наиболее чувствительными к изменению характера течения беременности оказались нормофлора (Lactobacillus species) и анаэробный представитель вагинальной микрофлоры (Gardnerella vaginalis);
-
при наличии у беременной женщины угрозы прерывания или преэклампсии у обследованных отмечалось снижение содержания Lactobacillus species и повышение Gardnerella vaginalis;
-
у детей, рожденных от матерей с БА, при ранней манифестации гастроинтестинальных и кожных симптомов аллергии (до 4 нед) отмечалось снижение Lactobacillus spp. и повышение Eubacterium spp.;
-
на 36–38-й неделе гестации в вагинальной микробиоте матерей, дети которых получали адаптированную смесь в роддоме, отмечалось повышение количества Mobiluncus spp./Corynebacterium, что можно расценивать как прогностический фактор недостаточности ГМ и необходимости раннего использования детских молочных смесей;
-
у беременных женщин, страдающих БА, наличие угрозы прерывания и преэклампсии может рассматриваться как эпигенетический фактор, который, изменяя микробиоту влагалища, может отрицательно влиять на вертикальное становление микробиома ребенка и способствовать ранней манифестации кожных проявлений аллергии;
-
вагинальная микробиота является чувствительным маркером микробиологической дезадаптации ребенка и ранней реализации клинических симптомов аллергии;
-
в качестве прогностического маркера ранней реализации атопических заболеваний у детей можно использовать изменение соотношения Lactobacillus species и Gardnerella vaginalis (в пользу повышения последних) в вагинальном секрете их матерей при сроке гестации 36–38 нед.
Литература
-
American Gastroenterological Association medical position statement: guidelines for the evaluation of food allergies // Gastroenterology. 2001. Vol. 120, N 4. P. 1023–1025.
-
Vandenplas Y., Dupont C., Eigenmann P. et al. A workshop report on the development of the Cow’s Milk-related Symptom Score awareness tool for young children // Acta Paediatr. 2015. Vol. 104. P. 334–339.
-
Ильина Н.И. Эпидемия аллергии — в чем причины? // Российский иммунологический журнал. 2004. № 1. С. 37–41.
-
Blustein J., Attina T., Liu M. et al. Association of caesarean delivery with child adiposity from age 6 weeks to 15 years // Int. J. Obes. (Lond.). 2013. Vol. 37. P. 900–906.
-
Marild K., Stephansson O., Montgomery S. et al. Pregnancy outcome and risk of celiac disease in offspring: a nationwide case-control study // Gastroenterology. 2012. Vol. 142. P. 39–45.
-
Chudal R., Sourander A., Polo-Kantola P. et al. Perinatal factors and the risk of bipolar disorder in Finland // J. Affect. Disord. 2014. Vol. 155. P. 75–80.
-
Diagnostic approach and management of cow’s-milk protein allergy in infants and children: ESPGHAN GI committee practical guidelines // J. Pediatr. Gastroenterol. Nutr. 2012. Vol. 55, N 2. P. 221–229.
-
Donders G.G., Van Calsteren K., Bellen G. et al. Predictive value for preterm birth of abnormal vaginal flora, bacterial vaginosis and aerobic vaginitis during the first trimester or pregnancy // BJOG. 2009. Vol. 116, N 10. P. 1315–1324.
-
Кочеровец В.И., Бунятян Н.Д. Нормальная микрофлора женских половых органов и препараты для ее коррекции. Москва : Актеон, 2011. 72 с.
-
Подгорная А.В., Махмутходжаев А.Ш. Влияние беременности на биоценоз влагалища // Акушерство, гинекология и репродукция. 2017. Т. 11, № 3. С. 43–49.
-
Ворошилина Е.С. Биоценоз влагалища с точки зрения количественной полимеразной цепной реакции: что есть норма? // Акушерство и гинекология. 2011. № 1. C. 57–65.
-
Romero R., Hassan S.S., Gajer P. et al. The vaginal microbiota of pregnant women who subsequently have spontaneous preterm labor and delivery and those with a normal delivery at term // Microbiome. 2014. Vol. 2. P. 18.
-
Dingens A.S., Fairfortune T.S., Reed S., Mitchell C. Bacterial vaginosis and adverse outcomes among full-term infants: a cohort study // BMC Pregnancy Childb. 2016. Vol. 16, N 1. P. 278.
-
Бондаренко К.Р., Озолиня Л.А. и др. Особенности влагалищной микроэкосистемы в период гестации // Вестник. РГМУ. 2014. № 4. С. 6–11.
-
Heine R.G. Allergic gastrointestinal motility disorders in infancy and early childhood // Pediatr. Allergy Immunol. 2008. Vol. 19. P. 383–391.
-
Warner J.O., Jones C.A., Kilburn S.A. et al. Pre-natal sensitisationin humans // Pediatr. Allergy Immunol. 2000. Vol. 11, suppl. 13. P. 6–8.
-
Stefka A.T., Feehley T., Tripathi P., Qiu J., Mc-Coy K., Mazmanian S.K. et al. Commensal bacteria protect against food allergen sensitization // Proc. Natl Acad. Sci. USA. 2014. Vol. 111. P. 13 145–13 150.
-
Lynch S.V., Boushey H.A. The microbiome and development of allergic disease // Curr. Opin. Allergy Clin. Immunol. 2016. Vol. 16, N 2. P. 165–171.
1.5. Кишечная микробиота у детей с бронхиальной астмой. В.П. Новикова, А.П. Листопадова, Т.В. Косенкова, С.Е. Павлова, О.А. Демченкова
Многочисленными исследованиями последних лет показано существование взаимосвязи между микробиомом человека и состоянием его здоровья [1–5], а также влиянием КМ на развитие атопии и формирование БА [6–12] через механизм «общего мукозального ответа» [13–15]. Продемонстрировано, что комменсальные кишечные бактерии осуществляют защиту от сенсибилизации к пищевым аллергенам [16], а уменьшение бактериального разнообразия в кишечнике [11], в том числе уменьшение разновидностей Bifidobacteria [17], Lactobacilli, Bacteroidetes и увеличение числа колиформных бактерий, Clostridia и Enterococci [18–20], Bacteroides fragilis и других анаэробных бактерий [12], могут способствовать формированию атопии у детей в раннем возрасте. При этом одновременное снижение количества лакто- и бифидобактерий, кишечной палочки и рост колоний условно-патогенных микроорганизмов, стафилококков и грибов могут быть взаимосвязаны с аллергическим воспалением и существенными изменениями в микроэлементном составе у детей школьного возраста [21].
Целый ряд исследований оценивали микробиоту у детей, страдающих БА, культуральными методами, которые не отражают всего ее разнообразия [3]. Новый метод масс-спектрометрии микробных маркеров, основанный на количественном определении маркерных веществ микроорганизмов (жирных кислот, альдегидов, спиртов и стеринов) непосредственно в клиническом материале и позволяющий идентифицировать более 50 видов возбудителей, в последние годы стал активно использоваться для изучения микробиоценоза кишечника. В ряде исследований были определены нормальные значения маркерных веществ микроорганизмов [3–5]. Однако особенности КМ у детей, страдающих БА, этим методом не изучались.
Цель исследования: оценить состояние КМ у детей с БА методом масс-спектрометрии микробных маркеров.
Материалы и методы. Исследование проводилось на базе СПб ГБУЗ «Детская городская поликлиника № 8», Консультативно-диагностический центр со стационаром дневного пребывания Минздрава России г. Санкт-Петербурга. Всего обследовано 32 ребенка школьного возраста (10,12±3,79 года), страдающих БА средней степени тяжести. Среди обследованных преобладали мальчики (81,25%). Все дети находились в стадии медикаментозной ремиссии (не менее 3–6 мес) основного заболевания и получали базисную противовоспалительную терапию ингаляционными глюкокортикоидами в средних дозах (способ доставки — спейсер). Критерии исключения: наличие органических заболеваний органов пищеварения или их осложнений, ВЗК (острые кишечные инфекции, болезнь Крона, неспецифический язвенный колит и пр.) на момент включения в исследование; наличие выраженной сопутствующей патологии (недостаточность кровообращения, хроническая обструктивная болезнь легких с проявлениями дыхательной недостаточности, хроническая почечная недостаточность, хронические гепатиты различной этиологии, хроническая печеночная недостаточность), а также пациенты, получающие системные стероиды или имеющие аллергические реакции на компоненты препарата; синдром мальабсорбции.
Методы исследования включали изучение: жалоб пациента или его родителей; анамнеза заболевания с оценкой наследственного; общеклиническое обследование ребенка; исследование функции внешнего дыхания с ежедневной пикфлоуметрией; клинический анализ крови; определение общего и специфических IgE; масс-спектрометрию микробных маркеров для оценки кишечного микробиома (ООО «Центр дисбиозов»). Математико-статистическая обработка данных проведена с использованием программ Stat Soft Statistica 6.0. и Microsoft Exel 7.0 для Windows XP.
Результаты исследований. При изучении данных наследственного анамнеза было установлено, что все дети имели отягощенную наследственность по БА, поллинозу, АР, АД у родственников первой линии. При этом 28% обследованных характеризовались наличием сочетания атопических заболеваний по линии как отца, так и матери.
При анализе биологического анамнеза было установлено, что у каждого третьего ребенка мать имела отягощенный акушерский анамнез [гестоз беременных — 12,5%; угроза прерывания беременности — 18,5%; заболевания матери во время беременности (острое респираторное заболевание) — 12,5%; пиелонефрит беременной — 43,75%; при этом 6,25% женщин получали антибактериальную терапию и т.д.].
Все обследованные дети родились в срок, при этом 18,75% — путем операции кесарева сечения. На грудном вскармливании в первые 6 мес жизни находились 81,25% пациентов, на смешанном — 6,25%, на раннем искусственном — 12,5%. В 75% случаев отмечалось наличие гастроинтестинальных проявлений ПА у детей раннего возраста (по данным амбулаторных карт) — кишечные колики, рвота, срыгивание, слизь и кровь в стуле.
Проявления АД с рождения отмечались у 37,5% детей, с 3 мес — у 25,0%. АР был диагностирован уже на втором году жизни у 12,5%, на 3-м — у 37,5%, на 4-м — у 25,0% детей.
Рецидивирующий бронхообструктивный синдром как дебют БА регистрировался у 6,25% уже в первом полугодии, у 12,5% — на втором году, у 43,75% — на третьем году жизни, у 37,5% детей — старше 3 лет.
Для обследованных детей было характерно наличие коморбидности: у половины пациентов (50%) отмечалось сочетание БА с АР, у 43,75% обследованных — с АР и АД.
Уровень общего IgE в группе пациентов с БА изменялся от 100 Ед/мл (IgE min) до 2000 Ед/мл (IgE max), среднее значение общего IgE составило 195,2538±70,0436 Ед/мл, что достоверно выше нормативных значений для данного возраста (100 Ед/мл) (р <0,05).
При изучении характера сенсибилизации было установлено, что у всех пациентов отмечалось наличие поливалентной сенсибилизации (встречались как пищевые, бытовые, эпидермальные, грибковые, так и пыльцевые аллергены). При этом большинство обследованных имели сочетание 3 (43,75%) или 4 (31,25%) групп аллергенов. У 18,5% детей выявлялись 2 группы, а у 6,25% — 5 групп аллергенов.
При анализе спектра сенсибилизации обращало на себя внимание, что среди пищевых аллергенов наиболее значимыми были яйцо (75%) и курица (62,5%). У половины обследованных детей выявлялась сенсибилизация к основному БКМ — казеину. Бытовые аллергены значимыми были у всех обследованных детей (домашняя и библиотечная пыль). Из эпидермальных аллергенов наиболее часто встречались специфические IgE к шерсти кошки (68,75%). У 75% обследованных отмечалось наличие пыльцевой сенсибилизации, а у каждого четвертого — грибковой (25%).
Изучение КМ у обследованных детей показало, что для пациентов, страдающих БА средней степени тяжести, характерно снижение микробного разнообразия и уменьшение количества подавляющего большинства бактерий (рис. 1-11, а, б, в) при нормальном содержании вирусов [Herpes simplex (521,6287±461,445 ком. Ед. при норме до 800 ком. Ед.); Эпстайна–Барр (0 ком. Ед. при норме до 260 ком. Ед.); цитомегаловируса (73, 60545±265,9842 ком. Ед. при норме до 384 ком. Ед.)]. При этом отмечался избыточный рост только двух видов бактерий: Ruminococcus и Streptococcus mutans (анаэробн.) (см. рис. 1-11).
При изучении взаимосвязи между количеством бактерий КМ и спектром сенсибилизации было установлено, что только количество Ruminococcus было взаимосвязано с наличием сенсибилизации к казеину (r=0,53), сорнякам (r=0,79) и злакам (r=0,56), количество Eubacterium / Cl. сoccoides — с наличием сенсибилизации к сорнякам (r=0,59), а количество Eggerthella lentа — с наличием сенсибилизации к злакам (r=0,52). При этом количество таких микроорганизмов, как Streptococcus mutans (анаэробн.), Staphylococcus, Eubacterium, Clostridium ramosum, Lactobacillus, Bifidobacterium, Actinomyces viscosus, Rhodococcus, Bacteroides fragilis, не имело корреляционной зависимости со спектром сенсибилизации.
Заключение. Проведенные исследования позволяют сказать, что для детей школьного возраста, страдающих БА средней степени тяжести, характерны:
Выявленные закономерности требуют дальнейшего изучения КМ у детей с БА для поиска новых терапевтических стратегий заболевания.
Литература
-
Structure, function and diversity of the healthy human microbiome // Nature. 2012. Vol. 486. P. 207–214.
-
Nelson K.E., Weinstock G.M., Highlander S.K.et al.; Human Microbiome Jumpstart Reference Strains Consortium. A catalog of reference genomes from the human microbiome // Science. 2010. Vol. 328, N 5981. P. 994–999.
-
Осипов Г.А., Бойко Н.Б., Новикова В.П. и др. Методика масс-спектрометрии микробных маркеров как способ оценки пристеночной кишечной микробиоты при заболеваниях органов пищеварения : учебное пособие. Санкт-Петербург : Левша, 2013.
-
Осипов Г.А., Новикова В.П. Методы оценки состояния микробиоценоза желудочно-кишечного тракта // Микробиота желудочно-кишечного тракта при хроническом гастрите / Н.В. Барышникова, М.М. Гурова, И.И. Иванова и др. ; под ред. А.Н. Суворова, В.П. Новиковой, И.Ю. Мельниковой. Санкт-Петербург, 2014. С. 61–73.
-
Гурова М.М., Романова Т.А., Новикова В.П., Авилова А.И. Применение метода хромато-масс-спектрометрии для оценки состояния микрофлоры кишечника // Медицинская техника. 2015. № 1. С. 9–10.
-
Huang Y.J. Asthma microbiome studies and the potential for new therapeutic strategies // Curr. Allergy Asthma Rep. 2013. Vol. 13, N 5. P. 453–461.
-
Huang Y.J., Boushey H.A. Microbiome in asthma // J. Allergy Clin. Immunol. 2015. Vol. 135, N 1. P. 25–30.
-
Fujimura K.E., Lynch S.V. Microbiota in allergy and asthma and the emerging relationship with the gut microbiome // Cell Host Microbe. 2015. Vol. 17. P. 592–602.
-
Panzer A.R., Lynch S.V. Influence and effect of the human microbiome in allergy and asthma // Curr. Opin. Rheumatol. 2015. Vol. 7, N 4. P. 373–380.
-
Kang Y.B., Cai Y., Zhang H. Gut microbiota and allergy/asthma: from pathogenesis to new therapeutic strategies // Allergol. Immunopathol. (Madr.). 2017. Vol. 45, N 3. P. 305–309.
-
Bisgaard H., Li N., Bonnelykke K. et al. Reduced diversity of the intestinal microbiota during infancy is associated with increased risk of allergic disease at school age // J. Allergy Clin. Immunol. 2011. Vol. 128, N 3. P. 646–652.
-
Vael C., Nelen V., Verhulst S.L. et al. Early intestinal Bacteroides fragilis colonisation and development of asthma // BMC Pulm. Med. 2008. Vol. 8. P. 19.
-
Czerkinsky C., Prince S.J., Michalek S.M. et al. IgA antibody-producing cells in peripheral blood after antigen ingestion: evidence for a common mucosal immune system in humans // Proc. Natl Acad. Sci. USA. 1987. Vol. 84. P. 2449–2453.
-
Kiyono H., Fukuyama S. NALT- versus Peyer’s-patch-mediated mucosal immunity // Nat. Rev. Immunol. 2004. Vol. 4. P. 699–710.
-
Mestecky J. The common mucosal immune system and current strategies for induction of immune responses in external secretions // J. Clin. Immunol. 1987. Vol. 7. P. 265–276.
-
Stefka A.T., Feehley T. et al. Commensal bacteria protect against food allergen sensitization // Proc. Natl Acad. Sci. USA. 2014. Vol. 111. P. 13 145–13 150.
-
Kalliomaki M., Kirjavainen P., Eerola E. et al. Distinct patterns of neonatal gut microflora in infants in whom atopy was and was not developing // J. Allergy Clin. Immunol. 2001. Vol. 107. P. 129–134.
-
Bjorksten B., Sepp E., Julge K., Voor T., Mikelsaar M. Allergy development and the intestinal microflora during the first year of life // J. Allergy Clin. Immunol. 2001. Vol. 108. P. 516–520.
-
Kalliomaki M., Kirjavainen P. et al. Distinct patterns of neonatal gut microflora in infants in whom atopy was and was not developing // J. Allergy Clin. Immunol. 2001. Vol. 107. P. 129–134.
-
Penders J., Thijs C. et al. Gut microbiota composition and development of atopic manifestations in infancy: the KOALA Birth Cohort Study // Gut. 2007. Vol. 56. P. 661–667.
-
Сміян О.І., Курганська В.О., Січненко П.І. та ін. Взаємозв’язок мікроелементного, імунного гомеостазу та показників стану мікробіоценозу кишечнику при бронхіальній астмі у дітей // Журнал клінічних та експериментальних медичних досліджень. 2013. № 1 (4). С. 437–444.
1.6. Способ родоразрешения как эпигенетический фактор ранней реализации симптомов пищевой аллергии у детей. Е.А. Бойцова, Т.В. Косенкова, Н.М. Богданова, В.П. Новикова, О.В. Лаврова
minen S. et al. Maternal breast-milk and intestinal bifidobacteria guide the compositional development of the Bifidobacterium microbiota in infants at risk of allergic disease // Clin. Exp. Allergy. 2007. Vol. 37, N 12. P. 1764–1772.в по сравнению с группой срочных родов [246].В развитии аллергии большую роль играет наследственная предрасположенность [1, 2]. Однако только генетические факторы не могут объяснить повышение частоты аллергических заболеваний. Изменение образа жизни современного человека, характера питания, активное внедрение в пищевую промышленность генно-модифицированных продуктов, красителей, ароматизаторов и консервантов, а в сельскохозяйственную — антимикробных препаратов, появление новых видов микроорганизмов, вызывающих развитие неизвестных и малоизученных заболеваний, в лечении которых необходимо длительно использовать современные антибиотики резерва, а также бесконтрольное применение антисептиков и т.д. — оказывают огромное влияние на состояние иммунного ответа и микробиом беременной женщины [2–6].
Мать и ее будущий ребенок — единое целое, и, соответственно, любые изменения, протекающие в организме беременной женщины, а затем и кормящей матери, накладывают отпечаток на состояние здоровья малыша [7–9], следовательно, эпигенетические факторы все больше и больше приобретают значимость не только в индуцировании дебюта аллергии в первые дни и недели жизни ребенка, но также и в персистенции симптомов на протяжении всей жизни [10].
Среди причин, которые могут объяснить рост распространенности ПА, в первую очередь следует отметить изменение колонизации кишечника новорожденных детей, которое может происходить за счет многих факторов. При этом состав и свойства микробиома во многом определяются той средой, в которой растет и развивается ребенок. Следовательно, характер течения беременности, способ родоразрешения, питание беременной и кормящей женщины, а также вид вскармливания ребенка в первые часы и дни жизни могут оказывать значительное влияние на его будущее здоровье. Одним из наиболее важных для развития и становления микробиоты является период родов, так как именно экспозиция материнских бактерий определяет создание устойчивой МК ребенка [11–15].
Известно, что колонизация слизистой оболочки пищеварительного, дыхательного, мочеполового трактов, а также кожи ребенка начинается задолго до родов благодаря микроорганизмам плаценты и мекония плода. Первые бактерии ребенок получает раньше, чем мы привыкли считать. Многочисленные исследования показали, что бактерии свободно плавают в амниотической жидкости, непосредственно контактируя с плодом, содержатся в пуповинной крови, оболочках плода, меконии, а микробиом матки и плаценты имеет таксономический профиль, близкий к микробиому ротовой полости матери, поэтому первую «дозу» микробов ребенок получает еще внутриутробно. И даже если ребенок рожден «стерильным» кесаревым сечением, его меконий содержит микробы. При этом бактерии микробиоты влагалища определяются в пуповинной крови, плаценте, амниотической жидкости и оболочках плода. Вместе с тем энтеротип и разнообразие видового состава микробиома матери зависят не только от генетических факторов, но и во многом определяются образом жизни (питание, двигательная активность, вредные привычки, масса тела и т.д.), характером соматической и инфекционной патологии, частотой и длительностью применения антибактериальных средств, а у ее ребенка — еще и от срока гестации и, самое главное, способа родоразрешения [16–21].
Кесарево сечение — самый сильный фактор нарушения КМ ребенка. Как показали исследования, оперативные роды могут напрямую влиять на возникновение ПА, что объясняется особенностью формирования микробиоты кишечника у ребенка, рожденного путем абдоминальных родов. В последние годы отмечается значительное возрастание частоты оперативного родоразрешения. Это может быть обусловлено увеличением числа беременных с различной экстрагенитальной патологией, внедрением в акушерскую практику современных методов лабораторной и инструментальной диагностики патологических состояний матери и плода во время беременности и родов, расширением показаний со стороны плода, что преследует цель обеспечить рождение жизнеспособного и здорового ребенка. При этом хорошо известно, что кесарево сечение увеличивает риск различных осложнений со стороны матери — кровотечения (и последующая анемия), разрывы матки и проблемы с плацентой, а также осложнения для последующих беременностей. Большинство абдоминальных родов сопряжено с назначением антибиотиков [22, 23]. При этом новорожденные, извлеченные путем операции кесарева сечения, чаще имеют более выраженный отягощенный акушерско-гинекологический анамнез, низкую оценку по шкале Апгар, нуждаются в первичных реанимационных мероприятиях, а в структуре их заболеваемости преобладают постгипоксические поражения ЦНС, дыхательные нарушения, связанные с дистресс-синдромом, врожденной пневмонией и другими дыхательными расстройствами, характерными для перинатального периода, а также интранатальное инфицирование, что требует назначения антибактериальной терапии с рождения. Кроме того, все вышесказанное ведет к позднему прикладыванию ребенка к груди [24, 25].
Внешние факторы, такие как характер течения беременности и родов, раннее поступление чужеродного антигена, собственная МК, влияют на процесс переключения Th2-иммунного ответа, характерного для внутриутробного периода развития ребенка, на Th1 посредством особых механизмов врожденного и приобретенного иммунитета, определяя, какие гены будут активированы — гены атопии или гены толерантности. Так, в крови детей, родившихся путем кесарева сечения, через 6, 12 и 24 мес после рождения отмечался дисбаланс Th1- и Th2-ассоциированных хемокинов с преобладанием Th2-цитокинов. Детей, рожденных путем операции кесарева сечения, следует относить к группе высокого риска по микробиологической дезадаптации с первых дней жизни, так как нарушения состава КМ у них сохраняются длительно вплоть до конца первого года жизни [26–28]. При этом многие исследователи ассоциируют способ родоразрешения и, в частности, абдоминальные роды с увеличением риска развития таких заболеваний, как аллергия [28], астма [29], ожирение [30, 31], целиакия [30], сахарный диабет 1-го типа, с ростом неврологических расстройств, аутизма, синдрома дефицита внимания и гиперактивности [32–34].
Известно, что в первые минуты после рождения микробный пейзаж у младенцев, рожденных естественным путем или появившихся на свет после оперативных родов, разный. При естественных родах бактериальный состав кишечника новорожденного обычно сходен с материнским и наиболее близок к вагинальной микробиоте матери с доминированием таких микроорганизмов, как Bifidobacterium longum, infantis, Bacteroidetes [35, 36], Lactobacillus species, Prevotella, Atopobium [37]. При кесаревом сечении состав бактерий заметно отличается от материнского, его разнообразие заметно беднее и включает микрофлору не только с кожи матери, но и родильного зала, стола, куда ребенок попадает с рук акушерки. При кесаревом сечении у ребенка в 64–82% случаев выявляются метициллин-резистентные штаммы S. aureus, Corynebacterium, Propionibacterium spp. [38, 39].
Кроме того, кесарево сечение приводит к изменению модели заселения микроорганизмами нижних отделов кишечника ребенка. У младенцев после абдоминальных родов отмечалось повышенное содержание энтеробактерий (Klebsiella, Enterobacter) при сниженной колонизации E. coli. В кишечнике таких новорожденных чаще присутствуют клостридии, включая С. perfringens и C. Difficile, а на 3-и сутки после рождения отмечалось повышение содержания условно-патогенной микрофлоры за счет стафилококков, энтеробактерий, а также грибов рода Candida. К концу 2-й недели у большинства детей, рожденных путем операции кесарева сечения, происходила нормализация содержания бифидобактерий, лактобактерий, но сохранялось повышение условно-патогенной микрофлоры (за счет энтеробактерий, грибов Candida и стрептококков) [40, 41].
Целью нашего исследования стало изучение влияния характера родоразрешения на манифестацию первых симптомов аллергии.
Материалы и методы. Всего в исследование было включено 68 пар мать–ребенок. У всех обследованных детей отмечалась наследственная отягощенность по атопии, так как все дети были рождены от матерей, страдающих БА средней степени тяжести, из которых 46 детей (группа сравнения) родились через естественные родовые пути, 22 ребенка (основная группа) — путем абдоминального родоразрешения. Контрольная группа была представлена 41 ребенком, рожденным от матерей, не страдающих БА и не имеющих проявлений аллергических/атопических заболеваний, при этом 14 пациентов рождены путем операции кесарева сечения, а 27 — через естественные родовые пути. Беременные женщины включались в исследование при сроке беременности 32–38 нед. Дети наблюдались в роддоме (1-е, 3–4-е сутки), затем ежемесячно до достижения возраста 1 года с постоянной оценкой состояния здоровья ребенка.
Известно, что при рождении пищеварительный тракт является незрелым и процесс его формирования часто сочетается с симптомами функциональных нарушений, обусловленных анатомо-физиологическими особенностями развития ЖКТ в раннем возрасте, изменениями моторной функции, процесса переваривания и всасывания пищевых веществ, состава КМ и активности иммунной системы, а также нарушениями режима и техники вскармливания младенцев и т.д. При этом аллергия к белкам коровьего молока (АБКМ) у детей первых месяцев жизни, особенно с отягощенной наследственностью по атопии, часто манифестирует проявлением расстройств именно со стороны ЖКТ, которые в последние годы дебютируют уже в первые недели и даже дни жизни. Это вызывает определенные трудности при дифференциальной диагностике функциональных нарушений ЖКТ у детей первых месяцев жизни и желудочно-кишечных симптомов ПА.
Диагностика особенностей состояния ЖКТ у обследованных детей проводилась по времени появления, длительности сохранения симптомов и их характеру (согласно Римским критериям V), где функциональные гастроинтестинальные нарушения у новорожденных и детей младшего (до 3 лет) возраста представлены хроническими или рецидивирующими симптомами без структурных или биохимических нарушений. Современное определение функциональных расстройств органов пищеварения (ФРОП), данное отечественными авторами с учетом Римских критериев V, указывает на то, что это устойчивые комплексы гастроинтестинальных симптомов, развивающихся из-за комбинации нарушений моторики, висцеральной чувствительности и мукозального гомеостаза в определенных социально-средовых условиях и/или при наличии психологических личностных особенностей, семейной предрасположенности (табл. 1-2).
Кол-во баллов | Оценка срыгиваний |
---|---|
0 баллов |
Отсутствие срыгиваний |
1 балл |
Менее 5 срыгиваний в сутки, объемом не более 3 мл |
2 балла |
Более 5 срыгиваний в сутки, объемом более 3 мл |
3 балла |
Более 5 срыгиваний в сутки, объемом до половины количества смеси, введенного за одно кормление; не чаще чем в половине кормлений |
4 балла |
Срыгивания небольшого объема в течение 30 мин и более после каждого кормления |
5 баллов |
Срыгивания от половины до полного объема смеси, введенного во время кормления; не менее чем в половине кормлений |
Осмотр и оценка состояния органов ЖКТ: живот мягкий, вздут, участвует ли в акте дыхания; контурируются ли петли кишечника через переднюю брюшную стенку; отсутствует или имеется «видимая» перистальтика; есть или отсутствуют перистальтические шумы (наличие «звука проваливания пищи в пустую бочку», издаваемого младенцем при глотании, требует исключения ахалазии пищевода или кардиоспазма при наличии эзофагита); определение размеров печени; уточнение длительности отхождения мекония (для новорожденного ребенка) и последней дефекации для детей после третьих суток жизни; по возможности оценка внешнего вида каловых масс [плотность, цвет, наличие фрагментированного (овечьего) кала, диаметр калового цилиндра]; физикальное обследование всех систем.
Оценку срыгиваний проводили по Y. Vandenplas еt al. (1993). В соответствии с международным опытом интенсивность срыгиваний оценивают по пятибалльной шкале, отражающей совокупную характеристику частоты и объема срыгиваний (см. табл. 1-2).
Согласно Римскому консенсусу младенческие колики характеризуются следующим образом: симптоматика начинается и завершается у детей младше 5-месячного возраста; повторный и пролонгированный периоды детского плача, беспокойства или раздражительности возникают без видимой причины и не могут быть предупреждены; нет признаков нарушения развития, лихорадки или иных болезней. Колики у обследованных детей оценивали по их наличию, времени (возрасту) появления, интенсивности и продолжительности.
Кроме того, у всех обследованных детей оценивали наличие, возраст появления симптомов, выраженность (распространенность) кожных (АД, крапивница, отек Квинке) и респираторных проявлений аллергии (ринит; синдром бронхиальной обструкции на фоне острой респираторной вирусной инфекции или без; острый обструктивный ларингит; наличие длительного кашля).
Результаты и их обсуждение. Известно, что частота встречаемости срыгиваний (по данным разных авторов) у детей первого года жизни составляет от 18 до 50%, при этом срыгивания регистрируются, как правило, с конца первого месяца и сохраняются до 4–5 мес жизни. У обследованных нами детей срыгивания регистрировались значительно чаще и составили 86% в основной, 76% — в группе сравнения и 78% — в контрольной группе (табл. 1-3). При этом дебют срыгиваний у большинства обследованных приходился на первые две недели жизни (63%, 60%, 88% соответственно), а степень выраженности соответствовала 1 баллу у большинства детей группы сравнения (80%) и контрольной группы (78%), в то время как у пациентов основной группы (53%) срыгивания соответствовали 2 баллам (р <0,05) (см. табл. 1-3).
Симптомы |
Дети, рожденные от матерей с БА (68 детей) |
Дети, рожденные от здоровых матерей (контрольная группа — 41 ребенок) |
|||||||
---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|
Кесарево сечение (22 ребенка — основная группа) |
Естеств. роды (46 детей — группа сравнения) |
Все дети, рожденные от матерей с БА |
|||||||
абс |
% |
абс |
% |
абс |
% |
абс |
% |
||
Токсическая эритема |
Всего |
5 |
23 |
13 |
28 |
18 |
26 |
11 |
21 |
Срыгивание |
Всего |
19 |
86 |
35 |
76 |
54 |
79 |
32 |
78 |
С 1–2-й недели |
12 |
63 |
21 |
60 |
33 |
61 |
28 |
88 |
|
С 3–4-й недели |
7 |
37 |
13 |
37 |
20 |
37 |
3 |
9 |
|
Старше месяца |
- |
- |
1 |
3 |
1 |
2 |
1 |
3 |
|
Степень выраженности –+ |
9 |
47 |
28 |
80 |
37 |
69 |
25 |
78 |
|
Степень выраженности –++ |
10 |
53* |
7 |
20 |
17 |
31 |
4 |
12 |
|
Сохранялось до 2–3 мес |
7 |
37 |
16 |
46 |
23 |
43 |
3 |
9 |
|
Сохранялось до 4–6 мес |
12 |
63 |
19 |
54 |
31 |
57 |
22 |
68 |
|
Сохранялось после 6 мес |
- |
- |
- |
- |
- |
- |
7 |
22 |
|
Метеоризм |
Всего |
17 |
77 |
28 |
61 |
45 |
66 |
28 |
68 |
Появился с 1–2-й недели |
13 |
76 |
19 |
68 |
32 |
71 |
18 |
64 |
|
Появился с 3–4-й недели |
4 |
24 |
9 |
32 |
13 |
29 |
10 |
36 |
|
Сохранялся до 3–4 мес |
2 |
12 |
8 |
29 |
10 |
22 |
20 |
71 |
|
Сохранялся до 5–6 мес |
14 |
82 |
19 |
68 |
33 |
73 |
4 |
14 |
|
Сохранялся после 6 мес |
1 |
6 |
1 |
3 |
2 |
4 |
4 |
14 |
|
Симптомы |
Дети, рожденные от матерей с БА (68 детей) |
Дети, рожденные от здоровых матерей (контрольная группа — 41 ребенок) |
|||||||
Кесарево сечение (22 ребенка — основная группа) |
Естеств. роды (46 детей — группа сравнения) |
Все дети, рожденные от матерей с БА |
|||||||
абс |
% |
абс |
% |
абс |
% |
абс |
% |
||
Колики |
Всего |
14 |
63 |
29 |
63 |
43 |
63 |
33 |
80 |
Появились на 1–2-й неделе |
9 |
64 |
20 |
69 |
29 |
67 |
21 |
64 |
|
Появились на 3–4-й неделе |
5 |
36 |
9 |
31 |
14 |
33 |
11 |
33 |
|
Сохранялись до 3–4 мес |
11 |
79 |
23 |
79 |
34 |
79 |
17 |
52 |
|
Сохранялись до 5–6 мес |
3 |
21 |
6 |
21 |
9 |
21 |
15 |
45 |
|
Длительность до 3 ч |
1 |
7 |
21 |
72 |
22 |
51 |
24 |
73 |
|
Длительность >3 ч |
13 |
93 |
8 |
28 |
21 |
49 |
4 |
12 |
|
Дисхезия |
Всего |
13 |
59* |
15 |
33 |
28 |
41 |
10 |
24 |
Появилась с 1–2-й недели |
5 |
38 |
5 |
33 |
8 |
29 |
5 |
50 |
|
Появилась с 3–4-й недели |
8 |
62 |
10 |
67 |
18 |
64 |
4 |
40 |
|
Сохранялась до 3–4 мес |
8 |
62 |
6 |
40 |
14 |
50 |
7 |
70 |
|
Сохранялась до 6 мес |
3 |
23 |
9 |
60 |
12 |
43 |
2 |
20 |
|
Сохранялась >6 мес |
2 |
15 |
- |
- |
2 |
7 |
1 |
10 |
|
Симптомы |
Дети, рожденные от матерей с БА (68 детей) |
Дети, рожденные от здоровых матерей (контрольная группа — 41 ребенок) |
|||||||
Кесарево сечение (22 ребенка — основная группа) |
Естеств. роды (46 детей — группа сравнения) |
Все дети, рожденные от матерей с БА |
|||||||
абс |
% |
абс |
% |
абс |
% |
абс |
% |
||
Жидкий стул (функциональная диарея) |
Всего |
19 |
86* |
26 |
57 |
45 |
66 |
28 |
68 |
Появился с 1–2-й недели |
16 |
84 |
19 |
73 |
35 |
78 |
25 |
89 |
|
Появился с 3–4-й недели |
3 |
16 |
7 |
27 |
10 |
22 |
3 |
11 |
|
Сохранялся до 3–4 мес |
12 |
63* |
11 |
42 |
23 |
51 |
16 |
50 |
|
Сохранялся до 5–6 мес |
7 |
37 |
15 |
68 |
22 |
49 |
16 |
50 |
|
Слизь в стуле |
Всего |
22 |
100* |
32 |
73 |
54 |
79 |
32 |
78 |
Степень выраженности + |
8 |
36 |
6 |
21 |
14 |
26 |
3 |
9 |
|
Степень выраженности ++ |
11 |
50 |
17 |
52 |
28 |
52 |
18 |
56 |
|
Степень выраженности +++ |
3 |
14 |
9 |
27 |
12 |
22 |
11 |
34 |
|
Появилась в 1–2-ю неделю |
15 |
68 |
15 |
45 |
30 |
56 |
1 |
3 |
|
Появилась с 3–4-й недели |
7 |
32 |
17 |
55 |
24 |
44 |
31 |
97 |
|
Сохранялась до 3–4 мес |
9 |
41 |
15 |
47 |
24 |
44 |
10 |
31 |
|
Сохранялась до 5–6 мес |
13 |
59 |
13 |
40 |
26 |
48 |
18 |
56 |
|
Сохранялась >6 мес |
- |
- |
4 |
13 |
4 |
8 |
4 |
12,5 |
|
Симптомы |
Дети, рожденные от матерей с БА (68 детей) |
Дети, рожденные от здоровых матерей (контрольная группа — 41 ребенок) |
|||||||
Кесарево сечение (22 ребенка — основная группа) |
Естеств. роды (46 детей — группа сравнения) |
Все дети, рожденные от матерей с БА |
|||||||
абс |
% |
абс |
% |
абс |
% |
абс |
% |
||
Кровь в стуле |
Всего |
2 |
9 |
3 |
7 |
5 |
7 |
8 |
15 |
Кожные проявления аллергии |
Всего |
21 |
95* |
34 |
74 |
55 |
81 |
36 |
88 |
Локализованные |
5 |
24 |
16 |
47 |
21 |
38 |
20 |
56 |
|
Распространенные |
16 |
76* |
18 |
53 |
34 |
62 |
16 |
44 |
|
Появились с 1–2-й недели |
8 |
38 |
16 |
47 |
24 |
44 |
11 |
31 |
|
Появились с 3–4-й недели |
11 |
62 |
14 |
41 |
25 |
55 |
21 |
58 |
|
Появились после 2 мес |
2 |
10 |
4 |
12 |
6 |
11 |
4 |
11 |
|
Сохранялись до 3–4 мес |
2 |
10 |
6 |
18 |
8 |
15 |
5 |
14 |
|
Сохранялись до 5–6 мес |
11 |
52 |
12 |
35 |
23 |
42 |
29 |
81 |
|
Сохранялись >6 мес |
8 |
38 |
16 |
47 |
24 |
43 |
2 |
8 |
|
Кашель/подкашливание |
Всего |
4 |
18* |
1 |
2 |
5 |
7 |
- |
- |
Появился с 1-го месяца |
1 |
25 |
- |
- |
1 |
20 |
- |
- |
|
Появился с 3–4 мес |
2 |
50 |
1 |
100 |
3 |
60 |
- |
- |
|
Появился >6 мес |
1 |
25 |
- |
- |
1 |
20 |
- |
- |
|
Симптомы |
Дети, рожденные от матерей с БА (68 детей) |
Дети, рожденные от здоровых матерей (контрольная группа — 41 ребенок) |
|||||||
Кесарево сечение (22 ребенка — основная группа) |
Естеств. роды (46 детей — группа сравнения) |
Все дети, рожденные от матерей с БА |
|||||||
абс |
% |
абс |
% |
абс |
% |
абс |
% |
||
Синдром бронхиальной обструкции |
Всего |
7 |
32 |
15 |
33 |
22 |
32 |
8 |
20 |
Первый эпизод до 3 мес |
2 |
29 |
5 |
33 |
7 |
32 |
- |
- |
|
Первый эпизод в 4–5 мес |
5 |
71* |
8 |
53 |
13 |
59 |
2 |
25 |
|
Первый эпизод >6 мес |
- |
- |
2 |
14 |
2 |
9 |
6 |
75 |
|
1 эпизод на первом году |
6 |
86* |
7 |
47 |
13 |
59 |
5 |
63 |
|
2 эпизода на первом году |
1 |
14 |
3 |
20 |
4 |
18 |
3 |
37 |
|
3 эпизода на первом году |
- |
- |
3 |
20 |
3 |
14 |
- |
- |
|
4 и >эпизодов |
- |
- |
2 |
13 |
2 |
9 |
- |
- |
|
Затрудненное носовое дыхание/ринорея (без симптомов острого респираторного заболевания) |
Всего |
4 |
19 |
9 |
20 |
13 |
19 |
- |
- |
Появилось с 1–2-й недели |
- |
- |
5 |
56 |
5 |
38 |
- |
- |
|
Появилось с 3–4-й недели |
2 |
40 |
4 |
44 |
6 |
46 |
- |
- |
|
Появилось >3 мес |
1 |
25 |
- |
- |
1 |
8 |
- |
- |
|
Появилось >6 мес |
1 |
25 |
- |
- |
1 |
8 |
- |
- |
|
Симптомы |
Дети, рожденные от матерей с БА (68 детей) |
Дети, рожденные от здоровых матерей (контрольная группа — 41 ребенок) |
|||||||
Кесарево сечение (22 ребенка — основная группа) |
Естеств. роды (46 детей — группа сравнения) |
Все дети, рожденные от матерей с БА |
|||||||
абс |
% |
абс |
% |
абс |
% |
абс |
% |
||
Острый обструктивный ларингит |
Всего |
5 |
23 |
7 |
15 |
12 |
18 |
5 |
12 |
Первый эпизод до 3 мес |
- |
- |
3 |
43 |
3 |
25 |
- |
||
Первый эпизод с 3–6 мес |
4 |
80 |
- |
- |
4 |
33 |
5 |
100 |
|
Первый эпизод >6 мес |
1 |
20 |
4 |
57 |
5 |
42 |
- |
||
1 эпизод в течение года |
2 |
40 |
1 |
14 |
3 |
25 |
5 |
100 |
|
2 эпизода в течение года |
2 |
40 |
5 |
72 |
7 |
58 |
- |
- |
|
3 и более эпизодов |
1 |
20 |
1 |
14 |
2 |
17 |
- |
- |
|
Медикаментозная аллергия (крапивница) |
Всего |
2 |
9 |
5 |
11 |
4 |
10 |
Эпизоды болезненного плача и беспокойства ребенка, которые обычно возникают в вечернее время без каких-либо видимых причин, начинаются внезапно и также внезапно заканчиваются, продолжаются не менее 3 ч в день и повторяются не реже 3 раз в неделю, вызываются коликами. Частота кишечных колик, по данным разных авторов, составляет от 20 до 70%. Начало колик обычно приходится на 2–3-ю неделю жизни, максимальные проявления — на 2-й месяц с постепенным исчезновением после 3–4 мес. Как показали проведенные исследования, при тщательном наблюдении у большинства детей синдром колик диагностировался уже в первые 1–2 нед жизни (64%, 69% и 64% соответственно), продолжался до 3–4 мес (79%, 79%, 52% соответственно). При оценке длительности колик у обследованных детей было установлено, что наибольшее количество детей с длительностью колик свыше 3 ч (93%) отмечалось среди пациентов, рожденных путем операции кесарева сечения (р >0,05) (см. табл. 1-3).
Дисхезия — затрудненный акт дефекации у детей с рождения и до 6 мес, связанный с отсутствием координации напряжения мышц брюшной стенки и тазового дна (в частности, анального сфинктера) и проявляющийся криком и плачем ребенка до 30 мин перед дефекацией по несколько раз в день. Сопровождается дисхезия выраженным покраснением лица (синдром пурпурного лица). Сразу после дефекации, обычно размягченным стулом, ребенок успокаивается. У обследованных нами пациентов дисхезия наиболее часто встречалась в группе детей, рожденных от матерей, страдающих БА, при абдоминальном способе родоразрешения (59%) (см. табл. 1-3).
Метеоризм встречался у большинства обследованных детей всех групп, симптомы начинались на 1–2-й неделе, при этом пациенты, рожденные от матерей, страдающих БА (82% — основная группа и 68% — группа сравнения), характеризовались более длительным сохранением метеоризма (до 5–6 мес) против 14% в контрольной группе (см. табл. 1-3).
Функциональная диарея — безболезненный неоформленный размягченный стул 3 и более раз в сутки, длящийся более 4 нед. Такое состояние никак не беспокоит ребенка. Жидкий стул чаще регистрировался в группе пациентов, рожденных от матерей, страдающих БА, путем операции кесарева сечения (86%) (p <0,05). При этом слизь в стуле встречалась у всех детей этой же группы (100%) и у большинства пациентов появлялась в 1–2-ю неделю жизни (68%) (см. табл. 1-3).
Кожные проявления аллергии регистрировались у 95% детей основной группы, при этом кожный процесс чаще (76%) был распространенный с локализацией на лице, волосистой части головы, шее и наружных поверхностях верхних и нижних конечностей (см. табл. 1-3). Кашель/подкашливание, а также затруднение/нарушение носового дыхания (ринорея), не связанные с острыми респираторными заболеваниями органов дыхания, регистрировались только в группе пациентов, рожденных от матерей, страдающих БА. Синдром бронхиальной обструкции чаще встречался среди пациентов с отягощенным анамнезом по атопии и впервые регистрировался в возрасте 4–5 мес (см. табл. 1-3).
Таким образом:
-
синдромы ФРОП наиболее часто встречались в группе детей, рожденных от матерей, страдающих БА, извлеченных путем операции кесарева сечения;
-
для детей, рожденных путем операции кесарева сечения, было характерно наличие выраженных срыгиваний (2 балла), дисхезии, колик с продолжительностью свыше 3 ч, длительное сохранение метеоризма (до 5–6 мес), появление симптомов функциональной диареи в первые 1–2 нед жизни с обилием слизи в стуле;
-
для детей, рожденных путем операции кесарева сечения, было характерно раннее появление распространенных кожных проявлений;
-
респираторные симптомы аллергии (ринорея, кашель, синдром бронхиальной обструкции) регистрировались только у пациентов, рожденных от матерей, страдающих БА;
-
проведенные исследования позволяют выделить симптомы, определение которых у ребенка может свидетельствовать о реализации атопической предрасположенности в клиническую картину заболевания — наличие наследственной отягощенности по атопии/аллергии, рождение ребенка путем операции кесарева сечения, ранний дебют функциональных синдромов нарушения пищеварения с выраженными срыгиваниями, метеоризмом, функциональной диареей и обилием слизи в стуле, а также ранний дебют и распространенный характер поражения кожных покровов в сочетании с ранним дебютом респираторных симптомов;
-
кесарево сечение у детей с наследственной отягощенностью по атопии может быть эпигенетическим фактором, способствующим ранней реализации симптомов.
Литература
-
Охотникова Е.Н. Гастроинтестинальная пищевая аллергия у детей // Клінічна імунологія. Алергологія. Інфектологія. 2013. № 3 (62). С. 5–13.
-
Богданова Н.М., Косенкова Т.В., Лаврова О.В., Бойцова Е.А., Гайле Л.О. Особенности функционирования пищеварительной системы у детей раннего возраста, рожденных от матерей с БА // Сборник трудов III Всероссийской научно-практической конференции с международным участием «Пищевая непереносимость у детей. Современные аспекты диагностики, лечения, профилактики и диетотерапии». Санкт-Петербург, 2018. С. 165–175.
-
Heyman M.B. Committee on Nutrition. Lactose intolerance in infants, children, and adolescents // Pediatrics. 2006. Vol. 118. P. 1279–1286.
-
Xu B., Pekkanen J., Hartikainen A.L., Järvelin M.R. Caesarean section and risk of asthma and allergy in adulthood // J. Allergy Clin. Immunol. 2001. Vol. 107, N 4. P. 732–733.
-
Huh S.Y., Rifas-Shiman S.L., Zera C.A., Edwards J.W., Oken E., Weiss S.T. et al. Delivery by caesarean section and risk of obesity in preschool age children: a prospective cohort study // Arch. Dis. Child. 2012. Vol. 97, N 7. P. 610–616.
-
Cunnington A.J., Sim K., Deierl A., Kroll J.S., Brannigan E., Darby J. «Vaginal seeding» of infants born by caesarean section // BMJ. 2016. Vol. 352. P. i227. DOI: https://doi.org/10.1136/bmj.i227
-
Schultz M., Gottl C., Young R.J., Iwen P., Vanderhoof J.A. Administration of oral probiotic bacteria to pregnant women causes temporary infantile colonization // J. Pediatr. Gastroenterol. Nutr. 2004. Vol. 38, N 3. P. 293–297.
-
Ismail I.H., Oppedisano F., Joseph S.J., Boyle R.J., Robins-Browne R.M., Tang M.L. Prenatal administration of Lactobacillus rhamnosushas no effect on the diversity of the early infant gut microbiota // Pediatr. Allergy Immunol. 2012. Vol. 23, N 3. P. 255–258. DOI: https://doi.org/10.1111/j.1399-3038.2011.01239.x
-
Pautava S., Kalliomaki M., Isolauri E. Probiotics during pregnancy and breastfeeding might confer immunomodulatory protection against atopic disease in the infants // J. Allergy Clin. Immunol. 2002. Vol. 109, N 1. P. 119–121.
-
Pearl D., Houghteling W., Walker A. Why is initial bacterial colonization of the intestine important to the infant’s and child’s health? // J. Pediatr. Gastroenterol. Nutr. 2015. Vol. 60, N 3. P. 294–307. DOI: https://doi.org/10.1097/MPG.0000000000000597
-
Penders J., Thijs C., van der Brandt P.A., Snijders B., Stelma F., Adams H. et al. Gut micribiota composition and development of atopic manifestations in infancy: the KOALA Birth Cohort Study // Gut. 2007. Vol. 56, N 5. P. 661–667. DOI: https://doi.org/10.1136/gut.2006.100164
-
Kull I., Wickmann N., Lilja G., Nordvall S.L., Pershagen G. Breast feeding and allergic diseases in infants-a prospective birth cohort study // Arch. Dis. Child. 2002. Vol. 87, N 6. P. 478–481.
-
Schmidt-Weber C.B., Blaser K. T-cell tolerance in allergic response // Allergy. 2002. Vol. 57. P. 762–768.
-
Хромова С.С., Шкопоров А.Н. Микрофлора кишечника и механизмы иммунорегуляции // Вопросы детской диетологии. 2005. Т. 3, № 1. С. 92–96.
-
Кафарская Л.И., Володин Н.Н., Ефимов Б.А. и др. Особенности микробной колонизации кишечника новорожденных и недоношенных детей в отделении реанимации и интенсивной терапии // Вестник РАМН. 2006. № 1. С. 10–15.
-
Bode L. Human milk oligosaccharides: every baby needs a sugar mama // Glycobiology. 2012. Vol. 22, N 9. P. 1147–1162. DOI: https://doi.org/10.1093/glycob/cws074
-
Passeron T., Lacour J.P., Fontas E., Ortonne J.P. Prebiotics and synbiotics: two promis in approaches for the treatment of atopic dermatitis in children above 2 years // Allergy. 2006. Vol. 61, N 4. P. 431–437. DOI: https://doi.org/10.1111/j.13989995.2005.00956.x
-
Ткаченко Е.И., Суворова А.Н. (ред.). Дисбиоз кишечника // Руководство по диагностике и лечению. Санкт-Петербург : СпецЛит, 2007. 238 с.
-
Sela D.A., Chapman J., Adeuya A., Kim J.H., Chen F., Whitehead T.R. et al. The genome sequence of Bifidobacterium longum subsp. Infantis reveals adaptations for milk utilization within the infant microbiome // Proc. Natl Acad. Sci. USA. 2008. Vol. 105, N 48. P. 18 964–18 959. DOI: https://doi.org/10.1073/pnas.0809584105
-
Huda M.N., Lewis Z., Kalanetra K.M., Rashid M., Ahmad S.M., Raqib R. et al. Stool microbiota and vaccine responsesof infants // Pediatrics. 2014. Vol. 134, N 2. P. e362–e372. DOI: https://doi.org/10.1542/peds.2013-3937
-
Houghteling P.D., Walker W.A. Why is initial bacterial colonization of the intestine important to infants’ and children’s health? // J. Pediatr. Gastroenterol. Nutr. 2015. Vol. 60, N 3. P. 294–307. DOI: https://doi.org/10.1097/MPG.0000000000000597
-
Bisgaard H., Li N., Bonnelykke K. et al. Reduced diversity of the intestinal microbiota during infancy is associated with increased risk of allergic disease at school age // J. Allergy Clin. Immunol. 2011. Vol. 128. P. 646–652.e1–e5.
-
Blustein J., Attina T., Liu M. et al. Association of caesarean delivery with child adiposity from age 6 weeks to 15 years // Int. J. Obes. (Lond.). 2013. Vol. 37. P. 900–906.
-
Marild K., Stephansson O., Montgomery S. et al. Pregnancy outcome and risk of celiac disease in offspring: a nationwide case-control study // Gastroenterology. 2012. Vol. 142. P. 39–45.e3.
-
Chudal R., Sourander A., Polo-Kantola P. et al. Perinatal factors and the risk of bipolar disorder in Finland // J. Affect. Disord. 2014. Vol. 155. P. 75–80.
-
Curran E.A., O’Neill S.M., Cryan J.F. et al. Research review: birth by caesarean section and development of autism spectrum disorder and attention-deficit/hyperactivity disorder: a systematic review and meta-analysis // J. Child Psychol. Psychiatry. 2015. Vol. 56. P. 500–508.
-
Algert C.S., McElduff A., Morris J.M. et al. Perinatal risk factors for early onset of type 1 diabetes in a 2000–2005 birth cohort // Diabet. Med. 2009. Vol. 26. P. 1193–1197.
-
Dogra S., Sakwinska O., Soh S.E. et al. Rate of establishing the gut microbiota in infancy has consequences for future health // Gut Microbes. 2015. Vol. 6. P. 321–325.
-
Jost T., Lacroix C., Braegger C.P. et al. New insights in gut microbiota establishment in healthy breast fed neonates // PLoS One. 2012. Vol. 7. Article ID e44595. DOI: https://doi.org/10.1371/journal.pone.0044595
-
Domingues-Bello M., Costello E., Contreras M. et al. Delivery mode shapes the acquisition and structure of the initial microbiota across multiple habitats in newborns // Proc. Natr Acad. Sci. USA. 2010. Vol. 107. P. 11 971–11 975.
-
Azad M.B., Konya T., Maughan H. et al. Gut microbiota of healthy Canadian infants: profiles by mode of delivery and infant diet at 4 months // CMAJ. 2013. Vol. 185. P. 385–394.
-
Николаева И.В., Анохин В.А., Купчихина Л.А., Герасимова Е.С. Состав кишечной микрофлоры у детей, рожденных путем кесарева сечения // Вестник Уральской медицинской академической науки. 2008. № 2. С. 108–110.
-
Самсыгина Г.А. Особенности становления биоценоза кишечника и кишечный дисбактериоз // Лечащий врач. 2003. № 5. С. 2–7.
-
Artist D. Epithelial-cell recognition of commensal bacteria and maintenance of immune homeostasis in the gut // Nat. Rev. Immunol. 2008. Vol. 8. P. 411–420.
-
Adlerberth I., Lindberg E., Aberg N. et al. Reduced enterobacterial and increased staphylococcal colonization of the infantile bowel: an effect of hygienic lifestyle? // Pediatr. Res. 2006. Vol. 59, N 1. P. 96–101.
-
Chen J., Cai W., Feng Y. Development of intestinal bifidobacteria and lactobacilli in brest-fed neonates // Clin. Nutr. 2007. Vol. 26, N 5. P. 559–566.
-
Fanaro S., Chierici R., Guerrini P., Vigi V. Intestinal microflora in early infancy: composition and development // Acta Paediatr. Suppl. 2003. Vol. 91, N 441. P. 48–55.
-
Gronlund M.M., Lehtonen O.P., Eerola E., Kero P. Fecal microflora in healthy infants born by different methods of delivery: permanent changes in intestinal flora after caesarean delivery // J. Pediatr. Gastroenterol. Nutr. 1999. Vol. 28, N 1. P. 19–25.
-
Newburg D.S. Oligosaccharides in human milk and bacterial colonization // J. Pediatr. Gastroenterol. Nutr. 2000. Vol. 30. P. S8–S17.
-
Ardeshir A., Narayan N.R., Mendez-Lagares G. et al. Breast-fed and bottle-fed infant rhesus macaques develop distinct gut microbiotas and immune systems // Sci. Transl. Med. 2014. Vol. 6. Article ID 252ra120. DOI: https://doi.org/10.1126/scitranslmed.3008791
-
Бельмер С.В., Хавкин А.И., Печкуров Д.В. Функциональные расстройства органов пищеварения у детей (в свете Римских критериев IV) : методическое пособие для врачей. Москва, 2016.
1.7. Функциональные расстройства пищеварения у младенцев и детей раннего возраста. Н.М. Богданова
Возможность правильно классифицировать пациентов с функциональными гастроинтестинальными расстройствами (ФГИР) необходима не только для облегчения диагностики и лечения, но и для исследования этиологии этих состояний.
Римские диагностические критерии, впервые предложенные в 1990 г., в последующем подверглись неоднократным пересмотрам. В рамках подготовки Римского консенсуса II была создана педиатрическая рабочая группа (1997), которая представила первый вариант критериев диагностики и лечения ФГИР у детей (1999). При подготовке Римских III критериев, с учетом требования времени, отдельно выделяется рубрика диагностики функциональных нарушений у младенцев и детей первых 4 лет (G). Римский консенсус IV пересмотра (2016) сохранил нозологические формы ФГИР, выделенные педиатрической рабочей группой по совершенствованию диагностических критериев функциональных заболеваний ЖКТ (Римские критерии III, 2006)
Российские клинические рекомендации «Функциональные расстройства органов пищеварения» (ФРОП) созданы на основе разработанных экспертами Всемирной гастроэнтерологической организации (WGO) Римских критериев IV, 2016 г. Раздел диагностики ФГИР у младенцев незначительно переработан с учетом особенностей отечественного здравоохранения, лекарственного обеспечения, национальных традиций медицинской науки и практики [3–5].
Во-первых, действующая в России возрастная периодизация предполагает выделение младенческого (до 1 года) и раннего (1–3 лет) возраста. В Римских критериях предлагается выделять возрастной диапазон 0–4 года, который объединяет три периода отечественной возрастной периодизации.
Во-вторых, в российские клинические рекомендации ФРОП для детей первого года жизни включены такие ФР, как младенческие срыгивания, колика, дисхезия, которые не встречаются у детей старше года. В возрастную группу 1–3 года введена такая форма ФРОП, как функциональная абдоминальная боль (ФАБ), так как нельзя отрицать наличие болей функциональной природы у этой категории детей. В Римских критериях эта форма ФР у детей до 4 лет не предусмотрена.
Еще одной веской причиной, создания российской версии рекомендаций являются национальные особенности регистрации, показаний и противопоказаний к лекарственным средствам. Ряд рекомендуемых Римскими критериями препаратов не зарегистрированы для применения в России, ряд лекарственных средств имеют возрастные ограничения к применению. Кроме этого, имеются различия и в возможностях инструментальной и лабораторной диагностики. Классификации ФГИР и ФРОП по Римским критериям и российским клиническим рекомендациям у младенцев и детей раннего возраста представлены в табл. 1-4.
Римские критерии IV |
Российские рекомендации |
G. ФГИР у детей раннего возраста (от 0 до 3 лет): |
А. ФРОП у младенцев (до 1 года): |
Младенческие срыгивания |
Младенческие срыгивания |
Синдром руминации |
Младенческие колики |
Синдром циклических рвот |
Младенческая дисхезия |
– |
Функциональные запоры |
Младенческие колики |
Б. ФРОП у детей раннего возраста (1–3 г): |
Функциональная диарея |
Синдром циклических рвот |
Младенческая дисхезия |
Функциональные абдоминальные боли |
Функциональные запоры |
Функциональные запоры |
Диагностические критерии указанных нозологических форм в соответствии с Римским консенсусом IV (2016) представлены в табл. 1-5 [4, 5].
Нозологическая форма | Критерии | |
---|---|---|
Gl |
Младенческая регургитация (срыгивания) |
У здоровых детей в возрасте от 3 нед до 12 мес: Срыгивания два или более раз в день в течение 3 и более недель Отсутствуют затруднения при кормлении или проглатывании жидкости Отсутствует тошнота Отсутствует кровь в рвотных массах Отсутствует аспирация, апноэ Физическое и психомоторное развитие не нарушено Нет вынужденного положения тела Отсутствуют признаки метаболических нарушений, заболеваний ЖКТ или ЦНС, которые могли бы содействовать возникновению данного симптома |
G2 |
Синдром руминации |
Наличие всех перечисленных ниже симптомов не менее чем в течение 3 мес: Начало между третьим и восьмым месяцами Стереотипное поведение Отсутствие положительной реакции на обычную для гастро-эзофагеального рефлюкса (ГЭР) терапию, антихолинергические средства, смену формул и кормления через зонд Не сопровождается признаками тошноты или дискомфорта Не происходит во время сна и во время общения Повторяющиеся сокращения мышц брюшного пресса, диафрагмы и языка, приводящие к забросу содержимого желудка в ротовую полость. Содержимое выливается или пережевывается и проглатывается |
G3 |
Синдром циклической рвоты |
Два или более эпизодов остро возникающей тошноты, чередующейся со рвотой в анамнезе; продолжительностью от нескольких часов до дней; перемежаю-щихся бессимптомными интервалами, длящимися в течение недель и месяцев. Отсутствие метаболических нарушений, биохимических или структурных изменений ЖКТ или ЦНС |
G4 |
Младенческие колики |
У здоровых детей младше 5 мес: Пароксизмы раздражения, беспокойства или плача, которые начинаются и прекращаются без очевидной причины и не могут быть предупреждены Эпизоды продолжаются не более 3 ч в день; имеют место по крайней мере 3 дня в неделю, не менее 1 нед Нормальное самочувствие между эпизодами болей |
G5 |
Функциональная диарея |
Симптомы обычно манифестируют в возрасте от 6 до 36 мес: Ежедневные безболезненные, повторные дефекации более трех раз в сутки неоформленными массами значительного объема Симптомы продолжаются более 4 нед Пассаж стула обычно происходит в утренние часы (при пробуждении) Развитие ребенка не страдает, если энергетическая плотность рациона является достаточной |
Нозологическая форма |
Критерии |
|
G6 |
Младенческая дисхезия |
Возраст младенца менее 9 мес Более 10 мин напряжения и беспокойства перед дефекацией мягким стулом (затруднение или болезненность дефекации, вызывающие задержку каловых масс в прямой кишке) Отсутствие каких-либо других проблем |
G7 |
Функциональный запор |
У детей с рождения до 4-летнего возраста в течение по крайней мере одного месяца, не менее двух приведенных ниже симптомов: Менее двух испражнений за неделю Эпизоды избыточного накопления кала в кишечнике Эпизоды болезненных и затрудненных дефекаций Эпизоды стула большого диаметра Наличие больших по диаметру фекальных масс в прямой кишке у ребенка, обученного туалетным навыкам Дополнительные критерии: Хотя бы один эпизод в неделю недержания стула после приобретения туалетных навыков Эпизоды стула большого диаметра, которые могут вызвать закупорку туалетного стока |
Функциональные гастроинтестинальные расстройства (ФГИР) или функциональные расстройства органов пищеварения (ФРОП) — распространенные нарушения среди детей первых месяцев жизни. Развитие ФГИР обусловлено как анатомо-физиологическими, так и морфо-функциональными особенностями ЖКТ и связано преимущественно с формированием нервной и гуморальной регуляции.
Современное определение ФРОП, данное отечественными авторами с учетом Римских критериев IV (2016), указывает на то, что это устойчивые или повторяющиеся комплексы гастроинтестинальных симптомов, свойственных определенному возрасту, развивающихся вследствие комбинации нарушений моторики, висцеральной чувствительности и мукозального гомеостаза в определенных социально-средовых условиях и/или при наличии психологических личностных особенностей либо семейной предрасположенности [1, 6].
Отмечено, что ФРОП значительно чаще встречаются у младенцев, рожденных раньше срока гестации, и у новорожденных с задержкой внутриутробного развития [2], а также у первенцев, долгожданных детей, детей пожилых родителей и в семьях с высоким уровнем жизни [3].
В периоде новорожденности преимущественно манифестируют синдром регургитации (срыгивания), кишечные колики, младенческая дисхезия. В случае функционального запора следует помнить о том, что чем меньше возраст ребенка, тем более высоким является риск наличия анатомических аномалий или органического поражения. Например, задержка отхождения мекония в течение первых двух суток жизни может указывать на болезнь Гиршпрунга или муковисцидоз [6].
Чаще данные синдромы наблюдаются в различных комбинациях, реже — как один изолированный синдром [2, 7]. Сочетание гастроинтестинальных симптомов у одного ребенка является вполне закономерным, поскольку причины, которые приводят к их развитию, оказывают влияние на различные процессы, протекающие в организме малыша, и часто лежат вне пораженного органа. К таким причинам со стороны ребенка можно отнести:
-
перенесенную антенатальную и перинатальную хроническую гипоксию;
-
более поздний старт развития вегетативной, иммунной и ферментных систем пищеварительной трубки, особенно тех ферментов, которые принимают участие в процессе гидролиза протеинов, липидов, дисахаридов;
-
низкий уровень бифидобактерий и лактобацилл с индуцированием роста условно-патогенных протеолитических и газообразующих бактерий в структуре КМ;
-
не соответствующее возрасту питание: раннее введение молочной смеси, особенно без учета гестационного возраста, анатомо-физиологических особенностей и анамнеза;
Со стороны матери:
Центральное место в возникновении ФГИР принадлежит нейрогуморальным расстройствам в оси «мозг — кишка — микробиота». Развитие неонатальной микробиоты кишечника обеспечивает формирование и созревание иммунной системы младенцев, так и неонатальная иммунная система оказывает влияние на неокрепший кишечный микробиоценоз. В результате воздействия бактерий на иммунокомпетентные клетки кишечника происходит укрепление защитного барьера и формирование пищевой и иммунологической толерантности за счет активации или деактивации TLR, тучных клеток, Т-лимфоцитов с их дифференцировкой, индукцией секреции про- и противовоспалительных интерлейкинов и цитокинов, а также активацией B-клеток в брыжеечных лимфатических узлах и выработкой секреторного IgA, снижения проницаемости эпителия кишки и ингибирования патогенов [8–10].
Незрелый онтогенез в двунаправленной взаимосвязи между энтеральной микробиотой, иммунной и нейроэндокринной системами в результате аномальной колонизации кишечника может стать причиной развития воспалительного процесса, повышенной проницаемости слизистой оболочки интестинального тракта, нарушений моторной и секреторной функций кишки, а также повышенной болевой чувствительности.
Показано, что в процессе воспаления иммунные клетки (лимфоциты) высвобождают активные молекулы и провоспалительные медиаторы (простагландины, цитокины). В это же время нейроны, расположенные в подслизистом и мышечном слоях кишки, а также задних рогах спинного мозга, для этих иммунных медиатров (цитокинов, гистамина, активируемых протеиназами рецепторов и др.) экспрессируют рецепторы — TLR. Эти рецепторы, как и TLR лимфоцитов, распознают липополисахаридный комплекс грамотрицательных бактерий и некоторых вирусов. Таким образом, TLR не только иммунокомпетентных клеток, но и энтеральных нейронов (подслизистого и мышечного сплетений ЖКТ), и нейронов спинного мозга способны отвечать, как на воспалительные стимулы, так и непосредственно быть активированы бактериальными и вирусными агентами, участвуя в процессе взаимодействия организма с микробиотой [11, 12]. Клинически данные морфологические изменения проявляются различными формами ПН, функциональными заболеваниями ЖКТ, что отчетливо прослеживается у недоношенных новорожденных [10].
Наличие таких диспептических синдромов, как рвота, метеоризм, колики, запор, в первые дни-недели жизни младенца чаще служит маркерами органической патологии:
-
врожденные пороки развития, как со стороны ЖКТ (пилоростеноз, трахеопищеводный свищ, болезнь Гиршпрунга, синдром Ледда и др.), так и со стороны ЦНС и мочевыделительной системы;
-
наследственные нарушения обмена веществ (фенилкетонурия, болезнь
-
кленового сиропа, галактоземия, адрено-генитальный синдром — сольтеряющая форма и др.);
Далеко не всегда органическая патология манифестирует с первых дней жизни. В то же время выраженные и длительно сохраняющиеся изменения моторной функции ЖКТ, переваривания и всасывания пищевых веществ, а также модификация состава КМ и иммунной системы способствуют эволюции ФРОП в органическую патологию [13–15].
Дебют функциональных нарушений никогда не сопровождается симптомами интоксикации, изменением общего состояния и поведения ребенка.
Клиническое обследование ребенка с ФРОП предусматривает следующие действия.
-
Оценку физического и нервно-психического развития, неврологического статуса. Особое внимание обращают на наличие признаков внутричерепной гипертензии.
-
Осмотр и оценку состояния органов ЖКТ: живот мягкий, вздут, участвует ли в акте дыхания; контурируются ли петли кишечника через переднюю брюшную стенку; отсутствует или имеется «видимая» перистальтика; есть или отсутствуют перистальтические шумы. Наличие «звука проваливания пищи в пустую бочку», издаваемого младенцем при глотании, требует исключения ахалазии пищевода или кардиоспазма при наличии эзофагита.
-
Уточнение длительности отхождения мекония для новорожденного ребенка и последней дефекации для детей после третьих суток жизни.
-
По возможности, оценку внешнего вида каловых масс (степень плотности, цвет, наличие фрагментированного (овечьего) кала, диаметр калового цилиндра).
При осмотре новорожденного ребенка с ФРОП всегда следует помнить о «симптомах тревоги» или «красных флагах», таких как: рождение младенца с задержкой внутриутробного развития, патологическая потеря массы тела, повторные рвоты фонтаном, кровь в рвотных или каловых массах, рвота с желчью, появление желтухи в первые-вторые сутки жизни, гепатомегалия, раннее начало запора (период новорожденности), острая задержка или полное отсутствие дефекации, а также длительное отхождение мекония (более чем через 48 ч после рождения доношенного ребенка), нарушение диуреза (олиго- или полиурия), необычный запах мочи, подъем температуры или гипотермия, длительный субфебрилитет, нарушение сна, судороги, необычное поведение малыша, а также нарастающая или преходящая неврологическая симптоматика, болезненность при пальпации живота, пассивное напряжение брюшной стенки; наличие токсической эритемы, признаки АД; изменения в клиническом анализе крови, мочи, копрограмме; отягощенный анамнез по ВЗК, ПА, целиакии или язвенной болезни [4, 5].
Выявленные «симптомы тревоги», для верификации нозологической формы, требуют проведения клинико-лабораторного и инструментального методов обследования, а также консультацию специалистов (невропатолог, генетик, хирург, окулист и др.).
Диагноз ФНП должен быть диагнозом исключения. Лишь после исключения любой органической патологии можно с уверенностью говорить о функциональном характере имеющихся нарушений.
Тактика ведения младенцев с ФРОП. Основными направлениями в терапии ФНП у новорожденных следует считать:
При этом особое внимание следует уделить разъяснению родителям основных причин ФРОП, указав на то, что при морфофункциональной незрелости отдельных функций организма необходимо время для их «созревания». При повышенном уровне тревоги у матери рекомендовать ей:
-
перед кормлением малыша грудью и перед сном принимать теплый душ или ванну с использованием средств, обладающих успокаивающим действием (мята, мелисса, пустырник, пион, лаванда, валерьяна и др.);
-
прием чаев, травяных сборов, настоев, лекарственных настоек с седативным эффектом (новопассит, персен и др.);
-
в некоторых случаях обратиться за консультацией к специалисту (психологу, психотерапевту, психоневрологу).
Позитивную роль в снятии напряжения и тревоги играет тихая, спокойная музыка, звучащая в доме.
-
Использовать тот или иной вид постурального положения в зависимости от нозологической формы ФРОП. Принципы постуральной (позиционной) терапии при синдроме срыгиваний и младенческих кишечных коликах изложены в соответствующем разделе.
-
При необходимости и по строгим показаниям назначать медикаментозную терапию (см. ниже).
Независимо от вида вскармливания, целесообразно совместно с родителями проанализировать режим и технику кормлений, суточный и разовый объем питания и жидкости, которые получает младенец, при использовании молочной смеси — ее соответствие гестационному возрасту и фактической массе тела малыша, правильность выбора (учет анамнеза и функциональных возможностей пищеварительного тракта новорожденного) и приготовления смеси.
При вскармливании грудью основные рекомендации направлены на коррекцию рациона матери.
Подробно методы и способы диетотерапии часто встречающихся синдромов ФРОП (срыгивания, колики, запор) представлены в соответствующих разделах.
Характеристика основных групп функциональных нарушений органов пищеварения в младенческом возрасте.
1.7.1. Младенческая регургитация (Международная классификация болезней 10-го пересмотра, XVIII, R11)
В основе функциональных нарушений, проявляющихся синдромом регургитации (срыгивания), руминации или циклической рвоты, лежит ГЭР, который впервые описал Н. Quinke в 1879 г. Как заболевание, а не просто функциональное расстройство, ГЭР стал известен сравнительно недавно. Классическое описание данной патологии и ее позиционной терапии принадлежит Neuhauser и Berenberg, которые назвали эту болезнь термином «халазия».
По определению ГЭР — ретроградное перемещение, затекание или заброс желудочного и/или кишечного содержимого в пищевод. ГЭР подразделяют на физиологический и патологический [16, 17].
Срыгивание (регургитация) — самопроизвольный заброс содержимого желудка в пищевод и ротовую полость, который происходит без усилий и выраженных сокращений мускулатуры брюшной стенки.
Склонность к срыгиваниям — одна из характерных черт новорожденных старше двухнедельного возраста и детей первых месяцев жизни. Это обусловлено особенностями строения верхних отделов пищеварительной трубки.
-
Широкий вход в желудок замыкается не полностью, в то время как пилорический отдел функционально развит хорошо и замыкается полностью.
-
Преимущественно горизонтальное положение малыша формирует особое расположение желудка: пилорический отдел находится выше его дна. К двухнедельному возрасту объем питания малыша значительно увеличивается и параллельно с этим повышается давление в желудке и свободный заброс содержимого желудка в пищевод.
-
Моторная деятельность желудка и кишечника замедлена по ритму и скорости распространения волн сокращений, перистальтика вялая. Это связано с недостаточным развитием нервно-гуморальных механизмов и слаборазвитым мышечным слоем стенки желудка и кишечника.
У детей на искусственном вскармливании синдром срыгиваний регистрируется в 1,5–2 раза чаще, чем у получающих молоко матери ввиду того, что адаптированная молочная смесь эвакуируется из желудка в течение 3–4 ч, в то время как ГМ «покидает» желудок через 2–2,5 ч. Кроме того, в материнском молоке есть все необходимые для переваривания и усвоения ферменты, тогда как ни одна, даже максимально адаптированная молочная смесь, их не содержит.
Редкие срыгивания небольшим объемом нествороженным молоком, возникающие не позже одного часа после кормления, достаточно часто регистрируются у практически здоровых младенцев. Такие срыгивания называют физиологическими (1–2 балла). Частыми причинами таких срыгиваний являются: активное быстрое сосание, аэрофагия, перекорм, нарушение режима кормления; неадекватный подбор смесей; пилороспазм (как один из симптомов перинатального поражения ЦНС).
У части новорожденных детей срыгивания могут быть частыми и/или обильными, как цельным, так и створоженным молоком, возникать как во время кормления, так и через 1–2 ч после еды, приводить к гипотрофии. Такой тип срыгиваний обозначают как упорные (3–5 баллов) [16, 17]. Упорные срыгивания связаны со слабостью нижнего пищеводного сфинктера и аномальной моторикой пищевода, которые приводят к самопроизвольному забросу желудочного содержимого в пищевод и служат проявлением патологического ГЭР [16, 18].
В клинической практике понятия «патологический гастроэзофагеальный рефлюкс» и «гастроэзофагеальная рефлюксная болезнь» (ГЭРБ) равноценны. В Международной классификации болезней 10-го пересмотра ГЭРБ представлена как самостоятельная нозологическая единица (XI, К21). Диагноз ГЭРБ включает в себя две формы — ГЭР с эзофагитом (К21.0) и ГЭР без эзофагита (К21.9).
ГЭРБ включает упорные срыгивания или рвоты. Повышенная секреция желудочного сока и постоянный заброс в пищевод относительно кислого желудочного содержимого способствуют развитию воспалительных изменений слизистой пищевода — эзофагита различной степени тяжести. К клиническим симптомам, позволяющим заподозрить развитие эзофагита, относятся: дисфагия, анорексия, плач, беспокойное поведение при кормлении или во время сна, симптом «мокрого пятна» на подушке в проекции угла рта после пробуждения малыша. Появляется данный симптом после второго месяца жизни и обусловлен повышенной саливацией за счет заброса в ротовую полость кислого содержимого желудка, а также раздражения слюнных желез.
У младенцев с ГЭРБ нередко формируются различные бронхолегочные осложнения (рецидивирующая пневмония), ночной спастический кашель, отоларингологические проблемы (средние отиты, хронический или рецидивирующий стридор, ларингоспазм, хронические синуситы, ларингиты, стенозы гортани), ночные апноэ, требующие проведения реанимационных мероприятий [19, 20].
В соответствии с международным опытом интенсивность срыгиваний оценивают по пятибалльной шкале, отражающей совокупную характеристику частоты и объема срыгиваний [16] (см. табл. 1-2 на с. 108).
От срыгиваний, которые носят пассивный характер, следует отличать рвоту.
Рвота — рефлекторный акт стремительного выталкивания содержимого желудка наружу через рот или нос (иногда вместе с содержимым кишечника), осуществляемый с участием рвотного центра, который расположен в продолговатом мозге на дне IV желудочка и представлен собственно рвотным центром и пусковой хеморецепторной зоной, реагирующей непосредственно на воздействие нейрогуморальных факторов.
Ключевую роль в развитии рвоты играют дисбаланс гастроинтестинальных гормонов (гастрина, секретина, холецистокинина, мотилина) и выброс нейромедиаторов (нейротрансмиттеры): дофамин, эндогенные опиаты — энкефалины, гистамин, серотонин, ацетилхолин, γ-аминомасляная кислота, субстанция Р. Нейротрансмиттеры воздействуют на рецепторы триггерной зоны [нейрокининовые рецепторы 1-го типа (NK1), 5-НТ3 и 5-НТ4], импульсы из которой передаются в рвотный центр и приводят к развитию тошноты и рвоты. Большинство 5-НТ3-рецепторов локализуется в центральных структурах мозга, на блуждающем нерве и нейронах ЖКТ.
Акт рвоты сопровождается вегетативно-сосудистыми реакциями: побледнением или покраснением лица, кашлем, учащением или урежением дыхания. Данные симптомы развиваются в результате раздражения сосудодвигательного, кашлевого и дыхательного центров, которые расположены вблизи рвотного центра [17, 20].
Обычно рвоте предшествует тошнота. Возможны как тошнота без рвоты, так и рвота без тошноты. У младенцев тошнота проявляется беспокойством, высовыванием языка, чередующимися покраснением и побледнением кожи лица [17].
По механизму развития выделяют три основных варианта рвоты.
-
Центральная (при поражении головного мозга и его оболочек любой этиологии). Возбуждение рвотного центра происходит под влиянием более высоких отделов ствола мозга и корковых центров по эфферентным волокнам.
-
Гематогенно-токсическая (при накоплении в крови продуктов нарушенного обмена или при попадании в кровь различных ядов, раздражающих и лекарственных веществ, токсинов микробного и вирусного происхождения). В раннем неонатальном периоде данный вариант рвоты встречается при геморрагической болезни новорожденных и наследственных нарушениях обмена веществ.
-
Висцеральная (рефлекторная), как правило связанная с патологией ЖКТ любой этиологии и локализации.
При втором и третьем вариантах рвоты — импульсы при раздражении рефлексогенных зон (ЖКТ, сосуды брыжейки, глотка, желчевыводящие пути, сердечно-сосудистая система) передаются по афферентным волокнам блуждающего и чревного нервов к центру. Эфферентные импульсы к органам брюшной полости идут по V, IX, X парам черепных нервов, а через спинной мозг к поперечно-полосатой мускулатуре, грудной клетке и брюшной стенке.
При акте рвоты диафрагма, межреберные мышцы и наружные косые мышцы живота сокращаются одновременно, создавая положительное давление в брюшной и грудной полостях. Голосовая щель закрывается. Происходит расслабление верхнего пищеводного сфинктера, расширение брюшного отдела пищевода и сокращение привратника, что способствует быстрому выходу пищи через рот.
При рвоте нарушается моторика ЖКТ. Тонус дна желудка и общая перистальтическая активность снижаются. Тонус двенадцатиперстной кишки и проксимального отдела тощей кишки повышается, что приводит к забросу дуоденального содержимого в желудок. Кроме нарушения тонуса тонкой кишки при рвоте наблюдается и ее антиперистальтика. Клинически это проявляется наличием кишечного содержимого в рвотных массах.
По причине возникновения рвоту можно разделить на две большие группы:
Лечение синдрома срыгиваний и ГЭРБ включает ряд этапов.
-
Разъяснительная работа и психологическая поддержка родителей.
-
Позиционная (постуральная) терапия.
-
Изменение положения тела новорожденного ребенка способствует более быстрому прохождению пищи в желудок, тем самым снижая риск возникновения эзофагита и аспирации. Кормление младенца следует проводить только на руках, независимо от вида вскармливания. После кормления малыша следует держать в вертикальном положении не менее 40–50 мин или укладывать в кроватку с возвышенным положением головы и плечевого пояса или функциональное кресло при положении тела под углом 45–60° (рис. 1-12).
-

Постуральная терапия должна осуществляться не только на протяжении всего дня, но и ночью, когда нарушается очищение нижнего отдела пищевода (клиренс) от аспирата вследствие отсутствия перистальтических волн (вызванных актом глотания) и нейтрализующего эффекта слюны (у новорожденного секрет слюнных желез практически отсутствует ввиду крайне низкой их активности).
Укладывать ребенка необходимо с приподнятым головным концом кровати. На протяжении сна следует менять его положение: в течение первого часа после еды укладывают на правый бок для облегчения опорожнения желудка, затем перекладывают на левый — профилактируя развитие рефлюкса.
Постуральную терапию необходимо сочетать с психологической поддержкой родителей [14, 21, 22].
При естественном вскармливании необходимо: создать спокойную обстановку для кормящей матери, направленную на сохранение лактации, нормализовать режим кормления малыша, исключающий перекорм и аэрофагию. Для этого рекомендовано ограничить его время кормления и делать перерывы для отдыха при жадном сосании.
В некоторых случаях, наряду с грудным вскармливанием, у детей первых недель жизни, страдающих упорными срыгиваниями, с большой осторожностью и в небольшом объеме могут быть использованы специализированные антирефлюксные смеси. В таких ситуациях перед прикладыванием малыша к груди мама сцеживает 10–20 мл «переднего» молока (сохраняет его), а с ложечки дает приготовленную лечебную смесь в объеме 10–15 мл (на кормление), после чего докармливает малыша ГМ.
Упорные срыгивания не являются показанием для перевода ребенка на смешанное или искусственное вскармливание.
При подозрении на ПА назначается безмолочная диета матери (см. ниже).
При смешанном или искусственном вскармливании назначают специализированные молочные смеси, обогащенные загустителем, — антирефлюксные смеси.
Антирефлюксные смеси обладают хорошей переносимостью и обеспечивают потребность детей во всех основных пищевых веществах и энергии.
В качестве загустителя используют различные полисахариды: неперевариваемые (камедь, составляющая основу клейковины бобов рожкового дерева средиземноморской акации) и перевариваемые (модифицированный рисовый, кукурузный или картофельный крахмал). Обогащенные указанными ингредиентами молочные смеси имеют более густую и вязкую консистенцию, что уменьшает регургитацию пищи и, соответственно, препятствует срыгиванию.
Смеси, содержащие камедь, показаны преимущественно при интенсивных упорных срыгиваниях (3–5 баллов). В зависимости от вида добавленной в продукт камеди температура воды для разведения антирефлюксных смесей различна: для продуктов, содержащих инстантную камедь, составляет 40–50 °С, а для продуктов с натуральной камедью она значительно выше — 70–80 °С.
Антирефлюксные смеси, содержащие камедь, вводятся в рацион ребенка постепенно, в каждое кормление. Объем смеси для каждого конкретного ребенка подбирают методом титрования до наступления отчетливого положительного эффекта; чаще всего это 1/2 или 2/3 от суточного объема. Длительность приема такой смеси после наступления терапевтического эффекта обычно составляет 4–6 нед, с постепенной отменой и переводом ребенка на обычную профилактическую молочную смесь с учетом его возраста.
Камедь — растворимый в воде, неперевариваемый ферментами ЖКТ разветвленный полисахарид галактоманнан (полимер галактозы и маннозы), относящийся к пищевым волокнам. Камедь гидролизуется только микробиотой толстой кишки, что приводит к увеличению биомассы индигенных (сахаролитических) микроорганизмов — пребиотический эффект. В результате бактериального гидролиза образуются короткоцепочечные жирные кислоты (SCFAs), которые обеспечивают энтероциты дополнительной энергией, «мягко» стимулируют перистальтику кишечника, закисляют внутрипросветную среду кишечной трубки и умеренно повышают внутрикишечное осмотическое давление, что сопровождается удержанием воды в просвете кишечника и разжижением кишечного химуса — ликвидации запора.
Смеси с крахмалом рекомендуют назначать в полном суточном объеме и давать малышу длительно. Они действуют несколько «мягче», эффект от их применения проявляется на 5–7-е сутки. Эти смеси показаны детям со срыгиваниями на 1–2 и 4 балла, как при нормальном, так и при неустойчивом стуле [14, 22]. Примеры антирефлюксных смесей представлены в табл. 1-6.
Название продукта |
Фирма, страна-производитель |
Ингредиенты, |
Энергетическая ценность, ккал |
||
---|---|---|---|---|---|
Белки |
Жиры |
Углеводы |
|||
Содержат камедь |
|||||
«Нутрилак антирефлюксный» |
ЗАО «Инфаприм», Россия |
1,5 |
3,4 |
6,9 (0,34) |
65 |
«Нутрилон АР» |
Nutricia, Нидерланды |
1,6 80% казеинового белка |
3,5 |
7,0 (0,42) |
66 |
«Фрисовом 1 с пребиотиками» |
Friesland Campina, Нидерланды |
1,4 |
3,5 |
6,8 (0,46) |
65 |
«Фрисовом 2 с пребиотиками» |
Friesland Campina, Нидерланды |
1,8 |
2,9 |
8,9 (0,42) |
69 |
Содержат крахмал |
|||||
«NAN AP» с пробиотиком L. reuteri |
Nestle, Швейцария |
1,3 100% белок молочной сыворотки |
3,4 |
7,8, из них картофельный крахмал — 2,7 |
67 |
У новорожденных детей со срыгиваниями следует избегать использования кисломолочных смесей, которые в силу более низкого рН могут усилить регургитацию.
Алгоритм ведения детей с синдромом срыгивания представлен на рис. 1-13.

NASPGHAN не рекомендует использовать какое-либо фармакологическое лечение при регургитации [23].
Качественный систематический анализ показал противоречивые данные по использованию альгината у новорожденных с синдромом срыгивания [24]. Рандомизированное контролируемое исследование, проведенное у 64 доношенных младенцев с ГЭР-симптомами, отметило статистически значимое улучшение на фоне приема альгината [25]. При отягощенном акушерском анамнезе и симптомах перинатального поражения ЦНС пищевая коррекция должна сочетаться с медикаментозным лечением (после консультации невролога).
1.7.2. Младенческая колика, младенческая дисхезия и функциональный запор
Колика — происходит от греческого «colicos», что означает «боль в толстой кишке». Кишечная колика является эквивалентом синдрома абдоминальной боли [3], которая может наблюдаться в 90–95% случаев у практически здоровых детей первых месяцев жизни [26, 27] и в качестве одного из симптомов серьезных заболеваний органов брюшной полости, почек, нервной системы, включая врожденные пороки развития, инфекцию, аллергию и врожденные нарушения обмена веществ [28].
В отличие от функциональных, колики при органических заболеваниях характеризуются упорным течением и наличием дополнительных симптомов тревоги (см. выше и рис. 1-13).
Эволюцию младенческих колик можно охарактеризовать следующим образом: M.А. Wessell (1954) впервые описал характерные закономерности клинической картины при возникновении колик у младенцев: детский плач, продолжающийся 3 ч в день и более, по меньшей мере 3 дня в неделю, на протяжении не менее 3 нед» — «критерии Wessell», или «правило трех» [29].
Римские критерии III (Лос-Анжелес, 2006) классифицируют младенческие колики как повторяющиеся эпизоды беспокойства и плача, которые возникают и завершаются без очевидных причин, продолжаются более 3 ч в день, по меньшей мере 3 дня в неделю, на протяжении не менее одной недели. Колики манифестируют с двухнедельного возраста, достигают пика на втором месяце жизни, постепенно уменьшаются и исчезают к 4 мес [7]. У детей, рожденных недоношенными, колики начинаются позднее, чем у доношенных, примерно с 6-й недели постменструального (скорректированного) возраста [30]. Любое фоновое заболевание может усилить и пролонгировать приступы колик.
Римский консенсус IV пересмотра (Сан-Диего, США, 2016) характеризует младенческие колики следующим образом [4]:
Основными симптомами кишечной колики у новорожденных следует считать приступы резкого беспокойства, которые, как правило, начинаются неожиданно, на фоне полного благополучия, чаще во время или сразу после кормления, без каких-либо видимых провоцирующих причин. Продолжительность приступа может составлять от 10 мин до 3 ч. Во время приступа младенец громко и пронзительно кричит, сучит ножками, выгибает спину, руки его прижаты к туловищу, кисти сжаты в кулачки, стопы часто холодные на ощупь, лицо краснеет, принимает страдальческое выражение. При этом объективно обнаруживается вздутие и напряжение живота. В тяжелых случаях приступ заканчивается только после того, как ребенок полностью изнурен. Заметное облегчение наступает сразу после дефекации и /или отхождения газов. Несмотря на то что приступы младенческих колик повторяются часто и представляют собой достаточно устрашающую картину для родителей, общее состояние младенца не нарушено и в период между приступами он спокоен, активно сосет, нормально прибавляет в весе, имеет хороший аппетит.
Механизм развития младенческих колик
В литературе обсуждаются разные причины и механизмы развития младенческих колик.
-
Пищевые факторы, а именно непереносимость лактозы вследствие незрелости кишечного эпителия и транзиторной лактазной недостаточности, а также интолерантность к БКМ [11, 31].
-
Анатомические особенности строения ЖКТ у детей раннего возраста: длинная брыжейка, маятникообразные движения кишечника, приводящие к нарушению моторики кишки [31, 32]. Отмечено, что для детей с младенческой коликой характерно замедление опорожнения желудка, в то время как транзит по кишке в большинстве случаев не нарушен [33].
-
Особенности гуморальной регуляции ЖКТ: низкий уровень нейротрансмиттеров энтеральной нервной системы и несбалансированный состав гастроинтестинальных гормонов (высокая концентрация серотонина, повышенная — мотилина, уровень гастрина и вазоактивного интестинального пептида в норме, а холецистокинина, регулирующего чувство насыщения и восприятие боли, — низкий) [34, 35]. Есть данные о повышении уровня грелина (пептидного гормона, секретируемого P/D клетками слизистой оболочки фундального отдела желудка). Предполагается, что данный гормон причастен к нарушению перистальтики кишечника и повышению аппетита, являясь определенным посредником между кишечником и ЦНС [36]: формирование паттерна сна и бодрствования, связанное с изменением концентрации мелатонина, которая у новорожденного достаточно высока, но быстро снижается в первые недели жизни и вновь повышается к третьему месяцу [37].
В настоящее время одной из причин, способной вызывать младенческую колику, считают изменения в структуре кишечного микробиоценоза младенца и двустороннюю направленность взаимодействий в оси «мозг–микробиота».
У новорожденных и младенцев в структуре ФРОП выделена в самостоятельную нозологическую форму: младенческая дисхезия или дисшезия (G6), которую не надо путать с функциональным запором. Первые симптомы младенческой дисхезии появляются практически с рождения, постепенно нарастают к 2–3 мес жизни и чаще самостоятельно проходят к моменту принятия ребенком вертикального положения (когда ребенок самостоятельно сидит — 6–8 мес). Данное состояние обусловлено отсутствием координированных сокращений мышц передней брюшной стенки и расслаблением пуборектальной мышцы. Клиническая картина дисхезии схожа с младенческими кишечными коликами и запором [1, 4, 5].
Как и при младенческих коликах, эпизоды крика и плача при младенческой дисхезии отмечаются несколько раз в сутки. При этом наблюдаются резкое покраснение лица ребенка (так называемый «синдром пурпурного лица») — результат натуживания и сучение ножками. Продолжительность одного такого пароксизма, в отличие от колик, не бывает больше 20–30 мин. С запором младенческую дисхезию объединяет отсутствие самостоятельной дефекации и натуживание перед дефекацией. В отличие от obstipatio, при дисхезии натуживание длится в среднем 10 мин, кал после дефекации мягкий и без примесей [38, 39].
Запор, или «констипация», происходит от латинского constipatio (синоним — obstipatio), в дословном переводе — скопление. Первое близкое к современному описание «констипации» дал Абу-Али ибн Сина (Авиценна) в своем знаменитом труде «Канон врачебной науки» (1012–1014), характеризуя запор как «…задержание того, что должно быть извергнуто, вследствие слабости изгоняющей или мощности удерживающей силы, закупорки проходов и увеличения плотности содержимого». Прошло чуть более тысячи лет, но так и не было предложено четкого определения данного недуга, особенно у детей периода новорожденности.
Традиционно в отечественной медицине понятие «запор» включает: редкое, затрудненное, болезненное или неполное опорожнение кишечника каловыми массами различной степени плотности и диаметра, наблюдаемое в течение от 2 нед до 2 мес.
В рекомендациях AAP (American Academy of Pediatrics) прописано, что в раннем неонатальном периоде (первые 7 сут жизни) возрастной нормой следует считать частоту стула более 4 раз в сутки. Отмечено, что у 96% детей частота стула колеблется от 3 раз в сутки до 3 раз в неделю [40].
Средний возраст начала данного недуга — 2,3 года, хотя первые признаки затруднения дефекации появляются у 40% больных на первом году жизни, но не в первый месяц жизни [41, 42]. Запоры, стартующие у детей младше первого месяца жизни, чаще исключают генез функциональности.
Лечение младенческих колик и нарушения дефекации. Знание патогенеза младенческой колики и нарушения дефекации является важным для правильного и адекватного их лечения, которое следует начинать с простых рекомендаций по уходу и питанию.
-
Обязательным компонентом лечения считается создание партнерских отношений между врачом и родителями, а также членами семьи новорожденного ребенка.
-
Повышают эффективность лечения образовательные программы, которые включают обучение родителей технике грудного вскармливания, правилам постуральной терапии и ухода за младенцем.
Нарушение техники кормления способствует неадекватному обеспечению ребенка основными нутриентами и развитию у него кишечных колик. Захват малышом только соска матери обеспечивает включение механизма мерокриновой секреции и поступление в молочные ходы жидкого секрета, бедного белком и жиром, но с высоким уровнем углеводов (молочного сахара — лактозы). Это так называемое «переднее» молоко. Активация второго нейрогормонального механизма — голокриновой секреции происходит через несколько минут активного сосания и раздражения не только соска, но и области ареолы. В результате такого продуктивного сосания в молочные ходы поступает густой секрет, имеющий высокую концентрацию белка, доходящую до 25–30 г/л, и жира — до 85 г/л. Это — «заднее» молоко. Такое повышение содержания жиров к концу кормления действует как своеобразный регулятор насыщения [10]. Именно поэтому при неадекватном сосании, получая только «переднее» молоко, малыш снижает темп прибавки веса, а испытывая чувство голода, начинает беспокоиться и чаще требовать грудь матери.
Частое и жадное поглощение такого жидкого секрета приводит к тому, что за короткий период времени в кишечнике скапливается избыточное количество молочного сахара. Собственный фермент — лактаза-флоризингидролаза, более известный как β-лактаза или b-D-галактозидгидролаза, — не способен справиться с таким обилием дисахарида. Формируется относительная лактазная недостаточность.
Накопление лактозы повышает осмолярность в просвете кишки, обеспечивает пролиферативный рост условно-патогенных микроорганизмов с образованием в ходе бактериального гидролиза большого количества изоформ SCFAs и токсических газов. Клинически это сопровождается метеоризмом, частым жидким (водянистым) пенистым стулом, беспокойством и плачем малыша. По мнению J. Newman, у таких детей нет лактазной недостаточности и, соответственно, нет необходимости назначать им ферментные препараты, а тем более переводить на низко- или безлактозные смеси. Достаточно наладить технику кормления [43].
Во время приступа колик малыша необходимо взять на руки, перепеленать, прижать к себе, поносить его на руках (но не трясти!), ласково поговорить с ним, так как визуальные, тактильные и слуховые стимулы способны оказывать успокаивающее воздействие. Замечено, что нежный, мелодичный человеческий голос и образ положительно воспринимаются младенцем. Ребенок должен чувствовать заботу и любовь матери и близких людей.
Перед каждым кормлением рекомендовано выкладывать новорожденного ребенка на живот на 5–10 мин, а потом погладить живот по часовой стрелке. Данная процедура улучшает перистальтику кишечника и отхождение газов. Также необходима профилактика перекорма и аэрофагии (см. раздел «Лечение синдрома срыгиваний и ГЭРБ»). Для снятия спазма и улучшения гемодинамики кишечника можно использовать теплую грелку или пеленку на область живота, возможно применение метода «кенгуру».
Результаты клинических испытаний показали, что физический комфорт младенцев восстанавливался в два раза быстрее в группе, где ребенка носили на руках и чаще кормили. При этом широко применяемый в быту массаж живота не продемонстрировал эффективности [46].
Колики, а часто и младенческая дисхезия, — это эмоциональный стресс для всей семьи, особенно для матери. По образному выражению педиатров, кишечная колика является «маленькой проблемой для здоровья ребенка и большой проблемой для родителей», оказывая существенное влияние на качество жизни всей семьи [22]. Исследование N. Crowcroft (1997), включающее более 76 тыс. детей первых месяцев жизни, выявило социальную, а не соматическую значимость проблемы при младенческой колике, состоящую во взаимоотношениях между матерью и ребенком [45].
Крик, беспокойство новорожденного оказывают отрицательное психологическое воздействие на процесс становления лактации, способствуют раздражительности, нервозности и разбитости матери, следствием чего может стать гипогалактия.
Известно, что нейроэндокринные механизмы регуляции лактации имеют корковые представительства. Они находятся в преоптической и орбитофронтальной зонах. Последняя является основным интегратором всех сенсорных раздражений и регулирует эндокринные сдвиги применительно к информации, поступающей из внешнего мира. Именно поэтому любое воздействие, приводящее к состоянию тревоги, психического напряжения или травмы, болевые или прочие дискомфортные ощущения, равно как и усталость, неминуемо влекут за собой срыв гормональной стимуляции и последующую гипогалактию [10].
К их числу относят: фитотерапию (фенхель или укроп, цветки ромашки, кориандр), пеногасители, которые обладают слабыми ветрогонным и спазмолитическим эффектами, облегчая приступ абдоминальной боли у младенца, и пре- и пробиотические препараты. Младенческая дисхезия не требует никакого медикаментозного вмешательства. Ситуационно могут быть назначены глицериновые свечи.
Растительные средства выпускают в форме фиточаев, лекарственных настоек или свечей. В состав пакетированных или гранулированных фиточаев часто добавляют лактозу, а настоек — еще дополнительно и эфирные масла (анисовое и мятное), а также этанол. На данные наполнители у малыша может возникнуть негативная реакция, что в большей степени усугубит и без того непростую ситуацию. Кроме того, масляные капли плохо усваиваются незрелым ЖКТ ребенка. Включение этанола значительно ограничивает время применения или полностью исключает его использование.
Лекарственные средства на основе симетикона (пеногасителя) — смеси полимера диметилсилоксана с диоксидом кремния (SiO2) для малышей производят в форме капель, микстур.
Основной механизм действия симетикона — разрушение пузырьков газа, образованных в результате метаболизма газообразующих бактерий или ферментации молочного сахара. Высвободившийся газ свободно всасывается или эвакуируется из организма естественным путем [46]. Симетикон инертен, не абсорбируется из ЖКТ и не влияет на секрецию желудка или абсорбцию питательных веществ. После орального применения препарат выводится в неизмененном виде с калом.
Если в генезе колик ведущую роль играет метеоризм, то эффект симетикона может быть достаточно высоким. Если нарушение перистальтики, то эффект будет менее отчетливым.
Препараты симетикона лучше использовать как во время возникновения болей, так и с целью предупреждения развития колик, давая его малышу при каждом кормлении. Однако убедительных данных в пользу эффективности симетикона получено не было [47].
Пре- и пробиотики выпускаются как в жидкой, так и порошкообразной форме. Для малышей предпочтительнее жидкая форма.
Единственный пребиотический препарат — лактулоза разрешен к использованию у новорожденных, в том числе и у детей, рожденных значительно раньше срока, обладает выраженным послабляющим эффектом, с высоким уровнем доказательности (уровень А) эффективности и безопасности [48, 49].
Показано, что лактулоза восстанавливает клеточный и гуморальный иммунитет, влияя не только опосредованно через активацию индигенной микробиоты, но и напрямую, индуцируя иммунокомпетентные клетки. Оказалось, что двухнедельный прием лактулозы приводит к достоверному повышению или полной нормализации уровней IgA, Т-хелперов и Т-супрессоров у разных категорий больных [50].
В результате бактериального гидролиза лактулозы образуются SCFAs (бутират, ацетат и др.), которые служат энергетическим субстратом для колоноцитов и улучшают их микроциркуляцию.
Продуцируемые бифидобактериями низкомолекулярные метаболиты (SCFAs и органических соединений) повышают осмотическое давление в просвете кишки, что наряду с нарастанием биомассы приводит к увеличению объема стула, а также стимуляции транзита кишечного химуса и снижению времени контакта инфекционных агентов и их метаболитов со слизистой оболочкой толстой кишки, то есть быстрой элиминации патогенов и их токсинов из организма [51].
Изменение внутрипросветной среды в кислую сторону, обусловленное накоплением SCFAs, является значимым фактором подавления активного роста условно-патогенных и патогенных микроорганизмов. SCFAs обладают антимикробным действием. Выявлена четкая корреляционная связь между концентрацией жирных кислот и численностью популяций клебсиелл, протея, шигелл [52]. Отмечено, что жирные кислоты — один из важнейших механизмов устойчивости к колонизации клостридий [53].
Лактулоза выпускается в виде сиропа. Доза препарата подбирается индивидуально. Стартовая доза препарата у новорожденного ребенка — 2,5 мл раствора утром натощак. При отсутствии эффекта через 3–5 дней дозу постепенно увеличивают до 5 мл (можно в один прием). Оптимальная дозировка лактулозы 1,5 г/кг массы тела в сутки, что практически в 5 раз выше дозировки взрослого человека (0,3 г/кг) ввиду метаболизма данного препарата в организме ребенка [54]. При положительной динамике (получение мягкого ежедневного стула) препарат принимают в течение 1–2 мес. Отменяют препарат постепенно при контроле частоты дефекации и консистенции стула.
Следует помнить, что в состав сиропа часто добавляют лактозу (молочный сахар), которая, с одной стороны, как и лактулоза, выполняет пребиотическую функцию, с другой — может вызвать усиленное газообразование и способствовать развитию синдрома абдоминальной боли у детей с младенческой дисхезией, ПА, лактазной недостаточностью.
Большая часть пробиотиков зарегистрирована как биологически активная добавка, что несколько ограничивает их применение. Кроме того, при назначении того или иного пробиотического штамма необходимо учитывать механизм его действия и возраст ребенка. В периоде новорожденности разрешены к применению следующие пробиотические виды: B. lactis (BB-12), L. rhamnosus (LGG), L. reuteri.
Об эффективности пробиотической терапии рассказано в следующем разделе.
Цель диетотерапии — нормализация моторной функции кишечника, оптимизация видового состава микробиоты и, безусловно, уменьшение интенсивности болевого синдрома.
Диетотерапия должна быть дифференцированной в зависимости от вида вскармливания и этиологических факторов. Общей рекомендацией при проведении диетотерапии является частое и дробное кормление новорожденного небольшими порциями. Такой способ кормления способствует лучшему усвоению пищи, оказывает равномерное стимулирующее влияние на уровень гастроинтестинальных гормонов, преимущественно холецистокинина, снижающего восприятие боли.
При естественном вскармливании необходимо успокоить родителей, объяснив им суть имеющихся нарушений у малыша. Постараться создать для кормящей матери охранительный режим, направленный на сохранение лактации, а также обеспечить адекватный состав ее молока.
Отмечено, что с помощью определенных продуктов и характера питания можно влиять на функциональное состояние и микромир ЖКТ, как матери, так и ребенка. Именно поэтому в комплексе лечебных мероприятий, направленных на стабилизацию микробиоценоза беременной и лактирующей, вводят специальные питательные смеси или модули с пре- и пробиотиками. Коррекция рациона питания матери, если ее ребенок страдает младенческой коликой и функциональным запором, предусматривает исключение продуктов:
-
повышающих газообразование в кишечнике: бобовые (горох, фасоль), кукуруза, огурцы, белокочанная и цветная капуста, шпинат, щавель, свежий черный дрожжевой хлеб, квас, виноград, сладкие сорта яблок, малина, крыжовник, изюм, сладкие творожные пасты и сырки, сахар и кондитерские изделия, сладкий чай с молоком, газированные и повышающие бродильные процессы напитки (квас, пиво, молодое вино);
-
богатых экстрактивными веществами: насыщенные мясные и рыбные бульоны, лук, чеснок, консервы, маринады, соленья, сыр, колбасные изделия;
-
обладающих высоким аллергизирующим потенциалом (куриное яйцо, куриное мясо, рыба, морепродукты, цельное молоко, мед, шоколад, цитрусовые и др.).
Рекомендовано ограничить употребление сладкого, мягкой сдобы, сырых овощей и фруктов, поскольку они усиливают перистальтику и могут вызывать вздутие кишечника у малыша. Фрукты и овощи лучше запекать, варить, тушить, готовить на пару. Мясо, птицу лучше использовать в отварном или запеченном виде, куском.
Необходимо: усилить питьевой режим до 2–3 л/сут; при выборе напитков отдавать предпочтение бутилированной или минеральной воде, некрепкому чаю, компотам из свежих фруктов и/или ягод, которые не усиливают газообразование; использовать ежедневно рассыпчатые каши из гречневой и пшеничной крупы; цельное молоко заменить на кисломолочные (пробиотические) продукты.
При искусственном или смешанном вскармливании предпочтение следует отдавать продуктам, максимально приближенным к действию ГМ не только по количественному, но и по качественному составу. Чаще всего это смеси класса «комфорт», которые оказывают комплексное воздействие на нормализацию моторной функции кишки и купирование болевого синдрома благодаря специально подобранным компонентам.
-
Белок в таких смесях представлен сывороточной фракцией, которая подвергнута частичному гидролизу до пептидных соединений, что является максимально физиологичным для новорожденного ребенка. Пептиды сывороточных белков практически полностью перевариваются и усваиваются в кишечнике младенца, при относительно низкой активности протеолитических ферментов (пепсин, трипсин, химотрипсин, эластаза, карбоксипептидаза), энтеро- и аминопептидаз. При поступлении цельного чужеродного белка (преимущественно БКМ) происходит его накопление в просвете кишки, что способствует процессам гниения, росту протеолитических бактерий [86], являющихся пусковым механизмом в развитии младенческой колики.
Использование смесей на основе частичного гидролиза сывороточного белка у новорожденных с коликами и функциональным запором рекомендовано в комплексе диетической коррекции при исключении у них ПА. Наличие ПА требует перевода на смесь с глубоким гидролизом молочного белка [55].
-
Содержание лактозы в смесях класса «комфорт» снижено, поскольку ферментативную незрелость кишечных дисахаридаз часто рассматривают как одну из причин младенческой колики. По данным Barr R.G. (1991), при назначении детям с коликами смеси со сниженным содержанием лактозы беспокойство и плач у них уменьшались, а также снижалась экскреция водорода, то есть газообразование, по сравнению с исходными показателями [56].
Полное исключение лактозы из питания детей на искусственном вскармливании нецелесообразно. Лактоза является основным поставщиком галактозы, которая частично идет на синтез гликолипидов, участвующих в построении мембран клеток нервной системы и сетчатки глаза, а также галактозилсодержащих клеточных рецепторов, ответственных за связывание трансферрина, всех азотсвязанных асиалогликопротеинов сыворотки крови и многих других рецепторов и сигнальных молекул клеточного узнавания [14].
Изменение состава смесей за счет модификации белкового и углеводного компонентов позволяет сократить длительность плача и уменьшить газообразование у грудничков, страдающих младенческой коликой.
-
Жировой компонент в смесях класса «комфорт» представлен (желательно) пальмитиновой кислотой в β-позиции (sn-2-позиция). Особенностью данного стереохимического расположения является то, что, находясь в таком положении, пальмитиновая кислота (ПК) недоступна для гидролиза панкреатической липазе и полностью усваивается. Это приводит к повышению абсорбции ПК и более полному использованию энергии жира [57].
В качестве основного источника пальмитиновой кислоты во многие детские смеси добавляется пальмовое масло или его фракция — пальмовый олеин. Строение молекул триглицеридов в немодифицированных природных растительных маслах, в том числе и в пальмовом масле, существенно отличается от триглицеридов ГМ. В растительных маслах ПК преимущественно (в 90%) располагается в краевых положениях — sn-1 и sn-3 (или α-позиция).
Различие расположения ПК в молекуле триглицерида ГМ и растительных маслах обусловливает отличия в их переваривании и усвоении в организме. Эфирные связи, соединяющие ПК с остовом молекулы глицерола в краевых положениях, легко гидролизуются панкреатической липазой в кишечнике. В процессе гидролиза образуются две свободные молекулы ПК и одна молекула глицерола. Свободная ПК в кишечнике соединяется с кальцием (две молекулы ПК связывают одну молекулу кальция) и образует нерастворимые и неабсорбируемые комплексы кальция пальмитата. Эта соль представляет собой нерастворимое мыло, которое не всасывается в кишечнике и теряется со стулом, делая его более плотным, а соответственно, более сложным для транзита по кишечнику и эвакуации из организма. Возникновение комплексов кальция пальмитата снижает всасывание кальция и жирных кислот и сопровождается отставанием в минерализации растущего скелета.
Исследование, проведенное S. Yaron et al. (2013), показало, что использование молочных смесей с высокой долей α-пальмитата по сравнению со смесями, содержащими β-пальмитат или без добавления пальмового масла, приводит к формированию у малышей стула плотной консистенции, что обусловлено наличием в нем кальция и жирных кислот. Кроме уплотнения стула и урежения частоты дефекаций, зафиксировано снижение минеральной плотности и обеднение содержания минералов в костной ткани в результате снижения абсорбции кальция. В ряде работ выявлен позитивный эффект β-пальмитата на развитие кишечного микробиома [57, 58].
Некоторые производители научились искусственно изменять положение ПК в пальмовом олеине. В результате получается структурированное пальмовое масло, или β-пальмитат, в котором ПК занимает центральное положение, так же как в женском молоке. Из таких смесей кальций и жиры усваиваются значительно лучше, а затруднение дефекации возникает значительно реже.
Пребиотики впервые были определены как неперевариваемые пищевые ингредиенты, которые, за счет избирательной стимуляции роста и метаболической активности одного или нескольких видов потенциально полезных групп бактерий (бифидобактерий и лактобацилл) и уменьшения численности патогенных видов микроорганизмов, существенным образом улучшают здоровье организма-хозяина [59].
В указанном определении обозначены критерии, которые должен иметь пищевой ингредиент, чтобы он мог быть отнесен к группе пребиотиков [60]:
Многими клиническими исследованиями доказано, что пребиотики, обладая бифидогенным эффектом, способствуют становлению здоровой КМ [61–64] практически с первых минут жизни малыша, как только он получает молоко матери. ГМ содержит естественный пребиотик — олигосахариды (ОСГМ) [10, 65]. Для детей, лишенных ГМ, используют адаптированные молочные смеси, обогащенные природными олигосахаридами (ГОС и ФОС), которые, подобно ОСГМ, индуцируют рост индигенной микробиоты и, по некоторым данным, способны влиять на иммунную систему малыша. Работа, выполненная Phoem A.N. (2013), продемонстрировала, что экстракт олигосахаридов, введенный в рацион младенцев, обеспечивает доминирующий рост бифидобактерий и лактобацилл, а также способствует расширению популяции бактероидов на первых этапах формирования микробиоценоза. Выравнивание видового состава микроорганизмов в сторону комменсалов сопровождается увеличением продукции SCFAs с преобладанием в их спектре уксусной и молочной кислот [66]. Высокая концентрация данных SCFAs закисляет кишечный химус, тем самым подавляет рост потенциально патогенных микроорганизмов, а следовательно, снижает воспалительный процесс со стороны слизистой оболочки кишечника [67].
Таким образом, пребиотики, введенные в состав молочной смеси, попав в пищеварительный тракт младенца, оказывают положительный эффект на купирование младенческих колик и нормализацию моторной функции кишки.
Преобладание бифидобактерий и лактобацилл благодаря синергической активности ингибирует рост и транслокацию патогенов путем прямой конкуренции за питательный субстрат и адгезию к энтероцитам и колоноцитам. Кроме этого, комменсальная микробиота способна обеспечить иммуномодулирующий эффект на организм через активацию рецепторов иммунокомпетентных клеток. Следовательно, высокая концентрация и разнообразие видов бифидобактерий и лактобацилл может быть важным определяющим фактором в снижении риска развития функциональных и воспалительных заболеваний ЖКТ [68].
Термин пробиотик, означающий «для жизни», происходит из греческого языка. Впервые был использован Lilly and Stillwell в 1965 г. для описания субстанций, стимулирующих рост и развитие других микроорганизмов, и тем самым противопоставлен термину «антибиотик». Более точное определение пробиотиков первым предложил Parker (1974), который определил пробиотики как «организмы и субстанции, содействующие микробиологическому балансу ЖКТ» [69].
Согласно современному определению, данному ВОЗ/Продовольственной и сельскохозяйственной организацией ООН (FAO, ФАО), пробиотики — это живые микроорганизмы, применение которых в адекватных количествах оказывает оздоровительный эффект на организм человека. Пробиотики также определяют как препараты на основе кишечных комменсалов, способные осуществлять биологический контроль в организме и обладающие регуляторными и триггерными свойствами [70].
Использование пробиотиков как в питании, так и в качестве препаратов возможно, если выбранные «штаммы-кандидаты» соответствуют определенным требованиям, важнейшее из которых — безопасность. Кроме этого, производственные «штаммы-кандидаты» должны [71, 72]: иметь человеческое происхождение и стабильные генетические характеристики, в частности, не содержать R-плазмид, то есть внехромосомных генетических элементов, детерминирующих множественную устойчивость к антибиотикам (плазмидные фрагменты ДНК, содержащие R-гены, опасны в плане вероятного распространения их на другие микроорганизмы в организме хозяина); обладать достаточной антагонистической активностью по отношению к патогенным и условно-патогенным микроорганизмам; сохранять жизнеспособность при прохождении через ЖКТ, вплоть до толстой кишки, обусловленной устойчивостью к действию кислот и ферментов ЖКТ; отличаться прочной адгезией к слизистой оболочке кишечника; иметь доказанную положительную клиническую эффективность в рандомизированных плацебо-контролируемых исследованиях.
К пробиотикам, прежде всего, относят бифидобактерии и лактобациллы. Независимый совет экспертов США и Codex Alimantarius, основываясь на имеющихся научных данных и информации, пришел к заключению, что лишь микроорганизмы рода Bifidobacterium (B. longum — BB-536; B. lactis — BB-12), Lactobacillus [L. rhamnosus — ATCC-53103 (LGG), L. reuteri] и Streptococcus thermorhilus в достаточной степени безопасны и могут быть добавлены в детские смеси и продукты прикорма.
Большой интерес представляет относительно недавно открытый вид лактобацилл — L. reuteri, который является представителем комменсальной микробиоты человека; присутствует в ГМ [73]. К настоящему времени изучен и описан геном данной лактобациллы [74].
В экспериментальных работах показано, что L. reuteri обладает высокой адгезивной способностью к слизистой оболочке пищеварительного тракта, начиная с ротовой полости; обеспечивая быструю колонизацию, подавляет рост основных представителей условно-патогенных микроорганизмов, в том числе и энтеропатогенной газопродуцирующей E. coli и патогенных микроорганизмов (Salmonella typhimurium, Listeria monocytogenes, Pseudomonas fluorescens, Clostridium perfringens, Shigella, Staphylococcus aureus, Listeria, Campylobacter jejuni, Helicobacter pylori, грибов, вирусов и др.), за счет способности выделять антимикробное вещество рейтероциклин и синтезировать в процессе бактериальной ферментации антимикробную субстанцию — реутерин, молочную и уксусную кислоты, перекиси [75].
Кроме устойчивости к желудочному соку и солям желчных кислот, L. reuteri имеет природную устойчивость ко многим антибиотикам, не передаваемую плазмидами [76]. L. reuteri модулирует иммунный ответ слизистой кишечника (ингибирование активности TNF-α и провоспалительных интерлейкинов IL-6 и IL-8), восстанавливает кишечный барьер и, как результат, нормализует моторику кишечника и процесс пищеварения [77, 78].
Учитывая вышеназванные свойства, L. reuteri с 2014 г. рекомендована для профилактики и лечения острой кишечной инфекции у детей раннего возраста [79].
В последнее время появились научные работы, доказывающие позитивное влияние L. reuteri на ФРОП (колики, срыгивания, запор), как при сапплементации молочных смесей, так и при использовании данной лактобациллы в качестве пробиотического препарата, выпускаемого в каплях.
В клинических исследованиях, выполненных под руководством F. Savino (2010) в детском госпитале г. Турина, отмечено, что включение в комплексную терапию детей с младенческими коликами L. reuteri значительно раньше приводит к нормализации моторики кишки, купированию болевого синдрома, увеличению общего титра лактобацилл, снижению титра энтеропатогенной E. coli и уровня аммиака, по сравнению с группой плацебо (p=0,001) [80, 81].
Предположительно механизм действия L. reuteri обусловлен опосредованным воздействием на внутренние сенсорные нейроны толстой кишки. В модели на животных показано, что прием L. reuteri повышает возбудимость миэнтерического нейрона, уменьшая при этом размер медленной следовой гиперполяризации, опосредованной открытием кальций-зависимого канала. Помимо этого, L. reuteri стимулирует тоническое ингибирование сократительной активности толстой кишки, действуя через ток кальций-зависимого канала с промежуточной проводимостью в миэнтерических клетках. Было высказано мнение, что модуляция моторики кишки возможна через возбудимость миэнтерических клеток, посредством которой пробиотик влияет на внешние сенсорные нейроны и тем самым на активность ЦНС [82–84].
Позитивное влияние L. reuteri на перистальтику верхних отделов пищеварительной трубки отмечено в работе F. Indrio (2009), когда назначение данного пробиотика младенцам ускоряло эвакуацию молока из желудка, а соответственно, уменьшало интенсивность срыгивания [85].
Использование L. reuteri у младенцев с запором имело положительный эффект на частоту дефекаций. Авторы P. Coccorullo, С.L. Strisciuglio (2010) рекомендуют L. reuteri как пробиотик выбора для лечения функциональных запоров [86].
Таким образом, сложные механизмы действия, которое оказывают пробиотики, ставят их в один ряд с фармакологическими препаратами. Следовательно, назначать пробиотики следует только по четким показаниям, предсказывая ожидаемый клинический эффект [87].
L.reuteri широко используется в детском питании. В клиническом проспективном рандомизированном плацебо-контролируемом исследовании, выполненном Weizman Z. (2006), установлено, что использование молочной формулы, обогащенной L. reuteri, у младенцев первых 4 мес жизни безопасно, хорошо переносится и не оказывает негативного влияния на показатели роста, характер стула и поведение ребенка [88]. Примеры смесей класса «комфорт» представлены в табл. 1-7.
Название продукта |
Фирма, страна- производитель |
Ингредиенты, г |
Энергетическая ценность, ккал |
||
---|---|---|---|---|---|
Белки |
Жиры |
Углеводы |
|||
Содержат пребиотик |
|||||
«Nutrilon Comfort 1» ГОС + ФОС |
Nutricia, Нидерланды |
1,5 казеин/белок молочной сыворотки |
3,4 β-пальмитат |
7,1, из них лактозы — 3,3 |
65 |
Содержат пробиотик |
|||||
«NAN Comfort» с пробиотиком L. reuteri |
Nestle, Швейцария |
1,27 100% белок молочной сыворотки |
3,4 без ПМ |
7,83, из них лактозы — 2,7 |
67 |
«NAN Тройной Комфорт» L. reuteri |
Nestle, Швейцария |
1,27 100% белок молочной сыворотки |
3,5 без ПМ |
7,29, из них лактозы — 5,6 |
67 |
Celia Anti Colic B. lactis |
Celia, Франция |
1,5 100% белок молочной сыворотки |
3,1 |
8,1, из них лактозы — 3,2 |
66 |
Содержат синбиотик (пре- и пробиотик) |
|||||
«Similac Комфорт 1» B. lactis + ГОС |
Abbot, Испания |
1,5 100% белок молочной сыворотки |
3,22 без ПМ |
7,76, из них лактозы — 0 |
66 |
«HiPP Comfort» Lactobacillus fermentum + ГОС |
HiPP, Германия |
1,6 100% белок молочной сыворотки |
3,5 |
7,1, из них лактозы — 2,7 |
67 |
Примечание. ПМ — пальмовое масло.
Длительность применения смесей класса «комфорт» определяется индивидуально для каждого ребенка и зависит от терапевтического эффекта.
Алгоритм ведения детей с синдромом младенческой колики и функциональным запором представлен на рис. 1-14 и 1-15.


Особое внимание хотелось бы обратить на то, что очень часто под маской ФРОП скрывается гастроинтестинальная форма ПА, которая манифестирует практически с первых дней жизни ребенка.
БКМ — ведущий по клинической значимости аллерген у детей первых месяцев жизни. Клиническая картина аллергии к БКМ со стороны ЖКТ обусловлена воспалением, нарушением моторики или сочетанием этих механизмов.
Симптомы аллергии к БКМ со стороны ЖКТ неспецифичны. Наиболее часто они проявляются клиникой аллергического энтероколита (табл. 1-8) [89].
Клинические проявления |
Прогрессирующая диарея с присутствием крови Рвота, метеоризм Энтеропатия с потерей белка Задержка прибавки массы тела |
Лабораторные данные |
Кровь и лейкоциты в кале Повышение á1-антитрипсина в кале Анемия Гипоальбуминемия Нормальный уровень IgE Метгемоглобинемия |
Возраст |
От 1 дня до 1 года |
Аллергены |
Часто — несколько аллергенов: БКМ, белок сои, овальбумин, казеин. Цыпленок, рис, рыба — у более старших детей |
Патология |
Колит Гиперплазия лимфоузлов Локальное повреждение ворсинок Эозинофильная инфильтрация Lamina propria |
Лечение |
80% положительных результатов при применении смесей на основе глубокого гидролиза казеинового белка В 15–20% случаев требуется назначение аминокислотных смесей (АКС), особенно при задержке роста В 2–5% случаев требуется на короткий срок парентеральное питание или стероиды Характерна высокая частота тяжелых реакций на пищевую провокационную пробу |
Заподозрить у новорожденного ребенка аллергию к БКМ можно в следующих ситуациях [11, 89]:
-
срыгивания и колики, которые могут быть проявлением ПА [аллергический эозинофильный эзофагит (ЭЭ), аллергический гастроэнтерит, аллергический энтероколит, аллергическая энтеропатия], в отличие от ФРОП на фоне морфофункциональной незрелости ЖКТ и особенностей нейрогуморальной регуляции, имеют четкую связь с введением докорма молочной смесью или использованием матерью молочных продуктов;
-
появление срыгиваний, кишечных колик, нарушения дефекации (диарея, запор, чаще «запорный понос»), беспокойство, отказ от еды, отсутствие прибавки массы тела на фоне введения докорма или полного перевода на искусственную смесь на основе БКМ;
-
наличие отягощенного наследственного анамнеза по аллергопатологии у родственников первой линии родства;
-
любые проявления аллергического заболевания:
-
а) со стороны кожи: токсическая эритема в первые дни жизни, стойкие опрелости при соблюдении гигиенических мероприятий, признаки АД;
-
б) верхних и нижних отделов респираторного тракта: затруднение носового дыхания и/или слизистые выделения из носа с первых дней жизни младенца, длительная заложенность носа, чихание, кашель, возникающий при крике (беспокойстве), симптомы ларинготрахеита и бронхообструкции;
-
в) со стороны пищеварительного тракта: усиление срыгиваний и наличие в регургитационных массах прожилок крови, а также изменение характера стула в виде разжижения и присутствия патологических примесей (слизь, прожилки крови), отсутствие самостоятельной дефекации по типу «запорного поноса» в сочетании с изменениями в перианальной области.
-
Поражение органов более чем двух систем увеличивает вероятность диагноза аллергии к БКМ.
При подозрении на гастроинтестинальную форму ПА у ребенка, если он получает ГМ, из рациона лактирующей матери исключают продукты, содержащие БКМ (цельное молоко, кисломолочные продукты, творог, сметану, сливочное масло, сыр), говяжье (телячье) мясо и субпродукты (язык, печень, сердце, почки и др.) этих животных, а также молоко других сельскохозяйственных животных (козье), белок куриного яйца. При этом грудное вскармливание сохраняется в полном объеме. При тяжелых проявлениях аллергии к БКМ с лечебно-диагностической целью возможно временное исключение из рациона ребенка ГМ и назначение лечебной аминокислотной смеси (АКС) на период от нескольких дней до 2 нед [89].
При необходимости докорма или полном переводе новорожденного ребенка на искусственное вскармливание используют смесь на основе глубокого гидролиза молочного белка (казеина или сывороточного) или АКС. Критерием эффективности лечебной смеси является не глубина гидролиза, а результаты клинических исследований, в которых продемонстрировано отсутствие аллергических реакций на нее у 90% детей с подтвержденным диагнозом аллергии на БКМ [14, 89].
Перечень основных смесей на основе глубокого гидролиза сывороточных белков и их химический состав представлены в табл. 1-9.
Название смеси | Фирма, страна-производитель | Белковый компонент | Углеводный компонент | Жировой компонент |
---|---|---|---|---|
«Альфаре Аллерджи» |
Nestle, Швейцария |
Б — 1,65 г/100 мл Б — 2,1 г/100 мл 80% олигопептидов и 20% свободных аминокислот <1 kDa — 95% |
7,33 г/100 мл Лактоза 73% Мальтодекстрин 27% |
3,43/100 мл DHA/ARA = 1:1 ПНЖК |
«Альфаре» |
7,52 г/100 мл Мальтодекстрин 85% Крахмал 15% |
3,56 г/100 мл ПНЖК, DHA/ARA = 1:1 СЦТ — 50% |
||
«АльфареАмино» |
Б — 1,9 г/100 мл 100% свободные (халяльные) аминокислоты |
7,9 г/100 мл Мальтодекстрин 91% Крахмал 9% |
3,4 г/100 мл DHA/ARA = 1:1 СЦТ — 25% â-пальмитат -4,5% |
|
«Нутрилон Пепти Аллергия» |
Nutrilon, Нидерланды |
Б — 1,6 г/100 мл Б — 1,8 г/100 мл 80–85% олигопептидов и 15–20% свободных аминокислот |
7,1 г/100 мл ГОС/ФОС Мальтодекстрин 60% Лактоза 35% |
3,5 г/100 мл ПНЖК, ДЦТ: EPA, DHA/ARA=1:1 |
«Нутрилон Пепти Гастро» («Пептикейт») |
6,8 г/100 мл Мальтодекстрин Сироп глюкозы |
3,5 г/100 мл ПНЖК, СЦТ — 50% EPA, DHA/ARA=1:1 |
||
«Нутрилон Аминокислоты» («Неокейт») |
Б — 1,8 г/100 мл 100% заменимые и незаменимые аминокислоты |
7,2 г/100 мл Сироп глюкозы 100% |
3,4 г/100 мл ПНЖК, ДЦТ — 95% СЦТ — 5% |
Примечание. DHA/ARA — докозагексаеновая кислота/арахидоновая кислота; ПНЖК — полиненасыщенные жирные кислоты; СЦТ — среднецепочечные триглицериды; ДЦТ — длинноцепочечные триглицериды; EPA — эйкозапентаеновая кислота.
Согласно рекомендациям Европейской ассоциации педиатров, гастроэнтерологов, нутрициологов и гепатологов (ESPGHAN) (1999), Европейской ассоциации иммунологов-аллергологов (1999), Американской академии педиатрии (2000), смеси на основе сои не применяются при ПА у младенцев первых 6 мес. Смеси на основе козьего молока вышеназванными ассоциациями врачей Европы и США не применяются ни для профилактики, ни для лечения ПА у детей. Установлено, что более чем в 90% случаев при аллергии к БКМ развиваются перекрестные аллергические реакции к козьему и овечьему молоку. Известно, что α-лактальбумин имеет перекрестно-связывающие детерминанты с овальбумином куриного яйца, а бычий сывороточный альбумин является причиной перекрестных реакций на говядину и телятину у больных с аллергией к БКМ [89].
Заключение. Установлена многофакторность в развитии ФРОП у новорожденных детей с различными патофизиологическими механизмами, в том числе и с изменениями моторной функции ЖКТ, висцеральной гипер-алгезией, нарушениями в структуре оси «мозг–микробиота–кишка», а также генетических, экологических и психологических факторов.
В большинстве случаев желудочно-кишечные симптомы являются временными, со спонтанным разрешением в младенчестве. Хотя упорные и выраженные ФРОП могут иметь серьезные отдаленные последствия для здоровья ребенка.
Несмотря на современные достижения в патофизиологии, до сих пор нет биологических специфических маркеров ФРОП. Диагноз ФРОП может быть поставлен с учетом хорошо собранного анамнеза, клинических критериев каждого синдрома, при отсутствии «тревожных знаков». На практике врачи часто необоснованно подвергают детей сложнейшим исследованиям для подтверждения функциональной природы данных синдромов.
Появление симптомов ФРОП у младенцев, получающих ГМ, часто побуждает родителей, а порой и педиатров, отказаться от грудного вскармливания и перейти на адаптированную формулу даже в периоде новорожденности. Детей на искусственном вскармливании переводят с одной молочной смеси на другую, точно не установив причину, которая вызвала эти нарушения. Такой перевод негативно сказывается на состоянии ребенка.
Повышение осведомленности и знание критериев ФРОП у новорожденных детей имеют важнейшее значение для неонатологов и педиатров в тактике ведения таких пациентов с использованием безопасных и эффективных методов лечения.
В настоящее время при совместном участии отечественных и зарубежных специалистов разработаны алгоритмы по диагностике и лечению данных функциональных нарушений, в которых отмечены щадящий подход и минимизация использования медикаментозных средств у младенцев.
Литература
-
Drossman A., Hasler W.L. Rome IV-Functional GI Disorders: Disorders of Gut-Brain Interaction // Gastroenterol. 2016. Vol. 150, N 6. P. 1257-1261.
-
Iacono G., Merolla R., D’Amico D., Bonci E., Cavataio F., Di Prima L. et al. Gastrointestinal symptoms in infancy: a population-based prospective study // Dig. Liver Dis. 2005. Vol. 37, N 6. P. 432–438.
-
Бельмер С.В., Волынец Г.В., Горелов А.В., и др. Функциональные расстройства органов пищеварения у детей. Рекомендации Общества детских гастроэнтерологов, гепатологов, нутрициологов. Ч. 1. // Российский вестник перинатологии и педиатрии. 2020. Т. 65, № 4. С. 150–161.
-
Бельмер С.В., Волынец Г.В., Горелов А.В. и др. Функциональные расстройства органов пищеварения у детей. Рекомендации Общества детских гастроэнтерологов, гепатологов, нутрициологов // Российский вестник перинатологии и педиатрии. 2021. № S1. С. 1–64.
-
Бельмер С.В., Волынец Г.В., Горелов А.В. и др. Функциональные расстройства органов пищеварения у детей // Актуальные проблемы абдоминальной патологии у детей. Материалы XXVII Конгресса детских гастроэнтерологов России и стран СНГ. 2020. С. 178–238.
-
Бельмер С.В., Хавкин А.И., Печкуров Д.В. Функциональные нарушения органов пищеварения у детей // Принципы диагностики и лечения (в свете Римских критериев IV). Москва : ГЭОТАР-Медиа, 2018. С. 136.
-
Hyman P.E., Milla P.J., Bennig M.A. et al. Childhood functional gastrointestinal disorders: neonate/toddler // Am. J. Gastroenterol. 2006. Vol. 130, N 5. P. 1519–1526.
-
Berrington J.E., Stewart C.J., Cummings S.P., Embleton N.D. The neonatal bowel microbiome in health and infection // Curr. Opin. Infect. Dis. 2014. Vol. 27. P. 236–243.
-
Groer M.W., Luciano A.A., Dishaw L.J., Ashmeade T.L., Miller E., Gilbert J.A. Development of the preterm infant gut microbiome: a research priority // Microbiome. 2014. Vol. 2. P. 38.
-
Ohman L., Simren M. Pathogenesis of IBS: role of inflammation, Immunity and neuroimmune interactions // Nat. Rev. Gastroenterol. Hepatol. 2010. Vol. 7. P. 163–173.
-
Захарова И.Н., Дмитриева Ю.А. Современные возможности диетической коррекции минимальных пищеварительных дисфункций у младенцев, находящихся на искусственном вскармливании // Consilium Medicum. Педиатрия. 2015. № 4. С. 11–15.
-
Gisbert J.P., McNicholl A.G. Questions and answers on the role of faecal calprotectin as a biological marker in inflammatory bowel disease // Dig. Liver Dis. 2009. Vol. 41, N 1. P. 56–66.
-
Фролькис А.В. Функциональные заболевания желудочно-кишечного тракта. Ленинград : Медицина, 1991. 224 с.
-
Национальная программа оптимизации вскармливания детей первого года жизни в Российской Федерации. Москва : Союз педиатров России, 2010. С. 39–42.
-
Захарова И.Н. Срыгивание и рвота у детей: что делать? // Consilium Medicum. Педиатрия. 2009. № 3. С. 16–20.
-
Vandenplas Y. Current concepts and issues in the management of regurgitations in infants: а reappraisal // Acta Paediatr. 1996. Vol. 85. P. 531–354.
-
Хорошева Е.В., Сорвачева Т.Н., Конь И.Я. Синдром срыгиваний у детей грудного возраста // Вопросы питания. 2001. № 5. С. 32–34.
-
Mухина Ю.Г., Чубарова А.И., Грибакин С.Г. Функциональные нарушения желудочно-кишечного тракта, проявляющиеся синдромом рвоты и срыгивания у детей грудного возраста // Вопросы современной педиатрии. 2003. Т. 2, № 1. С. 62–68.
-
Хавкин А.И. Функциональные нарушения желудочно-кишечного тракта у детей раннего возраста. Москва, 2000. 71 с.
-
Тутельян В.А., Конь И.Я. Руководство по детскому питанию. Москва : МИА, 2004. 662 с.
-
Конь И.Я., Сорвачева Т.Н., Пашкевич В.В. Современные подходы к диетологической коррекции синдрома срыгиваний у детей : методические рекомендации. Москва, 2004. 16 с.
-
Сорвачева Т.Н., Конь И.Я. Основные принципы диетотерапии функциональных нарушений желудочно-кишечного тракта у детей первого года жизни // Детское питание : руководство для врачей / под ред. В.А. Тутельяна, И.Я. Коня. 3-е изд., перераб. и доп. Москва : Медицинское информационное агентство, 2013. С. 423–429.
-
Vandenplas Y., Rudolph C.D., Di Lorenzo C. et al. Pediatric gastroesophageal reflux clinical practice guidelines: joint recommendations of the North American Society for Pediatric Gastroenterology, Hepatology, and Nutrition (NASPGHAN) and the European Society for Pediatric Gastroenterology, Hepatology, and Nutrition (ESPGHAN) // J. Pediatr. Gastroenterol. Nutr. 2009. Vol. 49, N 4. P. 498–547.
-
Tighe M., Afzal N.A. Pharmacological treatment of children with gastrooesophageal reflux // Cochrane Database Syst. Rev. 2014. Vol. 11. CD008550.
-
Ummarino D., Miele E., Martinelli M. et al. Effect of magnesium alginate plus simethicone on gastroesophageal reflux in infants // J. Pediatr. Gastroenterol. Nutr. 2015. Vol. 60, N 2. P. 230–235.
-
Бердникова Е.К. Функциональные кишечные колики и их коррекция у детей первых месяцев жизни : автореф. дис. … д-ра мед. наук. Москва, 2011.
-
Беляева И.А., Яцык Г.В., Евдокимова А.Н. Новые возможности комплексной терапии кишечных колик у грудных детей // Педиатрия. 2011. Т. 90, № 2. С. 231–241.
-
Savino F. Focus on infantile colic // Acta Paediatr. 2007. Vol. 96, N 9. P. 1259–1264.
-
Wessell M.A., Cobb J.C., Jackson E.B., Harris G.J., Detwiler A.C. Paroxysmal fussing in infancy, sometimes called colic // Pediatrics. 1954. Vol. 14, N 5. P. 421–435.
-
Barr R.G., Chen S., Hopkins B., Westra T. Crying patterns in preterm infants // Dev. Med. Child Neurol. 1996. Vol. 38. P. 345–355.
-
Корниенко Е.А., Вагеманс Н.В., Нетребенко О.К. Младенческие кишечные колики: современные представления о механизмах развития и новые возможности терапии // Вопросы современной педиатрии. 2010. Т. 5, № 33. С. 176–183.
-
Захарова И.Н., Яцык Г.В., Боровик Т.Э., Скворцова В.А., Звонкова Н.Г. и др. Младенческие кишечные колики: современный взгляд на проблему // Consilium Medicum. Педиатрия. 2014. № 4. С. 10–18.
-
Treem W.R., Hyams J.S., Blankschen E., Etienne N., Paule C.L., Borschel M.W. Evaluation of the effect of a fiber-enriched formula on infant colic // J. Pediatr. 1991. Vol. 119. P. 696–701.
-
Lothe L., Ivarsson S.A., Ekman R., Lindberg T. Motilin and infantile colic. A prospective study // Acta Paediatr. Scand. 1990. Vol. 79, N 4. P. 410–416.
-
Blass E.M., Shide D.J. Endogenous cholecystokinin reduces vocalization in isolated 10-day-old rats // Behav. Neurosci. 1993. Vol. 107. P. 488–492.
-
Savino F., Grassino E.C., Guidi C., Oggero R., Silvestro L., Miniero R. Ghrelin and motilin concentration in colicky infants // Acta Paediatr. 2006. Vol. 95, N 6. P. 738–741.
-
Weissbluth L., Weissbluth M. Infant colic: the effect of serotonin and melatonin circadian rhythms on the intestinal smooth muscle // Med. Hypotheses. 1992. Vol. 39, N 2. P. 164–167.
-
Хавкин А.И., Файзуллина Р.А., Бельмер С.В. и др. Диагностика и тактика ведения детей с функциональными запорами. Рекомендации общества детских гастроэнтерологов // Вопросы практической педиатрии. 2014. Т. 9, № 5. С. 62–76.
-
Rasquin A., Di Lorenzo C., Forbes D., Guiraldes E., Hyams J.S., Staiano A. et al. Childhood functional gastrointestinal disorders: child/adolescent // Gastroenterology. 2006. Vol. 130. P. 1527–1537.
-
Devanarayana N.M., Adhikari C., Pannala W. et al. Prevalence offunctional gastrointestinal diseases in a cohort of Sri Lankan adolescents: comparison between Rome II and Rome III criteria // J. Trop. Pediatr. 2011. Vol. 57. P. 34.
-
Malowitz S., Green M., Karpinski A., Rosenberg A., Hyman P.E. Age of onset of functional constipation // J. Pediatr. Gastroenterol. Nutr. 2016. Vol. 62, N 4. P. 600–602.
-
Benninga M., Biiller H., Taminiau J. Chronic constipation in children; the effect of biofeedback training with a one year follow-up // Arch. Dis. Child. 1993. Vol. 68. P. 126–129.
-
Булатова Е.М., Богданова Н.М. Вскармливание детей первого года жизни (пособие для врачей-педиатров, клинических ординаторов, интернов). Санкт-Петербург, 2010. 151 с.
-
Урсова Н.И. Младенческие кишечные колики: причины, механизмы развития, возможности коррекции // Трудный пациент. 2014. № 5. С. 18–23.
-
Newman J. Breastfeeding problems presenting to the emergency department: diagnosis and management // Pediatr. Emerg. Care. 1989. Vol. 5, N 3. P. 198–201.
-
Blaschek W., Ebel S., Hackenthal E., Holzgrabe U., Keller K., Reichling J. et al. Hrsg. Hagers Handbuch der Drogen und Arzneistoffe — Simethicon. HagerROM. 2006 [Monographie auf CD-ROM]. Berlin : Springer-Verlag, 2006.
-
Metcalf T.J., Irons T.G., Sher L.D., Young P.C. Simethicone in the treatment of infant colic: a randomized, placebo-controlled, multicenter trial // Pediatrics. 1994. Vol. 94, N 1. P. 29–34.
-
Vandenplas Y., Alarcon P., Alliet P. et al. Algorithms for managing infant constipation, colic, regurgitation and cow’s milk allergy in formula-fed infants // Acta Paediatr. 2015. Vol. 104, N 5. P. 449–457.
-
Salvatore S., Barberi S., Borrelli O., Castellazzi A., Di Mauro D., Di Mauro G. et al. Pharmacological interventions on early functional gastrointestinal disorders // Ital. J. Pediatr. 2016. Vol. 42, N 1. P. 68.
-
Доронин А.Ф., Шендеров Б.А. Функциональное питание. Москва, 2002. 296 с.
-
Думова Н.Б., Новикова В.П. Хронические запоры у детей : пособие для врачей. Санкт-Петербург, 2008.
-
Грибакин С.Г. Лактулоза в детском питании // Вопросы детской диетологии. 2003. Т. 1, № 4. С. 46–50.
-
Сугян Н.Г. Клиническое значение короткоцепочечных жирных кислот при функциональных нарушениях желудочно-кишечного тракта у детей раннего возраста : автореф. дис. … канд. мед. наук. Москва, 2010.
-
Petuely F. Bifidusflora bei Flaschenkindern durch bifidogene Substanzen (Bifidusfactor) // Z. Kinderheilkd. 1957. Bd 79. S. 174–177.
-
Vandenplas Y., Cruchet S., Faure C., Lee H., Di Lorenzo C., Staiano A. et al. When should we use partially hydrolysed formulae for frequent gastrointestinal symptoms and allergy prevention? // Acta Paediatr. 2014. Vol. 103, N 7. P. 689–695.
-
Barr R.G., Wooldridge J., Hanley J. Effects of formula change on intestinal hydrogen production and crying and fussing behavior // J. Dev. Behav. Pediatr. 1991. Vol. 12, N 4. P. 248–253.
-
Havlicekova Z., Jesenak M., Banovcin P., Kuchta M. Beta-palmitate — a natural component of human milk in supplemental milk formulas // Nutr. J. 2016. Vol. 15. P. 28.
-
Yaron S., Shachar D., Abramas L., Riskin A., Bader D., Litmanovitz I. et al. Effect of high β-palmitate content in infant formula on the intestinal microbiota of term infants // J. Pediatr. Gastroenterol. Nutr. 2013. Vol. 56. P. 376–381.
-
Хавкин А.И., Комарова О.Н. Принципы диетотерапии кишечных колик у детей раннего возраста // Вопросы современной педиатрии. 2011. Т. 10, № 4. С. 133–139.
-
Gibson G.R., Roberfroid M.B. Dietary modulation of the human colonic microbiota: Introducing the concept of prebiotics // J. Nutr. 1995. Vol. 125. P. 1401–1412.
-
Langlands S.J., Hopkins M.J., Coleman N., Cumming J.H. Prebiotic carbohydrates modify the mucosa associated microflora of the human large bowel // Gut. 2004. Vol. 53. P. 1610–1616.
-
Geier M., Butler R., Howarth G. Inflammatory bowel disease: current insights into pathogenesis and new therapeutic options; probiotics, prebiotics and symbiotics // Int. J. Food Microbiol. 2007. Vol. 115. P. 1–11.
-
Lindsay J.O., Whelan K., Stagg A.J., Gobin P., Al-Hassi H.O., Rayment N. et al. Clinical, microbiological and immunological effects of fructo-oligosaccharide in patients with Crohn’s disease // Gut. 2006. Vol. 55. P. 348–355.
-
Welters C.F.M., Heineman E., Thunnissen B.J.M. Effect of dietary inulin supplementation on inflammation of pouch mucosa in patients with an ileal pouch-anal anastomosis // Dis. Colon Rectum. 2002. Vol. 45. P. 621–627.
-
Boehm G., Stahl B., Jelinek J., Knol J., Miniello V., Moro G.E. Prebiotic carbohydrates in human milk and formulas // Acta Paediatr. Suppl. 2005. Vol. 94, N 449. P. 18–21.
-
Phoem A.N., Voravuthikunchai S.P. Eleutherine Americana as a growth promotor for infant intestinal microbiota // Anaerobe. 2013. Vol. 20. P. 14–19.
-
Everard A., Lazarevic V., Derrien M., Girard M., Muccioli G.M., Neyrinck A.M. et al. Responses of gut microbiota and glucose and lipid metabolism to prebiotics in genetic obese and diet-induced leptin-resistant mice // Diabetes. 2011. Vol. 60, N 11. P. 2775–2786.
-
Miller M.B., Bassler B.I. Quorum sensing in bacteria // Annu. Rev. Microbiol. 2001. Vol. 55. P. 165–199.
-
Schrezenmeir J., de Vrese M. Probiotics, prebiotics, and synbiotics — approaching a definition // Am. J. Clin. Nutr. 2001. Vol. 73, suppl. 2. P. 361S–364S.
-
Technological and Commercial Applications of Lactic Acid Bacteria; Health and Nutritional Benefits in Dairy Products. URL: ftp://ftp.fao.org/docrep/fao/009/a0512e/a0512e00.pdf
-
Agostoni C., Axelsson I., Braegger C., Goulet O., Koletzko B., Michaelsen K.F. et al.; ESPGHAN Committee on Nutrition Probiotic bacteria in dietetic products for infants: a commentary by the ESPGHAN Committee on Nutrition // J. Pediatr. Gastroenterol. Nutr. 2004. Vol. 38, N 4. P. 365–374.
-
Королюк А.М. Пробиотики и пробиотическиен продукты функционального питания: требования к качеству и практическое применение // Информационно-аналитический вестник. 2002. № 2. С. 8–12.
-
Sinkiewicz G., Ljunggren L. Occurrence of Lactobacillus reuteri in human breast milk // Microb. Ecol. Health Dis. 2008. Vol. 20. P. 122–125.
-
Zheng J., Zhao X., Lin X.B., Gänzle M. Comparative genomics Lactobacillus reuteri from sourdough reveals adaptation of an intestinal symbiont to food fermentations // Sci. Rep. 2015. Vol. 5. Article ID 18234.
-
Axelsson L.T., Ahrné S.E., Andersson M.C., Stahl S.R. Identification and cloning of plasmid-encoded erythromycin resistance determinant from Lactobacillus reuteri // Plasmid. 1988. Vol. 20, N 2. P. 171–174.
-
Rosander A., Connolly E., Roos S. Removal of antibiotic resistance gene-carrying plasmids from Lactobacillus reuteri ATCC 55730 and characterization of the resulting daughter strain, L. reuteri DSM 17938 // Appl. Environ. Microbiol. 2008. Vol. 74, N 19. P. 6032–6040.
-
Szajewska H., Gyrczuk E., Horvath A. Lactobacillus reuteri DSM 17938 for the management of infantile colic in breastfed infants: a randomized, double-blind, placebo-controlled trial // J. Pediatr. 2013. Vol. 162, N 2. P. 257–262.
-
Abrahamsson T.R., Jakobsson T., Bottcher M.F. et al. Probiotics in prevention of IgE-associated eczema: a double-bind, randomized, placebo-controlled trial // J. Allergy Clin. Immunol. 2007. Vol. 119, N 5. P. 1174–1180.
-
Floch M.H. Recommendations for probiotic use in humans — a 2014 update // Pharmaceuticals (Basel). 2014. Vol. 7, N 10. P. 999–1007.
-
Savino F., Cordisco L., Tarasco V., Palumeri E., Calabrese R., Oggero R. et al. Lactobacillus reuteri DSM 17938 in infantile colic: a randomized, double-blind, placebo-controlled trial // Pediatrics. 2010. Vol. 126, N 3. P. e526–e533.
-
Savino F., Tarasco V. New treatments for infant colic // Curr. Opin. Pediatr. 2010. Vol. 22, N 6. P. 791–797.
-
Indrio F., Riezzo G., Raimondi F. et al. The effects of probiotics on feeding tolerance, bowel habits, and gastrointestinal motility in preterm newborns // J. Pediatr. 2008. Vol. 152, N 6. P. 801–806.
-
Kunze W.A., Mao Y.K., Wang B. et al. Lactobacillus reuteri enhances excitability of colonic AH neurons by inhibiting calcium dependent potassium channel opening // J. Cell. Mol. Med. 2009. Vol. 13, N 8B. P. 2261–2270.
-
Wang B., Mao Y.K., Diorio C. et al. Lactobacillus reuteri ingestion and IK(Ca) channel blockade have similar effects on rat colon motility and myenteric neurones // Neurogastroenterol. Motil. 2010. Vol. 22, N 1. P. 98–107.
-
Indrio F., Riezzo G., Raimondi F., Bisceglia M., Cavallo L., Francavilla R. Effects of probiotic and prebiotic on gastrointestinal motility in newborns // J. Physiol. Pharmacol. 2009. Vol. 60, suppl. 6. P. 27–31.
-
Coccorullo P., Strisciuglio C., Martinelli M., Miele E., Greco L., Staiano A. Lactobacillus reuteri (DSM 17938) in infants with functional chronic constipation: a double-blind, randomized, placebo-controlled study // J. Pediatr. 2010. Vol. 157, N 4. P. 598–602.
-
Новикова В.П., Богданова Н.М. Пробиотики в терапии заболеваний кишечника у детей // Экспериментальная и клиническая гастроэнтерология. 2016. № 12 (136). С. 78–83.
-
Weizman Z., Alsheikh A. Safety and tolerance of a probiotic formula in early infancy comparing two probiotic agents: a pilot study // J. Am. Coll. Nutr. 2006. Vol. 25, N 5. P. 415–419.
-
Федеральные клинические рекомендации по оказанию медицинской помощи детям с пищевой аллергией. Москва, 2015.
ГЛАВА 2. ЦИТОКИНЫ В ГЕНЕЗЕ ПИЩЕВОЙ АЛЛЕРГИИ. Т.В. Косенкова, Е.А. Бойцова
Интерлейкины (IL) — это группа растворимых полипептидных медиаторов, продуцируемых различными клетками иммунной системы в процессе межклеточного взаимодействия и участвующих в регуляции нормальных физиологических процессов и формировании защитных реакций организма, а также определяющих не только местное, системное воспаление, но и патофизиологические эффекты внесистемных реакций [1, 2]. Известно, что согласованность функций органов и систем нашего организма происходит на основе общих сигнальных молекул (цитокинов) и их общих внутриклеточных механизмов действия. Про- и противовоспалительные цитокины рассматриваются сегодня как важнейшие медиаторы межклеточных взаимодействий не только в иммунной системе, но и как посредники нейроиммунно-эндокринных взаимодействий.
Именно поэтому целью настоящей работы стало обобщение данных о роли интерлейкина-4 (IL-4) в функционировании организма и развитии аллергических реакций.
Одним из основных цитокинов является IL-4, впервые описанный в 1982 г. Говардом и Полом Паулем, когда в экспериментальных условиях было обнаружено усиление пролиферации активированных В-клеток под влиянием культуральной среды от Т-клеточной линии EL-4. Новый фактор был расценен как комитоген В-клеток, то есть цитокин, продуцируемый Т-лимфоцитами и способный в супернатанте стимулированных митогеном лаконоса EL-4 клеток поддерживать рост B-лимфоцитов после воздействия иммуноглобулина, заставляя их вступать в S-фазу [3, 4]. Нуклеотидная последовательность для человеческого IL-4 была выделена спустя четыре года после его открытия и оказалась сходной с белком мыши — фактором роста B-клеток мышей — BCGF-I (B-cell growth factor), который представлял собой мономер, состоящий из 129 аминокислот. Молекулярная масса цитокина колебалась от 18 до 22 кД в силу разной степени гликозилирования составляющих его аминокислотных остатков. В последующем было установлено наличие плейотропного эффекта ростового фактора. Оказалось, что он может усиливать пролиферацию различных субпопуляций Т-клеток (после предварительной их активации), а также воздействовать на моноциты, базофилы, эозинофилы, дендритные клетки, фибробласты и др., вовлекая их в различные процессы межклеточного взаимодействия, поэтому BCGF-I был переименован в IL-4 [5, 6].
В настоящее время IL-4 рассматривается как один из представителей подкласса иммуноиндуцированных цитокинов, относится к семейству со структурой 4α-спиральных цитокинов, связывается с рецепторами типа I, несущими α- и γ-цепи (IL-4Rαγ), к которым могут быть также отнесены IL-5, IL-3 и гранулоцит-макрофагальный колониестимулирующий фактор (GM-CSF). Основным источником IL-4 являются Т-хелперы, стимулированные митогеном или антигеном, а также тучные клетки, стромальные клетки костного мозга, базофилы, эозинофилы и др. Воздействие IL-4 на наивные Т-клетки стимулирует их к пролиферации и дифференцировке в клетки Th2, которые аутокринно синтезируют IL-4 [7]. Кроме того, каждый из представителей данной группы цитокинов действует как гемопоэтический фактор роста, а клеточные рецепторы для них относятся к гемопоэтиновым. Так, IL-4 совместно с цитокинами своего подкласса участвует в развитии костномозговых клеток-предшественников. Один IL-4 не изменяет интенсивность пролиферации этих клеток, но усиливает митотические процессы при взаимодействии с другими ростовыми факторами: в сочетании с GM-CSF обеспечивает более активное размножение клеток гранулоцитарного и моноцитарного ростков дифференцировки, с эритропоэтином — эритроидных предшественников, с IL-1 — клеток — предшественников мегакариоцитов [7, 8]. При этом ген, кодирующий синтез IL-4, связан с геном для IL-5 и вместе с генами для IL-3 и GM-CSF образует цитокиновый кластер в длинном плече 5-й хромосомы человека, что и стало причиной отнесения данных цитокинов к одному подклассу [9].
Особенностью IL-4, которая отличает его от других представителей данного подкласса цитокинов, является наличие видовой специфичности: IL-4 человека оказывает биологическое действие только на клетки человека и обезьян, а IL-4 мыши действует только на клетки мышей [8, 10].
Известно, что при попадании в организм аллергена он фагоцитируется (поглощается) антиген-презентирующей клеткой (дендритной клеткой, макрофагом и др.) и фрагментарно представляется на ее мембране. После повторного попадания в организм аллерген может связываться с поверхностными IgE-рецепторами аллергенспецифических В-лимфоцитов, которые в десятки тысяч раз более эффективны в представлении очень малых количеств растворимых антигенов Т-лимфоцитам, чем макрофаги или дендритные клетки. Распознавание комплекса «антиген–молекула II класса MHC» Тh2-лимфоцитом приводит к его активации и, как следствие, образованию цитокинов, основным из которых является IL-4, обеспечивающий индукцию синтеза IgE.
На активированном Тh2-лимфоците экспрессируется рецептор CD154, который, связываясь с CD40 на В-клетке, запускает переключение последнего на синтез только IgE, при этом стимуляция переключения класса генов иммуноглобулина в В-клетках происходит под действием IL-4 [10], а сам процесс переключения может проходить последовательно: один В-клеточный клон продуцирует иммуноглобулины разных изотипов с различными эффекторными функциями (IgM, IgG и IgE, так называемое прямое изотипическое переключение) и автономно (независимо), когда В-лимфоцит продуцирует иммуноглобулины только одного изотипа — IgE. IL-4 обеспечивает активацию обоих механизмов переключения синтеза антител, но автономный механизм в сочетании с прямым лигандным взаимодействием В- и Th2-лимфоцитов объясняет более раннее появление IgE при аллергических заболеваниях по отношению к другим классам иммуноглобулинов [11–13].
Действие IL-4 начинается с процесса его связывания со специфическими поверхностными рецепторами, которые экспрессируются на различных клетках. Впервые рецепторы к IL-4 были выявлены на покоящихся T-, B-клетках, макрофагах, тучных клетках, на стромальных клетках костного мозга, клетках печени, мышцах, фибробластах. Выделяют два типа рецепторов к IL-4: первый состоит из субъединиц IL-4Rα с общей γ-цепью, расположен в основном на гемопоэтических клетках и играет важную роль в процессе переключения альтернативно активированных макрофагов (ААМЕ). Экспрессия рецепторов 1-го типа зависит от фосфорилирования фактора STAT6, которое происходит через активацию киназ семейства Janus (JAK1 и JAK3), формирующих стыковочные участки для транскрипции фактора, его димеризации и перемещения в ядро клетки [14, 15]. Кроме того, STAT6 способствует транскрипции GATA3 (индуктор активации Th2-клеток) и MHCII, следствием чего является переключение В-клеток на синтез IgE. Рецептор 1-го типа также активирует IRS1 и/или IRS2, что приводит к увеличению митогенеза и ингибированию апоптоза через несколько сигнальных путей. Второй тип рецепторов к IL-4 состоит из субъединиц IL-4Rα и IL-13Rα1. Рецепторы 2-го типа могут служить рецепторами не только для IL-4, но и для IL-13, что объясняет общие биологические функции и свойства цитокинов, так как они имеют общую цепь в индивидуальных рецепторных комплексах: высокоаффинный гетеродимерный рецептор для IL-13 содержит цепи α1 (IL-13α1) и α2 (IL-13α2), цепь α1 является общей сигналпроводящей для обоих цитокинов [4, 14, 16, 17]. Мембраносвязанный IL-13Rα1 обладает низким сродством к IL-13, но при димеризации с IL-4Rα приобретает высокую аффинность к IL-13. Второй рецептор — IL-13Rα2 — обладает высоким сродством к IL-13 и легко с ним связывается, но механизм передачи сигнала до конца еще не выяснен [18]. В противоположность этому IL-4 вначале связываются с IL-13Rα1, а затем димеризируются с IL-4Rα, чтобы активировать сигнальный каскад для обоих интерлейкинов. Рецепторы 2-го типа экспрессируются эндотелиальными клетками, фибробластами, их активация происходит через киназы семейства JAK (JAK1 и TYK2) и зависит от фосфорилирования факторов STAT6 и STAT3, которые также определяют транскрипцию Th2 и IgE-связанных генов. С рецепторами II типа связывают выраженность гиперреактивности дыхательных путей и производство слизи при респираторной аллергии [6, 18].
Считается, что в организме IL-13 и IL-4 не дублируют функции друг друга, а дополняют их. IL-13 функционально и структурно сходен с IL-4 и принимает участие в дифференцировке наивных Th0-лимфоцитов в Th2-клетки; повышает уровень IgE через индукцию пролиферации В-лимфоцитов и переключение синтеза с IgG4 на IgE; увеличивает число эозинофилов, тучных клеток, вызывает гиперреактивность бронхов, усиление секреции и эозинофилию в легких, а также продукцию эотаксина, ответственного за привлечение эозинофилов в ткани и др. Но дуализм его действия проявляется в способности тормозить продукцию провоспалительных цитокинов (простагландины, реактивные формы кислорода, оксид азота) макрофагами и моноцитами, а также усиливать процессы экспрессии молекул адгезии на эндотелиальных клетках [19, 20].
Внеклеточный фрагмент рецептора IL-4 содержит 208 аминокислотных остатков и имеет структуру, подобную структуре других рецепторов цитокинов из группы гемопоэтических ростовых факторов (IL-3, GM-CSF, 3 цепь рецептора IL-2, рецепторы для IL-6, IL-7, эритропоэтина, гормона роста и пролактина и др.), а внутриклеточный — 553 аминокислотных последовательностей. Экспрессия рецептора к IL-4 может быть ингибирована не только IL-10, но и IFN-γ, и, кроме того, рецепторы к IL-4 экспрессируются на поверхности неактивированных клеток в небольшом количестве (всего около 400 на клетку), однако при активации клеток количество рецепторов может значительно возрастать, достигая 2000 на клетку [10, 21].
Синтезируемые В-клетками IgE отличаются от других иммуноглобулинов уникальной способностью фиксироваться на наружной мембране клеток, что связано с особым строением Fc-фрагмента IgE, который состоит из 3 доменов (в отличие от других Ig). Выделяют высокоаффинные рецепторы к IgE (FcεRI), экспрессируемые на тучных клетках, базофилах, моноцитах, клетках Лангерганса, и низкоаффинные (FcεRII), которые встречаются на Т- и В-лимфоцитах, моноцитах, тромбоцитах, эозинофилах и дендритных клетках. При этом установлено, что IL-4 не только запускает синтез IgE, но и усиливает экспрессию низкоаффинных рецепторов FcεRII на клеточных мембранах путем индукции продукции незрелой коргликозилированной α-цепи FcεRI в эндоплазматическом ретикулуме [22–24].
IgE с низким аффинитетом к белковому аллергену не способны спровоцировать активацию тучных клеток и вызвать анафилаксию, однако взаимодействие белков аллергена с высокоаффинными аллергенспецифическими IgE на поверхности тучных клеток способствует сшиванию Fce-рецепторов, запускающему каскад сигналов для развития анафилактических реакций [25].
Благодаря своей плейотропности IL-4 выполняет в организме большое количество биологических функций и оказывает множественные эффекты: поддерживает жизнеспособность и рост интактных Т-клеток; вызывает пролиферацию покоящихся В- и Т-лимфоцитов, стимулирует колониеобразующую активность клеток — предшественниц гемопоэза; регулирует секрецию иммуноглобулинов через дифференцировку В-лимфоцитов в плазматические клетки и переключение синтеза IgG1 на IgG4 и IgE, а также увеличивает количество синтезированных IgG и IgЕ после стимуляции митогенами [липосахаридами (ЛПС)], что определяет терапевтический потенциал цитокина [2, 22, 26]. Действие IL-4 на макрофаги проявляется, с одной стороны, в усилении экспрессии молекул II класса МНС и рецепторов к Fc-фрагменту IgE, а также IL-4 как самостоятельно, так и совместно с IL-13 активирует макрофагальные реакции эндоцитоза микробов, повышает экспрессию рецепторов для маннозы, стимулирует образование аргиназы, приводящее к продукции коллагена. С другой стороны, IL-4 является антагонистом IFNγ и способен подавлять не только активность NK, цитотоксических Т-лимфоцитов, но и макрофагов. Показано, что IL-4 ингибирует спонтанную и индуцированную продукцию провоспалительных цитокинов (IL-1β, IL-6, IL-8, IL-12, TNF-α), повышая одновременно продукцию G-CSF и M-CSF этими клетками, а также блокирует синтез супероксидных и высокоактивных метаболитов кислорода и азота моноцитами/макрофагами, снижая экспрессию FcR всех трех типов и тем самым угнетая антителозависимую цитотоксичность и антителозависимый фагоцитоз [2, 14, 17, 27].
IL-4 занимает одну из важнейших позиций в патогенезе аллергических заболеваний, в частности АД, БА, АР и др. Впервые место IL-4 в развитии аллергического воспаления дыхательных путей было описано еще в начале 1990-х гг. прошлого века, когда установили, что у больных с аллергопатологией при клонировании CD4+Т-клеток в основном образуются субпопуляции Т-лимфоцитов, имеющие фенотип Th2 и секретирующие IL-4, а у лиц, не страдающих аллергическими заболеваниями, — субпопуляции, состоящие из Th1-лимфоцитов, которые секретируют IFN-γ, подавляющий синтез IgE. Кроме того, было показано, что инкубация В-лимфоцитов с митогеном (ЛПС) в сочетании с IL-4 повышает количество клеток, экспрессирующих на своей поверхности рецепторы к IgE, в 500 раз, в то время как инкубация только c ЛПС практически не увеличивает количество клеток с рецепторами к IgE. В опытах in vitro установлено, что мыши, дефицитные по гену для IL-4, утрачивают способность образовывать аллергенспецифические противопаразитарные IgE, у них в меньшей степени подавлялся IgGI-ответ, а продукция других изотипов иммуноглобулинов у таких мышей не нарушалась. Кроме того, синтез IgЕ в ответ на введение аллергена может быть полностью подавлен введением анти-IL-4 моноклональных антител [24, 28].
Однозначность представлений о ведущей роли только IL-4 и IL-13 в активации аллергических реакций была существенно поколеблена после идентификации IL-25 (члена семейства IL-17), который не только активно включается в активацию синтеза IgE, но и оказывает регулирующее влияние на Th2-лимфоциты, экспрессирующие высокий уровень IL-25R, следствием чего является раннее включение факторов транскрипции, повышающих продукцию IL-4, дифференцировку Th2-лимфоцитов и усиление продукции Th2-зависимых цитокинов [12].
БА является одним из ведущих заболеваний органов дыхания, и количество пациентов с данной патологией имеет тенденцию к постоянному возрастанию. Патогенез БА сложен, и в последние годы исследователи описывают несколько клинико-патогенетических вариантов (фенотипов). Кроме аллергической БА, выделяют неаллергическую, вирус-индуцированную, нейтрофильную, позднюю неаллергическую и др. [2]. Неаллергические фенотипы БА отличаются персистенцией воспаления дыхательных путей преимущественно инфекционного генеза, наличием бактериальных очагов хронической инфекции в дыхательной системе и др., а также низкими показателями функции внешнего дыхания и толерантностью таких пациентов к лечению глюкокортикоидами [2, 29].
Среди важнейших механизмов аллергического воспаления выделяют нарушение баланса в системе про- и противовоспалительных цитокинов, приводящее к преимущественной продукции в сенсибилизированном организме Th2-лимфоцитов и секреции IL-4, IL-5, IL-13, IL-25 и др., которые определяют избирательную активацию, срок жизни и аккумуляцию в очаге воспаления (слизистой органов дыхания или коже) эозинофилов, тучных клеток и базофилов и др., а также повышают секрецию слизи в бронхах [19]. IL-4 принимает участие в ограничении воспалительного ответа, подавляя секрецию провоспалительных цитокинов и регулируя таким образом тяжесть повреждения тканей [30].
Особое место в регуляции активности В-лимфоцитов принадлежит IL-21, который известен как негативный регулятор активности B-клеток: подавляет дифференцировку В-лимфоцитов в плазматические клетки и оказывает дифференцированное влияние на ответ Т-лимфоцитов (усиливает при действии Т-зависимых антигенов и ингибирует активность на Т-независимые). Кроме того, IL-21 свойственна и способность повышать экспансию Th17-лимфоцитов, индуцирующих синтез и выделение интерлейкинов, включающихся в аллергический процесс [31]. Важную роль играет и IL-11, осуществляющий стимуляцию пре-В-лимфоцитов, регуляцию их метаболизма в костном мозге и моделирующий ранние этапы лимфопоэза и раннюю пролиферацию на Т-зависимые антигены [32]. Подобным влиянием на пре-В-лимфоциты обладает и IL-31, проявляющий выраженную способность к координации взаимоотношений между различными субпопуляциями клеток, в частности Т-лимфоцитами, эозинофилами, эпителиальными и тучными клетками [32].
В процессе регуляции В-лимфоцитов участвуют IL-5 и IL-9, что подтверждается наличием прямой корреляции между гиперэозинофилией в периферической крови больных и числом В-лимфоцитов, а также усилением ответа В-лимфоцитов на Т-зависимые и независимые аллергены и резким снижением числа В-лимфоцитов при удалении генов, контролирующих эозинофилы [33].
Кроме того, получены данные, указывающие на существование Breg-клеток (CD19+CD25+Foxp3+), которые являются источниками синтеза не только IL-10 и TNF-β, но и IL-35, обладающих выраженными супрессорными свойствами. При этом Breg проявляют свое влияние раньше Treg, обеспечивая их привлечение в очаг воспаления [33] и тем самым подтверждая свою роль в развитии аллергии и аутоиммунной патологии. Установлено существование субтипов Breg: Brl, которые продуцируют преимущественно IL-10, и Вг3, экспрессируюший Foxp3 и продуцирующий TNF-β [33].
По данным ряда авторов, при ПА с явлениями АД обнаружены две субпопуляции В-лимфоцитов: с высоким и низким содержанием CD19. При этом В-лимфоциты с высоким содержанием CD19 участвуют в формировании толерантности, экспрессируя Foxp3 и продуцируя IL-17 и IL-32 [35]. Именно благодаря способности продуцировать IL-10, TNF-β, IL-35 B-лимфоциты осуществляют свою регулирующую роль в различных процессах врожденного и приобретенного иммунитета.
Кроме эозинофильного воспаления при БА, особенно при тяжелом течении заболевания, выделяют нейтрофильное, при котором основными цитокинами, определяющими выраженность клинических симптомов, тяжесть течения БА, а также устойчивость данного фенотипа к ингаляционным глюкокортикоидам, являются IL-6, IL-8, IL-17, IL-1β, TNF-α [2]. Именно с IL-6, IL-8 связывают активацию гранулоцитов/нейтрофилов в ответ на бактериальные агенты (бактерии и вирусы). При этом IL-6 отводят двойную роль в респираторном тракте: с одной стороны, при аллергическом воспалении он снижает количество эозинофилов и уровень IL-4, IL-5 в дыхательных путях, с другой — способствует формированию фиброза в бронхолегочной системе [1, 2].
При этом действие IL-17 обусловлено способностью усиливать синтез провоспалительных цитокинов, повышать экспрессию ICAM-1 эпителиальными клетками бронхиального дерева, а также экспрессию IL-6 фибробластами эпителия дыхательных путей. IL-17 вызывает инфильтрацию легочной ткани лимфоцитами и макрофагами при БА с последующим развитием гипертрофии слизистой и гиперреактивности легких [36], а также способствует индукции секреции IL-8, IL-6 эпителиальными клетками бронхиального дерева, что увеличивает хемотаксис нейтрофилов из костного мозга в легочную ткань [36].
При атопической БА отмечается возрастание количества IL-31, который участвует в привлечении полинуклеаров, макрофагов/моноцитов, фибробластов и Т-лимфоцитов в легочную ткань, а также способен увеличивать экспрессию генов EGF, VEGF и других факторов клетками эпителия, что приводит к увеличению синтеза провоспалительных медиаторов, что также может сопровождаться развитием фиброза при астме [37].
Фиксация синтезированного В-лимфоцитами IgE на мембране тучной клетки (ТК), базофила и эозинофила инициирует их активацию и запускает процесс усиления IgE-опосредованного синтеза цитокинов, дегрануляции тучных клеток и высвобождения из них медиаторов воспаления (гистамин, брадикинин, лейкотриены, простагландины, фактор активации тромбоцитов, катионные белки и др., основным из которых является гистaмин — глaвный инициатор аллеpгического вoспаления ранней фазы), которые образуются заранее и хранятся в виде гранул в цитоплазме, а при активации ТК подходят к наружной мембране, сливаются с ней, а затем происходит высвобождение их содержимого в межклеточное пространство [1, 12, 29]. Медиаторы ТК индуцируют бронхоспазм, повышают проницаемость мелких сосудов, вызывают гиперсекрецию слизи, инфильтрацию стенок бронхов клетками воспаления, пролиферацию волокон гладкой мускулатуры бронхов. Указанные эффекты лежат в основе таких клинических проявлений, как сыпь, зуд, отек кожи и слизистых, приступы удушья, чувство заложенности в грудной клетке, свистящее дыхание и кашель с вязкой мокротой [2, 29].
Поздняя фаза аллеpгического воспаления развивается чеpез 3–6 ч после контакта с аллеpгеном. Основную роль в отсроченных реакциях играют эозинофилы, концентрация которых в месте воспаления происходит под влиянием фактора хемотаксиса эозинофилов, секретируемого ТК. Именно пoздняя фаза обусловливает пoддержание аллеpгического вoспаления в ткани, хpoнизацию процесса и фoрмирование тканевой гипеppеактивности. При этом IL-4, IL-5, а также GM-CSF и IL-3 способствуют активации, дифференцировке и созреванию эозинофилов. Дополнительным механизмом, посредством которого IL-4 способствует развитию обструкции дыхательных путей, является индукция им экспрессии гена муцина и гиперсекреции слизи [1, 2]. Кроме того, IL-4 может усиливать синтез молекулы 1-го типа сосудистой клеточной адгезии (VCAM-1), что способствует миграции эозинофилов и моноцитов через эндотелий в очаг воспаления, то есть клеточную инфильтрацию, характерную для развития поздней фазы атопической реакции [38]. IL-4 увеличивает экспрессию эотаксина и других воспалительных цитокинов фибробластами, что способствует не только усилению аллергического воспаления, но и ремоделированию бронхов [2, 29, 39].
АД — это мультифакториальное воспалительное заболевание кожи, в основе которого лежит генетически детерминированное повреждение кожного барьера с нарушением процессов кератинизации в результате дефекта синтеза структурообразующих белков: мутации гена филаггрина; изменения липидного состава кожи вследствие дефицита синтеза церамидов в роговом слое эпидермиса — церамида-1 и церамида-3, что сопровождается возрастанием концентрации сфингозинфосфорилхолина (SPC), который образуется из сфингомиелина под действием сфингомиелин-деацилазы и повышает уровень кальция в кератиноцитах, а также продукцию ими лейкотриена В4; накоплением клеток Лангерганса с увеличением количества рецепторов к IgE на их мембранах; чувствительной гипериннервацией кожи. Это клинически проявляется изменением гидратационных свойств кожи, выраженной ее сухостью, снижением барьерной функции [40, 41].
С точки зрения иммунных нарушений АД считается двухфазным Т-клеточно-опосредованным заболеванием, в острой фазе которого доминирует иммунный ответ по Th2-типу с активацией синтеза провоспалительных цитокинов, а при переходе заболевания в хроническую фазу происходит переключение с Th2 на Th1. Активация Th2-лимфоцитов и повышение синтеза IL-4 и IL-13 в эпидермисе инициируют развитие выраженного аллергического воспаления и основных симптомов АД, что сопровождается повышением активности кератиноцитов и эндотелиальных клеток, усиливает продукцию ими провоспалительных цитокинов (IL-4, IL-5, IL-10, IL-13, GM-CSF и др.), которые выступают в роли факторов, вызывающих экспрессию молекул клеточной адгезии (VCAM-1), и привлекают клетки, участвующие в аллергическом воспалении (эозинофилы и мононуклеары), а также способствуют их миграции из кровеносного русла в кожу [11, 23, 40, 42]. Инициированию воспаления в коже способствует наличие высокоаффинных рецепторов для IgE (FcεRI) на клетках Лангерганса [11].
Тяжесть течения АД достоверно коррелирует с наличием IL-4/IL-13-связанных молекул, таких как CCL17, периостин и галектин-9 [41]. Высокий уровень Th2-цитокинов (в основном IL-4, IL-13 и IL-31) в коже больных АД еще более усиливает нарушения структуры липидных компонентов эпидермиса через стимулирование нормальных кератиноцитов и, как следствие, увеличивает активность сериновых протеаз, что способствует десквамации кожи и усилению трансэпидермальной потери воды [43], а также тимического стромального лимфопоэтина (TLSP, thymicstromallymphopoietin), которые вместе с IL-31 воздействуют на рецепторы нервных окончаний в дерме и запускают механизм зуда, что, в свою очередь, ассоциируется с последующей лихенизацией [44, 45]. IL-4 и IL-13 могут оказывать стимулирующее влияние на экспрессию TARC (thymus and activation-regulated chemokine) и эотаксина-3, участвующих в формировании воспалительного инфильтрата в коже с привлечением в очаг аллергического воспаления эозинофилов [46]; а также способствовать присоединению вторичной бактериальной инфекции за счет ослабления экспрессии антимикробных пептидов — дефензинов, что приводит к микробному инфицированию [47, 48]. IL-4 может препятствовать продукции белков десмогелина и десмоколина, а также липидов, входящих в состав ламеллярных телец, что нарушает целостность рогового слоя и усиливает воспалительный процесс в коже, а вместе с IL-13 — стимулировать развитие фиброза при аллергическом воспалении [40, 49, 50].
Следует отметить, что IL-16, который играет крайне важную роль в индукции процессов в дерме, является активным хемоаттрактантом для Т-лимфоцитов, мигрирующих в дерму и способствующих развитию воспалительного процесса; кроме того, он усиливает секрецию таких цитокинов, как IL-1β, IL-6, IL-15 и TNF-α. Влияние IL-16 распространяется и на клетки Лангерганса кожи, в отношении которых он проявляет себя не только как хемоаттрактант, но и как стимулятор их функций [31].
В патогенез АД включаются IL-6 и IL-31. При этом для IL-31 характерен выраженный тропизм к коже, а при взаимодействии со своим рецептором IL-31R он вызывает активацию соответствующих клеток, следствием чего является выделение нейропептида — β-эндорфина, что подтверждается его увеличением как в коже, так и в сыворотке крови. IL-31 постоянно экспрессируется CD4 Т-лимфоцитами (Th2) после активации, клетками памяти кожи, которые стабильно экспрессируют антиген лимфоцитов CLA у больных АД [31].
Избирательным действием в отношении кератиноцитов обладают представители семейства IL-10–20, -22 и -24. IL-20 синтезируется кератиноцитами одновременно с другими провоспалительными цитокинами, а также хемокинами (преимущественно СХС), что привлекает нейтрофилы в кожу. Несмотря на то что в настоящее время участие IL-20 связывают преимущественно с развитием псориаза, его биологические свойства позволяют предполагать его активное участие и в развитии АД [51]. Выраженная избирательность действия IL-22 позволяет предполагать существование особой популяции лимфоцитов — Т-22, накопление которых в эпидермисе обнаруживается только в участке пораженной кожи [51], что позволяет рассматривать его как медиатор связи между клетками системы иммунитета и эпителиальными, в частности клетками дермы [51]. IL-24, обладая также выраженным тропизмом к коже, рассматривается сегодня как важный регулятор функций эпидермиса благодаря влиянию на кератиноциты [52].
Хронизация процесса при АД помимо сохраняющейся активности Th2-лимфоцитов с синтезом IL-4/IL-13 и гиперпродукцией IgE приводит к вовлечению в воспалительный процесс Th1-, Th17- и Th22-клеток, а ключевыми цитокинами становятся уже не только IL-4, IL-13, IL-31, которые продуцируются в меньшем количестве, но и IFN-γ, синтезируемый IFN-γ мРНК-экспрессирующими Th1-клетками, а также IL-5, IL-12, GM-CSF, которым для передачи сигнала требуется участие сигнальной системы JAK/STAT, в том числе Янус-киназы-1 (JAK-1) [6, 11, 14, 16, 17].
В развитии и прогрессировании АД определенную роль может играть IgE, повышенный уровень которого коррелирует с количеством клеток, привлеченных в очаг воспаления, а также с распространенностью процесса и тяжестью его проявлений, при котором преобладают выраженный гиперкератоз и акантоз клеток, а клеточный инфильтрат представлен эозинофилами, макрофагами, CD4- и CD8-клетками [41, 50].
Формирование толерантности у пациентов с аллергией может происходить путем как переключения синтеза IgE В-лимфоцитами на IgG4, так и путем угнетения его синтеза. Это осуществляется при обязательном участии IL-10 [39, 53], регуляцию продукции которого осуществляют B-reg-лимфоциты (Br1), обладающие супрессорным эффектом, которые, подобно Тreg-клеткам, существуют в виде Br1-лимфоцитов, продуцирующих преимущественно IL-10, и Br3, экспрессирующий Foxp3 и продуцирующий TGF-β, а также IL-35, который также обладает выраженными супрессорными свойствами [30]. При этом процесс переключения всегда сопровождается не только ингибированием продукции аллерген-специфических IgE, но и снижением количества эозинофилов и IgG1, а также подавлением экспрессии рецептора к IgE на тучных клетках и его сигнальных молекул (Syk, Fyn и Akt и др.) [17, 22]. Установлено, что гидрокортизон способен ингибировать индуцированную продукцию человеческого IL-4 на уровне мРНК, что может частично объяснить иммуносупрессивное действие глюкокортикоидов при лечении аллергических заболеваний [54]. При ПА с проявлениями АД выявлены две субпопуляции В-лимфоцитов — с высоким и низким содержанием CD19. Лимфоциты с высоким содержанием CD19 (CD19h) участвуют в развитии толерантности, экспрессируют Foxp3 и продуцируют IL-17 и IL-32 [30].
Интерлейкины (особенно IL-4, IL-5, IL-13) играют ключевую роль на всех этапах реализации атопии. При этом выявлено сцепление аллергических заболеваний (БА, АД, АР и др.) с хромосомной областью 5q24-31, 5q31–33, в которой картирован кластер Th2, в том числе гены IL-4 и IL-13 [55].
Полиморфизм в различных участках генов-рецепторов для цитокинов оказывает влияние на продукцию соответствующего белка, что может обусловливать изменение действия цитокинов. Ген IL-4 у человека экспрессируется в виде двух форм мРНК: полноразмерной формы, содержащей все 4 экзона, и альтернативно сплайсированной, не содержащей 2-го экзона, названной IL-4δ2. Данных об экспрессии гена IL-4 недостаточно, а сведения по биологической активности противоречивы. Вместе с тем известно, что клеткам-эффекторам передается сигнал IL-4 с помощью белка-рецептора, который состоит из двух субъединиц: α-и γ- субъединицы. Ген IL-4Rα расположен на длинном плече хромосомы 16 (16p12.1) и существует в нескольких полиморфных вариантах. Полиморфизм гена IL-4Rα (1902А >G) приводит к замене аминокислоты глутамина на аргинин в 551 положении (551G >A), затрагивает структуру α-субъединицы рецептора и может влиять на передачу сигнала IL-4. Ген IL-4 расположен на длинном плече хромосомы 5 (5q31.1), содержит 4 экзона, имеет размер 10 т.п.н. и ассоциируется со многими заболеваниями, в том числе и с АД [9, 30]. Функциональный полиморфизм C590T гена IL-4, связанный с более высокой продукцией IL-4, был ассоциирован с повышением сывороточного уровня IgE и с клиническими проявлениями БА, а повышенная экспрессия аллеля 590Т гена IL-4 была констатирована в группе больных стероидрезистентной СРБА в сравнении с пациентами с гормончувствительной БА [55]. Замены в промоторной области гена IL-13 в позиции C-10ЗТ ассоциируются с БА; полиморфизм, приводящий к замене аргинина на глутамин в позиции 30 на хромосоме 1.30, ассоциируется с общим изменением IgE в сыворотке крови. Указанные процессы в гене IL-13 приводят к нарушениям связывания его с рецептором [19]. У пациентов с инфекционно-зависимой БА мутантная гомозигота выделена по IL-4 (C-589T), IL-10 (G-1082A), IL-17А (G-197A) и TNF-a (G-308A), что, по мнению авторов, определяет особенности патогенеза данной формы заболевания, то есть сочетание атопии и хронического инфекционного процесса. Генотипы гетерозиготы и мутантной гомозиготы по всем видам генов цитокинов являются предиктором тяжелого течения инфекционно-зависимой БА, торпидного к противовоспалительной терапии течения [38]. Острые поражения при АД ассоциированы со значительным увеличением регуляции генов, связанных с Th2- (IL-4, IL-10, IL-31, CCL11) и Т22-клетками (IL-22, S100A7, S100A8, S100A9, S100A12 и IL-32). Возрастание Th2/Т22, характерное для острых повреждений при АД, в дальнейшем, при хронизации процесса, еще больше усиливается и сочетается с интенсификацией регуляции экспрессии Th1-связанных генов (IFNG, CXCL9, CXCL10 и CXCL11) [41].
Функционирование эпидермального барьера определяется координированным и последовательным перекрестным связыванием барьерных белков, таких как FLG и лорикрин (LOR). Многие барьерные белки человека входят в состав 2,5-Mbp-кластера, также называемого эпидермальным дифференцировочным комплексом (ЭДК) и расположенного на 1q21 хромосоме. Экспрессия генов барьерных белков в ЭДК-локусе повышается и подавляется под воздействием различных внешних и внутренних стимулов, включая цитокины Th2 (IL-4 и IL-13) и Т22(IL-22)-клеток. IL-4 и IL-13 достоверно ингибируют мРНК FLG и LOR, а также экспрессию белков [19, 23].
Последние исследования раскрывают ранее неизвестные механизмы гипосенсибилизации. Так, при экспозиции с аллергеном на поверхности В-лимфоцитов образуется тройной комплекс: IgE/CD23/аллерген, что приводит к продукции В-лимфоцитом IL-10 и подавлению Th2-ответа. При этом высокие дозы аллергена (овальбумин) увеличивают экспрессию ММР9 (матричная миелопероксидаза) В-лимфоцитами, следствием чего является сбрасывание CD23 (рецептор IgE) и увеличение его растворимой формы — sCD23, которая может включаться в специфическую иммунотерапию и влиять на Th2-ответ [56]. При этом авторы указывают, что низкие дозы аллергена способствуют усилению продукции IL-10, а высокие — повышению уровня sCD23.
Таким образом, интерлейкины задействованы в развитии как острой, так и хронической фазы аллергического воспаления при БА, АД и др., а уровни IL-4 и IL-13 коррелируют с активностью и тяжестью заболевания. Экспрессия цитокинов повышается как при обострении, так и при хроническом течении аллергопатологии. При этом дуализм действия цитокинов, проявляющийся, с одной стороны, усилением явлений альтерации, деструкции тканей, с другой стороны, вызывает раннее развитие адекватных воспалительных реакций, что способствует отграничению очага воспаления, повышению барьерных функций тканей, регенерации, заживлению тканевого дефекта, предотвращению системных осложнений. Следовательно, восстановление дисбаланса субпопуляций Th1/Th2-лимфоцитов в сторону преобладания Th1-иммунного ответа с нормализацией продукции IFN-γ может стать одним из перспективных и ключевых подходов к лечению и профилактике атопических заболеваний.
В последние годы изучаются и активно развиваются новые направления в лечении, при которых используют не только традиционные лекарственные средства, но и таргетную терапию, при которой используемые препараты могут воздействовать на отдельные белки, рецепторы (как внутри клетки, так и на ее мембране), гены и др., играющие важнейшую роль в патогенезе аллергического воспаления (цитокины, антитела и гибридные белки и др.) [38, 42, 46]. Уже существует огромное количество биологических препаратов с разной клинической эффективностью и показаниями к применению, многие находятся на стадии разработки. Так, например, препарат рекомбинантных гуманизированных моноклональных антител к Fcε-фрагменту IgE (омализумаб — IgG1k — антитело), связываясь с IgE, предотвращает его взаимодействие с высокоаффинным FcεR1-рецептором на тучных клетках и базофилах и тем самым предотвращает не только высвобождение медиаторов, но и способствует уменьшению экспрессии самого FcεR1. Следствием этого является уменьшение степени выраженности аллергического воспаления на слизистой органов дыхания, что было показано уже к 7-м суткам от начала терапии [8, 21, 49, 42]. При этом использование омализумаба оказывает влияние как на раннюю, так и на позднюю фазу аллергического воспаления в бронхах. Однако применение данного препарата в терапии тяжелого и среднетяжелого АД, особенно при сочетании АД с БА, показало, что у пациентов отмечались снижение концентрации IgE в сыворотке крови и улучшение клинических симптомов, но не настолько ярко выраженное, как при лечении только БА [8, 21, 42]. Использование химерных мышино-человеческих моноклональных антител с постоянным фрагментом молекулы IgG1 человека и вариабельной областью мышиных IgG1 (инфликсимаб — ингибитор TNF-α), которые быстро связывают как растворимую, так и трансмембранную формы TNF-α при тяжелом АД у взрослых пациентов, приводило к уменьшению концентрации TNF-α, но эффект был кратковременным. А при долгосрочном использовании препарата его эффективность снижалась [37]. Такие же данные были получены при изучении гуманизированного моноклонального антитела (IgG1k) к IL-5 (меполизумаб), который блокирует связывание IL-5 с α-цепью рецепторного комплекса IL-5 на клеточной мембране эозинофила, следствием чего является нарушение передачи сигнала, снижение выживаемости эозинофилов, а также уменьшение продукции ими цитокинов. Однако при оценке эффективности лечения меполизумабом пациентов с АД улучшения в состоянии получено не было [26, 29].
Полученные данные исследований позволили предположить, что воздействие на такие ключевые звенья патогенеза, как IgE, TNF-α и эозинофилы, не всегда эффективно и не способствует длительной ремиссии АД. Это послужило толчком к поиску других препаратов, таких как человеческое моноклональное антитело изотипа IgG4, специфически связывающееся как с α-субъединицей рецептора I типа IL-4 (IL4Ra/γc), так и с общей субъединицей гетеродимерных рецепторов II типа IL-4 и IL-13 (IL-4Rα/IL-13Ra), — дупилумаб. Он блокирует передачу не только сигналов IL-4 и IL-13 клеткам иммунной системы, но и снижает активность JAK/STAT, следствием чего является приостановка экспрессии большинства генов, вовлеченных в патогенез АД. Оценка эффективности и безопасности дупилумаба у пациентов с АД (52-недельное исследование CHRONOS) показала, что его применение ассоциировалось с более частым (75%) достижением улучшения по шкале EASI (Eczema Assessment Severity Index) к 16-й неделе терапии, а также стойким увеличением частоты достижения показателей по шкале EASI на 50/75/90 в течение 52 нед. Кроме того, дупилумаб как в монотерапии, так и в сочетании с топическими глюкокортикоидами позволял достичь первичной конечной точки эффективности в исследованиях III фазы. Сейчас его применение активно изучается при БА [24, 31, 23]. Следовательно, таргетная терапия моноклональными антителами, в том числе к IL-4/IL-13, является более эффективной в терапии тяжелой и среднетяжелой БА, тяжелого и среднетяжелого АД, что может быть объяснено важной ролью IL-4 в патогенезе заболевания и требует дальнейшего изучения.
IL-4, являясь плейотропным цитокином, выполняет большое количество биологических функций в организме и играет ключевую роль в развитии аллергических реакций. Он относится к группе гемопоэтических факторов роста, является видоспецифичным цитокином. IL-4 регулирует секрецию иммуноглобулинов через дифференцировку В-лимфоцитов в плазматические клетки и переключение синтеза на IgE, а также определяет избирательную активацию, срок жизни и аккумуляцию в очаге воспаления (слизистой органов дыхания или коже) эозинофилов, тучных клеток и базофилов, запускает синтез ими биологически активных веществ, которые вызывают патофизиологическую стадию аллергического воспаления в легких/коже, сопровождающуюся бронхоспазмом с продукцией вязкой слизи, гиперреактивностью бронхиального дерева, выраженным поражением кожи с явлениями зуда, сухости и лихенификацией и другими симптомами. IL-4 может уменьшать количество Th1-лимфоцитов, подавлять синтез IL-1, 6, 8, 12, TNF-α, IFN-γ, а также снижать цитотоксическую активность Т-лимфоцитов, что приводит к снижению противовирусной и противобактериальной защиты организма. Таргетная терапия моноклональными антителами позволяет добиваться существенных эффектов в лечении атопических заболеваний.
Литература
-
Верлан Н.В. Использование интерферонов: иммунологические и клинические аспекты // Цитокины и воспаление. 2016. Т. 15, № 1. С. 12–21.
-
Трушина Е.Ю., Костина Е.М., Молотилов Б.А., Типикин В.А., Баранова Н.И. Роль цитокинов IL-4, IL-6, IL-8, IL-10 в иммунопатогенезе хронической обструктивной болезни легких // Медицинская иммунология. 2019. Т. 21, № 1. С. 89–98.
-
Hamilton J.D., Suarez-Fariñas M., Dhingra N. et al. Dupilumab improves the molecular signature in skin of patients with moderate-to-severe atopic dermatitis // J. Allergy Clin. Immunol. 2014. Vol. 134, N 6. P. 1293–1300.
-
Lane J.E., Cheyney J.M., Lane T.N. et al. Treatment of recalcitrant atopic dermatitis with omalizumab // J. Am. Acad. Dermatol. 2006. Vol. 54, N 1. P. 68–72.
-
Jacobi A., Antoni C., Manger B. et al. Infliximab in the treatment of moderate to severe atopic dermatitis // J. Am. Acad. Dermatol. 2005. Vol. 52, N 3. Pt 1. P. 522–526.
-
Ramalingam T.R., Pesce J.T., Sheikh F., Cheever A.W., Mentink-Kane M.M. et al. Unique functions of the type II interleukin 4 receptor identified in mice lacking the interleukin 13 receptor alpha1 chain // Nat. Immunol. 2008. Vol. 9. P. 25–33.
-
Hsieh C.S., Heimberger A.B., Gold J.S., O’Garra A., Murphy K.M. Differential regulation of T helper phenotype development by interleukins 4 and 10 in an alpha beta T-cell-receptor transgenic system // Proc. Natl Acad. Sci. USA. 1992. Vol. 89. P. 6065–6069.
-
Bazan J.С. Haemopoietic receptors and helical cytokines // Immunol. Today. 1990. Vol. 11. P. 350–354.
-
Shang H., Cao X.L., Wan Y.J., Meng J., Guo L.H. IL-4 gene polymorphism may contribute to an increased risk of atopic dermatitis in children // Dis. Markers. 2016. Vol. 2016. Article ID 1021942. DOI: https://doi.org/10.1155/2016/1021942 Epub 2016 Apr 24.
-
Paul W.E. History of interleukin-4 // Cytokine. 2015. Vol. 75. P. 3–7.
-
Балаболкин И.И., Булгакова В.А., Елисеева Т.И. Атопический дерматит у детей: иммунологические аспекты патогенеза и терапии // Педиатрия. 2017. Т. 96, № 2. С. 128–135.
-
Бережная Н.М., Сепиашвили Р.И. Интерлейкины в патогенезе атопических аллергических заболеваний // Аллергология и иммунология. 2014. Т. 15, № 3. С. 169–176.
-
Сорокина Л.Н., Нема М.А., Иванов В.А., Липкин Г.И., Минеев В.Н. Роль транскрипционного фактора PAX-5 в иммунологических процессах // Медицинская иммунология. 2011. Т. 13, № 6. С. 569–580.
-
Goenka S., Kaplan M.H. Transcriptional regulation by STAT6 // Immunol. Res. 2011. Vol. 50. P. 87–96.
-
Zhao X.N., Li Y.N., Wang Y.T. Interleukin-4 regulates macrophage polarization via the MAPK signaling pathway to protect against atherosclerosis // Genet. Mol. Res. 2016. Vol. 15. N 1.
-
Geha R.S., Jabara H.H., Brodeur S.R. The regulation of immunoglobulin E class-switch recombination // Nat. Rev. Immunol. 2003. Vol. 3. P. 721–732.
-
Gadani S.P., Cronk J.C., Norris G.T., Kipnis J. IL-4 in the brain: a cytokine to remember // J. Immunol. 2012. Vol. 189, N 9. P. 4213–4219. DOI: https://doi.org/10.4049/jimmunol.1202246
-
Gour N., Wills-Karp M. IL-4 and IL-13 signaling in allergic airway disease // Cytokine. 2015. Vol. 75, N 1. P. 68–78.
-
Кошелева И.В., Хасанова А.Р., Беляков И.С. Значение сывороточных уровней и генетических особенностей противовоспалительных цитокинов у больных атопическим дерматитом // Лечащий врач. 2019. № 1. С. 53.
-
Markus M.X., Alexander L.D. Interleukin-13 is unlucky for allergy sufferers // Trends Pharmacol. Sci. 2019. Vol. 40, N 10. P. 714–716.
-
Hu-Li J., Shevach E.M., Mizuguchi J., Ohara J. et al. B cell stimulatory factor 1 (interleukin 4) is a potent costimulant for normal resting T lymphocytes // J. Exp. Med. 1987. Vol. 165. P. 157–172.
-
Солдатов А.А., Авдеева Ж.И., Медуницын Н.В. Механизмы аллергической реакции немедленного типа, препараты и методы специфической иммунотерапии // Иммунология. 2016. Т. 37, № 1. С. 51–60. DOI: https://doi.org/10.18821/0206-4952-2016-37-1-51–60
-
Sehra S., Yao Y., Howell M. D. et al. IL-4 regulates skin homeostasis and the predisposition toward allergic skin inflammation // J. Immunol. 2010. Vol. 184, N 6. P. 3186–3190.
-
Maes T., Joos G.F., Brusselle G.G. Targeting interleukin-4 in asthma: lost in translation? // Am. J. Respir. Cell Mol. Biol. 2012. Vol. 47, N 3. P. 261–270. DOI: https://doi.org/10.1165/rcmb.2012-0080TR Epub 2012 Apr 26.
-
Noh G., Jang E.H. Dual specific oral tolerance induction using interferon gamma for IgE-mediated anaphylactic food allergy and the dissociation of local skin allergy and systemic oral allergy: tolerance or desensitization? // J. Investig. Allergol. Clin. Immunol. 2014. Vol. 24, N 2. P. 87–97.
-
Трушина Е.Ю., Костина Е.М., Баранова Н.И., Типикин В.А. Роль цитокинов как молекулярных маркеров воспаления при неаллергической бронхиальной астме // Современные проблемы науки и образования. 2018. № 4.
-
Spiller K.L., Nassiri S., Witherel C.E. Sequential delivery of immunomodulatory cytokines to facilitate the M1-to-M2transition of macrophages and enhance vascularization of bone scaffolds // Biomaterials. 2015. Vol. 37. P. 194–207.
-
Chai R., Liu B., Qi F. The significance of the levels of IL-4, IL-31 and TLSP in patients with asthma and or rhinitis // Immunotherapy. 2017. Vol. 9, N 4. P. 331–337.
-
Global Initiative for Asthma. GINA 2019 [Electronic resource]. URL: https://ginasthma.org (date of access July 05, 2019)
-
Бодиенкова Г.М., Титова Ж.В. Роль полиморфизма и экспрессии отдельных генов цитокинов в формировании патологии // Успехи современного естествознания. 2015. № 1. С. 616–620.
-
Kasraie S., Niebuhr M., Baumert K., Werfel T. Functional effects of interleukin 31 in human primary keratinocytes // Allergy. 2011. Vol. 66, N 7. P. 845–852.
-
Cornelissen C., Brans R., Czaja K. et al. Ultraviolet В radiation and reactive oxygen species modulate interleukin-31 expression in T-lymphocytes, monocytes and dendritic cells // Br. J. Dermatol. 2011. Vol. 165, N 5. P. 966–975.
-
Wong T.W., Doyle A.D., Lee J.J., Jelinek D.F. Eosinophils regulate peripheral В-cell numbers in both mice and humans // J. Immunol. 2014. Vol. 192, N 8. P. 3548–3558.
-
Ma L., Liu B., Jiang Z., Jiang Y. Reduced numbers of regulatory В cells are negatively correlated with disease activity in patients with new-onset rheumatoid arthritis // Clin. Rheumatol. 2014. Vol. 3, N 2. P. 187–195.
-
Noh J., Noh G., Kim H.S. et al. Allergen-specific responses of CD19(+)CD5(+)Foxp3(+) regulatory В-cells (Bregs) and CD4(+)Foxp3(+) regulatory T-cell (Tregs) in immune tolerance of cow milk allergy of late eczematous reactions // Cell. Immunol. 2012. Vol. 274, N 1. P. 109–114.
-
Kawaguchi M., Kokubu F., Fujita J., Fixman E.D. Role of interleukin-17F in asthma // Inflamm. Allergy Drug Targets. 2009. Vol. 8, N 5. P. 383–389.
-
Nagahama K.Y., Togo S., Holz O. et al. Oncostatin M modulates fibroblast function via signal transducers and activators of transcription protein // Am. J. Respir. Cell Mol. Biol. 2013. Vol. 49, N 4. P. 582–591.
-
Костина Е.М., Молотилов Б.А, Левашова О.А., Осипова М.В. Изучение полиморфизма генов цитокинов ИЛ-4, ИЛ-10, ИЛ-17А и ТНФA у больных с инфекционно-зависимой бронхиальной астмой // Иммунопатология. Аллергология. Инфектология. 2013. № 1. С. 53–58.
-
Smarr C.B., Bryce P.J., Miller S.D. Antigen-specific tolerance in immunotherapy of Th2-associated allergic diseases // Crit. Rev. Immunol. 2013. Vol. 33. P. 389–414.
-
Di Marzio L., Cinque B., Cupelli F. et al. Increase of skin ceramide levels in aged subjects following a short-term topical application of bacterial sphingomyelinase from Streptococcus thermophiles // Int. J. Immunopathol. Pharmacol. 2008. Vol. 21, N 1. P. 137–143.
-
Furue M., Chiba T., Tsuji G., Ulzii D. et al. Atopic dermatitis: immune deviation, barrier dysfunction, IgE autoreactivity and new therapies // Allergol. Int. 2017. Vol. 66. P. 398–403.
-
Лусс Л.В. Коррекция иммунных нарушений при атопическом дерматите у детей // Consilium Medicum. Педиатрия. 2011. № 1. Прил. С. 16–20.
-
Morizane S., Yamasaki K., Kajita A., Ikeda K., Zhan M. et al. Th2 cytokines increase kallikrein 7 expression and function in patients with atopic dermatitis // J. Allergy Clin. Immunol. 2012. Vol. 130. P. 259–261. DOI: https://doi.org/10.1016/j. jaci.2012.03.006
-
Milgrom H., Wasserman R.L., Fowler‐Taylor A., Fernandez Vidaurre C. et al. Add-On omalizumab significantly reduces exacerbation rates in children with inadequately controlled moderate to severe allergic (IgE-mediated) asthma. ATS, 2009. PD 06.
-
Wong L.S., Wu T., Lee C.H. Inflammatory and Noninflammatory itch: implications in pathophysiology-directed treatments // Int. J. Mol. Sci. 2017. Vol. 18, N 7. Article ID e1485. DOI: https://doi.org/10.3390/ijms18071485
-
Kordulewska N.K., Cieślińska A., Fiedorowicz E., Jarmołowska B., Piskorz-Ogórek K., Kostyra E. Cytokines concentrations in serum samples from allergic children-Multiple analysis to define biomarkers for better diagnosis of allergic inflammatory process // J. Immunol. 2018. Vol. 223, N 11. P. 648–657.
-
Kamsteeg M., Bergers M., de Boer R., Zeeuwen P.l., Hato S.V. et al. Type 2 helper t-cell cytokines induce morphologic and molecular characteristics of atopic dermatitis in human skin equivalent // Am. J. Pathol. 2011. Vol. 178, N 5. P. 2091–2099. DOI: https://doi.org/10.1016/j.ajpath.2011.01.037
-
Yamasaki K., Gallo R.L. Antimicrobial peptides in human skin disease // Eur. J. Dermatol. 2008. Vol. 18. P. 11–21. DOI: https://doi.org/10.1684/ ejd.2008.0304
-
Оh M., Oh S., Yu J., Myers A.C., Leonard W. et al. IL-13 induces skin fibrosis in atopic dermatitis by thymic stromal lymphopoietin // J. Immunol. 2011. Vol. 186. P. 7232–7242. DOI: https://doi.org/10.4049/jimmunol.1100504
-
Totsuka A., Omori-Miyake M., Kawashima M. et al. Expression of keratin 1, keratin 10, desmoglein 1 and desmocollin 1 in the epidermis: possible downregulation by interleukin-4 and interleukin-13 in atopic dermatitis // Eur. J. Dermatol. 2017. Vol. 27, N 3. P. 247–253. DOI: https://doi.org/10.1684/ejd.2017.2985
-
Zheng Y., Yaldez P.A., Danilenko D.M. et al. Interleukin-22 mediates early host defense against attaching and effacing bacterial pathogens // Nat. Med. 2008. Vol. 14, N 3. P. 282–289.
-
He M., Liang P. IL-24 transgenic mice: in vivo evidence of overlapping functions for IL-20, IL-22. and IL-24 in the epidermis // J. Immunol. 2010. Vol. 184, N 4. P. 1793–1798.
-
Soyer O.U., Akdis M., Ring J., Behrendt H., Crameri R., Lauener R. et al. Mechanisms of peripheral tolerance to allergens // Allergy. 2013. Vol. 68. P. 161–170.
-
Gandhi N.A., Bennett B.L., Graham N.M. et al. Targeting key proximal drivers of type 2 inflammation in disease // Nat. Rev. Drug Discov. 2016. Vol. 15, N 1. P. 35–50.
-
Фрейдин М.Б., Брагина Е.Ю., Огородова Л.М., Пузырев В.П. Генетика атопии: современное состояние // Вестник ВОГиС. 2006. Т. 10, № 3. С. 492–503.
-
Yang Q., Liang Y., Si L. et al. Artigenspecific immunotherapy regulates В-cell activities in the intestine // J. Biol. Chem. 2013. Vol. 288, N 23. P. 16 383–16 390.
ГЛАВА 3. ПИЩЕВЫЕ АЛЛЕРГЕНЫ И ИХ РОЛЬ В РЕАЛИЗАЦИИ ПИЩЕВОЙ АЛЛЕРГИИ
3.1. Роль пищевых аллергенов в реализации клинических симптомов пищевой аллергии у детей. З.В. Нестеренко
Одной из важнейших проблем современной медицины является ПА, проявления которой могут возникать в первые дни и месяцы жизни ребенка. У детей раннего возраста частота ПА составляет 6–8% [1].
Постоянный рост ПА связан со многими причинами, в том числе с изменением системы производства продовольственных товаров: появлением новых технологий переработки пищевых продуктов, широким использованием консервантов, пищевых добавок, ароматизаторов и химических красителей; добавлением в корм животных и птиц антибиотиков и гормональных стимуляторов, насыщением овощей и фруктов пестицидами, появлением генетически модифицированной пищи и отсутствием сведений о ее влиянии на течение и возникновение ПА [1, 2].
Появление симптомов ПА может вызывать любой продукт. Терминоло-гия аллергенов была опубликована Всемирной организацией по аллергии и основана на терминологии, первоначально предложенной Европейской академией аллергии и клинической иммунологии (EAAC) [3].
3.1.1. Группы аллергенов, вызывающих пищевую аллергию
Более 120 пищевых продуктов были описаны как вызывающие ПА, но только ограниченное их число вызывает большинство аллергических реакций.
Хотя многие продукты или группы продуктов могут вызывать аллергическую реакцию, 14 веществ или продуктов требуют обязательной маркировки аллергена в соответствии с законодательством ЕС (Постановление № 1169/2011). Два из этих ингредиентов (глютенсодержащие злаки и диоксид серы/сульфиты) не вызывают IgE-опосредованных иммунных реакций, но их называют аллергенами для упрощения законодательства [4, 5].
Декларированные аллергены
-
Зерновые, содержащие глиадин пшеницы, глютен ржи, ячменя и овса, реже — белки кукурузы, риса, гречихи.
-
Яйца и продукты из них содержат 13 белковых аллергенов, среди которых наиболее значимыми являются овомукоид, овальбумин, кональбумин, лизоцим, овоглобулин, а также леветин желтка.
-
Рыба и продукты из нее. Выраженными аллергенными свойствами обладает саркоплазматический белок из группы парвальбуминов, отличающийся выраженной термостабильностью и практически не разрушающийся при кулинарной обработке. Так, термостабильный белок саркоплазмы — М-протеин трески — при кипячении переходит в паровой дистиллят, имеет специфический запах и становится ингаляционным аллергеном для сенсибилизированных лиц. Парвальбумины различных видов рыб имеют фактически гомологичную структуру, что объясняет широкий спектр перекрестной сенсибилизации на все виды рыбы у большинства больных.
-
Арахис и продукты из него. Белки арахиса содержат широкий спектр аллергенов: вицилин, профилин, конглютин, глицинин.
-
Соевые бобы и продукты из них, особенно глицинин, — 11S глобулин, 7S глобулин и конглицин (β- и γ-фракции), его β-фракция.
-
Молоко и продукты из него (включая лактозу): β-лактоглобулин, лактальбумин, бычий сывороточный альбумин и γ-глобулин, а также α- и β-казеины.
-
Орехи, то есть миндаль, грецкий орех, кешью, орех пекан, бразильский орех, фисташковый орех, орех макадамия, квинслендский орех, орехи букового дерева, каштаны, фундук и др. В орехах — кешью, фундуке, грецких орехах, миндале и др. — содержатся запасные белки 7S- и 11S-глобулины, обладающие выраженными аллергенными свойствами и приводящие к перекрестной реакции.
-
Сельдерей и продукты из него. Сельдерей содержит термостабильный аллерген и при термической обработке не теряет своих сенсибилизирующих свойств.
-
Диоксид серы и сульфиты в концентрациях более 10 мг/кг или 10 мг/л, выраженных в SO2.
-
Моллюски и продукты из них. Аллергия на моллюски может быть тяжелой, вплоть до анафилаксии, и, как правило, наблюдается всю жизнь.
Эти 14 специфических ингредиентов, включая и те, которые были перенесены в технологические добавки, добавки и растворители, представляют собой вещества, которые наиболее часто становятся серьезными причинами повышенной чувствительности к пище и должны быть указаны на этикетке, когда они используются в производстве продуктов питания. Декларация не требуется, если один из 14 ингредиентов обнаружен на низких уровнях в результате перекрестного загрязнения пищевых продуктов [3–5].
Аллергические реакции могут вызывать кофе, какао и шоколад, цитрусовые, клубника, земляника, мед, и, кроме того, они могут усиливать имеющиеся проявления ПА за счет реакций неиммунного характера. В патогенезе таких реакций лежит неспецифическое высвобождение медиаторов (в основном гистамина) из клеток-мишеней аллергии. Наиболее часто неиммунные реакции развиваются после употребления продуктов, богатых гистамином, тирамином, гистаминолибераторами.
Важное практическое значение имеют перекрестные аллергические реакции на различные пищевые продукты, а также иные аллергены (в основном — пыльцевые и эпидермальные), которые обусловлены наличием сходных по структуре белков в их составе [6]. Многие пищевые продукты имеют общие антигенные детерминанты, что может приводить к развитию перекрестных аллергических реакций.
Обнаружена высокая частота перекрестных реакций между пищевыми продуктами растительного происхождения. Могут также наблюдаться перекрестные аллергические реакции между пищевыми и пыльцовыми аллергенами растений, состоящих в генетическом родстве. Перекрестные реакции между растениями, не состоящими в генетическом родстве и произрастающими в разных климатогеографических зонах, могут быть опосредованы белками защиты растений. Белки защиты имеют сходное строение у представителей растительного мира разных видов, родов и классов. Например, белок PR-14 с антифунгальной и антибактериальной активностью имеет одинаковое строение у кукурузы, абрикоса, персика, яблока, сои, каштана, лещины, сливы, вишни, винограда.
«Лидером» среди перекрестных аллергенов является береза. Белок ее пыльцы имеет сходство с десятками растений, фруктов и овощей. Однако это дерево не единственное. Другие пылящие деревья, сорные и злаковые травы — все они имеют список перекрестных аллергенов. Сюда же можно отнести аллергенные споры плесневых грибов [3, 4, 6].
В зависимости от температурного воздействия пищевые аллергены подразделяются на две группы: термостабильные (устойчивые к нагреванию) и термолабильные (неустойчивые к нагреванию).
В термостабильную группу аллергенов, характеризующихся линейной структурой белка, входят аллергены арахиса, рыбы, лактоглобулин молока, яичный альбумин. Они способны вызывать аллергические реакции даже после термической обработки продукта, в котором они содержатся.
Пищевые аллергены термолабильной группы имеют пространственную структуру белка. Под воздействием высокой температуры трехмерная структура белка изменяется и аллергены утрачивают активность. К этой группе относятся аллергены фруктов, овощей, мяса, которые часто утрачивают аллергенность при термической обработке, но активны в сырых фруктах и овощах.
Пищевые добавки используются людьми уже сотни лет. Они представляют собой вещества, добавляемые к пищевым продуктам для того, чтобы сохранить их аромат и улучшить вкус, текстуру и внешний вид.
Появление обработанных пищевых продуктов сопровождалось развитием производства естественных и искусственных добавок. Пищевые добавки можно разделить на несколько групп, в том числе загустители, стабилизаторы, подсластители и пищевые красители. Наиболее часто применяются:
Распространенность реакций на пищевые добавки в целом в популяции составляет 0,01–0,2%, в то время как у пациентов с атопией — от 2 до 7%. Анафилактические реакции могут развиваться в ответ на употребление продуктов, содержащих добавки натурального происхождения, которые получают из растений, насекомых или животных: аннато (Е160b), кармин (Е120), шафран, эритритол (ERT), гуаровую камедь (Е412), каррагинан, желатин, пектин (IIВ). Сульфиты и их производные, салицилаты, бензойная кислота (Е210) и ее производные (Е211–Е219), а также тартразин (Е102) являются добавками, наиболее часто вызывающими обострение БА. Чувствительность к сульфитам среди пациентов с БА встречается в 5% [6].
ПА носит мультифакториальный характер и возникает, когда аллерген (то есть белок в пище, который у большинства людей не вызывает побочных реакций) запускает цепь последовательных реакций с участием иммунной системы, прежде всего кишечника.
Причинно-значимыми аллергенами при ПА являются белки пищевых продуктов, как простые, так и сложные (гликопротеины), реже — полипептиды, гаптены, которые соединяются с белками пищи. Пищевой белок, выступая в роли аллергена у генетически предрасположенных индивидуумов, имеет в составе структуры — «эпитопы», способные вызывать активацию Тh2-иммунного ответа с выработкой IgЕ-антител. Для развития клинической картины реакции на пищевой аллерген большое значение имеет количество поступивших белковых молекул, а также несостоятельность барьерной функции ЖКТ, приводящая к избыточному контакту иммунокомпетентных клеток с белковыми антигенами.
Первоначальный контакт с аллергеном не вызывает аллергическую реакцию, дендритные клетки презентуют антиген Т-клеткам иммунной системы. Первая экспозиция аллергена влияет на процессы пищевой сенсибилизации за счет изменения продукции регуляторных цитокинов. Активация CD4 Т-клеток обязательна для развития оральной толерантности. Особая роль среди CD4 Т-клеток в индукции оральной толерантности отводится регуляторной субпопуляции Th3. Эти клетки располагаются внутри пейеровых бляшек и обладают способностью синтезировать TGF-β и в меньшей степени — IL-10, то есть цитокины и ростовые факторы противовоспалительной направленности действия. Доказано, что TGF-β синтезируется гемопоэтическими и эпителиальными клетками, принимает участие в регуляции эпителиального гомеостаза и синтеза В-клетками IgM и IgA. Однако повышение его продукции не всегда является обязательным условием для развития толерантности [7].
Возникновение сенсибилизации к пищевым аллергенам у детей раннего возраста обусловлено увеличением Th2-клеток на фоне дефицита Th1-кле-ток и IgA+В1-эффекторных клеток и/или иммунных клеток памяти. В кишечнике при переваривании пищи формируются особые формы пищевых аллергенов с высокой резистентностью к воздействию ферментов, которые при первом контакте способствуют развитию сенсибилизации. Повторный контакт с аллергеном вызывает развитие реакции гиперчувствительности с преобладанием активности Th2-клеток на фоне низкого числа зрелых B1- и T-клеток памяти, Тr-1 и Th3-регуляторных клеток, а также отсутствие собственного синтеза IgA, IgM и IgG В1-клетками лимфоидной ткани, ассоциированной со слизистой оболочкой кишечника (ЛТАСК).
На естественном вскармливании ребенку с молозивом и незрелым ГМ поступает иммунорегуляторный цитокин — трансформирующего фактора роста β (ТФРβ), а также IgA. Комменсальная микробиота кишечника ребенка вырабатывает IgA. При повторном контакте с пищевым антигеном регуляторные Т-клетки продуцируют IL-10 и ТФРβ, способствующие переключению в В1-клетках синтеза IgM на IgA. Т-клетки мигрируют к эффекторным участкам лимфоидной ткани верхних отделов ЖКТ и других органов, что обеспечивает становление как оральной толерантности к пищевым иммуногенам, так и системной толерантности. Пищевая и системная толерантность обеспечивается CD8 супрессорными Т-клетками. У детей на естественном вскармливании оральная толерантность формируется в присутствии иммунорегуляторных цитокинов и IgA ГМ. Биопленка на поверхности слизистой оболочки кишечника ребенка, образуемая IgA, обеспечивает мощную защиту для комменсальной микробиоты от патогенной [7, 8].
Сбои в процессе становления иммунного гомеостаза у младенца приводят к развитию ПА со стойким смещением иммунного баланса в сторону преобладания продукции Th2-цитокинов, что предрасполагает к развитию аллергических и аутоиммунных заболеваний в более старшем возрасте. У детей, находящихся на естественном вскармливании, такие сбои могут быть вызваны наличием ПА у кормящей матери [6], употреблением в пищу продуктов, содержащих БКМ, сои. У ребенка может возникать мукозный эозинофильный проктоколит: наличие крови в кале, слизистый или водянистый стул, длительная диарея, вздутие живота. В отличие от клинической картины поражения тонкой кишки и верхних отделов ЖКТ, при мукозном колите или проктоколите нетипичны такие симптомы, как рвота, отсутствие прибавки в весе, выраженная анемия. Соблюдение матерью элиминационной диеты может снизить выраженность симптомов заболевания в течение 48–72 ч.
У детей, находящихся на смешанном и искусственном вскармливании, в течение первого месяца жизни ПА проявляется в виде белковой энтеропатии, связанной с возникновением реакции гиперчувствительности на БКМ: β-лактоглобулин приводит к развитию ПА, опосредованной через выработку IgG4 и IgG1, α1-казеин индуцирует ПА, опосредованную через выработку специфического IgE и протекающую как реакция немедленного типа [9]. У детей с дефицитом IgA ПА встречается чаще.
Клинически БЭП, обусловленная аллергией к БКМ, проявляется беспокойным поведением ребенка, стойкой диареей, кишечными коликами, рвотой, запорами, наличием крови в стуле, а также симптомами поражения кожи и респираторными симптомами — кашлем и свистящим дыханием. Повторное введение БКМ после соблюдения элиминационной диеты может приводить к обильной повторной рвоте в течение 2–3 ч после переваривания молока, в 20% случаев это может приводить к развитию гиповолемического шока. При тяжелом течении ПА развивается белок-теряющая энтеропатия,
Раннее увеличение уровня IgE к БКМ свидетельствует о высоком риске персистирования аллергии на БКМ, возникновения побочных реакций на другие пищевые продукты, а также развития риноконъюнктивита и бронхиальной астмы в более старшем возрасте [10].
ПА развивается вследствие отсутствия толерантности или ее утраты, что может быть вызвано многими причинами. У детей раннего возраста возникновение ПА связано с функциональной незрелостью иммунной системы и органов пищеварения. В ЖКТ у детей продуцируется меньшее количество IgA, CD8 Т-клеток. Кроме того, у ребенка, по сравнению с взрослыми, в желудке вырабатывается меньше соляной кислоты, снижена активность пищеварительных ферментов, ниже продукция слизи, гликопротеины которой отличаются от таковых у взрослых как по химическому составу, так и по физическим свойствам. Все эти факторы у генетически предрасположенных детей могут способствовать формированию пищевой гиперчувствительности.
Нарушение заселения интестинальной микробиотой в неонатальном периоде может играть ведущую роль в генерации Th2-клеток и таким образом препятствует формированию оральной толерантности.
Установлено, что Bifidobacterium lactis и Lactobacillus johnsonii способны индуцировать оральную толерантность, связанную с гуморальным иммунитетом, тогда как Lactobacillus paracasei индуцирует и поддерживает клеточный иммунный ответ. Lactobacillus paracasei NCC 2461 in vitro стимулирует в регуляторных Т-клетках продукцию TFG-β и IL-10, а также цитокинов, вовлеченных в индукцию оральной толерантности.
IgG-иммунный ответ участвует в реализации пищевой сенсибилизации. Системный IgG-ответ на пищевые антигены имеет тенденцию к снижению с возрастом. Именно поэтому гиперчувствительность к БКМ исчезает у 50% детей к 1-му году, у 70% — к 2 годам, у 85% к 3, у 90–95% — к 5- и 10-летнему возрасту.
Пищевые протеины, попадая в кровоток, могут проникать в различные органы и ткани, в частности в кожу. Иммунная система кожи включает в себя кератиноциты, клетки Лангерганса, тучные клетки, мигрировавшие в кожу лимфоциты и эндотелиальные клетки.
Кератиноциты продуцируют множество цитокинов и медиаторов: IL-1α, IL-1β, IL-10, IL-12, IFN-γ, TNF-α, нейропептиды (β-эндорфин), простагландин Е2. Большая часть этих медиаторов, а также хемокинов и адгезивных молекул синтезируются кератиноцитами в ответ на стимулирующие сигналы (ультрафиолетовые лучи, химические ирританты, аллергены). Кератиноциты выступают также в роли антигенпрезентирующих клеток. В индукции первичного иммунного ответа на вторжение чужеродных в генетическом отношении антигенов наиболее важную роль играют антигенпрезентирующие клетки — клетки Лангерганса и дендритные клетки. Особенность всех антигенпрезентирующих клеток состоит в том, что они и при физиологических, и при патологических процессах несут на своей поверхности высокоаффинные рецепторы для IgE.
Дендритные клетки, моноциты и макрофаги представляют собой первый барьер на пути захвата антигенов путем фагоцитоза, макропиноцитоза или рецептор-опосредованных механизмов. Активированные дендритные клетки мигрируют в региональные лимфатические узлы и стимулируют наивные Т-клетки.
Связывание IgE с тучными клетками и клетками Лангерганса приводит к высвобождению вазоактивных медиаторов, синтезу простагландинов, лейкотриенов и транскрипции цитокинов. Гистологически при кожных проявлениях ПА находят большое количество клеток Лангерганса и воспалительных дендритных клеток.
После презентации антигена дендритными клетками инициируется дифференцировка клеток-предшественников Th0 в Thl- или Th2-клетки. Причем Thl связан с реакциями гиперчувствительности замедленного типа с преобладанием секреции IL-2 и IFN-y, а паттерн Th2 связан с увеличенной секрецией IgE и IgE-опосредованными реакциями с преобладанием IL-4, IL-5 и IL-13.
У больных с ПА отмечается повышение содержания сывороточного IgE и эозинофилов в крови. Причем, как правило, высокие уровни сывороточного эозинофильного катионного протеина, эозинофильного нейротоксина и эозинофильного базисного протеина, определяемые в крови и моче, коррелируют с тяжестью течения АД.
Формирование сенсибилизации предполагает контакт антигена с клетками иммунной системы кишечника. Любое повреждение иммунного и неиммунного характера может изменить процессинг антигена и привести к повышенной выработке как IgG-, так и IgE-антител. У лиц с генетической предрасположенностью к аллергии это приводит к гиперпродукции IgE с последующим развитием реакции гиперчувствительности немедленного типа при повторном контакте с пищевыми аллергенами [3, 6].
Клинические симптомы, развивающиеся в результате аллергических реакций, варьируют от легких до тяжелых. Могут быть затронуты различные органы, такие как кожа, ЖКТ, дыхательные пути, глаза и ЦНС. Зуд и/или отек рта являются наиболее распространенными симптомами. Анафилаксия, вызывающая тяжелые и опасные для жизни реакции, возникает в небольшом числе случаев. К счастью, большинство аллергических реакций на еду относительно легкие [3].
Характер клинических проявлений разнообразен и зависит от состояния иммунной системы ребенка, степени зрелости органов и систем, наследственной предрасположенности. Можно выделить:
-
локальные формы (оральный аллергический синдром — ОАС). Симптомы ОАС развиваются в первые минуты после употребления свежих фруктов или овощей, реже — спустя один-два часа. Характерны: отечность, покалывание, зуд и жжение в области языка, десен, нёба, губ, эритематозных элементов в периоральной области, на шее. Нередко наблюдаются заложенность носа, насморк, чихание, явления конъюнктивита. В большинстве случаев симптомы кратковременные и купируются самостоятельно, однако в отдельных случаях возможно сочетание с бронхообструктивным синдромом, системными реакциями;
-
системные формы (анафилаксия): гастроинтестинальные (тошнота, рвота, боли в животе колющего или спастического характера, диарея); респираторные (ринит, БА); кожные — зуд, эритема (покраснение кожного покрова), крапивница и/или ангиоотек, АД, кореподобная сыпь.
Анафилаксия является острым, потенциально опасным для жизни состоянием с вовлечением сердечно-сосудистой системы, дыхательных путей, полости рта, глотки, кожи, отдельно или в комбинации. Первоначальные симптомы часто включают поражение кожи или ротоглотки. Кожные симптомы включают развитие сыпи/крапивницы, ангионевротического отека (то есть припухлости под кожей) и зуда кожи. Симптомы от области рта включают покалывание и зуд губ. Отек гортани может вызвать затруднения при глотании и разговоре. Дыхательная функция также может быть серьезно нарушена. Респираторные симптомы включают бронхоспазм, кашель, «свистящее» дыхание. Эти симптомы часто ошибочно принимают за ухудшение существующей астмы. В некоторых случаях начальным симптомом может быть потеря сознания [6, 11].
Фактически любой пищевой продукт может быть причиной развития ПА. Выделение наиболее значимых из них очень важно для предотвращения тяжелых аллергических реакций. Тщательное изучение механизмов развития ПА, совершенствование диагностических процессов позволит значительно улучшить качество жизни пациентов с этой патологией.
Литература
-
Балаболкин И.И. Пищевая аллергия у детей // Аллергология и иммунология в педиатрии. 2008. № 4 (15). С. 7–15.
-
Клыкова Т.В., Агафонова Е.В., Решетникова И.Д. Пищевая аллергия у детей раннего возраста: подходы к диагностике и лечению // Практическая медицина. 2011. № 3(5). С. 125–132.
-
Johansson S.G.O. et al. (2004) Revised nomenclature for allergy for global use: Report of the nomenclature review committee of the world allergy organization, October 2003 // J. Allergy Clin. Immunol. 2004. Vol. 113. P. 832–836.
-
Report of WP 4.1.1 in the Europrevall project. Consumer preferences regarding food allergen information // Allergy Asthma Clin. Immunol. 2017. Vol. 13, N 1. DOI: https://doi.org/10.1186/s13223-017-0189-6
-
Corthésy B. Roundtrip ticket for secretory IgA: role in mucosal homeostasis? // J. Immunol. 2007. Vol. 178, N 1. P. 27–32.
-
Rigotti E., Piacentini G.L., Ress M. et al. Transforming growth factor-beta and interleukin-10 in breast milk and development of atopic diseases in infants // Clin. Exp. Allergy. 2006. Vol. 36, N 5. P. 614–618.
-
Sletten G.B., Halvorsen R., Egaas E., Halstensen T.S. Changes in humoral responses to beta-lactoglobulin in tolerant patients suggest a particular role for IgG4 in delayed, non-IgE-ediated cow’s milk allergy // Pediatr. Allergy Immunol. 2006. Vol. 17, N 6. P. 435–443.
-
Host A. Frequency of cow’s milk allergy in childhood // Ann. Allergy Asthma Immunol. 2002. Vol. 89, N 6, N 1. P. 33–37.
-
Шакина Л.Д., Ревякина В.А., Смирнов И.Е. Патогенетические аспекты дифференциальной диагностики заболеваний нижних отделов желудочно-кишечного тракта при пищевой аллергии у детей раннего возраста // Педиатрия. 2009. Т. 87, № 3. С. 117–122.
3.2. Сенсибилизация к белку коровьего молока — основа формирования пищевой аллергии у детей раннего возраста. Т.В. Косенкова, Е.А. Бойцова
БКМ чаще всего являются стартовым антигеном в формировании ПА и реализации аллергических реакций, начиная с периода новорожденности. БКМ — ведущий по клинической значимости аллерген раннего детского возраста. Согласно Европейским данным (ESPGHAN, 2012), пик заболеваемости аллергией к БКМ приходится на первый год жизни, составляя 2–3% среди грудных детей. У детей первого года жизни частота аллергии на молочный белок составляет 4,2%, у детей 2–5 лет — 3,75% [Европейская академия аллергологии и клинической иммунологии (EAACI), 2014], при этом частота выявления специфических антител класса иммуноглобулина E (sIgE) к этому белку составляет в этих возрастных группах 1,6% и 6,8% соответственно [1–4].
Наиболее частой причиной развития ПА у детей раннего возраста являются БКМ, которые запускают каскад аллергических реакций как при непосредственном попадании в ЖКТ малыша, так и через ГМ. Чаще всего это связано с избыточным употреблением матерью в период беременности молочных продуктов, способствующих внутриутробной сенсибилизации, или докормом младенца в первые часы и дни жизни профилактической молочной смесью, а также чрезмерным употреблением кормящей матерью продуктов, содержащих БКМ (молоко, кисломолочные продукты, сыр, говядина, телятина, субпродукты этих животных). Пик заболеваемости истинной аллергией к БКМ приходится на первый год жизни, составляя 2–3% среди грудных детей, к 5 годам у 80–85% больных развивается толерантность, следовательно, к возрасту 6 лет заболеваемость снижается до показателя менее 1%. Из-за методологических и географических различий в терминологии точная распространенность аллергии на БКМ среди новорожденных неизвестна. На фоне ПА в силу сходства антигенной структуры и развития перекрестных реакций нередко формируется гиперчувствительность к другим видам аллергенов (пыльцевым, бытовым, эпидермальным). Так, у пациентов, страдающих БА, частота сенсибилизации к БКМ составляет до 15–18% [1–6].
Показано, что при грудном вскармливании каждый вновь вводимый пищевой протеин (злаки, мясо, яйца, рыба и т.п.) в рацион матери является потенциальным аллергеном для ее ребенка, который может способствовать развитию аллергических реакций, особенно в первые месяцы жизни малыша, когда иммунная и ферментная системы ЖКТ находятся в процессе развития. ПА может вызвать практически любой пищевой продукт. В настоящее время установлено более 160 пищевых аллергенов, вызывающих JgE-опосредованные аллергические реакции у детей. В «большую восьмерку» продуктов, обладающих наибольшей аллергенностью, входят коровье молоко, яйцо, рыба, пшеница, арахис, соя, ракообразные (креветки, крабы, лобстеры и др.), орехи (лесные, миндаль, грецкие). Развитие ПА у детей связано со снижением толерантности к пищевым антигенам [7]. У детей, имеющих наследственное предрасположение к аллергическим реакциям и заболеваниям, уже в антенатальном периоде имеются предпосылки для формирования атопического фенотипа из-за доминирования Th2-иммунного ответа [8, 9].
Среди детей первого года жизни аллергия к БКМ чаще встречается у детей, находящихся на искусственном вскармливании (2–7%). Развитию аллергии у них способствует необоснованно раннее введение различных молочных смесей, преждевременное (в 2–3 мес и ранее) назначение молочных каш, особенно детям, генетически предрасположенным к атопии. В редких случаях (0,5–1,5%) аллергия к БКМ развивается у детей, находящихся на естественном вскармливании. Это может быть связано с избыточным употреблением матерью в период беременности молочных продуктов, что способствует формированию внутриутробной сенсибилизации, а также использованием молочных смесей для докорма в первые дни жизни после рождения ребенка, чрезмерным употреблением матерью молока и молочных продуктов в период кормления грудью. В дальнейшем каждый вновь вводимый пищевой белок (круп, овощей, мяса, яиц, рыбы и т.п.) является новым потенциальным аллергеном, который может способствовать развитию аллергических реакций, особенно в первые месяцы жизни ребенка, когда иммунная и ферментная системы ЖКТ еще недостаточно зрелые [4, 10–12].
БКМ включают около 36 антигенов в сывороточной фракции и 6 антигенов во фракции казеина. Практически любой белковый компонент молока способен вызвать сенсибилизацию, но наиболее часто это значимые в количественном отношении фракции: β-лактоглобулин, α-лактальбумин, бычий сывороточный альбумин и γ-глобулин, а также казеины (α1-, α2-, β- и κ-казеин), которые составляет до 80% БКМ. Специфические IgE-антитела вырабатываются к α- (100%) и κ-казеинам (91,7%), реже — к белкам сыворотки (лактоглобулину, лактальбумину). Казеины термостабильны, устойчивы в кислой среде желудочного сока, не меняют свою структуру при створаживании молока, поэтому при сенсибилизации к ним больные не переносят кипяченое молоко и кисломолочные продукты. При закислении казеин выпадает в осадок, особенно много казеина в твороге и сырах. Казеин не является видоспецифичным белком, поэтому при аллергии к нему возможна также повышенная чувствительность к молоку других видов животных (рис. 3-1, см. цв. вклейку).
α-Лактальбумин и β-лактальбумин относятся к видоспецифичным сывороточным белкам, поэтому молоко других животных при сенсибилизации к ним не вызывает аллергии. β-Лактоглобулин составляет до 10% БКМ, обладает наибольшей аллергенной активностью, видоспецифичен, термостабилен. В женском молоке белок, аналогичный β-лактоглобулину, отсутствует. На долю α-лактальбумина приходится 4% от всех БКМ. Он термолабилен, при кипячении переходит в пенки, частично или полностью утрачивает свою аллергенность, поэтому чувствительные к этой фракции больные могут безболезненно пить молоко после 15–20-минутного кипячения. α-Лактальбумин видоспецифичен, имеет перекрестно-связывающие детерминанты с белком яйца (овальбумином). Бычий сывороточный альбумин содержится в молоке в следовых количествах, термостабилен и является причиной перекрестных реакций на говядину и телятину. В отличие от β-лактоглобулина, γ-глобулин — термолабилен, его антигенная структура разрушается при кипячении. Аллергию может вызывать и молоко других млекопитающих.
Выраженными аллергенными свойствами обладает козье молоко. При этом козье молоко может выступать как перекрестный аллерген, вызывая перекрестно-аллергические реакции у больных с аллергией к БКМ (более чем у 90% пациентов), но может являться самостоятельным аллергеном, вызывая тяжелые реакции у пациентов, толерантных к коровьему молоку. Ингредиенты коровьего молока (казеин, лактоза, сыворотка) содержатся во многих промышленных пищевых продуктах [5, 13–20].
Перекрестные аллергические реакции: β-лактоглобулин — белок сыворотки коровьего молока — обладает наиболее выраженной сенсибилизирующей активностью (большей, чем казеин), несмотря на то что в коровьем молоке данная фракция составляет всего 20%. Женское молоко не содержит β-лактоглобулин, в то время как этот белок входит в состав молока всех млекопитающих, поэтому кормление ребенка смесями на основе коровьего или козьего молока, а также молоком других копытных животных может способствовать ранней сенсибилизации ребенка и появлению клинических симптомов ПА; α-лактальбумин коровьего молока может вызывать перекрестные аллергические реакции с овальбумином (основным белком) куриного яйца; бычий сывороточный альбумин является причиной перекрестных реакций на говядину и телятину у больных с аллергией к БКМ; белки-казеины присутствуют в молоке всех млекопитающих, поэтому при аллергии к казеину коровьего молока возможны аллергические реакции на козье, верблюжье и кобылье молоко; β-казеин является основным белком казеиновой фракции козьего молока (70%) и может вызывать не только аллергические реакции у детей, страдающих аллергией к БКМ, но также являться самостоятельным аллергеном, провоцируя тяжелые аллергические реакции у пациентов, толерантных (устойчивых) к БКМ; β-казеин коровьего молока гомологичен (подобен) β-казеину женского молока, в котором указанная фракция является преобладающим компонентом, поэтому при аллергии к БКМ возможно иногда развитие сенсибилизации и к казеину женского (грудного) молока. При аллергии к казеину коровьего молока возможны аллергические реакции на кисломолочные продукты и сыры, так как в них присутствует казеин, а термическая обработка и ферментативный гидролиз не снижают аллергенность основных БКМ.
Аллергенными свойствами обладает молоко других млекопитающих, в том числе козье. При этом козье молоко может выступать как перекрестный аллерген, вызывая перекрестно-аллергические реакции у больных с АБКМ, так и являться самостоятельным аллергеном, вызывая тяжелые реакции у пациентов, толерантных к коровьему молоку. Установлено, что более чем у 90% детей с аллергией к БКМ развиваются перекрестные аллергические реакции к козьему и овечьему молоку.
Аллергия на коровье молоко сочетается с аллергией на говядину. Около 10% людей, которые жалуются на аллергию на коровье молоко, также страдают от аллергии на говядину. В этом случае возможна перекрестная аллергия на шерсть животных, таких как хомяки и собаки.
Отечественные и зарубежные исследователи указывают на возможность внутриутробной сенсибилизации плода к пищевым и другим аллергенам. Способность к синтезу специфических IgE к пищевым аллергенам и формированию Т-клеточного ответа на белки пищи возникает вследствие внутриутробного прайминга плацентарными цитокинами и гормонами, а также, вероятно, путем трансплацентарной экспозиции антигенов. Кроме того, показано наличие передачи аллергенов через амниотические воды (заглатывание содержащих антигены амниотических вод, проникновение аллергенов из амниотической жидкости во внутренние среды плода через высокопроницаемую кожу, глотательные движения плода) [14, 16, 21, 22].
К настоящему времени получены данные о существовании у всех новорожденных универсальной склонности к первоначальному ответу Т-лимфоцитов в сторону Th2 цитокинового профиля и синтеза IL-4 и относительной недостаточности продукции интерферона-γ (IFN-γ). Сенсибилизация к пищевым аллергенам чаще развивается в младенческом возрасте как у атопиков, так и у неатопиков. У неатопиков пик концентрации аллерген-специфических IgE к пищевым аллергенам обычно наблюдается в течение первого года жизни, а затем снижается, и в дальнейшем IgE к пищевым аллергенам не определяются. В противоположность Th1-клеткам клетки Th2 синтезируют цитокины IL-4, IL-5, IL-6, IL-9, IL-10 и IL-13, которые усиливают образование антител, особенно класса IgE, а также активируют хемотаксис эозинофилов в очаг воспаления. В норме внутриутробно дифференцировка лимфоцитов-хелперов смещена в сторону Th2-профиля. Доминирование функции СD4+Th2 типа обусловлено активацией синтеза интерлейкинов: IL-4, IL-5, IL-13 и ингибированием выработки IFN-γ и цитотоксичных Т-лимфоцитов CD8+ и NK, как в организме матери, так и будущего ребенка. что обеспечивает благоприятное течение беременности. В постнатальном периоде под активным воздействием микробного фактора происходит переключение Th2 профиля иммунной системы на Th1 профиль, что, в свою очередь, предупреждает развитие атопии у детей. Отмечено, что антенатально клетки Th2 синтезируют цитокины: IL-4, IL-5, IL-6, IL-9, IL-10 и IL-13, которые усиливают образование антител, особенно класса IgE, и хемотаксис эозинофилов в очаге воспаления. По мнению ряда авторов, снижение микробной стимуляции иммунной системы, бесконтрольное применение антибиотиков, изменения диетических традиций, уменьшение количества членов семьи и другие факторы могут приводить к персистенции Th2-иммунного ответа после рождения ребенка и развитию клинической картины ПА. При этом считается, что воспалительная реакция врожденной иммунной системы, особенно секреция IL-12 дендритными клетками, является важным регулятором защитных Th1-реакций приобретенной иммунной системы в отношении развития аллергии [3, 23].
Клинические проявления АБКМ значительно отличаются в зависимости от формы и характера реакции, а также у больных разного возраста. Начальные симптомы, возникающие в первые дни и недели жизни ребенка, часто недостаточно специфичны и не имеют характера определенной патологии. К ним относятся такие кожные проявления, как гиперемия кожи, упорные опрелости, мелкопапулезная сыпь.
Поражение более чем двух систем органов увеличивает вероятность диагноза АБКМ. Такие проявления, как ангионевротический отек и атопический дерматит, более вероятны у детей с наличием IgE-опосредованной сенсибилизации к БКМ.
Респираторные реакции (астма или ринит после употребления в пищу молока или после попадания БКМ в дыхательные пути) — нечастые проявления АБКМ. У младенцев и детей встречаются чаще, чем у взрослых, и характеризуются появлением симптомов затрудненного дыхания и/или выделений из носа.
У пациентов с системными реакциями и ПА ринит является частым симптомом, хотя при наличии АР без других симптомов ПА наблюдается значительно реже. Однако необходимо учитывать, что у 50% детей с аллергией на БКМ имеются симптомы АР, а у 7–29% детей с астмой выявляется сенсибилизация к коровьему молоку. Сенсибилизация к данным пищевым аллергенам наблюдается преимущественно у детей раннего возраста.
В последние годы появились работы, указывающие на то, что профилактика аллергического заболевания должна предусматривать применение в течение последнего триместра беременности и лактации пробиотиков (препаратов, содержащих лактобактерии), а при отсутствии естественного вскармливания их дают ребенку. Считается, что назначение пробиотиков усиливает продукцию трансформирующего фактора роста β2 в молоке матери, тем самым стимулирует продукцию секреторного IgA в кишечнике ребенка и препятствует развитию пищевой сенсибилизации [24, 25].
Литература
-
Федеральные клинические рекомендации по оказанию медицинской помощи детям с пищевой аллергией. Москва, 2015.
-
Jylh S., Mkinen-Kiljunen S., Haahtela T., Sderlund H., Takkinen K., Laukkanen M.L. Selection of recombinant IgE antibodies binding the beta-lactoglobulin allergen in a conformation-dependent manner // J. Immunol. Methods. 2009. Vol. 350, N 1–2. P. 63–70. Epub 2009 Jul 30.
-
Лусс Л.В. Пищевая аллергия и непереносимость пищевых продуктов // Практика педиатра. 2004. Декабрь. С. 26–28.
-
Национальная программа оптимизации вскармливания детей первого года жизни в Российской Федерации. Москва, 2008. С. 29–33.
-
Смирнова Г.И. Гастроинтестинальная пищевая аллергия у детей // Вопросы детской диетологии. 2003. Т. 1, № 2. С. 52–59.
-
Jarvinen K., Nowak-Wegrzyn A. Food protein-induced enterocolitis syndrome (FPIES): current management strategies and review of the literature // J. Allergy Clin. Immunol. Pract. 2013. Vol. 1. P. 317–322.
-
Hanson L.A., Silferdal S.A., Stromback L. et al. The immunological role of breast-feeding // Pediatr. Allergol. Immunol. 2001. Vol. 12, suppl. 14. P. 15–19.
-
Host A. Frequency of cow’s milk allergy in childhood // Ann. Allergy Asthma Immunol. 2002. Vol. 89, N 6. Suppl. 1. P. 33–37.
-
Koletzko S., Niggemann B., Arato A. et al.; European Society of Pediatric Gastroenterology, Hepatology, and Nutrition. Diagnostic approach and management of cow’s-milk protein allergy in infants and children: ESPGHAN GI Committee practical guidelines // J. Pediatr. Gastroenterol. Nutr. 2012. Vol. 55. P. 221–229.
-
Денисова С.Н., Белицкая М.Ю., Сенцова Т.Б. Результаты антенатальной профилактики пищевой аллергии у детей // Российский вестник перинатологии и педиатрии. 2009. Т. 54, № 5. С. 109–113.
-
Богданова Н.М., Косенкова Т.В., Лаврова О.В., Бойцова Е.А. Особенности функционирования пищеварительной системы у детей раннего возраста, рожденных от матерей с бронхиальной астмой // Сборник трудов III Всероссийской с международным участием конференции «Пищевая непереносимость. Современные аспекты диагностики, лечения, профилактики и диетотерапии». Санкт-Петербург, 2018.
-
Bidat E. Food allergy in children // Arch. Pediatr. 2006. Vol. 13, N 10. P. 1349–1353.
-
Охотникова Е.Н. Гастроинтестинальная пищевая аллергия у детей // Клінічна імунологія. Алергологія. Інфектологія. 2013. № 3 (62). С. 5–13.
-
Балаболкин И.И. Пищевая аллергия у детей // Аллергология и иммунология в педиатрии. 2008. № 4 (15). С. 7–15.
-
Tavares B., Pereira C., Rodrigues F. et al. Goat’s milk allergy // Allergol. Immunopathol. 2007. Vol. 35. P. 113–116.
-
Kull I., Wickmann N., Lilja G. et al. Breast feeding and allergic diseases in infants a prospective birth cohort study // Arch. Dis. Child. 2002. Vol. 87, N 6. P. 478–481.
-
Host A., Koletzko B., Dreborg S., Muraro A., Wahn U., Aggett P. et al. Dietary products used in infants for treatment and prevention of food allergy. Joint Statement of ESPACI and ESPGHAN // Arch. Dis. Child. 1999. Vol. 81. P. 80–84.
-
Novembre E., Verucci A. Milk allergy/intolerance and atopic dermatitis in infancy and childhood // Allergy. 2001. Vol. 57. P. 105–108.
-
Hasby S., Koletzko S., Korponay-Szabo I. et al. European Society for Pediatric Gastroenterology, Hepatology, and Nutrition guidelines for the diagnosis of coeliac disease // J. Pediatr. Gastroenterol. 2012. Vol. 54. P. 136–160.
-
Liacouras C.A., Bonis P.E. et al. Summary of the International Eosinophil Research Symposium // J. Pediatr. Gastroenterol. Nutr. 2007. Vol. 45. P. 370–391.
-
Петровская М.И., Макарова С.Г. Часто совершаемые ошибки в диагностике и лечении пищевой аллергии у детей раннего возраста // Практика педиатра. 2015. Февраль. С. 4–11.
-
Норрu U., Kalliomaki M., Laiho K., Isolari E. Breast milk — immunomodulatory signals against allergic diseases // Allergy. 2001. Vol. 56. P. 23–29.
-
Lynch S.V., Boushey H.A. The microbiome and development of allergic disease // Curr. Opin. Allergy Clin. Immunol. 2016. Vol. 16, N 2. P. 165–171.
-
Sicherer S.H. Clinical aspects of gastrointestinal allergy in childhood // Pediatrics. 2003. Vol. 111. P. 1609–1616.
-
American Gastroenterological Association medical position statement: guidelines for the evaluation of food allergies // Gastroenterology. 2001. Vol. 120, N 4. P. 1023–1025.
ГЛАВА 4. КЛИНИЧЕСКИЕ ПРОЯВЛЕНИЯ ПИЩЕВОЙ АЛЛЕРГИИ
4.1. Классификация клинических проявлений пищевой аллергии к белку коровьего молока. Е.А. Бойцова
Клинические проявления ПА многообразны. Для современной ПА характерны: ранняя манифестация клинических симптомов, особенно при искусственном вскармливании, наличие полиорганного поражения, тяжесть клинических проявлений и коморбидность патологии (рис. 4-1, 4-2).


Кроме того, для современной ПА к БКМ характерно снижение тенденции к формированию спонтанной толерантности с возрастом при длительном сохранении АБКМ и аллергии к белкам куриного яйца (средний возраст формирования толерантности: к БКМ — 7 лет ±11 мес; к куриному яйцу — 6 лет ± 6 мес; к белкам злаковых — 7 лет ± 2 мес). При этом толерантность к БКМ формируется: к 4 годам — у 19%, к 8 годам — у 42%, к 12 годам — у 64%, к 16 годам — у 79% детей [1–6].
При этом полиорганное поражение встречается чаще изолированного. Отмечается рост гастроинтестинальных проявлений ПА. Аллергические реакции в пищеварительной системе у детей протекают тяжелее, чем у взрослых, что обусловлено недостаточной зрелостью функциональных механизмов, регулирующих деятельность ЖКТ [6] (рис. 4-3).
Наиболее распространенные клинические проявления аллергии к БКМ у детей представлены в согласительном документе по диагностике и лечению аллергии к БКМ World Allergy Organization. Современная классификация проявлений аллергии к БКМ основана на клинико-иммунологическом принципе.
Состояния, связанные с IgE-опосредованными реакциями на БКМ.

Состояния, связанные с не-IgE-опосредованными и смешанными реакциями на БКМ.
Литература
-
Calvani M., Miceli Sopo S., Giorgio V. Specific oral tolerance induction for food. A systematic review // Eur. Ann. Allergy Clin. Immunol. 2010. Vol. 42, N 1. P. 11–19.
-
Cantani A., Micera M. Natural history of cow’s milk allergy. An eight-year follow-up study in 115 atopic children // Allergy Clin. Immunol. 2004. Vol. 8. P. 153–164.
-
Rona R.J., Keil T., Summers C. et al. The prevalence of food allergy: a meta-analysis // J. Allergy Clin. Immunol. 2007. Vol. 120, N 3. P. 638–646.
-
Ramesh S. Food allergy overview in children // Clin. Rev. Allergy Immunol. 2007. Vol. 8. P. 23–55.
-
Ногаллер А.М. Пищевая аллергия и непереносимость пищевых продуктов: дифференциальная диагностика // Терапевтический архив. 2006. Т. 78, № 2. С. 66–71.
-
Koletzko S., Niggemann B., Arato A., Dias J.A., Heuschkel R., Husby S. et al. Diagnostic approach and management of cow’s-milk protein allergy in infants and children: ESPGHAN GI Committee practical guidelines // J. Pediatr. Gastroenterol. Nutr. 2012. Vol. 55, N 2. P. 221–229. DOI: https://doi.org/10.1097/MPG.0b013e31825c9482
4.2. Клинические проявления пищевой аллергии к белку коровьего молока у детей раннего возраста. Т.В. Косенкова, Е.А. Бойцова
Клиническая картина ПА к БКМ включает большой спектр симптомов, затрагивающих кожу (крапивница, ангионевротический отек, АД), гастроинтестинальный тракт (рвота, колики, боль в животе, диарея, запор) и респираторную систему (ринорея, чихание, кашель, диспноэ, БА, АР). Поражение респираторного тракта как проявление ПА у новорожденных практически не встречается.
Для детей первых недель и месяцев жизни наиболее характерными являются кожные проявления ПА, среди которых наиболее часто встречаются АД, крапивница, ОАС. Симптомы поражения органов пищеварения встречаются чаще, однако реже диагностируются.
4.2.1. Поражения желудочно-кишечного тракта
Клиническая картина поражения ЖКТ зависит от уровня локализации аллергического воспаления. При этом симптомы чаще неспецифичны и могут включать:
-
рвоту — возникает в период от нескольких минут до 4–6 ч после приема пищи. Иногда рвота принимает упорный характер, имитируя ацетонемическую. Возникновение рвоты связано в основном со спастической реакцией привратника при попадании пищевого аллергена в желудок;
-
колики — у младенца — эквивалент абдоминальной боли, могут появляться сразу или через несколько часов после приема пищи. Аллергические коликообразные боли в животе могут быть обусловлены спазмом гладкой мускулатуры кишечника, связанным со специфической или неспецифической либерацией медиаторов аллергии. Колика у младенца может быть единственным симптомом аллергии на БКМ;
-
боли в животе — носят, как правило, интенсивный характер и в некоторых случаях заставляют прибегать к консультации хирурга. Боли в животе при ПА могут быть и не столь интенсивными, но постоянными и сопровождающимися метеоризмом, флатуленцией, снижением аппетита, анорексией (к пищевому аллергену или к пище вообще), появлением в стуле слизи (от незначительного до обильного) и даже крови, а также другими диспепсическими расстройствами (регургитация, дисфагия, диспепсия, тошнота);
-
диарею; наиболее частый симптом гастроинтестинальной ПА — жидкий стул, появляющийся после приема причинно-значимого пищевого аллергена. Особенно часто диарея наблюдается при ПА к молоку. Диарея при ПА характеризуется всегда выделением слизи, которая чаще смешана с фекальными массами. Диарея может присоединиться через 2–6 ч после употребления аллергена (БКМ). Первые изменения, касающиеся качественных характеристик стула, отмечаются при появлении переходного стула (3–4-е сутки жизни);
-
запоры — при ПА преимущественно отмечаются у детей старше двух лет, крайне редко встречаются в периоде новорожденности. Морфологической основой патологического процесса являются лимфоцитарная инфильтрация, интерстициальный отек, эозинофильная инфильтрация собственной пластинки слизистой оболочки толстой кишки с интраэпителиальными «эозинофильными абсцессами», что приводит к замедлению пассажа каловых масс. Запоры при ПА обусловлены спазмом гладких мышц разных участков кишечника. При рентгеноконтрастных исследованиях, как правило, удается хорошо определить участки спазмированного кишечника. Запоры резистентны к традиционной терапии, однако исключение из рациона коровьего молока вызывает отчетливый положительный эффект и приводит к устранению симптомов;
-
дисхезию — запорный понос — затрудненный акт дефекации у детей с рождения и до 6 мес, связанный с отсутствием координации напряжения мышц брюшной стенки и тазового дна (в частности, анального сфинктера), с частыми позывами, со скудным выделением кала любой консистенции, чаще зеленого, жидкого, с обилием слизи, после стимуляции. Проявляется криком и плачем ребенка до 30 мин по несколько раз в день, сопровождается выраженным покраснением лица (синдром пурпурного лица). Сразу после дефекации, обычно размягченным стулом, ребенок успокаивается [1–11].
Часто симптомы со стороны ЖКТ сочетаются с IgЕ-зависимыми реакциями со стороны кожи, глаз, дыхательных путей, а также анафилактической реакцией.
Гастроинтестинальные проявления ПА часто сочетаются с поражением кожи и могут возникать уже в роддоме в случае назначения смесей на основе коровьего молока.
Гастроинтестинальную форму ПА, опосредованную участием IgE и представленную в виде немедленной гастроинтестинальной гиперчувствительности и ОАС, клинически диагностировать менее сложно, чем другие реакции замедленной гиперчувствительности, индуцированные пищевыми протеинами, из-за отсроченного начала их проявлений и отсутствия простых диагностических тестов, необходимых для подтверждения. В целях лучшего распознавания симптомов, вызванных употреблением БКМ, предлагается использовать Шкалу оценки симптомов, возникающих при употреблении коровьего молока, — CoMiSS.
Немедленная гастроинтестинальная гиперчувствительность — это IgЕ-опосредованное заболевание, характеризующееся появлением тошноты, рвоты и болей в животе в период от нескольких минут до 1–2 ч после употребления причинных продуктов. Диарея может присоединиться спустя 2–6 ч. Наиболее часто подобные реакции со стороны ЖКТ сочетаются с реакциями гиперчувствительности I типа со стороны кожи, глаз, дыхательной системы, а также анафилактической реакцией. Однако гастроинтестинальные симптомы могут быть единственным проявлением ПА. Симптомы аллергии при немедленной гастроинтестинальной гиперчувствительности могут развиться в течение нескольких секунд/минут после попадания пищевого аллергена в ротовую полость в виде зуда, отека языка, губ, слизистой оболочки полости рта. На слизистой оболочке полости рта могут возникать небольшие поверхностные язвочки — афтозный стоматит. Иногда развивается воспаление слизистой оболочки десен — гингивит, при котором отмечают их отек, зуд, гиперемию и кровоточивость. Изменения со стороны слизистой оболочки рта являются эквивалентом крапивницы. К проявлениям ПА относится также поражение слюнных желез — аллергический паротит, который может возникать не только при употреблении молока, но и других продуктов (яиц, злаков и др.). При этом определяются отек и болезненность в области слюнных желез.
ОАС — это IgE-опосредованное заболевание, характеризующееся появлением покраснения, зуда, жжения в ротовой полости, а также отеком губ, языка, нёба. Дебютирует, как правило, после года и ассоциируется с сезонным АР и/или конъюнктивитом. Симптомы развиваются сразу после употребления некоторых свежих фруктов и овощей.
К тяжелым, но наиболее редким проявлениям ПА относятся системные реакции — анафилаксия. У детей раннего возраста именно ПА в подавляющем большинстве случаев (90%) определяется как причина анафилаксии.
Наиболее часто используемые определения анафилаксии представлены в национальных клинических рекомендациях и позиционных статьях EAACI и WAO (World Allergy Organization — Всемирная организация по аллергии). В них указано следующее: «Анафилаксия — это тяжелая угрожающая жизни системная реакция гиперчувствительности; она характеризуется быстрым началом и жизнеугрожающими проблемами со стороны дыхательных путей, дыхания, кровообращения и обычно, но не всегда ассоциирована с изменениями на коже и слизистых» [13–15].
Существуют и другие определения анафилаксии: тяжелая жизнеугрожающая генерализованная или системная реакция гиперчувствительности; тяжелая аллергическая реакция, которая характеризуется быстрым началом развития и способна привести к смерти [16–21].
Принято выделять два класса пищевых аллергенов. Первый включает в себя продукты «большой восьмерки», относящиеся к водорастворимым гликопротеинам молекулярной массой от 10 дo 70 kDa, устойчивые к нагреванию, кислотам, протеазам, являющиеся первичными сенсибилизаторами и вызывающие сенсибилизацию через ЖКТ. Второй класс пищевых аллергенов отвечает за формирование перекрестной реактивности. Как правило, это белки растительного происхождения, имеющие высокую гомологию с пыльцевыми аллергенами, термолабильные, быстроразрушаемые, трудноизолируемые, связанные с пыльцевым и пищевым аллергическими синдромами [12, 22].
При классической анафилаксии в дополнение к желудочно-кишечным симптомам нередко имеют место крапивница, ангиоотек, астма, ринит, конъюнктивит, гипотония, шок и нарушение ритма сердца, вызванные массовым высвобождением медиаторов из тучных клеток и базофилов [23]. В группе пищевых системных аллергических реакций кроме классической анафилаксии выделяют анафилаксию, вызванную физической нагрузкой, и смертельно опасную пищевую анафилаксию.
При анафилаксии, связанной с употреблением пшеницы, более чем у 80% пациентов обнаруживаются IgE-антитела к рекомбинантному аллергену ω-5-глиадин. Из других белков пшеницы определяются IgE-антитела к таким белкам, как α-β-γ-глиадин (особенно γ-глиадин) и высокомолекулярный глютенин [24, 25].
Описан еще один фенотип пищевой анафилаксии, который относится к замедленным реакциям. С 2005 г. изучается роль аллергена α-гал (carbohydrate galactose-α-1,3-galactose) — олигосахарида из мяса млекопитающих животных, вызывающего развитие замедленной аллергии. Значимость этого аллергена в возникновении анафилаксии была впервые установлена у онкологических пациентов, получавших моноклональные противораковые антитела (цетуксимаб). α-Гал-индуцированная анафилаксия признана основной причиной тяжелых аллергических реакций на цетуксимаб и мясо (говядину, свинину, баранину). Следует отметить, что анафилаксия, связанная с α-гал-аллергеном, отличается от классической анафилаксии [12, 26, 27]. Фатальные анафилактические реакции могут вызывать определенные пищевые продукты (арахис, лесные орехи, морепродукты). Сочетание ПА с астмой усугубляет тяжесть анафилаксии. Несмотря на то, что астма является чувствительным маркером тяжести анафилаксии, фатальное течение последней может быть и у лиц (особенно детей) с ПА без астмы [12, 23].
Анафилактический шок при ПА к БКМ может возникнуть через интервал от нескольких секунд до 4 ч после приема пищи, характеризуется тяжелым течением, серьезным прогнозом (летальность при анафилактическом шоке колеблется от 20 до 70%). На коже могут появиться эритема, крапивница и отек Квинке, наблюдаются также развитие бронхоспазма и гемодинамические нарушения. Со стороны ЦНС возможны такие реакции, как общая слабость, головные боли, судороги и потеря сознания. Среди детей в возрасте до одного года в 71% случаев пищевая анафилаксия развивается при употреблении коровьего молока [7–11].
У пациентов с тяжелыми анафилактическими реакциями на молоко отмечается высокая частота развития поливалентной анафилаксии. Первый эпизод анафилактической реакции может возникнуть у абсолютно здорового ребенка. В 30% случаев причина развития заболевания неизвестна, а тяжелые формы анафилаксии зачастую не сопровождаются кожными симптомами. Как правило, аллергическая реакция развивается стремительно, в течение 15 мин после употребления продукта. Помимо молока, ее развитие могут спровоцировать также морепродукты, орехи, некоторые фрукты (табл. 4-1).
Пищевые продукты | Младенцы и маленькие дети | Дети старшего возраста и взрослые |
---|---|---|
Молоко (коровье/козье) |
+ |
|
Куриное яйцо |
+ |
|
Соя |
+ |
|
Арахис (земляной орех) |
+ |
+ |
Орехи кустарниковых и древесных растений (грецкий орех, лесной орех/фундук, кешью, фисташки, бразильский орех, кедровый орех, миндаль) |
+ |
|
Рыба |
+ |
+ |
Морепродукты (креветки, крабы, омары, устрицы, морские гребешки) |
+ |
|
Фрукты |
+ |
|
Овощи |
+ |
|
Семена (хлопок, кунжут, подорожник, горчица) |
+ |
|
Специи |
Тяжелые аллергические реакции у детей могут возникать не только на БКМ, но также на продукты, в составе которых есть казеин как пищевая добавка (колбасные и кондитерские изделия), а также развиваться в результате поступления антигенов с молоком матери, если она получает молочные продукты.
Тяжелая ПА также включает:
Тяжесть клинических проявлений имеет строгую градацию.
Ступень I.
Ступень II.
Ступень III.
Среди факторов, повышающих вероятность летального исхода, отмечаются наличие сопутствующей БА и запоздалое введение эпинефрина (Адреналина♠). Астма — чувствительный маркер тяжести анафилаксии. Среди детей первого года в 71% случаев пищевая анафилаксия развивается при употреблении коровьего молока. У пациентов с тяжелыми анафилактическими реакциями на молоко отмечается высокая частота развития поливалентной анафилаксии.
Для классификации анафилаксии по степени клинической тяжести используются следующие критерии:
Не-IgE-опосредованные проявления ПА. Термин «тяжелые гастроинтестинальные проявления» впервые был использован Hill и соавт. по отношению к более тяжелым и сложным проявлениям аллергии к БКМ, таким как не-IgE-опосредованные гастроинтестинальные реакции (энтероколит с задержкой физического развития) и эозинофильные поражения ЖКТ, которые могут проявляться неспецифическими симптомами: дисфагией, пилороспазмом, рвотой, диареей, запорами, коликами и т.д. Ввиду недостаточной изученности патогенеза не-IgE-опосредованных гастроинтестинальных проявлений ПА диагностика их затруднена. Диагностика ЭЭ за последние годы значительно улучшилась. Однако в последнее время показано наличие достаточно большого количества случаев неэффективности смесей высокого гидролиза при не-IgE-опосредованных гастроинтестинальных проявлениях аллергии к БКМ у детей, что потребовало изменений подходов к диетотерапии таких пациентов.
Нередко начальным проявлением АБКМ является ГЭРБ — хроническое рецидивирующее заболевание, обусловленное нарушением моторно-эвакуаторной функции органов гастроэзофагеальной зоны и характеризующееся спонтанным или регулярно повторяющимся забрасыванием в пищевод желудочного или дуоденального содержимого, что приводит к повреждению дистального отдела пищевода с развитием в нем функциональных нарушений и/или дистрофических изменений неороговевающего многослойного плоского эпителия, простого (катарального), эрозивного или язвенного эзофагита (рефлюкс-эзофагита), а у части больных со временем — цилиндроклеточной (железистой) метаплазии (пищевода Барретта). Распространенность ГЭРБ не ассоциирована с полом и у детей с заболеваниями ЖКТ колеблется от 8,7 до 17% [5, 6, 23].
В педиатрической практике симптомы ГЭРБ являются субъективными и особенно ненадежны у детей в возрасте до 12 лет, так как они неспецифичны. Именно поэтому диагноз ГЭРБ у детей раннего возраста основывается на:
Кроме того, диагностическими критериями могут быть наличие чрезмерной частоты/длительности рефлюкса и/или эзофагита при применении соответствующей терапии, а также исчезновение симптомов при элиминации аллергена при обязательном исключении альтернативных диагнозов.
Диагноз ГЭРБ не вызывает сомнений в следующих случаях:
-
синдром рвоты и срыгиваний у детей раннего возраста, сочетающийся с «симптомами тревоги»: повторные рвоты фонтаном, кровь в рвотных массах, рвота с желчью, потеря массы тела, рецидивирующая респираторная патология;
-
«пищеводная» симптоматика, которая доминирует над другими гастроэнтерологическими жалобами и существенно снижает качество жизни пациента;
-
наличие у ребенка ГЭРБ-ассоциированных внепищеводных проявлений.
Считается, что ГЭРБ, которая появилась у ребенка, почти в половине случаев связана с аллергией. Аллергическую природу ГЭРБ можно заподозрить в случае:
Однако на практике подтвердить, что ГЭРБ у ребенка имеет аллергическую природу, довольно сложно, особенно при отсутствии кожных проявлений заболевания. Для постановки диагноза не всегда могут помочь иммунологические тесты. В этой связи доступным и высокоэффективным диагностическим методом может стать элиминационная диетотерапия, которая является и диетодиагностикой, предполагающей исключение из рациона наиболее вероятных аллергенов.
ЭЭ развивается вследствие изолированной выраженной эозинофильной инфильтрации пищевода. Заболевание дебютирует появлением рефлюкс-подобных симптомов (отрыжка, жжение, боль за грудиной или в эпигастрии, рвота, дисфагия), которые не купируются антисекреторной терапией. У детей раннего возраста в клинической картине доминируют рефлюкс-подобные жалобы и трудности при кормлении (отказ от еды, особенно определенной консистенции), у подростков и взрослых — симптомы дисфагии и/или эпизоды «застревания» пищи в пищеводе. Эти явления обусловлены как транзиторным спазмом гладких мышц пищевода, так и его ремоделированием (структурной перестройкой). ЭЭ может осложняться развитием стриктур пищевода, образованием колец Шацки и ахалазией. Эти осложнения обусловлены хроническим эозинофильным воспалением, которое может приводить к формированию фиброза и ремоделированию пищевода. Приблизительно у 50% детей отмечаются проявления аллергии со стороны других органов и систем: бронхоспазм, АР, АД. У 35% больных с ЭЭ отмечают отягощенную по аллергии наследственность, а у 50–80% пациентов — атопические заболевания [5, 9–11, 29, 30].
Ключевую роль в диагностике ЭЭ играют эндоскопическое и гистологическое исследования. Кроме того, целесообразно провести рентгенологическое исследование с барием, что позволяет исключить аномалии развития пищевода, выявить стриктуры и кольца Шацки, которые не всегда обнаруживаются при эндоскопии. При проведении эндоскопии ЭЭ можно заподозрить при наличии следующих признаков и воспалительных изменений, одинаково выраженных как в дистальной, так и в средней части пищевода (в отличие от рефлюкс-эзофагита, при котором наиболее значительные изменения выявляют в дистальном отделе):
Диагноз ЭЭ не может быть установлен без проведения гистологического исследования. Биоптаты следует брать как из дистальной, так и средней трети пищевода, где выявляют наибольшее число эозинофилов. Поскольку патологические изменения могут иметь «пятнистый» характер, необходимо брать не менее 5 биоптатов. В норме слизистая оболочка пищевода детей не содержит эозинофилов. При ГЭР выявляют в среднем 1–5 интраэпителиальных эозинофилов в поле зрения (при увеличении ×400). При тяжелом рефлюкс-эзофагите число интраэпителиальных эозинофилов может достигать 10–15 в поле зрения (×400), а при ЭЭ — более 15 эозинофилов, достигая в тяжелых случаях 45–100 клеток в поле зрения. Характерны поверхностная их локализация, образование скоплений (микроабсцессов — белых «крупинок», выявляемых при эндоскопии) и дегрануляция [10, 11, 32].
Эозинофильный гастрит (ЭГ), гастроэнтерит, гастроэнтероколит также относятся к эозинофильным заболеваниям. В отличие от ЭЭ эозинофильная инфильтрация при этой патологии редко ограничивается одним органом — только желудком или только тонкой кишкой. Обычно эозинофильное воспаление охватывает сразу несколько отделов пищеварительной системы. Чаще одновременно поражаются желудок и тонкая кишка (эозинофильный гастроэнтерит). Клиническая картина зависит от того, какой слой пищеварительного тракта инфильтрирован эозинофилами. Если в патологический процесс вовлечена только слизистая оболочка, то доминируют боль в абдоминальной области, тошнота, рвота и диарея. Если эозинофилы сосредоточены в мышечном слое, то превалируют симптомы непроходимости кишечника (тошнота, рвота, вздутие живота). В случае скопления эозинофилов в субсерозном слое появляется асцит, а в асцитической жидкости определяется большое количество эозинофилов.
При поступлении пищевого аллергена в желудок возникает повышение двигательной активности последнего, усиливается секреция желудочных желез и возникает спастическое сокращение антрума. Часто развивается ГЭР. Все это приводит к появлению болей в эпигастрии, тошноты, рвоты, обильного выделения слюны, а также различных вегетативных расстройств — побледнения, ощущения слабости, сердцебиения, головокружения. Эти проявления отражают картину острого аллергического гастрита. Эндоскопическое исследование с биопсией информативно лишь при поражении слизистой оболочки. Макроскопически выявляют эритему, эрозии, нодулярность или полипоидные разрастания в антруме и/или тонкой кишке. При гистологическом исследовании в воспалительном инфильтрате доминируют эозинофилы [более 20 клеток в поле зрения (×400)]. В связи с фокальным характером поражения следует брать не менее 5 биоптатов из каждого отдела пищеварительного тракта, как из измененных, так и из внешне нормальных участков. Если эозинофилы инфильтрируют мышечный или субсерозный слой, то диагноз может быть установлен при исследовании биоптатов, полученных во время операции или при цитологическом анализе асцитической жидкости.
Энтеропатия, индуцированная пищевыми белками, — заболевание, возникающее вследствие аллергического поражения кишечника и проявляющееся болями, вздутием, урчанием и нарушением стула (обычно диареей с большим количеством слизи и непереваренной пищи). Характерны хроническая диарея, рвота, синдром мальабсорбции и низкая прибавка массы тела. Дополнительные признаки: ощущение быстрого насыщения и перианальный дерматит, в тяжелых случаях — белок-теряющая энтеропатия с гипопротеинемией и отеками. Чаще всего данная энтеропатия возникает у детей первых месяцев жизни, находящихся на искусственном вскармливании, в результате аллергии к БКМ, иммунной реакции на белки сои, реже — злаков (овса, риса), яиц, рыбы.
Клиническая картина энтеропатии, индуцированной пищевыми белками, дебютирует в зависимости от сроков введения причинных продуктов. Нередко она развивается на фоне грудного вскармливания и вызывается многими продуктами, входящими в рацион кормящей матери. Первые ее симптомы могут появиться даже в течение первых 2 нед жизни. Низкая прибавка массы тела отмечается приблизительно у 25% детей, часто — с рождения. При исследовании копрограммы определяются эозинофилы, кристаллы Шарко–Лейдена (содержимое гранул разрушенных эозинофилов). Микроскопическое исследование слизистой оболочки кишечника также обнаруживает инфильтрацию тканей эозинофилами — картину эозинофильного аллергического энтероколита. Эти нарушения являются следствием повышения активности Th2-лимфоцитов, которые выделяют интерлейкины IL-4 и IL-5, а также трансформирующий фактор роста [1, 29–35].
Индуцированный пищевыми белками энтероколит (Food Protein-Induced Enterocolitis Syndrome — FPIES) — крайне тяжелое проявление не-IgE-опосредованной гастроинтестинальной аллергической реакции — может развиться остро или протекать хронически, в зависимости от дозы и частоты приема пищевого аллергена и индивидуальных особенностей пациентов. Аллергический энтероколит при ПА характеризуется резкими болями в животе, наличием метеоризма, жидким стулом с отхождением стекловидной слизи, в которой содержится большое количество эозинофилов. При гистологическом исследовании у больных с аллергическим энтероколитом выявляются геморрагические изменения, выраженная тканевая эозинофилия, местный отек и гиперсекреция слизи.
Обычно острый индуцированный пищевыми белками энтероколит развивается у детей в течение 1–4 ч после приема БКМ и начинается с профузной рвоты, за которой следует диарея с примесью крови в стуле или без нее. В тяжелых случаях могут возникать признаки гиповолемии с последующим развитием шокового состояния.
При этом большинство больных с FPIES — это дети первых дней или месяцев жизни (1–3 мес), у которых клинические симптомы возникают при введении в питание продуктов, содержащих БКМ. В проспективном (с участием 13 019 детей) исследовании Katz Y. и соавт. показано, что частота FPIES составляет 0,34% на первом году жизни при распространенности IgE-опосредованной аллергии к БКМ в этой же популяции — 0,5%. Симптомы ПА при первом употреблении продукта, содержащего БКМ, отмечались в 64% случаях, 16% детей развили проявления через 4 дня и 5 детей через — 2–4 нед от начала введения БКМ. Не так давно была описана хроническая форма течения FPIES, которая чаще развивается у детей младше 4 мес и проявляется рвотой, водянистой диареей и отставанием в физическом развитии [1, 29–34].
Проктоколит, индуцированный пищевыми белками, — IgE-независимая патология, характеризующаяся наличием слизи и/или крови в стуле у внешне здорового ребенка. Дебютирует в первые 6 мес, хотя манифестировать может с первых дней жизни. В 60% случаев встречается у детей, находящихся на естественном вскармливании, и развивается на пищевые продукты из рациона кормящей матери (чаще — БКМ и сои, реже — яйца, орехи, арахис и морепродукты). У детей на искусственном вскармливании реакция, как правило, возникает на БКМ и сои, входящие в состав смесей. Появление крови в стуле связано с повышенной ранимостью воспаленной слизистой оболочки толстой кишки, а в ряде случаев — с наличием эрозий. Кровь может быть смешана со слизью или быть в виде вкраплений и прожилок, что часто расценивают как проявление перианальных трещин. Кровопотеря чаще всего минимальна и не приводит к развитию анемии. Слизь в кале (прожилки или тяжи) иногда бывает единственным проявлением болезни, так как кровь макроскопически может не выявляться. Микроскопически в слизи отмечают много лейкоцитов, преимущественно эозинофилов [4, 28–30].
Запоры, обусловленные аллергией к БКМ. Запоры наблюдаются чаще у детей старше 2 лет. Морфологической основой патологического процесса являются лимфоцитарная инфильтрация, интерстициальный отек, эозинофильная инфильтрация собственной пластинки слизистой оболочки толстой кишки с интраэпителиальными «эозинофильными абсцессами». Считают, что в основе запоров, обусловленных аллергией к БКМ, лежит снижение слизеобразования в толстой кишке. Это приводит к замедлению пассажа каловых масс. Запоры резистентны к традиционной терапии, однако исключение из рациона коровьего молока вызывает отчетливый положительный эффект и приводит к устранению симптомов [28–30].
Задержка физического развития при ПА. В настоящее время все больше клинических исследований указывают на наличие отставания в физическом развитии у детей с ПА. Так, от 7 до 24% детей с ПА имеют задержку роста (при расчете показателя рост-возраст <–2 SD). В развитых странах этот показатель варьирует от 9 до 14%, а в случае аллергии к БКМ повышается до 25%. При этом задержка роста чаще встречается у детей с ранним дебютом ПА к БКМ и влияет не только на показатели роста в будущем, но также коррелирует со сниженными когнитивными функциями (чтение, математика и т.д.).
Основной причиной дефицита роста считается персистирующее недиагностированное воспаление ЖКТ, которое при продолжающемся поступлении аллергена (БКМ) в виде детской молочной смеси (ДМС) или сцеженного материнского молока может снижать барьерную функцию кишечника и приводить к недостаточной абсорбции питательных веществ и/или повышать потребность пораженных аллергическим воспалением кожного покрова в микронутриентах. При этом степень отставания в физическом развитии имеет обратную зависимость от числа исключенных продуктов. В нарушении физического развития могут играть роль разные факторы, однако доказанную связь со снижением показателей нутритивного статуса имеет только неадекватное восполнение исключенных пищевых продуктов в рационе. В отношении микронутриентного статуса наиболее типично недостаточное потребление кальция, витамина D, несколько реже выявляется снижение обеспеченности цинком, железом, витаминами группы В и незаменимыми ПНЖК [30–35].
Респираторные симптомы ПА к БКМ у детей раннего возраста встречаются реже, но отражают более тяжелое течение заболевания.
-
Ринит — наиболее частое проявление ПА. Назальные симптомы наблюдаются у 70% детей с аллергическими реакциями.
-
Гиперплазия нёбных миндалин и аденоидных вегетаций, иногда с формированием обструкции верхних дыхательных путей, может быть следствием ПА и/или осложнением ее течения.
-
БА — уже в раннем возрасте большое число детей с астмой имеют индуцированные пищей клинические симптомы заболевания.
Поражение респираторного тракта как проявление ПА встречается у детей раннего возраста реже и обычно протекает не изолированно, а в сочетании с поражением кожи и ЖКТ, и характеризует более тяжелое течение заболевания. Клинически патология органов дыхания при ПА проявляется БА, обструктивным бронхитом, АР, гиперплазией лимфоидной ткани глоточного кольца. АР при ПА характеризуется появлением обильных слизисто-водянистых выделений из носа, иногда заложенностью носа и затруднением носового дыхания. При риноскопии обнаруживается отечность слизистой оболочки носовых раковин, имеющих бледно-синюшную окраску. Нередко наряду с ринореей или отечностью слизистых у больных отмечаются чихание, зуд кожи вокруг носа или в носу [28–30].
Пищевая БА. По мнению большинства исследователей, роль пищевых аллергенов в развитии БА невелика. В наших исследованиях клинические проявления ПА в виде приступов удушья наблюдались приблизительно в 3% случаев, и хотя роль пищевых аллергенов в патогенезе БА оспаривается рядом исследователей, значение пищевых аллергенов в развитии аллергических реакций со стороны респираторного тракта несомненно и требует дальнейшего изучения и уточнения.
Дифференциальная диагностика. Проводится в первую очередь с другими (неиммунными) формами ПН и реакциями на пищу: заболеваниями другой этиологии, сопровождающимися кожными проявлениями; непереносимостью пищи; ферментной и/или метаболической (непереносимость лактозы, мальабсорбция углеводов, целиакия); токсическими реакциями на пищу бактериальной, вирусной или иной этиологии; фармакологическими реакциями (реакции на пищевые добавки и контаминанты); реакциями, не всегда связанными с приемом пищи; синдромом раздраженной толстой кишки; ВЗК [11].
Гастроинтестинальные проявления ПА очень схожи с клинической картиной ПН, в генезе которой лежит неиммунологическая реакция на пищу, обусловленная врожденными и приобретенными ферментопатиями или нарушением (недостаточностью или дефицитом) ферментных систем, а также присутствием в пищевых продуктах биологически активных веществ (кофеин, серотонин, гистамин, тирамин), инициирующих развитие псевдоаллергических реакций. В связи с многообразием причин развития реакций повышенной чувствительности к пище важно установить точный диагноз и отличить ПА от ПН, поскольку тактика их лечения, профилактики и прогноз различны. Несмотря на кажущуюся простоту, разграничить оба эти состояния бывает очень сложно, поскольку в том и другом случае отмечается связь с приемом пищи, причиной реакции может быть любой продукт, а клинические симптомы одинаковы [28–30].
Гастроинтестинальные симптомы, перечисленные выше, могут быть обусловлены негативной реакцией на лактозу. Одной из причин такой патологической реакции следует считать недостаточность лактазы. Лактаза — фермент щеточной каймы эпителия кишечника, который «разрывает» двойные связи в дисахариде лактоза — основном углеводе молока, с образованием двух моносахаров: глюкозы и галактозы. Недостаточность лактазы может быть вызвана мутацией в промоторной зоне гена, ответственного за синтез данного фермента, — врожденный дефицит лактазы (alactasia). Редкое и тяжелое аутосомно-рецессивное заболевание, манифестирующее у новорожденных практически с первых дней жизни, осмотической диареей с клиникой тяжелой дегидратации и полиорганной недостаточности. Диагностика — эндоскопическое и гистологическое исследование кишечника (слизистая оболочка тонкой кишки нормальная) с определением активности фермента лактазы в биоптатах слизистой тонкой кишки (низкая или полное отсутствие активности фермента). Лечение — полное исключение лактозы, особенно в грудном возрасте.
Недостаточность лактазы почти всегда является осложнением другого заболевания — вторичной лактазной недостаточности (ЛН). Для детей периода новорожденности это в первую очередь не-IgE-опосредованная энтеропатия, индуцированная БКМ. Купирование симптомов вторичной ЛН происходит в течение 1–2 мес на фоне правильного лечения основного заболевания.
Целиакия. Развитие заболевания индуцировано пищевым белком — глиадином, который содержится в пшенице, овсе, ячмене. Клинические проявления целиакии — рвота, диарея, отсутствие аппетита, задержка роста. Начальные симптомы болезни могут наблюдаться на первом году жизни ребенка после введения в рацион питания глютенсодержащих прикормов. Однако классическая клиническая картина чаще всего развивается в возрасте более одного года. При морфологическом исследовании биоптатов слизистой оболочки тонкой кишки выявляется атрофический энтерит. Для подтверждения диагноза определяют серологические маркеры целиакии: аутоантитела к тканевой трансглутаминазе, антиглиадиновые IgA-антитела.
Кроме алактазии, тяжелая осмодиарея в первые дни жизни ребенка может быть вызвана врожденной мальабсорбцией глюкозы-галактозы, в генезе которой лежит дефект синтеза транспортного белка SGLT-1. Лечение — в периоде новорожденности полное исключение не только лактозы, но и моносахаров (глюкозы и галактозы).
Определенные трудности в периоде новорожденности вызывает дифференциальная диагностика гастроинтестинальной формы ПА и функциональных нарушений ЖКТ, имеющих общие механизмы развития.
Основной принцип верификации гастроинтестинальных симптомов включает: тщательный сбор анамнеза (отягощенная наследственность по аллергии/атопии), исключение симптомов тревоги (задержка физического и психомоторного развития, наличие патологических примесей в фекалиях и рвотных массах), учет Римских критериев. Кроме того, в соответствии с «Протоколом ведения детей с пищевой аллергией» (2019, 2020)диагноз ПА устанавливают по исчезновению симптомов после элиминации причинно-значимого пищевого аллергена.
Литература
-
Норрu U., Kalliomaki M., Laiho K., Isolari E. Breast milk — immunomodulatory signals against allergic diseases // Allergy. 2001. Vol. 56. P. 23–29.
-
Novembre E., Verucci A. Milk allergy/intolerance and atopic dermatitis in infancy and childhood // Allergy. 2001. Vol. 57. P. 105–108.
-
Diagnostic approach and management of cow’s-milk protein allergy in infants and children: ESPGHAN GI committee practical guidelines // J. Pediatr. Gastroenterol. Nutr. 2012. Vol. 55, N 2. P. 221–229.
-
Пищевая аллергия : руководство для врачей / под ред. А.А. Баранова. Москва : ПедиатрЪ, 2013.
-
Salvatore S., Vandenplas Y. Gastroesophageal reflux and cow milk allergy: is there a link? // Pediatrics. 2002. Vol. 110. P. 972–984.
-
Heine R.G. Allergic gastrointestinal motility disorders in infancy and early childhood // Pediatr. Allergy Immunol. 2008. Vol. 19. P. 383–391.
-
Лусс Л.В. Пищевая аллергия и непереносимость пищевых продуктов // Практика педиатра. 2004. Декабрь. С. 26–28.
-
Захарова И.Н. Срыгивание и рвота у детей: что делать? // Consilium Medicum. Педиатрия. 2009. № 3. С. 16–20.
-
Хавкин А.И., Жихарева Н.С., Рачкова Н.С. Хронические запоры у детей // Лечащий врач. 2003. № 5. С. 42–44.
-
Hyman P.E., Milla P.J., Benninga M.A. et al. Childhood functional gastrointestinal disorders: neonate/toddler // Gastroenterology. 2006. Vol. 130. Р. 1519–1526.
-
Федеральные клинические рекомендации по оказанию медицинской помощи детям с пищевой аллергией. Москва, 2015, 2018.
-
Астафьева Н.Г., Гамова И.В., Кобзев Д.Ю., Удовиченко Е.Н., Перфилова И.А., Михайлова И.Э. Пищевая анафилаксия: проблемы пациента, врача и общества // Эффективная фармакотерапия. 2016. № 6. С. 38–49.
-
Muraro A., Roberts G., Worm M. et al. Anaphylaxis: guidelines from the European Academy of Allergy and Clinical Immunology // Allergy. 2014. Vol. 69, N 8. P. 1026–1045.
-
Simons F.E., Ardusso L.R., Bilo M.B. et al. 2012 Update: World Allergy Organization Guidelines for the assessment and management of anaphylaxis // Curr. Opin. Allergy Clin. Immunol. 2012. Vol. 12, N 4. P. 389–399.
-
Simons F.E., Ardusso L.R., Dimov V. et al. World Allergy Organization Anaphylaxis Guidelines: 2013 update of the evidence base // Int. Arch. Allergy Immunol. 2013. Vol. 162, N 3. P. 193–204.
-
Аллергология и иммунология : национальное руководство / под ред. Р.М. Хаитова, Н.И. Ильиной. Москва : ГЭОТАР-Медиа, 2009.
-
Kirkbright S.J., Brown S.G. Anaphylaxis — recognition and management // Aust. Fam. Physician. 2012. Vol. 41, N 6. P. 366–370.
-
Simons F.E. Anaphylaxis: recent advances in assessment and treatment // J. Allergy Clin. Immunol. 2009. Vol. 124, N 4. P. 625–636.
-
Астафьева Н.Г., Гамова И.В., Горячкина Л.А. и др. Анафилаксия: от экспериментальных исследований Рише к современным клиническим руководствам // Доктор.ру. 2011. № 3 (62). С. 7–14.
-
Астафьева Н.Г., Гамова И.В., Горячкина Л.А. и др. Анафилаксия: ключевые аспекты диагностики, лечения и профилактики в современных клинических руководствах // Фарматека. 2013. № S1. С. 8–16.
-
Аллергология. Федеральные клинические рекомендации. Москва : Фармарус Принт Медиа, 2014.
-
Sampson H.A. Update on food allergy // J. Allergy Clin. Immunol. 2004. Vol. 113, N 5. P. 805–819.
-
Santos A.F., Lack G. Food allergy and anaphylaxis in pediatrics: update 2010–2012 // Pediatr. Allergy Immunol. 2012. Vol. 23, N 8. P. 698–706.
-
Hofmann S.C., Fischer J., Eriksson C. et al. IgE detection to α/β/γ-gliadin and its clinical relevance in wheat-dependent exercise-induced anaphylaxis // Allergy. 2012. Vol. 67, N 11. P. 1457–1460.
-
Takahashi H., Matsuo H., Chinuki Y. et al. Recombinant high molecular weight-glutenin subunit-specific IgE detection is useful in identifying wheat-dependent exercise-induced anaphylaxis complementary to recombinant omega-5 gliadin-specific IgE test // Clin. Exp. Allergy. 2012. Vol. 42, N 8. P. 1293–1298.
-
Decker W.W., Campbell R.L., Manivannan V. et al. The etiology and incidence of anaphylaxis in Rochester, Minnesota: a report from the Rochester Epidemiology Project // J. Allergy Clin. Immunol. 2008. Vol. 122, N 6. P. 1161–1165.
-
Wolver S.E., Sun D.R., Commins S.P., Schwartz L.B. A peculiar cause of anaphylaxis: no more steak? The journey to discovery of a newly recognized allergy to galactose-alpha-1,3-galactose found in mammalian meat // J. Gen. Intern. Med. 2013. Vol. 28, N 2. P. 322–325.
-
Смирнова Г.И. Гастроинтестинальная пищевая аллергия у детей // Вопросы детской диетологии. 2003. Т. 1, № 2. С. 52–59.
-
Охотникова Е.Н. Гастроинтестинальная пищевая аллергия у детей // Клінічна імунологія. Алергологія. Інфектологія. 2013. № 3 (62). С. 5–13.
-
Пампура А.Н., Хавкин А.И. Классификация и клинические проявления пищевой аллергии // РМЖ. 2003. Т. 11, № 20. С. 1126–1130.
-
Beyond hydrolysates: use of L-amino acid formula in resistant dietary protein-induced intestinal disease in infants // J. Pediatr. 1997. Vol. 131. P. 658–660.
-
Bottcher M.F., Jenmalm M.C., Bjorksten B. Cytokine, chemokine and secretory IgA levels in human milk in relation to atopic disease and IgA production in infants // Pediatr. Allergy Immunol. 2003. Vol. 14, N 1. Р. 35–41.
-
Урсова Н.И. Дисбактериозы кишечника у детей. Москва, 2006. 239 с.
-
Дранник Г.Н. Клиническая иммунология и аллергология. Москва : Медицинское информационное агентство, 2003. 604 с
4.3. IgE-опосредованные кожные проявления пищевой аллергии у детей
4.3.1. Крапивница и отек Квинке. Р.Р. Кильдиярова
К острым аллергическим заболеваниям кожи (острым аллергодерматозам), которые сопровождаются поражением слизистых оболочек, внутренних органов и возможным развитием угрожающих жизни состояний, относят крапивницу, отек Квинке и ряд других синдромов.
Крапивница — группа заболеваний, характеризующихся развитием волдырей и/или ангиоотеков при воздействии пищевых продуктов и добавок (рис. 4-4, см. цв. вклейку), лекарственных средств, укусов и ужаления, физических, психогенных факторов и т.д. [1, 2]. Чаще для крапивницы характерно легкое локализованное течение, но возможен переход в более тяжелую генерализованную форму, которая в исключительных случаях приводит к анафилактическому шоку или отеку гортани. Вызывая стеноз верхних дыхательных путей, крапивница может вызывать их обструкцию, угрожая жизни пациента [3].
Приблизительно 15–20% детей хотя бы один раз в жизни переносят крапивницу [3]. Как симптом она рассматривается при дерматомиозите, воспалительных болезнях кишечника, тиреоидитах и других патологиях. И, безусловно, наиболее часто наблюдается при ПА [4–6], которая у детей первых 2 лет жизни является этиологическим фактором в 75% случаев [3]. В основе патогенеза данной формы крапивницы лежат IgЕ-опосредованные реакции.
Патогенетически выделяют иммунные (I–IV типы реакций), неиммунные, аутоиммунные и смешанные механизмы развития крапивницы.
-
I тип иммунных реакций (реагиновый или IgE-опосредованный) характерен для острой аллергической крапивницы.
-
II тип (цитотоксический) — холинергической и дерматографической крапивницы.
-
IV тип (гиперчувствительность замедленного типа) — крапивницы, обусловленной сопутствующими заболеваниями (при вирусных и бактериальных инфекциях — туберкулез, сифилис, бруцеллез, туляремия).
-
Воздействие физических стимулов и псевдоаллергенов может обусловливать неиммунные или смешанные варианты заболевания [6].
Ангиоотек/волдырь обусловлен активацией эндотелиальных молекул адгезии, нейропептидов, факторов роста и возникновением смешанного воспалительного периваскулярного инфильтрата различной интенсивности, состоящего из нейтрофилов, эозинофилов, базофилов, макрофагов и Т-клеток, однако не сопровождающегося некрозом сосудистой стенки, который, в свою очередь, характерен для уртикарного васкулита [1, 2]. Необходимо помнить, что у одного пациента может быть два и более вида крапивницы.
Кодирование крапивницы, согласно Международному классификатору болезней 10-го пересмотра, представлено в табл. 4-2.
Кодирование видов крапивницы | Типы и подтипы | Длительность | Не относятся к крапивнице |
---|---|---|---|
Крапивница (L50) L50.0 — Аллергическая L50.1 — Идиопатическая L50.2 — Вызванная воздействием низкой или высокой температуры L50.3 — Дермографическая L50.4 — Вибрационная L50.5 — Холинергическая L50.6 — Контактная L50.8 — Другая L50.9 — Неуточненная |
|
Острая — менее 6 нед. Хроническая — более 6 нед |
Пигментная крапивница (кожный мастоцитоз). Уртикарный васкулит. Аутовоспалительные синдромы (например, криопиринассоциированный периодический синдром). Ангиоотеки, связанные с брадикинином и т.д. |
Пример диагноза: Хроническая идиопатическая крапивница, обострение (L50.1).
Диагностика
Клиническая диагностика с учетом доказательной медицины сведена в табл. 4-3.
Критерии диагностики | Комментарии |
---|---|
1. Рекомендован сбор анамнеза (С1) |
|
1.1. Жалобы и анамнез |
Уртикарии с наличием зуда и жжения, в том числе на свободных от высыпаний участках кожи, обычно усиливающиеся к вечеру |
«Продолжительность жизни» одного элемента (от нескольких минут до часов, но не более 24 ч) с цикличностью появления |
|
Локализация любая, за исключением слизистых, поражение которых характерно для ангионевротического отека, развивающегося в 50% случаев крапивницы |
|
Стресс, прием пищи, лекарственных препаратов, физические стимулы обострения заболеваний и т.д. перед появлением крапивницы |
|
Наличие патологии, ассоциированной с хронической крапивницей: вирусные инфекции, паразитарные инвазии, грибковые поражения, хронические воспалительные поражения ЖКТ, аутоиммунные заболевания, паранеоплазия |
|
1.2. Аллергологический анамнез |
Наличие атопических заболеваний, крапивницы или уртикарного дермографизма в личном и семейном анамнезе |
2. Рекомендована оценка клинических данных (С1) |
|
2.1. Оценка степени тяжести (активности) |
Суммарная оценка количества высыпаний и интенсивности зуда самим пациентом или его представителем проводится каждые 24 ч за 7 последовательных дней. Сумма баллов за сутки — от 0 до 6, за неделю — максимум 42 балла |
Не используется для оценки активности физической крапивницы и изолированных ангиоотеков |
|
2.2. Физикальное обследование (осмотр, пальпация) |
Волдыри (уртикарии) преходящие красного цвета, часто сопровождающиеся зудом, размерами от нескольких мм или см (10 см — гигантские), четко ограниченные и возвышающиеся над поверхностью кожи, пропадающие при надавливании, с незначительным отеком |
Ангиоотек локализуется на коже и слизистых, розовый или бесцветный, периваскулярный инфильтрат отсутствует, имеет значительные размеры, длительностью 24–48 ч, зуд имеется не всегда, сопровождается болью и напряжением |
Клиническая картина
Клиническая картина крапивницы характеризуется внезапно возникающим поражением части кожи в виде резко очерченных округлых волдырей с приподнятыми эритематозными фестончатыми краями, бледным центром. Заболевание начинается остро и сопровождается сильным зудом кожи.
На фоне острой инфекции может возникать характерная для конкретного заболевания экзантема, а также острая крапивница, триггером которой могут быть лекарства, гомеопатические препараты или средства народной медицины на растительной основе и т.д. Заметим, в возрасте старше 2 лет на долю инфекционных заболеваний приходится приблизительно половина всех случаев крапивницы, в то время как на лекарственные средства — 5–10%, на пищевые продукты — 2–10% [3]. Крапивницу чаще провоцируют вирусы (вирусы гепатитов В и С, вирус простого герпеса I типа, цитомегаловирусы, вирусы Коксаки А и В) в сравнении с бактериальными инфекциями. Геморрагический компонент и артралгии наиболее часто обнаруживаются при инфекционном генезе заболевания.
ECHO-экзантема. Характеризуется эритематозной пятнистой или пятнисто-папулезной сыпью, исчезающей при надавливании, не сопровождающейся зудом (рис. 4-5, см. цв. вклейку). Появляется, как правило, после 3 или 6 сут лихорадки, начинаясь с кожи в области шеи и вокруг ушей, постепенно распространяясь по всему телу.
Парвовирусная инфекция. При этом инфекционном заболевании отмечается пятнистая, пятнисто-папулезная «кружевная» эритематозная сыпь, сопровождающаяся зудом, распространяющаяся на лицо, конечности и туловище. Отличительный признак — симптом «нашлепанных щек» (рис. 4-6, см. цв. вклейку).
Лекарственная экзантема. Многие лекарственные препараты способствуют развитию так называемой лекарственной экзантемы (табл. 4-4). Наиболее часто лекарственную экзантему у детей можно наблюдать при инфекционном мононуклеозе, в терапии которого необоснованно используются аминопенициллины. При инфекции вируса герпеса 6-го типа наблюдаются тяжелые реакции гиперчувствительности на карбамазепин, что носит название DRЕSS-синдром («drug rash + eosinophilia + systemic symptomps» = лекарственная сыпь + эозинофилия + системные симптомы) [1, 2, 4].
Группа | Перечень препаратов |
---|---|
Антибиотики и препараты химиотерапии |
Ампициллин, амоксициллин, цефалоспорины, ко-тримоксазол, налидиксовая кислота, блеомицин |
Противосудорожные препараты и нейролептики |
Карбамазепин, хлорпромазин, фенитоин |
Нестероидные противовоспалительные препараты |
Напроксен, пироксикам |
Другие лекарства |
Ингибиторы ангиотензинпревращающего фермента, пеницилламин |
Оценка лабораторных данных (С1) представлена в табл. 4-5 [1, 2, 7].
Критерий | Комментарии |
---|---|
3.1. Клинические исследования |
Рутинное обследование для выявления причин заболевания всех пациентов с однократным эпизодом острой спонтанной крапивницы не рекомендуется |
3.2. Определение уровня общего IgE |
Малоинформативно и не должно использоваться как скрининговый метод диагностики крапивницы |
3.3. Объем обследования |
Сокращение — при клинически значимых находках и в случае положительного ответа на терапию |
При хронической крапивнице расширенное обследование:
|
Дополнительные исследования или диагностические тесты при острой крапивнице сведены в табл. 4-6 [1, 2].
Тип | Тест для диагностики |
---|---|
Холодовая контактная крапивница |
Аппликация кубика льда в область предплечья на 2–5 мин |
Выполнение физических упражнений 5 мин на холоде (4 °С) |
|
Пребывание в холодной комнате без одежды 5–7 мин |
|
Погрузить предплечье в холодную воду на 2–5 мин |
|
Замедленная крапивница от давления |
Тест с давлением |
Тепловая контактная |
Тепловой провокационный тест |
Солнечная |
Ультрафиолетовый и видимый свет разной длины волны, исключить фотодерматозы |
Тип |
Тест для диагностики |
Дермографическая |
Вызвать дермографизм |
Аквагенная |
Приложить влажную ткань, смоченную водой температуры тела, на 10–20 мин |
Холинергическая |
Физическая нагрузка и горячая ванна (40–45 °С) на 10–20 мин |
Контактная |
Патч- или прик-тесты |
Анафилаксия от физической нагрузки |
Физическая нагрузка с или без пищевых продуктов в зависимости от данных анамнеза |
Иная диагностика, в соответствии с клиническими рекомендациями [1, 2], включает консультации следующих специалистов:
-
дерматовенеролога — для верификации элементов сыпи, проведения дифференциальной диагностики с другими заболеваниями кожи, биопсии кожи;
-
по показаниям при подозрении на сопутствующие патологии — ревматолога, онколога, паразитолога, эндокринолога, гастроэнтеролога, невролога, психиатра, гематолога, пульмонолога.
Организация медицинской помощи
Эпизод острой крапивницы без дальнейшего рецидивирования обычно не требует углубленного обследования, помощь возможна в амбулаторных условиях. В тяжелых случаях требуется проведение интенсивной терапии, включающей в себя интубацию, кислородотерапию, а при нарастании дыхательной недостаточности искусственную вентиляцию легких (табл. 4-7).
Ориентировочные действия врача | Показания для госпитализации (плановой, неотложной и экстренной) |
---|---|
Оказание неотложной помощи в амбулаторно-поликлинических условиях. Вызов скорой медицинской помощи для неотложной госпитализации |
Тяжелые формы острой крапивницы |
Ангиоотек в области гортани с риском асфиксии |
|
Крапивница, сопровождающая анафилаксию |
|
Тяжелые формы обострения хронической крапивницы и ангиоотека, торпидные к амбулаторному лечению |
При хронической крапивнице детей наблюдает аллерголог-иммунолог (либо дерматолог, кратность — 1 раз в 3–6 мес вне обострения). Комплексное обследование с динамическим контролем состояния, консультации других специалистов по показаниям проводятся детям 1 раз в 6–12 мес, в зависимости от степени тяжести и характера течения процесса по показаниям амбулаторно или в дневном стационаре. Ориентировочный срок временной нетрудоспособности законного представителя ребенка — 7–14 дней, критерий выздоровления — клинический.
Диспансерное наблюдение проводится аллергологом и участковым педиатром при хронической крапивнице. Частота осмотров, объем обследования зависят от частоты обострений.
Лечение
Консервативное лечение включает:
Режим и диета — гипоаллергенные. Строгую элиминационную диету отменяют в случае ее неэффективности в течение 1–2 мес. Исключение из рациона пищевого аллергена приводит к улучшению через 24–48 ч. При псевдоаллергической реакции улучшение на фоне гипоаллергенной диеты наступает через 2–3 нед [1, 2, 8].
Диета при хронической крапивнице. По результатам некоторых исследований показана эффективность элиминации псевдоаллергенов и продуктов, содержащих гистаминолибераторы [ферментированные сыры, капуста, вяленая ветчина и говяжьи сосиски, свиная печень, консервированный тунец, консервированная копченая селедочная икра, маринованная сельдь, шпинат, томаты, сыры (рокфор, камамбер, бри, чеддер), шоколад, бобы какао и др.] [6].
Рекомендовано исключить употребление лекарственного препарата(-ов), предположительно вызвавшего крапивницу. У пациентов с крапивницей рекомендуется замена принимаемых препаратов со свойствами гистаминолибераторов других классов: следует исключить прием аацетилсалициловой кислоты и других нестероидных противовоспалительных средств (у больных с доказанной непереносимостью нестероидных противовоспалительных средств, у остальных пациентов с крапивницей — в период обострения заболевания) [1, 2].
При солнечной крапивнице избегать прямого воздействия солнца, ношения открытой одежды, отказаться от отдыха в регионах с высокой инсоляцией.
При механической или холодовой крапивнице — избегать слишком легкой одежды, употребления холодных напитков и пищи, длительного пребывания на холоде; устранять или уменьшать воздействие физических факторов, отказаться от тесной одежды, рекомендовано дозировать физическую нагрузку и уменьшить влияние стрессовых факторов и т.п. [1, 2].
Применение лекарственных средств при крапивнице проводится в минимально необходимом объеме. Согласно международному консенсусу, подходы к терапии крапивницы у детей аналогичны таковым у взрослых, однако, учитывая небольшой объем доказательной базы по лечению детей с данной патологией, — должны применяться с осторожностью [1, 2]. Использование в терапии препаратов, не разрешенных у детей, согласно инструкции допустимо только с разрешения этического комитета и информированного согласия законных представителей и ребенка старше 14 лет.
Фармакотерапия при крапивнице с учетом принципов доказательной медицины сведена в табл. 4-8 [1, 2].
Препараты выбора | Особенности применения |
---|---|
Первая линия терапии — неседативные антигистаминные средства 2-го поколения в 1 прием (А1) |
|
Дезлоратадин |
С 6 мес: по 1 мг (2 мл сиропа), в 1–5 лет по 1,25 мг (2,5 мл), 6–11 лет по 2,5 мг (5 мл), старше 12 лет — 5 мг (1 табл. или 10 мл сиропа) |
Лоратадин |
С 2 лет: при массе тела <30 кг — 5 мг, >30 кг — по 10 мг |
Цетиризин |
С 6 мес: капли 2,5 мг, в 1–6 лет 2,5 мг 2 раза в день или 5 мг 1 раз в день, с 6 лет 10 мг (1 табл.) однократно или по 5 мг 2 раза в день |
Рупатадина фумарат |
Старше 12 лет: 10 мг (1 табл.) однократно |
При отсутствии особых показаний нельзя применять седативные антигистаминные препараты 1-го поколения (А1), которые обладают выраженным нежелательным седативным эффектом, так как из-за высокой липофильности легко проникают через ГЭБ и вызывают блокаду Н1- и М-рецепторов ЦНС. Кроме того, из-за М-холинолитического (атропиноподобного) действия эти препараты не рекомендуется назначать детям при сочетании крапивницы с БА или АР. Не рекомендовано одновременное применение нескольких Н1-антигистаминных средств |
|
Диметиндена малеат |
С 1 мес: до 1 года — 3–10 капель 3 раза в сутки; 1–3 года — 10–15 капель; 3–12 лет — 15–20 капель; 12 лет и старше — 1 капс. по 4 мг |
Препараты выбора |
Особенности применения |
Вторая линия терапии — при сохранении симптомов более 2 нед — дозу антигистаминного препарата 2-го поколения увеличивают в 2 раза (С1) |
|
Если симптомы сохраняются более 2–4 нед на фоне лечения антигистаминными препаратами 2-го поколения в увеличенной дозе (или ранее, если симптомы нестерпимы), рекомендуется перейти к 3-й линии терапии, которая предусматривает добавление омализумаба |
|
Третья линия терапии — при наличии симптомов >2–4 нед |
|
Омализумаб (А1) |
С 12 лет: по 300 мг подкожно в течение 4 нед |
При неадекватном контроле симптомов на фоне терапии антигистаминными препаратами 2-го поколения и омализумабом (если симптомы сохраняются в течение 6 мес или если симптомы нестерпимы, либо в отсутствие омализумаба) возможно назначение циклоспорина А в дополнение к препаратам |
|
Циклоспорин А (А1) |
С 1 года: 2,5 мг/кг в сутки в 2 приема, при неэффективности повышение через 2 нед до 5 мг/кг; курс от 8 нед и более |
При развитии симптомов острой сердечно-сосудистой недостаточности рекомендовано незамедлительное введение эпинефрина (подкожно или внутримышечно — по 10 мкг/кг, максимально до 0,3 мг), при необходимости введение этих доз повторяют через каждые 15 мин (до 3 раз) |
|
Четвертая линия терапии — короткий курс системных глюкокортикоидов (С2) |
|
Преднизолон |
С первых дней жизни: по 1–2 мг/кг в сутки в течение 3–7 сут, по завершении не требуется постепенной отмены. Не рекомендовано рутинное назначение топических глюкокортикоидов |
В качестве альтернативной терапии в индивидуальных случаях рекомендуется рассмотреть назначение препаратов, использующихся в клинической практике, но не имеющих достаточной доказательной базы, — монтелукаст |
|
Монтелукаст (С2) |
С 15 лет: по 1 табл. (10 мг) в сутки, вечером |
В случае выраженного, интенсивного зуда, влияющего на активность и сон, рекомендовано назначение анксиолитической терапии |
|
Гидроксизин (Гидроксизина гидрохлорид♠ ) |
С 3 лет: по 1–2 мг/кг (табл. по 25 мг), разделенных на несколько приемов, 3–5 дней |
Рекомендовано рассмотреть вопрос об эрадикации инфекционных агентов и инвазий, лечении хронического воспалительного процесса в случае исключения других возможных причин крапивницы и наличия вероятности связи инфекций и инвазий с крапивницей (С2) |
Профилактика
Уменьшение частоты и продолжительности обострений аллергической крапивницы достигается с помощью наиболее эффективных и безопасных лекарственных средств, а также элиминацией аллергенов и при соблюдении диеты. При физической или иной индуцируемой крапивнице рекомендации охранительного режима помогают снизить риск развития обострений и возникновения новых элементов [1, 2, 8].
Рекомендации пациентам по профилактике.
-
При крапивнице, причиной которой является аллергия на продукты питания, необходимо соблюдение гипоаллергенной диеты. Исключите из рациона питания продукт/продукты, которые предположительно вызывают аллергию, и/или причинно-значимые аллергены, выявленные при аллергологическом обследовании. Срок исключения продуктов определяется индивидуально лечащим врачом.
-
При невозможности определения причинно-значимого аллергена соблюдайте диету с исключением продуктов с повышенной аллергенной активностью (табл. 4-9), содержащих искусственные пищевые добавки (красители, консерванты, эмульгаторы), блюда со свойствами неспецифических раздражителей ЖКТ. Данная диета также предусматривает щадящую кулинарную обработку, при этом блюда готовятся на пару, отвариваются, запекаются. Из рациона питания исключаются бульоны, острые, соленые, жареные блюда.
-
Необходимо вести пищевой дневник, который нужен для информации о возможных реакциях, поможет понять, правильно ли определен аллерген, и оценить эффективность лечения.
-
При аллергии на домашних животных отказаться от содержания животных в доме, посещений цирков, зоопарков, ферм.
-
Избегать частого и длительного мытья, не использовать слишком горячую и слишком холодную воду.
-
Выбирать одежду из натуральных материалов: хлопка, льна, шелка.
-
Не носить одежду с тугими резинками, воротниками и поясами; избегать давления на кожу; не сидеть нога на ногу; не используйте жесткие мочалки и полотенца.
-
Не допускать потливости, которую может спровоцировать жаркая погода, одежда, высокая физическая нагрузка.
-
Не загорать на открытом солнце. Использовать специальные защитные кремы: при солнечной крапивнице — солнцезащитные, при холодовой крапивнице — защитные кремы при низкой температуре.
-
Необходимо ответственно относиться к лечению крапивницы: не заниматься самолечением, посещать коллективные обучающие занятия в рамках «Аллергошколы».
Рекомендуемые продукты | Высокоаллергенные продукты, которые исключают |
---|---|
Мясо: кролик, индейка, конина, нежирные сорта свинины (в отварном и тушеном виде) Крупы и хлеб: гречка, геркулес, рис (вымоченный), перловка, хлеб с отрубями несдобный (пшеничный и черный несладкий), сушки простые, сухое печенье, сухари Сладости: натуральные зефир и пастила Кисломолочные продукты (белый йогурт, кефир), топленое сливочное масло, неострые сорта сыра Овощи: картофель и капуста белокочанная, вымоченные 10–12 ч; петрушка, укроп, листья салата, кабачки, патиссоны, свежие огурцы, шпинат Фрукты: яблоки (зеленые), слива, белая черешня, груши (зеленые), черника, сухофрукты (сушеные яблоки, чернослив), белая смородина, крыжовник, белая черешня Масло: кукурузное или оливковое Черный, зеленый чай (некрепкий) |
Мясо: курица, свиная печень, куриный бульон, утка, гусь, говядина, телятина, баранина, копченые колбасы, сосиски, вяленая ветчина Рыба и рыбные консервы, икра (красная и черная, селедочная), маринованная сельдь Морепродукты Крупы: манная, пшеничная Макаронные и мучные изделия, торты с кремом, сдобный хлеб и пряники Сладости и напитки: шоколад, кофе, какао, мороженое, мед Молочные продукты: цельное молоко, йогурты с фруктовыми добавками, простокваша, ряженка, сливки, сметана, майонез, детские сливочные сырки, плавленый сыр, острый сыр со специями, сыры рокфор, камамбер, бри, чеддер Овощи и травы: тыква, брюква, помидоры, томатный соус и кетчуп, редис, баклажаны, свекла, морковь, красный и зеленый перец, щавель Фрукты: персики, абрикосы, дыни, цитрусовые, красные яблоки, хурма, гранаты, все тропические фрукты (киви, фейхоа, манго, папайя, ананасы и др.), консервированные соки, компоты, сухофрукты (изюм, курага, финики, инжир) Ягоды: земляника, клубника, малина, облепиха, виноград, вишня Грибы, орехи, халва, квас, уксус, перец, горчица, чеснок, корица, жевательная резинка, сладкие газированные напитки, все продукты, содержащие консерванты, красители и глутамат натрия |
Литература
-
Федеральные клинические рекомендации по диагностике и лечению крапивницы, утвержденные Российской ассоциацией аллергологов и клинических иммунологов. Год утверждения — 2013. URL: http://193.232.7.120/feml/clinical_ref/0001370869S/HTML/
-
Федеральные клинические рекомендации «Крапивница у детей», утвержденные Союзом педиатров России, Российской ассоциацией аллергологов и клинических иммунологов. Год утверждения — 2018. URL: https://docviewer.yandex.ru/view/0
-
Национальное руководство по неотложной педиатрии / под ред. Б.М. Блохина. Москва : ГЭОТАР-Медиа, 2019. С. 441–460.
-
Косенкова Т.В., Бойцова Е.А. Эпидемиологические аспекты пищевой непереносимости у детей Санкт-Петербурга // Пищевая непереносимость у детей. Современные аспекты диагностики, лечения, профилактики и диетотерапии : сборник. Санкт-Петербург, 2016. С. 78–92.
-
Pite H., Wedi B., Borrego L.M., Kapp A., Raap U. Management of childhood urticaria: current knowledge and practical recommendations // Acta Derm. Venereol. 2013. Vol. 93, N 5. P. 500–508.
-
Аллергология и иммунология : клинические рекомендации для педиатров / под ред. А.А. Баранова, Р.М. Хаитова. 3-е изд., испр. и доп. Москва : Союз педиатров России, 2011. 256 с.
-
Кильдиярова Р.Р., Шараев П.Н., Стрелков Н.С. Справочник по лабораторным и функциональным исследованиям в педиатрии. Москва : ГЭОТАР-Медиа, 2009. С. 68–70.
-
Рычкова С.В., Новикова В.П., Васильев И.В., Терешина Е.Е., Мосевич Ф.С., Митрофанова И.С. Состояние здоровья, образ жизни и питание школьников Санкт-Петербурга // Клиническое питание. 2005. № 1. С. 4–5.
4.3.2. Оральный аллергический синдром. О.С. Юдинцева, Д.Г. Пеньков, Е.С. Ульяничева
Аллергические болезни — одни из самых распространенных хронических заболеваний. В мире насчитывается около 300 млн больных аллергической патологией, при этом около 30% страдает АР, 20% — БА и от 10 до 15% — АД, из которых тяжелые, потенциально жизнеугрожающие проявления болезни имеют 20% пациентов [1–8]. Исследования распространенности аллергических реакций проводились в крупных эпидемиологических исследованиях, наиболее значимыми из которых являются: «Международное исследование астмы и аллергии у детей» [International Study of Asthma and Allergies in Childhood (ISAAC)], «Глобальная Европейская сеть аллергии и астмы» [Global Allergy and Asthma European Network (GA2LEN)] [1].
ОАС становится все более распространенной аллергической реакцией. ОАС — это совокупность клинических проявлений IgE-опосредованных аллергических реакций на слизистой оболочке рта и глотки у пациентов с пыльцевой сенсибилизацией при употреблении в пищу различных фруктов, овощей, орехов и специй [8].
ОАС редко исследуется в педиатрической популяции, поскольку считается, что это в первую очередь проблема взрослых. В США распространенность среди детей оценивается в 5,0% [9]. В последнее время в Австралии она составляла почти 17% [10], в то время как в некоторых европейских странах она была выше 20% [9, 11].
По разным данным, 47–70% взрослых с АР имеют ОАС, и это чаще встречается у женщин [12, 13]. В центральной и северной Европе травы (Dactylis glomerata и Phleum pretense) и амброзия (Ambrosia elatior) являются основными причинами ОАС, в то время как в странах Средиземноморья наиболее частой причиной ОАС является повышенная чувствительность к травянистому растению постеннице, относящемуся к семейству крапивных (Parietaria officinalis) [1, 14].
Первое описание ОАС, которое связывало гиперчувствительность к фруктам и овощам и к пыльце березы, было написано в 1942 г. Тафтом и Блюмштайном. В 1987 г. впервые назвали его «синдромом оральной аллергии», представив в основном оральные клинические симптомы [1, 8]. Последнее время растет популярность экзотических фруктов и овощей, все большее число пациентов с аллергией на пыльцу проявляют аллергические реакции на эти продукты [6].
Патогенез
При ОАС иммунная система вырабатывает антитела, которые направлены против белков пыльцы и структурно сходных белков в продуктах питания, следовательно, в результате аллергические симптомы ограничиваются в основном полостью рта [6, 8, 15]. Первоначальный вдыхаемый аллерген вызывает сенсибилизацию организма для последующей аллергической реакции, возникающей при употреблении некоторых продуктов. Например, аллергия на пыльцу может привести к аллергической реакции после приема одного или всех перечисленных продуктов в сыром виде: дыни, апельсина и помидоров [8, 11, 16–20 ]. Не каждый, у кого повышенная чувствительность к пыльце, будет развивать эту перекрестную реакцию на продукты питания [7]. Фрукты, такие как яблоки, персики и вишня, и овощи, такие как сельдерей, морковь и помидоры, являются одними из продуктов, связанных с ОАС. Подобную реакцию также вызывают грецкие орехи и фундук, а примеры пыльцы включают березу, амброзию и различные травы [6, 8, 14, 21].
Поскольку многие из белков, связанных с ОАС, уязвимы для пищеварительных ферментов и желудочного секрета и становятся денатурированными после воздействия тепла, большинство пациентов переносят приготовленные формы этих продуктов [6, 8]. Некоторые продукты, особенно орехи, могут быть исключением, основанным на стабильности их белка во время процесса пищеварения [8, 22]. Когда происходят системные реакции, рекомендуется строго избегать как свежих, так и обработанных продуктов [23].
Эпидемиология
В педиатрической популяции ОАС преимущественно встречается в подростковом возрасте [8, 24]. Также ОАС наиболее характерен для пациентов с сезонным АР.
В нескольких исследованиях изучалась распространенность ОАС у детей. Недавнее итальянское исследование показало, что около 25% детей с пыльцевым АР имеют ОАС [25].
Поскольку ОАС развивается после сенсибилизации к пыльце, установлено, что симптомы могут развиваться на пищу, которая ранее была переносимой. Таким образом, неудивительно, что распространенность ОАС у взрослых выше, в пределах от 30% до 70% среди лиц с АР [7, 8, 22, 24, 28]. Те, у кого произошла сенсибилизация к нескольким видам пыльцы, имеют более высокую вероятность развития клинической аллергии на растительные продукты [8, 9]. Кроме того, данные свидетельствуют о том, что ОАС развивается чаще всего у тех, кто имел более длительное течение сезонного АР [26].
В связи с тем что сенсибилизация происходит к разным пыльцевым агентам, а также имеются различия в соответствующих белках, — все это способствует изменениям в клинических признаках [8]. Также имеют место географические различия, которые могут быть обусловлены региональными видами пыльцы и различной структурой питания. Кроме того, изменения в экологических факторах могут привести к новым сенсибилизациям. Например, у двух пациентов, у которых не отмечалась реакция при употреблении джекфрута на Филиппинах (область, где не растет береза), позже появилась ОАС после приема джекфрута после переезда в Швейцарию, где растут березы [26].
Клиническая картина
Симптомы ОАС обычно ограничиваются областью ротоглотки и возникают вскоре после приема сырых фруктов или овощей, в среднем через 2–15 мин [7, 9, 28, 29]. Однако могут быть вовлечены другие продукты, такие как бобовые и орехи, и симптомы могут появляться за пределами ротовой полости [6, 7, 8]. Зуд, покалывание и отек слизистой ротовой полости, губ, языка, нёба или глотки являются типичными, а также появление эритематозных элементов в периоральной области и на шее [5–7]. Часто наблюдаются заложенность носа, насморк, чихание, явления конъюнктивита [30]. Симптомы чаще всего кратковременные и самостоятельно купируются. Возможно сочетание с бронхообструктивным синдромом. Реже сообщалось о серьезных реакциях, таких как анафилаксия, при условии высокой чувствительности или попадания большого количества аллергена внутрь [6, 7].
ОАС может возникнуть в любое время года, но частота и тяжесть могут быть выше в течение сезонов аллергии на пыльцу [6, 31]. Географические различия также могут способствовать ОАС, так как некоторые травы и сорняки более распространены в разных регионах мира, а также в потребляемых продуктах [7, 8]. Более необычными симптомами являются такие симптомы, как зуд, небольшая припухлость или покраснение рук, тошнота, боли в животе (10%), рвота, диарея, стеснение в груди или потеря сознания.
Диагностика
В связи с недостаточной осведомленностью пациентов, летучестью симптомов больные АР и БА, которые имеют пыльцевую сенсибилизацию, не всегда предъявляют жалобы на проявления, характерные для ОАС, которые связаны с употреблением продуктов питания [10, 32].
Оценка пациента с синдромом ПА на пыльцу должна включать тщательный сбор медицинского анамнеза, чтобы решить, какие продукты вызывают симптомы, также необходимо выявить симптоматику поллиноза и сезонность обострений [4, 8].
Определение ОАС проводится, помимо данных из истории болезни, по положительному результату кожно-уколового теста (SPT — от англ. skin-prick test) с экстрактами свежих продуктов [32–35].
Необходимо отметить, что диагностика данным методом имеет ограничения по некоторым причинам. Во-первых, тестирование со свежими фруктами и овощами может давать ложноположительные результаты, так как в них присутствуют фруктовые кислоты, которые оказывают раздражающий эффект на кожу [36, 37]. SPT-тесты дают быстрые результаты, которые позволяют провести прямую клиническую оценку, и дешевле, чем методы in vitro.
Также используют ликвидационные (устраняют предполагаемый продукт, который вызывает симптомы) диеты. Они могут быть полезны для людей с сохраняющимися симптомами. Двадцати одного дня обычно достаточно, чтобы поставить под сомнение достоверность ПА. Результат считается положительным, если наблюдается постоянное улучшение симптомов [38].
До недавнего времени использовались тесты с пищевыми пластырями для анализа ПА, включая отсроченные признаки. При АД тест на пищевой пластырь улучшает диагностическую точность, но не в ущерб чувствительности или скорости [30, 39]. Этот метод не был одобрен для обычной диагностики.
Наиболее точными методами диагностики in vivo являются провокационные тесты — различные модификации проб с пищевыми продуктами растительного происхождения [8].
К диагностике in vitro относят определение IgЕ к аллергенам растений в сыворотке крови, тест гистаминолиберации лейкоцитов [5, 6, 8, 40].
СR-диагностика
СR-тесты — от английского component resolved diagnostics, — диагностика с использованием молекулярных компонентов [8].
Данный вид тестов определяет наличие IgE-антител к конкретным аллергенам, что делает возможным определение наличия перекрестной реактивности между пищевыми и пыльцевыми аллергенами. Более 65% пищевых аллергенов состоит только из четырех основных видов: Bet v 1 — главный аллерген березы, а также профилины, проламины в злаках и купины. Это может указывать на широкую перекрестную реактивность IgE, даже среди аллергенов, которые встречаются у систематически различных растений. Более того, связывание IgE может происходить, если сохраняется до 35–40% аминокислотной последовательности.
Лечение
Основой терапией различных проявлений ПА является элиминационная диета [4–6]. Однако доказано, что необоснованно ограниченная диета не только ведет к снижению питательной ценности и недостаточности рациона ребенка, но и создает ситуацию, при которой в реальных условиях невозможно исключение причинно-значимых продуктов [14].
Лечение ПА проводится антигистаминными препаратами, глюкокортикоидами и, по показаниям, применяется эпинефрин (Адреналин♠) (внутримышечно).
Хотя серьезные реакции встречаются редко, можно рекомендовать применение эпинефрина (Адреналина♠) [например, EpiPen, автоинжектор эпинефрина (Адреналина♠), Mylan Specialty, Pfizer Company, WV] [36].
БА, вызванная ПА, охватила 9,5% пациентов. Она потенциально опасна для жизни, что приводит к назначению бронходилататоров и эпинефрина (Адреналина♠) [15].
Моноклональные антитела против IgE могут быть использованы для противодействия тяжелой ПА.
Антитела к рецептору IgE тучных клеток могут препятствовать аллергическому ответу. Первоначальные исследования показывают, что лечение анти-IgE может, по сути, увеличить пороговое количество белка арахиса, необходимого для возбуждения [29] аллергических симптомов у людей с аллергией на арахис [8]. Использование анти-IgE-терапии в сочетании со специфической иммунотерапией может быть ценной терапией в будущем [11, 41].
Заключение. ОАС представляет собой состояние, характеризующееся симптомами ранних аллергических реакций, опосредованных антителами иммуноглобулина E (IgE). Это особая аллергическая реакция на пищу, вызванная перекрестной реактивностью между аллергенами пыльцы и пищей растительного происхождения. Это происходит после употребления свежих фруктов и овощей у пациентов с аллергией на пыльцу. Распространенность ОАС зависит от многих факторов, но в первую очередь от характера сенсибилизации в различных географических регионах, а также от растущей распространенности АР и аллергии на пыльцу. По разным данным, 47–70% взрослых с АР имеют ОАС. ОАС редко встречается у маленьких детей, но частота увеличивается с возрастом, и это наиболее часто встречающееся проявление ПА у подростков и взрослых. Симптомы чаще возникают от 2 до 15 мин после употребления свежих фруктов и овощей и обычно проявляются в виде отека губ и ротоглотки, зуда ротоглотки, нёба или десны, эритемы лица и шеи. Иногда могут развиться генерализованные симптомы, такие как крапивница, ринит, конъюнктивит, приступ астмы или даже анафилаксия. Желудочно-кишечные симптомы, такие как боль, тошнота, рвота и диарея, встречаются реже и обычно возникают после употребления большого количества пищи. Симптомы ОАС вызываются только свежими, а не вареными, химически обработанными или замороженными продуктами. Хотя симптомы ОАС могут возникать в любое время, они наиболее распространены во время сезона опыления.
Недостаточная осведомленность пациентов и вариабельность симптомов составляют трудности в диагностике данного заболевания. В настоящее время используют кожно-уколовые пробы с экстрактом продукта (SPT). Но данные тесты не всегда являются точными. Наиболее точные методы — это провокационные тесты: различные модификации проб с пищевыми продуктами растительного происхождения. К диагностике in vitro относят определение IgЕ к аллергенам растений в сыворотке крови. Также эффективным методом является СR-диагностика. Лечение зависит от распространенности процесса. При системном процессе прибегают к использованию эпинефрина (Адреналина♠) (внутримышечно). Также является эффективной терапия антигистаминными препаратами и глюкокортикоидами. В настоящее время проводятся исследования по применению и эффективности моноклональных антител к IgE и иммунотерапии. Пока результаты достаточно сомнительные, но, возможно, в будущем данные виды терапии станут ведущими для пациентов с ОАС.
Литература
-
Камалтынова Е.М. Распространенность, клинико-аллергологическая характеристика аллергических заболеваний у детей г. Томска и Томской области : автореф. дис. … д-ра мед. наук. Томск, 2013.
-
Маталыгина О.А. Эта многоликая аллергия // Дошкольная педагогика. 2015. № 7 (112). С. 4–10.
-
Маталыгина О.А. Пищевая аллергия. Взгляд на проблему после 20 лет клинического наблюдения // Мир медицины. 1998. № 9–10. С. 13–14.
-
Сергеев А.В., Мокроносова М.А. Синдром оральной аллергии // Медицинская иммунология. 2011. Т. 13, № 1. С. 17–28.
-
Федорова О.С. Оральный аллергический синдром // Практика педиатра. 2011. № 3. 38–40.
-
Amlot P.L., Kemeny D.M., Zachary C., Parkes P., Lessof M.H. Oral allergy syndrome (OAS): symptoms of Ig-E mediated hypersensitivity to food // Clin. Allergy. 1987. Vol. 17. P. 33–42.
-
Brown C.E., Katelaris C.H. The prevalence of the oral allergy syndrome and pollen-food syndrome in an atopic paediatric population in south-west Sydney // J. Paediatr. Child Health. 2014. Vol. 50. P. 795–800.
-
Collins S.C. Practice Paper of the Academy of Nutrition and Dietetics: role of the registered dietitian nutritionist in the diagnosis and management of food allergies // J. Acad. Nutr. Diet. 2016. Vol. 116, N 10. P. 1621–1631.
-
Crespo J.F., Rodriguez J., James J.M., Daroca P., Reano M., Vives R. Reactivity to potential cross-reactive foods in fruit-allergic patients: implications for prescribing food avoidance // Allergy. 2002. Vol. 57. P. 946–949.
-
Pastorello E.A., Farioli L., Pravettoni V. The major allergen of peach (Prunus persica) is a lipid transfer protein // J. Allergy Clin. Immunol. 1999. Vol. 103. P. 520–526.
-
Jenkins J.A., Griffiths-Jones S., Shewry P.R., Breiteneder H., Mills E.N. Structural relatedness of plant food allergens with specific reference to cross reactive allergens: an in silico analysis // J. Allergy Clin. Immunol. 2005. Vol. 115. P. 163–170.
-
Anderson L.B., Dreyfuss E.M., Logan J., Johnstone D.E., Glaser J. Melon and banana sensitivity coincident with ragweed pollinosis // J. Allergy. 1970. Vol. 45. P. 310–319.
-
Neurath M.F., Finotto S., Glimcher L.H. The role of Th1/Th2 polarization in mucosal immunity // Nat. Med. 2002. Vol. 8. P. 567–573.
-
Pastorello E.A., Ortolani C. Oral allergy syndrome // Food Allergy: Adverse Reactions to Foods and Food Additives. 3rd ed. / eds D.D. Metcalfe, H.A. Sampson, R.A. Simon. Malden, MA : Blackwell Science, 2003. P. 169–182.
-
Ortolani C., Pastorello E.A., Farioli L. IgE-mediated allergy from vegetable allergens // Ann. Allergy. 1993. Vol. 71. P. 470–476.
-
Турганова Е.А., Косенкова Т.В., Новикова В.П. Особенности спектра сенсибилизации у детей, страдающих бронхиальной астмой средней степени тяжести // Вопросы детской диетологии. 2018. Т. 16, № 3. С. 23–27.
-
Маталыгина О.А. О связи между спектром сенсибилизации и клиническими проявлениями пищевой аллергии у детей // Вопросы охраны материнства и детства. 1978. Т. 23, № 12. С. 8–12.
-
Гурина О.П., Блинов А.Е., Варламова О.Н., Дементьева Е.А., Степанова А.А., Блинов Г.А. Иммунитет и атопия. Особенности у детей // Медицина: теория и практика. 2019. Т. 4, № 1. С. 233–240.
-
Гурина О.П., Дементьева Е.А., Блинов А.Е., Варламова О.Н. Сенсибилизация к пищевым и ингаляционным аллергенам у детей с атопическими заболеваниями // Пищевая непереносимость у детей. Современные аспекты диагностики, лечения, профилактики и диетотерапии : сборник трудов. Санкт-Петербург, 2018. С. 202–210.
-
Pongdee T. Oral Allergy Syndrome (OAS). The American Academy of Allergy, Asthma & Immunology (AAAAI). URL: https://www.aaaai.org/conditions-and-treatments/library/allergy-library/outdoor-allergies-and-food-allergies-can-be-relate (date of access August 6, 2017)
-
Academy of Nutrition and Dietetics. Nutrition Care Manual. Oral Allergy Syndrome. URL: https://www.nutritioncaremanual.org/topic.cfm?ncm_category_id=1&ncm_ toc_id=145119 (date of access February 25, 2020)
-
Ortolani C., Ispano M., Pastorello E., Bigi A., Ansaloni R. The oral allergy syndrome // Ann. Allergy. 1988. Vol. 61, pt 2. P. 47–52.
-
Fernandez-Rivas M., van Ree R., Cuevas M. Allergy to Rosaceae fruits without related pollinosis // J. Allergy Clin. Immunol. 1997. Vol. 100, Article ID 728733.
-
Chipps B.E. Food Allergy: New Insights and Management Strategies. Medscape. URL: http://www.medscape.org/viewarticle/420552 (date of access March 20, 2017)
-
Joneja J.V. Oral allergy syndrome. The Health Professional’s Guide to Food Allergies and Intolerances. Chicago, IL : Academy of Nutrition and Dietetics, 2012. P. 310–316.
-
Ortolani C., Ispano M., Pastorello E.A., Ansaloni R., Magri G.C. Comparison of results of skin prick tests (with fresh foods and commercial food extracts) and RAST in 100 patients with oral allergy syndrome // J. Allergy Clin. Immunol. 1989. Vol. 83. P. 683–690.
-
Kazemi-Shirazi L., Pauli G., Purohit A. Quantitative IgE inhibition experiments with purified recombinant allergens indicate pollen-derived allergens as the sensitizing agents responsible for many forms of plant food allergy // J. Allergy Clin. Immunol. 2000. Vol. 105. P. 116–125.
-
Bruijnzeel-Koomen C., Ortolani C., Aas K. Adverse reactions to food. European Academy of Allergology and Clinical Immunology Subcommittee // Allergy. 1995. Vol. 50. P. 623–635.
-
Nowak-Wegrzyn A. Patient education oral allergy syndrome (beyond the basics) // UpToDate / eds S.T. Sicherer, A.M. Feldweg. URL: https://www.uptodate.com/contents/oral-allergy-syndrome-beyond-the-basics (date of access March 20, 2017)
-
Assa’ad A.H. Gastrointestinal food allergy and intolerance // Pediatr. Ann. 2006. Vol. 35. P. 718–726.
-
Bindslev-Jensen C., Ballmer-Weber B.K., Bengtsson U. Standardization of food challenges in patients with immediate reactions to foods — position paper from the European Academy of Allergology and Clinical Immunology // Allergy. 2004. Vol. 59. P. 690–697.
-
Kelso J.M., Jones R.T., Tellez R., Yunginger J.W. Oral allergy syndrome successfully treated with pollen immunotherapy // Ann. Allergy Asthma Immunol. 1995. Vol. 74. P. 391–396.
-
Ma S., Sicherer S.H., Nowak-Wegrzyn A. A survey on the management of pollen-food allergy syndrome in allergy practices // J. Allergy Clin. Immunol. 2003. Vol. 112. P. 784–788.
-
Новикова В.П. Диагностика аллергических заболеваний ЖКТ в педиатрической практике // Избранные труды Общества детских гастроэнтерологов, гепатологов и нутрициологов «Детская гастроэнтерология — 2019» : сборник / под общ. ред. А.И. Хавкина, В.П. Новиковой, Г.В. Волынец. Москва; Санкт-Петербург, 2019. С. 6–32.
-
Воронцов И.М., Маталыгина О.А. Диагностика и диетотерапия пищевой аллергии у детей : учебно-методическое пособие для врачей. Санкт-Петербург, 1996.
-
Rodriguez J., Crespo J.F., Burks W. Randomized, double-blind, crossover challenge study in 53 subjects reporting adverse reactions to melon (Cucumis melo) // J. Allergy Clin. Immunol. 2000. Vol. 106. P. 968–972.
-
Rodriguez J., Crespo J.F., Lopez-Rubio A. Clinical cross-reactivity among foods of the Rosaceae family // J. Allergy Clin. Immunol. 2000. Vol. 106. P. 183–189.
-
Mowat A.M. The role of antigen recognition and suppressor cells in mice with oral tolerance to ovalbumin // Immunology. 1985. Vol. 56. P. 253–260.
-
Isolauri E., Turjanmaa K. Combined skin prick and patch testing enhances identification of food allergy in infants with atopic dermatitis // J. Allergy Clin. Immunol. 1996. Vol. 97. P. 9–15.
-
Новикова В.П., Похлебкина А.А. Энтероколитический синдром, индуцированный пищевыми белками, в практике педиатра // Педиатр. 2019. Т. 10, № 2. С. 69–74. DOI: https://doi.org/10.17816/PED10269-74
-
Cuesta-Herranz J., Lazaro M., Martinez A. Pollen allergy in peach allergic patients: sensitization and cross-reactivity to taxonomically unrelated pollens // J. Allergy Clin. Immunol. 1999. Vol. 104. P. 688–694.
4.3.3. Особенности орального аллергического синдрома в педиатрической практике. М.А. Ткаченко
ОАС — острая аллергическая IgE-опосредованная реакция, ограниченная главным образом слизистой оболочкой ротовой полости, которая появляется после употребления сырых фруктов, овощей и орехов. Дебюту ОАС предшествует сенсибилизация к пыльцевым аэроаллергенам, которые имеют структурное сходство с пищевыми белками растительного происхождения [1]. ОАС может быть вызван перекрестными реакциями между аллергенами натурального латекса и растительными белками («латекс-фруктовый синдром») [2]. ОАС представляет собой легкий (локализованный) вариант синдрома пыльцевой-пищевой аллергии, которая может иметь системные проявления, вплоть до анафилаксии.
Эпидемиология и естественное течение
Распространенность ОАС среди детей колеблется в пределах от 4,9% до 8,9%. У детей с поллинозом (АР) этот показатель существенно выше — 6,3–24% [3–5].
Дебюту ОАС, как правило, предшествует развитие поллиноза, вызванного сенсибилизацией к пыльце растений. С возрастом распространенность заболевания и спектр аллергенов, вызывающих ОАС, расширяется. Симптомы могут рецидивировать в течение всей жизни. Излечение может быть достигнуто в случае успешной иммунотерапии пыльцевой сенсибилизации [6].
Этиология и патогенез
В основе патогенеза ОАС лежат IgE-опосредованные аллергические реакции, вызванные нестабильными белками (аллергены II класса), которые теряют свои аллергогенные свойства после термической обработки и при контакте с протеолитическими ферментами пищеварительного тракта. Сначала формируется пыльцевая сенсибилизация, которая проявляется симптомами поллиноза. Затем развивается перекрестная реактивность к пищевым аллергенам, гомологичным белкам пыльцы (аллергическая реакция II класса). Для аллергических реакций II класса характерно появление симптомов, ограниченных слизистой оболочкой ротовой полости, глотки и гортани, после употребления в пищу сырых фруктов и овощей [7, 8]. Аллергическая реакция немедленного типа может развиться на пищевые белки растительного происхождения без предшествующего контакта с соответствующими продуктами. IgE к белкам пыльцы связываются с похожими по аминокислотной последовательности и пространственной конфигурации протеинами фруктов и овощей, вызывая дегрануляцию тучных клеток и базофилов (с высвобождением соответствующих медиаторов) и симптомы, характерные для реакций немедленного типа, но ограниченные слизистой ротоглотки и гортани.
В некоторых случаях неустойчивые к термической обработке белки все-таки могут вызвать системные реакции (вплоть до анафилаксии).
-
Употребление слишком большого количества аллергена (особенно на пустой желудок), с которым «не справляется» протеолитическая активность ферментов пищеварительного тракта. Результатом является попадание чужеродного белка в кишечник и кровь с последующей генерализованной реакцией [9].
-
Прием антисекреторных препаратов, которые, повышая рН желудка, снижают активность протеаз. Результатом является попадание нестабильных аллергенов в неизмененном виде в кишечник с развитием системного ответа [10, 11]. Было показано, что при длительном приеме блокаторов Н2-рецепторов и ингибиторов протонной помпы (ИПП) у 10% пациентов повышался уровень специфических IgE, а в 15% случаев de novo вырабатывались IgE к лабильным пищевым аллергенам молока, картофеля, сельдерея, моркови, яблока, апельсина, пшеницы и ржи [12].
-
Интенсивные физические упражнения, прием нестероидных противовоспалительных препаратов и алкоголя могут способствовать повышению проницаемости кишечного барьера, ускорению транзита и развитию тяжелых аллергических реакций [13].
Белки растительного происхождения имеют разную устойчивость при контакте с пищеварительными ферментами, кислотой желудочного сока и кулинарной обработке. В частности, неспецифические белки-переносчики липидов (nonspecific lipid transporting proteins — nsLTP) не денатурируются при контакте с протеолитическими ферментами и нагревании, сохраняя способность вызывать аллергические реакции (в том числе системные) [14].
Пациенты, у которых иммуноглобулины Е распознают линейную последовательность аминокислот, не переносят ни сырые, ни термически обработанные продукты (то есть кулинарная обработка не предотвращает развитие аллергической реакции). Если же IgE реагируют на эпитопы с определенной пространственной конфигурацией (которая разрушается при термической обработке), то пациент может переносить только кулинарно обработанные продукты, а сырые овощи и фрукты вызывают острую аллергическую реакцию (ОАС) [15]. Заморозка продуктов не влияет на аллергогенность содержащихся в них белков [16].
Пыльцевые и пищевые растительные аллергены
ОАС чаще встречается у детей, сенсибилизированных к пыльце березы, чем к пыльце злаков и сорных трав. Главными аллергенами пыльцы березы (Betula verrucosa) являются белковые молекулы Bet v 1 и Bet v 2 (профилин).
Bet v 1 принадлежит к семейству так называемых патогенетических белков 10-й группы (ПГ-10), которые защищают растения от различных стрессовых факторов, таких как бактерии, грибки и механическое повреждение [17]. Белки, гомологичные Bet v 1, есть и у других таксономических групп. Это приводит к перекрестным аллергическим реакциям у пациентов с ОАС. Например, у детей, сенсибилизированных Bet v 1, ОАС может развиться при употреблении фруктов (семейство Розовых) и орехов (семейство Березовых): яблоко (гомологичный белок Mal d 1), вишня (гомологичный белок Pru av 1), абрикос (гомологичный белок Pru ar 1), груша (гомологичный белок Pyr c 1), персик/нектарин (гомологичный белок Pru p 1), слива (гомологичный белок Pru d 1), клубника (гомологичный белок Fra a 1), киви (гомологичный белок Act d 8), фундук (гомологичный белок Cor a 1) [18, 19]. Наряду с фруктами перекрестные реакции развиваются на гомологичные Bet v 1 белки, содержащиеся в овощах семейства Зонтичных, бобовых и специях: морковь, сельдерей, петрушка, фенхель, кориандр, укроп, тмин, пастернак, анис, соя и арахис [20, 21].
Вторым наиболее изученным аллергеном пыльцы березы является Betv 2, который относится к повсеместно распространенной группе белков растительного происхождения — профилинов [22]. У детей, сенсибилизированных к этому белку, вследствие перекрестных реакций ОАС может развиться после употребления в пищу яблока (гомологичный белок Mal d 4), груши (гомологичный белок Pyr c 4), дыни (гомологичный белок Cuc m 2), моркови (гомологичный белок Dau c 4), сельдерея (гомологичный белок Api g 4), ананаса (гомологичный белок Ana c 1), банана (гомологичный белок Mus xp 1), персика (Pru p 4), апельсина (гомологичный белок Cit s 2), личи (гомологичный белок Lit c 1), черешни (гомологичный белок Pru av 4), лесного ореха (гомологичный белок Cor a 2), болгарского перца (гомологичный белок Cap a 2). Кроме того, профилин березы имеет высокую степень гомологии (риск перекрестных аллергических реакций) к аллергенам полыни (гомологичный белок Art v 4), подсолнечника (гомологичный белок Hel a 2), пальчатника (гомологичный белок Cyn d 12), оливы (гомологичный белок Ole e 2) [17, 23]. Перекрестная реактивность, скореe всего, обусловлена гомологией пространственной конфигурации профилинов, а не сходством последовательности аминокислот [24]. Именно поэтому после термической обработки фрукты и овощи, содержащие белки, гомологичные Bet v 2, теряют способность вызывать ОАС.
В географических областях, где береза не растет, аллергические реакции на фрукты и овощи обусловлены сенсибилизацией к nsLTP, которые относятся к патогенетическим белкам 14-й группы. Формируя защитный слой на поверхности клеток, nsLTP предохраняют растения от бактерий и грибков [25]. Эти протеины являются паналлергенами плодов яблока (Mal d 3), персика (Pru p 3), абрикоса (Pru ar 3), вишни (Pru av 3), клубники (Fra a 3), лимона (Cit l 3), винограда (Vit v 1), томатов (Lyc e 3), кукурузы (Zea m 14), спаржи (Aspa o 1), лесного ореха (Cor a 8) [26]. Гомологичность эпитопов nsLTPs обусловлена сходной последовательностью аминокислот, что приводит к исключительно высокой способности этих белков вызывать перекрестные аллергические реакции [27, 28]. nsLTPs устойчивы к нагреванию, воздействию соляной кислоты желудочного сока и протеаз (пепсина и химотрипсина). Кроме того, эти белки не теряют аллергогенность в ходе кулинарной обработки (стерилизация сока, запекание яблок, изготовление пива и вина) [14, 29–31]. В связи с этим nsLTPs могут сенсибилизировать организм через пищеварительный тракт, минуя дыхательную систему (аллергические реакции 1-го класса), и вызывать системные аллергические реакции вплоть до анафилаксии [14].
ОАС может быть вызван сенсибилизацией к пыльце многих растений (не только березы). У детей, сенсибилизированных пыльцой платана (сикомор), ОАС может развиться после употребления лесного ореха, абрикоса, сливы, яблока, киви, арахиса, кукурузы, нута, листьев салата и зеленой фасоли. Сенсибилизированные пыльцой японского кедра могут реагировать на томаты, а у пациентов с поллинозом на пыльцу кипариса аллергическая реакция может развиться при употреблении персиков и цитрусовых. У детей с аллергией на пыльцу амброзии ОАС может развиться после употребления дыни, арбуза, цуккини и огурца [13, 32, 33].
Сенсибилизация пыльцой полыни может ассоциироваться с ПА как на отдельные фрукты и семена (личи, манго, виноград, семечки подсолнуха), так и на «ансамбли» продуктов растительного происхождения [8, 32, 34].
-
Синдром сельдерея, березы, полыни и пряностей — аллергическая реакция развивается при употреблении моркови, сельдерея, петрушки, тмина, укропа, кориандра и аниса.
-
Синдром сельдерея, полыни и пряностей — аллергическая реакция развивается при употреблении сельдерея, моркови, болгарского перца, черного перца, чеснока, лука, а также манго и паприки.
-
Синдром полыни и горчицы — аллергическая реакция развивается при употреблении горчицы, брокколи, белокочанной и цветной капусты.
-
Синдром полыни и персика — аллергическая реакция при употреблении персика.
Перекрестные аллергические реакции между пыльцой других трав и пищевыми белками встречаются редко. Пациенты, сенсибилизированные пыльцой тимофеевки, ржи, бермудской травы, могут реагировать на дыню, картофель, помидоры, апельсины, арахис, свеклу и киви [35].
Клиническая манифестация
Не у всех детей с поллинозом развивается ОАС. Известны следующие факторы риска [36–39]:
У большинства детей симптомы ОАС ограничены слизистой ротоглотки, но в 2–10% случаев могут развиться системные аллергические реакции. У пациентов с АД ОАС может сопровождаться обострением аллергического воспаления в коже.
Типичными симптомами ОАС являются зуд, покалывание, небольшая эритема и легкий ангионевротический отек губ, слизистой полости рта, нёба, задней стенки глотки. Иногда возникает ощущение отека в горле. Эти симптомы обычно появляются через 5–10 мин после употребления фруктов, овощей или орехов и проходят спустя несколько минут вследствие потери аллергогенности причинных белков под воздействием соляной кислоты и протеолитических ферментов [40].
Реакция на один и тот же фрукт (например, яблоки) может зависеть от сорта — на одни сорта ОАС развивается, а на другие ребенок может не реагировать. Если фрукт съеден сразу после того, как его сорвали, ОАС может не развиться, но после хранения тот же фрукт может вызвать аллергическую реакцию. Это связано с тем, что для растения срыв плода является стрессом, в ответ на который в сорванном плоде образуются патогенетические белки (например, 10-й группы и профилины), количество которых увеличивается со временем при хранении. В частности, в яблоках количество Mal d 1 (гомолог Bet v 1 пыльцы березы) увеличивается при хранении в течение 5 мес в 3,5–8,5 раза [41].
Дети могут реагировать на кожуру и хорошо переносить мякоть фруктов [42]. Варка, жарка, запекание и даже кратковременная обработка в микроволновой печи лишают белки аллергогенности, разрушая их конформационную структуру. В результате съеденные после кулинарной обработки овощи и фрукты не вызывают ОАС. Однако орехи и арахис даже после термической обработки могут вызвать аллергические реакции [43].
Иногда у детей с ОАС после употребления в пищу сырых овощей, фруктов и орехов могут появиться симптомы со стороны пищеварительного тракта (тошнота, абдоминальный дискомфорт). При этом выраженность симптомов прямо пропорциональна количеству съеденных аллергенов. У пациентов с сенсибилизацией к пыльце березы при контакте кожи рук с сырым картофелем в месте контакта может появиться уртикарная сыпь. Эти два случая являются проявлениями не системных, а местных реакций, которые выходят за пределы слизистой ротовой полости и представляют собой локализованные аллергические реакции по типу контактной крапивницы [40].
Истинные системные аллергические реакции у пациентов с ОАС встречаются менее чем в 10% случаев и вовлекают органы и ткани, которые не находятся в прямом контакте с аллергеном (распространенная уртикарная сыпь, ангионевротический отек, заложенность носа, свистящее дыхание, кашель, диарея, гипотензия) [44]. Тяжелые аллергические реакции в несколько раз чаще встречаются у детей без поллиноза, когда сенсибилизация происходит через пищеварительный тракт стабильными аллергенами (аллергические реакции I класса, вызванные nsLTP) [14, 45]. Как указывалось выше, к другим факторам риска, которые повышают вероятность развития системных реакций, относятся употребление большого количества аллергенов на пустой желудок, употребление алкоголя, прием антисекреторных и противовоспалительных препаратов.
Если ОАС сочетается с АД, то употребление даже термически обработанных фруктов, овощей и орехов может привести к обострению экзематозной реакции в отсутствие симптомов со стороны слизистой ротоглотки. Этот феномен связан с Т-клеточными механизмами аллергических реакций, которые имеют место у некоторых пациентов ОАС [46].
Клиницисту необходимо учитывать возможность перекрестных реакций не только между пыльцой и пищей растительного происхождения, но и между фруктами и овощами, которые содержат гомологичные аллергены (табл. 4-10).
Пыльца | Фрукты | Овощи | Орехи | Прочее |
---|---|---|---|---|
Береза |
Абрикос Ананас Апельсин Банан Вишня Груша Киви Клубника Личи Нектарин Персик Слива Черешня Яблоко |
Авокадо Картофель Морковь Пастернак Перец болгарский Помидор Сельдерей |
Грецкий орех Лесной орех Миндаль |
Анис Арахис Горох Кориандр Петрушка Пшеница Соя Тмин Укроп Фасоль Фенхель Фундук Цикорий Чечевица |
Амброзия |
Арбуз Банан Дыня |
Артишок Гибискус Кабачок (цуккини) Огурец |
Мед Подсолнечник (семечки) Ромашковый чай |
|
Травы |
Дыня Арбуз Апельсины Киви |
Картофель Помидор |
Арахис |
|
Злаки |
Апельсин Дыня Инжир |
Помидор |
||
Ольха |
Вишня Персик Груша Клубника Малина Яблоко |
Сельдерей |
Лесной орех Миндаль Грецкий орех |
Петрушка |
Полынь |
Арбуз Дыня Персик Яблоко |
Брокколи Капуста белокочанная Капуста цветная Морковь Перец болгарский Сельдерей |
Анис Горчица Кориандр Лук Петрушка Тмин Фенхель Черный перец Чеснок |
К сожалению, эти перекрестные реакции не всегда легко предсказать. Например, дети с аллергией на мускусную дыню могут так же реагировать на банан и арбуз, так как эти фрукты содержат белки, гомологичные амброзии. Но у этих же детей ОАС может развиться и при употреблении персика, аллергены которого гомологичны пыльце березы. Дело в том, что некоторые растения (в частности, персик) входят сразу в несколько ботанических семейств [40].
Кроме описанных выше ассоциаций между пыльцевыми аллергенами и гомологичными белками, содержащимися в овощах, фруктах и орехах, существует так называемый латекс-фруктовый (латекс-пищевой) синдром. Пациенты с аллергией к латексу могут реагировать на бананы, киви, персики, авокадо, томаты, картофель, болгарский перец и каштаны [47]. Следует признать, что до сих пор неясно, что появляется сначала — аллергия на латекс или ПА. Неизвестен и основной путь сенсибилизации (через кожу, ЖКТ или дыхательную систему).
Диагностика
В большинстве случаев диагностика ОАС не очень сложна, так как аллергическая реакция развивается в течение короткого времени после употребления сырых фруктов, овощей и орехов. Для установления полного спектра аллергенов, вызывающих ОАС, необходимо тщательно проанализировать данные анамнеза и провести аллергологическое обследование.
При сборе анамнеза имеет смысл задать следующие вопросы.
-
Появляются ли местные (орофарингеальные) и/или системные симптомы после употребления сырых фруктов, овощей и орехов? В случае наличия системных реакций необходимы обследование и наблюдение у аллерголога.
-
Есть ли у ребенка симптомы поллиноза? Во многих случаях поллиноз может быть диагностирован клинически — сезонное появление насморка, конъюнктивита и/или астмы. Детям с ОАС аллергологическое обследование с целью выявления сенсибилизации к пыльце должно быть проведено в любом случае.
-
Появляются ли аллергические реакции после употребления тех или иных продуктов? Целесообразно перечислить конкретные фрукты, овощи и орехи (лучше с использованием таблицы, рисунков и опросников).
-
Хорошо ли переносит ребенок термически обработанные продукты растительного происхождения, которые в сыром виде вызывают аллергические реакции? Реакция только на сырые фрукты, овощи и орехи в пользу ОАС.
Аллергологические тесты, которые используют для верификации спектра сенсибилизации у детей с ОАС, имеют разную информативность. При их интерпретации необходимо учитывать данные анамнеза, высокую вероятность перекрестных реакций (ложноположительные результаты тестов), а также нестабильность аллергенов, вызывающих ОАС (при проведении кожных проб с использованием коммерческих экстрактов белков растительного происхождения могут быть ложноотрицательные результаты).
Наиболее надежным способом диагностики ОАС у детей является кожный Prick-by-Prick-тест с использованием свежих экстрактов фруктов и овощей. Технически этот тест выполняют следующим образом. Сначала прик-ланцетом прокалывают свежий фрукт или овощ, а затем немедленно тем же прик-ланцетом делают укол кожи, предварительно обработанной спиртовым раствором. Для того чтобы в кожу пациента попал максимальный спектр потенциальных аллергенов, важно, чтобы прик-ланцет проколол все съедобные части плода (и кожуру, и мякоть). Немедленный перенос свежего экстракта в кожу ребенка позволяет предотвратить потерю аллергогенности нестабильных аллергенов, которые вызывают ОАС. Коммерческие наборы, которые используют для проведения стандартного Prick-теста, содержат только устойчивые аллергены и поэтому часто дают ложноотрицательные результаты, поскольку лабильные аллергены разрушаются в ходе приготовления коммерческих экстрактов и хранения. Несмотря на преимущества, Prick-by-Prick-тест имеет не 100% чувствительность. Наличие и количество причинных белков зависят от сорта, времени, прошедшего после сбора урожая, и режима хранения. Несмотря на эти ограничения, надежность и точность Prick-by-Prick-теста все равно выше стандартного Prick-теста, а также RAST-теста, особенно в отношении выявления аллергии к моркови, сельдерею, вишне, томату, апельсину и персику [48, 49].
Несмотря на относительно невысокую чувствительность, стандартный Prick-тест с коммерческими экстрактами белков может быть полезен в следующих случаях [48, 50, 51]:
-
определение наличия сенсибилизации к стабильным аллергенам орехов и бобовых (арахис, лесной орех, горох), так как коммерческие экстракты содержат повышенное количество устойчивых белков, что обусловлено технологией приготовления препаратов;
-
определение наличия сенсибилизации к специям, из которых трудно приготовить свежий экстракт;
-
оценка риска системных реакций (коммерческие экстракты включают стабильные аллергены, которые чаще вызывают системный ответ).
Определение специфических IgE показано в следующих случаях:
Относительно новый метод аллергодиагностики — компонентное тестирование, или иммунный твердофазный аллергочип (ISAC — Immuno Solid-Phase Allergen Chip), — в большинстве случаев не имеет существенных преимуществ перед Prick-by-Prick-тестом в выявлении сенсибилизации к растительным аллергенам, гомологичным пыльце [52]. Тем не менее компонентное тестирование может дать полезную в практическом отношении информацию. В частности, в некоторых случаях можно с высокой вероятностью предсказать, будет ли у ребенка тяжелая или легкая аллергическая реакция [53, 54]:
-
например, если у ребенка с поллинозом и ОАС при употреблении арахиса выявляется изолированная сенсибилизация к Ara h 8 (нестабильный аллерген, гомологичный Bet v 1 березы) и отсутствуют IgE к Ara h 1, 2 или 3, то вероятность развития тяжелых реакций на арахис минимальна;
-
если у ребенка с сенсибилизацией к пыльце березы и ОАС после употребления фундука обнаружены IgE к Cor a 9 или Cor a 14 (термоустойчивые запасные белки), то имеется высокий риск системной реакции даже при употребления небольшого количества аллергена.
Кроме того, компонентная диагностика может дать информацию о наличии риска тяжелых аллергических реакций при проведении пищевой провокации.
В связи с перекрестной реактивностью положительные кожные и лабораторные тесты не всегда коррелируют с тем, на какой именно фрукт или овощ, принадлежащий к одному и тому же ботаническому семейству, разовьется ОАС. Наиболее надежным тестом для выявления причинно-следственной связи между употреблением конкретного продукта и возникновением аллергической реакции является двойная слепая пищевая провокация [55]. Несмотря на то что двойная слепая пищевая провокация является «золотым стандартом» аллергодиагностики, у детей с ОАС этот метод имеет недостатки, сходные с ограничениями кожных тестов: количество аллергенов в провокационной пробе зависит от сорта, части плода (кожура или мякоть), степени зрелости, условий и длительности хранения [56]. Приготовление пробы для слепой провокации при ОАС имеет особенности, так как нагревание и длительное хранение способствуют разрушению нестабильных аллергенов, что может привести к ложноотрицательному результату теста [1]. Чаще всего (80%) результаты пищевой провокации совпадают с анамнестическими данными при подозрении на сенсибилизацию к персику, абрикосу, сливе и вишне. Гораздо реже (30%) подтверждается аллергия к дыне [57, 58].
Наибольшую ценность провокационные тесты имеют в следующих ситуациях [40]:
-
у ребенка в анамнезе была тяжелая системная реакция на смесь пищевых аллергенов, а кожные и лабораторные тесты не позволили точно определить причинный продукт;
-
в анамнезе была тяжелая системная реакция на один фрукт, овощ или орех и неизвестно, будет ли аналогичная реакция на другие фрукты, овощи, орехи, принадлежащие этому же семейству;
-
анамнестические сведения не совпадают с данными аллергообследования;
-
неясно, переносит ли ребенок кулинарно обработанные фрукты и овощи (провокацию проводят продуктами, обработанными разными способами).
Дифференциальный диагноз ОАС следует дифференцировать с несколькими заболеваниями [40].
-
Первичная ПА. Пищевые белки (в том числе растительного происхождения) могут вызывать аллергические симптомы со стороны пищеварительного тракта без предшествующей сенсибилизации пыльцевыми аллергенами.
-
Раздражение острой и терпкой пищей (например, раздражение слизистой рта, вызванное ананасом).
-
Периоральный дерматит и контактный дерматит, которые могут быть вызваны косметикой, а также манго или кешью у детей с контактным дерматитом на ядовитый плющ и дуб. Контактный дерматит проявляется опуханием губ, образованием на их поверхности пузырьков с последующим шелушением. В отличие от ОАС, изменения со стороны кожи у детей с периоральным и контактным дерматитом персистируют в течение длительного времени.
Лечение
Существует несколько подходов к лечению ОАС:
Самым частым подходом к лечению ОАС является исключение из рациона ребенка продуктов, которые вызывают симптомы. В связи с тем что ОАС вызывают нестабильные аллергены, рекомендуют подвергать причинные фрукты, овощи и орехи термической кулинарной обработке. Иногда даже кратковременная обработка продуктов в микроволновой печи может «нейтрализовать» аллергогенный потенциал растительных белков.
Если ребенок хорошо переносит только что сорванные или очищенные фрукты, то нет необходимости полностью исключать их из рациона. Этот «мягкий» подход возможен лишь в том случае, если в анамнезе не было системных реакций, которые указывают на этиологическую роль стабильных аллергенов и наличие аллергической реакции I класса (сенсибилизация через ЖКТ без предшествующей пыльцевой сенсибилизации). Следует с осторожностью использовать щадящий подход у детей с АД из-за риска обострения кожного процесса.
Дети с ОАС на так называемые продукты высокого риска (арахис, орехи, горчица) должны их избегать (риск тяжелой аллергической реакции) [59].
Если у ребенка в анамнезе были системные реакции на сырые фрукты и овощи, то ему не следует их есть ни в сыром, ни в сушеном виде. Это касается и специй (например, сушеного и измельченного сельдерея) [19].
Необходимо тщательно проанализировать анамнестические данные о наличии аллергии и на другие фрукты, овощи и орехи, на которые может развиться перекрестная реакция (см. табл. 4-10).
Если ребенок не реагировал на фрукты и овощи, потенциально содержащие гомологичные белки, то в элиминации и дополнительных тестах необходимости нет. Но если ребенок еще не ел фрукты и овощи из «гомологичной группы», целесообразно провести пищевую провокацию [40].
Кроме кулинарной обработки перспективным методом является генетическая модификация продуктов с целью уменьшения количества в них аллергогенных молекул. Этот подход уже был с успехом реализован у взрослых пациентов с аллергией на яблоки (белок Mal d 1) с помощью РНК-интерференции (метод подавления экспрессии гена, кодирующего белок Mal d 1) [60].
Результаты специфической иммунотерапии в лечении ОАС противоречивы. Лучшие результаты были получены при использовании подкожной специфической иммунотерапии у сенсибилизированных пыльцой березы взрослых пациентов с ОАС после употребления яблок. У 50% из них толерантность сохранялась в течение 24 мес после лечения. При этом лучшие результаты были получены у пациентов с моносенсибилизацией к Bet v 1 [61, 62].
Менее убедительные, но обнадеживающие результаты были получены при других модификациях специфической иммунотерапии — сублингвальной пыльцевой иммунотерапии и оральной иммунотерапии с использованием необработанных фруктов [63, 64]. Последний метод представляет собой самый привлекательный подход, так как позволяет не исключать полностью любимые фрукты. Их вводят в рацион, начиная с минимальной дозы (1 г). При отсутствии клинических проявлений количество продукта постепенно увеличивают до 128 г (критерий сформировавшейся толерантности). С целью оценки долгосрочных эффектов различных модификаций специфической иммунотерапии необходимо проведение масштабных исследований как у взрослых, так и у детей. В пользу попытки проведения специфической иммунотерапии — хорошая эффективность этого метода в лечении поллиноза, который, как правило, сопутствует ОАС.
Не рекомендуется проведение медикаментозной профилактики ОАС с помощью H1-блокаторов с целью сохранения в рационе сырых фруктов и овощей. Несмотря на то что премедикация антигистаминными препаратами может уменьшить проявления ОАС, симптоматический эффект является неполным [65].
Медикаментозное лечение ОАС зависит от выраженности местных симптомов и наличия системных проявлений (в том числе в анамнезе). При легких симптомах ОАС ребенку следует дать возрастную дозу блокатора H1-рецепторов. Затем ребенок должен прополоскать рот теплой (но не очень горячей) водой, что уменьшит дискомфорт еще до начала действия антигистаминного препарата, которое начнется через 30–60 мин [66].
Рекомендуется использовать антигистаминные препараты 2-го поколения [67].
-
Дезлоратадин (код ATX: R06AX27) применяют у детей с 1 года до 5 лет по 1,25 мг (2,5 мл), с 6 до 11 лет по 2,5 мг (5 мл) 1 раз в сутки в форме сиропа, старше 12 лет — 5 мг (1 таблетка или 10 мл сиропа) 1 раз в сутки.
-
Лоратадин (код ATX: R06AX13) применяют у детей старше 2 лет. Детям с массой тела менее 30 кг препарат назначают по 5 мг 1 раз в сутки, детям с массой тела более 30 кг — по 10 мг 1 раз в сутки.
-
Левоцетиризин (код ATX: R06AE09) детям старше 6 лет — в суточной дозе 5 мг, детям в возрасте от 2 до 6 лет — 2,5 мг/сут в форме капель.
-
Рупатадина фумарат (код ATX: R06AX28) применяют у детей старше 12 лет. Рекомендуемая доза — 10 мг 1 раз в сутки.
-
Фексофенадин (код ATX: R06AX26) применяют у детей 6–12 лет по 30 мг 1 раз в сутки, старше 12 лет — 120–180 мг 1 раз в сутки.
-
Цетиризин (код ATX: R06AE07) детям в возрасте от 6 до 12 мес по 2,5 мг 1 раз в день, детям от 1 года до 6 лет назначают по 2,5 мг 2 раза в день или 5 мг 1 раз в день в виде капель, детям старше 6 лет — по 10 мг однократно или по 5 мг 2 раза в день.
В случае подозрения на появление тяжелой системной аллергической реакции (анафилаксии) необходимо соблюдать следующую последовательность действий [68, 69].
-
Прекратить поступление предполагаемого аллергена в организм.
-
Оценить кровообращение, дыхание, проходимость дыхательных путей, сознание, состояние кожи и вес пациента.
-
Срочно вызвать реанимационную бригаду (если пациент в стационаре) или скорую медицинскую помощь (если пациент вне медицинского учреждения).
-
Максимально быстро ввести внутримышечно в середину передне-латеральной поверхности бедра эпинефрин (Адреналина гидро-хлорид-Виал♠) в дозе 0,01 мг/кг в концентрации 1 мг/мл (разведение 1:1000), максимальная доза для детей 0,3 мг. При внутримышечном введении эпинефрина препарат действует быстрее, чем при подкожной инъекции. При необходимости введение эпинефрина можно повторить через 5–15 мин. Большинство пациентов отвечают на первую или вторую дозу препарата.
-
Уложить больного на спину, приподнять нижние конечности, повернуть его голову в сторону, выдвинув нижнюю челюсть для предупреждения западения языка, асфиксии и предотвращения аспирации рвотными массами.
Начать выполнять пункты 1, 2, 3, 4, 5 — одномоментно! Ребенок должен быть госпитализирован и находиться под наблюдением не менее 4 ч. Перед выпиской необходимо выписать рецепт на эпинефрин в виде автоинжектора и провести обучение по его использованию. Дети с анафилаксией, индуцированной пищей, которым эпинефрин вводят еще до приезда скорой медицинской помощи, значительно реже нуждаются в госпитализации [70].
В зарубежной клинической практике автоинжектор эпинефрина выписывают в следующих случаях [71]:
-
наличие анатомических особенностей, предрасполагающих к тяжелой обструкции даже при небольшом отеке (большие нёбные миндалины, большой язык);
-
аллергическая реакция любой степени выраженности после употребления термически обработанной пищи растительного происхождения (высокая вероятность аллергии на стабильные аллергены, что повышает риск тяжелых системных реакций);
-
доказанная аллергия любой степени выраженности к арахису, орехам, горчице.
Обучение пациента и его родителей
Несмотря на то что в большинстве случаев ОАС протекает легко, необходимо информировать пациента и родителей о возможных системных реакциях, которые отмечаются в 2–10% случаев. Следует сообщить, что тяжелые реакции могут появиться, даже если ребенок съел продукт растительного происхождения впервые. Например, у детей, сенсибилизированных к пыльце березы, анафилактическая реакция может развиться при первом опыте употребления соевых напитков [72].
Следует сделать следующие предостережения [71]:
-
ограничить употребление продуктов, на которых у ребенка был ОАС на фоне приема антисекреторных препаратов (ИПП и блокаторы H2-гистаминовых рецепторов);
-
избегать приема большого объема растительной пищи, имеющей потенциал перекрестных реакций, на голодный желудок;
-
избегать употребления растительной пищи, имеющей потенциал перекрестных реакций, во время приема нестероидных противовоспалительных препаратов и алкоголя.
Прогноз
ОАС может сохраняться в течение всей жизни. Исключение могут составить дети, у которых успешно была проведена специфическая иммунотерапия. Однако на данном этапе еще недостаточно данных об отдаленных результатах иммунной терапии на течение ОАС.
Литература
-
Rodriguez J., Crespo J.F., Lopez-Rubio A. et al. Clinical cross-reactivity among foods of the Rosaceae family // J. Allergy Clin. Immunol. 2000. Vol. 106. P. 183.
-
Sicherer S.H. Clinical implications of cross-reactive food allergens // J. Allergy Clin. Immunol. 2001. Vol. 108, N 6. P. 881.
-
Brown C.E., Katelaris C.H. The prevalence of the oral allergy syndrome and pollen-food syndrome in an atopic paediatric population in south-west Sydney // J. Paediatr. Child Health. 2014. Vol. 50, N 10. P. 795. Epub 2014 Jun 22.
-
Dondi A., Tripodi S., Panetta V. et al. Pollen-induced allergic rhinitis in 1360 Italian children: comorbidities and determinants of severity // Pediatr. Allergy Immunol. 2013. Vol. 24, N 8. P. 742–751. Epub 2013 Nov 17.
-
Bedolla-Barajas M., Kestler-Gramajo A., Alcalá-Padilla G., Morales-Romero J. Prevalence of oral allergy syndrome in children with allergic diseases // Allergol. Immunopathol. (Madr.). 2017. Vol. 45, N 2. P. 127. Epub 2016 Aug 24.
-
Ludman S., Jafari-Mamaghani M., Ebling R. et al. Pollen food syndrome amongst children with seasonal allergic rhinitis attending allergy clinic // Pediatr. Allergy Immunol. 2016. Vol. 27, N 2. P. 134. Epub 2015 Dec 9.
-
Valenta R., Kraft D. Type 1 allergic reactions to plant-derived food: a consequence of primary sensitization to pollen allergens // J. Allergy Clin. Immunol. 1996. Vol. 97. P. 893.
-
Werfel T., Asero R., Ballmer-Weber B.K. et al. Position paper of the EAACI: food allergy due to immunological cross-reactions with common inhalant allergens // Allergy. 2015. Vol. 70. P. 1079.
-
Glaumann S., Nopp A., Johansson S.G. et al. Anaphylaxis to peanuts in a 16-year-old girl with birch pollen allergy and with monosensitization to Ara h 8 // J. Allergy Clin. Immunol. Pract. 2013. Vol. 1, N 6. P. 698. Epub 2013 Oct 31.
-
Untersmayr E., Jensen-Jarolim E. The role of protein digestibility and antacids on food allergy outcomes // J. Allergy Clin. Immunol. 2008. Vol. 121, N 6. P. 130.
-
Untersmayr E., Schöll I., Swoboda I. et al. Antacid medication inhibits digestion of dietary proteins and causes food allergy: a fish allergy model in BALB/c mice // J. Allergy Clin. Immunol. 2003. Vol. 112, N 3. P. 616.
-
Untersmayr E., Bakos N., Schöll I. et al. Anti-ulcer drugs promote IgE formation toward dietary antigens in adult patients // FASEB J. 2005. Vol. 19, N 6. P. 656. Epub 2005 Jan 25.
-
Pascal M., Muñoz-Cano R., Reina Z. et al. Lipid transfer protein syndrome: clinical pattern, cofactor effect and profile of molecular sensitization to plant-foods and pollens // Clin. Exp. Allergy. 2012. Vol. 42, N 10. P. 1529–1539.
-
Fernández-Rivas M., van Ree R., Cuevas M. Allergy to Rosaceae fruits without related pollinosis // J. Allergy Clin. Immunol. 1997. Vol. 100, N 6. Pt 1. P. 728.
-
Kelava N., Lugovic-Mihic, Duvancic T. et al. Oral allergy syndrome — the need of a multidisciplinary approach // Acta Clin. Croat. 2014. Vol. 53. P. 210–219.
-
Bégin P., Des Roches A., Nguyenet M. et al. Freezing does not alter antigenic properties of fresh fruits for skin testing in patients with birch tree pollen-induced oral allergy syndrome // J. Allergy Clin. Immunol. 2011. Vol. 127, N 6. P. 1624.
-
Ebner C., Hirschwehr R., Bauer L. et al. Identification of allergens in fruits and vegetables: IgE cross-reactivities with the important birch pollen allergens Bet v 1 and Bet v 2 (birch profilin) // J. Allergy Clin. Immunol. 1995. Vol. 95, N 5. Pt 1. P. 962.
-
de Groot H., de Jong N.W., Vuijk M.N., Gerth van Wijk R. Birch pollinosis and atopy caused by apple, peach, and hazelnut; comparison of three extraction procedures with two apple strains // Allergy. 1996. Vol. 51, N 10. P. 712.
-
Ballmer-Weber B.K., Hoffmann A., Wüthrich B. et al. Influence of food processing on the allergenicity of celery: DBPCFC with celery spice and cooked celery in patients with celery allergy // Allergy. 2002. Vol. 57, N 3. P. 228.
-
Mittag D., Vieths S., Vogel L. et al. Soybean allergy in patients allergic to birch pollen: clinical investigation and molecular characterization of allergens // J. Allergy Clin. Immunol. 2004. Vol. 113, N 1. P. 148.
-
Mittag D., Akkerdaas J., Ballmer-Weber B.K. et al. Ara h 8, a Bet v 1-homologous allergen from peanut, is a major allergen in patients with combined birch pollen and peanut allergy // J. Allergy Clin. Immunol. 2004. Vol. 114, N 6. P. 1410.
-
Santos A., Van Ree R. Profilins: mimickers of allergy or relevant allergens? // Int. Arch. Allergy Immunol. 2011. Vol. 155, N 3. P. 191.
-
Tordesillas L., Pacios L.F., Palacín A. et al. Characterization of IgE epitopes of Cuc m 2, the major melon allergen, and their role in cross-reactivity with pollen profilins // Clin. Exp. Allergy. 2010. Vol. 40, N 1. P. 174.
-
Rihs H.P., Chen Z., Rueff F. et al. IgE binding of the recombinant allergen soybean profiling (rGly m 3) is mediated by conformational epitopes // J. Allergy Clin. Immunol. 1999. Vol. 104. P. 1293–1301.
-
Blein J.P., Coutos-Thévenot P., Marion D., Ponchet M. From elicitins to lipid-transfer proteins: a new insight in cell signalling involved in plant defence mechanisms // Trends Plant Sci. 2002. Vol. 7, N 7. P. 293.
-
Kondo Y., Urisu A. Oral allergy syndrome // Allergol. Int. 2009. Vol. 58. P. 485–491.
-
Díaz-Perales A., Lombardero M., Sánchez-Monge R. et al. Lipid-transfer proteins as potential plant panallergens: cross-reactivity among proteins of Artemisia pollen, Castanea nut and Rosaceae fruits, with different IgE-binding capacities // Clin. Exp. Allergy. 2000. Vol. 30, N 10. P. 1403.
-
Asero R., Mistrello G., Roncarolo D. et al. Immunological cross-reactivity between lipid transfer proteins from botanically unrelated plant-derived foods: a clinical study // Allergy. 2002. Vol. 57, N 10. P. 900.
-
Breiteneder H., Mills C. Nonspecific lipid-transfer proteins in plant foods and pollens: an important allergen class // Curr. Opin. Allergy Clin. Immunol. 2005. Vol. 5, N 3. P. 275.
-
Sancho A.I., Rigby N.M., Zuidmeer L. et al. The effect of thermal processing on the IgE reactivity of the non-specific lipid transfer protein from apple, Mal d 3 // Allergy. 2005. Vol. 60, N 10. P. 1262.
-
Asero R., Mistrello G., Roncarolo D., Amato S., van Ree R. A case of allergy to beer showing cross-reactivity between lipid transfer proteins // Ann. Allergy Asthma Immunol. 2001. Vol. 87, N 1. P. 65.
-
Gao Z.S., Yang Z.W., Wu S.D. et al. Peach allergy in China: a dominant role for mugwort pollen lipid transfer protein as a primary sensitizer // J. Allergy Clin. Immunol. 2013. Vol. 131, N 1. P. 224–226.e1–e3. Epub 2012 Aug 30.
-
Sénéchal H., Šantrůček J., Melčová M. et al. A new allergen family involved in pollen food-associated syndrome: Snakin/gibberellin-regulated proteins // J. Allergy Clin. Immunol. 2018. Vol. 141, N 1. P. 411. Epub 2017 Aug 4.
-
Matricardi P.M., Kleine-Tebbe J., Hoffmann H.J., Valenta R. et al. EAACI Molecular Allergology User’s Guide // Pediatr. Allergy Immunol. 2016. Vol. 27, suppl. 23. P. 1–250.
-
Maeda N., Inomata N., Morita A., Kirino M., Ikezawa Z. Correlation of oral allergy syndrome due to plant-derived foods with pollen sensitization in Japan // Ann. Allergy Asthma Immunol. 2010. Vol. 104, N 3. P. 205.
-
Osterballe M., Hansen T.K., Mortz C.G., Bindslev-Jensen C. The clinical relevance of sensitization to pollen-related fruits and vegetables in unselected pollen-sensitized adults // Allergy. 2005. Vol. 60, N 2. P. 218.
-
Ciprandi G., Fenoglio G., Kalli F. Patients with oral allergic syndrome to apple have intense proliferative response to BET V 1 // J. Biol. Regul. Homeost. Agents. 2012. Vol. 26, suppl. 1. P. S113–S117.
-
Asero R., Massironi F., Velati C. Detection of prognostic factors for oral allergy syndrome in patients with birch pollen hypersensitivity // J. Allergy Clin. Immunol. 1996. Vol. 97, N 2. P. 611.
-
Ricci G., Righetti F., Menna G. Relationship between Bet v 1 and Bet v 2 specific IgE and food allergy in children with grass pollen respiratory allergy // Mol. Immunol. 2005. Vol. 42, N 10. P. 1251.
-
Nowak-Wegrzyn A. Clinical manifestation and diagnosis of oral allergy syndrome (pollen-food allergy syndrome) // UpToDate. 2019. Feb 28.
-
Sancho A.I., Foxall R., Browne T. Effect of postharvest storage on the expression of the apple allergen Mal d 1 // J. Agric. Food Chem. 2006. Vol. 54, N 16. P. 5917.
-
Boyano-Martínez T., Pedrosa M., Belver T. et al. Peach allergy in Spanish children: tolerance to the pulp and molecular sensitization profile // Pediatr. Allergy Immunol. 2013. Vol. 24, N 2. P. 168–172.
-
Hansen K.S., Ballmer-Weber B.K., Lüttkopf D. et al. Roasted hazelnuts — allergenic activity evaluated by double-blind, placebo-controlled food challenge // Allergy. 2003. Vol. 58, N 2. P. 132.
-
Ortolani C., Pastorello E.A., Farioli L. et al. IgE-mediated allergy from vegetable allergens // Ann. Allergy. 1993. Vol. 71, N 5. P. 470.
-
Schocker F., Lüttkopf D., Müller U. et al. IgE binding to unique hazelnut allergens: identification of non pollen-related and heat-stable hazelnut allergens eliciting severe allergic reactions // Eur. J. Nutr. 2000. Vol. 39, N 4. P. 172.
-
Bohle B., Zwölfer B., Heratizadeh A. Cooking birch pollen-related food: divergent consequences for IgE- and T cell-mediated reactivity in vitro and in vivo // J. Allergy Clin. Immunol. 2006. Vol. 118, N 1. P. 242.
-
Brehler R., Theissen U., Mohr C., Luger T. «Latex-fruit syndrome»: frequency of cross-reacting IgE antibodies // Allergy. 1997. Vol. 52, N 4. P. 404.
-
Ortolani C., Ispano M., Pastorello E.A. et al. Comparison of results of skin prick tests (with fresh foods and commercial food extracts) and RAST in 100 patients with oral allergy syndrome // J. Allergy Clin. Immunol. 1989. Vol. 83. P. 683.
-
Dreborg S., Foucard T. Allergy to apple, carrot and potato in children with birch pollen allergy // Allergy. 1983. Vol. 38. P. 167.
-
Asero R. Detection and clinical characterization of patients with oral allergy syndrome caused by stable allergens in Rosaceae and nuts // Ann. Allergy Asthma Immunol. 1999. Vol. 83. P. 377.
-
Vieths S., Hoffmann A., Holzhauser T. et al. Factors influencing the quality of food extracts for in vitro and in vivo diagnosis // Allergy. 1998. Vol. 53. P. 65.
-
Tolkki L., Alanko K., Petman L. Clinical characterization and IgE profiling of birch (Betula verrucosa): allergic individuals suffering from allergic reactions to raw fruits and vegetables // J. Allergy Clin. Immunol. Pract. 2013. Vol. 1, N 6. P. 623–631.e1. Epub 2013 Sep 26.
-
Sampson H.A., Aceves S., Bock S.A. Food allergy: a practice parameter update — 2014 // J. Allergy Clin. Immunol. 2014. Vol. 134, N 5. P. 1016.
-
Masthoff L.J., Mattsson L., Zuidmeer-Jongejan L. et al. Sensitization to Cor a 9 and Cor a 14 is highly specific for a severe hazelnut allergy in Dutch children and adults // J. Allergy Clin. Immunol. 2013. Vol. 132, N 2. P. 393–399.
-
Sampson H.A., Gerth van Wijk R., Bindslev-Jensen C. et al. Standardizing double-blind, placebo-controlled oral food challenges: American Academy of Allergy, Asthma & Immunology — European Academy of Allergy and Clinical Immunology PRACTALL consensus report // J. Allergy Clin. Immunol. 2012. Vol. 130, N 6. P. 1260.
-
Fernández-Rivas M., Cuevas M. Peels of Rosaceae fruits have a higher allergenicity than pulps // Clin. Exp. Allergy. 1999. Vol. 29, N 9. P. 1239.
-
Rodriguez J., Crespo J.F., Burks W. et al. Randomized, double-blind, crossover challenge study in 53 subjects reporting adverse reactions to melon (Cucumis melo) // J. Allergy Clin. Immunol. 2000. Vol. 106. P. 968.
-
Pastorello E.A., Ortolani C., Farioli L. Allergenic cross-reactivity among peach, apricot, plum, and cherry in patients with oral allergy syndrome: an in vivo and in vitro study // J/ Allergy Clin. Immunol. 1994. Vol. 94, N 4. P. 699.
-
Figueroa J., Blanco C., Dumpiérrez A.G. Mustard allergy confirmed by double-blind placebo-controlled food challenges: clinical features and cross-reactivity with mugwort pollen and plant-derived foods // Allergy. 2005. Vol. 60, N 1. P. 48.
-
Dubois A.E., Pagliarani G., Brouwer R.M. First successful reduction of clinical allergenicity of food by genetic modification: Mal d 1-silenced apples cause fewer allergy symptoms than the wild-type cultivar // Allergy. 2015. Vol. 70, N 11. P. 1406–1412. Epub 2015 Jul 24.
-
Asero R. How long does the effect of birch pollen injection SIT on apple allergy last? // Allergy. 2003. Vol. 58, N 5. P. 435.
-
Asero R. Effects of birch pollen SIT on apple allergy: a matter of dosage? // Allergy. 2004. Vol. 59, N 12. P. 1269.
-
Kinaciyan T., Jahn-Schmid B., Radakovics A. Successful sublingual immunotherapy with birch pollen has limited effects on concomitant food allergy to apple and the immune response to the Bet v 1 homolog Mal d 1 // J. Allergy Clin. Immunol. 2007. Vol. 119, N 4. P. 937.
-
Kopac P., Rudin M., Gentinetta T. Continuous apple consumption induces oral tolerance in birch-pollen-associated apple allergy // Allergy. 2012. Vol. 67, N 2. P. 280–285. Epub 2011 Nov 10.
-
Bindslev-Jensen C., Vibits A., Stahl Skov P. Oral allergy syndrome: the effect of astemizole // Allergy. 1991. Vol. 46, N 8. P. 610.
-
Oral Allergy Syndrome or Pollen-Food Syndrome. URL: https://www.allergyuk.org/oral-allergy-syndrome/oral-allergy-syndrome
-
Баранов А.А., Намазова-Баранова Л.С., Хаитов Р.М. и др. Федеральные клинические рекомендации по оказанию медицинской помощи детям с пищевой аллергией. Утверждены на XVIII Конгрессе педиатров России «Актуальные проблемы педиатрии» 14 февраля 2015 г.
-
Sicherer S.H., Simons F.E.R. Epinephrine for first-aid management of anaphylaxis // Pediatrics. 2017. Vol. 139. Article ID e20164006.
-
Федеральные клинические рекомендации по диагностике и терапии анафилаксии / Российская ассоциация аллергологов и клинических иммунологов (РАКИ). Москва, 2015.
-
Fleming J.T., Clark S., Camargo C.A. Early treatment of food-induced anaphylaxis with epinephrine is associated with a lower risk of hospitalization // J. Allergy Clin. Immunol. Pract. 2015. Vol. 3, N 1. P. 57–62. Epub 2014 Sep 8.
-
Nowak-Wegrzyn A. Management and prognosis of oral allergy syndrome (pollen-food allergy syndrome) // UpToDate. June 2019.
-
Kosma P., Sjölander S., Landgren E. Severe reactions after the intake of soy drink in birch pollen-allergic children sensitized to Gly m 4 // Acta Paediatr. 2011. Vol. 100, N 2. P. 305.
4.4. Атопический дерматит. Т.В. Косенкова, Е.А. Бойцова
АД — мультифакторное генетически детерминированное воспалительное заболевание с рецидивирующим течением, возрастными особенностями локализации и морфологии очагов поражения. АД — одно из наиболее распространенных заболеваний (от 20% до 40% в структуре кожных заболеваний), встречается во всех странах, у лиц обоего пола и в разных возрастных группах.
Особенности современного течения АД:
Распространенность АД среди детского населения составляет до 20%, среди взрослого населения — 2–8%. При АД имеет место генетически детерминированное повреждение кожного барьера с нарушением процессов кератинизации вследствие дефекта синтеза структурообразующих белков и изменения липидного состава кожи, что приводит к нарушению формирования нормального рогового слоя и клинически проявляется выраженной сухостью кожи. К генетическим факторам развития АД относят наличие мутации гена филаггрина в нарушении функции эпидермального барьера.
Филаггрин (FLG) — один из ключевых белков, присутствующий в эпидермисе кожи и препятствующий потере воды через роговой слой. Идентифицировано около 40 мутаций гена FLG в европейских и азиатских популяциях. Мутации гена FLG, связанные с потерей его функций, ведут к нарушению эпидермального барьера и клиническим проявлениям АД, особенно у пациентов с ранним его началом (до 2 лет жизни), а также больных с персистирующей БА (рис. 4-7, 4-8 — см. цв. вклейку).
Наследственно обусловлены при АД и местные механизмы воспаления в коже. Они характеризуются:
У 82% детей с наследственной предрасположенностью к атопии наблюдается нарушение генетического контроля продукции цитокинов — IL-4 и IL-17, что приводит к повышению продукции IgЕ.
В основе патогенеза АД лежит иммунозависимое воспаление кожи на фоне активации Th2-клеток, что сопровождается повышением ее чувствительности к внешним и внутренним раздражителям. При этом образование Th2-лимфоцитов и повышенный синтез ими провоспалительных цитокинов играют главенствующую роль в иммунопатогенезе аллергического воспаления в коже [1], однако самым ранним источником провоспалительных цитокинов в тканях являются тучные клетки, которые содержат преформированные цитокины — IL-4, IL-13, TNFα в гранулах, и после контакта IgE на мембране тучной клетки с аллергеном происходит выделение этих цитокинов в межклеточное пространство в результате дегрануляции лаброцитов, следствием чего являются экспрессия молекул адгезии, модуляция клеточного транспорта за счет усиления продукции хемокинов, что ведет к активному привлечению в ткани эозинофилов, базофилов и Т-лимфоцитов, повышение сосудистой проницаемости, секреция слизи и спазм гладкой мускулатуры [2]. При дальнейшем развитии воспалительного процесса основным источником синтеза IL-4, IL-5, IL-13 (около 70%) уже становятся активированные Th2-лимфоциты [3]. Основными индукторами аллергии считаются IL-4 и IL-13, обладающие сходной биологической активностью (подробнее о цитокинах аллергического воспаления см. соответствующую главу) и определяющие синтез IgE, играющего решающую роль в развитии аллергических реакций. При этом IL-4 синтезируется Th2-клетками, которые являются невосприимчивыми к противовоспалительному действию глюкокортикоидов. IL-13 имеет большее значение для развития эффекторной фазы аллергического воспаления и в большей степени, чем IL-4, определяет развитие тяжелых симптомов аллергии [5]. Под воздействием хемокинов происходит адгезия клеток к сосудистому эндотелию с последующей миграцией через сосудистую стенку в ткани, где в результате дегрануляции высвобождаются медиаторы. Кожная эозинофилия характерна для аллергических заболеваний, в том числе для АД. При этом количество эозинофилов в коже коррелирует с количеством клеток, экспрессирующих эотаксин-1, эотаксин-2, эотаксин-3 (CCL11, CCL24, CCL26) [10, 11].
В острую фазу заболевания преобладает Th2-ответ с последующей гиперпродукцией IgE, в хроническую — Th1. При хронизации процесса помимо сохраняющейся активности Th2-клеток в воспалительный процесс включаются Th1, Th17 и Th22-клетки. Ключевыми цитокинами при АД являются IL-4, IL-5, IL-13, IL-31 и IFN-γ, которым для передачи сигнала требуется участие сигнальной системы JAK/STAT, в том числе Янус-киназы-1 (JAK-1) (рис. 4-9, см. цв. вклейку).
Среди основных аллергенов, запускающих каскад воспалительных реакций в коже ребенка, кроме пищевых антигенов играют роль клещи домашней пыли, энтеротоксины золотистого стафилококка, плесневые грибы, а также IgE-аутоантитела.
Раннее начало АД (в возрасте от 2 до 6 мес) отмечается у 45% пациентов, в течение первого года жизни — у 60% пациентов. Спонтанная ремиссия заболевания к 7 годам наблюдается у 65% детей, а к 16 годам — у 74% детей с АД.
АД может быть ассоциирован с респираторной аллергией (АР и БА). Риск развития респираторной аллергии у пациентов, страдающих АД, может составлять 30–80% (поллиноз был выявлен у 48,4%, БА — у 24,1%). Риск развития БА существенно выше у детей с ПА и АД. Согласно концепции «атопического марша», у пациентов с АД и ПА может произойти последовательное развитие других атопических заболеваний — АР, БА. Взаимосвязь между этими заболеваниями зависит от степени тяжести АД: у 20% детей со среднетяжелым течением и у 60% с тяжелым течением АД могут присоединяться симптомы БА и АР [12].
В большинстве случаев АД начинается в раннем детском возрасте (до 2 лет). Для заболевания характерны возрастные особенности клинических проявлений, хроническое рецидивирующее течение с периодическими обострениями и ремиссиями, которые могут продолжаться на протяжении нескольких лет, сезонность обострений с ухудшением состояния в холодное время года и улучшением летом.
Клинические проявления АД отличаются в разные возрастные периоды.
Младенческий период АД обычно начинается с 2–3-х месяцев жизни ребенка и характеризуется экссудативной формой воспаления с преобладанием эритематозных папуло-везикулезных высыпаний на коже лица и волосистой части головы, наружной поверхности голеней, предплечий, туловища и ягодиц, а также в естественных складках кожи. Субъективно отмечается зуд кожного покрова различной интенсивности. Обострения заболевания в значительной степени связаны с алиментарными факторами (погрешностью в диете матери или ребенка). Младенческий период АД заканчивается клиническим выздоровлением у 60% пациентов [12] (рис. 4-10, см. цв. вклейку).
Детский период АД характеризуется высыпаниями, которые представлены воспалительными милиарными и/или лентикулярными папулами, папуло-везикулами и эритематозно-сквамозными элементами, локализующимися на коже верхних и нижних конечностей, в области запястий, предплечий, локтевых и подколенных сгибов, голеностопных суставов и стоп. Характерно наличие зудящих узелков, эрозий и экскориаций, а также незначительная эритема и инфильтрация в области высыпаний на коже туловища, верхних и нижних конечностей, реже — на коже лица. Появляются пигментация век, дисхромии, нередко — ангулярный хейлит [12] (рис. 4-11, см. цв. вклейку).
Подростковый и взрослый период АД характеризуется высыпаниями преимущественно на сгибательной поверхности конечностей (в области локтевых, коленных и лучезапястных суставов), на задней поверхности шеи, в заушных областях. Высыпания представлены эритемой, папулами, шелушением, инфильтрацией, лихенификацией, множественными экскориациями и трещинами. В местах разрешения высыпаний в очагах поражения остаются участки гипо- или гиперпигментации. Со временем у большинства пациентов кожа очищается от высыпаний, пораженными остаются лишь подколенные и локтевые сгибы [12] (рис. 4-12, см. цв. вклейку).
Наиболее тяжелым проявлением АД является эритродермия, которая характеризуется универсальным поражением кожного покрова в виде эритемы, инфильтрации, лихенификации, шелушения и сопровождается симптомами интоксикации и нарушением терморегуляции (гипертермия, озноб, лимфоаденопатия) (рис. 4-13, см. цв. вклейку).
Выделяют стадию обострения АД (выраженных клинических проявлений), которая характеризуется наличием эритемы, папул, микровезикул, мокнутия, множественных экскориаций, корок, шелушения; зуда разной степени интенсивности. В стадии частичной (неполной) ремиссии отмечается значительное уменьшение симптомов заболевания с сохранением инфильтрации, лихенификации, сухости и шелушения кожи, гипер- или гипопигментации в очагах поражения. При полной ремиссии отмечается отсутствие всех клинических симптомов заболевания.
По распространенности кожного процесса выделяют ограниченно-локализованный, при котором площадь поражения не превышает 10% кожного покрова; распространенный — площадь поражения от 10% до 50% и диффузный — площадь поражения превышает 50% кожного покрова [12].
По степени тяжести выделяют легкий АД, при котором отмечаются преимущественно ограниченно-локализованные проявления кожного процесса, незначительный кожный зуд, редкие обострения (реже 1–2 раз в год) при продолжительности рецидива до 1 мес преимущественно в холодное время года. Длительность ремиссии составляет 8–10 мес и более при хорошем эффекте от проводимой терапии. При среднетяжелом течении АД отмечается распространенный характер поражения кожного покрова с частотой обострений — 3–4 раза в год с увеличением их продолжительности. Длительность ремиссий составляет 2–3 мес. Процесс приобретает упорное течение с незначительным эффектом от проводимой терапии. При тяжелом течении АД кожный процесс носит распространенный или диффузный характер с длительными обострениями, редкими и непродолжительными ремиссиями (частота обострений 5 раз в год и более, длительность ремиссии 1–1,5 мес). Лечение приносит кратковременное и незначительное улучшение. Отмечается выраженный зуд, приводящий к нарушению сна и качества жизни пациента и его семьи [12].
Течение АД часто осложняется присоединением вторичной инфекции (бактериальной) в виде различных форм пиодермии: остиофолликулитов, фолликулитов, вульгарного, реже стрептококкового импетиго, иногда — фурункулов, а также микотической инфекции (дерматофиты, дрожжеподобные, плесневые и другие виды грибов), что приводит к более продолжительным обострениям, отсутствию улучшения или даже к ухудшению состояния. Пациенты с АД, независимо от остроты процесса, склонны к поражению вирусной инфекцией (чаще вирусом простого герпеса, вирусом папилломы человека, вирусом контагиозного моллюска) [12] (рис. 4-14, см. цв. вклейку).
При лабораторном обследовании пациентов с АД могут быть выявлены эозинофилия периферической крови, повышение содержания общего и аллергенспецифических IgE в сыворотке крови.
Литература
-
Garra A., Vieira P. Regulatory T-cells and mechanisms of immune system control // Nat. Med. 2004. Vol. 10. P. 801–805.
-
Симбирцев А.С. Цитокины в иммунопатогенезе и лечении аллергии // Российский аллергологический журнал. 2007. № 1. С. 5–19.
-
Foley S., Hamid Q. Inflammatory patterns in allergis rhinitis // Clin. Exp. Allergy Rev. 2006. Vol. 11. P. 91–99.
-
Robinson D. Th2 cytokines in allergic disease // Br. Med. Bull. 2000. Vol. 56. P. 956–968.
-
Mattes J., Yang M., Siqueira A. et al. Il-13 induces airways hyperreactivity independently of IL-4Ra chain in the allergic lung // J. Immunol. 2001. Vol. 167. P. 1683–1692.
-
Rich R.R., Flesher T.A., Shearer W.T. et al. Clinical Immunology. Principles and Practice. Elsevier, 2008. 1558 p.
-
Brandt E.B., Sivaprasad U. Th2 Cytokines and atopic dermatitis // J. Clin. Cell. Immunol. 2011. Vol. 2, N 3. P. 110.
-
Cho S., Stanciu L., Holgate S., Johnston S. Increased interleukin-4, -5 and interferon-g in airway CD4+ and CD8+ T cell in atopic asthma // Am. J. Res. Crit. Care Med. 2005. Vol. 171. P. 224–230.
-
Foster E., Simpson E., Fredrikson L. Eosinophils increase neuron branching in human and murine skin and in vitro // PLoS One. 2011. Vol. 6. Article ID 22029.
-
Matsuura H., Ishigura A., Hiroyuki A. et al. Elevation of plasma eotaxin levels in children with food allergy // Jpn. J. Clin. Immunol. 2009. Vol. 32, N 3. P. 180–185.
-
Owczarec W., Palpinska M., Targowski T. et al. Analysis of eotaxin 1/CCL11, eotaxin 2/CCL24 and eotaxin 3/CCL26 expression in lesional and non-lesional skin of patients with atopic dermatitis // Cytokine. 2010. Vol. 50. P. 181–185.
-
Клинические рекомендации. Атопический дерматит. Москва, 2020.
4.4.1. Атопический дерматит и заболевания желудочно-кишечного тракта. Ю.Е. Замятина, В.П. Новикова, И.Ю. Мельникова
Особенностью хронических заболеваний верхних отделов ЖКТ у детей является коморбидность [1–3].
Особый интерес вызывает взаимосвязь аллергических заболеваний и органов пищеварения. Предполагается, что возможно прямое аллергическое поражение слизистых оболочек пищевода, желудка и кишечника различными аллергенами, поражение других органов при повышенной проницаемости эпителиального барьера ЖКТ для аллергенов и одновременное развитие локального воспаления гастроинтестинальных слизистых оболочек и вторичное поражение органов пищеварения при первичном аллергическом поражении других органов и систем [4–6].
Поскольку слизистая оболочка пищевода раньше других органов пищеварения контактирует с поступающими в ЖКТ аллергенами, именно к сочетанию аллергических заболеваний и патологии пищевода приковано сегодня внимание исследователей [7–9].
Проявлением системной аллергической реакции наряду с другими атопическими заболеваниями на сегодняшний день считается ЭЭ. Около 35–45% пациентов с ЭЭ имеют семейный анамнез ПА, астмы или АД, для лечения используется элиминационная диета [10, 11].
Несмотря на то что заболевания пищевода у больных с атопией на сегодняшний день остаются в фокусе внимания педиатров, аллергологов, детских гастроэнтерологов и эндоскопистов, вопросы распространенности, этиологии, патогенеза и диагностики коморбидной аллергической патологии и заболеваний пищевода в детском возрасте до конца не изучены.
Состояние желудочного тракта, а в большей степени КМ, рассматривают сегодня как фактор риска формирования АД и ПА, особенно в раннем возрасте [12–15]. Описано снижение бактериального разнообразия КМ у младенцев до развития АД, во время заболевания и во взрослом возрасте [16, 17]. Предпринимаются попытки связать развитие АД с избыточным ростом патогенных бактерий, таких как Escherichia coli, Clostridium difficile, Staphylococcus aureus, и снижением титра бифидобактерий и лактобацилл. Предполагается, что патогены приводят к снижению индукции регуляторных T (Treg)-клеток, потере иммунной толерантности и повышенной проницаемости кишечника и эозинофильному воспалению [17–19]. В то же время есть сообщения о снижении выявления патогенных Escherichia coli в кишечнике детей при АД [20]. Описано увеличение бутират-продуцирующих бактерий, например Coprococcus eutactus, в кишечнике при АД, что связывают с противовоспалительным и иммуномодулирующим эффектами короткоцепочечных жирных кислот [13, 21]. Наличие в кишечнике Akkermansia muciniphila и Ruminococcus gnavus связывают с изменениями в функциональных генах, которые влияют на развитие иммунной системы хозяина [13]. Установлено, что микробиом кишечника и его метаболиты могут манипулировать местными иммунными реакциями, реакциями иммунной системы при АД [13, 21], а также генерировать разнообразные нейротрансмиттеры и нейромодуляторы (триптофан, γ-аминомасляная кислота, серотонин, кортизол, триптамин, триметиламин), которые связаны с выраженностью симптомов AД [22] через функционирование оси кишечник–кожа, существование которой подтверждено клиническими и экспериментальными работами [22–24]. Ряд исследований продемонстрировали, что кишечный микробиом в раннем возрасте связан с возрастом начала, тяжестью, ремиссией, обострениями, а также ассоциацией с IgE [25]. Несмотря на значительное количество исследований, связь между отдельными микробами, разнообразием кишечного микробиома и развитием AД остается противоречивой [21]. До сих пор не вполне ясно, предшествуют ли изменения состава микробиома кишечника развитию AД или изменения в ЖКТ носят вторичный характер.
Целый ряд исследователей рассматривают ЖКТ как орган-мишень при АД и ПА [6, 26–29].
Исходя из этой концепции, американские ученые провели популяционное когортное исследование для оценки риска развития СРК у детей с АД как одного из первых этапов атопического марша. С 2000 по 2007 г. в исследование были включены 120 014 детей с недавно диагностированным АД и 120 014 случайно выбранных детей контрольной группы. Заболеваемость СРК в течение периода исследования была в 1,45 раза выше [95% доверительного интервала (ДИ): от 1,32 до 1,59] в когорте детей с АД [30]. Несмотря на значительное количество исследований взаимосвязи аллергии и СРК, для выяснения роли АД в патогенезе СРК необходимы дальнейшие исследования [4, 31].
В некоторых работах отмечается существенно повышенный уровень кальпротектина в стуле у детей раннего возраста с АД, что свидетельствует о наличии у них воспаления слизистой оболочки кишечника, вероятно, аллергического генеза [32]. АД также рассматривают как фактор риска ВЗК [33]. Отдельные исследования свидетельствуют об аллергическом поражении поджелудочной железы при АД [34], что приводит к нарушению полостного пищеварения и возникновению характерных жалоб.
Существенную частоту гастроинтестинальных жалоб при АД у детей описывают большинство исследователей: боли в животе и дискомфорт в 72–92,7%, метеоризм в 49–63,4%, тошноту в 22–51,3%, у трети пациентов рвота, запоры, диарея [28, 29]. Как правило, у больных присутствуют сочетанные симптомы поражения как верхних, так и нижних отделов органов пищеварения. Эндоскопические исследования у больных с АД показывают выраженные воспалительные изменения, эрозивные и геморрагические изменения слизистых оболочек пищевода, желудка и кишечника [36] даже у пациентов без гастроэнтерологических жалоб. Однако другие исследования свидетельствуют об отсутствии особенностей эндоскопической картины слизистой оболочки верхних отделов ЖКТ при АД [36], кроме выраженных моторных нарушений в виде дуоденогастрального рефлюкса.
С помощью периферической электрогастродуоденографии в других исследованиях также были выявлены нарушения кишечной моторики у детей при АД, коррелирующие с оценкой по SCORAD и спектром SCFAs [29]. Авторы полагают, что связь между этими показателями осуществляется через вегетативную нервную систему. В то же время нельзя исключить роль нейропептидов в генезе как АД, так и моторных расстройств [37].
В разных работах проводились морфологические исследования слизистых оболочек желудка и двенадцатиперстной кишки при АД [38–40]. Показано, что для хронического гастродуоденита у детей с АД характерно увеличение числа эозинофильных гранулоцитов, гистаминпродуцирующих клеток и их дегрануляция, большее число эндокринных клеток и усиление экспрессии хромогранина А на фоне субатрофического дуоденита и умеренных расстройств микроциркуляции [40, 41]. Следует отметить, что уровень эозинофильной инфильтрации в этих исследованиях не достигал уровня поражений при эозинофильных гастритах и дуоденитах.
В ряде исследований иммуногистохимические методики продемонстрировали частое выявление антигенов вируса Эпстайна–Барр (ВЭБ) в слизистых оболочках ЖКТ при АД у детей [42]. Что же касается основного этиологического фактора хронического гастродуоденита — H. pylori, то сведения о его взаимосвязи с АД противоречивы [43].
Считается, что АД и IgE-опосредованные заболевания оказывают протективную роль в отношении H. pylori-инфекции [44]. В то же время имеются сообщения о положительной взаимосвязи Н. pylori-ассоциированного гастрита и АД [45]. При хеликобактериозе увеличено содержание IgE-продуцирующих плазмоцитов в слизистой оболочке антрального отдела желудка [46].
Таким образом, взаимосвязь ВЭБ и Н. pylori в слизистых оболочках ЖКТ и АД у детей нуждается в дополнительном изучении.
Таким образом, имеющиеся исследования позволяют предположить существование так называемого «порочного круга» во взаимосвязи АД и заболеваний ЖКТ: нарушение микробиоты в раннем возрасте приводит к манифестации атопии, ее «атопический марш» захватывает органы пищеварения с возникновением воспаления, нарушений пищеварения, повышения проницаемости эпителиальных барьеров ЖКТ, в том числе для аллергенов и микробов, нарушением функционирования оси «кишечник–кожа» и усугублению тяжести АД [6]. Необходимы дальнейшие исследования для уточнения патогенеза коморбидной патологии ЖКТ и АД.
В последние годы внимание врачей приковано к эозинофильным гастроинтестинальным нарушениям (ЭГИН), которые включают: ЭЭ, ЭГ, эозинофильный гастроэнтерит, эозинофильный колит [47, 48]. Эти заболевания представляют собой нечасто встречающиеся полигенные иммуноопосредованные состояния, вовлекающие как IgE-опосредованные, так и Th2-замедленного типа иммунные ответы. Диагностика клинико-эндоскопическая и гистологическая, однако консенсус диагностики и лечения постоянно пересматривается. ЭГИН в значительной степени ассоциированы с атопическими заболеваниями, в том числе АД и семейным аллергологическим анамнезом — в 70% случаев [50]. Наиболее активно изучается сегодня связь АД и ЭЭ [7, 8].
В педиатрической практике ЭЭ наиболее часто встречается у детей дошкольного и школьного возраста с отягощенным аллергологическим анамнезом и семейной историей атопических заболеваний (АД, АР, аллергическая астма и атопическая экзема). Поскольку клинические и патофизиологические характеристики с ЭЭ напоминают аллергическую астму, ЭЭ иногда называют «астмой пищевода». На сегодняшний день учеными высказываются предположения, что ЭЭ — одно из проявлений общей атопической реакции организма (наряду с АД, астмой, ПА и другими заболеваниями) [52].
Многие исследователи пытались найти корреляцию с АД в первые годы грудного вскармливания или искусственного вскармливания (с или без гипоаллергенной пищи и/или гипоаллергенной смеси) [53]. Ни в одном исследовании не сообщалось о значительной иммунологической реактивности в пищеводе, которая коррелирует с кожными признаками у пациентов с рецидивирующим АД.
Диагностика ЭЭ проводится на основании симптомов, эндоскопических нарушений и результатов гистологического исследования. Наиболее типичным симптомом, о котором сообщают больные, является клинически выраженная или скрытая (избегание твердой пищи, увеличение времени жевания или медленное проглатывание) дисфагия [54–56].
Изжога является вторым наиболее часто регистрируемым симптомом, сопровождаемым болью в груди и эпигастрии.
Физическое обследование обычно не помогает подтвердить диагноз ЭЭ, оно лишь фиксирует наличие других аллергических заболеваний (БА, АР и АД). Диагностическое значение лабораторных тестов также сомнительно. Приблизительно 30% пациентов с ЭЭ имеют повышенное количество эозинофилов в периферической крови [54, 55], хотя эозинофилия, наблюдаемая в большинстве случаев, лишь незначительно превышает нормальный диапазон 500 эозинофилов/мкл. Повышенная концентрация IgE в сыворотке также часто наблюдается, в то время как IgE против специфических аллергенов не обнаруживался даже в специальных исследованиях [57]. Поскольку периферическая эозинофилия и уровень IgE не были признаны хорошими диагностическими маркерами, предпринимались попытки выявить другие специфические и чувствительные биомаркеры (эотаксин-3 и IL-5 и еще 49 цитокинов), однако клинически полезных биомаркеров выявлено не было [58].
Решающим методом исследования, подтверждающим диагноз ЭЭ, является эндоскопическое исследование с биопсией слизистой оболочки пищевода [52]. Среди наиболее присущих ЭЭ эндоскопических признаков выделяют фиксированные концентрические кольца (трахеевидный пищевод, или «трахеализация»), подвижные концентрические кольца (кошачий пищевод, «кошачья борозда» или «фелинизация»), продольные борозды, ранимость (надрывы) слизистой оболочки (слизистая типа «папиросной бумаги») и ее отек, белый налет [55, 56, 59, 60].
Почти во всех случаях ЭЭ имеется по крайней мере 1 из этих 3 эндоскопических признаков, среди которых продольные борозды являются наиболее специфическим и чувствительным маркером ЭЭ [56, 61]. Помимо этих симптомов, при ЭЭ эндоскопически могут выявляться отек слизистой оболочки, покраснение и стеноз. В то же время при тяжелой форме болезни могут появиться язвенные поражения и рвота во время самой эндоскопической процедуры [60].
Главным диагностическим критерием ЭЭ служит интраэпителиальная эозинофильная инфильтрация с количеством эозинофилов не менее 15 в поле зрения микроскопа высокого разрешения (×400) [62]. Для ЭЭ характерны также эозинофилия слизистой оболочки, формирование эозинофильных микроабсцессов, расположение эозинофилов в поверхностных слоях эпителия, экстрацеллюлярные эозинофильные гранулы, десквамация эпителия, гиперплазия базального слоя эпителия, расширенные межклеточные пространства, фиброз/склероз собственной пластинки слизистой оболочки, мастоцитоз и дегрануляция тучных клеток, обнаружение CD8 Т-лимфоцитов и В-лимфоцитов [62].
Для получения корректных гистологических результатов необходимо производить забор материала как из проксимальной, так и из дистальной части пищевода, причем показано, что 100% чувствительностью обладает исследование не менее 5 биоптатов у взрослых [63]. Данные рекомендации обусловлены тем, что воспалительные изменения при ЭЭ носят фокальный характер и часто захватывают в равной степени как дистальный, так и проксимальный участки пищевода [63]. Требуется также проведение биопсии из макроскопически нормальных участков слизистой, поскольку в них нередко обнаруживаются значительные гистологические изменения [63].
Однако морфологическая оценка и пяти биопсий может быть недостаточно точной, поскольку они составляют менее 0,03% от всей площади поверхности пищевода [59]. Кроме того, плотность инфильтрации ткани пищевода эозинофилами неоднородна, так как ЭЭ — очаговое заболевание [64]. При изучении корреляции уровня эозинофилов с эндоскопическими данными J. Salek et al. установили, что наибольшее количество эозинофилов содержалось в биопсии, полученной из мест экссудатов и борозд; кольца без борозд или бляшек не характеризовались достоверным увеличением плотности эозинофилов [65].
Гастродуоденальные заболевания могут быть связаны с пищевой сенсибилизацией у детей [66]. Необходима точная диагностика аллергических поражений ЖКТ у детей [66, 67], в том числе эозинофильных поражений.
Таким образом, ЭЭ — это хроническое воспалительное заболевание пищевода, которое обычно манифестирует в детстве, проявляясь ГЭРБ-подобными симптомами и нарушением глотания при приеме пищи. Не существует патогномоничных маркеров, позволяющих однозначно установить диагноз ЭЭ, в связи с чем диагностика основывается на гистологическом исследовании биоптатов из слизистой оболочки пищевода с обязательным учетом клинических данных.
Возможности лечения ЭЭ в настоящее время невелики и включают элиминационную диету с исключением непереносимых и потенциально аллергенных продуктов питания, стероидные гормоны. Большие надежды возлагаются на антицитокиновую терапию в будущем.
Литература
-
Гурова М.М., Новикова В.П. Значение индекса коморбидности в оценке особенностей течения хронического гастродуоденита у детей // Вопросы детской диетологии. 2016. Т. 14, № 2. С. 74–75.
-
Кириенко А.И., Романова Т.А., Попова В.С. Особенности коморбидных состояний при хроническом гастродуодените у детей // Современные проблемы подростковой медицины и репродуктивного здоровья молодежи : материалы Всероссийской научно-практической конференции. Санкт-Петербург, 2017. С. 261–271.
-
Хавкин А.И., Гурова М.М., Новикова В.П. Применение индекса коморбидности для оценки влияния сочетанной патологии на характер течения хронического гастродуоденита у подростков // Педиатрия. Журнал им. Г.Н. Сперанского. 2018. Т. 97, № 6. С. 19–25. DOI: https://doi.org/10.24110/0031-403X-2018-97-6-19-25
-
Новикова В.П., Ревнова М.О., Листопадова А.П. Синдром раздраженной кишки и пищевая аллергия у детей // Педиатр. 2018. Т. 9, № 2. С. 71–77. DOI: https://doi.org/10.17816/PED9271-77
-
Мельникова И.Ю., Новикова В.П., Горюнова М.М. и др. Клинико-морфологические особенности хронического гастродуоденита у детей с атопическим дерматитом // Материалы III Российской научно-практической конференции «Аллергические и иммунологические заболевания — проблема ХХI века». Санкт-Петербург, 2011. С. 79–91.
-
Бельмер С.В., Корниенко Е.А. Органы пищеварения как мишень аллергического процесса // Практика педиатра. 2019. № 2. С. 3–6.
-
Liacouras C.A., Spergel J.M., Ruchelli E. et al. Eosinophilic esophagitis: a 10-year experience in 381 children // Clin. Gastroenterol. Hepatol. 2005. Vol. 3, N 12. Р. 1198–1206.
-
Rothenberg M.E. Eosinophilic gastrointestinal disorders (EGID) // J. Allergy Clin. Immunol. 2004. Vol. 113, N 1. Р. 11–28.
-
Каган Ю.М., Мизерницкий Ю.Л., Хавкин А.И. Влияние гастроэзофагеальной рефлюксной болезни на течение бронхиальной астмы у детей // Аллергология. 2006. № 1. С. 15–17.
-
Ruffner M.A., Brown-Whitehorn T.F., Verma R. et al. Clinical tolerance in eosinophilic esophagitis // J. Allergy Clin. Immunol. Pract. 2017. Vol. 56. Р. 376–382.
-
Корочанская Н.В., Серикова С.Н., Басенко М.А., Сериков С.С. Поддерживающая терапия при эозинофильном эзофагите: почему, кому, как? // Кубанский научный медицинский вестник. 2018. Т. 25, № 3. С. 167–172. DOI: https://doi.org/10.25207/1608-6228-2018-25-3-167-172
-
Kim J.E., Kim H.S. Microbiome of the skin and gut in atopic dermatitis (AD): understanding the pathophysiology and finding novel management strategies // J. Clin. Med. 2019. Vol. 8, N 4. P. 444.
-
Song H., Yoo Y., Hwang J., Na Y.C., Kim H.S. Faecalibacterium prausnitzii subspecies-level dysbiosis in the human gut microbiome underlying atopic dermatitis // J. Allergy Clin. Immunol. 2016. Vol. 137, N 3. Р. 852–860.
-
Lee S.Y., Lee E., Park Y.M., Hong S.J. Microbiome in the gut-skin axis in atopic dermatitis // Allergy Asthma Immunol. Res. 2018. Vol. 10, N 4. Р. 354–362.
-
Arpaia N., Campbell C., Fan X., Dikiy S., van der Veeken J., deRoos P. et al. Metabolites produced by commensal bacteria promote peripheral regulatory T-cell generation // Nature. 2013. Vol. 504. Р. 451–455.
-
Wang M., Karlsson C., Olsson C. et al. Reduced diversity in the early fecal microbiota of infants with atopic eczema // J. Allergy Clin. Immunol. 2008. Vol. 121. Р. 129–134.
-
Penders J., Thijs C., van den Brandt P.A. et al. Gut microbiota composition and development of atopic manifestations in infancy: the KOALA Birth Cohort Study // Gut. 2007. Vol. 56. Р. 661–667.
-
Rook G.A., Brunet L.R. Microbes, immunoregulation, and the gut // Gut. 2005. Vol. 54. Р. 317–320.
-
Kim J., Lee B.S., Kim B. et al. Identification of atopic dermatitis phenotypes with good responses to probiotics (Lactobacillus plantarum CJLP133) in children // Benef. Microbes. 2017. Vol. 8. Р. 755–761.
-
Orishak E., Listopadova A., Novikova V. et al. The changes intestinal microbiota in children with chronical diseases // Neurogastroenterol. Motil. 2018. Vol. 30, N S1. P. 85–86.
-
Lee E., Lee S.Y., Kang M.J. et al. Clostridia in the gut and onset of atopic dermatitis via eosinophilic inflammation // Ann. Allergy Asthma Immunol. 2016. Vol. 117. Р. 91–92.
-
Cryan J.F., Dinan T.G. Mind-altering microorganisms: the impact of the gut microbiota on brain and behavior // Nat. Rev. Neurosci. 2012. Vol. 13. Р. 701–712.
-
Matsumoto M., Ebata T., Hirooka J. et al. Antipruritic effects of the probiotic strain LKM512 in adults with atopic dermatitis // Ann. Allergy Asthma Immunol. 2014. Vol. 113. Р. 209–216.
-
Fujimura K.E., Sitarik A.R., Havstad S. et al. Neonatal gut microbiota associates with childhood multisensitized atopy and T cell differentiation // Nat. Med. 2016. Vol. 22. Р. 1187–1191.
-
Oh J., Freeman A.F., Park M. et al. The altered landscape of the human skin microbiome in patients with primary immunodeficiencies // Genome Res. 2013. Vol. 23. Р. 2103–2114.
-
Короткий Н.Г., Наринская Н.М., Бельмер С.В., Ардатская М.Д. Метаболическая активность кишечной микрофлоры при тяжелом атопическом дерматите у детей // Российский вестник перинатологии и педиатрии. 2015. Т. 60, № 4. С. 144–145.
-
Бельмер С.В., Короткий Н.Г., Тихомиров А.А., Наринская Н.М. Атопический дерматит у детей: от общих представлений к состоянию органов пищеварения // Вопросы детской диетологии. 2016. Т. 14, № 6. С. 40–47.
-
Rokaite R., Labanauskas L. Atopiniu dermatitu sergančių vaik ų virškinimo sistemos sutrikimai // Medicina (Kaunas). 2005. Vol. 41, N 10. Р. 837–845.
-
Наринская Н.М. и др. Особенности кишечной моторики и микрофлоры при атопическом дерматите у детей // Вопросы детской диетологии. 2015. № 2. С. 76–77.
-
Tsai J., Wang I., Shen T. et al. A 8-year population-based cohort study of irritable bowel syndrome in childhood with history of atopic dermatitis // J. Invest. Med. 2018. Vol. 66. Р. 755–761.
-
Tobin M.C., Moparty B., Farhadi A. et al. Atopic irritable bowel syndrome: a novel subgroup of irritable bowel syndrome with allergic manifestations // Ann. Allergy Asthma Immunol. 2008. Vol. 100. Р. 49–53.
-
Seo S.C., Ahn S.H., Ri S. et al. Elevated fecal calprotectin levels are associated with severity of atopic dermatitis in children // Asian Pac. J. Allergy Immunol. 2018. Vol. 36, N 2. Р. 82–87. DOI: https://doi.org/10.12932/AP-100317-0044
-
Schmitt J., Schwarz K., Baurecht H. et al. Atopic dermatitis is associated with an increased risk for rheumatoid arthritis and inflammatory bowel disease, and a decreased risk for type 1 diabetes // J. Allergy Clin. Immunol. 2016. Vol. 137, N 1. Р. 130–136. DOI: https://doi.org/10.1016/j.jaci.2015.06.029 Epub 2015 Aug 4.
-
Ардатова И.Г., Тихомиров А.А., Короткий Н.Г. и др. Коморбидность атопического дерматита и функциональных изменений поджелудочной железы // Трудный пациент. 2018. Т. 16, № 8–9. С. 54–57.
-
Думова Н.Б., Валетова Л.Г., Дедок А.А. Пищевая аллергия и хроническая патология желудочно-кишечного тракта у детей разных возрастных групп // Пищевая непереносимость у детей. Современные аспекты диагностики, лечения, профилактики и диетотерапии : сборник статей / под ред. В.П. Новиковой, Т.В. Косенковой. Санкт-Петербург : ИнформМед, 2016. С. 272–275.
-
Горюнова М.М. Особенности хронического гастродуоденита у детей с атопическим дерматитом. Пищевая аллергия и хроническая патология желудочно-кишечного тракта у детей разных возрастных групп // Пищевая непереносимость у детей. Современные аспекты диагностики, лечения, профилактики и диетотерапии : сборник статей / под ред. В.П. Новиковой, Т.В. Косенковой. Санкт-Петербург : ИнформМед, 2016. С. 135–151.
-
Листопадова А.П., Петренко Ю.В. Нейропептид y: физиологическая роль и клиническое значение // Медицина: теория и практика. 2018. Т. 3, № S. С. 157–162.
-
Калинина Е.Ю., Аничков Н.М., Крылова Ю.С., Новикова В.П. Морфологические и морфометрические изменения двенадцатиперстной кишки при атопическом дерматите у детей // Пищевая непереносимость у детей. Современные аспекты диагностики, лечения, профилактики и диетотерапии : сборник статей / под ред. В.П. Новиковой, Т.В. Косенковой. Санкт-Петербург, 2016. С. 153–166.
-
Горюнова М.М., Мельникова И.Ю., Петровский А.Н. Морфологические особенности слизистой оболочки двенадцатиперстной кишки у детей с атопическим дерматитом // Экспериментальная и клиническая гастроэнтерология. 2011. № 1. С. 47–50.
-
Горюнова М.М., Мельникова И.Ю., Фадеева Д.В., Петровский А.Н. Клинико-морфологические особенности хронического гастродуоденита у детей с атопическим дерматитом : материалы объединенного иммунологического форума // Российский иммунологический журнал. 2008. Т. 2, № 11. С. 213.
-
Калинина Е.Ю., Аничков Н.М., Коржевский Д.Э. и др. Хромогранин и морфологические изменения двенадцатиперстной кишки при атопическом дерматите у детей // Вопросы детской диетологии. 2018. Т. 16, № 6. С. 45–52.
-
Маркова Д.О., Ревнова М.О., Гурина О.П., Насыров Р.А. Роль иммуногистохимических исследований в этиологической диагностике хронического дуоденита у детей с пищевой аллергией // Пищевая непереносимость у детей. Современные аспекты диагностики, лечения, профилактики и диетотерапии : сборник трудов. Санкт-Петербург, 2018. С. 296–312.
-
Инфекция Helicobacter pylori в клинической практике / Ю.П. Успенский, А.Н. Суворов, Н.В. Барышникова. Санкт-Петербург : ИнформМед, 2011. 500 с.
-
Мазурина С.А., Ильинцева Н.В., Гервазиева В.Б. Иммунный ответ слизистой оболочки желудка на инфицирование Helicobacter pylori у детей, страдающих гастродуоденальной патологией и аллергией // Экспериментальная клиническая гастроэнтерология. 2014. № 9. С. 30–34.
-
Мазурина С.А., Ильинцева Н.В., Агафонов В.Е., Гервазиева В.Б. Антихеликобактерные IgE-антитела у детей с заболеваниями гастродуоденальной зоны и сопутствующей аллергопатологией // Экспериментальная и клиническая гастроэнтерология. 2013. № 9. С. 21–25.
-
Berczi L., Sebestyen A., Fekete B. et al. IgE-containing cells in gastric mucosa with and without Helicobacter pylori infection // Pathol. Res. Pract. 2000. Vol. 196, N 12. Р. 831–834.
-
Gupta S.K., Falk G.W., Aceves S.S. et al.; Consortium of Eosinophilic Gastrointestinal Disease Researchers. Advancing the field of eosinophilic GI disorders through collaboration. Consortium of Eosinophilic Gastrointestinal Disease Researchers (CEGIR) // Gastroenterology. 2019. Vol. 156, N 4. Р. 838–842. DOI: https://doi.org/10.1053/j.gastro.2018.10.057
-
McCarthy A.J., Sheahan K. Classification of eosinophilic disorders of the small and large intestine // Virchows Arch. 2018. Vol. 472, N 1. Р. 15-28. DOI: https://doi.org/10.1007/s00428-017-2249-1
-
Aktaş B., Coban S., Altinbaş A., Başar O. Eosinophilic gastroenteritis associated with allergic asthma and atopic eczema // Chin. Med. J. (Engl.). 2014. Vol. 127, N 1. Р. 192.
-
Трухманов А.С. Эозинофильный эзофагит // Справочник по гастроэнтерологии / под ред. В.Т. Ивашкина, С.И. Рапопорта. 2-е изд. Москва : МИА, 2011. С. 48–49.
-
Трухманов А.С., Ивашкина Н.Ю. Эозинофильный эзофагит // Рациональная фармакотерапия заболеваний органов пищеварения / под ред. В.Т. Ивашкина. 2-е изд. Москва : Литтерра, 2011. С. 267–269.
-
Kinoshita Y., Furuta K., Ishimaura N., Ishihara S., Sato S., Maruyama R. et al. Clinical characteristics of Japanese patients with eosinophilic esophagitis and eosinophilic gastroenteritis // J. Gastroenterol. 2013. Vol. 48. Р. 333–339.
-
Kinoshita Y., Ishimura N., Oshima N., Ishihara S. Systematic review: eosinophilic esophagitis in Asian countries // World J. Gastroenterol. 2015. Vol. 21. Р. 8433–8440.
-
Shimura S., Ishimura N., Tanimura T., Yuki T., Miyake T., Kushiyama Y. et al. Reliability of symptoms and endoscopic findings for diagnosis of esophageal eosinophilia in a Japanese population // Digestion. 2014. Vol. 90. Р.49–57.
-
Ishimura N., Furuta K., Sato S., Ishihara S., Kinoshita Y. Limited role of allergy testing in patients with eosinophilic gastrointestinal disorders // J. Gastroenterol. Hepatol. 2013. Vol. 28. Р. 1306–1313.
-
Ishihara S., Shoda T., Ishimura N., Ohta S., Ono J., Azuma Y. et al. Serum biomarkers for the diagnosis of eosinophilic esophagitis and eosinophilic gastroenteritis // Intern. Med. 2017. Vol. 56. Р. 2819–2825.
-
Turnbull J., Adams H., Gorard D. The diagnosis and management of food allergy and food intolerances // Aliment. Pharmacol. Ther. 2015. Vol. 41. Р. 3–25.
-
Bird J., Lack G., Perry T. Clinical management of food allergy // J. Allergy Clin. Immunol. Pract. 2015. Vol. 3. Р. 1–11.
-
Okimoto E., Ishimura N., Okada M., Izumi D., Mikami H., Aimi M. et al. Specific locations of linear furrows in patients with esophageal eosinophilia // Dig. Endosc. 2017. Vol. 29. P. 49–56.
-
Ali M.A., Lam-Himlin D., Voltaggio L. Eosinophilic esophagitis: a clinical, endoscopic, and histopathologic review // Gastrointest. Endosc. 2012. Vol. 76. P. 1224–1237.
-
Nielsen J.A., Lager D.J., Lewin M., Rendon G., Roberts C.A. The optimal number of biopsy fragments to establish a morphologic diagnosis of eosinophilic esophagitis // Am. J. Gastroenterol. 2014. Vol. 109. P. 515–520.
-
Hirano I. Eosinophilic esophagitis — what do we know after 15 years? // Brief Summary of AGA PG Course. 2010.
-
Salek J., Clayton F., Vinson L. et al. Endoscopic appearance and location dictate diagnostic yield of biopsies in eosinophilic oesophagitis // Aliment. Pharmacol. Ther. 2015. Vol. 41, N 12. Р. 1288–1295.
-
Воронцов И.М., Маталыгина О.А. Болезни, связанные с пищевой сенсибилизацией у детей. Ленинград, 1986.
-
Воронцов И.М., Маталыгина О.А. Диагностика и диетотерапия пищевой аллергии у детей : учебно-методическое пособие для врачей. Санкт-Петербург, 1996.
-
Маталыгина О.А. Некоторые вопросы клиники и диагностики пищевой сенсибилизации у детей : автореф. дис. на соискание ученой степени канд. мед. наук. Санкт-Петербургский государственный педиатрический медицинский университет. Ленинград, 1980.
4.5. IgE-опосредованные респираторные проявления пищевой аллергии. З.В. Нестеренко
4.5.1. Патогенетические основы формирования респираторных проявлений при пищевой аллергии
Проявления ПА многообразны. Уже в первые дни жизни ребенка могут появляться симптомы поражения кожи, ЖКТ, сочетание симптомов поражения этих систем. С возрастом присоединяются и респираторные симптомы. Однако все эти проявления имеют единый механизм возникновения и развития. Сначала развивающаяся моновалентная аллергия превращается со временем в олиго- и поливалентную, а затем в неспецифическую (зависимость от психических, физических факторов). Чем чаще повторяется аллергическая реакция, тем лучше она закрепляет свои механизмы, что обусловливает возникновение ее по типу условного рефлекса. Например, психоэмоциональное, физическое напряжение может способствовать появлению симптомов аллергии. Для больных с сочетанными формами ПА характерно тяжелое течение заболевания, часто отсутствие ремиссии. Начальные проявления ПА у детей могут быть в виде кожных, гастроинтестинальных симптомов, в более старшем возрасте увеличивается частота сочетанных форм аллергии с вовлечением респираторной системы (бронхообструктивный синдром), аллергические реакции на пищу с участием органов дыхания отмечаются у 10–12% пациентов [1, 2]. Клинические симптомы при сочетанных формах протекают, как правило, более тяжело. Обострение заболевания, протекающего с респираторными проявлениями, как правило, вызвано вирусными и бактериальными возбудителями [3]. В этих случаях аэроаллергены проникают не только ингаляционным путем, но и через органы пищеварения с последующим поглощением их дендритными клетками слизистой оболочки органов дыхания и ЖКТ, развитием сенсибилизации. Респираторная форма ПА формируется чаще у детей более старшего возраста и манифестируется бронхиальной обструкцией, обострениями БА. Клинические проявления ПА в виде приступов удушья наблюдались приблизительно в 3% случаев, и хотя роль пищевых аллергенов в патогенезе БА оспаривается рядом ученых, значение пищевых аллергенов в развитии аллергических реакций со стороны респираторного тракта несомненно [1–6].
Механизм БА, так же как и ПА, имеет в основе дисбаланс Th1 и Th2 с преобладанием Th2-опосредованных иммунных ответов и ассоциирован у большинства детей c атопией, врожденной склонностью к гиперпродукции общего и специфического IgE, снижением функциональной активности T-reg-клеток, формированием эозинофильного варианта воспаления в респираторном тракте. Аллергическая БА у детей является наиболее частой формой астмы [7, 8].
Регулирующее влияние эндокринной системы при БА осуществляется через системы: ГГНС — гипоталамус–гипофиз–надпочечники (кортиколиберин–адренокортикотропный гормон–кортикостероиды–лимфоцит); ГГСТ — гипоталамус–гипофиз–тимус (соматолиберин–соматотропный гормон тимус–лимфоцит); гипоталамус–гипофиз–щитовидная железа (тиролиберин–тиреотропный гормон–тиреоидные гормоны) [4].
В связи с гетерогенностью БА рассматривают различные клинические проявления БА, условно разделенные на фенотипы (набор признаков, которые формируются на основе генотипа пациента под воздействием окружающей среды). У одного пациента может наблюдаться несколько фенотипов БА с возможной трансформацией одного фенотипа в другой. Фенотип описывает клинические варианты и не дает представления о патофизиологических механизмах. Именно поэтому предложено выделить эндотипы БА (интеграция определенной идентифицируемой основы патобиологического процесса с формированием клинических симптомов). Один эндотип БА может лежать в основе нескольких фенотипов, поскольку эндотип — это молекулярная основа фенотипов. Фено-эндотипы определяются особенностями взаимодействия генетических и средовых факторов, различаются возрастом начала заболевания, клиническими проявлениями, спектром биомаркеров, прогнозом и ответом на традиционные и новые терапевтические воздействия [7–9].
Большое значение имеет определение характера воспаления с учетом преобладания тех или иных воспалительных клеточных популяций в мокроте: эозинофильной, нейтрофильной, смешанной, малогранулоцитарной (небольшое равное количество эозинофилов и нейтрофилов). Профессор S. Wenzel предложила на основании молекулярного эндотипирования в рамках эндотипов Тh2- и Th1-воспаления выделять соответствующие фенотипы: Тh2-аллергическая астма, объединяющая различные варианты БА и эозинофильного воспаления, и не Th2-астма с поздним дебютом, с ожирением, у курильщиков, нейтрофильную астму у некурящих; сюда же относят астму с малогранулоцитарным воспалением [9].
M.Gaga et al. [8] представили схему дифференциальной диагностики преимущественно аллергической и преимущественно эозинофильной БА.
Преимущественно аллергическая форма:
Преимущественно эозинофильная астма:
Таким образом, диагностический критерий — уровень IgE, так же как и в диагностике ПА, имеет существенное значение. В развитии БА пищевая сенсибилизация зачастую является основой патологического процесса. ПА выявлена как сопутствующая форма сенсибилизации у 40% больных с атопической БА; в целом респираторные проявления при ПА отмечаются у 20–30% детей [1–5].
Клинически БА, вызванная непереносимым пищевым продуктом, часто имеет сходство с инфекционным процессом (повышение температуры, кашель, слизистое или слизисто-гнойное отделяемое из носа, гиперемия зева, сухие хрипы в легких). Эти симптомы, как правило, расцениваются как признаки острой респираторной вирусной инфекции и бронхообструктивного синдрома, что ведет к неадекватному лечению и запаздыванию выявления причинно-значимого аллергена.
У детей школьного возраста и подростков БА может быть вызвана некоторыми фруктами и овощами (яблоко, морковь, томаты). У ряда детей, сенсибилизированных к пыльце растений, после употребления фруктов и овощей могут возникнуть приступы затрудненного дыхания. 70% ингалированного альбумина яичного белка находят в ЖКТ. Воздушные частицы задерживаются в ротовой полости, а затем смываются. Более мелкие частицы достигают дыхательных путей и очищаются мукоцилиарным клиренсом [1, 2, 5].
Двунаправленное перекрестное взаимодействие между кишечником и легким (называемое осью кишечник–легкое) иллюстрируется кишечными нарушениями, наблюдаемыми при заболеваниях легких, и играет важную роль в патогенезе легочной патологии, аллергических заболеваний, БА. Очень важно дальнейшее изучение механизма влияния микробиоты легких (в каких количествах и комбинациях) на процесс колонизации кишечника для предотвращения аллергических заболеваний и астмы (рис. 4-15, см. цв. вклейку) [10].
АР — хроническое заболевание, вызываемое аллергенами и характеризующееся IgE-опосредованным воспалением слизистой оболочки носа. Рост аллергических заболеваний сопровождается и ростом заболеваемости АР и составляет 10–25% населения Земного шара. АР часто сочетается с конъюнктивитом, БА.
Концепция фенотипирования, являющаяся определением подтипов заболевания на основе клинической картины, была хорошо разработана в последнее десятилетие. Классификация пациентов, страдающих ринитом, на основе фенотипов облегчает их характеристику и помогает практикующим клиницистам эффективно подходить к лечению. В последнее время появилась концепция эндотипов, то есть определение подтипов заболевания на основе патофизиологии. Фенотипы/эндотипы являются динамическими, частично совпадают и могут переходить друг в друга, что затрудняет четкие определения. Тем не менее подход к классификации на основе фенотипа/эндотипа может привести к применению стратифицированной и персонализированной медицины в области ринита.
Выделяют следующие фено-эндотипы АР: АР, локальный АР, неаллергический ринит и инфекционный риносинусит, имеющие различие симптомов, диагностических критериев, прогноза [11, 12].
Причиной формирования АР могут быть различные аллергены: пыльца растений, грибков, аэрополлютанты (внешние аллергены); клещи домашней пыли, домашняя пыль, шерсть животных (внутренние аллергены). АР, обусловленный пыльцевой сенсибилизацией, может ассоциироваться с пищевой аллергией (ОАС). В этом случае такие симптомы, как зуд, жжение и отек ротовой полости, возникают из-за перекрестной реактивности: сенсибилизация к пыльце амброзии может обусловить появление симптомов после употребления дыни; к пыльце березы — после употребления яблок и т.д. [11]. АР при ПА характеризуется появлением обильных слизисто-водянистых выделений из носа, иногда заложенностью носа и затруднением носового дыхания. При риноскопии обнаруживается отечность слизистой оболочки носовых раковин, имеющих бледно-синюшную окраску [13]. Нередко наряду с ринореей или отечностью слизистых у больных отмечается чихание, зуд кожи вокруг носа или в носу. Наиболее частой причиной развития АР у больных с ПА являются рыба и рыбные продукты, крабы, молоко, яйца, мед и др.
Механизм формирования тот же, как и при БА, ПА: образование при первичном контакте с аллергеном IgE, при повторном — развитие IgE-воспаления слизистой оболочки носа с активацией тучных клеток, базофилов, их дегрануляция с выделением медиаторов воспаления (гистамина, простагландинов Д2, лейкотриенов, фактора активации тромбоцитов). В результате отмечается увеличение сосудистой проницаемости, продукции слизи, сокращение гладкой мускулатуры с развитием симптомов заболевания: зуд глаз, кожи, носа, гиперемия, отек, чихание, водянистые выделения из носа. С вступлением поздней фазы аллергического воспаления идет формирование хронического воспаления с появлением назальной гиперреактивности, обструкции, гипо- и аносмии [11]. Для объективной оценки степени бронхиальной обструкции и ее динамики в практике используется определение функции внешнего дыхания (измерение скорости потока и объема воздуха с определением параметров «поток-объем»), что позволяет определить нарушение бронхиальной проходимости и степень ее выраженности. Проводят тестирование с физической нагрузкой, бронхопровокационные тесты [1, 4].
Диагноз ПА c вовлечением респираторной системы устанавливается на основании положительного аллергологического, пищевого, фармакологического анамнеза, а также результатов специфического аллергологического обследования с пищевыми аллергенами при полном исчезновении симптомов после назначения элиминационной диеты.
Нередко под маской ПА скрываются заболевания ЖКТ или приобретенные энзимопатии, глистные инвазии, психические заболевания и др.
Таким образом, ПА этиопатогенетически связана с манифестными симптомами БА, АР, что затрудняет диагностический процесс, лежит в основе врачебных ошибок, ухудшает прогноз заболевания и требует тщательного обследования пациентов для установления этиопатогенетического варианта ПА, БА, АР.
Литература
-
Детская аллергология / под ред. А.А. Баранова, И.И. Балаболкина. Москва : ГЭОТАР-Медиа, 2006. 688 с.
-
Kудрявцева А.В., Боровик Т.Э., Макарова СГ. Сочетанные кожные и респираторные проявления пищевой аллергии у детей: этиология, клиника, комплексная терапия // Вопросы современной терапии. 2010. Т. 9, № 2.
-
Национальная программа «Бронхиальная астма у детей. Стратегия лечения и профилактика». 4-е изд., испр. и доп. Москва, 2012. 182 с.
-
Ревякина В.А. Пищевая аллергия и респираторная патология у детей // Здоровье Казахстана. 2016. № 11. С. 5–11.
-
Muraro A., Agache I., Clark A., Sheikh A. EAACI. Food Allergy and Anaphylaxis Guidelines. Managing patients with food allergy in the community // Allergy. 2014. Vol. 69, N 8. P. 1046–1057.
-
Аgache I., Akdis C., Jutel M., Virchow J. C. Untangling asthma phenotypes and endotypes // Allergy. 2012. Vol. 67. P. 835–846.
-
Gaga M., Zervas E., Gibson P.G. Allergic and non-allergic factors in severe asthma // Eur. Respir. Monogr. 2011. Vol. 51. P. 107–119.
-
Wenzel S. Severe asthma: from characteristics to phenotypes to endotypes // Clin. Exp. Allergy. 2012. Vol. 42. P. 650–658.
-
Sjiodin K.S., Vidman L. // Allergy Clin. Immunol. 2016. Vol. 16, N 4.
-
Аллергический ринит у детей. Клинические рекомендации. МЗ РФ, 2016.
-
Papadopoulos N.G., Bernstein J.A., Demoly P., Dykewicz M., Fokkens W., Hellings P.W. et al. Phenotypes and endotypes of rhinitis and their impact on management: a PRACTALL report // Allergy. 2015. Vol. 70. P. 474–494.
4.5.2. Астма или ринит после употребления в пищу молока
АБКМ — это патологическая реакция, вызванная приемом продуктов, содержащих БКМ, в основе которой лежат иммунные механизмы [специфические IgE-опосредованные реакции, клеточный иммунный ответ (не-IgE-опосредованные) или их сочетание — реакции смешанного типа]. Термин «непереносимость коровьего молока» не отражает патогенетических механизмов АБКМ и включает в себя также непереносимость лактозы, поэтому его применение в отношении иммунологически обусловленных реакций на продукты, содержащие БКМ, нецелесообразно [1, 2].
АБКМ представляет собой патогенетический механизм формирования определенных заболеваний и/или симптомокомплексов и, соответственно, не является нозологическим диагнозом. Однако, учитывая высокую этиологическую и клиническую значимость АБКМ при аллергических реакциях и заболеваниях, особенно в раннем детском возрасте, наличие АБКМ целесообразно включать в полный клинический диагноз после обозначения основной нозологической формы.
АБКМ диагностируется у 2–7% младенцев на искусственном вскармливании, у 0,5–2% детей на естественном, у 85–90% детей, страдающих АД.
Факторы, способствующие формированию сенсибилизации БКМ:
-
генетически детерминированная предрасположенность к аллергии;
-
неадекватное питание женщины во время беременности (употребление высокоаллергенных продуктов, нативного молока);
-
сроки введения прикорма, нарушение правил введения прикорма (ранний, перекорм, высокоаллергенные продукты);
-
нарушение питания детей (несоответствие объема и соотношения пищевых ингредиентов возрасту ребенка);
-
анатомо-физиологические особенности ЖКТ и иммунной системы у детей; состав микробиоты кишечника (дисбиоз).
Способность пищевого белка выступать в роли аллергенов у генетически предрасположенных индивидуумов зависит от наличия в его составе структур — эпитопов, способных вызывать активацию Тh2 и выработку IgЕ-антител [1–5].
В спектре БКМ наибольшее клиническое значение имеют: β-лактоглобу-лин, α-лактальбумин, бычий сывороточный альбумин и γ-глобулин, а также α- и β-казеины [1, 2].
Казеин — невидоспецифичный белок, содержится в молоке коров и других животных. Казеин термостабилен, а также устойчив в кислой среде желудка.
β-Лактоглобулин коровьего молока является видоспецифичным (встречается только в коровьем молоке), также термостабилен. Аллергия на казеин и β-лактоглобулин коровьего молока обусловливает формы АБКМ, сопровождающиеся реакциями как на свежее, так и на термически обработанное коровье молоко.
α-Лактальбумин и бычий сывороточный альбумин являются термолабильными фракциями БКМ.
Большое значение в патогенезе АБКМ у детей раннего возраста имеет вскармливание молочными смесями, приводящее к раннему чрезмерному поступлению чужеродного белка, что на фоне незрелости кишечного барьера и иммунного ответа приводит к сенсибилизации к БКМ. Однако и у детей на грудном вскармливании также может развиться клинически значимая АБКМ за счет проникновения пищевых белков в ГМ [1–3].
Перекрестные аллергические реакции
Аллергенными свойствами обладает молоко других млекопитающих, в том числе козье. При этом козье молоко может выступать как перекрестный аллерген, вызывая перекрестно-аллергические реакции у больных с АБКМ, так и являться самостоятельным аллергеном, вызывая тяжелые реакции у пациентов, толерантных к коровьему молоку.
Установлено, что более чем у 90% детей с аллергией к БКМ развиваются перекрестные аллергические реакции к козьему и овечьему молоку. Известно, что α-лактальбумин имеет перекрестно-связывающие детерминанты с овальбумином куриного яйца, а бычий сывороточный альбумин является причиной реакций на говядину и телятину у больных с АБКМ.
БКМ — ведущий по клинической значимости аллерген раннего детского возраста. Согласно Европейским данным (ESPGHAN, 2012), пик заболеваемости аллергией к БКМ приходится на первый год жизни, составляя 2–3% среди грудных детей. У детей первого года жизни частота аллергии на молочный белок составляет 4,2%, у детей 2–5 лет — 3,75% (EAACI, 2014), при этом частота выявления специфических антител класса иммуноглобулина E (sIgE) к этому белку составляет в этих возрастных группах 1,6% и 6,8% соответственно [1–4].
Клинические проявления АБКМ значительно различаются в зависимости от формы и характера реакции, а также у больных разного возраста. Начальные симптомы, возникающие в первые дни и недели жизни ребенка, часто недостаточно специфичны и не имеют характера определенной патологии. К ним относятся такие кожные проявления, как гиперемия кожи, упорные опрелости, мелкопапулезная сыпь.
Аллергические реакции у детей раннего возраста на коровье молоко, по сведениям родителей, имеют место у 1–17%, с появлением симптомов АД и последующим развитием аллергического риноконъюнктивита и астмы [5–7]. На «аллергический марш» (последовательность клинических проявлений аллергии у ребенка, имеющего генетическую предрасположенность) оказывают влияние также средовые и генетические факторы. Под термином «атопический марш» подразумеваются три заболевания: АД, БА и АР (риноконъюнктивит, поллиноз, сенная лихорадка). Эти заболевания составляют триаду, так как связь между ними научно доказана. В их основе лежит последовательность иммунных реакций, обусловленных IgЕ-антителами. Атопическая триада является проявлением общей атопической программы, генетически заложенной у человека. Чаще всего первым проявлением общей атопии является АД в раннем детском возрасте, затем к нему могут присоединиться два других проявления: ринит и/или БА. «Атопический марш» обычно начинается в раннем возрасте по классической схеме: с симптомов АД и ПА, пик которых приходится на первые два года жизни. Далее в возрасте около 3 лет развивается сенсибилизация (чувствительность) к аэроаллергенам, что совпадает по времени с присоединением респираторных проявлений аллергии: БА, АР. Степень чувствительности к аэроаллергенам продолжает увеличиваться до школьного возраста, к 5 годам присоединяется сенсибилизация к бытовым аллергенам. Такова картина полной реализации атопической программы — атопический марш. Однако возможно появление всех трех заболеваний одновременно.
Исследования показали, что 81% детей, у которых развивается АД в раннем возрасте, будут иметь ПА. Тяжелый АД, как правило, соответствует более тяжелой ПА [6].
К основным факторам риска развития «атопического марша», по данным ряда исследований, относятся высокий уровень общего IgЕ, ранняя манифестация АД и тяжелое течение АД [6, 7]. БА развивается при наличии тяжелого АД у 70% детей, при легком — у 20–30%, всего в популяции — у 8% детей. Тяжесть АД также коррелирует с риском развития АР (у детей с АД в 3 раза чаще развивается БА и в 3 раза чаще — АР к 5 годам по сравнению с детьми без АД) [6, 7].
Манифестация АД до 2-летнего возраста является фактором риска возникновения БА и АР к 6 годам при легком и среднетяжелом течении АД. У каждого третьего ребенка с АД развивается БА, но в течение более позднего детского возраста [6].
66% детей с АД к 3 годам имели АР, БА или АР в сочетании с БА [6].
Еще одно исследование показало, что дети с младенческим АД, у которых заболевание возникло до 1 года жизни, в предподростковом возрасте имеют высокий риск развития БА и АР, что не может быть отнесено к предподростковому АД с сопутствующими БА и АР. Исследование проводилось с наличием контрольной группы — группы пациентов с предподростковым АД, у которых проявления АД возникли в предподростковом возрасте.
Но до сих пор остается вопрос: почему часть детей, имеющих АД в младенчестве, «перерастают» данное заболевание, в то время как другие развивают атопический марш, то есть такие атопические состояния, как АР и/или БА в более позднем детском возрасте [5, 6]?
Результаты многочисленных исследований продемонстрировали неоднородность развития АД, БА и АР. В связи с этим можно предположить, что такие распространенные атопические заболевания, как АД, АР и БА, чаще сосуществуют у пациента как независимые друг от друга заболевания, хотя и связанные с наличием атопии, сенсибилизации к различным группам аллергенов [6].
Изначально повышенная чувствительность к БКМ, в свою очередь, провоцирует изменения в иммунном ответе, которые могут повысить чувствительность ребенка к вдыхаемым аллергенам и способствовать развитию АР и астмы.
IgE-опосредованные респираторные реакции могут быстро прогрессировать. Возможно развитие у детей анафилактического шока со смертельным исходом после употребления БКМ. Тяжелые шокоподобные реакции с метаболическим ацидозом характерны для синдрома энтероколита, вызванного пищевым белком, являющегося не-IgE-опосредованной формой заболевания.
Поражение более чем двух систем органов увеличивает вероятность диагноза АБКМ. Такие проявления, как ангионевротический отек и атопический дерматит, более вероятны у детей с наличием IgE-опосредованной сенсибилизации к БКМ.
Респираторные реакции (астма или ринит после употребления в пищу молока или после попадания БКМ в дыхательные пути) — нечастые проявления АБКМ. У младенцев и детей встречаются чаще, чем у взрослых, и характеризуются появлением симптомов затрудненного дыхания и/или выделений из носа [1–4].
Пищевая сенсибилизация в развитии БА имеет большое значение. Анализ данных ПА в зависимости от возраста показал, что ее аллергенный спектр у детей связан с часто употребляемыми продуктами (молоко, яйцо, шоколад, томаты, морковь). Симптомы аллергии на БКМ у ребенка на грудном вскармливании могут появляться через несколько часов или дней после его употребления. Основные признаки патологии: нарушения носового дыхания из-за отека слизистой оболочки носа, насморк, чихание и сухой кашель; на коже у ребенка появляются высыпания; диспепсические явления в виде тошноты, рвоты, отрыжки и вздутия живота. Появление в каловых массах слизи свидетельствует о непереваривании коровьего молока. Родители часто не обращаются к врачу, объясняя симптомы респираторным, кишечным заболеванием. Проявления аллергии прогрессируют, может появиться температура, интоксикационный синдром [1, 2].
Во всех случаях проявлений аллергических реакций необходимо учитывать наличие перекрестной аллергии. Аллергия на коровье молоко сочетается с аллергией на говядину. Это связано с тем, что мясные и молочные продукты — это продукты, в которых один и тот же белок вызывает аллергическую реакцию. Около 10% людей, которые жалуются на аллергию на коровье молоко, также страдают от аллергии на говядину. В этом случае может также быть перекрестная аллергия на шерсть животных, таких как хомяки и собаки.
При обследовании пациентов с аллергией важно уточнить аллергологический анамнез, молочную смесь, употребляемую ребенком.
Используют элиминационную диагностическую диету, кожные прик-тесты, лабораторные исследования с определением уровня IgE в сыворотке крови.
Аллергодиагностика технологией ImmunoCAP характеризуется высокой точностью и специфичностью, что достигается обнаружением в очень малом количестве крови пациента низких концентраций IgE-антител. Исследование основано на иммунофлюоресцентном методе, что позволяет увеличить чувствительность в несколько раз по сравнению с другими диагностическими методами.
Во всем мире до 80% определений специфических иммуноглобулинов IgE выполняется данным методом. ВОЗ и Всемирная организация аллергологов признают диагностику с использованием ImmunoCAP как «золотой стандарт», так как эта методика доказала свою точность и стабильность результатов в независимых исследованиях.
В соответствии с рекомендациями EAACI, при подозрении на аллергический генез одышки, хрипов и насморка у детей рекомендовано проводить обследование на наличие сенсибилизации к антигенам клещей домашней пыли, кошек и собак, пыльцы березы, тимофеевки, сорных трав, а также молока и яиц.
У пациентов с системными реакциями и ПА ринит является частым симптомом, хотя при наличии АР без других симптомов ПА наблюдается значительно реже. Однако необходимо учитывать, что у 50% детей с аллергией на БКМ имеются симптомы АР, а у 7–29% детей с астмой выявляется сенсибилизация к коровьему молоку. Сенсибилизация к данным пищевым аллергенам наблюдается преимущественно у детей раннего возраста.
Для определения профиля сенсибилизации пациента, перекрестно-реактивных, непредвиденных или потенциально опасных аллергенов используют молекулярную диагностику с применением аллергочипов.
Cуществуют 2 метода молекулярной аллергодиагностики: ISAC и ALEX [8–10].
Аллергочип ISAC — это полуколичественный тест, результаты которого измеряются в стандартизованных единицах (ISU), коррелирующих с уровнем специфических IgE в крови пациента; это первый мультиплексный тест для in vitro диагностики аллергии, основанный исключительно на аллергокомпонентах (молекулярная аллергодиагностика). Технология аллергочипа ISAC использует отдельные компоненты аллергена для полуколичественного определения антител IgE. Тест предусматривает взятие крови для исследования только один раз. Аллергочип позволяет получить результаты определения IgE-антител для фиксированной панели из 112 аллергокомпонентов за одно исследование. Молекулярная платформа для множественных исследований ISAC помогает получить основную информацию о профиле сенсибилизации пациента и определить перекрестно-реактивные, непредвиденные или потенциально опасные аллергены. Микрочипы с компонентами аллергена значительно улучшили способность описывать профиль IgE.
ALEX — многокомпонентный аллерготест, разработанный на основе нанотехнологии multiplex специалистами австрийской компании Macro Array Diagnostics. Исследование позволяет проанализировать почти все наиболее значимые аллергены: 160 экстрактов + 122 молекулы = 282 аллергена. Такой диапазон возможностей позволяет врачу установить точный диагноз, подобрать эффективное лечение и спрогнозировать течение аллергии у пациента. Макроматрицы Allergy Explorer (ALEX) содержат как экстрагированные «цельные» аллергены, так и молекулярные компоненты. Основываясь на этих выводах, ALEX представляет собой новый инструмент для описания профиля IgE в персонализированной медицине, где анализ IgE может выполняться на множественные аллергены и компоненты. В частности, полисенсибилизированные пациенты и пациенты с синдромом «пыльца-еда» будут иметь реальное преимущество благодаря сочетанию нескольких уровней диагностики аллергии в одном чипе.
БКМ — основная причина формирования аллергических реакций в раннем детском возрасте и чаще всего связана с применением молочных смесей у детей грудного возраста. Аллергия на БКМ многообразна в своем проявлении; рекомендации с использованием фено-эндотипической градации АБКМ позволяют избежать грубых диагностических и терапевтических ошибок.
Первичную профилактику АБКМ необходимо проводить как можно раньше. Надежный способ профилактики — грудное вскармливание при строгой гипоаллергенной диете матери. Респираторные проявления АБКМ не являются частыми, однако умение выявлять поражение дыхательной системы у детей с АБКМ может предупредить развитие ранней сенсибилизации к БКМ и вовлечение респираторной системы с дальнейшим формированием БА, РА. Необходимо проведение дальнейших исследований по поиску маркеров данных заболеваний для прогнозирования их появления и разработки мер по их профилактике.
Литература
-
Аллергия к белкам коровьего молока. Клинические рекомендации РФ. 2018.
-
Fiocchi A., Brozek J., Schünemann H., Bahna S.L., von Berg A., Beyer K. et al. World Allergy Organization (WAO) Diagnosis and Rationale for Action against Cow’s Milk Allergy (DRACMA) guidelines // World Allergy Organ. J. 2010. Vol. 3, N 4. P. 57–161.
-
Muraro A., Werfel T., Hoffmann-Sommergruber K., Roberts G., Beyer K., Bindslev-Jensen C. et al.; EAACI Food Allergy and Anaphylaxis Guidelines Group. EAACI food allergy and anaphylaxis guidelines: diagnosis and management of food allergy // Allergy. 2014. Vol. 69, N 8. P. 1008–1025.
-
Ванденплас И., Марчанд Й., Мейнс Л. Аллергия на коровье молоко. Симптомы, диагностика, лечение // Медицинский совет. 2017. № 1. С. 166–167.
-
Ксензова Л.Д. Атопический марш. Риск развития аллергического ринита и бронхиальной астмы у детей с атопическим дерматитом // Аллергология и иммунология в педиатрии. 2018. № 4 (55). С. 25–30.
-
Zheng Т. The atopic march: progression from atopic dermatitis to allergic rhinitis and asthma // Allergy Asthma Immunol. Res. 2011. Vol. 3, N 2. P. 67–73.
-
Klug C., Forstenlechner P., Lemell P., Zieglmayer R. Evoluation of PR-10 allergen sensitization profiles in two different multiplex test system. Munich : EAACI, 2018.
-
Испаева Ж.Б., Зурдунова И.К., Шоканова Э.Г., Абдралиева А.Р. Инновация в аллергологии. Молекулярная аллергология // Вестник Казахского медицинского университета. 2017. № 2. С. 20–22.
-
Treudler R., Simon J.C. Overview of component resolved diagnostics // Curr. Allergy Asthma Rep. 2013. Vol. 13. P. 110–117.
4.5.3. Возрастные особенности спектра сенсибилизации у детей при респираторной аллергии
Постоянный рост аллергических заболеваний вызывает необходимость тщательного изучения этого явления. Большое количество исследований посвящено выявлению причин возникновения аллергических реакций. Одним из самых распространенных аллергических заболеваний является БА, которая, согласно современным представлениям, определена как гетерогенная патология, характеризующаяся хроническим воспалением дыхательных путей с наличием респираторных симптомов, заболевание, представляющее комбинацию генетических, средовых и психических факторов. Отмечается частое сочетание БА у детей с аллергическим ринитом (АР) [1, 2].
Для выявления факторов, влияющих на возникновение БА, было проведено огромное количество клинических и иммунологических исследований. Эпидемиологические разработки, проведенные за последние десятилетия, показали высокую (от 15 до 35%) распространенность аллергии, особенно у детей, с нарастанием степени тяжести аллергических заболеваний. Профессор S. Wenzel — один из крупнейших специалистов по гетерогенности астмы — предложила на основании молекулярного эндотипирования в рамках эндотипов Тh2- и Th1-воспаления выделять соответствующие фенотипы: Тh2-астма; объединяющая различные варианты БА и эффекторного воспаления, и не-Th2-астма с поздним дебютом, с ожирением, имеющая связь с курением, а также нейтрофильная астма у некурящих. В эту же группу относят астму с малогранулоцитарным воспалением [3].
Множество современных исследований посвящено изучению различных аспектов аллергических реакций: генетической предрасположенности, состояния окружающей среды, социальных факторов, обусловливающих их проявление. Установлено значительное промышленное загрязнение воздуха [диоксидами серы (SO2), окисью углерода (СО), оксидами азота (NOX) и твердыми частицами], воды, с которым связывают глобальное потепление и достоверный рост экстремальных природных явлений (пожаров, штормов, затоплений). Изменением климата объясняют распространенность многих инфекционных заболеваний, растущую аллергенную нагрузку, недоедание. Полипрагмазия, использование новых методик изготовления продуктов питания с добавлением консервантов, красителей существенно сказываются на состоянии здоровья человеческой популяции и способствуют росту аллергических заболеваний [4, 5].
Спектр сенсибилизации к различным аллергенам у детей зависит от региональных особенностей: климата, экологического статуса региона, а также от бытовых условий, возраста ребенка.
Все аллергены условно подразделяют на экзо- и эндоаллергены.
Экзоаллергены, часто содержащиеся в воздухе (аэроаллерегены):
А также:
Трудности в определении спектра аллергенов создает сочетанная аллергия с участием 3–4 групп аллергенов. Сочетанная сенсибилизация пыльцевой этиологии имеет место при БА, поллинозах, аллергических ринитах, пищевой, лекарственной аллергиях.
При сочетанной бытовой и эпидермальной аллергии с сопутствующей сенсибилизацией к пыльце луговых трав, как правило, астма имела доброкачественное течение, так как пыльцевая аллергия сопровождалась только риноконъюнктивальным синдромом [2].
При сочетании бытовой и эпидермальной аллергии с сенсибилизацией к пыльце амброзии астма приобретала рецидивирующее злокачественное течение, так как у большинства больных аллергия к пыльце амброзии сопровождалась пыльцевой астмой.
Если бытовая астма сочеталась с аллергией к пыльце луговых и сорных трав, то в период цветения луговых трав отмечался риноконъюнктивальный синдром, а в период цветения сорных трав присоединялись тяжелые приступы удушья из-за аллергии к амброзии.
IgE-опосредованные аллергические реакции описаны в отношении более чем 170 пищевых аллергенов. Теоретически любой продукт может вызвать аллергическую реакцию. Однако чаще всего причиной аллергии становятся восемь продуктов: коровье молоко, яйцо, арахис, соя, пшеница, орехи, рыба и ракообразные [7].
Помимо того что пищевые продукты сами по себе являются аллергенами, существует проблема скрытых аллергенов/триггеров в пищевых продуктах; суррогатных заменителях продуктов; перекрестно реагирующих пищевых аллергенах; контактных аллергенах с перекрестной реакцией на пищевые компоненты; продуктах, содержащих не свойственные им загрязнители, например мучных продуктах, контаминированных аллергенами амбарных клещей при неправильном хранении, или рыбных и морепродуктах, контаминированных паразитами, такими как живые нематоды Anisakis simplex; пищевых добавках, в частности оранжево-красном красителе кармине из кошенили [8].
Принято выделять два класса пищевых аллергенов. Первый включает в себя продукты «большой восьмерки», относящиеся к водорастворимым гликопротеинам молекулярной массой от 10 дo 70 kDa, устойчивые к нагреванию, кислотам, протеазам, являющиеся первичными сенсибилизаторами и вызывающие сенсибилизацию через ЖКТ. Второй класс пищевых аллергенов отвечает за формирование перекрестной реактивности. Как правило, это белки растительного происхождения, имеющие высокую гомологию с пыльцевыми аллергенами, термолабильные, быстро разрушаемые, трудно изолируемые, связанные с пыльцевым и пищевым аллергическими синдромами [8].
У детей старшего возраста, подростков и взрослых значительную часть всех IgE-опосредованных пищевых аллергических реакций вызывают перекрестно реагирующие (кросс-реактивные) аллергены, присутствующие как в пищевых продуктах, так и в ингаляционных (пыльцевых) аллергенах. Для возникновения перекрестной реактивности обычно достаточно 40–70% идентичности аминокислотной последовательности в белках аллергена. При формировании перекрестной реактивности уже после первого употребления пищи, содержащей кросс-реактивные аллергены, могут наблюдаться как местные легкие, так и тяжелые системные реакции анафилаксии. Развитие молекулярной биологии и появление новых методов идентификации белковых молекул в последние десятилетия позволили получить информацию о структурных и функциональных свойствах растительных аллергенов, сходстве аминокислотной последовательности и пространственной конфигурации молекул. Большинство пациентов с пыльцевой аллергией имеют поливалентную сенсибилизацию к пыльце разных видов растений, что обусловливает возможность множества перекрестных реакций. Многие перекрестные реакции связаны с так называемыми патогенетическими белками (pathogenesisrelated proteins — PR) [8, 9], которые синтезируются в растениях под воздействием стрессовых ситуаций (инфекция, ультрафиолетовое облучение, неблагоприятные метеорологические условия, ряд химических веществ, механические повреждения). В пыльце или плодах концентрация этих белков особенно высока. Патогенетические белки обеспечивают первую фазу защиты растений от инфекций и других раздражителей. Согласно классификации патогенетических белков, в основе которой лежит их аминокислотная последовательность или ферментная и биологическая активность, выделяют 14 групп (PR1–PR14). Наиболее значимыми для развития ПА белков с перекрестной реактивностью считаются протеины групп 2, 3, 5, 10. Так, РR2-белки — гидролитические ферменты β-1,3-глюкозаназы (защищают растения от грибковой инфекции) — демонстрируют перекрестную чувствительность с овощами и фруктами (фруктово-латексный синдром) [8, 9]. Один из таких ферментов, обладающих выраженной сенсибилизирующей активностью, был выделен из натурального латекса, полученного из Hevea brasiliensis, и охарактеризован как один из аллергенов латекса (Hev b2). Гомологичные ему пептиды содержат многие фрукты и овощи, особенно авокадо, бананы, киви, инжир, каштаны, томаты и картофель [8, 9]. РR3-белки — эндохитиназы — отвечают за перекрестную аллергию с овощами/фруктами, латексом. К хитин-связывающим протеинам относятся аллергены латекса — прогевеин (Hev b6.01) и гевеин (Hev b6.02), а также главный аллерген авокадо (Pres al), аллергены банана (Mus a1) и каштана (Cas s5). Между ними имеются перекрестные реакции. PR5-белки отвечают за сладкий вкус и называются тауматин-подобными белками, защищают растения от засухи, грибков. К PR5-белкам относят главные аллергены яблока Mal d2 и вишни Pru av 2. PR10-белки — рибонуклеазы, гомологи Bet v1 — основного аллергена пыльцы березы. Гомологичные ему протеины представлены в большинстве цветущих растений: Cor a1 — главный аллерген пыльцы орешника, Ma1 d1 — главный аллерген яблока, аллергены вишни — Pru av1, абрикоса — Pru ar1, груши — Руг c1, сельдерея — Api g1, моркови — Dau c1. Гомологичные Bet v1 протеины также обнаружены в петрушке и картофеле. PR10-белки косточковых, пасленовых имеют структурную гомологию с пыльцой березы, ольхи, орешника, каштана, дуба, фундука, желудя [8].
Перекрестное реагирование присуще также большой группе липид-переносящих белков (lipid transfer proteins — LTP), которые встречаются в пыльце растений и фруктах и обеспечивают перекрестные реакции между этими двумя источниками аллергенов. Пыльцевые LTP описаны как аллергены в различных растениях (амброзии, полыни, японском кедре, оливе, платане и постеннице) и могут вызывать не только респираторные симптомы, но и симптомы ПА [8].
Аллергенные белки, вызывающие распространенные перекрестные реакции, часто называют паналлергенами. Из растительных аллергенов, являющихся паналлергенами, но не относящихся к PR-белкам, особое значение в формировании ПА имеют профилины [10]. Это актин-связывающие протеины, способствующие организации цитоскелета из сети актиновых филаментов. Они являются низкомолекулярными белками, встречающимися во всех растительных клетках и играющими важную роль в развитии большого количества перекрестных реакций, в том числе так называемого березо-полынь-фруктово-овощного синдрома. Каждая эукариотическая клетка содержит структурно сходный профилин [9, 10] (табл. 4-11).
Выявленная ПА | Возможность перекрестных реакций | Риск, % |
---|---|---|
Бобовые (арахис) |
Другие бобовые (горох, чечевица, фасоль) |
5 |
Орехи кустарниковых и древесных растений (грецкий орех) |
Другие орехи (бразильский, кешью, фундук) |
37 |
Рыба (лосось) |
Другая рыба (рыба-меч, морской язык, камбала) |
50 |
Ракообразные (креветки) |
Другие ракообразные (краб, омар) |
75 |
Зерновые злаки (пшеница) |
Другие зерновые (рожь, ячмень) |
20 |
Коровье молоко |
Говядина (гамбургер) |
10 |
Коровье молоко |
Козье молоко, мясо |
92 |
Выявленная ПА |
Возможность перекрестных реакций |
Риск, % |
Коровье молоко |
Кобылье молоко, кумыс, конина |
4 |
Пыльца (береза, амброзия) |
Фрукты/овощи (яблоко, персик, дыня) |
55 |
Персик |
Другие розоцветные (яблоко, груша, слива, вишня) |
55 |
Дыня (канталупа) |
Арбуз, банан, авокадо |
92 |
Латекс (латексные перчатки) |
Фрукты (киви, банан, авокадо) |
35 |
Фрукты (киви, авокадо, банан) |
Латекс (латексные перчатки) |
11 |
Трудности представляет диагностика ПА у больных с поливалентной сенсибилизацией, так как диагностическая ценность кожных проб при ПА незначительна. При наличии аллергии к луговым и сорным травам чаще отмечалась аллергия к яйцу, рыбе, арбузам, а при аллергии к пыльце деревьев в сочетании с аллергией к травам — аллергия к фруктам (яблокам, персикам, вишне, орехам, гранатам) (табл. 4-12).
Аллергия на пыльцу |
Возможность развития аллергических реакций |
||
---|---|---|---|
Пыльца, листья, стебли растений |
Пищевые продукты |
Лекарственные растения |
|
Деревья |
Береза, ольха, лещина, яблоня |
Березовый сок, яблоки, груши, киви, черешня, сливы, персики, абрикосы, вишня, маслины, оливки, фундук, грецкие орехи, миндаль, морковь, зелень, картофель, помидоры, огурцы |
Березовый лист, березовые почки |
Злаковые травы |
Тимофеевка, овсяница, ежа, овес, пшеница, ячмень, кукуруза, рожь |
Пиво, квас, кукуруза, арахис, бобовые, крупяные каши и макаронные изделия, хлеб и хлебобулочные изделия, клубника, земляника, цитрусовые, щавель |
Все злаковые травы |
Сорные травы |
Полынь, лебеда, амброзия, георгин, ромашка, одуванчик, хризантема, василек |
Подсолнечное масло, халва, майонез, горчица, цикорий, бахчевые культуры, морковь, чеснок, цитрусовые, напитки с использованием полыни (вермут, бальзамы) |
Полынь, ромашка, календула, мать-и-мачеха, череда, тысячелистник, пижма, подорожник |
У детей раннего возраста, особенно имеющих матерей с аллергической патологией, может возникать аллергическая реакция на подгузники, косметические средства, стиральный порошок, синтетическую одежду, на запахи духов, дезодорантов; на цветение деревьев, цветов. Особое значение имеет характер вскармливания ребенка: при естественном вскармливании и несоблюдении матерью гипоаллергенной диеты возможны проявления ПА, но при кормлении молочными смесями появление аллергической реакции встречается значительно чаще.
На фоне нейрогуморальных изменений у подростков отмечаются аллергические реакции на бытовые, пыльцевые, пищевые аллергены, имеющие проявления АР, БА, поллиноза. ПА, в связи с формированием перекрестной аллергической реакции, часто предшествует возникновению поллинозов. Первые проявления поллинозов могут отмечаться в 6–10 лет с ухудшением в сухую жаркую погоду, появлением симптомов аллергического конъюнктивита. Приступы БА, возникающие в период цветения, часто имели первые проявления в дошкольном возрасте в связи с острой респираторной вирусной инфекцией [6, 7].
Особое значение в качестве триггеров в раннем преддошкольном возрасте у детей имеют инфекции (вирусные, микоплазменные, хламидийные). Инфекционные агенты и продукты их разрушения, особенно пептидогликаны, вызывают выделение различных биологически активных веществ, и не только гистамина, но также компонентов кинин-калликреиновой системы, системы комплемента, серотонина, что приводит к сосудистым изменениям и нарушению микроциркуляции.
Аллергенная активность присуща представителям так называемой условно-патогенной микробиоты дыхательных путей больных с респираторно-аллергическими заболеваниями. Хроническая бактериальная инфекция участвует в развитии и формировании тяжести астмы. Атипичные бактерии Mycoplasma pneumoniae и Chlamydophila pneumoniae были выявлены в дыхательных путях больных БА, их уровень коррелировал с клиническими симптомами, риском обострения, снижением стероидной чувствительности и контроля. Мукостаз, развивающийся при воспалении, вызванном микроорганизмами, усиливает проявления бронхообструкции, ухудшает клиническое течение астмы и является причиной формирования осложнений. Mycoplasma pneumoniae способствует не только возникновению гиперреактивности бронхов, но и вызывает супрессию синтеза γ-интерферона с развитием склонности к персистенции микроорганизмов в эпителии и хронизации воспалительного процесса. Вторичный катарально-гнойный эндобронхит при поражении дыхательных путей микоплазмой обнаруживается у 20–50% детей с БА. Персистенция возбудителей (микоплазма, хламидии) с развитием аутоиммунных реакций — причина рецидивов болезни.
Изменение антигенного профиля мембран клеток хозяина в результате взаимодействия с ними микоплазм может индуцировать аутоиммунные процессы.
Многочисленные исследования установили прямую причастность острой респираторной вирусной инфекции к возникновению БА, особенно у детей раннего возраста. Чем тяжелее протекает острая респираторная вирусная инфекция у этого контингента, тем выше риск в последующем развития БА. Возникновению астмы способствуют генетические особенности, детерминирующие восприимчивость организма к тяжелым вирусным инфекциям; нарушения врожденной и адаптивной иммунной системы в ответ на вирусную инфекцию. В частности, речь идет о дефиците продукции эпителиальными клетками антивирусных интерферонов (IFN) I типа — IFN-α и -β, которые в норме через активацию Toll-подобного рецептора 3 распознают РНК вируса, что ведет к апоптозу инфицированных клеток, ограничению репликации вируса и его высвобождения [12–14].
Риск развития вирус-индуцированного свистящего дыхания наиболее высок у детей, еще в раннем детстве имевших сенсибилизацию и страдавших атопией (АД, АР, ПА) [7]. Наиболее часто со свистящим дыханием, одышкой и риском развития БА ассоциированы инфекции нижних дыхательных путей, вызванные респираторно-синцитиальным вирусом, риновирусом, человеческим метапневмовирусом и вирусами гриппа [7, 12–15].
В последние десятилетия XX в. под влиянием загрязнения окружающей среды и антибактериальных средств произошла радикальная смена микроокружения в человеческом сообществе: устойчивый бактериальный микробиом человека оказался разрушенным. Утратились биологически целесообразные симбиозы с бактериями. Неадекватная колонизация нарушает формирование пищевой толерантности и является фактором риска развития ПА.
Пищевая толерантность — это способность переносить пищу в результате естественного процесса угасания иммунопатологической реакции на пищу. Толерантность формируется в результате комплексной иммунорегуляторной стратегии кишечника и ассоциированной с ним лимфоидной ткани, приводящей к невосприимчивости периферической иммунной системы к непатогенным пищевым белкам и аутоантигенам [16]. Факторы, способствующие развитию пищевой толерантности:
-
оптимальная колонизация кишечника, которая определяет целостность кишечного барьера, степень его зрелости, уровень рН;
-
характер поступления аллергена, что включает время/возраст поступления, дозу, интервалы поступления;
-
иммуномодулирующие факторы: наличие грудного вскармливания, поступление длинноцепочечных полиненасыщенных жирных кислот, уровень гормонов и др.
При нарушении пищевой толерантности происходит изменение биоценоза кишечника (дисбиоз), развитие ПА и формируется порочный круг: дисбиоз кишечника — ПА — дисбиоз кишечника, в котором на фоне имеющихся преморбидных особенностей иммунной системы и нарушений становления микробиоценоза усиливаются проявления ПА. Клинические симптомы ПА разнообразны и неспецифичны и могут появиться через несколько минут или часов после употребления в пищу «виновного» пищевого продукта; а также варьировать по тяжести — от легких до жизнеугрожающих [16].
Дисбиоз КМ связан с заболеваниями легких, включая аллергию, астму и муковисцидоз. При БА, диагностируемой в детском возрасте, отмечается уменьшение рода Bifidobacteria и увеличение Clostridia в кишечнике [17].
Заключение. Спектр причинно-значимых пищевых аллергенов у детей меняется в зависимости от возраста. Основным аллергеном, вызывающим развитие ПА у детей грудного возраста, является БКМ. На первом году жизни АБКМ встречается у 2–7% младенцев, находящихся на искусственном, и у 0,5–1,5% детей — на естественном вскармливании. У 85–90% больных АД раннего возраста диагностируется АБКМ. Как правило, она возникает в первые месяцы жизни, и у ряда детей к 2–3 годам развивается толерантность. В ряде случаев АБКМ сохраняется в старшем возрасте и даже у взрослых. Так, у 25% грудных детей с IgE-опосредованной реакцией на БКМ аллергия сохраняется к нему и в возрасте старше 10 лет, из них 35% имеют поливалентную ПА. Таким образом, аллергические респираторные заболевания имеют определенный возрастной спектр сенсибилизации: у детей раннего возраста с отягощенным аллергологическим анамнезом развитие аллергической реакции с вовлечением органов дыхания происходит при участии пищевых, бытовых, пыльцевых, инфекционных аллергенов. У пациентов дошкольного возраста сохраняется связь аллергических реакций с инфекционными, бытовыми, пыльцевыми аллергенами, играют роль и психогенные факторы. У подростков отмечена связь аллергических респираторных заболеваний с воздействием пыльцевых, пищевых, бытовых аллергенов.
Литература
-
Global Initiative for Asthma (GINA). Global strategy for asthma management and prevention. 2020.
-
Аллергический ринит у детей. Клинические рекомендации. МЗ РФ, 2016.
-
Wenzel S. Severe asthma: from characteristics to phenotypes to endotypes // Clin. Exp. Allergy. 2012. Vol. 42. P. 650–658.
-
Агарков Н.М., Пошибайлова А.В., Иванов В.А. Атмосферные загрязнители и распространенность бронхиальной астмы у детей: обзор литературы // Экология человека. 2020. № 5. С. 45–49.
-
Cechi L., D’Amato G., Annesi-Maesamo External exposome and allergic respiratory and skin diseases // J. Allergy Clin. Immunol. 2018. Vol. 141, N 3. Р. 846–857.
-
Балаболкин И.И., Беляева Е.В., Ксензова Л.Д., Ларькова И.А., Ботвиньева В.В. Клинико-патогенетические особенности поллинозов у подростков и эффективность аллергенспецифической терапии // Педиатрия. 2015. № 12. С. 19–23.
-
Bock S.A., Sampson H.A., Atkins F.M. et al. Double-blind, placebo-controlled food challenge (DBPCFC) as an office procedure: a manual // J. Allergy Clin. Immunol. 1988. Vol. 82, N 6. P. 986–997.
-
Астафьева Н.Г., Гамова И.В., Кобзев Д.Ю., Удовиченко Е.Н., Перфилова И.А., Михайлова И.Э. Пищевая анафилаксия: проблемы пациента, врача и общества // Эффективная фармакотерапия. 2016. № 6. С. 38–49.
-
Van Loon L.C., Van Strien E.A. The families of pathogenesis-related proteins, their activities, and comparative analysis of PR-1 types proteins // Physiol. Mol. Plant Pathol. 1999. Vol. 55, N 2. P. 85–97.
-
Valenta R., Duchene M., Ebner C. et al. Profilins constitute a novel family of functional plant pan-allergens // J. Exp. Med. 1992. Vol. 175, N 2. P. 377–385.
-
Jackson D., Evans M., Gangnon R., Tisler C., Pappas T., Lee W. et al. Evidence for a causal relationship between allergic sensitization and rhinovirus wheezing in early life // Am. J. Respir. Crit. Care Med. 2012. Vol. 185. P. 281–285.
-
Kraft М., Adler K.B. Mycoplasma pneumoniae induces airway epithelial cell expression of MUC5AC in asthma // Eur. Respir. J. 2008. Vol. 31, N 3. P. 43–46.
-
Papadopoulos N., Xepapadaki P., Mallia P., Brusselle G., Watelet J.B., Xatzipsalti M. et al. Mechanisms of virus-induced asthma exacerbations: state-of-the-art. A GA2LEN and InterAirways document // Allergy. 2007. Vol. 62. P. 457–470.
-
Мачарадзе Д.Ш. Астма и вирусные инфекции у детей // Вопросы современной педиатрии. 2014. Т. 13, № 1. С. 124–128.
-
Барило А.А., Борисова И.В., Смирнова С.В. Особенности спектра пищевой сенсибилизации при атопической бронхиальной астме у детей // Российский иммунологический журнал. 2019. Т. 22, № 2-1. С. 150–152.
-
Vickery B.P., Scurlock A.M., Jones S.M., Burks A.W. Mechanisms of immune tolerance relevant to food allergy // J. Allergy Clin. Immunol. 2011. Vol. 127, N 3. P. 576–584.
-
Kalliomaki M., Seppo J.S., Arrilommi Y., Isolauri E. Probiotics for prevention of atopic disease // Lancet. 2003. Vol. 362, N 9382. P. 496.
4.6. IgE-независимые поражения желудочно-кишечного тракта
4.6.1. Эозинофильный эзофагит. Ю.Е. Замятина
ЭЭ — хроническое иммуно/антигенопосредованное заболевание, характеризующееся выраженной эозинофильной инфильтрацией слизистой оболочки пищевода, клинически проявляющееся дисфункцией пищевода (дисфагией). Дисфагия является ведущим симптомом ЭЭ у взрослых пациентов, при этом назначение лекарств, подавляющих кислотность, является неэффективным.
В России термин «эозинофильный эзофагит» появился совсем недавно, тогда как в США и Европе эта патология занимает одно из ведущих мест в структуре гастроэнтерологических заболеваний уже несколько десятилетий. Поскольку заболевание относительно молодое (первые упоминания о нем появились в середине прошлого века, а специальные исследования начали проводить с 1989 г.), остается много вопросов в изучении ЭЭ: в этиологии — аллергенный характер или аутоиммунный, есть ли специфические белки при ЭЭ, какое лечение предпочтительно — медикаментозное или диета, какие медикаменты предпочтительней и как долго их принимать. Изучение данного заболевания является актуальным и важным для разработки и внедрения в практику первичного звена скрининговых методов исследования и лечения патологии.
Эпидемиология. Данные о заболеваемости и распространенности ЭЭ в мире отсутствуют. Статистика по данному заболеванию ведется только в США и некоторых странах Европы, где последние годы наблюдается значительный рост распространенности ЭЭ. Связано это как с истинным увеличением заболеваемости, так и с повышением информированности врачей об ЭЭ и улучшением методов диагностики. Заболеваемость ЭЭ в штате Миннесота США возросла с 0,35 на 100 000 населения в 1991 г. до 9,45 на 100 000 в 2005 г. Распространенность ЭЭ в 2005 г. в данном штате составила 55 человек на 100 000 населения. В среднем, по данным Американской гастроэнтерологической ассоциации, распространенность ЭЭ в США составляет 45 на 100 000 взрослого населения и 104 на 100 000 детского населения. ЭЭ встречается во всех возрастных группах, однако чаще в молодом возрасте (средний возраст больных составляет 36–42 года). Страдают ЭЭ преимущественно мужчины (75–82%), причем соотношение мужчин и женщин среди больных ЭЭ, составляющее 3:1, наблюдается и у детей, и у взрослых [3, 6].
Заболевание чаще встречается среди жителей города, по сравнению с сельской местностью; с более высокой распространенностью в холодных и засушливых зонах, чем в тропическом климате [8]. Описаны семейные кластеры ЭЭ, хотя точное расположение локусов неизвестно. Недавно появилось сообщение о высокой распространенности ЭЭ среди детей, страдающих нарушениями соединительной ткани.
Этиология и патогенез. Вопросы этиологии данного заболевания дискутабельны. Рассматривается роль пищевых и воздушных аллергенов. Кроме того, обсуждается возможность аутоиммунного характера заболевания.
О роли в патогенезе заболевания аллергенов внешней среды свидетельствует частая ассоциация ЭЭ с другими атопическими заболеваниями [3]. Так, 14–70% больных ЭЭ страдают БА, 81% — ПА, 40–75% — АР, 4–60% — экземой, у 6% в анамнезе отмечаются эпизоды анафилаксии [11]. В целом 28–86% взрослых и 42–93% детей, страдающих ЭЭ, имеют аллергические заболевания на момент обращения и около 50–60% — в анамнезе [11]. Роль пищевых аллергенов в развитии заболевания подтверждается высокой эффективностью элиминационных диет у детей с ЭЭ. Кроме того, несколькими исследованиями показано сезонное течение заболевания с обострением симптомов и изменением количества эозинофилов в слизистой пищевода в осенний период, что свидетельствует о роли воздушных аллергенов в патогенезе болезни [11, 12].
На сегодняшний день учеными высказываются предположения, что ЭЭ — одно из проявлений общей атопической реакции организма (наряду с АД, астмой, ПА и другими заболеваниями) [11].
Таким образом, пищевые и воздушные антигены являются неким пусковым фактором ЭЭ, тогда как в основе его патогенеза, вероятнее всего, лежит генетически детерминированная патология иммунного ответа. Доказательством этому служит семейный характер патологии: среди больных детей около 8% имеют кровных родственников, страдающих ЭЭ. Преобладание мужчин среди заболевших также подтверждает генетическую предрасположенность к этому заболеванию [13].
Выявлено несколько возможных генетических аномалий, приводящих к развитию эозинофильного воспаления в слизистой оболочке пищевода. Доказана ассоциация ЭЭ с мутацией в гене TSLP (тимического стромального лимфопоэтина), расположенном в хромосоме 5q22. Кроме того, отмечается связь развития ЭЭ с мутацией в гене, кодирующем синтез рецептора к тимическому стромальному лимфопоэтину (TSLPR), расположенному в половых хромосомах Xp22.3 и Yp11, чем, скорее всего, обусловлено преобладание лиц мужского пола среди больных ЭЭ [11]. Известно, что TSLP является цитокином, экспрессируемым клетками тимуса, слизистой оболочки ЖКТ, легких, кожи. TSLP активирует некоторые иммунокомпетентные клетки, в частности дендритные и мастоциты, способствуя детерминации иммунного ответа по Тh2-зависимому пути. Ранее была показана гиперэкспрессия TSLP при БА, АД, экземе [6]. В свою очередь в недавних работах M. Rothenberg et al. продемонстрирована тесная ассоциация гиперэкспрессии TSLP в слизистой оболочке пищевода с развитием ЭЭ [11, 13].
Кроме того, обнаружено, что вариант делеции (2282del4) в гене филаггрина, который первоначально был идентифицирован как основной генетический предиктор АД, гораздо чаще встречается у больных с ЭЭ по сравнению с группой контроля [15]. Наконец, известно, что замена тимина на гуанин в положении 2496 в гене, кодирующем эотаксин-3 — аллель G SNP (T/G +2496), 3′ UTR гена эотаксина-3, приводит к гиперэкспрессии цитокина эотаксина-3 и выявляется заметно чаще у пациентов с ЭЭ, нежели в группе контроля. Экспрессия эотаксина-3 в слизистой оболочке пищевода больных ЭЭ в 50 раз превышает таковую у здоровых добровольцев и коррелирует со степенью активности воспалительной инфильтрации пищевода [13]. Эотаксин-3 является хемокином эозинофилов, стимулирующим пролиферацию эозинофилов в костном мозге и выход их в периферическое кровеносное русло, удлиняющим время жизни эозинофилов и вызывающим их хемоаттракцию в слизистую пищевода.
Говоря о патогенезе заболевания, необходимо отметить, что термин «эозинофильный эзофагит» отражает лишь верхушку айсберга всех механизмов, задействованных в развитии патологических нарушений. Наряду с эозинофилами в процесс воспаления при ЭЭ вовлечены различные субпопуляции лейкоцитов (лимфоциты, тучные клетки), эпителиальные клетки, фибробласты, гладкомышечные клетки и др. Указание же в названии заболевания на эозинофильный характер воспаления призвано подчеркнуть появление в слизистой пищевода нехарактерных для данного отдела пищеварительной трубки клеток лейкоидного ряда — эозинофилов. В норме в многослойном плоском эпителии пищевода имеются мастоциты (тучные клетки, аналоги базофилов в крови), лимфоциты и дендритные клетки. Присутствие эозинофилов нехарактерно для пищевода. В ЖКТ они находятся в собственной пластинке слизистой оболочки лишь в отделах, покрытых цилиндрическим эпителием.
Эозинофилы обычно содержат двухдольчатое ядро и множество цитоплазматических гранул, содержащих гистаминазу, фосфолипазу, арилсульфатазу, пероксидазу. Реакция дегрануляции — это один из механизмов использования эозинофилами токсичного содержимого своих гранул [2].
С учетом накопленных к настоящему времени данных этиопатогенез ЭЭ представляется следующим образом [18]. При воздействии воздушных и пищевых аллергенов на слизистую оболочку пищевода у лиц с имеющейся генетической предрасположенностью происходит активация антигенпрезентирующих клеток с последующим представлением антигенов Т-лимфоцитам и мастоцитам. Т-лимфоциты в условиях возможной гипер-
экспрессии TSLP детерминируются по пути преимущественного образования Т-хелперов 2-го типа и совместно с мастоцитами начинают продуцировать IL-4, IL-5, IL-13, которые, воздействуя на эпителий пищевода, фибробласты, гладкомышечные клетки, стимулируют экспрессию ими эотаксина-3. Гиперпродукция последнего эпителиоцитами в результате мутации и/или сенсибилизации вызывает хемоаттракцию эозинофилов в слизистую оболочку пищевода. Помимо этого, интерлейкины Т-лимфоцитов 2-го типа, особенно IL-5, сами обладают свойствами колониестимулирующих факторов для эозинофилов, активируя их пролиферацию в костном мозге, выход в периферическое русло, увеличивают продолжительность жизни и хемоаттракцию эозинофилов в слизистую пищевода. В связи с этим антицитокиновая терапия рассматривается сегодня как возможное средство патогенетического лечения ЭЭ.
Попадая в слизистую оболочку пищевода, эозинофилы дегранулируют, высвобождая основной белок, обладающий свойствами гистаминазы, катионный белок эозинофилов, эозинофильную пероксидазу, эозинофильный нейротоксин. Протеолитические ферменты проявляют выраженное цитотоксическое действие на клетки эпителия пищевода; эффект эозинофильной пероксидазы реализуется за счет токсического действия перекиси водорода. Дегрануляция эозинофилов запускает каскад иммунологических реакций с участием IL-1, -3, -4, -5, -13, GM-CSF, TGF-β, TNF-α, RANTES, MIP-1α [1, 18]. Воспаление, индуцированное эозинофилами, характеризуется гиперэкспрессией IL-13 и TGF-β, которые стимулируют клеточную пролиферацию, фиброзо- и ангионеогенез [6, 18]. Кроме того, эозинофилы синтезируют лейкотриены LTC4, LTD4, LTT4, эффект которых реализуется в повышении сосудистой проницаемости, гиперпродукции слизи, стимуляции сокращений гладкомышечных клеток [18].
Возможным кофактором в патогенезе ЭЭ является ГЭРБ, которая способствует более глубокому проникновению антигенов через поврежденную кислотнопептическим рефлюктатом слизистую пищевода. Роль кислоты в патогенезе заболевания подтверждают работы ряда ученых, показавших, что кислый рефлюкс усиливает степень эозинофильной инфильтрации слизистой пищевода, способствует высвобождению мастоцитами медиаторов воспаления, а расширение межклеточных пространств при ГЭРБ может способствовать взаимодействию антигенпрезентирующих клеток с аллергенами [6].
Клиника. Знание клиники ЭЭ предоставляет новые объяснения таких непонятных ранее гастроинтестинальных симптомов, как дисфагия, изжога, боль в груди, рвота и боль в животе у детей и взрослых. Безусловно, существуют определенные различия в клинических проявлениях ЭЭ в зависимости от возраста [3, 5, 7]. Так, типичные гастроинтестинальные симптомы верхнего отдела ЖКТ появляются в основном в детстве или же после 30–40 лет. Доказана тесная связь между ЭЭ и атопическими заболеваниями (БА, АР и АД). Большинство пациентов с ЭЭ имели в детстве ПА и нередко — положительные результаты кожных или серологических проб на пищевые продукты, хотя такая взаимосвязь у взрослых проявляется слабее [19].
Для новорожденных и детей первых 3 лет жизни (чаще — мужского пола и страдающих различными атопическими заболеваниями) характерно разнообразие неспецифических жалоб: частый отказ от еды, срыгивание, рвота, боль в животе.
Дети более старшего возраста указывают на «чувство инородного тела в горле»; зуд, першение в горле; они держат пищу во рту 15 мин до глотания; жуют пищу медленно, им нужно много воды, чтобы проглотить пищу. Нередко такие дети отказываются от пищи (выплевывают еду; самостоятельно ограничивают прием пищи или очень разборчивы в еде; у них могут возникнуть страх удушья, проблемы с засыпанием) [19]. У таких детей отмечаются также симптомы ГЭРБ с различной частотой: изжога и рефлюкс (5–82%), рвота (5–68%), боль в животе (8–100%).
У подростков и взрослых ЭЭ представлен типичными ГЭРБ-подобными симптомами (рвота, тошнота, боль в животе, изжога и срыгивания) [7, 9, 10]. Частота дисфагии при приеме пищи твердой консистенции (29–100%) и чувство сдавления пищей (25–100%), боль в груди, как правило, увеличиваются с возрастом [1, 3–5]. Такие пациенты довольно часто отмечают изменения в своих привычках жевать (появляется потребность длительно пережевывать и обильно запивать пищевой комок водой для завершения глотка) [1, 3–6].
Боль за грудиной, второй по распространенности симптом у взрослых после дисфагии, может возникнуть спонтанно или после употребления алкоголя, кислотосодержащих продуктов, а также сухой, грубой пищи и фастфуда. Возникновение боли связывают с повышенной чувствительностью слизистой оболочки пищевода к кислоте и, возможно, со спазмом гладкой мускулатуры стенки пищевода [6] (табл. 4-13).
Симптомы | Дети | Подростки и взрослые |
---|---|---|
Отказ от пищи |
+++ |
— |
Рвота/регургитация |
++ |
+ |
Рефрактерные к терапии срыгивание/ рвота |
+++ |
+ |
Трудности глотания /затруднение глотания пищи |
+ |
++ |
Боль в эпигастральной области |
++ |
+ |
Дисфагия |
+ |
{plus}{plus} |
Задержка в прибавке массы тела |
+++ |
— |
Некоторые больные ЭЭ жалуются на атипичные симптомы ГЭРБ (приступы БА, охриплость голоса, кашель, риносинусит, нарушения сна) (10–25%) [7].
«Классический» больной ЭЭ — ребенок (чаще мальчик), страдающий атопическими заболеваниями, с симптомами нарушения глотания, рвотой, отвечающий на диетотерапию облегчением симптоматики, или молодой мужчина с периодическими эпизодами вклинения пищи в пищевод, интермиттирующей дисфагией [4, 16].
Диагноз ЭЭ наиболее вероятен у пациента с:
Осложнения. К осложнениям ЭЭ относят эпизоды вклинения пищи в пищевод, стриктуры пищевода, «узкий пищевод», перфорации пищевода.
Под вклинением пищи понимают эпизоды, возникающие непосредственно во время приема пищи, когда содержимое пищевого комка, несмотря на дополнительные усилия, предпринимаемые больным, остается в пищеводе. По данным разных авторов, данное осложнение встречается у 30–55% взрослых пациентов, страдающих ЭЭ, требует неотложного врачебного вмешательства с проведением эндоскопического удаления застрявшего содержимого [3, 5, 10, 14].
Стриктуры пищевода — кольцевидные сужения его просвета на протяжении более чем 1 см. Продольная длина является критерием, позволяющим отличить стриктуры от колец пищевода, которые имеют протяженность не более нескольких миллиметров. Стриктуры развиваются у 11–31% взрослых больных [14]. «Узкий пищевод» отличается от стриктур, его стенки — значительной протяженностью сужения просвета, затрагивающего бóльшую часть пищевода. Данное осложнение встречается примерно у 10% больных ЭЭ.
Перфорация стенки пищевода характеризуется попаданием содержимого в грудную полость. При этом требуется неотложное хирургическое вмешательство, чаще всего торакотомия с дренированием грудной полости, резекцией части пищевода.
Частичный надрыв стенки характеризуется появлением воздуха в средостении, при указанном осложнении возможно консервативное лечение.
Диагностика. Физикальное обследование не позволяет обнаружить каких-либо характерных для ЭЭ особенностей в объективном статусе больного, однако имеет большое значение для выявления сопутствующих аллергических заболеваний, оценки физического развития детей. Несмотря на выраженное поражение слизистой оболочки пищевода при ЭЭ, в слизистой полости рта и глотки изменений не обнаруживается [3, 6]. Стандартные лабораторные анализы, как правило, не выявляют каких-либо выраженных нарушений, за исключением легкой эозинофилии периферической крови (у 85% больных) [3, 18]. Эозинофилия не является специфичной только для ЭЭ, в связи с чем этот показатель необходимо оценивать с учетом возраста пациента, наличия аллергических заболеваний, времени года и других факторов, способных влиять на изменение числа эозинофилов в крови.
Кроме изменения числа эозинофилов в сыворотке крови больных ЭЭ наблюдается увеличение уровня цитокинов IL-5, IL-13, фактора роста фибробластов. Требуются дополнительные исследования для определения диагностической ценности вышеназванных биомаркеров, так как пока не ясна их специфичность для ЭЭ [1, 17, 19].
Несколькими исследованиями выявлено повышение уровня общего IgE в сыворотке крови у 50–60% больных ЭЭ [13], причем более высоким он был у больных с сопутствующими аллергическими заболеваниями, что не позволяет рассматривать данный показатель в качестве индикатора воспаления слизистой пищевода.
Независимо от возраста, каждому пациенту с ГЭРБ-подобными симптомами, плохо поддающимися фармакотерапии или хирургическим методам лечения, следует исключить ЭЭ [7]. Рефрактерная к традиционной терапии изжога у детей и взрослых — еще одна причина недиагностированного ЭЭ.
По рекомендации экспертов для подтверждения диагноза ЭЭ таким больным следует назначить повторную морфологическую оценку биоптатов пищевода после 2-недельного курса лечения ИПП [7].
В патогенезе ЭЭ значительная роль отводится воздействию пищевых и воздушных антигенов, в связи с чем необходима их идентификация у каждого конкретного больного. С этой целью используются кожные аллергические пробы (скарификационная и аппликационная).
Скарификационная кожная проба (пунктирование) проводится следующим образом: капля экстракта каждого потенциального аллергена (молоко, яйца, орехи, рыба, томаты, пшеница и др.) наносится на определенную зону кожи и с помощью уколов скарификатора углубляется в эпидермис. Реакция гиперемии при положительном ответе появляется уже через несколько минут.
Аппликационная кожная проба: аллерген наносят на лоскуток ткани, который прикладывается к коже на двое суток. Аппликационная проба позволяет выявить наличие аллергической реакции замедленного типа. Основываясь на результатах кожных проб, пациенту подбирают диету с исключением непереносимых продуктов (элиминационная диета) [16, 17].
Решающим методом исследования, подтверждающим диагноз ЭЭ, является эндоскопическое исследование с биопсией слизистой оболочки пищевода [1].
Среди наиболее присущих ЭЭ эндоскопических признаков выделяют фиксированные концентрические кольца (трахеевидный пищевод, или «трахеализация»), подвижные концентрические кольца (кошачий пищевод, «кошачья борозда», или «фелинизация»), ранимость (надрывы) слизистой оболочки (слизистая типа «папиросной бумаги») и ее отек [7, 8, 16, 17].
Формирование колец связывают с отеком, воспалением и возможным фиброзом тканей. Хроническое воспаление способствует формированию рубцов и стриктур, которые приводят к постоянному стенозу пищевода [18]. По сути, нарушение глотания и наличие стриктур являются основными осложнениями ЭЭ. В 90-е годы причиной доброкачественных стриктур пищевода до 80% случаев были язвенная болезнь и ГЭРБ, однако в последнее десятилетие их количество резко снизилось в связи с широким использованием ИПП.
Стриктуры пищевода в зависимости от диаметра и анатомических аномалий классифицируют как простые или сложные. Стриктуры обнаруживают также при грыже пищеводного отверстия диафрагмы, дивертикулах пищевода или трахеопищеводной фистуле [14–16]. «Узкий пищевод» отличается от стриктур значительной протяженностью сужения просвета, затрагивающей бóльшую часть пищевода [14]. Риск развития стриктур пищевода связан с гиподиагностикой заболевания: в частности, у молодых пациентов период от появления первых симптомов до установления диагноза ЭЭ в среднем составляет 10 лет [4]. Кроме того, за последние 20 лет именно ЭЭ стал одной из ведущих причин сужения калибра пищевода (другие причины — длительное интубирование назогастральным зондом, радиационный эзофагит, каустические травмы, эзофагит Барретта, буллезные кожные болезни, врожденный стеноз пищевода, интрамуральный псевдотуберкулез пищевода и т. п.).
Другие патоморфологические признаки ЭЭ: эозинофильные микроабсцессы (скопление >4 эозинофилов в пределах эпителиального пласта), инфильтрация эозинофилов в поверхностных слоях эпителия; реже встречаются гиперплазия базального слоя эпителия, межклеточный отек, увеличение числа и удлинение сосочков собственной пластинки слизистой оболочки, ее фиброз/склероз, увеличение числа тучных клеток, накопление Т- и В-лимфоцитов [7, 14]. Фибринозный экссудат (зернистость слизистой поверхности, беловатые папулы различных размеров) формируется из-за воспаления эзофагеального эпителия и представляет собой эозинофильные абсцессы, которыe ошибочно принимают за кандидоз пищевода. Эрозивные и язвенные поражения слизистой оболочки пищевода, а также инфильтрация нейтрофилами не характерны для ЭЭ, если только такой пациент не страдает одновременно другими заболеваниями (ГЭРБ, инфекционный эзофагит и т. п.). В то же время при тяжелой форме болезни могут появиться язвенные поражения и рвота во время самой эндоскопической процедуры.
Для получения корректных гистологических результатов необходимо производить забор материала как из проксимальной, так и из дистальной части пищевода, причем показано, что 100% чувствительностью обладает исследование не менее 5 биоптатов у взрослых [14, 15]. Данные рекомендации обусловлены тем, что воспалительные изменения при ЭЭ носят фокальный характер и часто захватывают в равной степени как дистальный, так и проксимальный участки пищевода [14]. Требуется также проведение биопсии из макроскопически нормальных участков слизистой, поскольку в них нередко обнаруживаются значительные гистологические изменения [3]. Одновременно для дифференциальной диагностики с эозинофильным гастроэнтеритом следует брать биоптаты из желудка и двенадцатиперстной кишки, в которых в случае ЭЭ не обнаруживают патологических изменений [6]. Биоптат должен включать эпителий на всю его глубину и собственную пластинку слизистой оболочки. В связи с частым сочетанием ЭЭ и ГЭРБ, во избежание диагностических ошибок, биопсию слизистой пищевода у пациентов с подозрением на ЭЭ желательно проводить после лечения ИПП [6].
Главным диагностическим критерием ЭЭ служит интраэпителиальная эозинофильная инфильтрация с количеством эозинофилов не менее 15 в поле зрения микроскопа высокого разрешения (×400) [15]. Для ЭЭ характерны также эозинофилия слизистой оболочки, формирование эозинофильных микроабсцессов, расположение эозинофилов в поверхностных слоях эпителия, экстрацеллюлярные эозинофильные гранулы, десквамация эпителия, гиперплазия базального слоя эпителия, расширенные межклеточные пространства, фиброз/склероз собственной пластинки слизистой оболочки, мастоцитоз и дегрануляция тучных клеток, обнаружение CD8 Т-лимфоцитов и В-лимфоцитов [15].
На сегодняшний день для стандартизации данных морфологического исследования выделены малые (неспецифичные) и большие (специфичные) признаки ЭЭ [3, 7]. Наличие больших признаков является обязательным для установления диагноза, однако они не патогномоничны для ЭЭ и не исключают наличия других заболеваний.
Большие признаки — более 15 эозинофилов в поле зрения микроскопа высокого разрешения (×400), эозинофильные микроабсцессы (скопление 4 и более эозинофилов в пределах эпителиального пласта), поверхностно расположенные эозинофильные инфильтраты, дегрануляция эозинофилов.
Малые признаки — гиперплазия базального слоя эпителия (более 20% толщины эпителия), межклеточный отек, увеличение числа и удлинение сосочков собственной пластинки слизистой оболочки (более 75% толщины эпителия), склероз собственной пластинки, увеличение числа интраэпителиальных лимфоцитов и мастоцитов.
Инфильтрация нейтрофилами, развитие эрозий и язв не характерны для ЭЭ, исключение составляют сочетания ЭЭ с такими заболеваниями, как ГЭРБ, инфекционные эзофагиты и др.
Необходимо помнить, что сам факт обнаружения большого количества эозинофилов в слизистой оболочке пищевода при гистологическом исследовании изолированно не может служить критерием установления диагноза ЭЭ. Существует большое разнообразие заболеваний, протекающих с эзофагеальной эозинофилией: ГЭРБ, эозинофильный гастроэнтерит, целиакия, болезнь Крона, лучевой и инфекционный эзофагит (грибковые и паразитарные инфекции), гиперэозинофильный синдром, лекарственная аллергия, васкулиты, ахалазия кардии, системные заболевания соединительной ткани, неоплазии [16] (табл. 4-14).
Локализованные болезни пищевода | Другие гастроинтестинальные или системные заболевания |
---|---|
ЭЭ |
Эозинофильный гастроэнтерит |
Эозинофилия, положительно отвечающая на терапию ИПП |
Болезнь Крона |
ГЭРБ |
Гиперэозинофильный синдром |
Инфекция (кандидоз, герпес) |
Коллагенозы |
Лекарственная гиперчувствительность |
Согласно новой классификации, эндоскопическая картина при ЭЭ включает 4 основных (кольца, борозды, экссудат, отек), а также дополнительные параметры (сужение калибра пищевода, подвижные кольца, стриктура и ранимость его слизистой оболочки) (табл. 4-15) [17]. Тем самым в течении ЭЭ выделяют два варианта: протекающие с воспалением и фиброзными изменениями. Так, белый экссудат, отек и линейные борозды, а также нормальный диаметр пищевода представляют эндоскопические элементы острого воспаления. Характерной отличительной эндоскопической особенностью фиброзного воспаления при ЭЭ являются кольца, стриктуры и слизистая типа «папиросной бумаги». У большинства пациентов с ЭЭ обнаруживают сочетание воспалительных и фиброзных изменений [7, 17, 18].
Главные признаки | Степень |
---|---|
Отек (бледность слизистой оболочки) |
0: отсутствует |
Кровоснабжение |
1: потеря четкости или отсутствие сосудистого рисунка |
Фиксированные кольца (концентрические кольца, гофрированный пищевод, гофрированные кольца, кольчатый пищевод, трахеализация) |
0: нет. 1: мягкие тонкие продольные кольца, позволяющие прохождение стандартного диагностического эндоскопа у взрослых (наружный диаметр 8–9,5 мм). 2: резко выраженные кольца, препятствующие прохождению диагностического эндоскопа |
Главные признаки |
Степень |
Экссудат (белые пятна, бляшки) |
0: нет. 1: легкие поражения с участием менее 10% площади пищевода |
Борозды (вертикальные, продольные) |
1: есть вертикальные. 2: выраженные тяжелые поражения с вовлечением более 10% площади пищевода |
Стриктура |
0: отсутствует. 1: есть (указать предполагаемый продольный диаметр) |
Малые признаки |
Степень |
Ранимость (надрывы) слизистой оболочки (слизистая типа «папиросной бумаги») при прохождении диагностического эндоскопа, но не после дилатации пищевода |
0: отсутствует. 1: есть |
Узкий калибр пищевода (сужение продольного диаметра на большей части пищевода) |
0: отсутствует. 1: есть |
Очаговый характер воспаления, присущий ЭЭ, затрудняет гистологическую часть диагностики заболевания. Это требует от эндоскописта выполнения правильного отбора проб для биопсии, а от патологоанатома — тщательного поиска морфологических изменений в биоптатах. Причем биопсию следует проводить независимо от эндоскопической картины (она может соответствовать норме).
Консенсусом рекомендовано исследование от 2 до 4 биопсий из проксимального и дистального отделов пищевода соответственно [7]. В исследовании N. Gonsalves et al. получение трех биоптатов с разных мест пищевода позволило правильно диагностировать ЭЭ почти в 97% случаев [15]. По другим данным, 100% диагностической чувствительности у взрослых позволяет достичь исследование не менее 5 биоптатов: из дистальной части (5 см выше желудочно-пищеводного перехода); середины пищевода (10 см выше желудочно-пищеводного перехода) и проксимальной части (5 см ниже верхнего сфинктера пищевода) [16].
Однако морфологическая оценка и пяти биопсий может быть недостаточно точной, поскольку они составляют менее 0,03% всей площади по-верхности пищевода [6]. Кроме того, плотность инфильтрации ткани пищевода эозинофилами неоднородна, так как ЭЭ — очаговое заболевание [7, 8]. При изучении корреляции уровня эозинофилов с эндоскопическими данными J. Salek et al. установили, что наибольшее количество эозинофилов содержалось в биопсии, полученной из мест экссудатов и борозд; кольца без борозд или бляшек не характеризовались достоверным увеличением плотности эозинофилов [16].
Новое руководство США включает также новый фенотип ЭЭ: это пациенты, которые «имеют пищеводную эозинофилию и позитивно реагируют на лечение ИПП снижением количества эозинофилов в ткани пищевода» [8]. Такие больные, как правило, имеют типичные симптомы ЭЭ, а при исключении ГЭРБ — положительный клинико-морфологический ответ на 8-недельный курс лечения ИПП в высоких дозах (20–40 мг, аналогично схеме лечения эрозивного эзофагита). Причем такой подход помогает также правильно идентифицировать пациентов, которые одновременно страдают ЭЭ и ГЭРБ (мониторинг рН не всегда позволяет точно различить их), и выявить другие причины эзофагеальной эозинофилии [7, 8].
Патогенез нового фенотипа ЭЭ связывают с нарушением эпителиального барьера и дальнейшей активацией иммунных механизмов. Показано, что омепразол влияет на активацию эозинофилов (в частности, экспрессию эотаксина-3) [8]. В то же время ИПП снижают уровень эозинофилов пищевода в отсутствие рефлюкса, а клинико-эндоскопические и гистологические данные у пациентов, чувствительных и не отвечающих на терапию ИПП, могут быть даже схожи [5].
Эндоскопия показана всем больным, страдающим дисфагией, чтобы выявить ее причину и исключить злокачественные и предраковые изменения ткани, а также потребность в терапии, включая дилатацию. Чаще всего получение биоптатов слизистой оболочки в сочетании с дилатацией не представляет каких-либо дополнительных рисков для перфорации ткани [8].
У детей важно также провести биопсию желудка и двенадцатиперстной кишки. У взрослых при наличии каких-либо эндоскопических изменений или симптомов со стороны брюшной полости, желудка и кишечника необходимо исследовать биоптаты тканей из этих участков.
Рентгенконтрастное исследование позволяет выявить различной протяженности проксимальные, а иногда и дистальные стриктуры пищевода, зазубренность контуров его внутренней выстилки, однако чувствительность данного метода в диагностике ЭЭ крайне мала. В связи с этим рентгенологическое исследование пищевода не рекомендуется при ЭЭ в качестве рутинного метода, но может быть полезно для получения дополнительной информации о протяженности и диаметре сужения пищевода.
Использование эндоскопической ультрасонографии позволяет оценить утолщение слизистой и мышечной оболочек при ЭЭ, однако клиническая значимость данного параметра не ясна. Эндоскопическая ультрасонография может также помочь исключить другие причины стриктуры при наличии стеноза.
Манометрия пищевода позволяет выявить аномальную перистальтику, однако такие нарушения моторики пищевода практически не позволяют различить ЭЭ и ГЭРБ у взрослых пациентов.
Технология планиметрии (EndoFLIP™) использует катетер с несколькими электродами сопротивления, с помощью которых оценивают растяжимость пищевода. Такой инструмент позволяет также довольно точно выявить сужение пищевода и локализованные стриктуры.
Наиболее часто ЭЭ приходится дифференцировать c ГЭРБ. Существуют особенности морфологической картины ГЭРБ, для которой, в отличие от ЭЭ, более характерны инфильтрация дистального отдела слизистой пищевода нейтрофилами, баллонная дистрофия эпителиоцитов, образование эрозий и язв на поверхности эпителия. В отношении локализации эозинофилов в пределах слизистой также существуют значительные отличия: при ГЭРБ эозинофилы расположены в средних слоях эпителия, не проникая, как при ЭЭ, на поверхность слизистой оболочки, число эозинофилов в поле зрения при ГЭРБ обычно невелико (не превышает 10).
Дифференциальная диагностика ЭЭ и ГЭРБ должна проводиться на основе результатов морфологического исследования с обязательным учетом клинических данных (табл. 4-16) [7, 8].
ЭЭ | ГЭРБ |
---|---|
Клинически: |
|
Дисфагия |
Изжога / рвота / боль в эпигастрии |
Эпизоды вклинения пищи у детей старшего возраста и взрослых |
Редко — трудности глотания |
Атопия и сенсибилизация к пищевым аллергенам |
Может ассоциироваться с атопией и сенсибилизацией к пищевым аллергенам |
ЭЭ |
ГЭРБ |
Соотношение мужчин и женщин |
|
3:1 |
1:1 |
рН-мониторинг |
|
Чаще нормальный |
Подтверждает ГЭРБ |
Эндоскопически: |
|
Множественные циркулярные кольца и вертикальные борозды. Стриктуры и сужение пищевода. |
Эзофагит (дистальный). Гиперемия, эрозии, язвы слизистой оболочки, пищевод Барретта |
Гистологически: |
|
Воспаление в проксимальном и дистальном отделах |
Воспаление в дистальных отделах |
Гиперплазия эпителия |
Незначительная гиперплазия эпителия |
Более 15 эозинофилов в биоптатах |
Как правило, число эозинофилов мало (иногда увеличено в случаях наличия у больного атопии) |
По аналогии с ЭЭ при ГЭРБ иногда тоже обнаруживают выраженную инфильтрацию эозинофилами ткани пищевода. В случае неэффективности лечения ИПП таким пациентам следует исключить ЭЭ. Им проводят повторное гистологическое исследование ткани пищевода уже после лечения ИПП. Наиболее сильно развитие ГЭРБ ассоциируют с таким фактором риска, как грыжа пищеводного отверстия диафрагмы.
Американское общество гастроинтестинальной эндоскопии рекомендует в случае обнаружения эозинофилии в пищеводе исключить также эозинофильный гастроэнтерит, болезнь Крона и ахалазию. Для этого целесообразно осуществлять забор биоптатов из антрального отдела желудка и двенадцатиперстной кишки (особенно у детей) [6, 7].
Лечение. Основными вопросами терапии ЭЭ остаются: какое лечение предпочтительно — медикаментозное или диета? Как долго пациент должен получать медикаменты? Какие медикаменты предпочтительней — системные или местные?
Диетотерапия является весьма эффективной у больных эозинофилией детей, приводя в большинстве случаев к практически полному купированию симптомов и нормализации гистологической картины [6]. Кроме того, была показана возможность обратного развития фиброза стенки пищевода на фоне диетических ограничений [1]. На сегодняшний день доказана эффективность трех диетических режимов.
-
Элементные диеты с использованием смесей со строгим аминокислотным составом, что в 90% приводит к достижению гистологической ремиссии у детей.
-
Элиминационные диеты с исключением продуктов, вызывающих аллергию у конкретного индивида. Диета основывается на результатах мультимодального аллергологического тестирования (кожные тесты и определение сывороточного IgE). Положительного эффекта удается достичь в 77% случаев.
-
Эмпирическая диета с исключением из рациона продуктов с высоким аллергенным потенциалом (яйца, молоко, соя, грибы, орехи, пшеница, рыба и др.). Гистологический ответ наблюдается в среднем у 74% пациентов.
Диета должна быть рекомендована всем детям с установленным диагнозом ЭЭ. В отношении эффективности и необходимости диетических ограничений у взрослых не существует единой точки зрения. Согласно данным J. Spergel et al., у 37% взрослых диета неэффективна. Считается, что у них желательно исключить из рациона субъективно плохо переносимые продукты, а также продукты, к которым была определена сенсибилизация по результатам кожных и серологических тестов [8].
Терапия с применением ИПП значительно облегчает симптомы и приводит к нормализации гистологической картины у значительной группы пациентов. Дозы ИПП, рекомендованные для лечения эзофагеальной эозинофилии, составляют 20–40 мг (в зависимости от выбранного препарата) 1–2 раза в день в течение 8–12 нед или 1 мг/кг на 1 прием дважды в день в течение 8–12 нед у детей [4].
Высокая эффективность глюкокортикоидных гормонов в лечении ЭЭ обусловлена их способностью значительно снижать синтез факторов роста эозинофилов (IL-5, GM-CSF) и хемоаттрактантов (эотаксин-3), а также индуцировать апоптоз эозинофилов [4]. Системное применение глюкокортикоидов имеет строгие показания: тяжелая дисфагия как результат осложнений ЭЭ (стриктуры и узкий пищевод); связанная с осложнениями госпитализация; потеря массы тела. Из-за значительных побочных эффектов длительное применение системных стероидов при ЭЭ не рекомендовано. Топические стероиды (флутиказон, будесонид, беклометазон) применяют у детей и взрослых для индукции ремиссии и поддерживающей терапии. Рекомендуется два распыления этих препаратов в рот с последующим проглатыванием два раза в день в течение 6 нед (табл. 4-17) [5]. Положительный ответ наступает в течение недели. Проведенные исследования показали их хорошую переносимость и минимальные побочные эффекты, среди которых наиболее частыми являются кандидоз полости рта и пищевода, герпетическая инфекция [19]. Кроме того, используются селективные антагонисты лейкотриенов и препараты, направленные на снижение продукции цитокинов.
Препарат (индукция ремиссии) | Возраст и дозы |
---|---|
Топические кортикостероиды |
|
Флутиказон (впрыск — глоток) |
Взрослые: 440–880 vru дважды в день. Дети: 88–440 vru от 2 до 4 раз в день (до максимальной взрослой дозы) |
Будесонид (густая суспензия) |
Взрослые и дети старше 10 лет 2 мг в день. Дети моложе 10 лет 1 мг в день |
Системные глюкокортикоиды (при потере массы тела, сужении пищевода, госпитализации) |
|
Преднизолон |
1–2 мг/кг |
Заключение. ЭЭ — это хроническое воспалительное заболевание пищевода, которое обычно манифестирует в детстве, проявляясь ГЭРБ-подобными симптомами и нарушением глотания при приеме пищи. Не существует патогномоничных маркеров, позволяющих однозначно установить диагноз ЭЭ, в связи с чем диагностика основывается на гистологическом исследовании биоптатов из слизистой оболочки пищевода с обязательным учетом клинических данных. Возможности лечения ЭЭ в настоящее время невелики и включают элиминационную диету с исключением непереносимых и потенциально аллергенных продуктов питания, стероидные гормоны. Большие надежды возлагаются на антицитокиновую терапию в будущем.
Литература
-
Ивашкин В.Т., Баранская Е.К., Кайбышева В.О., Иванова Е.В., Федоров Е.Д. Эозинофильный эзофагит: обзор литературы и описание собственного наблюдения // РЖГГК. 2012. Т. 22, № 1. С. 71–81.
-
Власова Т.М., Новикова В.П., Власова М.В., Шац Л.И. Эозинофилы и эозинофилии. Дифференциальная диагностика эозинофилий у детей // Областная детская клиническая больница: клинико-диагностические и организационные проблемы : сборник научных трудов. Санкт-Петербург, 2008. С. 375–387.
-
Трухманов А.С. Эозинофильный эзофагит // Справочник по гастроэнтерологии / под ред. В.Т. Ивашкина, С.И. Рапопорта. 2-е изд. Москва : МИА, 2011. С. 48–49.
-
Трухманов А.С., Ивашкина Н.Ю. Эозинофильный эзофагит // Рациональная фармакотерапия заболеваний органов пищеварения / под ред. В.Т. Ивашкина. 2-е изд. Москва : Литтерра, 2011. С. 267–269.
-
Садиков И.С., Мачарадзе Д.Ш., Хомерики С.Г. Особенности диагностики эозинофильного эзофагита // Экспериментальная и клиническая гастроэнтерология. 2015. № 114. С. 52–59.
-
Liacouras C., Furuta G., Hirano I. et al. Eosinophilic esophagitis: updated consensus recommendations for children and adults // J. Allergy Clin. Immunol. 2011. Vol. 128. P. 3–20.
-
Dellon E., Gonsalves N., Hirano I. et al. ACG clinical guideline: evidenced based approach to the diagnosis and management of esophageal eosinophilia and eosinophilic esophagitis (EoE) // Am. J. Gastroenterol. 2013. Vol. 108. P. 679–692.
-
Hirano I. Eosinophilic esophagitis — what do we know after 15 years? // Brief Summary of AGA PG Course. 2010.
-
Ekunno N., Munsayac K., Pelletier A., Wilkins T. Eosinophilic gastroenteritis presenting with severe anemia and near syncope // Am. Board Fam. Med. 2012. Vol. 25. P. 913–918.
-
Straumann A., Bussmann C., Zuber M. et al. Eosinophilic esophagitis: analysis of food impaction and perforation in 251 adolescent and adult patients // Clin. Gastroenterol. Hepatol. 2008. Vol. 6. P. 598–600.
-
Blanchard C., Rothenberg E. Basics pathogenesis of eosinophilic esophagitis // Gastrointest. Endosc. Clin. N. Am. 2008. Vol. 18, N 1. P. 133–143.
-
Kita H. The eosinophil: a cytokine-producing cell? // J. Allergy Clin. Immunol. 1996. Vol. 97, N 4. P. 889–892.
-
Chehade M., Sampson H. Epidemiology and etiology of eosinophilic esophagitis // Gastrointest. Endosc. Clin. N. Am. 2008. Vol. 18. P. 33–44.
-
Gonsalves N., Policarpio-Nicolas M., Zhang Q. et al. Histopathologic variability and endoscopic correlates in adults with eosinophilic esophagitis // Gastrointest. Endosc. 2006. Vol. 64, N 3. P. 313–322.
-
Jung K., Gundersen N., Kopacova J. et al. Occurrence of and risk factors for complications after endoscopic dilation in eosinophilic esophagitis // Gastrointest. Endosc. 2011. Vol. 73. P. 15–21.
-
Turnbull J., Adams H., Gorard D. The diagnosis and management of food allergy and food intolerances // Aliment. Pharmacol. Ther. 2015. Vol. 41. P. 3–25.
-
Bird J., Lack G., Perry T. Clinical management of food allergy // J. Allergy Clin. Immunol. Pract. 2015. Vol. 3. P. 1–11.
-
Spergel J. Patients with previous food allergies at risk for esophagitis // Medscape. 2014. Mar 11.
-
Ram G., Lee J., Ott M. et al. Seasonal exacerbation of esophageal eosinophilia in children with eosinophilic esophagitis and allergic rhinitis // Ann Allergy Asthma Immunol. 2015. Vol. 115. P. 224–228.
4.6.2. Эозинофильный гастрит. Н.С. Шаповалова, В.П. Новикова
ЭГ наряду с ЭЭ, эозинофильным гастроэнтеритом, эозинофильным колитом входит в группу ЭГИН — группу прогрессивно распространяющихся гастроэнтерологических заболеваний. ЭГИН первично поражают ЖКТ, характеризуясь эозинофильной инфильтрацией стенок пищеварительной трубки, воспалением, которое не может быть вызвано другими известными причинами (реакция на лекарственные препараты, паразитарная инвазия, малигнизация). Несмотря на то что истинная распространенность ЭГИН неизвестна, в последнее десятилетие были проведены отдельные популяционные исследования, в первую очередь относящиеся к ЭЭ как наиболее изученной нозологии из группы ЭГИН [1, 2]. Впервые эозинофильный гастроэнтерит был описан в 1937 г., последующее изучение патогенеза выявило преимущественно иммуноопосредованный механизм развития ЭГИН, в котором пищевые и аэроаллергены играют решающую роль. Эозинофилы в норме обнаруживаются в слизистой оболочке ЖКТ, хорошо известна их роль в аллергическом воспалении и при паразитарных инвазиях, однако их количество в тканях может возрастать при различных состояниях неустановленной этиологии. За исключением плоского эпителия слизистой оболочки пищевода, где эозинофилы в норме не встречаются, в остальных отделах ЖКТ нормальная популяция эозинофилов определена нечетко, единый стандарт отсутствует [3, 4]. Тем не менее Lwin et al. показали, что нормальное количество эозинофилов в слизистой оболочке ЖКТ составляет менее 38 на 1 мм (>38/mm) [5]. ЭГИН в значительной степени ассоциированы с ПА, атопическими заболеваниями и семейным аллергическим анамнезом — в 70% случаев [6–8]. При этом не связаны с эозинофилией в периферической крови в 50% [9], что указывает на потенциально значимую роль гастроинтестинальных механизмов регулирования уровня эозинофилии. Диагностика ЭГИН основана на клинической картине, эндоскопических данных и, что наиболее важно, на гистологическом подтверждении. Клиническая картина ЭГИН разнообразна и включает боли в животе, низкие весовые прибавки, раздражительность, тошноту, моторные нарушения желудка, дисфагию, диарею, микроцитарную анемию, гипопротеинемию. Нередко эндоскопически наблюдается нормальная картина, неизмененная слизистая оболочка ЖКТ, поэтому гистологическая оценка биоптатов является необходимой, причем поражение часто является очаговым и требуется анализ нескольких образцов из каждого отдела ЖКТ.
Распространенность ЭГ, согласно исследованию 2016 г., составляет 6,3:10 000 [10]. Это очень редкое заболевание. Специфические клинические проявления отсутствуют, пациенты могут жаловаться на боли в животе, тошноту, рвоту, вздутие живота, дефицит веса. Эозинофильная инфильтрация способна затрагивать все отделы ЖКТ — от пищевода до прямой кишки или, реже, изолированно желудок [11]. Эндоскопическая картина также неспецифична и разнообразна — от неизмененной слизистой оболочки до язвенного поражения. Однако чаще наблюдается нодулярность и утолщение желудочных складок. Крайне редко может наблюдаться некротический гастрит; описаны отдельные клинические случаи этой формы гастрита [11]. При изучении патогенетических механизмов ЭЭ была показана ведущая роль хемотаксина — эотаксин-3 (CCL26) и IL-5, медиатора, ассоциированного модифицированной аккумуляцией эозинофилов; недавно описанная субпопуляция эотаксина высокоспецифична для эозинофилов. Некоторые исследования определяют IL-5 как ведущий фактор роста эозинофилов, а эотаксин — как тканевой фактор. При этом патогенетические механизмы ЭГ остаются неизвестными.
С целью выяснения, является ли механизм развития ЭГ схожим с патогенезом ЭЭ, японские исследователи Tetsuo Shoda, Ichiro Nomura, Akio Matsuda et al. в 2014 г. выполнили транскриптомный анализ образцов биопсии слизистой оболочки желудка детей с ЭГ и сравнили с идентифицированным генным материалом и данными детей с ЭЭ [12]. В результате из 42 545 транскриптов, представленных на микрочипе, 2282 различались у ЭГ и контрольной группы (≥2-кратное изменение и скорректированное значение p <0,05). В соответствии с предыдущим исследованием пациентов с ЭЭ, эотаксин-3 был наиболее повышен (>2000-кратно) по сравнению с данными детей контрольной группы. Из 2282 транскриптов, составляющих связанную с ЭГ генную сигнатуру, 58, включая эотаксин-3, были идентифицированы как типичные гены пациентов с ЭЭ. На основании результатов был сделан вывод, что эотаксин-3 играет решающую роль в патогенезе ЭГ, так же как и при ЭЭ. Однако, с другой стороны, 97,5% генетической сигнатуры, которая была определена у пациентов с ЭГ, отличались от ранее выявленной у детей с ЭЭ.
Предполагается, что в патогенезе ЭГ и ЭЭ могут участвовать различные механизмы. В 2014 г. Caldwell J.M. et al. провели исследование, целью которого стал поиск нового фундаментального знания о молекулярных, гистопатологических и клинических характеристиках ЭГ. Пиковое количество эозинофилов антрального отдела слизистой оболочки желудка составляло 283±164 эозинофилов в поле зрения, при увеличении (×400) у пациентов с ЭГ и 11±9 эозинофилов / ×400 у пациентов контрольной группы [P=6,1×10 (–7)]. Пациенты с ЭГ в 87% имели эозинофильное воспаление в нескольких отделах ЖКТ, чаще всего в пищеводе. Повышенное содержание эозинофилов в периферической крови: пациенты с ЭГ: 1,09±0,88×103 / мкл по сравнению с пациентами контрольной группы: 0,09±0,08×103 / мкл, P=0,0027, причем наблюдалась прямая корреляционная связь с пиковыми показателями эозинофилов в слизистой оболочке желудка (Pearson r=0,8102, P <0,0001). Количество MIB-1+ (пролиферирующих), CD117+ (тучных клеток) и FOXP3+ (регуляторных Т-клеток, активированных Т-клеток или клеток обоих типов) было увеличено у пациентов с ЭГ. Профилирование транскрипта выявило изменения генома в ткани желудка в 8% у пациентов с ЭГ. Только 7% этого транскриптома ЭГ являлось идентичным с транскриптомом ЭЭ. Наблюдалось значительное увеличение транскриптов, специфичных для IL-4, IL-5, IL-13, IL-17, CCL26 и тучных клеток, и снижение транскриптов IL-33. Наиболее часто при ЭГ были повышены транскрипты CCL26 (эотаксин-3, в 24,7 раза), DUOXA2 в 13,2 раза, CDH26 (кадгерин 26, в 12,3 раза), CLC (белок Шарко–Лейдена, в 9,6 раза), ITLN1 (интелектин 1, в 9,1 раза) и CCL18 (хемокин С-С лиганд 18, в 8,8 раза), лиганд для Th2-клеток хемокин-рецептора CCR821 [14]. Таким образом, был сделан вывод, что ЭГ — это системное Th2-ассоциированное заболевание, основанное на молекулярном профилировании желудочной ткани и значительном повышении количества циркулирующих эозинофилов, включающее выраженную эозинофилию в периферической крови и тканевую эозинофилию в слизистой оболочке ЖКТ. Иммунный ответ Th2 и транскриптом желудка заметно отличаются от транскриптома ЭЭ.
Приведенные данные определяют клеточные и молекулярные патогенетические механизмы ЭГ. Однако описанные исследования были проведены с очень маленькой выборкой пациентов. Тем не менее можно говорить, что с точки зрения иммуноэтиологии, лежащей в основе ЭГ, имеет место схожесть с ЭЭ. В то же время соответствующие транскриптомы заболевания отличаются более чем на 90%, обеспечивая основание для уникальных стратегий лечения. Важно отметить, что для ЭГ недостаточно изучены диагностические критерии. Авторы определили несколько параметров, которые могут быть полезны, включая молекулярные транскрипты и повышенное присутствие тучных клеток и (Treg) активированных Т-клеток (FOXP3+ клеток). Хотя специфические клинико-патологические консенсусные диагностические критерии для ЭГ не были установлены, как для ЭЭ, исследование предполагает клинические, гистопатологические и молекулярные особенности ЭГ. В дополнение к эозинофильной инфильтрации в тканях, предложенной Lwin et al., в биоптатах слизистой оболочки желудка с ЭГ наблюдались изменения, свидетельствующие о хроническом повреждении, присутствовали межэпителиальные эозинофилы. Кроме того, имели место мастоцитоз желудка (повышенное количество клеток CD117+ и экспрессия транскриптома тучных клеток) и увеличенное количество клеток FOXP3+. Все это является характеристиками ЭГ и может служить в качестве диагностических критериев. Примечательно, что специфическая экспрессия генов в желудке (например, значительно повышенный уровень CDH26 и CCL26) также может иметь диагностическую ценность. Интересно, что эозинофилия в крови и атопический анамнез присутствуют у большинства пациентов с ЭГ, изменения в некоторых транскриптах присутствовали у всех больных с ЭГ (например, повышенная экспрессия CCL26), что обеспечивет молекулярные критерии для диагностики заболевания. Таким образом, диагностические критерии ЭГ расширены от простого «гистологического ЭГ» до специфических генов (например, CCL26). В совокупности эти данные подтверждают, что ЭГ является системным расстройством, включающим эозинофилию крови и ЖКТ и Th2(IL-4, IL-5, IL-13)-связанный желудочный транскриптом, который легко дифференцирует ЭГ от ЭЭ [12, 13].
Гистологические критерии диагностики ЭГ включают более 30 эозинофилов в поле зрения в высоком разрешении более чем в 5 полях (≥30 / HPF в ≥5 HPF) или более 70 эозинофилов в 3 полях (≥70 / HPF в ≥3 HPF) [5, 15]. Общими признаками ЭГ являются: эозинофильная инфильтрация в собственной пластинке слизистой оболочки, повышение интраэпителиальных эозинофилов, эозинофильный криптит, крипт-абсцесс и эозинофилы в мышечном слое слизистой оболочки и подслизистой оболочке. Тучные клетки и FOXP3-позитивные лимфоциты более распространены в биоптатах слизистой оболочки пациентов с ЭГ [15].
Лечение ЭГ, помимо гипоаллергенной диеты, основано на стероидной терапии, и улучшение обычно наступает через 2 нед, а курс составляет 6–8 нед. В некоторых случаях рассматриваются также антилейкотриеновые препараты (монтелукаст), иммуносупрессанты (микофенолата мофетил), но их терапевтический эффект в настоящее время неясен, как и прогноз ЭГ в целом. Хорошо показавшая себя в лечении многих аутоиммунных заболеваний биологическая терапия также исследуется для больных с ЭГИН. Анти-TNF (anti-TNF)-терапия в настоящее время одобрена для лечения ВЗК, ревматоидного и псориатического артрита, анкилозирующего спондилита и псориаза. Испытания анти-TNF-терапии (этанерцепт) у пациентов с рефрактерной астмой и повышенным уровнем экспрессии TNF в моноцитах были многообещающими, хотя и полезными только для небольшой группы пациентов [16]. Пациенты с ЭЭ показывают значительную экспрессию TNF по сравнению с контрольными группами пациентов [17]. В 2003 г. G. Hochhaus et al. описали лечение 3 взрослых пациентов с гормонрезистентным ЭЭ [18]. У этих 3 пациентов отменили все ранее назначенные препараты на срок в 4 нед, затем они получили 2 дозы инфликсимаба в дозе 5 мкг/кг 2-кратно с интервалом в 2 нед в качестве монотерапии. В результате данного лечения у двух пациентов наблюдалось умеренное клиническое улучшение, в то время как у одного наблюдалось ухудшение. У двоих не было значительного снижения количества эозинофилов или тучных клеток в гистологических препаратах, и у одного было умеренное снижение количества эозинофилов и экспрессии TNF в эпителиальных клетках пищевода. В результате такая монотерапия не стала многообещающей, однако увеличение дозы или периода лечения может показать эффективность.
Анти-L-5-терапия является очевидным кандидатом для испытания на пациентах с ЭГИН, будучи патогенетически обоснованной, влияющей на степень эозинофильной инфильтрации. Пилотное исследование, опубликованное в 2003 г., лечения 4 пациентов с эозинофильным гастроэнтеритом с однократным введением гуманизированного моноклонального антитела против IL-5 (SCH55700) привело к снижению периферической эозинофилии (среднее снижение на 70%) и тканевой эозинофилии (снижение на 50–70%) в 3 из 4 случаев [19].
Описан также случай лечения (гуманизированные антитела против IL-5, меполизумаб) 18-летнего пациента с длительным анамнезом дисфагии и тошноты и рвоты, без эффекта от диеты и глюкокртикоидов. В рамках открытого испытания он получил 3 дозы меполизумаба с 4-недельными интервалами. В этом режиме среднее количество тканевой эозинофилии уменьшилось в 10 раз, наблюдалось уменьшение общего воспаления и стриктур по результатам эндоскопии, клиническое улучшение с прекращением рвоты и расширением диеты до твердой пищи [20]. Таким образом, использование анти-IL-5 терапии представляется более перспективным для пациентов с ЭГИН.
Таким образом, в настоящее время достигнут прогресс в патогенетическом обосновании эозинофилов как составной части иммунной системы слизистой оболочки ЖКТ. ЭГИН являются полигенными иммуноопосредованными заболеваниями, вовлекающими как IgE-опосредованные, так и Th2-замедленного типа иммунные ответы. Диагностика основана на гистологических критериях, которые остаются дискутабельными. Учитывая рост заболеваемости ЭГИН в мире, необходимо разработать консенсус диагностики и лечения данной патологии. ЭГ является редкой нозологией и, несмотря на общность некоторых механизмов развития с другими ЭГИН, имеет собственную специфическую генетическую основу и может получить уникальную стратегию лечения. Биологическая терапия среди пациентов с ЭГ пока не применялась.
Литература
-
Rothenberg M.E. Eosinophilic gastrointestinal disorders (EGID) // J. Allergy Clin. Immunol. 2004. Vol. 113, N 1. P. 11–28.
-
Листопадова А.П., Демченкова О.А., Замятина Ю.Е., Паршуткина О.Ю., Черняк М.В., Земскова Е.А. и др. Состояние пищевода и желудка у детей с атопическим дерматитом // Пищевая непереносимость у детей. Современные аспекты диагностики, лечения, профилактики и диетотерапии : сборник трудов II Всероссийской научно-практической конференции / под ред. В.П. Новиковой, Т.В. Косенковой. Санкт-Петербург, 2017. С. 42–46.
-
Hurrell J.M., Genta R.M., Melton S.D. Histopathologic diagnosis of eosinophilic conditions in the gastrointestinal tract // Adv. Anat. Pathol. 2011. Vol. 18, N 5. P. 335–348.
-
Замятина Ю.Е., Демченкова О.А., Листопадова А.П. Особенности верхних отделов желудочно-кишечного тракта у детей с дисплазией соединительной ткани // Современные проблемы подростковой медицины и репродуктивного здоровья молодежи : сборник трудов Всероссийской научно-практической конференции. Санкт-Петербург, 2017. С. 271–279.
-
Lwin T., Melton S.D., Genta R.M. Eosinophilic gastritis: histopathological characterization and quantification of the normal gastric eosinophil content // Mod. Pathol. 2011. Vol. 24, N 4. P. 556–563.
-
Khan S., Orenstein S.R. Eosinophilic gastroenteritis: epidemiology, diagnosis and management // Pediatr. Drugs. 2002. Vol. 4, N 9. P. 563–570.
-
Новикова В.П., Ревнова М.О., Листопадова А.П. Синдром раздраженной кишки и пищевая аллергия // Педиатр. 2018. Т. 9, № 2. С. 71–77.
-
Новикова В.П., Листопадова А.П. Синдром раздраженной кишки и пищевая непереносимость // Пищевая непереносимость у детей. Современные аспекты диагностики, лечения, профилактики и диетотерапии : сборник трудов II Всероссийской научно-практической конференции / под ред. В.П. Новиковой, Т.В. Косенковой. Санкт-Петербург, 2017. С. 56–68.
-
Liacouras C.A., Wenner W.J., Brown K., Ruchelli E. Primary eosinophilic esophagitis in children: successful treatment with oral corticosteroids // J. Pediatr. Gastroenterol. Nutr. 1998. Vol. 26, N 4. P. 380–385.
-
Jensen E.T., Martin C.F., Kappelman M.D., Dellon E.S. Prevalence of eosinophilic gastritis, gastroenteritis, and colitis: estimates from a national administrative database // Pediatr. Gastroenterol. Nutr. 2016. Vol. 62, N 1. P. 36–42.
-
Yong Min Jo, Jin Seok Jang, Seung Hee Han, Sang Hyun Kang, Woo Jae Kim, Jin Sook Jeong. Eosinophilic gastritis presenting as tissue necrosis // Clin. Endosc. 2015. Vol. 48. P. 558–562.
-
Tetsuo Shoda, Ichiro Nomura, Akio Matsuda, Kyoko Futamura, Kanami Orihara, Hideaki Morita et al. Gene expression profiles of mucosal biopsy specimens in children with eosinophilic gastritis // World Allergy Organ. J. 2015. Vol. 8, suppl. 1. P. A176.
-
Caldwell J.M., Collins M.H., Stucke E.M., Putnam P.E., Franciosi J.P., Kushner J.P. et al. Author information. Histologic eosinophilic gastritis is a systemic disorder associated with blood and extragastric eosinophilia, TH2 immunity, and a unique gastric transcriptome // J. Allergy Clin. Immunol. 2014. Vol. 134, N 5. P. 1114–1124.
-
Ko H.M., Morotti R., Yershov O., Chehade M. Eosinophilic gastritis in children: clinicopathological correlation, disease course, and response to therapy // Am. J. Gastroenterol. 2014. Vol. 109. P. 1277–1285.
-
Collins M.H., Capocelli K., Yang G.-Y. Eosinophilic gastrointestinal disorders pathology // Front. Med. (Lausanne). 2017. Vol. 4. P. 261.
-
Berry M.A., Hargadon B., Shelley M. et al. Evidence of a role of tumor necrosis factor α in refractory asthma // N. Engl. J. Med. 2006.Vol. 354, N 7. P. 697–708.
-
Straumann A., Bauer M., Fischer B., Blaser K., Simon H.U. Idiopathic eosinophilic esophagitis is associated with a TH2-type allergic inflammatory response // J. Allergy Clin. Immunol. 2001. Vol. 108, N 6. P. 954–961.
-
Hochhaus G., Brookman L., Fox H. et al. Pharmacodynamics of omalizumab: implications for optimised dosing strategies and clinical efficacy in the treatment of allergic asthma // Curr. Med. Res. Opin. 2003. Vol. 19, N 6. P. 491–498.
-
Prussin C., James S.P., Huber M.M., Klion A.D., Metcalfe D.D. Pilot study of anti-IL-5 in eosinophilic gastroenteritis // J. Allergy Clin. Immunol. 2003. Vol. 111. P. 827.
-
Garrett J.K., Jameson S.C., Thomson B. et al. Antiinterleukin-5 (mepolizumab) therapy for hypereosinophilic syndromes // J. Allergy Clin. Immunol. 2004. Vol. 113, N 1. P. 115–119.
4.6.3. Энтероколитический синдром, индуцированный пищевыми белками. М.А. Ткаченко
Энтероколитический синдром, индуцированный пищевыми белками (food protein-induced enterocolitis syndrome — FPIES), — IgE-независимое клеточно-опосредованное аллергическое заболевание, которое, как правило, встречается у детей первого года жизни, но может дебютировать в любом возрасте. Существует 2 основных фенотипа FPIES: острый и хронический. Ключевыми симптомами острого FPIES являются повторные эпизоды многократной рвоты (через 1–4 ч после употребления пищевого триггера), бледность, летаргия, диарея (иногда с примесью крови). В тяжелых случаях развивается гипотермия, метгемоглобинемия, метаболический ацидоз, гипотензия [1–4]. Основными симптомами хронического фенотипа являются интермиттирующая рвота, водянистая диарея, низкий темп физического развития и гипоальбуминемия. В тяжелых случаях могут развиться дегидратация и шок [5, 6].
История
FPIES был описан в середине 1970-х [6]. В октябре 2015 г. в Международной классификации болезней 10-го пересмотра синдрому был присвоен код К52.2 — «Аллергический и алиментарный гастроэнтерит и колит». В 2017 г. был опубликован международный консенсус по диагностике и лечению синдрома [7].
Этиология
По данным ретроспективного анализа 441 случаев FPIES (дети в возрасте от 2 мес до 19 лет), основными триггерами синдрома являются злаки (60,0%), БКМ (52,4%), овощи (42,7%) и фрукты (38,0%) [8]. Из злаков заболевание чаще всего вызывают белки риса и овса.
FPIES, вызванный БКМ, белками козьего молока и сои встречается, как правило, в первые месяцы жизни (через 1–4 нед после введения в рацион соответствующих смесей) [9, 10].
FPIES, индуцированный белками, содержащимися в густой пище, дебютирует позже, в возрасте 4–7 мес (после введения прикорма) [11–14]. У детей старшего возраста и взрослых FPIES может быть связан с употреблением в пищу яиц, рыбы и моллюсков (гребешков и др.), раков [3, 12, 15]. Реакция на злаки развивается чаще, чем на яйца, птицу и рыбу [3, 4, 11, 14].
FPIES может быть вызван одним или несколькими пищевыми аллергенами. В 69,4% случаев FPIES индуцируют по меньшей мере два пищевых триггера [8]. Например, у 50% детей имеют место сочетанные аллергические реакции на БКМ и сою [15, 16]. Примерно у одной трети детей, реагирующих на рис, FPIES развивается и при употреблении овса [3, 4, 11].
Существуют географические различия в спектре аллергенов, которые вызывают FPIES. Это может быть связано с кулинарными традициями, приверженностью к грудному вскармливанию в разных странах и пока неизвестными генетическими факторами [17, 18]. FPIES, индуцированный белками сои, часто встречается в США (25–50%), но редко бывает у детей, проживающих в Австралии, Италии и Израиле. В Италии частым триггером являются белки козьего молока, а в Испании — рыба [19, 20].
Патогенез
FPIES относится к не-IgE-опосредованным заболеваниям. Однако постулированный Т-клеточно-зависимый механизм FPIES изучен недостаточно. В патогенезе FPIES участвуют антигенспецифичные Т-лимфоциты, антитела и цитокины [21, 22]. Воспалительный процесс, вероятно, повышает проницаемость кишечной стенки для белковых молекул и способствует перемещению жидкости в просвет кишечника [23]. Наличием Th2-реакций можно объяснить высокую частоту атопии у детей с этим синдромом [2, 3]. FPIES может ассоциироваться с другими аллергическими заболеваниями: поллиноз (32,59%), астма (25,2%), АД (9,6%), ЭЭ (5,9%) [24].
Наряду с клеточным механизмом патогенеза нередко имеет место и IgE-зависимая сенсибилизация к пищевым белкам. Локализованные в слизистой оболочке кишечника IgE способствуют захвату аллергена и развитию воспаления. У детей с FPIES сочетанные IgE-опосредованные реакции (атипичный FPIES) могут быть как в дебюте заболевания, так и развиться со временем. Атипичный фенотип встречается у 2–12% детей с FPIES [3, 11, 19].
Взаимосвязь между IgE и IgE-независимыми механизмами у пациентов с FPIES требует дальнейшего изучения. Описано «переключение» IgE-опосредованной аллергии к БКМ на «чистый» FPIES [25].
В патогенезе синдрома, вероятно, участвуют и нейроиммунные механизмы. В пользу этого свидетельствует высокая эффективность ондансетрона (антагонист 5-НТ3-серотониновых рецепторов), который останавливает рвоту при остром течении FPIES, а также при проведении провокации [26].
Эпидемиология
По данным различных исследований, встречаемость FPIES у детей в возрасте до 1 года находится в пределах от 3,4 до 7,0 на 1000 новорожденных (0,3–0,7%) [9, 27–29]. Распространенность в возрастной группе 0 до 18 лет составляет 0,5% [28, 29]. У детей с FPIES наследственность по атопии отягощена со стороны одного или обоих родителей в 65,3% случаев. У 1,9% детей FPIES был у одного из родителей (как правило, у отца). В когорте детей с FPIES в 4,9% семей заболевание было у нескольких детей [29].
Отсутствует ассоциация между развитием FPIES и гестационным возрастом, количеством сиблингов, возрастом матери, наличием в ее рационе молочных продуктов и сроком введения в рацион ребенка молочных продуктов. FPIES встречается чаще у детей, рожденных путем кесарева сечения [9].
Кодирование по Международной классификации болезней 10-го пересмотра
К52.2 — Аллергический и алиментарный гастроэнтерит и колит.
Примеры диагнозов
Классификация
В зависимости от типа иммунологических реакций, лежащих в основе патогенеза, выделяют типичный (IgE-независимые реакции) и атипичный (сочетание не-IgE- и IgE-зависимых реакций) FPIES.
По клиническим проявлениям выделяют 3 варианта (фенотипа) FPIES: острый, хронический и острый-поверх-хронического.
По степени тяжести различают легкое/среднетяжелое и тяжелое течение.
По времени начала заболевания выделяют FPIES с ранним (до 9 мес) и поздним (после 9 мес) дебютом (табл. 4-18).
Подтипы FPIES | Клинические признаки |
---|---|
Возраст дебюта |
|
Ранний дебют |
Моложе 9 мес |
Поздний дебют |
Старше 9 мес |
Тяжесть |
|
Легкий/среднетяжелый |
Многократная рвота с диареей или без, бледность, легкая летаргия |
Тяжелый |
Многократная сильная рвота с диареей или без, бледность, летаргия, дегидратация, гипотензия, шок, метгемоглобинемия, метаболический ацидоз |
Подтипы FPIES |
Клинические признаки |
Тяжесть |
|
Острый |
Появляется при эпизодическом поступлении пищевого триггера. Рвота обычно начинается через 1–4 ч, сопровождаясь летаргией и бледностью. Диарея может начаться в течение 24 ч (обычно через 5–10 ч). Обычно симптомы прекращаются в течение 24 ч после элиминации причинного продукта. Темп весовых и ростовых прибавок в норме. На фоне элиминационной диеты симптомы отсутствуют |
Острый-поверх-хронического |
Изначально наблюдается хронический FPIES. Исключение из рациона причинно-значимых продуктов приводит к исчезновению симптомов и нормализации темпа физического развития. Случайное повторное поступление пищевого триггера после периода элиминации может вызвать острый FPIES |
Типичный |
Отсутствие специфических IgE к пищевым аллергенам |
Атипичный |
Наличие специфических IgE к пищевым аллергенам |
Диагностика
Жалобы и анамнез
Обычно FPIES дебютирует после введения в рацион ребенка причинно-значимого продукта. Заболевание может начаться даже в первые дни жизни младенца [5].
Спектр и выраженность симптомов FPIES зависят от того, как часто ребенок употребляет причинно-значимый продукт [11, 30]. Острый FPIES развивается в случае эпизодического (интермиттирующего) поступления аллергена или после длительного периода элиминации. Главным симптомом (критерием) острого FPIES у младенцев является многократная рвота (до 20 раз), которая начинается спустя 1–4 ч после употребления причинно-значимого продукта (или продуктов) в отсутствие классических IgE-опосредованных аллергических реакций со стороны кожи и дыхательной системы [4, 11]. Через 5–10 ч после попадания в пищеварительный тракт пищевого триггера может развиться водянистая диарея (иногда со слизью и кровью). Острый фенотип обычно протекает тяжело. Как правило, требуется госпитализация и проведение инфузионной терапии. Симптомы обычно продолжаются в течение 24 ч (табл. 4-19). У большинства детей с острым FPIES нет отставания в физическом развитии [3, 11, 31].
Легкий/среднетяжелый острый FPIES | Тяжелый острый FPIES | |
---|---|---|
Клинические признаки |
Обязательные |
Обязательные |
Рвота (дебют обычно через 1–4 ч; диапазон — от 30 мин до 6 ч): несколько (1–3) эпизодов повторной рвоты; рвота может быть с желчью |
Рвота (дебют обычно через 1–4 ч; диапазон — от 30 мин до 6 ч): сильная (форсированная), многократная (≥4) рвота с желчью и непродуктивные рвотные позывы |
|
Вялость |
Нарушение поведения от вялости до летаргии |
|
Бледность |
Бледность |
|
Симптомы разрешаются самостоятельно; возможна оральная регидратация на дому |
Дегидратация; необходимо внутривенное введение жидкости |
|
Факультативные |
Факультативные |
|
Легкая водянистая диарея (иногда с кровью) обычно дебютирует в течение 24 ч |
Гипотензия |
|
Вздутие живота |
||
Гипотермия |
||
Диарея (может быть с кровью) дебютирует в течение 24 ч |
||
Госпитализация |
||
Лабораторные признаки |
Лейкоцитоз с нейтрофилезом |
Лейкоцитоз с нейтрофилезом |
Тромбоцитоз |
Тромбоцитоз |
|
В кале могут быть обнаружены лейкоциты (в том числе), эозинофилы и углеводы |
Метаболический ацидоз |
|
Метгемоглобинемия |
||
В кале могут быть обнаружены лейкоциты (в том числе), эозинофилы и углеводы |
К второстепенным симптомам (критериям) острого FPIES относятся:
-
два эпизода и более многократной рвоты после употребления причинно-значимого продукта;
-
эпизод многократной рвоты спустя 1–4 ч после употребления другого продукта;
-
необходимость госпитализации в отделение интенсивной терапии при наличии главного симптома;
-
необходимость проведения инфузионной терапии при наличии главного симптома;
-
диарея, которая появляется в течение 24 ч (обычно в течение 5–10 ч);
Клинически диагноз «острый FPIES» может быть поставлен, если в анамнезе было не менее двух стереотипно протекающих эпизодов при наличии главного и трех и более второстепенных критериев. Острый FPIES может протекать в легкой, среднетяжелой и тяжелой формах (см. табл. 4-19).
После единственного острого эпизода диагноз может быть подтвержден только с помощью диагностической открытой пищевой провокации, так как клинически острый фенотип похож на острый вирусный гастроэнтерит, который часто встречается у детей первого года жизни.
Хронический FPIES развивается в том случае, когда причинный белок поступает в организм регулярно или ежедневно. Как правило, этот фенотип встречается у младенцев, которые находятся на искусственном вскармливании, получая смеси на основе коровьего, козьего молока или сои. Клинические проявления менее драматичны. Дебютирует хронический FPIES в первые 4 мес после рождения. В отличие от острого FPIES, четкие диагностические критерии хронического фенотипа до сих пор не сформулированы. Основными симптомами являются частая рвота (которая не носит приступообразный характер), водянистая диарея, низкий темп весовых прибавок и гипоальбуминемия. У младенцев в возрасте до 2 мес хронический FPIES чаще манифестирует диареей, кровью в стуле и низкими темпами физического развития. У детей старше 2 мес главным и нередко единственным симптомом заболевания является рвота [4, 31, 32]. Хронический FPIES может иметь тяжелое и легкое течение (табл. 4-20).
Хронический FPIES | |
---|---|
Тяжесть |
Диагностика |
Тяжелое течение развивается при регулярном употреблении причинного продукта (например, молочной смеси). Появляется интермиттирующая, но прогрессирующая рвота и диарея (часто с примесью крови), иногда в сочетании с обезвоживанием и метаболическим ацидозом |
Наиболее важным диагностическим критерием хронического FPIES является исчезновение симптомов в течение нескольких дней после исключения из рациона причинных продуктов и развитие острого FPIES после повторного попадания аллергена в организм ребенка [рвота через 1–4 ч, диарея в течение 24 ч (обычно через 5–10 ч)]. Без проведения открытой пищевой провокации диагноз «хронический FPIES» можно поставить только предположительно |
Легкое/среднетяжелое течение развивается при поступлении в организм ребенка меньшего количества аллергена (например, в составе продуктов прикорма или ГМ). Появляются интермиттирующая рвота и/или диарея, низкие темпы физического развития. Обезвоживание и метаболический ацидоз отсутствуют |
Тяжелый хронический FPIES развивается при ежедневном употреблении большого количества причинно-значимого продукта (например, молочной смеси). У ребенка появляются эпизоды рвоты (с прогрессирующим течением) и диарея (часто с примесью крови в стуле). Тяжелое течение может сопровождаться развитием метаболического ацидоза, дегидратации и шока [5, 6].
При поступлении в организм ребенка небольшого количества аллергена (например, в составе продуктов прикорма или ГМ) клинические проявления хронического FPIES менее выражены. При легком течении у ребенка развиваются интермиттирующая рвота, диарея и низкие темпы физического развития без обезвоживания и нарушения кислотно-основного состояния.
Существует фенотип «острый-поверх-хронического» (см. табл. 4-18). При его развитии у младенца изначально наблюдается хронический FPIES. Исключение из рациона причинно-значимых продуктов приводит к исчезновению симптомов и нормализации темпа физического развития. Случайное повторное поступление пищевого триггера после периода элиминации может вызвать острый FPIES [33].
У подростков и взрослых FPIES всегда протекает в острой форме, как правило, после употребления моллюсков (гребешков и др.), рыбы и ракообразных. Ключевыми симптомами в этой возрастной группе являются упорная рвота, мучительная тошнота, схваткообразные боли в животе и диарея [34, 35].
У многих детей с FPIES есть АД. В США и Австралии такое сочетание встречается у 31–57%, а в Корее, Израиле и Италии — от 0% до 9% случаев [19].
FPIES имеет географические различия в клинических проявлениях. В западных странах ключевым симптомом FPIES является рвота (без крови в кале) [36]. У 10% японских детей FPIES развивается на фоне грудного вскармливания и, наряду со рвотой (100%), в 47% случаев отмечается кровь в стуле, у 13% лихорадка и часто обнаруживают IgE к БКМ (47%) [31, 37].
Физикальное обследование
При физикальном обследовании рекомендуется измерить температуру тела и антропометрические показатели (с анализом динамики темпа физического развития), дать оценку состояния кожных покровов, дыхательной системы, органов пищеварения, исключить лимфаденопатию [1, 7, 38].
Лабораторная диагностика
Не существует лабораторных маркеров, специфичных для FPIES. У большинства детей с этим синдромом в ходе первичной диагностики серологические (sIgE) и кожные тесты (prick-test) на подозрительные продукты дают отрицательный результат [3, 14]. Именно поэтому на этапе постановки диагноза проведение аллергологического обследования не оправдано. Однако в последствии в ходе наблюдения может быть рассмотрено проведение серологических и кожных тестов, так как у 25% (2–40%) детей с FPIES со временем развиваются IgE-опосредованные (вплоть до анафилаксии) аллергические реакции (атипичный FPIES) [3, 19, 39–41]. В связи с риском развития тяжелых IgE-опосредованных реакций после периода элиминации перед проведением оральной пищевой провокации следует определить sIgE к пищевым белкам, которые планируется ввести в рацион [40]. В настоящий момент недостаточно данных относительно информативности аппликационного кожного теста (patch-test) [42, 43]. Именно поэтому его использование для выявления триггерных продуктов у детей с FPIES не рекомендуется.
У детей как с хроническим, так и острым FPIES нередко выявляют анемию, лейкоцитоз со сдвигом влево, эозинофилию. При остром FPIES часто встречаются тромбоцитоз (65%), метаболический ацидоз (среднее значение рН — 7,03) и метгемоглобинемия (35%). При наличии этих отклонений следует исключить сепсис [11, 44]. У детей с острым FPIES в кале могут быть обнаружены явная или скрытая кровь, слизь, большое количество лейкоцитов (нейтрофилов и эозинофилов), углеводы и кристаллы Шарко–Лейдена [5, 6].
У детей с FPIES посев кала, а также результат анализа кала на яйца гельминтов и цисты простейших должны быть отрицательными.
Инструментальная диагностика
Не существует надежных инструментальных методов диагностики FPIES. В связи с этим их не следует рутинно назначать для постановки диагноза [7]. Эндоскопическое, гистологическое и рентгенологическое исследования могут быть сделаны с целью дифференциальной диагностики, а не подтверждения FPIES.
В случае проведения эзофагогастродуоденоскопии у детей с хроническим FPIES могут быть обнаружены неспецифические признаки активного воспаления: эритема, контактная ранимость слизистой желудка, эрозии в антральном отделе [45]. При наличии крови в стуле в ходе колоноскопии в толстой кишке могут быть выявлены исчезновение сосудистого рисунка, эрозии, контактная и спонтанная кровоточивость. Макроскопические изменения появляются в течение нескольких часов после употребления причинно-значимых продуктов. При отсутствии крови в стуле слизистая толстой кишки может выглядеть нормальной [46, 47].
При гистологическом исследовании биоптатов толстой кишки выявляют плазмоцитарно-лимфоцитарную и нейтрофильную инфильтрацию собственной пластинки с образованием криптитов и крипт-абсцессов, повышенное количество эозинофилов и тучных клеток, уменьшение количества муцина в железах. В биоптатах тонкой кишки выявляют атрофические изменения, которые вызывают мальабсорбцию углеводов и водянистый стул [46, 48]. Макроскопические и гистологические изменения могут претерпевать полное обратное развитие в течение 2 дней после исключения из рациона пищевых триггеров [49].
Не существует специфичных рентгенологических признаков FPIES. При рентгенологическом исследовании могут быть выявлены уровни жидкости, участки сужения и симптом отпечатка большого пальца в сигмовидной и прямой кишке, утолщение круговых складок и скопление жидкости в двенадцатиперстной и тонкой кишке [52]. У детей с FPIES описан пневматоз кишечника, обнаружение которого может привести к ошибочному диагнозу «некротизирующий энтероколит» [11].
В большинстве случаев диагноз может быть поставлен на основании тщательного изучения анамнеза. Врач должен собрать и проанализировать информацию о наличии характерных симптомов, времени их появления относительно приема пищи, всех предполагаемых пищевых триггерах, стереотипности клинической картины и улучшения на фоне элиминационной диеты [2, 51]. В случае сомнения, для подтверждения диагноза и только после оценки соотношения риска и пользы, может быть сделана открытая пищевая провокация, которая является «золотым стандартом» диагностики FPIES [7].
Детям с типичным для FPIES анамнезом проведение открытой пищевой провокации для подтверждения диагноза не обязательно. Более того, в случае наличия стереотипных реакций после употребления одних и тех же продуктов риск провокации превышает пользу [7].
Рассмотреть возможность проведения открытой пищевой провокации с целью первичной диагностики FPIES имеет смысл при отсутствии точных анамнестических данных, нетипичном времени появления симптомов относительно приема пищи, если пищевой триггер не идентифицирован, в случае персистирования симптомов после элиминации подозрительного продукта, а также если необходимо выяснить, развилась ли толерантность после периода элиминации.
Открытую пищевую провокацию следует делать только в условиях стационара, где есть условия для проведения интенсивной терапии гиповолемии и наблюдения. Не следует делать открытую пищевую провокацию в домашних условиях из-за высокого риска тяжелых реакций [7]. При положительном результате провокации 50% детей нуждаются во внутривенном введении жидкости [51].
Открытую пищевую провокацию проводят после пробной элиминационной диеты. Перед процедурой необходимо определить уровень sIgE к продукту, который планируется ввести, и обеспечить внутривенный доступ для введения жидкости. Целесообразно, но не обязательно, перед исследованием сделать клинический анализ крови с целью оценки динамики количества лейкоцитов после введения подозрительного продукта [7].
Не существует единой общепризнанной методики проведения открытой пищевой провокации. Опубликовано несколько протоколов [2, 5, 51, 52]. Обычно продукт вводят в течение 30 мин в дозе 0,3 г/кг (0,06–0,6 г/кг), разделив эту дозу на 3 равные порции. Первая доза не должна превышать 3 г белка или 10 г продукта (100 мл жидкости). Затем необходимо обеспечить наблюдение за состоянием ребенка в течение 4–6 ч [52].
Если для провокации используют низкие дозы аллергена и через 2–3 ч реакция отсутствует, то можно дать ребенку сразу обычную порцию продукта и продолжить наблюдение в течение 4 ч.
Если у пациента в анамнезе были тяжелые аллергические реакции и/или обнаружены sIgE к вводимому в ходе провокации продукту, то нужно уменьшить первые дозы аллергена, увеличить интервалы между их введением и продлить период наблюдения, придерживаясь протокола провокации при IgE-опосредованных реакциях [51, 52].
При положительном результате провокации через 1–4 ч после введения причинно-значимого продукта развиваются рвота, бледность, летаргия, а через 5–10 ч начинается диарея. Целесообразно (но не обязательно) проведение копрологического исследования до и после процедуры с целью обнаружения скрытой крови, лейкоцитов и эритроцитов. Через 6 ч после введения пищевого триггера повышается абсолютное количество нейтрофилов (>1500 клеток/мл) [3, 5].
В табл. 4-21 (Диагностические критерии для интерпретации открытой пищевой провокации у пациентов с предполагаемым или подтвержденным FPIES) представлены диагностические критерии для интерпретации результатов открытой пищевой провокации у пациентов с возможным или подтвержденным FPIES. При проведении научных исследований результат провокации считается достоверно положительным при наличии одного главного и ≥2 второстепенных критериев. В клинической практике следует учитывать два важных фактора.
Острый FPIES | |
---|---|
Главный критерий |
Второстепенные критерии |
Рвота появляется через 1–4 ч после употребления предполагаемого пищевого триггера в отсутствие классических IgE-опосредованных кожных или респираторных симптомов |
Летаргия Бледность Диарея, которая появляется в течение 5–10 ч после употребления предполагаемого пищевого триггера Гипотензия Гипотермия Увеличение абсолютного количества нейтрофилов ≥1500 относительно базового значения |
Острый FPIES |
|
В научных исследованиях результат открытой пищевой провокации считается положительным при наличии сочетания главного и ≥2 малых критериев. В клинической практике результат провокации может быть расценен как положительный при наличии только главного критерия. Это связано с двумя факторами: 1) при быстром введении ондансетрона некоторые второстепенные критерии (такие, как рвота, бледность и летаргия) могут быть предотвращены; 2) не всегда есть возможность определить количество нейтрофилов в динамике |
|
Лечение при положительном результате открытой пищевой провокации* (UpToDate) |
|
Первая линия терапии: быстрое в/в введение болюса 0,9% раствора натрия хлорида из расчета 20 мл/кг. Лечение рвоты: если ребенок старше 6 мес — ондансетрон в/в 0,15 мг/кг (максимальная разовая доза — 16 мг). Возможно в/м введение ондансетрона: максимальная разовая доза для детей старше 12 лет — 4 мг; для детей моложе 12 лет — 2 мг (из-за большого объема инъекции). При тяжелой реакции: дополнительно в/в ввести глюкокортикоид (например, метилпреднизолон — 1 мг/кг, максимальная разовая доза — 80 мг). Лечение тяжелой гипотензии/шока: в/м ввести эпинефрин — ампулы 1 мг/мл — 0,01 мг/кг, максимальная разовая доза для ребенка <13 лет — 0,3 мл (0,3 мг), максимальная разовая доза для ребенка ≥13 лет — 0,5 мл (0,5 мг) или Автоинъектор — масса тела <10 кг — 0,1 мг в/м (автоинъектор для младенцев); масса тела 10–25 кг — 0,15 мг в/м (автоинъектор для детей); масса тела >25 кг — 0,3 мг в/м. При необходимости повторить введение эпинефрина через 5–15 мин. Не следует применять эпинефрин в качестве терапии первой линии без болюсного в/в введения жидкости и ондансетрона. В случае шока может потребоваться в/в введение вазопрессора |
|
Открытая пищевая провокация относится к диагностическим процедурам высокого риска, перед проведением которой необходимо обеспечить внутривенный доступ для быстрого введения жидкости, ондансетрона, глюкокортикоидов и вазопрессоров |
|
*Лечение показано пациентам с тяжелой/повторной рвотой, выраженной тахикардией, гипотензией и/или нарушением сознания |
В связи с этим результат провокационного теста может быть расценен как положительный при наличии лишь одного главного критерия (рвоты через 1–4 ч после введения причинно-значимого продукта) [7].
Дифференциальная диагностика
Дифференциальный диагноз FPIES включает широкий спектр заболеваний (табл. 4-22).
Заболевание | Клиническая характеристика |
---|---|
Инфекционный гастроэнтерит (вирусный или бактериальный) |
Единичный эпизод заболевания, лихорадка, отягощенный эпидемиологический анамнез |
Сепсис |
Инфузионная терапия в качестве монотерапии неэффективна |
Некротизирующий энтероколит |
Недоношенные, новорожденные и младенцы первого месяца жизни, быстрое нарастание симптомов, кровь в стуле, шок, рентгенологические признаки пневматоза кишечника |
Анафилаксия |
Симптомы появляются в течение нескольких минут — 2 ч после попадания аллергена в организм: повышение уровня общего и специфических IgE, наличие других клинических проявлений (например, уртикарная сыпь) |
Отказ от приема пищи / отвращение к пище |
Анализ формирования пищевого поведения в семье |
Врожденные нарушения метаболизма (нарушение цикла мочевины, наследст-венная непереносимость фруктозы, синдромы гипераммониемии, пропионовая/метилмалоновая ацидемия, дефицит пируватдегидрогеназы, нарушение β-окисления жирных кислот, синдром гиперинсулинизма-гипераммониемии, митохондриальные заболевания, болезнь «кленового сиропа», дефицит кетотиолазы) |
Задержка психомоторного развития, неврологические симптомы, органомегалия, реакции на употребление фруктов |
Непереносимость лактозы |
В тяжелых случаях после употребления молока и большого количества молочных продуктов появляется повышенное газообразование, вздутие живота, схваткообразные боли, диарея, урчание в животе, рвота |
Неврологические расстройства (например, синдром циклической рвоты) |
Нет связи симптомов с употреблением определенных продуктов |
ГЭРБ |
Рвота, как правило, не тяжелая (не приводит к дегидратации) и имеет хронический характер; симптомы только со стороны верхних отделов пищеварительного тракта |
Болезнь Гиршпрунга |
Позднее отхождение мекония, выраженное увеличение живота |
ЭЭ, эозинофильный гастроэнтерит |
Обычно отсутствует связь симптомов с употреблением определенных продуктов; симптомы имеют скорее постоянный, а не эпизодический характер; рвота имеет более легкий характер; может быть повышенный уровень специфических IgE к пищевым аллергенам |
Целиакия |
Нет временной связи между симптомами и употреблением определенных продуктов, прогрессирующая мальабсорбция, высокий титр серологических маркеров целиакии |
ВЗК, аутоиммунная энтеропатия |
Редко встречаются у детей первого года жизни, отсутствует связь с употреблением определенных продуктов |
Кишечная непроходимость (например, незавершенный поворот кишечника, синдром Ледда и др.) |
Отсутствует связь с употреблением определенных продуктов, рентгенологические признаки непроходимости |
Коагулопатии |
Отсутствует связь симптомов с употреблением определенных продуктов |
Дефицит á-1-антитрипсина |
Отсутствует связь с употреблением определенных продуктов, поражение печени и легких |
Первичные иммунодефициты |
Отсутствует связь с употреблением определенных продуктов, частые инфекции |
Первые эпизоды FPIES могут быть расценены как острый вирусный гастроэнтерит или сепсис, особенно в случае летаргии, гипотензии, лейкоцитоза и лейкоцитарного сдвига влево. Постановке окончательного диагноза часто предшествуют многократные приступы рвоты, что приводит к избыточному применению диагностических тестов. Запоздалая диагностика может быть связана с реакцией на рис, овес и овощи, которые редко вызывают острые IgE-опосредованные реакции.
Лечение
Лечение FPIES должно быть индивидуальным, проводиться в соответствии с тяжестью клинических проявлений и после обсуждения с родителями терапевтической тактики (табл. 4-23) [7].
Степень тяжести | ||
---|---|---|
Легкая |
Среднетяжелая |
Тяжелая |
Симптомы |
||
1–2 эпизода рвоты, летаргии нет |
>3 эпизодов рвоты, легкая летаргия |
>3 эпизодов рвоты, тяжелая летаргия, гипотензия, выраженная бледность или цианоз |
Лечение |
||
|
|
|
Целесообразно создание команды специалистов: гастроэнтеролог, диетолог, аллерголог, реаниматолог (при остром фенотипе). Ведение детей с FPIES включает следующие этапы:
Острый FPIES следует лечить как неотложное состояние и быть готовым провести агрессивную инфузионную терапию, так как в 15% случаев может развиться гиповолемический шок [39].
Главным в лечении острого тяжелого FPIES является восстановление стабильной гемодинамики путем агрессивного введения изотонического раствора (например, болюс изотонического раствора натрия хлорида в объеме 10–20 мл/кг) и, при необходимости, поддерживающей инфузии глюкозо-солевым раствором. Однократное внутривенное введение метилпреднизолона (1 мг/кг; максимум 60–80 мг) может подавить предполагаемое клеточно-опосредованное воспаление [53]. В тяжелых случаях (при развитии дыхательной недостаточности) может потребоваться кислородная поддержка, искусственная вентиляция легких или неинвазивная вентиляция с положительным давлением. При гипотензии назначают вазопрессоры, при ацидемии — бикарбонаты, а при наличии метгемоглобинемии — метилтиониния хлорид (Метиленовый синий♠ ) [7, 51, 54].
Легкий эпизод FPIES может быть купирован с помощью оральной регидратации, включая грудное вскармливание, в домашних условиях (табл. 4-24).
Легкий FPIES* | Среднетяжелый/тяжелый FPIES | |
---|---|---|
Симптомы |
1–2 эпизода рвоты; летаргия отсутствует |
>3 эпизодов рвоты и среднетяжелая/тяжелая летаргия |
Терапия |
Попытка проведения оральной регидратации (ГМ или раствор для оральной регидратации) |
Вызвать скорую помощь |
Если в анамнезе был тяжелый FPIES и ребенок съел причинный продукт, следует вызвать скорую помощь даже в отсутствие симптомов или при наличии легких симптомов |
*В анамнезе отсутствуют тяжелые реакции.
Несмотря на то что детям с FPIES, как правило, не требуется применения аутоинъектора с эпинефрином, препарат может быть выписан по усмотрению врача, если у пациента есть риск развития анафилактической реакции индуцированной пищей [1].
Препаратом выбора для остановки рвоты является ондансетрон (антагонист 5-НТ3-рецепторов, который используется у детей старше 6 мес для лечения рвоты при остром вирусном гастроэнтерите). Препарат вводят внутримышечно или внутривенно в разовой дозе 0,15 мг/кг (максимальная разовая доза — 16 мг). С осторожностью этот препарат назначают детям с заболеваниями сердца, так как ондансетрон потенциально может удлинять QT-интервал [55]. Два небольших исследования продемонстрировали эффективность внутривенного или внутримышечного введения ондансетрона у пациентов с FPIES, у которых рвота появилась в ходе открытой пищевой провокации в условиях стационара [56].
Диетотерапия является основой лечения FPIES. Из рациона ребенка должны быть исключены продукты, которые являются наиболее вероятными пищевыми триггерами. Всем детям необходима консультация диетолога, так как исключение из рациона даже одного продукта может быть связано со значительным дефицитом питательных веществ [57]. Родители должны быть подробно информированы о принципах формирования рациона.
Как правило, хронический FPIES встречается у детей, которые находятся на искусственном вскармливании. Если в рацион ребенка входит только смесь на основе коровьего молока, козьего молока или сои, а естественное вскармливание невозможно, то необходим перевод на смесь на основе высокогидролизованного белка (ВГС) [7]. Улучшение обычно наступает в течение 3–10 дней после перехода на ВГС [47]. Примерно 10–20% пациентов могут нуждаться в смеси на основе аминокислот [59–61]. Назначение АКС показано при неэффективности ВГС и в случае существенного отставания в темпе физического развития [12].
Не следует переводить младенца на смеси на основе козьего молока или молока других млекопитающих из-за высокой гомологичности с БКМ и риска перекрестной реактивности [62, 63].
В редких случаях, когда FPIES развивается у детей, которые находятся на естественном вскармливании, кормление грудью нужно продолжить, но следует полностью исключить из рациона матери все молочные продукты. В случае отсутствия положительной динамики имеет смысл исключить из рациона рис и продукты из сои [64]. Следует рекомендовать консультацию аллерголога и диетолога для формирования адекватного рациона матери [10, 65 ]. В крайнем случае, если устранение симптомов не достигается с помощью элиминационной диеты матери, возможно прекращение грудного вскармливания с назначением ребенку ВГС или АКС [10].
FPIES первого года жизни сопряжен с нутритивными рисками, связанными с диетическими ограничениями и задержкой введения новых продуктов питания.
Ограниченный опыт приема пищи может отрицательно повлиять и на пищевые привычки [66]. Именно поэтому прикорм следует вводить в обычные сроки (4–6 мес). Начинать лучше с овощного, а затем фруктового пюре, так как у 1/3 детей с реакцией на БКМ и сою FPIES может развиться и на зерновые, чаще всего рис и овес [7, 14, 67–69]. Каши и мясное пюре вводят в обычные сроки. Решение о расширении рациона принимает лечащий врач, ориентируясь на группы продуктов с разной степенью риска развития FPIES (табл. 4-25).
Возраст и диета | Низкий риск | Средний риск | Высокий риск |
---|---|---|---|
От 4 до 6 мес: ввести овощи
|
Брокколи Цветная капуста Тыква |
Кабачок Морковь Белый картофель Пастернак Репа Зеленая фасоль (бобовые) |
Сладкий картофель Зеленый горошек (бобовые) |
Ввести фрукты
|
Голубика Клубника Черника Слива Арбуз Персик |
Яблоко Груша Апельсин |
Авокадо Банан |
7–8 мес Ввести каши, затем мясо
|
Гречневая каша Каша из киноа Пшеничная каша Амарантовая каша Ягненок |
Кукурузная каша Манная каша Ячменная каша Говядина |
Рисовая каша Овсяная каша |
12 мес
|
Орехи Растительное масло (подсолнечное, кунжутное и др.) |
Арахис Другие бобовые |
Молоко Соя Птица Яйца Рыба |
Сначала вводят продукты из группы с низким риском. При введении продуктов из группы высокого риска для контроля переносимости рекомендуется делать интервал не менее 4 дней перед введением следующего продукта. Толерантность к одному продукту повышает вероятность переносимости и других продуктов из той же группы (например, переносимость сои означает высокую вероятность отсутствия реакций на другие бобовые) [51].
Длительность элиминационной диеты индивидуальна и зависит от пищевого триггера. Толерантность к БКМ и сои обычно формируется к 2–3 годам [9, 14, 19, 32, 70]. К пищевым триггерам густой пищи толерантность формируется позже [19]. К трем годам FPIES проходит только у 2/3 детей с сенсибилизацией к овощам и овсу [11, 14], у 25% с аллергией на рыбу и лишь у 12,5% пациентов, реагирующих на белки куриного яйца [70]. Толерантность к белкам риса, рыбы и яиц в среднем развивается к 5 годам [19, 71].
К сожалению, сроки формирования толерантности могут наступать существенно позже. По данным 10-летнего проспективного исследования, в которое были включены 160 пациентов с FPIES в возрасте от 6 мес до 45 лет, переносимость овса наступала к 4 годам, риса к 4,7 года, сои к 6,7 года, молока к 5 годам (при отсутствии sIgE). Наличие sIgE к пищевым триггерам в среднем было выявлено у 24% пациентов (атипичный FPIES). Среди детей, у которых FPIES был связан с БКМ, sIgE сформировались в 41% случаев. В этой группе не было зафиксировано формирования толерантности в течение всего срока наблюдения и отмечались эпизоды острого FPIES [3].
Повторно вводить в рацион продукты, которые вызывали FPIES, следует только после открытой провокационной пробы под наблюдением врача в условиях стационара. При планировании провокации следует учитывать средние сроки формирования толерантности к различным пищевым триггерам. С практической точки зрения целесообразно проводить провокацию каждые 18–24 мес [51]. Перед проведением процедуры необходимо сделать кожные (prick-тесты) или серологические (sIgE) тесты с целью исключения IgE-опосредованных реакций. В случае их выявления следует придерживаться щадящей схемы открытой пищевой провокации, используя меньшие дозы аллергена, увеличенные интервалы между их введением и более продолжительное наблюдение за состоянием ребенка. Заранее должен быть приготовлен противошоковый набор (включая эпинефрин, антигистаминные препараты и глюкокортикоиды) [40].
Лечащий врач должен в письменном виде дать родителям план действий в случае развития FPIES, если причинно-значимый продукт будет съеден случайно. Нужно проинструктировать родителей, что при появлении у ребенка рвоты необходимо немедленно вызвать скорую или неотложную помощь с целью госпитализации, сообщив врачу диагноз [72]. Международная Ассоциация FPIES (I-FPIES) рекомендует выдать на руки родителям информационное письмо, предназначенное коллегам, с краткой информацией о диагнозе ребенка, симптомах заболевания и плане оказания экстренной медицинской помощи (с указанием режима инфузионной терапии, доз ондансетрона и метилпреднизолона) [72].
Естественное течение и прогноз
Течение и прогноз FPIES зависят от следующих факторов:
Чем позже дебютировало заболевание и был поставлен диагноз, тем тяжелее течение и дольше формирование толерантности. Наличие sIgE к пищевым триггерам (например, к БКМ) повышает вероятность персистирующего течения заболевания [3, 72].
Большинство детей, у которых FPIES вызван БКМ или соей, формируют толерантность и выздоравливают к 3 годам [9, 19, 32, 72]. Однако в случае повышенного уровня IgE к пищевым аллергенам (в частности, к казеину) заболевание может протекать дольше, чем обычно, а в ряде случаев сенсибилизация может сохраняться до 14-летнего возраста и даже более [3, 14, 52].
Литература
-
Boyce J.A., Assa’ad A., Burks A.W. et al. Guidelines for the diagnosis and management of food allergy in the United States: summary of the NIAID-sponsored Expert Panel Report // J. Allergy Clin. Immunol. 2010. Vol. 126. P. 1105–1118.
-
Jarvinen K., Nowak-Wegrzyn A. Food protein-induced enterocolitis syndrome: current management strategies // J. Allergy Clin. Immunol. Pract. 2013. Vol. 1. P. 317.
-
Caubet J.C., Ford L.S., Sickles L. et al. Clinical features and resolution of food protein-induced enterocolitis syndrome: 10-year experience // J. Allergy Clin. Immunol. 2014. Vol. 134. P. 382–389.
-
Ruffner M.A., Ruymann K., Barni S. et al. Food protein-induced enterocolitis syndrome: insights from review of a large referral population // J. Allergy Clin. Immunol. Pract. 2013. Vol. 1. P. 343–349.
-
Powell G.K. Milk- and soy-induced enterocolitis of infancy. Clinical features and standardization of challenge // J. Pediatr. 1978. Vol. 93. P. 553–560.
-
Hwang J.B., Lee S.H., Kang Y.N. et al. Indexes of suspicion of typical cow’s milk protein-induced enterocolitis // J. Korean Med. Sci. 2007. Vol. 22. P. 993–997.
-
Nowak-Wegrzyn A., Chehade M., Groetch M.E. et al. International consensus guidelines for the diagnosis and management of food protein-induced enterocolitis syndrome: executive summary — Workgroup Report of the Adverse Reactions to Foods Committee, American Academy of Allergy, Asthma & Immunology // J. Allergy Clin. Immunol. 2017. Vol. 139, N 4. P. 1111–1126.
-
Maciag M.C., Bartnikas L.M., Sicherer S.H. et al. A Slice of Food Protein-Induced Enterocolitis Syndrome (FPIES): insights from 441 children with FPIES as provided by caregivers in the International FPIES Association // J. Allergy Clin. Immunol. Pract. 2020. Vol. 8, N 5. P. 1702–1709.
-
Katz Y., Goldberg M.R., Rajuan N. et al. The prevalence and natural course of food protein-induced enterocolitis syndrome to cow’s milk: a large-scale, prospective population-based study // J. Allergy Clin. Immunol. 2011. Vol. 127. P. 647–653.
-
Monti G., Castagno E., Liguori S.A. et al. Food protein-induced enterocolitis syndrome by cow’s milk proteins passed through breast milk // J. Allergy Clin. Immunol. 2011. Vol. 127, N 3. P. 679–680.
-
Mehr S., Kakakios A., Frith K., Kemp A.S. Food protein-induced enterocolitis syndrome: 16-year experience // Pediatrics. 2009. Vol. 123. P. e459–e464.
-
Sampson H.A., Anderson J.A. Summary and recommendations: classification of gastrointestinal manifestations due to immunologic reactions to foods in infants and young children // J. Pediatr. Gastroenterol. Nutr. 2000. Vol. 30, suppl. P. S87–S94.
-
Leonard S.A., Nowak-Wegrzyn A. Food protein-induced enterocolitis syndrome: an update on natural history and review of management // Ann. Allergy Asthma Immunol. 2011. Vol. 107. P. 95–101.
-
Nowak-Wegrzyn A., Sampson H.A., Wood R.A., Sicherer S.H. Food protein-induced enterocolitis syndrome caused by solid food proteins // Pediatrics. 2003. Vol. 111. P. 829–835.
-
Tan J.A., Smith W.B. Non-IgE-mediated gastrointestinal food hypersensitivity syndrome in adults // J. Allergy Clin. Immunol. Pract. 2014. Vol. 2. P. 355–357.e1.
-
Burks A.W., Casteel H.B., Fiedorek S.C., Williams L.W., Pumphrey C.L. Prospective oral food challenge study of two soybean protein isolates in patients with possible milk or soy protein enterocolitis // Pediatr. Allergy Immunol. 1994. Vol. 5, N 1. P. 40–45.
-
Nomura I., Morita H., Hosokawa S. et al. Cluster analysis revealed four distinct subtypes of non-IgE-mediated gastrointestinal food allergies in neonates and infants, distinguished by their initial symptoms // Allergy. 2011. Vol. 66. P. 395.
-
Levy Y., Danon Y.L. Food protein-induced enterocolitis syndrome — not only due to cow’s milk and soy // Pediatr. Allergy Immunol. 2003. Vol. 14. P. 325–329.
-
Sopo S.M., Giorgio V., Dello Iacono I., Novembre E., Mori F., Onesimo R. A multi-centre retrospective study of 66 Italian children with food protein-induced enterocolitis syndrome: different management for different phenotypes // Clin. Exp. Allergy. 2012. Vol. 42. P. 1257–1265.
-
Vila L., Garcia V., Rial M.J., Novoa E., Cacharron T. Fish is a major trigger of solid food protein-induced enterocolitis syndrome in Spanish children // J. Allergy Clin. Immunol. Pract. 2015. Vol. 3. P. 621–623.
-
Chung H.L., Hwang J.B., Kwon Y.D. et al. Deposition of eosinophil-granule major basic protein and expression of intercellular adhesion molecule-1 and vascular cell adhesion molecule-1 in the mucosa of the small intestine in infants with cow’s milk-sensitive enteropathy // J. Allergy Clin. Immunol. 1999. Vol. 103. P. 1195–1201.
-
Mori F., Barni S., Cianferoni A. et al. Cytokine expression in CD31 cells in an infant with food protein-induced enterocolitis syndrome (FPIES): case report // Clin. Dev. Immunol. 2009. Vol. 2009. Article ID 679381.
-
Powell G.K., McDonald P.J., Van Sickle G.J., Goldblum R.M. Absorption of food protein antigen in infants with food protein-induced enterocolitis // Dig. Dis. Sci. 1989. Vol. 34. P. 781–788.
-
Nowak-Wegrzyn A.H., Brown-Whitehorn T.F., Cianferoni A. et al. A population-based study of FPIES prevalence among US children // J. Allergy Clin. Immunol. 2019. Vol. 143. P. AB155.
-
Banzato C., Piacentini G.L., Comberiati P. et al. Unusual shift from IgE-mediated milk allergy to food protein-induced enterocolitis syndrome // Eur. Ann. Allergy Clin. Immunol. 2013. Vol. 45. P. 209–211.
-
Sopo S.M., Greco M., Monaco S. Ondansetron for food protein-induced enterocolitis syndrome // Int. Arch. Allergy Immunol. 2014. Vol. 164. P. 137–139.
-
Alonso S.B., Ezquiaga J.G., Berzal P.T. et al. Food protein-induced enterocolitis syndrome: increased prevalence of this great unknown-results of the PREVALE study // J. Allergy Clin. Immunol. 2019. Vol. 143, N 1. P. 430–433.
-
Gupta R.S., Warren C.M., Smith B.M. et al. The public health impact of parent-reported childhood food allergies in the United States // Pediatrics. 2018. Vol. 142, N 6. Article ID e20181235. DOI: https://doi.org/10.1542/peds.2018-1235 Epub 2018 Nov 19.
-
Caubet J.C., Nowak-Wegrzyn A. Food protein-induced enterocolitis to hen’s egg // J. Allergy Clin. Immunol. 2011. Vol. 128, N 6. P. 1386–1388.
-
Sicherer S.H., Eigenmann P.A., Sampson H.A. Clinical features of food-protein-induced enterocolitis syndrome // J. Pediatr. 1998. Vol. 133. P. 214–219.
-
Nomura I., Morita H., Hosokawa S. et al. Four distinct subtypes of non-IgE-mediated gastrointestinal food allergies in neonates and infants, distinguished by their initial symptoms // J. Allergy Clin. Immunol. 2011. Vol. 127. P. 685–688.e1–e8.
-
Hwang J.B., Sohn S.M., Kim A.S. Prospective follow-up oral food challenge in food protein-induced enterocolitis syndrome // Arch. Dis. Child. 2009. Vol. 94. P. 425–428.
-
Powell G.K. Enterocolitis in low-birth-weight infants associated with milk and soy protein intolerance // J. Pediatr. 1976. Vol. 88. P. 840–844.
-
Fernandes B.N., Boyle R.J., Gore C., Simpson A., Custovic A. Food protein-induced enterocolitis syndrome can occur in adults // J. Allergy Clin. Immunol. 2012. Vol. 130, N 5. P. 1199–1200.
-
Dupont C. Food protein-induced enterocolitis syndrome and proctocolitis // Ann. Nutr. Metab. 2018. Vol. 73, suppl. 4. P. 8–16.
-
Mehr S., Frith K., Campbell D.E. Epidemiology of food protein-induced enterocolitis syndrome // Curr. Opin. Allergy Clin. Immunol. 2014. Vol. 14. P. 208–216.
-
Nomura I., Morita H., Ohya Y., Saito H., Matsumoto K. Non-IgE-mediated gastro-intestinal food allergies: distinct differences in clinical phenotype between Western countries and Japan // Curr. Allergy Asthma Rep. 2012. Vol. 12. P. 297–303.
-
Sampson H.A., Aceves S., Bock S.A. et al. Food allergy: a practice parameter update — 2014 // J. Allergy Clin. Immunol. 2014. Vol. 134. P. 1016–1025.e43.
-
Nowak-Wegrzyn A., Muraro A. Food protein-induced enterocolitis syndrome // Curr. Opin. Allergy Clin. Immunol. 2009. Vol. 9, N 4. P. 371–377.
-
Onesimo R., Dello Iacono I., Giorgio V. et al. Can food protein induced enterocolitis syndrome shift to immediate gastrointestinal hypersensitivity? A report of two cases // Eur. Ann. Allergy Clin. Immunol. 2011. Vol. 43, N 2. P. 61–63.
-
Caubet J.C., Nowak-Wegrzyn A. Current understanding of the immune mechanisms of food protein-induced enterocolitis syndrome // Expert Rev. Clin. Immunol. 2011. Vol. 7, N 3. P. 317–327.
-
Fogg M.I., Brown-Whitehorn T.A., Pawlowski N.A., Spergel J.M. Atopy patch test for the diagnosis of food protein-induced enterocolitis syndrome // Pediatr. Allergy Immunol. 2006. Vol. 17. P. 351–355.
-
Jarvinen K.M., Caubet J.C., Sickles L. et al. Poor utility of atopy patch test in predicting tolerance development in food protein-induced enterocolitis syndrome // Ann. Allergy Asthma Immunol. 2012. Vol. 109. P. 221–222.
-
Murray K., Christie D.L. Dietary protein intolerance in infants with transient methemoglobinemia and diarrhea // J. Pediatr. 1993. Vol. 122. P. 90–92.
-
Coello-Ramirez P., Larrosa-Haro A. Gastrointestinal occult hemorrhage and gastroduodenitis in cow’s milk protein intolerance // J. Pediatr. Gastroenterol. Nutr. 1984. Vol. 3. P. 215–218.
-
Powell G.K. Food protein-induced enterocolitis of infancy: differential diagnosis and management // Comp. Ther. 1986. Vol. 12. P. 28–37.
-
Lake A.M. Dietary protein enterocolitis // Immunol. Allergy Clin. North Am. 1999. Vol. 19. P. 553.
-
Chung H.L., Hwang J.B., Park J.J., Kim S.G. Expression of transforming growth factor beta1, transforming growth factor type I and II receptors, and TNF-alpha in the mucosa of the small intestine in infants with food protein-induced enterocolitis syndrome // J. Allergy Clin. Immunol. 2002. Vol. 109. P. 150–154.
-
Gryboski J. Gastrointestinal milk allergy in infancy // Pediatrics. 1967. Vol. 40. P. 354–362.
-
Jayasooriya S., Fox A.T., Murch S.H. Do not laparotomize food-protein-induced enterocolitis syndrome // Pediatr. Emerg. Care. 2007. Vol. 23. P. 173–175.
-
Sicherer S.H. Food protein-induced enterocolitis syndrome: case presentations and management lessons // J. Allergy Clin. Immunol. 2005. Vol. 115. P. 149–156.
-
Nowak-Wegrzyn A., Assa’ad A.H., Bahna S.L. et al. Work Group report: oral food challenge testing // J. Allergy Clin. Immunol. 2009. Vol. 123, suppl. 6. P. S365–S383.
-
Sicherer S.H. Food protein-induced enterocolitis syndrome: clinical perspectives // J. Pediatr. Gastroenterol. Nutr. 2000. Vol. 30. P. 45–49.
-
Miceli Sopo S. M., Greco M., Monaco S. et al. Food protein-induced enterocolitis syndrome, from practice to theory // Exp. Rev. Clin. Immunol. 2013. Vol. 9. P. 707–715.
-
Freedman S.B., Uleryk E., Rumantir M., Finkelstein Y. Ondansetron and the risk of cardiac arrhythmias: a systematic review and postmarketing analysis // Ann. Emerg. Med. 2014. Vol. 64. P. 19–25.e6.
-
Holbrook T., Keet C.A., Frischmeyer-Guerrerio P.A., Wood R.A. Use of ondansetron for food protein-induced enterocolitis syndrome // J. Allergy Clin. Immunol. 2013. Vol. 132. P. 1219–1220.
-
Venter C., Groetch M. Nutritional management of food protein-induced enterocolitis syndrome // Curr. Opin. Allergy Clin. Immunol. 2014. Vol. 14. P. 255–262.
-
Kelso J.M., Sampson H.A. Food protein-induced enterocolitis to casein hydrolysate formulas 1 // J. Allergy Clin. Immunol. 1993. Vol. 92. P. 909–910.
-
Kabuki T., Joh K. Extensively hydrolyzed formula (MA-mi) induced exacerbation of food protein-induced enterocolitis syndrome (FPIES) in a male infant // Allergol. Int. 2007. Vol. 56. P. 473–476.
-
de Boissieu D., Matarazzo P., Dupont C. Allergy to extensively hydrolyzed cow milk proteins in infants: identification and treatment with an amino acid-based formula // J. Pediatr. 1997. Vol. 131, N 5. P. 744–747.
-
Sorensen K. et al. Longitudinal study shows improved nutrient intakes and growth with an amino acid formula for children ≥1y with cow’s milk allergy and related conditions. Helsinki, Finland : European Academy of Allergy and Clinical Immunology, 2017.
-
Koletzko S., Niggemann B., Arato A. et al. Diagnostic approach and management of cow’s-milk protein allergy in infants and children: ESPGHAN GI Committee practical guidelines // J. Pediatr. Gastroenterol. Nutr. 2012. Vol. 55. P. 221–229.
-
Sopo S.M., Iacono I.D., Greco M., Monti G. Clinical management of food protein-induced enterocolitis syndrome // Curr. Opin. Allergy Clin. Immunol. 2014. Vol. 14. P. 240–245.
-
Meyer R., Chebar Lozinsky A., Fleischer D.M. et al. Diagnosis and management of non-IgE gastrointestinal allergies in breastfed infants — an EAACI Position Paper // Allergy. 2020. Vol. 75, N 1. P. 14–32.
-
Kleinman R.E. American Academy of Pediatrics recommendations for complementary feeding // Pediatrics. 2000. Vol. 106. P. 1274.
-
Coulthard H., Harris G., Emmett P. Delayed introduction of lumpy foods to children during the complementary feeding period affects child’s food acceptance and feeding at 7 years of age // Matern. Child Nutr. 2009. Vol. 5. P. 75–85.
-
Burks A.W., Jones S.M., Boyce J.A. et al. NIAID-sponsored 2010 guidelines for managing food allergy: applications in the pediatric population // Pediatrics. 2011. Vol. 128. P. 955–965.
-
Muraro A., Werfel T., Hoffmann-Sommergruber K. et al. EAACI food allergy and anaphylaxis guidelines: diagnosis and management of food allergy // Allergy. 2014. Vol. 69. P. 1008–1025.
-
Liu A.H., Jaramillo R., Sicherer S.H. et al. National prevalence and risk factors for food allergy and relationship to asthma: results from the National Health and Nutrition Examination Survey 2005–2006 // J. Allergy Clin. Immunol. 2010. Vol. 126, N 4. P. 798–806.
-
Lee E., Campbell D.E., Barnes E.H., Mehr S.S. Resolution of acute food protein-induced enterocolitis syndrome in children // J. Allergy Clin. Immunol. Pract. 2017. Vol. 5, N 2. P. 486–488.
-
Vazquez-Ortiz M., Machinena A., Dominguez O. et al. Food protein-induced enterocolitis syndrome to fish and egg usually resolves by age 5 years in Spanish children // J. Allergy Clin. Immunol. Pract. 2017. Vol. 5, N 2. P. 512–515.
-
International FPIES Association, all rights reserved. August 2014. URL: www.fpies.org
4.6.4. Особенности энтероколитического синдрома, индуцированного пищевыми белками, у младенцев. В.П. Новикова, А.А. Похлебкина
Введение
FPIES — это ПА, не связанная с IgE, обычно проявляется в младенчестве, с повторяющейся затяжной рвотой, которая начинается приблизительно через 1–4 ч после приема пищи. Рвота часто сопровождается вялостью, бледностью и диареей. Задержка начала и отсутствие кожных и респираторных симптомов указывают на системную реакцию, отличающуюся от анафилаксии [1, 2]. Существует ряд дифференциальных диагнозов, которые следует исключить. Диагностика FPIES является сложной, и ошибочный диагноз является распространенным явлением [3]. Таким образом, FPIES часто диагностируется как сепсис, метаболическое заболевание, тяжелый гастроэнтерит или даже заканчивается неотложной операцией на брюшной полости [4]. Недавние исследования показали, что FPIES не так редко встречается, как считалось ранее. Но, несмотря на повышенный интерес, понимание патомеханизмов остается ограниченным и многие аспекты все еще обсуждаются, включая новые рекомендации относительно введения новых продуктов питания пациентам с FPIES и последующего наблюдения [5].
Эпидемиология
FPIES был первоначально описан в 1940-х годах, но до недавнего времени было опубликовано ограниченное количество исследований. В настоящее время FPIES является одним из наиболее активно изучаемых не-IgE-опосредованных гастроинтестинальных проявлений ПА [6]. Эпидемиологические данные в РФ отсутствуют, и оценка распространенности основана на ограниченном количестве проспективных исследований [7]. До настоящего времени исследование Katz и Goldberg было единственным опубликованным проспективным исследованием, которое оценивало совокупную заболеваемость FPIES, вызванной БКМ, как 3 на 1000 новорожденных (0,34%), родившихся в больнице в Израиле в течение 2 лет [8]. В относительно недавнем исследовании, проведенном в Австралии, была определена заболеваемость FPIES в первый год жизни 15,4 на каждые 100 000 детей младше 2 лет (то есть 0,0154%) [9]. Сообщается об ассоциации с атопическими заболеваниями, особенно с АД (до 57%) [10], и другими редко встречающимися атопическими заболеваниями, такими как АР, астма, IgE-опосредованная ПА и ЭЭ или гастроэнтерит [11]. Наиболее распространенными триггерами FPIES являются коровье молоко (КМ), соя и зерновые [12]. Индуцированные соей FPIES и комбинированные соевые/КМ-индуцированные FPIES широко распространены в Соединенных Штатах (приблизительно от 25% до 50% в серии зарегистрированных случаев), но редко встречаются в Австралии, Италии и Израиле. Рис является наиболее распространенным зерновым триггером в большинстве стран, за исключением Италии [4]. FPIES, вызванные рыбой, распространены в Италии и Испании, но менее распространены в других местах. В будущем необходимы дополнительные эпидемиологические данные, чтобы не только получить точную оценку распространенности в разных странах, но и выявить факторы риска для развития FPIES.
Патофизиология
В качестве причины FPIES могут выступать антигенспецифические Т-клетки, антитела и цитокины, обнаруживаемые в толстой кишке и, в различной степени, в подвздошной кишке с помощью эндоскопии, колоноскопии и биопсии [13, 14]. Несколько исследований показали ключевую роль Т-клеток у пациентов с FPIES путем аппликационного накожного теста или положительного теста трансформации лимфоцитов [16]. Было высказано предположение, что секреция провоспалительных цитокинов TNF-α и IFN-γ в сочетании с относительным отсутствием экспрессии TGF-β-рецепторов (известных как протектор кишечной стенки) может способствовать местному воспалению и повышенной проницаемости стенки кишечника [17]. Тем не менее было показано, что ни пролиферация мононуклеарных клеток периферической крови, ни аппликационные тесты не могут использоваться в качестве диагностического метода, что ставит под сомнение роль Т-клеток у пациентов с FPIES [18]. Обсуждалась и роль нейтрофилов, так как их содержание обычно увеличивается после приема пищи, достигая максимума через 6 ч [19]. Недавнее исследование демонстрирует неотъемлемую роль системной активации врожденного иммунитета, но необходимы дальнейшие исследования [20].
Клинические проявления
FPIES классически описывается как хроническое или острое состояние [21]. Острый FPIES возникает при периодическом воздействии пищи, рвота (90–100%) начинается обычно через 1–4 ч, сопровождается вялостью (3–85%), бледностью (14–67%) [21]; диарея может наступить через 5–10 ч у 50% детей [6]. Обычно симптомы разрешаются в течение 24 ч после исключения пищи из рациона. Рост ребенка нормальный, и симптомы отсутствуют во время элиминационной диеты. В подавляющем большинстве случаев первая реакция появляется после первого или второго приема пищи [9]. Хроническая форма развивается при ежедневном приеме пищи (например, кормление ребенка смесью на основе КМ или сои). Симптомы включают перемежающуюся рвоту, хроническую диарею, плохое увеличение веса или «неспособность развиваться» (FTT) [21]. Младенцы с хроническим FPIES обычно возвращаются к своему обычному состоянию здоровья в течение 3–10 дней после перехода на гипоаллергенную смесь, иногда в тяжелых случаях может потребоваться внутривенное введение жидкости. Тем не менее диагностика хронического FPIES часто затруднительна, особенно в связи с тем, что симптомы могут накладываться на другие аллергические состояния, не-IgE-GI-FA (индуцированная пищевыми белками энтеропатия — FPE, аллергический проктоколит — FPIAP). Более того, некоторые авторы высказывают предположение, что хронический FPIES может быть отдельным заболеванием, а не просто другим проявлением [8].
Диагностика
Тщательный анамнез является наиболее важным диагностическим инструментом в оценке FPIES [2, 22]. Врач должен получить подробную информацию обо всех возможных реакциях, конкретных симптомах, сроках появления симптомов, связанных с приемом пищи, обо всех подозреваемых пищевых триггерах и появлении реакций при повторном воздействии пищи. У подавляющего большинства пациентов с острым FPIES одного эпизода достаточно, чтобы поставить диагноз и определить триггерные продукты. Если диагноз неясен после тщательного изучения анамнеза, в качестве «золотого стандарта» следует использовать оральный провокационный тест (open food challenge — OFC) для подтверждения диагноза (табл. 4-26).
Большой критерий: Рвота в течение 1–4 ч после приема пищи при отсутствии классических IgE-опосредованных аллергических кожных или респираторных симптомов |
Малые критерии: 1. Второй (или более) эпизод повторяющейся рвоты после употребления той же пищи. 2. Повторяющаяся эпизодическая рвота через 1–4 ч после приема пищи. 3. Вялость с любой подозреваемой реакцией. 4. Бледность с любой подозреваемой реакцией. 5. Необходимость госпитализации в отделение неотложной помощи при любой подозреваемой реакции. 6. Необходимость внутривенного введения жидкости с любой подозреваемой реакцией. 7. Диарея через 24 ч (обычно 5–10 ч). 8. Гипотензия. 9. Гипотермия |
Диагноз FPIES требует, чтобы пациент имел основной критерий и ≥3 второстепенных критериев. Если был только один эпизод, следует настоятельно рекомендовать диагностический OFC для подтверждения диагноза, особенно потому, что вирусный гастроэнтерит часто встречается в этой возрастной группе. Принимая во внимание менее специфическую природу хронических симптомов FPIES, для окончательного диагноза могут потребоваться исключение продуктов питания, за которым следует OFC. В отдельных случаях эндоскопия и биопсия могут быть оправданы, чтобы исключить другие причины. OFC у пациентов с FPIES должен проводиться с осторожностью; до 50% положительных результатов OFC могут потребовать лечения внутривенными жидкостями [24]. OFC, проводимый в домашних условиях продуктами питания, подозреваемыми в развитии FPIES, не рекомендуется, учитывая вероятность серьезных реакций. Хотя в одном исследовании сообщалось об успешном лечении реакций OFC с помощью пероральной регидратации [7]. Все OFC требуют тщательного наблюдения с немедленным доступом к внутривенным жидкостям. Общая доза и режим дозирования для проведения OFC систематически не изучались, и поэтому проведение теста может варьировать в зависимости от страны; в конечном счете, врач может по своему усмотрению изменять режим в соответствии с индивидуальными особенностями. Не требуются плановое тестирование на уровень специфического IgE и кожные тесты. Однако, поскольку у некоторых пациентов с FPIES могут проявляться сосуществующие IgE-опосредованные аллергии, тестирование может быть рассмотрено у пациентов с определенными сопутствующими заболеваниями. Не рекомендуется проводить рентгенографическое и эндоскопическое исследование пациентов с FPIES, так как специфических данных не существует [25, 21]. Исследование кала на патогенные организмы, включая паразитов, обнаружение эозинофилов и лейкоцитов не являются специфическими тестами.
Лечение
Приоритетом в лечении тяжелых FPIES является восстановление стабильной гемодинамики посредством введения изотонического раствора. Разовая доза внутривенного введения метилпреднизолона может уменьшить предполагаемое клеточно-опосредованное воспаление, хотя ни одно исследование не подтверждает эту рекомендацию [22]. При тяжелых реакциях пациентам могут потребоваться дополнительный кислород, искусственная вентиляция легких или неинвазивная вентиляция с положительным давлением при дыхательной недостаточности, вазопрессоры при гипотензии, бикарбонат при ацидемии и метилтиониния хлорид (Метиленовый синий♠ ) при метгемоглобинемии [24, 26, 4]. Введение эпинефрина (Адреналина♠) обычно не рекомендуется для лечения FPIES, хотя лицам с сопутствующей IgE-опосредованной аллергией следует назначать эпинефрин (Адреналин♠ ) по усмотрению врача, если пациент подвергается риску анафилаксии [1]. Острый FPIES легкой или умеренной степени чаще встречается в домашних условиях, поэтому лечение может начинаться с помощью пероральной регидратации, включая кормление грудью. В двух небольших исследованиях сообщалось, что внутривенное введение ондансетрона было полезным для остановки рвоты во время OFC [27, 29]. Ондансетрон используется для лечения тошноты и рвоты, часто после химиотерапии, но также применяется у пациентов с вирусным гастроэнтеритом. Особую осторожность следует проявлять у детей с сердечными заболеваниями из-за возможности увеличения интервала QT [29]. Необходимо дальнейшее изучение для определения роли и эффективности ондансетрона в лечении острых FPIES. Младенцам с FPIES, вызванным КМ или соей, как правило, рекомендуется избегать всех форм этих продуктов, включая запеченные и обработанные продукты [1, 2]. Младенцы с FPIES, вызванным КМ/соей, могут продолжать грудное вскармливание или использовать гипоаллергенную смесь с высокой степенью гидролиза. От 10 до 20% детей могут потребовать использования формулы на основе аминокислот [11]. Большинство детей не реагируют на пищевые аллергены, присутствующие в материнском ГМ. В случае симптоматических случаев FPIES, возникающих у ребенка, находящегося исключительно на грудном вскармливании, мать должна исключить из своего рациона подозреваемые триггерные продукты; если реакции происходят после кормления грудью или у ребенка имеется FTT, мать должна немедленно обратиться к аллергологу [30]. В Соединенных Штатах диагностический OFC обычно проводят через 12–18 мес после последней реакции [2].
Заключение. FPIES — не является редкостью для младенцев и детей. FPIES может потенциально привести к серьезным реакциям, требующим лечения. Диагноз основывается на анамнезе и типичных симптомах, таких как рвота, бледность, вялость и диарея, которые исчезают после исключения из рациона ребенка триггерной пищи, и появлении симптомов после OFC. Опубликован Консенсусный документ, содержащий первые международные научно обоснованные рекомендации по улучшению диагностики и ведения пациентов с FPIES.
Литература
-
Boyce J.A., Assa’ad A., Burks A.W., Jones S.M., Sampson H.A., Wood R.A. et al. Guidelines for the diagnosis and management of food allergy in the United States: summary of the NIAID-sponsored Expert Panel Report // J. Allergy Clin. Immunol. 2010. Vol. 126. P. 1105–1118.
-
Jarvinen K., Nowak-Wegrzyn A. Food protein-induced enterocolitis syndrome: current management strategies // J. Allergy Clin. Immunol. Pract. 2013. Vol. 1. P. 317.
-
Mehr S., Frith K., Campbell D.E. Epidemiology of food protein induced enterocolitis syndrome // Curr. Opin. Allergy Clin. Immunol. 2014. Vol. 14, N 3. P. 208–216.
-
Miceli Sopo S.M., Giorgo V., Dello Iacono I., Novembre E., Mori F., Onesimo R. A multicenter retrospective study of 66 Italian children with food protein-induced enterocolitis syndrome: different management for different phenotypes // Clin. Exp. Allergy. 2012. Vol. 42, N 8. P. 1257–1265.
-
Michelet М., Schluckebier D., Petit L.-M., Caubet J.-C. Food protein-induced enterocolitis syndrome — a review of the literature with focus on clinical management // J. Asthma Allergy. 2017. Vol. 10. P. 197–207.
-
Nowak-Wegrzyn A., Katz Y., Mehr S.S., Koletzko S. Non-IgE-mediated gastrointestinal food allergy // J. Allergy Clin. Immunol. 2015. Vol. 135, N 5. P. 1114–1124.
-
Katz Y., Goldberg M.R., Rajuan N., Cohen A., Leshno M. The prevalence and natural course of food protein-induced enterocolitis syndrome to cow’s milk: a large-scale, prospective population-based study // J. Allergy Clin. Immunol. 2011. Vol. 127, N 3. P. 647–653.
-
Katz Y., Goldberg M.R. Natural history of food protein-induced enterocolitis syndrome // Curr. Opin. Allergy Clin. Immunol. 2014. Vol. 14. P. 229–239.
-
Mehr S., Frith K., Barnes E.H., Campbell D.E., Allen K., Barnes E. et al. Food protein induced enterocolitis syndrome in Australia: a population-based study 2012–2014 // J. Allergy Clin. Immunol. 2017. Vol. 140. P. 1323–1330.
-
Ruffner M., Ruymann K., Barni S., Cianferoni A., Brwon-Whitehorn T., Spergel J. Food protein-induced enterocolitis-syndrome: insights from review of a large referral population // J. Allergy Clin. Immunol. 2013. Vol. 1, N 4. P. 343–349.
-
Nowak-Wegrzyn A., Sampson H.A., Wood R., Sicherer S. Food protein-induced enterocolitis syndrome caused by solid food proteins // Pediatrics. 2003. Vol. 111, N 4. P. 829–835.
-
Hwang J.B., Sohn S.M., Kim A.S. Prospective follow-up oral food challenge in food protein-induced enterocolitis syndrome // Arch. Dis. Child. 2009. Vol. 94. P. 425–428.
-
Goldman H., Proujansky R. Allergic proctitis and gastroenteritis in children. Clinical and mucosal biopsy features in 53 cases // Am. J. Surg. Pathol. 1986. Vol. 10. P. 75–86.
-
Coello-Ramirez P., Larrosa-Haro A. Gastrointestinal occult hemorrhage and gastroduodenitis in cow’s milk protein intolerance // J. Pediatr. Gastroenterol. Nutr. 1984. Vol. 3. P. 215–218.
-
Scarparrotta A., Di Pillo S., Consilvio N.P. et al. Usefulness of Atopy Patch Test on a child with milk protein-induced enterocolitis syndrome: a case report // Int. J. Immunopathol. Pharmacol. 2013. Vol. 26, N 3. P. 795–800.
-
Caubet J.C., Nowak-Wegrzyn A. Current understanding of the immune mechanisms of food protein-induced enterocolitis syndrome // Expert Rev. Clin. Immunol. 2011. Vol. 7, N 3. P. 317–327.
-
Karlsson M., Rugtveit J., Brandtzaeg P. Allergen-responsive CD4+CD25+ regulatory T cells in children who have outgrown cow’s milk allergy // J. Exp. Med. 2004. Vol. 199, N 12. P. 1679–1688.
-
Powell G.K. Milk- and soy-induced enterocolitis of infancy. Clinical features and standardization of challenge // J. Pediatr. 1978. Vol. 93, N 4. P. 553–560.
-
Goswami R., Blazquez A.B., Kosoy R., Rahman A., Nowak-Wegrzyn A., Berin M.C. Systemic innate immune activation in food protein-induced enterocolitis syndrome // J. Allergy Clin. Immunol. 2017. Vol. 139. P. 1885–1896.e9.
-
Nowak-Wegrzyn A., Chehade M., Marion E. Jonathan M., Robert A. et al. International consensus guidelines for the diagnosis and management of food protein-induced enterocolitis syndrome: executive summary — Workgroup Report of the Adverse Reactions to Foods Committee, American Academy of Allergy, Asthma & Immunology // J. Allergy Clin. Immunol. 2017. Vol. 139, N 4. P. 1111–1126.
-
Sicherer S.H. Food protein-induced entercolitis syndrome: clinical perspectives // J. Pediatr. Gastroenterol. Nutr. 2000. Vol. 30. P. 45–49.
-
Mehr S., Brown-Whitehorn T. What do allergists in practice need to know about non-IgE-mediated food allergies // Ann. Allergy Asthma Immunol. 2019. Vol. 122, N 6. P. 589–597.
-
Sicherer S.H. Food protein-induced enterocolitis syndrome: case presentations and management lessons // J. Allergy Clin. Immunol. 2005. Vol. 115. P. 149–156.
-
Jayasooriya S., Fox A.T., Murch S.H. Do not laparotomize food-protein-induced enterocolitis syndrome // Pediatr. Emerg. Care. 2007. Vol. 23. P. 173–175.
-
Fernandes B.N., Boyle R.J., Gore C., Simpson A., Custovic A. Food protein-induced enterocolitis syndrome can occur in adults // J. Allergy Clin. Immunol. 2012. Vol. 130. P. 1199–1200.
-
Holbrook T., Keet C.A., Frischmeyer-Guerrerio P.A., Wood R.A. Use of ondansetron for food protein-induced enterocolitis syndrome // J. Allergy Clin. Immunol. 2013. Vol. 132. P. 1219–1220.
-
Miceli Sopo S., Battista A., Greco M., Monaco S. Ondansetron for food protein-induced enterocolitis syndrome // Int. Arch. Allergy Immunol. 2014. Vol. 164. P. 137–139.
-
Leung J., Hundal N.V., Katz A.J., Shreffler W.G., Yuan Q., Butterworth C.A. et al. Tolerance of baked milk in patients with cow’s milk-mediated eosinophilic esophagitis // J. Allergy Clin. Immunol. 2013. Vol. 132. P. 1215–1216.e1.
-
Nomura I., Morita H., Ohya Y., Saito H., Matsumoto K. Non-IgE-mediated gastrointestinal food allergies: distinct differences in clinical phenotype between Western countries and Japan // Curr. Allergy Asthma Rep. 2012. Vol. 12. P. 297–303.
ГЛАВА 5. ДИАГНОСТИКА ПИЩЕВОЙ АЛЛЕРГИИ У ДЕТЕЙ. В.П. Новикова
Диагностика аллергических заболеваний ЖКТ включает в себя диагностику ПА, определение механизма аллергического воспаления, выявление вторичных нарушений функционирования ЖКТ.
Диагностика ПА в настоящее время должна проводиться согласно международным [1–7] и отечественным [8, 9] согласительным документам, рекомендациям ведущих ученых [8, 10, 11], основанным на принципах доказательной медицины. Согласно этим документам, единого общепризнанного диагностического теста, на основании которого устанавливается диагноз ПА, не существует. Диагноз устанавливается на основании данных анамнеза (IV, D), клинической картины заболевания (IV, C), результатов специфического аллергологического обследования с пищевыми аллергенами (III, C), а также на основании полного исчезновения симптомов после назначения элиминационной диеты (V, D). Ведущее значение придается анамнезу и провокационным тестам [1–11].
Анамнез. При сборе анамнеза необходим подробный расспрос родителей для выявления наследственной отягощенности по аллергическим заболеваниям. Выясняют связь симптомов с употреблением пищевых продуктов, их разновидностей и количества.
Если кожные, гастроинтестинальные или респираторные симптомы возникают после употребления одного и того же продукта, реакции, как правило, не зависят от разновидности этого продукта и явную реакцию вызывает даже незначительное количество продукта, можно думать о ПА. При неаллергической ПН употребление одного и того же продукта не всегда сопровождается симптомами заболевания, реакции зависят от вида одного и того же продукта и обычно реакция зависит от количества съеденного [12]. Если в анамнезе нет указаний на явный аллерген, рекомендуется ведение пищевого дневника. Информативность дневника зависит от полноты описания не только съеденных продуктов, но и их состава (ингредиенты, указанные на этикетке). Учитываются все компоненты, при этом обращают внимание, что яичный белок часто обозначают как альбумин (albumin, иногда albumen), протеин, лизоцим (lysozyme); молочный — как казеин [13–15]. Пример ведения пищевого дневника приведен в табл. 5-1.
Пищевой дневник |
|||
Дата |
|||
Время приема пищи |
Продукты Напитки Лекарственные препараты |
Время появления симптомов |
Характер симптомов и их продолжительность |
Необходимо оценить время появления аллергических реакций. Время между приемом аллергена и появлением симптомов может быть от нескольких минут до двух часов после еды (типично для IgE-опосредованной ПА) или от нескольких часов до 2–3 сут после приема пищи (типично для иммунокомплексной клеточно-опосредованной непереносимости). При сочетании обоих патогенетических механизмов время появления симптомов может быть разным [16, 17].
Дети грудного и раннего возраста |
Дети старшего возраста |
«Немедленные» реакции — развиваются в период от нескольких минут до 2 ч |
|
Пищеварительная система |
Дисфагия, срыгивания, колики, боли в животе, рвота, анорексия, отказ от еды. Диарея ± синдром экссудативной энтеропатии и/или гемоколита. Запор ± перианальная сыпь. Отставание в физическом развитии. Железодефицитная анемия |
Дисфагия. Ощущение «пищевого комка». ГЭР. Диспепсия. Тошнота, рвота. Анорексия, чувство раннего насыщения. Диарея ± синдром экссудативной энтеропатии и/или гемоколита. Запор. Боли в животе. Железодефицитная анемия |
Рвота |
Респираторный тракт |
Ринит. Обструктивный синдром. Кашель (при отсутствии инфекционного процесса) |
Ринит. Обструктивный синдром. Кашель (при отсутствии инфекционного процесса) |
Обструктивный синдром. Затруднение дыхания |
Дети грудного и раннего возраста |
Дети старшего возраста |
«Немедленные» реакции — развиваются в период от нескольких минут до 2 ч |
|
Кожные покровы |
Крапивница. АД. Ангионевротический отек |
Крапивница. АД. Ангионевротический отек |
Крапивница. Ангионевротический отек |
Системные реакции |
Анафилаксия. Шоковая реакция с развитием тяжелого метаболического ацидоза, рвоты и диареи |
Анафилаксия |
Анафилаксия. Шоковая реакция с развитием тяжелого метаболического ацидоза, рвоты и диареи |
Анализ возраста пациента помогает предположить наиболее вероятные аллергены. Так, у детей раннего возраста наиболее частые аллергены — коровье молоко, яйца, пшеница, соя; у детей старшего возраста и взрослых — орехи, морепродукты, рыба и фрукты [18]. В рамках протокола ESPGHAN особый акцент экспертами сделан на разнообразии клинических проявлений АБКМ. Авторы отмечают, что вовлечение в патологический процесс более чем двух систем повышает вероятность наличия у ребенка АБКМ [3]. В табл. 5-2 систематизированы возможные проявления АБКМ в зависимости от возраста пациентов, сроков возникновения патологической реакции и топики поражения [19].
Для диагностики аллергии к БКМ у младенцев разработана шкала CoMiSS: «Оценка симптомов, возникающих при употреблении коровьего молока». Оцениваются гастроинтестинальные, кожные и респираторные симптомы (рис. 5-1). Максимальная оценка по каждому типу симптомов составляет 6, за исключением респираторных симптомов, где предусматривается максимальная оценка 3. Оценка может варьировать в интервале от 0 до 33 баллов. Если суммарная оценка ≥12 баллов, симптомы, вероятнее всего, связаны с употреблением коровьего молока. Это может указывать на АБКМ. Если суммарная оценка <12, симптомы, вероятно, не связаны с употреблением коровьего молока и нужно искать другие причины. Загрузить оценочную таблицу CoMiSS можно с www.NestleHealthScience.com/comiss. Для подтверждения диагноза АБКМ ребенок должен быть переведен на элиминационную диету, после которой должна быть проведена пероральная пищевая проба [20].
У детей раннего возраста также учитывают возможность поступления пищевых аллергенов с ГМ; попадания следовых количеств продуктов в рот при сосании пальцев, игрушек, сосок [21]. По мнению А.Н. Пампура, при сборе анамнеза у подростков отмечается «значительная доля субъективных симптомов (например, чувство нехватки воздуха, головная боль, дрожь и т.д.); намеренный отказ от соблюдения элиминационной диеты; употребление продуктов, содержащих значительные количества пищевых добавок (фастфуд и т.д.) и др.» [22].

При сборе анамнеза уточняется наличие у детей острой крапивницы, отеков Квинке, острого желудочно-кишечного синдрома (боль в области живота, симптомы диспепсии), возникающих в промежутке от нескольких минут до 1 ч после еды, ОАС (гиперемия, отек, зуд губ, языка, слизистой оболочки полости рта). Эти симптомы обычно указывают на IgE-опосредованные аллергические реакции. Для АД, БА, АР характерны как IgE-зависимые, так и клеточно-опосредованные аллергические реакции. Диагностика ПА при АД, строфулюсе на основании анамнеза позволяет определить причинно-значимый аллерген только у 30% пациентов [23, 24].
Необходимо оценить наличие симптомов без употребления соответствующего продукта; связь появления симптомов при действии дополнительных факторов (пребывание на солнце, прием медикаментов, инфекция дыхательных путей или кишечная инфекция, физические нагрузки), длительность сохранения симптомов. У некоторых больных симптомы ПН возникают только при одновременном воздействии пищевого аллергена и вышеуказанных факторов [25].
При применении в анамнезе элиминационной диеты необходимо оценить правильность ее применения и эффективность.
Правильно собранный анамнез позволяет определить возможность наличия ПА и предположить механизм реакции, что определит дальнейший диагностический поиск. Учитывая важность анамнеза, для сбора его предлагают использовать структурированную анкету (табл. 5-3).
Описание симптомов ПА, вызванных приемом продукта |
|
Выявление пищевого аллергена |
|
Время появления реакции после контакта с аллергеном |
|
Повторяемость симптомов |
|
Способ приготовления продукта |
|
Способ попадания аллергена в организм |
|
Количество аллергена |
|
Сопутствующие заболевания |
|
Сопутствующие факторы |
|
Реактивность в отношении родственных продуктов и перекрестная реактивность |
|
Другие продукты |
|
Соблюдаемая диета |
|
Элиминационные диеты в анамнезе |
|
Примечание. * — для старших школьников.
При наличии четких анамнестических данных о развитии острых симптомов, жизнеугрожающих реакций, связанных с приемом определенных продуктов, диагноз ПА может быть поставлен до получения окончательных результатов обследования [1].
Определение уровня специфических IgE. Предположение о наличии у больного IgE-опосредованной ПА на основе анамнеза [26] можно подтвердить определением концентрации специфических IgE к антигенам пищевых продуктов в крови (I–III, A–C). Показаниями для определения специфических IgE in vitro у детей с подозрением на ПА считаются: выраженный дермографизм, тяжелое поражение кожи и недостаточная поверхность для выполнения кожного тестирования, длительное использование и/или неправомерность отмены кромонов, антигистаминных препаратов, антидепрессантов, системных глюкокортикоидов на момент проведения кожных проб, отказ пациентов от постановки кожных проб, подозрение на наличие гиперчувствительности к редким продуктам, тяжелые или системные реакции на пищевые продукты, отсутствие стандартизованных диагностических аллергенов для проведения кожного аллерготестирования, необходимость оценки наличия сенсибилизации к определенным аллергенам или эпитопам [21].
Методика включает нанесение сыворотки крови на аллерген, связанный с носителем, в результате чего образуется комплекс «носитель–аллерген + IgE крови пациента», отмывку этого комплекса для удаления не связавшейся с антигеном сыворотки и определение количества соединившихся с аллергеном IgE больного с помощью анти-IgE-антител, меченных ферментами или светящейся краской. Различные тест-системы используют различные методики оценки: качественную — «классами» повышения IgE (от 1 до 5–6) или количественную в единицах измерения МЕ/мл, IE/ml, кЕ/л, kUA/L [12]. Наиболее популярные исследования:
-
колориметрический метод с использованием бумажных дисков в качестве твердой подложки (анализатор HYTEC-288);
-
флуориметрический метод с использованием целлюлозной губки в качестве твердофазной матрицы (анализатор ImmunoCAP);
-
хемилюминесцентный метод, использующий биотинилированные аллергены и твердую фазу с частицами авидина (анализатор Immulite); UniCAP Systems, который реализуется на базе анализаторов ImmunoCAP.
Последний метод обладает высокой чувствительностью (90%), специ-фичностью и воспроизводимостью. Тест-система ImmunoCAP (Phadia, Швеция) широко используется в ведущих аллергологических клиниках США, Европы, Японии и фактически является стандартом, с которым сравниваются другие методы [27]. Она имеет фиксированные пороговые границы уровней sIgE, которые с 95–100% вероятностью могут предсказать возможность клинических манифестаций при употреблении соответствующего продукта, а также обозначение их корреляции с возрастом (известны для БКМ, куриного яйца).
Для детей раннего возраста клинически значимыми являются более низкие уровни специфических IgE. Так, у детей младше 2 лет уровни специфических IgE к молоку 5 кЕд/л и куриному яйцу 2 кЕд/л уже обладают 95% диагностической значимостью [28–30]. Граница обнаружения sIgE является более низкой по сравнению с границей обнаружения молекул общего IgE. В большинстве лабораторий для sIgE: от 0,01 до 0,35 кЕ/л (для общего IgE — 2–5 кЕ/л). Ряд исследователей полагают, что более высокие концентрации специфических IgE к пищевым аллергенам в крови соответствуют большему риску развития клинических проявлений [31, 32]. В то же время в различных исследованиях отмечаются существенные различия в значениях порогового уровня специфических IgE для различных конкретных аллергенов. Так, например, пороговый уровень для специфических IgE к коровьему молоку колеблется от 3,5 до 50,0 кЕ/л [27, 28, 33].
Исследования, проведенные в США у детей старше двух лет с клиникой ПА и экземы, установили следующие прогнозируемые уровни 95% для яиц, молока, арахиса, лесных орехов и рыбы:
Для некоторых продуктов положительная диагностическая ценность составляет менее 75%, а для других пищевых аллергенов (соя, пшеница, моллюски и т.д.) пороговый уровень не установлен [29]. Кроме того, для взрослых подобные данные не разработаны.
Положительные результаты тестов не обязательно предполагают усиление тяжести клинических симптомов и развитие, например, анафилактического шока, а отсутствие специфических IgE не исключает диагноза ПА. В частности, дети с гастроинтестинальными проявлениями часто имеют нормальный уровень специфических IgE, что не исключает наличие у них АБКМ [7]. Все полученные результаты должны интерпретироваться только в контексте анамнестических данных [5, 11, 35, 36]. В качестве иллюстрации в табл. 5-4 представлен пример трактовки результатов обследования трех разных детей двухлетнего возраста, каждый из которых продемонстрировал умеренно позитивный результат (IgE яичного белка 3 kUA/L; ImmunoCAP), но имел различную интерпретацию результатов [37].
Пациент | Анамнез, клиника | Трактовка |
---|---|---|
1 |
Две тяжелые аллергические реакции после изолированного приема яичницы-болтуньи, требующие и отвечающие на лечение эпинефрином (Адреналином♠) в обоих случаях |
Достаточно умеренно положительного теста |
2 |
Имеет тяжелый АД и регулярно ест яйцо. Он никогда не испытывал явной острой реакции на яйцо. Однако его мать знает, что ПА может усугубить это состояние, и поэтому попросила провести оценку аллергии |
Необходима дальнейшая оценка, чтобы продемонстрировать, что аллергия на яйца способствует воспалению кожи |
3 |
В анамнезе нет проблем с аллергией, но родители считают, что ребенок ведет себя плохо после употребления яйца |
Крайне низкая вероятность ПА |
Тестирование in vitro, проведенное у врача общего профиля, требует направления к специалисту по аллергии для дальнейшего обучения пациента и его семьи или для дополнительного тестирования при неясных результатах тестов [1]. При множественной аллергии рекомендуется тестирование с помощью методов молекулярной диагностики [определение специфических IgE к рекомбинантным аллергенам, например к rBet v 1 и rBet v 2 путем использования коммерческих наборов (ImmunoCAP, Phadia, Швеция) по специально разработанному алгоритму] [4]. Тестирование компонентов пищи связано с тем, что пищевые продукты состоят из множества белков и человек с ПА может иметь иммунные ответы различной степени на любой из них. Активность отдельных белков в пище может быть связана с их лабильностью. Белки, которые легко разрушаются при нагревании или переваривании, с меньшей вероятностью вызывают значительные аллергические реакции по сравнению с белками, выделяемыми при нагревании или переваривании. Определение причинно-значимого белка [липидтрансферные белки (nsLTP), 2S-альбумины, купины, тропомиозины, парвальбумины, овомукоид, казеин, 7S-вицилины, 11S-легумины, профилины, протеины, гомологичные Bet v 1 и т.д.] обусловливает прогноз риска тяжелой аллергии (рис. <<pic5-2,5-2>).

Подлинные маркеры сенсибилизации и перекрестной реактивности должны быть выбраны на основе положительных результатов с экстрактами [4].
Кожное тестирование. Кожные скарификационные пробы, прик-тесты обычно предпочтительнее определения специфических IgE in vitro на первом этапе обследования детей с подозрением на ПА. Они позволяют подтвердить наличие сенсибилизации и эффективны в диагностике IgE-опосредованной ПА (IV, C), даже в тех случаях, когда пациент получает элиминационную диету [22]. Кожные пробы являются высоковоспроизводимыми и менее затратными, чем тестирование in vitro, вызывают минимальный дискомфорт пациента и дают результаты в течение 15 мин. Кожные скарификационные пробы лучше всего использовать для изучения возможности IgE-опосредованной реакции на конкретную пищу у пациентов с высокой вероятностью аллергии по анамнезу. Они также очень эффективны для исключения IgE-опосредованной аллергии, особенно у пациентов с низкой вероятностью аллергии по результатам предварительного обследования. Из-за низкой специфичности кожного тестирования его не следует использовать для скрининга пациентов на аллергию путем тестирования с широкими панелями пищевых аллергенов без учета истории болезни, поскольку это может привести к ложноположительным результатам. Этот тип тестирования можно безопасно проводить у пациентов любого возраста, даже у младенцев и детей младшего возраста по показаниям и с соответствующими мерами предосторожности [38]. Однако кожа младенцев может быть менее реактивной, что дает больше ложноотрицательных результатов; кроме того, у очень маленьких детей также могут быть более системные реакции на кожное тестирование [39].
Частота системных реакций 0,005–0,008%, обычно это легкие или среднетяжелые проявления, возникающие при нарушении правил проведения тестов. Обострение аллергических заболеваний является врéменным противопоказанием к проведению кожного тестирования [40]. Указания в анамнезе на анафилаксию также должны быть учтены при принятии решения о проведении кожного тестирования. Тестирование обычно не проводится в течение нескольких недель после эпизода анафилаксии, поскольку было отмечено, что анафилаксия может временно сделать кожу нереактивной. Причины этого рефрактерного периода не были изучены, хотя возможным объяснением является обширное истощение поверхностного IgE и/или гранул в кожных тучных клетках. Полное восстановление реактивности кожи может занять от двух до четырех недель.
Некоторые лекарства, такие как антигистаминные препараты, могут помешать проведению кожного теста и должны быть предварительно отменены: Н1-блокаторы — не менее чем за 2–3 сут до тестирования, блокаторы H2-рецепторов — не менее чем за 24 ч до обследования, мембраностабилизирующие препараты (кетотифен) — за 2 нед, антидепрессанты — не менее чем за 7 дней [21].
Распространенные кожные заболевания могут помешать точному тестированию кожи. К ним относятся выраженный дермографизм, крапивница и тяжелый или широко распространенный АД. Кожное тестирование должно проводиться только специалистами-аллергологами, знакомыми с этими тестами, и в условиях специализированных учреждений, оснащенных необходимыми медикаментами, оборудованием и персоналом для лечения анафилаксии.
При оценке ПА кожное тестирование проводится прик-тестом или скарификационно. Внутрикожное введение пищевых аллергенов проводить не следует из-за риска запуска системной реакции и отсутствия диагностических преимуществ [41]. Описаны даже смертельные случаи при внутрикожном тестировании [39, 41].
При уколе/проколе верхнего слоя кожи металлическим ланцетом, пластиковым зондом или специальной иглой на инструмент наносится источник пищевого аллергена вместе с соответствующими положительными (гистамин) и отрицательными (0,9% раствор натрия хлорида) контролями. При этом аллерген попадает в тучные клетки кожи. Если специфическое IgE-антитело присутствует на поверхности тучных клеток пациента, тогда клетки дегранулируют, высвобождая гистамин и другие медиаторы, которые вызывают локализованный отек кожи (папула). Развивается также расширение сосудов в результате аксонального рефлекса. Исследование с выявлением папулы диаметром не менее 3 мм после вычитания солевого контроля считается положительным. Все остальные проявления расцениваются как отрицательный тест [42]. При интерпретации результатов с использованием менее значимого критерия снижается воспроизводимость теста и повышается вероятность неспецифичной реакции [43, 44].
Вместе с тем использование при прик-тесте в качестве критерия волдырной реакции не менее 3 мм представляется явно недостаточным предиктором клинически значимой ПА [45]. Поскольку диагностическая значимость зависит от используемых реактивов, разработаны новые критерии 100% положительной диагностической значимости: диаметр отека при прик-тесте для аллергена коровьего молока не менее 8 мм (у детей моложе 2 лет не менее 6 мм), для куриного яйца ≥7 мм (у детей моложе 2 лет не менее 5 мм), для арахиса ≥6 мм (у детей моложе 2 лет не менее 4 мм) [46].
В диагностике используются коммерческие экстракты для тестирования кожи; экстракты молока, яиц, арахиса, лесных орехов, сои, рыбы и моллюсков обычно надежны, а экстракты таких продуктов, как яблоко, апельсин, банан, персик, картофель, морковь, имеют низкую чувствительность [48]. Для тестирования свежих фруктов и овощей (морковь, сельдерей, вишня, яблоко, помидор, цитрусовые и персик), поскольку белки в них склонны к деградации во время промышленной переработки, ланцет можно использовать сначала для укола пищи, а затем для укола очищенной кожи пациента (прик-метод) [47]. При исследовании детей с ПА соответствие между тестированием кожи и клинически выявляемой ПА составило 59% для коммерческих экстрактов и 92% для свежих продуктов [49].
В целом кожные скарификационные пробы являются высокочувствительными, но только умеренно специфичными. Общая оценка чувствительности и специфичности кожных уколов для диагностики ПА часто оценивается более чем в 90% и приблизительно в 50% соответственно [36], положительная предиктивная точность приблизительно 50%, а негативная прогностическая ценность — 90–95% [3, 43]. Именно поэтому кожное тестирование очень полезно в большей степени для исключения IgE-опосредованной ПА.
У детей до 1,5 лет отрицательная прогностическая ценность кожных проб меньше и составляет 80—85%. Как и результаты определения специ-фических IgE, данные кожного тестирования интерпретируются в соответствии с анамнезом и эффектами элиминационной диеты.
Для повышения точности кожного тестирования рассматривается возможность использования очищенных или рекомбинантных аллергенов [50], особенно тех, которые доминируют в «подозреваемом» продукте [51].
Патч-тесты — еще один тип кожных тестов, который включает местное нанесение пищевого раствора на кожу в течение 48 ч и показал определенные перспективы в диагностике не-IgE-опосредованной ПА. Тем не менее для этого метода нет стандартизованных реагентов, методов применения или руководств по интерпретации и этот тип тестирования не может быть рекомендован за пределами исследовательских работ. Помимо аппликационных патч-тестов, современные согласительные документы не рекомендуют для повседневного использования определение уровня общего IgE и тест активации базофилов [5].
Доказано, что, несмотря на частую выявляемость высокого уровня общего IgE у детей с АД, ни сам общий IgE, ни коэффициент специфический IgE/общий IgE не имеют преимуществ для диагностики ПА в сравнении с изолированным определением специфических IgE [52]. Кроме того, продемонстрировано, что тест активации базофилов, в котором измеряется высвобождение гистамина из базофилов цельной крови, подвергшихся воздействию различных пищевых антигенов, не дает никакой дополнительной информации, кроме той, что дают стандартные методы тестирования in vitro и кожные прик-тесты [53]. Национальный консенсус по пищевой аллергии США (2017) обозначил тесты, не стандартизованные для диагностики ПА и не имеющие доказательной базы: определение аллергенспецифических IgA, IgG, IgG4, тест провокации-нейтрализации, определение иммунных комплексов, скрининг антигенов тканевой совместимости (HLA), тест стимуляции лимфоцитов, термография лицевой области, анализ желудочного сока, эндоскопическая провокация аллергенами, анализ состава волос, прикладная кинезиология, цитотоксические исследования, электродермальный анализ, анализ высвобождения медиаторов, биорезонанс и иридодиагностика [5].
Таким образом, из лабораторных методов диагностики ПА рекомендуются скарификационные кожные тесты и определение специфических IgE.
При ПА к растительным аллергенам оптимально сочетание in vitro и in vivo тестирования, повышающее возможности определения конкретного антигена, к которому имеется сенсибилизация [26, 54]. Однако ни кожные тесты, ни определение специфических IgE не дают полной информации о наличии у больного ПН, поэтому назначать элиминационную диету только на основании этих анализов нельзя. Больные с ПА в анамнезе и отрицательными специфическими IgE часто хорошо переносят «подозреваемые» пищевые продукты. В то же время положительные кожные тесты и обнаружение специфического IgE к пищевым аллергенам в половине случаев не сопровождаются клинически выраженной реакцией. Наиболее рациональный способ подтвердить или отвергнуть значение продукта в провоцировании болезни, исключить псевдоаллергические реакции или не-IgE-опосредованные иммунные варианты ПА — элиминационная диета и провокационное тестирование.
Диагностическая элиминационная диета — универсальный метод, позволяющий подтвердить диагноз как при IgE-опосредованных, так и при не-IgE-опосредованных формах ПА (IV, D).
Существует как минимум три различных типа элиминационных диет [55]. При первом типе при подозрении на аллергию к какому-либо продукту из диеты ребенка исключается подозреваемый аллерген (при грудном вскармливании такие продукты исключаются из рациона матери). Диеты пробной элиминации должны быть ограничены по продолжительности. У детей с реакциями немедленного типа продолжительность диеты может составлять 3–5 дней, у детей с отсроченными и хроническими реакциями — 1–2 нед, при желудочно-кишечных симптомах с не-IgE-механизмами может занять до 4 нед [56]. Если отмечается улучшение, тогда возможна аллергия и следует проводить дальнейшее объективное тестирование, чтобы назначить лечебную элиминационную диету. Если при соответствующем периоде избегания аллергена улучшения не отмечено, аллергия на эту пищу маловероятна.
Второй тип диагностической элиминационной диеты, который используется редко, включает в себя назначение «олигоантигенной» или «гипоаллергенной» диеты, в которой разрешен полноценный диетический выбор продуктов, но временно исключены наиболее частые аллергены. Примером такой диеты является та, в которой разрешены следующие продукты: рис, баранина, вареное яблоко, сладкий картофель, спаржа, шпинат, салат, оливковое масло, соль и сахар [55]. Такой подход может быть полезен при оценке пациентов с хроническими состояниями, такими как АД или хроническая крапивница, у которых ПА ставится под сомнение, но никакой конкретной пищи не подозревается.
Третий тип элиминационной диеты предполагает использование элементарных диет, которые включают использование формул на основе глубоко гидролизированного белка или аминокислотных формул. Они используются некоторыми специалистами по аллергии при оценке расстройств, связанных с поливалентной аллергией, таких как ЭЭ. Все элиминационные диеты могут иметь неблагоприятные последствия для растущего организма; их следует назначать только с большой осторожностью, особенно младенцам и детям, и желательно с помощью квалифицированного диетолога. Интерпретация элиминационной диеты также требует определенных навыков со стороны врача. Например, хотя избегание молочных продуктов может уменьшить симптомы, это может быть связано как с аллергией к БКМ, так и с непереносимостью лактозы. Несмотря на значимость лабораторных тестов и элиминационных диет в диагностике пищевой сенсибилизации, иногда диагноз нельзя установить без постановки провокационных проб [22].
Провокационные пробы (IV, D). Несмотря на диагностическую значимость, провокационные пробы проводятся нечасто, поскольку связаны с высоким риском для пациента. Их проведение обязательно согласовывается с локальным этическим комитетом, а также требует наличия специальных условий, оборудования и обученного персонала. Методика тестирования (выбор продукта, его количество, начальная доза, кратность приема, интервалы между приемами, длительность тестирования) индивидуальна у каждого пациента в зависимости от клинической ситуации. Возможно проведение нескольких провокационных проб у одного пациента, если это требуется для установления диагноза ПА и обосновывает диетотерапию [14].
Оральные провокационные пробы противопоказаны при указании в анамнезе на анафилаксию даже при отсутствии специфических IgE к соответствующему аллергену; больным на фоне острых инфекций или обострения хронических заболеваний (особенно БА и АД); больным поллинозом в сезон цветения причинно-значимых растений; пациентам, получающим антигистаминные средства, нейролептики, оральные глюкокортикоиды (в дозе более 5 мг/сут), ацетилсалициловую кислоту (Аспирин♠) и другие нестероидные противовоспалительные препараты, ингибиторы ангиотензинпревращающего фермента, β-блокаторы или новые препараты, которые проходят клинические испытания [14, 55, 57]. Не рекомендуется проведение провокационных проб с редко употребляемыми и легко исключаемыми из рациона продуктами, а также в случаях, когда по данным кожного тестирования и/или уровню специфических IgE вероятность получения положительного результата провокационной пробы составляет 95%. Перед проведением пробы прекращают прием антигистаминных средств (за время их полувыведения), бронходилататоров, кромонов и ингаляционных глюкокортикоидов за 6–12 ч до пробы или снижают их дозу, насколько это возможно [57].
Лечение ингаляционными короткодействующими β2-агонистами и ингаляционными глюкокортикоидами можно продолжить во время проведения провокационной пробы, так как прекращение их приема способно помешать правильно оценить пробу [55]. Провокационные пробы бывают «открытые», когда пациент знает, какой продукт ему дают, «простые слепые», когда продукт маскируется и пациент не имеет информации о том, какой продукт тестируется, и «двойные слепые плацебо-контролируемые», являющиеся «золотым стандартом» диагностики ПА, когда ни пациент, ни врач не знают, какая проба содержит тестируемый продукт [22]. Зарубежные исследователи предлагают перед провокационной пробой проводить лабиальный провокационный тест, при котором пищевой экстракт прикладывают к нижней губе на 2 мин и наблюдают за появлением местных или системных реакций в течение 30 мин. Пробу оценивают по 5 критериям: зуд нижней губы, эритема под губой, сыпь на щеках и/или подбородке, отек губы с симптомами ринита и конъюнктивита, системные реакции. При появлении 3 признаков и более тест оценивается как положительный [58, 59]. Отрицательный результат требует проведения пероральной провокационной пробы с пищевыми продуктами. Лабиальный тест прост и относительно безопасен (частота системных реакций — 4,5%), однако обладает низкой (77%) чувствительностью [60].
Открытая проба выполняется при высокой вероятности отрицательного результата пробы; для подтверждения отрицательного результата двойного слепого провокационного теста (с целью исключения возможного ложноотрицательного результата); при наличии IgE-обусловленных острых реакций с объективными симптомами; у детей до 3 лет включительно (из-за отсутствия психогенного фактора); при ОАС (снижается возможность ложноотрицательной реакции); при тестировании продуктов, обладающих специфическим вкусом [14]. Двойной слепой плацебо-контролируемый провокационный тест показан при высокой вероятности положительного результата; при положительной открытой провокационной пробе с данным продуктом; при наличии у пациентов только субъективных симптомов (миалгия, абдоминалгия, зуд); при наличии варьирующих хронических симптомов (АД, хроническая крапивница); при высокой вероятности возникновения отсроченных реакций [61]. Этот тест может давать как ложноотрицательные (разрушение антигена при кулинарной обработке, нарушение протокола исследования, прием лекарств, воздействие физических факторов, инфекции, стресс) [62–65], так и ложноположительные результаты при несоблюдении детьми строгой элиминационной диеты во время проведения теста. При отрицательном результате двойного слепого плацебо-контролируемого перорального провокационного теста зарубежные исследователи рекомендуют выполнять открытый провокационный тест с пищей в естественном виде. Провокационные пробы на территории Российской Федерации не сертифицированы, решающая роль в диагностике отводится методам диетодиагностики.
Таким образом, в настоящее время диагноз ПА у детей представляется сложной проблемой, решение которой определяется, прежде всего, рациональным анализом анамнестических данных, комплексным обследованием с использованием кожных проб, определением сенсибилизации in vitro и с дальнейшим установлением ее клинической значимости (табл. 5-5).
Диагностический метод | Особенности диагностики |
---|---|
Детальный анамнез (основная составляющая диагностики ПА) |
Должны быть оценены:
|
Определение сенсибилизации к пище (используются стандартизованные методы) |
IgE-сенсибилизация не всегда сопровождается клинической картиной ПА, соответственно, результаты обследования должны рассматриваться в контексте анамнестических данных |
Кожное тестирование и оценка уровня специфических IgE могут быть методами выбора в зависимости от наличия или отсутствия противопоказаний к скарификационным пробам |
|
IgE-сенсибилизация к аэроаллергенам, определенная при кожном тестировании и по уровню специфических IgE, используется как дополнительная информация |
|
В случае анамнестических данных в пользу ПА и отрицательных результатов кожного тестирования, а также низких уровней специфических IgE дается заключение о не-IgE-опосредованной ПА |
|
Диагностическая элиминационная диета |
Продукты, исключаемые из рациона, выбираются на основании данных анамнеза, клинических симптомов и аллергологического обследования (уровень специфических IgE и/или результаты кожного тестирования) |
Оценка эффективности диагностической элиминационной диеты проводится в течение 2–4 нед |
Дополнительные методы исследования. При ПА в периферической крови нередко выявляется эозинофилия в пределах 10–12%. При ПА с клиническими проявлениями АР, конъюнктивита, респираторных симптомов в секретах из носа, глаз, бронхов также можно обнаружить эозинофилы, от 4 до 90%. В норме в носовом секрете содержание эозинофилов не превышает 2%, а в мокроте — 10%.
Цитологическое исследование мазков (отпечатков) со слизистых (полость носа, конъюнктивы, мокрота и др.) представляет собой доступный тест, позволяющий косвенно уточнить природу реакции (аллергическую, инфекционную и др.) [66]. Человеческий эозинофильный нейротоксин (EDN) и эозинофильный катионный белок (ECP) — катионные белки больших специфических гранул эозинофилов. Их уровень в крови косвенно свидетельствует о наличии аллергического эозинофильного воспаления [67, 68].
Накопление EDN в кишечнике, связанное с воспалением и повреждением ткани, дает возможность использовать обнаружение его концентрации в кале как неинвазивного маркера активности аллергического воспаления в ЖКТ [69]. Попытка установить контрольные значения EDN была проведена в совместной работе ученых из Испании и Швеции при изучении уровня EDN у 174 детей в возрасте от 0 до 12 лет. Наблюдения показали достоверную связь между возрастом и концентрацией EDN. Были определены нормы для трех возрастных групп: 7,4 мг/кг — у детей 0–12 мес; 2,9 мг/кг — для детей от 1 до 4 лет и 0,2 мг/кг — для детей старше 4 лет и до 12 лет [70]. У младенцев с аллергией к БКМ в 60% случаев наблюдается повышение содержания EDN в стуле [71].
Эндоскопическое исследование с морфологическим исследованием биоптатов используется как метод дифференциальной диагностики с другими (неиммунными) формами ПН (целиакия) и заболеваниями пищеварительного тракта (IV, D) и диагностики эозинофильных поражений ЖКТ. Его проводят пациентам с выраженными и стойкими жалобами со стороны ЖКТ, задержкой развития или железодефицитной анемией, которые не удается объяснить другими причинами [72]. Гистологические изменения верхних отделов пищеварения при аллергических заболеваниях при отсутствии эозинофильных поражений неспецифичны [73, 74], однако иммуногистохимические исследования позволяют выявить особенности экспрессии нейродифферонов при аллергическом воспалении тонкой кишки [75]. Морфологические критерии диагностики эозинофильных поражений ЖКТ представлены в соответствующих главах. Полученные результаты должны оцениваться в контексте данных анамнеза и результатов диагностической диеты [76]. Определение уровня антител к тканевой трансглутаминазе, гистологические данные, а также методы HLA-типирования (DQ2/DQ8) используются с целью дифференциальной диагностики аллергии к глютену и целиакии [77].
Для выявления вторичных нарушений функционирования ЖКТ и/или дифференциальной диагностики с лактазной недостаточностью используют водородный тест, рН кала, оценку углеводов кала, тест на ионный дефицит [71, 78, 79]. В последние годы возрос интерес к исследованию фекального кальпротектина у детей с аллергическими заболеваниями, в том числе у младенцев с аллергией к БКМ как к неинвазивному маркеру воспаления интестинальной слизистой оболочки [71, 79–82]. У детей с аллергической энтеропатией (непереносимостью БКМ) в копрофильтратах, кроме повышения уровня кальпротектина и эозинофильного катионного протеина, отмечено также повышенное содержание зонулина, β-дефензина-2, транстиретина [82]. Обнаружено увеличение содержания зонулина и TNFα, более выраженное при IgE-независимой ПА. Фекальный уровень метаболитов оксида азота при IgE-зависимой ПА превышал показатели контрольной группы, а у детей с IgE-независимой ПА уровень этих метаболитов был достоверно ниже. Отсутствие противопоказаний позволяет использовать анализ содержания указанных маркеров как в острый период, так и в период ремиссии ПА, что перспективно для донозологической диагностики этой патологии у детей [83]. Описано выявление скрытой крови в стуле FIT-тестами у младенцев с гастроинтестинальными проявлениями аллергии к БКМ [71, 84].
Привлекает внимание исследователей белок, связывающий жирные кислоты (FABP), который является одним из внутриклеточных белков, принимающих участие в транспортировке и метаболизме длинноцепочечных жирных кислот. Опубликованные результаты свидетельствуют о тесной взаимосвязи повышения уровня I-FABP и степени повреждения тонкой кишки как воспалительного, так и ишемического характера. В настоящее время идет накопление клинических данных, которые позволят выработать более конкретные клинические рекомендации по оценке изменений I-FABP в крови больных с различной патологией тонкой кишки [85].
Консультации специалистов (аллерголога-иммунолога, диетолога, гастроэнтеролога, дерматолога) проводятся по показаниям в целях установки диагноза при проведении обследования и дифференциальной диагностики, для подбора терапии и коррекции рациона.
Литература
-
Muraro A., Roberts G., Worm M., Bilo M.B., Brockow K., Fernandez Rivas M. et al. Food allergy and anaphylaxis guidelines // Allergy. 2014. Vol. 69. P. 1026–1045.
-
Diagnosis and rationale for action against cow’s milk allergy (DRACMA) guidelines. World Allergy Organization // Pediatr. Allergy Immunol. 2010. Vol. 21. P. 1–125.
-
Koletzko S., Niggemann B., Arato A. et al. Diagnostic approach and management of cow’s-milk protein allergy in infants and children: ESPGHAN GI Committee practical guidelines // J. Pediatr. Gastroenterol. Nutr. 2012. Vol. 55, N 2. P. 221–229.
-
Villalta D., Tonutti E., Bizzaro N., Brusca I., Sargentini V., Asero R. et al. Recommendations for the use of molecular diagnostics in the diagnosis of allergic diseases // Eur. Ann. Allergy Clin. Immunol. 2018. Vol. 50, N 2. P. 51–58. DOI: https://doi.org/10.23822/EurAnnACI.1764-1489.32
-
Sicherer S.H., Allen K., Lack G. et al. Critical issues in food allergy: a national academies consensus report // Pediatrics. 2017. Vol. 140, N 2. Article ID e20170194.
-
Ebisawa M., Ito K., Fujisawa T. Japanese guidelines for food allergy 2017 // Allergol. Int. 2017. Vol. 66, N 2. P. 248–264. DOI: https://doi.org/10.1016/j.alit.2017.02.001
-
Eggesbo M., Botten G., Halvorsen R., Magnus P. The prevalence of CMA/CMPI in young children: the validity of parentally perceived reactions in a population-based study // Allergy. 2001. Vol. 56, N 5. P. 393–402.
-
Баранов А.А., Намазова-Баранова Л.С., Боровик Т.Э., Макарова С.Г., Пампура И.Н., Захарова И.Н. и др. Пищевая аллергия. Серия «Болезни детского возраста от А до Я» / под ред. А.А. Баранова, Л.С. Намазовой-Барановой, Т.Э. Боровик, С.Г. Макаровой. Москва, 2013. 160 с.
-
Диагностика и лечение аллергии к белкам коровьего молока у детей грудного и раннего возраста : практические рекомендации / под ред. А.А. Баранова, Л.С. Намазовой-Барановой, Т.Э. Боровик, С.Г. Макаровой. Москва : ПедиатрЪ, 2014. 48 с.
-
Eigenmann P.A., Atanaskovic-Markovic M., O’B Hourihane J., Lack G., Lau S., Matricardi P.M. et al. Testing children for allergies: why, how, who and when: an updated statement of the European Academy of Allergy and Clinical Immunology (EAACI) Section on Pediatrics and the EAACI-Clements von Pirquet Foundation // Pediatr. Allergy Immunol. 2013. Vol. 24, N 2. P. 195–209.
-
Макарова С.Г., Намазова-Баранова Л.С., Вишнёва Е.А., Геворкян А.К., Алексеева А.А., Петровская М.И. Актуальные вопросы диагностики пищевой аллергии в педиатрической практике // Вестник РАМН. 2015. № 1. С. 41–46.
-
Чебуркин А.А. Диагностика аллергической и неаллергической формы пищевой непереносимости у детей // Вопросы современной педиатрии. 2013. Т. 12, № 2. С. 44–51.
-
Bock S.A., Sampson H.A., Atkins F., Zeiger R.S., Lehrer S., Sachs M. et al. Double-blind, placebo-controlled food challenge (DBPCFC) as an office procedure: a manual // J. Allergy Clin. Immunol. 1988. Vol. 82. P. 986–997.
-
Bindslev-Jensen C., Ballmer-Weber B.K., Bengtsson U., Blanco C., Ebner C., Hourihane J. et al. Standardization of food challenges in patients with immediate reactions to foods: position paper from the European Academy of Allergology and Clinical Immunology // Allergy. 2004. Vol. 59. P. 690–697.
-
Altschul A.S., Scherrer D.L., Munoz-Furlong A., Sicherer S.H. Manufacturing and labeling issues for commercial products: relevance to food allergy // J. Allergy Clin. Immunol. 2001. Vol. 108. P. 468.
-
Sicherer S.H., Sampson H.A. Food hypersensitivity and atopic dermatitis: pathophysiology, epidemiology, diagnosis and management // J. Allergy Clin. Immunol. 1999. Vol. 104. P. 114–122.
-
Spergel J.M., Beausoleil J.L., Mascarenhas M., Liacouras C.A. The use of skin prick tests and patch tests to identify causative foods in eosinophilic esophagitis // J. Allergy Clin. Immunol. 2002. Vol. 109. P. 363–368.
-
Rona R.J., Keil T., Summers C., Gislason D., Zuidmeer L., Sodergren E. et al. The prevalence of food allergy: a meta-analysis // J. Allergy Clin. Immunol. 2007. Vol. 120, N 3. P. 638–646.
-
Ванденплас И., Захарова И.Н., Дмитриева Ю.А. Гастроинтестинальные проявления пищевой аллергии или функциональные нарушения желудочно-кишечного тракта. Принципы дифференциальной диагностики и диетотерапии // Медицинский совет. 2016. № 16. С. 110–114.
-
Vandenplas Y., Dupont C., Eigenmann P., Host A., Kuitunen M., Ribes-Koninck C. et al. A workshop report on the development of the Cow’s Milk-related Symptom Score awareness tool for young children // Acta Paediatr. 2015. Vol. 104, N 4. P. 334–339. DOI: https://doi.org/10.1111/apa.12902
-
Bernstein I.L., Li J.T., Bernstein D.I. et al. Allergy diagnostic testing: an updated practice parameter // Ann. Allergy. Asthma Immunol. 2008. Vol. 100, N 3. Suppl. 3. P. S1–S148.
-
Пампура А.Н. Диагностика пищевой аллергии у детей: проблемы и пути решения // Российский вестник перинатологии и педиатрии. 2009. № 4. С. 69–77.
-
Sampson H.A., McCaskill C.C. Food hypersensitivity and atopic dermatitis: evaluation of 113 patients // J. Pediatr. 1985. Vol. 107. P. 669–675.
-
Sampson H.A., Albergo R. Comparison of results of skin tests, RAST, and double-blind, placebo-controlled food challenges in children with atopic dermatitis // J. Allergy Clin. Immunol. 1984. Vol. 74. P. 26–33.
-
Bock S.A., Munoz-Furlong A., Sampson H.A. Further fatalities caused by anaphylactic reactions to food, 2001–2006 // J. Allergy Clin. Immunol. 2007. Vol. 119, N 4. P. 1016–1018.
-
Sicherer S.H., Sampson H.A. Food allergy // J. Allergy Clin. Immunol. 2010. Vol. 125, suppl. 2. P. 116–125.
-
Dolen W.K. IgE antibody in the serum — detection and diagnostic significance // Allergy. 2003. Vol. 58. P. 717–723.
-
Niggemann B., Beyer K. Diagnostic pitfalls in food allergy in children // Allergy. 2005. Vol. 60. P. 104–107.
-
Palosuo K., Varjonen E., Kekki O.-M. et al. Wheat x-5 gliadin is a major allergen in children with immediate allergy to ingested wheat // J. Allergy Clin. Immunol. 2001. Vol. 108. P. 634–638.
-
García-Ara M.C. Cow’s milk-specific immunoglobulin E levels as predictors of clinical reactivity in the follow-up of the cow’s milk allergy infants // Clin. Exp. Allergy. 2004. Vol. 34, № 6. P. 866–870.
-
Saarinen K.M., Suomalainen H., Savilahti E. Diagnostic value of skin-prick and patch tests and serum eosinophil cationic protein and cow’s milk-specific IgE in infants with cow’s milk allergy // Clin. Exp. Allergy. 2001. Vol. 31. P. 423–429.
-
Boyano M.T., Garcia-Ara C., Diaz-Pena J.M., Munoz F.M., Garcia Sanchez G., Esteban M.M. Validity of specific IgE antibodies in children with egg allergy // Clin. Exp. Allergy. 2001. Vol. 31. P. 1464–1469.
-
Celik-Bilgili S., Mehl A., Verstege A. et al. The predictive value of specific IgE levels in serum for the outcome of oral food challenges // Clin. Exp. Allergy. 2005. Vol. 35, N 3. P. 268–273.
-
Sampson H.A. Update on food allergy // J. Allergy Clin. Immunol. 2004. Vol. 113. P. 805.
-
Fleischer D.M., Bock S.A., Spears G.C. et al. Oral food challenges in children with a diagnosis of food allergy // J. Pediatr. 2011. Vol. 158. P. 578.
-
American College of Allergy, Asthma, & Immunology. Food allergy: a practice parameter // Ann. Allergy Asthma Immunol. 2006. Vol. 96. P. S1–S68.
-
Schouten B., van Esch B.C., van Thuijl A.O. et al. Contribution of IgE and immunoglobulin free light chain in the allergic reaction to cow’s milk proteins // J. Allergy Clin. Immunol. 2010. Vol. 125. P. 1308–1314.
-
Reid M.J., Lockey R.F., Turkeltaub P.C., Platts-Mills T.A. Survey of fatalities from skin testing and immunotherapy 1985–1989 // J. Allergy Clin. Immunol. 1993. Vol. 92. P. 6.
-
Devenney I., Fälth-Magnusson K. Skin prick tests may give generalized allergic reactions in infants // Ann. Allergy Asthma Immunol. 2000. Vol. 85. P. 457.
-
Codreanu F., Moneret-Vautrin D.A., Morisset M. et al. The risk of systemic reactions to skin prick-tests using food allergens: CICBAA data and literature review // Eur. Ann. Allergy Clin. Immunol. 2006. Vol. 38, N 2. P. 52–54.
-
Lockey R.F. Adverse reactions associated with skin testing and immunotherapy // Allergy. Proc. 1995. Vol. 16. P. 293–296.
-
Eigenmann P.A., Sicherer S.H., Borkowski T.A. et al. Prevalence of IgE-mediated food allergy among children with atopic dermatitis // Pediatrics. 1998. Vol. 101. P. E8.
-
Bock S.A., Buckley J., Holst A., May C.D. Proper use of skin tests with food extracts in diagnosis of hypersensitivity to food in children // Clin. Allergy. 1977. Vol. 7. P. 375–383.
-
Dreborg S. Skin test in diagnosis of food allergy // Allergy Proc. 1991. Vol. 12. P. 251–254.
-
Sporik R., Hill D.J., Hosking C.S. Specificity of allergen skin testing in predicting positive open food challenges to milk, egg and peanut in children // Clin. Exp. Allergy. 2000. Vol. 30. P. 1540–1546.
-
Hill D.J., Heine R.G., Hosking C.S. The diagnostic value of skin prick testing in children with food allergy // Pediatr. Allergy Immunol. 2004. Vol. 15. P. 435–441.
-
Ortolani C., Ispano M., Pastorello E.A. et al. Comparison of results of skin prick tests (with fresh foods and commercial food extracts) and RAST in 100 patients with oral allergy syndrome // J. Allergy Clin. Immunol. 1989. Vol. 83. P. 683–690.
-
Steckelbroeck S., Ballmer-Weber B.K., Vieths S. Potential, pitfalls, and prospects of food allergy diagnostics with recombinant allergens or synthetic sequential epitopes // J. Allergy Clin. Immunol. 2008. Vol. 121. P. 1323–1330.
-
Rancé F., Juchet A., Brémont F., Dutau G. Correlations between skin prick tests using commercial extracts and fresh foods, specific IgE, and food challenges // Allergy. 1997. Vol. 52. P. 1031–1035.
-
Astier C., Morisset M., Roitel O. et al. Predictive value of skin prick tests using recombinant allergens for diagnosis of peanut allergy // J. Allergy Clin. Immunol. 2006. Vol. 118. P. 250–256.
-
Peeters K.A., Koppelman S.J., van Hoffen E. et al. Does skin prick test reactivity to purified allergens correlate with clinical severity of peanut allergy? // Clin. Exp. Allergy. 2007. Vol. 37. P. 108–115.
-
Rance F., Abbal M., Lauwers-Cances V. Improved screening for peanut allergy by the combined use of skin prick tests and specific IgE assays // J. Allergy Clin. Immunol. 2002. Vol. 109, N 6. P. 1027–1033.
-
Hamilton R.G., Franklin Adkinson N. Jr. In vitro assays for the diagnosis of IgE-mediated disorders // J. Allergy Clin. Immunol. 2004. Vol. 114. P. 213.
-
Hauswirth D.W., Burks A.W. Banana anaphylaxis with a negative commercial skin test // J. Allergy Clin. Immunol. 2005. Vol. 115. P. 632–633.
-
Sicherer S.H. Food allergy: when and how to perform oral food challenges // Pediatr. Allergy Immunol. 1999. Vol. 10. P. 226.
-
Lozinsky A.C., Meyer R., De Koker C. et al. Time to symptom improvement using elimination diets in non-IgE-mediated gastrointestinal food allergies // Pediatr. Allergy Immunol. 2015. Vol. 26. P. 403.
-
Muraro M.A. Diagnosis of food allergy: the oral provocation test // Pediatr. Allergy Immunol. 2001. Vol. 12. P. 31–36.
-
Rance F., Kanny G., Dutau G., Moneret-Vautrin D.A. Food hypersensitivity in children: clinical aspects and distribution of allergen // Pediatr. Allergy Immunol. 1999. Vol. 10. P. 33–38.
-
Rance F., Dutau G. Labial food challenge in children with food allergy // Pediatr. Allergy Immunol. 1997. Vol. 8. P. 41–44.
-
Hourihane O.B. The threshold concept in food safety and its applicability to food allergy // Allergy. 2001. Vol. 56. P. 86–90.
-
Gellerstedt M., Magnusson J., Grajo U. et al. Interpretation of subjective symptoms in double-blind placebo-controlled food challenges — interobserver reliability // Allergy. 2004. Vol. 59, N 3. P. 354–356.
-
Urisu A., Ando H., Morita Y. et al. Allergenic activity of heated and ovomucoid-depleted egg white // J. Allergy Clin. Immunol. 1997. Vol. 100. P. 171–176.
-
Bernhisel-Broadbent J., Strause D., Sampson H.A. Fish hypersensitivity. II: Clinical relevance of altered fish allergenicity caused by various preparation methods // J. Allergy Clin. Immunol. 1992. Vol. 90. P. 622–629.
-
Aihara M., Miyazawa M., Osuna H. et al. Food-dependent exercise-induced anaphylaxis: influence of concurrent aspirin administration on skin testing and provocation // Br. J. Dermatol. 2002. Vol. 146. P. 466–472.
-
Harada S., Horikawa T., Ashida M. et al. Aspirin enhances the induction of type I allergic symptoms when combined with food and exercise in patients with food-dependent exercise-induced anaphylaxis // Br. J. Dermatol. 2001. Vol. 145. P. 336–339.
-
Клиническая аллергология / под ред. Р.М. Хаитова. Москва : МЕДпресс-информ, 2002. 623 с.
-
Kim H.S., Kim J.H., Seo Y.M., Chun Y.H., Yoon J.S., Kim H.H. et al. Eosinophil-derived neurotoxin as a biomarker for disease severity and relapse in recalcitrant atopic dermatitis // Ann. Allergy Asthma Immunol. 2017. Vol. 119, N 5. P. 441–445.
-
Ружицкая Е.А., Виноградова Т.В., Семенов А.В., Пампура А.Н., Тренева М.С., Сухоруков В.С. Секреция цитокинов при эозинофилии у детей // Российский вестник перинатологии и педиатрии. 2015. № 2. С. 29–36.
-
Карпеева Ю.С. Эозинофильный нейротоксин как клинический биомаркер для оценки активности атопических заболеваний // Медицина: теория и практика. 2018. Т. 3, прил. С. 81–83.
-
Roca M., Rodriguez Varela A., Donat E., Cano F., Hervas D., Armisen A. et al. Fecal calprotectin and eosinophil-derived neurotoxin in healthy children between 0 and 12 years // J. Pediatr. Gastroenterol. Nutr. 2017. Vol. 65, N 4. P. 394–398.
-
Novikova V.P., Bogdanova N.M., Prokopyeva N., Lapin S.V., Kuznetsova D.A., Vorontsov P. Secondary lactose intolerance and cow’s milk protein allergy in infants // Arch. Dis. Child. 2019. Vol. 104, N S3. P. A159–A160.
-
Шаповалова Н.С. Эозинофильный гастрит в структуре эозинофильных гастроинтестинальных нарушений (ЭГИН), биологическая терапия // Медицина: теория и практика. 2019. Т. 4, № 1. С. 138–144.
-
Новикова В.П., Листопадова А.П., Замятина Ю.Е., Гурина О.П., Варламова О.Н., Аничков Н.М. и др. Морфологические признаки хронического эзофагита у детей с сопутствующими аллергическими заболеваниями взаимосвязаны с уровнем цитокинов и нейропептидов // Материалы XXVI Международного Конгресса детских гастроэнтерологов России и стран СНГ «Актуальные проблемы абдоминальной патологии у детей» : сборник трудов. Москва, 2019. С. 138–140.
-
Novikova V.P., Anichkov N.M., Nevskaia E., Listopadova A.P., Zamyatina Y.E., Gurina O.P. et al. Morphological features of chronic esophagitis in children with concomitant allergic diseases are interrelated with the level of cytokines and neuropeptides // Arch. Dis. Child. 2019. Vol. 104, N S3. P. A102–A103.
-
Калинина Е.Ю., Аничков Н.М., Коржевский Д.Э., Кирик О.В., Новикова В.П., Листопадова А.П. и др. Хромогранин и морфологические изменения двенадцатиперстной кишки при атопическом дерматите у детей // Вопросы детской диетологии. 2018. Т. 16, № 6. С. 45–52.
-
Новикова В.П., Похлебкина А.А. Энтероколитический синдром, индуцированный пищевыми белками, в практике педиатра // Педиатр. 2019. Т. 10, № 2. С. 69–74.
-
Гурова М.М., Романова Т.А., Попова В.С. Целиакия и синдром непереносимости пшеницы. Cовременные взгляды на проблему // Пищевая непереносимость у детей. Современные аспекты диагностики, лечения, профилактики и диетотерапии : сборник трудов. Санкт-Петербург, 2018. С. 14–31.
-
Иванов Д.О., Новикова В.П. Диагностика лактазной недостаточности у новорожденных // Медицина: теория и практика. 2018. Т. 3, прил. С. 124–130.
-
Кузнецова Д.А., Лапин С.В., Новикова В.П., Богданова Н.М. Определение остаточной осмолярности стула и фекального кальпротектина в диагностике лактазной недостаточности у детей раннего возраста // Медицина: теория и практика. 2018. Т. 3, прил. С. 193.
-
Seo S.C., Ahn S.H., Ri S., Yoon Y., Byeon J.H., Kim S.H. et al. Elevated fecal calprotectin levels are associated with severity of atopic dermatitis in children // Asian Pac. J. Allergy Immunol. 2018. Vol. 36, N 2. P. 82–87. DOI: https://doi.org/10.12932/AP-100317-0044
-
Beser O.F., Sancak S., Erkan T., Kutlu T., Cokugras H., Cokugras F.C. Can fecal calprotectin level be used as a marker of inflammation in the diagnosis and follow-up of cow’s milk protein allergy? // Allergy Asthma Immunol. Res. 2014. Vol. 6. P. 33–38.
-
Шуматова Т.А., Зернова Е.С., Григорян Л.А., Шишацкая С.Н. Антимикробные пептиды и белки в диагностике синдрома мальабсорбции у детей // Современные проблемы науки и образования. 2015. № 3. URL: http://www.science-education.ru/ru/article/view?id=20324 (дата обращения: 06.07.2019)
-
Шуматова Т.А., Приходченко Н.Г., Ни А.Н., Катенкова Э.Ю., Григорян Л.А., Зернова Е.С. и др. Зонулин, фактор некроза опухоли-α и оксид азота в диагностике IgE-зависимой и IgE-независимой пищевой аллергии у детей // Тихоокеанский медицинский журнал. 2017. № 2. С. 18–21. DOI: https://doi.org/10.17238/PmJ1609-1175.2017.2.18-21
-
Новикова В.П., Уразгалиева И.А., Шноль Е.В. Возможности теста «Сolonview» для определения гемоглобина в стуле у детей первого года жизни с атопическим дерматитом // Пищевая непереносимость у детей. Современные аспекты диагностики, лечения, профилактики и диетотерапии : сборник статей / под ред. В.П. Новиковой, Т.В. Косенковой. Санкт-Петербург, 2016. С. 274.
-
Linsalata M., Riezzo G., D’Attoma B., Clemente C., Orlando A., Russo F. Noninvasive biomarkers of gut barrier function identify two subtypes of patients suffering from diarrhoea predominant-IBS: a case-control study // BMC Gastroenterol. 2018. Vol. 18, N 1. P. 167. DOI: https://doi.org/10.1186/s12876-018-0888-6
ГЛАВА 6. ПИЩЕВАЯ АЛЛЕРГИЯ И ПИЩЕВАЯ НЕПЕРЕНОСИМОСТЬ
6.1. Понятия пищевой аллергии и пищевой непереносимости. М.М. Гурова
В практической деятельности врача-педиатра часто возникают трудности в разграничении таких состояний, как ПА и ПН, которые объединяет возможность развития патологических реакций в ответ на употребление тех или иных пищевых продуктов. В то же время, несмотря на сходные клинические проявления, механизмы, лежащие в основе этих состояний, различны, что определяет различные подходы к терапии и прогноз.
Терминология
Для описания неблагоприятных эффектов, возникающих вследствие употребления пищи, используются следующие термины: «пищевая гиперчувствительность», «пищевая непереносимость» и «пищевая аллергия».
ПН — патологическое состояние, при котором появление клинических симптомов вызвано неиммунологическими реакциями на пищу вследствие: 1) фармакологических эффектов самих пищевых продуктов, 2) дефектов ферментов и/или транспортеров.
ПА — патологическое состояние, при котором появление клинических симптомов при употреблении продуктов питания обусловлено иммунными механизмами [иммуноглобулин E (IgE)-опосредованными или не-IgE-опосредованными].
Пищевая гиперчувствительность — общий термин, использующийся для описания любой патологической реакции на пищевые продукты и компоненты пищи, независимо от механизмов, лежащих в их основе [1, 2].
Общие проявления, характерные для ПН и ПА, представлены в табл. 6-1.
ПА | ПН |
---|---|
Общие проявления |
|
|
Классификация
Классификация неблагоприятных реакций на пищевые продукты представлена на рис. 6-1.

Распространенность пищевой непереносимости и пищевой аллергии
Распространенность непереносимости отдельных компонентов пищи достигает 20% в общей популяции [4, 5], что значительно превышает частоту выявляемости иммуноопосредованных реакций на пищу, составляющих от 6 до 8% в общей популяции. В среднем эти показатели распространенности ПН можно считать относительно постоянными, так как сходные данные были представлены 20 лет назад [6].
Наиболее часто жалобы на непереносимость тех или иных продуктов предъявляют пациенты с функциональными нарушениями ЖКТ, прежде всего с синдромом раздраженного толстого кишечника (СРК). По данным ряда авторов, взаимосвязь гастроинтестинальных проявлений с употреблением пищевых продуктов испытывают от 50 до 84% пациентов [7]. Группы пищевых продуктов, с которыми связывают проявления ПН, сопровождающиеся желудочно-кишечными симптомами, представлены в табл. 6-2 [4, 5, 7].
Группа пищевых продуктов | Примеры пищевых продуктов | Количество пациентов (%), сообщающих о ПН |
---|---|---|
Зерновые продукты |
Пшеничный хлеб |
4,8–34,8 |
Овощи, фрукты |
Капуста Лук Горох/фасоль |
9,6–57 8,9–56 21,4–46 |
Молочные продукты |
Молоко |
4,4–41,7 |
Напитки |
Кофе |
26,2–39 |
Другие продукты |
Острые специи Жирная пища или еда, жаренная во фритюре |
25,9–45 13,3–44 |
6.1.1. Пищевая непереносимость
Пищевая непереносимость, вызванная дефектами транспортных систем и/или дефицитом ферментов
Среди компонентов пищевых продуктов в качестве причин ПН в настоящее время лидирующую позицию занимают углеводы — именно они являются причиной развития ПН в трех из четырех случаев. Это связано со значительным увеличением потребления углеводов в питании. Так, по данным национального опроса в Соединенных Штатах Америки, было показано, что за последние несколько десятилетий потребление отдельных углеводов, в основном в виде добавленных сахаров, увеличилось на 900% [8]. Классификация непереносимости углеводов представлена на рис. 6-2 [5].


Для непереносимости углеводов характерны общие механизмы патогенеза, инициируемые нарушением абсорбции вследствие дефекта транспортеров и/или ферментных систем (рис. 6-3). В результате происходит повышение осмотического давления в тонкой кишке с последующим притоком жидкости и развитием осмотической диареи. За счет ферментации неабсорбируемых углеводов микрофлорой толстой кишки отмечаются повышенное газообразование и синдром избыточного бактериального роста, приводящие к появлению гастроинтестинальных симптомов.
Лактазная недостаточность
Лактоза представляет собой дисахарид, обнаруженный в молоке млекопитающих, который в щеточной кайме тощей кишки под действием β-галактозидазы (фермента лактазы) расщепляется на составляющие его моносахариды — глюкозу и галактозу. Лактаза необходима для нормального роста и развития детей раннего возраста с момента рождения до введения прикормов, после чего наблюдается постепенное снижение ее активности, степень которого варьирует в зависимости от генетических особенностей и этнической принадлежности [9]. Синтез лактазы кодируется одним геном: хорошая активность фермента является наследственным аутосомно-доминантным признаком. Наиболее часто выявляется у жителей Европы, Южной Азии, среди жителей отдельных регионов Африки. Считается, что генетические изменения и закрепление активности лактазы возникли в период одомашнивания млекопитающих для получения молока [10].
Снижение или недостаточная активность лактазы (лактазная недостаточность взрослого типа) наблюдается примерно у 65% взрослого населения, варьируя в зависимости от этнической группы (в Азии от 80% до 100%, в Африке от 70% до 95%, в США от 15% до 80%, в Европе в целом от 15% до 70%), и связано со снижением активности лактазы у детей в возрасте от двух до пяти лет [11, 12]. В основе лежит точечный полиморфизм C/T 13910, характеризующийся заменой последовательности ДНК, которая регулирует ген лактазы (LPH): генотип CC коррелирует с гиполактазией, в то время как генотип TT — с сохраняющейся активностью лактазы [5].
Помимо генетически обусловленной формы снижение активности лактазы может быть вторичным, обратимым, вызванным изменением щеточной каймы энтероцитов тощей кишки на фоне основного патологического процесса — инфекционных заболеваний ЖКТ, воспалительных, в том числе аллергических, заболеваний кишечника, целиакии. В данном случае при стихании воспаления в слизистой оболочке активность лактазы восстанавливается.
Симптомы непереносимости лактозы обычно не возникают, пока активность лактазы не снижается менее 50% от исходного уровня [13]. Показано, что даже при первичной лактазной недостаточности большинство людей могут переносить небольшое количество лактозы в рационе (суммарно до 12–15 г/сут) при равномерном распределении ее приема в течение дня [14]. Порог толерантности к лактозе зависит от следующих факторов: 1) количества лактозы в рационе, 2) особенностей состава пищи, ее консистенции и температуры, 3) времени транзита по кишечнику, 4) степени остаточной экспрессии лактазы, 5) особенностей состава и ферментационной способности КМ за счет синтеза бактериальной β-галактозидазы, частично компенсирующей гиполактазию, 6) чувствительности кишечника к химическому и механическому раздражению [13].
Мальабсорбция фруктозы
Фруктоза — моносахарид, который естественным образом присутствует во фруктах и меде и все чаще используется в пищевой промышленности, обычно в виде кукурузного сиропа с высоким содержанием фруктозы [15]. В пище содержится в виде моносахарида — фруктозы, в составе дисахарида — сахарозы (β-фруктоза и α-глюкоза) и в виде фруктанов — полимеров фруктозы (каждая молекула фруктана состоит из множества молекул β-D-фруктозы и одной молекулы α-D-глюкозы).
Нарушение всасывания фруктозы в тонкой кишке развивается вследствие ее избыточного поступления с пищевыми продуктами и/или снижения активности транспортеров фруктозы вследствие их недостаточной зрелости.
Существует предел абсорбционной способности фруктозы в кишечнике человека, определяемый возможностями транспортеров, осуществляющих перенос фруктозы путем облегченного транспорта. Транспортеры GLUT-2 и GLUT-5 являются наиболее изученными [16]. В соотношении 1:1 глюкоза и фруктоза совместно транспортируются через апикальную поверхность слизистой оболочки кишечника с помощью GLUT-2, тогда как GLUT-5 обеспечивает независимую абсорбцию фруктозы посредством облегченной диффузии. Возможно участие других транспортеров, однако ряд из них (GLUT-7) имеют дистальное расположение в подвздошной кишке [16], что уменьшает их значимость, либо функциональная активность не изучена (GLUT-8) [17].
Наиболее часто синдром мальабсорбции фруктозы выявляется у детей младше 10 лет (максимально часто в возрасте 2–4 лет), что связано с возраст-зависимой эволюционно обусловленной регуляцией экспрессии GLUT-5 (основного транспортера, обеспечивающего абсорбцию фруктозы). Было показано, что после введения фруктозы в количестве 1 г/кг детям в возрасте от 1 до 3 лет положительный дыхательный водородный тест был получен в 69,5% случаев, тогда как у детей 4–6 лет при аналогичной нагрузке фруктозой — только в 26,8% случаев [18]. В последующем при обследовании 1093 детей и взрослых была показана следующая возрастная динамика абсорбции фруктозы: до 10 лет способность к поглощению фруктозы увеличивалась, в дальнейшем, в возрастном промежутке от 10 до 79 лет, способность к поглощению фруктозы не изменялась [16].
Последующие исследования позволили установить оптимальное количество фруктозы, которое может абсорбироваться в тонкой кишке без развития гастроинтестинальных симптомов: доза ≤25 г для взрослых или ≤1 г/кг для детей представляется оптимальной для употребления для здоровых лиц и для диагностики синдрома мальабсорбции фруктозы [19–21].
Последующие исследования позволили установить оптимальное количество фруктозы, которое может абсорбироваться в тонкой кишке без развития гастроинтестинальных симптомов: доза ≤25 г для взрослых или ≤1 г/кг для детей представляется оптимальной для употребления для здоровых лиц и для диагностики синдрома мальабсорбции фруктозы [19–21].
Непереносимость трегалозы
Трегалоза — дисахарид, состоящий из двух молекул глюкозы, который содержится в грибах и водорослях [22]. Кишечная трегалаза, фермент щеточной каймы, представляет собой β-галактозидазу, катализирующую гидролиз трегалозы, присутствует на протяжении всей тонкой кишки с максимальной активностью в проксимальных отделах тощей кишки [22].
Изолированный дефицит трегалозы представляет собой аутосомно-доминантное заболевание. Описан у 8% населения Гренландии [23], тогда как в других странах зарегистрированы единичные случаи. Отсутствие данных по распространенности непереносимости трегалозы связано с трудностями в диагностике данного состояния [23]. В то же время исследователями поддерживается мнение, что мальабсорбция трегалозы вследствие дефицита трегалазы представляет собой редкое состояние, не имеющее существенного значения для клинической практики.
Непереносимость сорбитола
Сорбитол — углевод, который естественным образом присутствует во фруктах и соках. Он также используется в ряде коммерческих продуктов: лекарственных препаратах, сладостях, диетических продуктах в качестве заменителя сахарозы и в жевательной резинке [24]. Абсорбция сорбитола в тонкой кишке является дозозависимой, и при повышении дозы или концентрации могут возникнуть гастроинтестинальные симптомы [25].
Непереносимость FODMAPs
Акроним FODMAPs объединяет ферментируемые углеводы с короткой цепью (фруктозу, лактозу, ФОС и ГОС — фруктаны и галактаны) и сахарные спирты (полиолы — сорбит, маннит, ксилит и мальтит) [24, 30]. О том, что ряд углеводов может вызывать гастроинтестинальные симптомы по отдельности [25–27] или в комбинации, например фруктоза + сорбит [28, 29], было известно давно, но только недавно они были объединены в отдельную группу — FODMAPs. Хотя существуют различия FODMAPs в возможности поступления в нижние отделы ЖКТ, в совокупности они объясняют усиление функциональных желудочно-кишечных симптомов у восприимчивых людей (например, при СРК), и их исключение из диеты в целом, как группы, имеет большее значение для уменьшения симптомов, чем исключение каждого продукта по отдельности.
Все вышеперечисленные углеводы имеют следующие общие функциональные свойства.
-
Плохо всасываются в тонкой кишке: плохое всасывание вызвано медленными трансмембранными транспортерами (фруктоза), пониженной активностью гидролаз щеточной каймы (лактоза), недостатком гидролаз (фруктаны, галактаны) или слишком большим размером молекулы для простой диффузии (полиолы).
-
Представляют собой небольшие и, следовательно, осмотически активные молекулы, которые вызывают диарею, увеличивая объем и разжижая внутрикишечное содержимое и, таким образом, влияя на моторику кишечника [31].
-
Быстро ферментируются бактериями. Скорость ферментации бактериями определяется длиной цепи углевода. Ферментация ди- и олигосахаридов происходит намного быстрее по сравнению с полисахаридами.
Кроме того, появляются данные о непосредственном влиянии FODMAPs на моторику ЖКТ. Так, по данным двойного слепого перекрестного исследования с участием 11 здоровых добровольцев с использованием сцинтиграфии для измерения времени транзита было показано, что смесь 25 г фруктозы и 5 г сорбита усиливает моторику ЖКТ, тогда как применение 30 г глюкозы не оказывает подобного эффекта. Применение сцинтиграфии с 99mTc подтвердило, что это различие связано с сокращением времени транзита по тонкой кишке [29].
В настоящее время существует достаточно доказательств того, что отдельные FODMAPs вызывают абдоминальные симптомы (вздутие живота, боли, тошнота и нарушения стула — диарея и/или запор), подтвержденных острыми провокационными тестами с лактозой [32], фруктозой [32, 33], ФОС [24, 34] и сорбитом [32, 35].
FODMAPs содержатся в большом количестве в ряде пищевых продуктов, включая пшеницу, рожь, овощи, фрукты и бобовые [28, 36]. Несмотря на то что все продукты, содержащие FODMAPs, потенциально могут привести к возникновению симптомов (сводные данные о пищевых источниках FODMAPs приведены в табл. 6-3), относительный вклад различных подгрупп FODMAPs варьирует в зависимости от этнической принадлежности пациента, от количества FODMAPs в рационе.
FODMAPs | Повышенное содержание фруктозы | Лактоза | Олигосахариды (фруктаны и галактаны) | Полиолы |
---|---|---|---|---|
Продукты с высоким содержанием FODMAPs |
Фрукты: яблоки, груши, персики, манго, арбуз, китайская груша (наши), консервированные фрукты в натуральном соке Мед Подсластители: фруктоза, кукурузный сироп с высоким содержанием фруктозы Большая общая доза фруктозы: консервированные фрукты; большие порции фруктов, сухофрукты, фруктовые соки |
Молоко: коровье, козье и овечье (обычное и нежирное), мороженое Йогурт (обычный и нежирный) Сыры: мягкие и свежие (например, рикотта, коттедж) |
Овощи: артишоки, спаржа, свекла, брюссельская капуста, брокколи, капуста, укроп, чеснок, лук-порей, окра, лук, горох, лук-шалот Зерновые: пшеница и рожь в больших количествах (например, хлеб, макароны, кускус, крекеры, печенье) Бобовые: нут, чечевица, красная фасоль, печеные бобы |
Фрукты: яблоки, абрикосы, вишня, лонгон, личи, китайская груша (наши), нектарин, груши, персики, сливы, чернослив, арбуз Овощи: авокадо, цветная капуста, грибы, стручковый горох Подсластители: сорбит (420), маннит (421), ксилит (967), мальтит (965), изомальт (953) и другие, заканчивающиеся на «-ол» |
Альтернативные продукты (с низким содержанием FODMAPs) |
Фрукты: банан, черника, дуриан, грейпфрут, виноград, киви, лимон, лайм, мандарин, маракуйя, лапа-лапа, малина, арбуз, клубника, танжело Заменители меда: кленовый сироп, золотой сироп (светлая патока) Подсластители: любые, кроме полиолов |
Молоко: без лактозы, рисовое молоко Сыр: «твердые» сыры, включая бри, камамбер Йогурт: без лактозы Заменители мороженого: джелато, сорбет Масло |
Овощи: побеги бамбука, бок чой (китайская листовая капуста), морковь, сельдерей, стручковый перец, кукуруза, баклажаны, зеленая фасоль, салат, зеленый лук, пастернак, тыква, серебряная свекла, зеленый лук, помидоры Лук / чеснок заменители: масло с чесноком Безглютеновые зерновые продукты |
Фрукты: банан, черника, дуриан, грейпфрут, виноград, киви, лимон, лайм, мандарин, маракуйя, лапа-лапа, малина, арбуз Подсластители: сахар (сахароза), глюкоза, другие искусственные подсластители, не заканчивающиеся на «-oл» |
Характеристика основных FODMAPs
Фруктаны. Фруктаны представляют собой короткоцепочечные углеводы на основе линейных или разветвленных полимеров фруктозы, включают инулин (степень полимеризации [DP] до 60), олигофруктозу (DP 2–8), ФОС (DP <10) [37] и являются естественными запасными углеводами различных овощей (например, лук, чеснок, артишоки), фруктов (бананы) и зерновых [37, 38]. Среди зерновых пшеница является основным источником фруктанов в рационе, их количество в твердом веществе составляет 1–4% [36, 39–41]. Инулин и ФОС часто используются в пищевой промышленности, в том числе и для продуктов детского питания, в качестве добавок с учетом их пребиотических свойств.
Всасывание у людей составляет менее 5% из-за отсутствия в тонкой кишке гидролаз, способных разрушать фруктозо-фруктозные связи. Так как фруктаны в интактном виде не могут транспортироваться через эпителий, то они не абсорбируются в тонкой кишке, подвергаясь микробной деградации в подвздошной и толстой кишке [42]. Это подтвердило исследование на пациентах с илеостомой, показавшее, что 34–90% употребляемых фруктанов выделяются с содержимым из илеостомы [24, 43].
Галактоолигосахариды. ГОС — это короткоцепочечные углеводы полимеров галактозы с глюкозой в конечном положении. Они не гидролизуются в ЖКТ человека из-за отсутствия фермента α-галактозидазы, достигают толстой кишки в неизмененном виде, ферментируются бактериями в толстой кишке. ГОС включают рафинозу и стахиозу, содержатся в таких распространенных источниках питания, как ГМ, стручковые и бобы, некоторые зерновые культуры и некоторые орехи [36]. Наличие ГОС в бобовых и зернобобовых культурах объясняет повышенное газообразование и возможность развития гастроинтестинальных симптомов при их употреблении в пищу [26].
Галактаны — сложные полисахариды, относящиеся к полимерам галактозы или соединениям галактозы с другими сахарами, содержатся во многих растениях — бобовых, включая чечевицу, нут и красную фасоль, в значительных количествах присутствуют в сахарной свекле, составляют основную углеводородную часть агар-агара, растительных гумми и слизей. Много галактанов содержится в блюдах индийской и мексиканской кухни. Употребляются вегетарианцами в качестве источника белка [24].
Полиолы. Полиолы относительно мало изучены как FODMAPs, но широко распространены в пищевых продуктах (сорбит — в продуктах, богатых свободной фруктозой, маннит — в грибах), содержатся в овощах (цветная капуста), фруктах (абрикосы, персики, вишня, яблоки, груши) и используются в качестве искусственных подсластителей со следующими номерами добавок на упаковках продуктов питания: сорбит (420), ксилит (967), маннит (421), мальтит (965) и изомальт (953) [22, 25].
Полиолы не имеют активных транспортных систем в тонкой кишке и поглощаются путем пассивной диффузии. Скорость поглощения связана с тремя факторами. Во-первых, диффузия происходит через «поры» в эпителии, и, следовательно, ее скорость зависит от размера молекулы. Например, эритритол — 4-углеродный полиол, хорошо абсорбируется в тощей кишке, а маннит, 6-углеродный полиол, абсорбируется значительно хуже. Во-вторых, размер пор изменяется на протяжении тонкой кишки с уменьшением в дистальном направлении. Таким образом, скорость прохождения полиолов через тощую кишку будет влиять на степень абсорбции, которая ухудшается в дистальных отделах (подвздошная кишка). И в-третьих, размер пор уменьшается при развитии воспалительного процесса в слизистой оболочке тонкой кишки при таких состояниях, как целиакия, аллергические поражения пищеварительного тракта и т.д. [24, 44].
Ограниченное число исследований, касающихся изучения абсорбции сорбита и маннита, показали, что количество, доступное для ферментации, имеет значительные индивидуальные вариации и зависит от принятой дозы [45].
Суммарно распространенность непереносимости FODMAPs и типичные примеры продуктов представлены в табл. 6-4 [46].
FODMAPs | Распространенность | Примеры продуктов |
---|---|---|
Фруктоза (при нарушении соотношения фруктозы к глюкозе с преобладанием фруктозы ) |
30–40% людей в популяции |
Мед Яблоки Абрикосы Авокадо |
Лактоза |
30–70% в зависимости от этнической принадлежности |
Молочные продукты Молочные десерты Йогурты Заварной крем |
Фруктоолигосахариды (фруктоза/ФОС) |
Практически у всего населения |
Пшеница и ее производные |
Галактоолигосахариды (ГОС) |
Практически у всего населения |
Капуста Бобовые Чеснок Лук-порей |
Полиолы (сахарные спирты) |
Нарушение всасывания у 50% населения |
Груша Абрикосы Кукуруза Цветная капуста Грибы |
Пищевая непереносимость, вызванная фармакологическими соединениями, содержащимися в пище
В пище может присутствовать ряд химических веществ с потенциальной фармакологической активностью, которые могут быть причиной появления клинической симптоматики. К таким химическим веществам относятся: салицилаты, вазоактивные амины (гистамин), глутаматы (например, глутамат натрия) и кофеин (табл. 6-5). К наиболее частым клиническим проявлениям относятся гастроинтестинальные симптомы, однако патогенетические механизмы, лежащие в основе их возникновения, до конца не изучены. Предполагается, что они реализуются через влияние на нейроэндокринную систему ЖКТ. К наиболее частым триггерам относятся амины, салицилаты и подсластители (аспартам).
Химические соединения, содержащиеся в продуктах | Продукты | Предполагаемый механизм провокации желудочно-кишечных симптомов |
---|---|---|
Салицилаты |
Кофе, чай, зеленые яблоки, банан, лимон, нектарин, сливы, виноград, грейпфрут, помидор, морковь, огурец, горох, зелень и специи [47] |
Ингибирование активности циклооксигеназы-1 → снижение синтеза простагландинов → избыточная продукция метаболитов лейкотриенов → развитие провоспалительных реакций и сокращение гладких мышц [48] |
Амины (например, гистамин, тирамин, серотонин и др.) |
Вино, пиво, зрелые сыры, вяленые и мясные продукты, рыбные консервы [50] |
Дефицит диаминоксидазы → нарушение деградации гистамина → стимуляция тучных клеток → повышенная секреция желудочного сока, сокращение гладких мышц, типичные кожные реакции [49] |
Глутаматы (усилители вкуса) |
Помидоры, сыр, бульонные кубики, дрожжевой экстракт [51] |
Механизм действия точно неизвестен, но исключение эксайтотоксинов (включая глутамат натрия) при СРК способствовало разрешению >30% симптомов у 84% пациентов [52] |
Кофеин |
Кофе, чай, шоколад, напитки, содержащие колу, напитки с кофеином |
Стимулирует ЦНС и увеличивает секрецию желудочного сока и двигательную активность толстой кишки, возможно, за счет нейроэндокринных гормонов ЖКТ (например, холецистокинина, гастрина или мотилина). Однако этот механизм нуждается в уточнении [53] |
Непереносимость гистамина
Непереносимость гистамина вызвана нарушением метаболизма гистамина, поступающего главным образом извне (продукты, богатые гистамином, и полуфабрикаты). Основной причиной является дефицит фермента диаминоксидазы (ДАО), который отвечает за внеклеточную биотрансформацию гистамина [48]. Помимо этого, может выявляться дефицит фермента гистамин-N-метилтрансферазы (ГNMT), ответственного за внутриклеточную деградацию гистамина, — состояние, встречаемое крайне редко [1% из 82 млн по данным Jarisch R. (2004)] [14].
Симптомы непереносимости гистамина разнообразны и затрагивают почти все органы и системы (табл. 6-6).
Система | Симптомы |
---|---|
Типичные проявления |
|
Кожный покров |
|
ЖКТ |
|
Респираторная система |
|
Сердечно-сосудистая система |
|
Редко встречающиеся |
|
|
Выраженность клинической симптоматики определяется количеством содержащегося в крови гистамина. Так, даже небольшое повышение концентрации гистамина выше нормы приводит к вазодилатации, повышенной секреции желудочного сока, продукции муцина и сокращению гладких мышц. Дальнейшее повышение концентрации приводит к тахикардии, аритмиям и типичным кожным реакциям. Могут наблюдаться гипотензия, бронхоспазм и, при быстром повышении концентрации гистамина, шок или остановка сердца [48, 49].
Повышенная секреция желудочного сока и сокращение гладкой мускулатуры, которые выявляются даже при небольшом повышении уровня гистамина, объясняют появление неспецифических гастроинтестинальных симптомов, таких как диспепсия, ощущение вздутия живота и болевой абдоминальный синдром.
Непереносимость салицилатов
Частота выявления непереносимости салицилатов в России не изучалась, в Европе составляет в среднем 2,5% [3, 4]. Классическими симптомами непереносимости салицилатов являются симптомы со стороны респираторного тракта: заложенность носа или ринорея, признаки синусита, может выявляться полипоз носа, БА. Помимо этого могут возникать гастроинтестинальные симптомы — метеоризм, вздутие живота, диарея и, в редких случаях, проявления колита с развитием язвенных дефектов и последующим формированием стриктур.
Патогенез непереносимости салицилатов, как и других нестероидных противовоспалительных препаратов, основан на ингибировании активности циклооксигеназы-1 с последующим снижением синтеза простагландинов и повышенной продукцией лейкотриенов (ЛТ) — ЛТВ4 и/или ЛТC4-E4 [4]. Подобные патогенетические изменения могут возникнуть при употреблении продуктов, содержащих не только салицилаты, но и другие кислоты (например, бензойную кислоту или красители) [4].
Чувствительность к глютену, не связанная с целиакией
Чувствительность к глютену, не связанная с целиакией (ЧГНЦ), — это относительно новое определение для описания желудочно-кишечных симптомов, возникающих в ответ на глютен, содержащийся в рационе, при отсутствии диагностических признаков целиакии или аллергии на пшеницу [54]. Механизмы, с помощью которых глютен вызывает симптомы, продолжают активно исследоваться (см. соответствующую главу).
6.1.2. Пищевая аллергия
В отличие от ПН, ПА объединяет широкий спектр иммуноопосредованных заболеваний, которые в зависимости от механизмов развития подразделяются на IgE-опосредованные, не-IgE-опосредованные, смешанного характера, вызванные поступлением в организм пищевых антигенов. Общими патологическими механизмами для ПА являются: 1) нарушение иммунологической толерантности, 2) смещение иммунного ответа в сторону Th2-типа и 3) нарушение целостности кишечного барьера [55, 56]. Предрасполагающие факторы развития ПА представлены в табл. 6-7.
Предрасполагающие факторы |
Характер вскармливания после рождения (искусственное вскармливание) Перенесенные кишечные инфекции в раннем возрасте Количество курсов антибактериальных препаратов Состояние микробиома кишечника Генетические и эпигенетические факторы |
Потеря иммунологической толерантности происходит вследствие нарушения межклеточного взаимодействия между клетками, участвующими в формировании протективного иммунитета (тучные клетки, базофилы, эозинофилы, лимфоциты и конститутивные тканевые клетки — эпителиальные клетки и антигенпрезентирующие М-клетки) → изменения со стороны системы иммунного надзора → нарушение регуляции процессинга антигена и изменение функции Treg → возникновение иммунной гиперчувствительности к безвредным пищевым антигенам, неспособность ограничить и прекратить данную реакцию → развитие хронического воспалительного процесса [57, 58].
Смещение иммунного ответа в сторону Th2-типа не только инициирует заболевание, но и играет ведущую роль в поддержании клинических проявлений → повышенная продукция цитокинов Th2 при относительном снижении уровня цитокинов других типов Т-клеток (Treg, Th1, Th17) → увеличение синтеза и активации IgE и тучных клеток, базофилов и эозинофилов → развитие воспалительной реакции в органах-мишенях [57, 58].
Нарушение целостности кишечного барьера приводит к его повышенной проницаемости и возможности свободного проникновения аллергена во внутреннюю среду организма с последующим взаимодействием с клетками иммунной системы → нарушение иммунной толерантности, активация врожденного иммунитета → дополнительная стимуляция Th2 [59].
Сводная информация об иммунологической основе подтипов гастроинтестинальных проявлений пищевой аллергий представлена в табл. 6-8.
Заболевание | Аллерген | Механизмы | |
---|---|---|---|
IgE-опосредованная ПА |
Пищевая анафилаксия |
Молоко, яйца, пшеница, рыба и морепродукты, арахис и лесные орехи, говядина, соя, курица |
|
ОАС |
Эпитопы, полученные из пыльцы |
Перекрестная реакция с эпитопами белков фруктов или овощей |
|
Аллергия на красное мясо |
Углеводный эпитоп á-галактозы, обнаруженный в красном мясе |
Реакция с аллергеном, передающимися со слюной клещей, питавшихся млекопитающими |
|
IgE-опосредованная и не-IgE-опосредованная (смешанная) ПА |
Эзофагогастроинтестинальные заболевания (например, — ЭЭ) |
Молоко, яйцо, пшеница, рыба/моллюски, арахис/лесные орехи, соя |
|
Не-IgE-опосредованная аллергия |
Синдром энтероколита, вызванного пищевыми белками |
Молоко, соя, рис, овес, яйцо |
Получены данные об участии нейтрофилов, NK-клеток, моноцитов и эозинофилов, нет данных об участии IgG4 и повышенной кишечной проницаемости в развитии болезни |
Проктоколит, индуцированный пищевыми белками |
Молоко, соя, рис, овес, яйцо |
Эозинофильное воспаление |
|
Энтеропатия, вызванная пищевым белком |
Молоко, соя, рис, овес, яйцо |
Предварительные доказательства участия аллерген-специфических супрессоров CD8 + Т-клеток |
ГЦ-КСФ — гранулоцитарный колониестимулирующий фактор, ТСЛП — тимический стромальный лимфопротеин, CAPN14 — цистеиновая протеаза кальпаин-14, SPINK7 — ингибитор сериновой протеазы.
Сравнительные характеристики ПН и ПА представлены в табл. 6-9.
Характеристики | ПА | ПН |
---|---|---|
Распространенность |
2–5% — взрослые 6–15% — дети |
До 45% (выявляется в 20 раз чаще) |
Причина возникновения |
Развитие иммунопатологических реакций (IgE-опосредованных, не-IgE-опосредованных, смешанных) |
Неиммунные изменения в организме: 1) дефицит ферментов или транспортеров и/или перегрузка транспортеров, расположенных на щеточной кайме эпителия тонкой кишки; 2) индивидуальная чувствительность организма к фармакологически активным веществам, содержащимся в пищевых продуктах |
Взаимосвязь клинических проявлений и времени приема пищи |
Развивается чаще по немедленному типу — в течение 2 ч. Возможно развитие жизнеугрожающих состояний |
Чаще отсроченные реакции, до 72 ч после приема пищи |
Продукты, на которые наиболее часто развивается реакция |
БКМ Арахис Яйца Морепродукты Лесные орехи Пшеница |
Пшеница Глютен Молоко Фрукты и овощи |
Количество продуктов, на которые может развиваться реакция |
На 1–2 продукта |
Как на отдельные виды продуктов, так и на большое количество продуктов |
Взаимосвязь патологических реакций с приемом триггерных продуктов |
Появление патологических реакций не зависит от количества съеденного триггерного продукта |
Дозозависимый эффект с хорошей переносимостью небольшого количества триггерных продуктов без патологических последствий |
Продолжительность соблюдения элиминационной диеты |
4–6 мес |
3–4 нед, с последующим введением в рацион триггерного продукта в количествах, обеспечивающих его переносимость (уточнение порога толерантности) |
Заключение. Таким образом, пищевые продукты являются триггерным фактором развития таких состояний, как ПН и ПА, представляющих актуальную проблему в педиатрической практике, характеризующихся сходными клиническими проявлениями (чаще со стороны ЖКТ). В то же время эти состояния имеют различные патогенетические механизмы (иммунные и неиммунные), обуславливающие различные особенности течения и подходы к терапии. Тщательная оценка пищевого анамнеза (выявление взаимосвязи клинических симптомов с употреблением определенного пищевого продукта, характер триггерных продуктов, временной отрезок между приемом продукта и появлением симптоматики), динамики развития клинических проявлений помогает выстроить тактику обследования для проведения дифференциальной диагностики данных состояний.
Литература
-
Muraro A., Werfel T., Hoffmann-Sommergruber K. et al. EAACI Food Allergy and Anaphylaxis Guidelines: diagnosis and management of food allergy // Allergy. 2014. Vol. 69. P. 1008–1025.
-
Лусс Л.В. Пищевая аллергия и пищевая непереносимость: подходы к диагностике, терапии и профилактике // Аллергология и иммунология. 2012. № 2. С. 48–56.
-
Zar S., Kumar D., Benson M.J. Food hypersensitivity and irritable bowel syndrome // Aliment. Pharmacol. Ther. 2001. Vol. 15. P. 439–449.
-
Zopf Y., Baenkler H.W., Silbermann A., Hahn E.G., Raithel M. The differential diagnosis of food intolerance // Dtsch. Arztebl. Int. 2009. Vol. 106. P. 359–369.
-
Canani R.B., Pezzella V., Amoroso A., Cozzolino T., Di Scala C., Passariello A. Diagnosis and treatment intolerance to carbohydrates in children // Nutrients. 2016. Vol. 8, N 157. DOI: https://doi.org/10.3390/nu8030157
-
Young E., Stoneham M.D., Petruckevitch A., Barton J., Rona R. A population study of food intolerance // Lancet. 1994. Vol. 343. P. 1127–1130.
-
Hayes P.A., Fraher M.H., Quigley E.M. Irritable bowel syndrome: the role of food in pathogenesis and management // Gastroenterol. Hepatol. 2014. Vol. 10. P. 164–174.
-
Malik V.S., Schulze M.B., Hu F.B. Intake of sugar sweetened beverages and weight gain: a systematic review // Am. J. Clin. Nutr. 2006. Vol. 84. P. 274–288.
-
Troelsen J.T. Adult-type hypolactasia and regulation of lactase expression // Biochim. Biophys. Acta. 2005. Vol. 1723. P. 19–32.
-
Itan Y., Powell A., Beaumont M.A., Burger J., Thomas M.G. The origins of lactase persistence in Europe // PLoS Comput. Biol. 2009. Vol. 5. Article ID e1000491.
-
Ingram C.J., Mulcare C.A., Itan Y., Thomas M.G., Swallow D.M. Lactose digestion and the evolutionary genetics of lactase persistence // Hum. Genet. 2009. Vol. 124. P. 579–591.
-
Itan Y., Jones B.L., Ingram C.J., Swallow D.M., Thomas M.G. A worldwide correlation of lactase persistence phenotype and genotypes // BMC Evol. Biol. 2010. Vol. 10. P. 36.
-
Swallow D.M. Genetics of lactase persistence and lactose intolerance // Annu. Rev. Genet. 2003. Vol. 37. P. 197–219.
-
Lomer M.C., Parkes G.C., Sanderson J.D. Review article: lactose intolerance in clinical practice — myths and realities // Aliment. Pharmacol. Ther. 2008. Vol. 27. P. 93–103.
-
Marriott B.P., Cole N., Lee E. National estimates of dietary fructose intake increased from 1977 to 2004 in the United States // J. Nutr. 2009. Vol. 139. P. 1228S–1235S.
-
Jones H.F., Butler R.N., Brooks D.A. Intestinal fructose transport and malabsorption in humans // Am. J. Physiol. Gastrointest. Liver Physiol. 2011. Vol. 300. P. G202–G206.
-
DeBosch B.J., Chi M., Moley K.H. Glucose transporter 8 (GLUT8) regulates enterocyte fructose transport and global mammalian fructose utilization // Endocrinology. 2012. Vol. 153. P. 4181–4191.
-
Hoekstra J.H., van Kempen A.A., Bijl S.B., Kneepkens C.M. Fructose breath hydrogen tests // Arch. Dis Child. 1993. Vol. 68. P. 136–138.
-
Frieling T., Kuhlbusch-Zicklam R., Kalde S., Heise J., Hulsdonk A., Kreysel C. Fructose malabsorption: how much fructose can a healthy subject tolerate? // Digestion. 2011. Vol. 84. P. 269–272.
-
Rumessen J.J., Gudmand-Hoyer E. Absorption capacity of fructose in healthy adults. Comparison with sucrose and its constituent monosaccharides // Gut. 1986. Vol. 27. P. 1161–1168.
-
Kim Y., Park S.C., Wolf B.W., Hertzler S.R. Combination of erythritol and fructose increases gastrointestinal symptoms in healthy adults // Nutr. Res. 2011. Vol. 31. P. 836–841.
-
Lomer M.C. Review article: the aetiology, diagnosis, mechanisms and clinical evidence for food intolerance // Aliment. Pharmacol. Ther. 2015. Vol. 41. P. 262–275.
-
Montalto M., Gallo A., Ojetti V., Gasbarrini A. Fructose, trehalose and sorbitol malabsorption // Eur. Rev. Med. Pharmacol. Sci. 2013. Vol. 17. P. 26–29.
-
Gibson P.R., Shepherd S.J. Evidence-based dietary management of functional gastrointestinal symptoms: the FODMAP approach // J. Gastroenterol. Hepatol. 2010. Vol. 25. P. 252–258.
-
Jain N.K., Rosenberg D.B., Ulahannan M.J., Glasser M.J., Pitchumoni C.S. Sorbitol intolerance in adults // Am. J. Gastroenterol. 1985. Vol. 80. P. 678–681.
-
Calloway D.H., Murphy E.L. The use of expired air to measure intestinal gas formation // Ann. N. Y. Acad. Sci. 1968. Vol. 150. P. 82–95.
-
Ripoll C., Flourie B., Megnien S., Hermand O., Janssens M. Gastrointestinal tolerance to an inulinrich soluble roasted chicory extract after consumption in healthy subjects // Nutrition. 2010. Vol. 26. P. 799–803.
-
Shepherd S.J., Lomer M.C., Gibson P.R. Short-chain carbohydrates and functional gastrointestinal disorders // Am. J. Gastroenterol. 2013. Vol. 108. P. 707–717.
-
Madsen J.L., Linnet J., Rumessen J.J. Effect of nonabsorbed amounts of a fructose-sorbitol mixture on small intestinal transit in healthy volunteers // Dig. Dis. Sci. 2006. Vol. 51. P. 147–153.
-
El-Salhy M., Gandersen D. Diet in irritable bowel syndrome // Nutr. J. 2015. Vol. 14. P. 36.
-
Clausen M.R., Jorgensen J., Mortensen P.B. Comparison of diarrhea induced by ingestion of fructooligosaccharide Idolax and disaccharide lactulose: role of osmolarity versus fermentation of malabsorbed carbohydrate // Dig. Dis. Sci. 1998. Vol. 43. P. 2696–2707.
-
Ladas S.D., Grammenos I., Tassios P.S., Raptis S.A. Coincidental malabsorption of lactose, fructose, and sorbitol ingested at low doses is not common in normal adults // Dig. Dis. Sci. 2000. Vol. 45. P. 2357–2362.
-
Ravich W.J., Bayless T.M. Carbohydrate absorption and malabsorption // Clin. Gastroenterol. 1983. Vol. 12. P. 335–356.
-
Davidson M.H., Maki K.C. Effects of dietary inulin on serum lipids // J. Nutr. 1999. Vol. 129. P. 1474S–1477S.
-
Goldstein R., Braverman D., Stankiewicz H. Carbohydrate malabsorption and the effect of dietary restriction on symptoms of irritable bowel syndrome and functional bowel complaints // Isr. Med. Assoc. J. 2000. Vol. 2. P. 583–587.
-
Biesiekierski J.R., Rosella O., Rose R. et al. Quantification of fructans, galacto-oligosacharides and other shortchain carbohydrates in processed grains and cereals // J. Hum. Nutr. Diet. 2011. Vol. 24. P. 154–176.
-
Roberfroid M.B. Inulin-type fructans: functional food ingredients // J. Nutr. 2007. Vol. 137, N 11. Suppl. P. 2493S–2502S.
-
Muir J.G., Rose R., Rosella O., Liels K., Barrett J.S., Shepherd S.J. et al. Measurement of short-chain carbohydrates (FODMAPs) in common Australian vegetables and fruit by high performance liquid chromatography (HPLC) with evaporative light-scattering detection (ELSD) // J. Agric. Food Chem. 2009. Vol. 57. P. 554–565.
-
Nilsson U., Dahlqvist A. Cereal fructosans: part 2 – characterization and structure of wheat fructosans // Food Chem. 1986. Vol. 22. P. 95–106.
-
Whelan K., Abrahmsohn O., David G.J. et al. Fructan content of commonly consumed wheat, rye and gluten-free breads // Int. J. Food Sci. Nutr. 2011. Vol. 62. P. 498–503.
-
Dunn S., Datta A., Kallis S., Law E., Myers C.E., Whelan K. Validation of a food frequency questionnaire to measure intakes of inulin and oligofructose // Eur. J. Clin. Nutr. 2011. Vol. 65. P. 402–408.
-
Bach Knudsen K.E., Hessov I. Recovery of inulin from Jerusalem artichoke (Helianthus tuberosus L.) in the small intestine of man // Br. J. Nutr. 1995. Vol. 74. P. 101–113.
-
Barrett J.S., Gearry R.B., Muir J.G. et al. Dietary poorly absorbed, short-chain carbohydrates increase delivery of water and fermentable substrates to the proximal colon // Aliment. Pharmacol. Ther. 2010. Vol. 31. P. 874–882.
-
Yao C.K., Tan H.L., van Langenberg D.R. et al. Dietary sorbitol and mannitol: food content and distinct absorption patterns between healthy individuals and patients with irritable bowel syndrome // J. Hum. Nutr. Diet. 2014. Vol. 27, suppl. 2. P. 263–275.
-
Langkilde A.M., Andersson H., Schweizer T.F., Wursch P. Digestion and absorption of sorbitol, maltitol and isomalt from the small bowel. A study in ileostomy subjects // Eur. J. Clin. Nutr. 1994. Vol. 48. P. 768–775.
-
Shepherd S.J., Parker F.C., Muir J.G., Gibson P.R. Dietary triggers of abdominal symptoms in patients with irritable bowel syndrome: randomized placebo-controlled evidence // Clin. Gastroenterol. Hepatol. 2008. Vol. 6. P. 765–771.
-
Scotter M.J., Roberts D.P.T., Wilson L.A., Howard F.A.C., Davis J., Mansell N. Free salicylic acid and acetyl salicylic acid content of foods using gas chromatography-mass spectrometry // Food Chem. 2007. Vol. 105. P. 273–279.
-
Raithel M., Baenkler H.W., Naegel A. et al. Significance of salicylate intolerance in diseases of the lower gastrointestinal tract // J. Physiol. Pharmacol. 2005. Vol. 56, suppl. 5. P. 89–102.
-
Worm M., Vieth W., Ehlers I., Sterry W., Zuberbier T. Increased leukotriene production by food additives in patients with atopic dermatitis and proven food intolerance // Clin. Exp. Allergy. 2001. Vol. 31. P. 265–273.
-
Ferreira I.M., Pinho O. Biogenic amines in Portuguese traditional foods and wines // J. Food Prot. 2006. Vol. 69. P. 2293–2303.
-
Gibson P.R. Food intolerance in functional bowel disorders // J. Gastroenterol. Hepatol 2011. Vol. 26, suppl. 3. P. 128–131.
-
Holton K.F., Taren D.L., Thomson C.A., Bennett R.M., Jones K.D. The effect of dietary glutamate on fibromyalgia and irritable bowel symptoms // Clin. Exp. Rheumatol. 2012. Vol. 30, N 6. Suppl. 74. P. 10–17.
-
Rao S.S., Welcher K., Zimmerman B., Stumbo P. Is coffee a colonic stimulant? // Eur. J. Gastroenterol. Hepatol. 1998. Vol. 10. P. 113–118.
-
Al-Toma1 A., Volta U., Auricchio R., Castillejo G., Sanders D.S., Cellier C. et al. European Society for the Study of Coeliac Disease (ESsCD) guideline for coeliac disease and other gluten-related disorders European Society for the Study of Coeliac Disease (ESsCD) guideline for coeliac disease and other gluten-related disorders // United European Gastroenterol. J. 2019. Vol. 7, N 5. P. 583–613.
-
Järvinen K.M., Konstantinou G.N., Pilapil M., Arrieta M.C., Noone S., Sampson H.A. et al. Intestinal permeability in children with food allergy on specific elimination diets // Pediatr. Allergy Immunol. 2013. Vol. 24. P. 589–595.
-
Azouz N.P., Rothenberg M.E. Mechanisms of gastrointestinal allergic disorders // Clin. Invest. 2019. Vol. 129, N 4. P. 1419–1430.
-
Renz H. et al. Food allergy // Nat. Rev. Dis. Primers. 2018. Vol. 4. Article ID 17098.
-
Yu W., Freeland D.M.H., Nadeau K.C. Food allergy: immune mechanisms, diagnosis and immunotherapy // Nat. Rev. Immunol. 2016. Vol. 16, N 12. P. 751–765.
-
Hammad H., Lambrecht B.N. Barrier epithelial cells and the control of type 2 immunity // Immunity. 2015. Vol. 43, N 1. P. 29–40.
6.2. Аллергия к белку пшеницы и непереносимость глютена. М.М. Гурова
В течение последних 50 лет отмечается значительное увеличение числа пациентов с глютен-зависимыми/ассоциированными заболеваниями (ГЗЗ), приобретающее характер эпидемиологически значимого явления [1–4]. Несмотря на это, ряд авторов сравнивает распространенность данной патологии с айсбергом, где количество пациентов с диагностированными заболеваниями составляет верхушку, тогда как число нераспознанных случаев — основание айсберга [5]. Спектр патологических состояний, ассоциированных с употреблением в пищу глютена, согласно последним рекомендациям по целиакии и другим глютен-зависимым заболеваниям Европейского общества по изучению целиакии, включает [2]:
Своевременное выявление ГЗЗ имеет важное прогностическое значение в связи с ранним назначением специализированной элиминационной диеты, что улучшает отдаленный прогноз заболевания.
Принимая во внимание неспецифическую клиническую картину ГЗЗ, диагностический поиск таких состояний, как ЧГНЦ и АБП, проводится с обязательным исключением целиакии [5, 6].
Определение ГЗЗ представлено в табл. 6-10 [2, 3].
АБП | ЧГНЦ | Целиакия |
---|---|---|
Относится к реакции гиперчувствительности к белку пшеницы с участием иммунных механизмов и активацией тучных клеток. Иммунный ответ может быть IgE-опосредованным, не-IgE-опосредованным или комбинацией обоих механизмов. АБП относится преимущественно к ПА |
Синдром, включающий комбинацию СРК-подобных кишечных симптомов и внекишечных проявлений, возникающих вскоре после употребления в пищу глютен-содержащих продуктов, при исключении целиакии и АБП |
Иммунопосредованное системное заболевание, провоцирующееся приемом глютена и соответствующих проламинов, присутствующих в пшенице, ржи, ячмене, у генетически предрасположенных лиц, имеющих DQ2 и/или DQ8 гаплотип. Характеризуется наличием специфических антител, развитием воспалительной энтеропатии различной степени тяжести с разнообразными гастроинтестинальными и/или системными проявлениями |
Глютен. Особенности состава
Глютен представляет собой комплекс взаимосвязанных белков запаса (в основном проламинов и глютелинов с высоким содержанием аминокислот пролина и глютамина), содержащихся в семенах злаков (рис. 6-4). Подобная комбинация аминокислот делает белок нерастворимым в воде и затрудняет его переваривание в ЖКТ [1].

Причины высокой встречаемости ГЗЗ во многом обусловлены особенностями состава пшеницы и других злаковых (рис. 6-5).

Проламины нашли широкое применение в пищевой промышленности в качестве продукта, определяющего реологические характеристики теста [1, 2], являются основными белками пшеницы (глиадин), ячменя (гордеин), ржи (секалин), кукурузы (зеин), сорго (кафирин) и второстепенными в овсе (авенин) и рисе (орзеин) [1]. Количественное содержание проламинов зависит от вида злаков: у овса самая низкая вариабельность содержания проламинов (10–15% по массе), тогда как у пшеницы — самое высокое содержание (40–50% по массе) [5].
Комплекс белков-ингибиторов относится к низкомолекулярным белкам, приводящим к активации Толл-подобных рецепторов 4-го типа, инициирующих Т-клеточные реакции иммунного ответа. Агглютинины — белки семейства лектинов — способствуют повышению кишечной проницаемости и активации иммунного ответа у предрасположенных людей.
Помимо белков, в отдельных случаях патологические симптомы могут быть связаны с углеводным компонентом — фруктанами, представляющими собой полимеры фруктозы. Ферментируемые полимеры фруктозы с короткой цепью (ФОС) являются компонентами FODMAPs (fermentable oligo-, di-, monosaccharides and polyols — ферментируемые олиго-, ди-, моносахариды и полиолы). К зерновым культурам с наибольшим содержанием FODMAPs относятся пшеница и рожь [5].
Факторы, влияющие на развитие глютен-зависимых заболеваний
Было показано, что существует ряд факторов, способствующих развитию ГЗЗ у детей. К ним относятся: способ родовспоможения [7, 8], инфекции, перенесенные в раннем детстве [9], прием антибиотиков [10], характер вскармливания ребенка [11] и социоэкономический статус семьи [12]. Однако последние крупные клинические исследования не подтвердили значение таких факторов, как способ родоразрешения и применение антибиотиков, в развитии ГЗЗ [13]. На основании имеющихся доказательств наибольшее значение придается предшествующим инфекциям, перенесенным в раннем детстве, независимо от локализации. Кроме того, получены данные (исследование на животных, мыши) о роли КМ в инициации иммунопатологических реакций при ГЗЗ [14, 15]. Одним из факторов, провоцирующих развитие ГЗЗ, может быть микробная трансглутаминаза (mTГ), фермент, использующийся в производстве продуктов питания, который обладает функциональными и антигенными свойствами тканевой трансглутаминазы (TГ2) [16]. Было показано, что приблизительно от 6 до 9% внутриклеточной mTГ и глиадина транспортировалось в эндоплазматический ретикулум энтероцитов с последующим обнаружением на базолатеральной мембране и в собственной пластинке слизистой оболочки, что предполагает возможность перекрестной презентации экзогенных антигенов [16]. Имеющиеся данные подчеркивают необходимость новых направлений исследований, уточняющих значение микробиоты в патогенезе ГЗЗ, поскольку mTГ может не только передаваться с продуктами питания, но и высвобождаться бактериями КМ.
В настоящее время можно говорить о значительной эволюции клинических проявлений ГЗЗ в сторону преобладания легких и стертых форм заболевания (табл. 6-11), что затрудняет проведение дифференциальной диагностики только на основании клинических симптомов [3, 6].
XX в. | XXI в. |
---|---|
|
|
Для клинической картины ГЗЗ характерно отсутствие специфических клинических маркеров (табл. 6-12) [2].
Симптомы | Целиакия | Чувствительность к глютену без целиакии | АБП |
---|---|---|---|
Гастроэнтерологические симптомы |
|||
Диарея |
+ |
+ |
+ |
Боли в животе |
+ |
+ |
+ |
Запоры |
+ |
+ |
+ |
Повышенное газообразование/вздутие живота |
+ |
+ |
+ |
Плохая прибавка массы тела |
+ |
+ |
+ |
«Жирный» стул с неприятным запахом |
+ |
- |
- |
Рвота |
+ |
+ |
+ |
Внекишечные симптомы |
|||
Задержка полового развития /пубертата |
+ |
- |
- |
Необъяснимая потеря массы тела |
+ |
+ |
+ |
Отставание в росте |
+ |
- |
- |
Боли в костях/суставах |
+ |
+ |
+ |
Герпетиформный дерматит |
+ |
- |
- |
Экзема |
- |
+ |
+ |
Крапивница/АД |
- |
- |
+ |
Повышенная утомляемость |
+ |
+ |
+ |
Головная боль/мигрень |
+ |
+ |
+ |
Ангионевротические отеки |
- |
- |
+ |
Анафилаксия |
- |
- |
+ |
Респираторные симптомы |
|||
Астма |
- |
- |
+ |
Кашель |
- |
- |
+ |
Постназальный затек, риниты |
- |
- |
+ |
Диагностические особенности ГЗЗ представлены в табл. 6-13 [2, 5].
Признаки | Целиакия | Чувствительность к глютену без целиакии | АБП |
---|---|---|---|
Время от момента поступления глютена до возникновения симптомов |
Недели-годы |
Часы-дни |
Минуты-часы |
Патогенез |
Активация врожденного и адаптивного иммунного ответа |
Активация врожденного иммунного ответа |
Преимущественно IgE-опосредованный иммунный ответ |
HLA-маркеры |
HLA-DQ2/8 (97% положительных случаев) |
HLA-DQ2/8 (50% положительных случаев) |
HLA-DQ2/8 (35–40% положительных случаев в общей популяции) |
АутоАТ |
+ |
- |
- |
Энтеропатия (по данным гистологии) |
+ |
Возможно увеличение ИЭЛ |
Возможна инфильтрация собственной пластинки СО эозинофилами |
Симптомы |
Неспецифичны |
Неспецифичны |
Неспецифичны |
Осложнения/коморбидные состояния |
+ |
- |
Возможно развитие анафилаксии |
Примечание: ИЭЛ — интраэпителиальные лимфоциты, СО — слизистая оболочка.
Подходы к терапии. Основным направлением в лечении ЧГНЦ и АБП является элиминационная диета. Необходимо подчеркнуть, что строгая безглютеновая диета показана только в случае целиакии. Это связано с тем, что обычно безглютеновая пища является дефицитной по следующим компонентам:
В связи с этим строгое соблюдение безглютеновой диеты при отсутствии показаний связано с повышенными затратами и возможным риском как дефицита питательных веществ, так и чрезмерного увеличения массы тела у некоторых пациентов из-за повышенной калорийности коммерческих продуктов без глютена [5].
При ЧГНЦ назначается диета с исключением продуктов из пшеницы на 6 мес с последующей оценкой реакции организма на их введение в рацион питания [18].
Назначаются продукты с пониженным содержанием FODMAPs (табл. 6-14) [19].
Компонент пищи | Диетическая форма | Источники |
---|---|---|
Фруктоза |
Свободный моносахарид (при нарушении соотношения фруктозы к глюкозе с преобладанием фруктозы) |
Яблоки, груши, арбуз, мед, аспарагус, артишок, кукурузный сироп |
Лактоза |
Свободный дисахарид |
Молоко, йогурт, мороженое, мягкие сыры |
Фруктаны |
Фруктоолигосахариды (ФОС) и инулин |
Пшеница, рожь, ячмень, чеснок, лук-порей, лук, артишок, аспарагус, персик, хурма, арбуз, инулин, фисташки |
Полиолы |
Сорбитол, маннит, ксилит, мальтит, изомальтоза |
Яблоки, груши, сливы, абрикосы, нектарины, грибы, цветная капуста, заменители сахара |
Галакто-олигосахариды |
Рафиноза, стахиоза |
Нут, чечевица, бобовые культуры |
6.2.1. Чувствительность к глютену, не связанная с целиакией (non-coeliac gluten sensitivity)
Заболевание может встречаться в русскоязычных публикациях со следующим переводом — синдром непереносимости пшеницы (Wheat intolerance syndrome), нецелиакийная чувствительность к глютену.
ЧГНЦ была впервые описана в 1978 г. Ellis и Linaker [20] как клиническое наблюдение 43-летней женщины с гастроинтестинальными симптомами, которые исчезли после отмены продуктов, содержащих глютен, и возобновились при их повторном введении, при отсутствии серологических и гистологических признаков целиакии.
Распространенность ЧГНЦ точно не изучена, составляет в среднем от 0,5% до 6% в различных странах (от 13% в Великобритании [21] до 7,3% в Австралии [4] и 0,6% в Соединенных Штатах [22]). Данные о частоте выявляемости в детской популяции практически отсутствуют, рандомизированные контролируемые исследования не проводились. Нарушение, по-видимому, чаще встречается у девочек и лиц молодого/среднего возраста [23, 24]. По данным центра, специализирующегося на помощи пациентам с целиакией и ГЗЗ, показано, что из 500 детей в возрасте от 0 до 18 лет, поступавших за период с 2013–2018 гг., число пациентов с ЧГНЦ составило 5,2% (26 детей) [25]. Среди клинических проявлений у этой группы пациентов отмечались как желудочно-кишечные, так и внекишечные симптомы, связанные с приемом глютена: боли в животе (57,7%), вздутие живота (53,9%), сыпи (53,9%), диарея/жидкий стул (42,3%) и эмоциональные/поведенческие проблемы (42,3%) [25]. Обращало на себя внимание, что, в отличие от пациентов с целиакией, в этой группе наиболее часто выявлялся отягощенный личный (61,5%) и семейный анамнез (61,5%) по сопутствующим аллергическим/атопическим заболеваниям. Таким образом, можно заключить, что даже в специализированном центре ЧГНЦ выявляется относительно редко по сравнению с другими формами ГЗЗ.
Подозрение на данное состояние должно возникнуть при исключении целиакии и аллергии на белок пшеницы у пациентов, находящихся на глютенсодержащем питании. Помимо глютена, в качестве потенциальных виновников ЧГНЦ рассматриваются белки-ингибиторы трипсина и фруктаны [19, 26, 27].
Патогенез заболевания изучен недостаточно. Ранее предполагалось, что при ЧГНЦ отсутствует активация Толл-подобных рецепторов и развитие симптомов опосредовано преимущественной активацией врожденного иммунитета. По результатам последних исследований показано, что Толл-подобные рецепторы 4 (ТПР) могут участвовать в преобразовании эффектов глиадина через адаптерный белок фактора миелоидной дифференцировки 88 (MYD88) [28, 29]. Циркулирующие компоненты бактерий, такие как липополисахариды и флагеллин, связываются с ТПР4 на макрофагах и дендритных клетках с активацией MYD88 опосредованного пути с повышением выработки провоспалительных цитокинов, вызывающих системные проявления и внекишечные симптомы [30]. Предполагается, что изменения в микробиоме кишечника, вызванные потреблением глютена, также могут влиять на формирование ЧГНЦ [30]. В отличие от целиакии, при которой вырабатываются антитела к тканевым ферментам и структурам стенки тонкой кишки (аутоиммунная реакция), при ЧГНЦ антитела вырабатываются на экзогенно поступивший глиадин [30].
К характерным клиническим симптомам относят дискомфорт в животе, вздутие живота, повышенное газообразование, диарею, усталость, головную боль, боль в суставах [31]. Среди внегастроинтестинальных симптомов наиболее часто встречаются головная боль, боли в мышцах, суставах, снижение массы тела, явления дерматита, анемии, повышенная утомляемость и поведенческие нарушения [23, 31]. В отличие от взрослых, для детей характерна манифестация c гастроинтестинальных симптомов, тогда как системные проявления встречаются значительно реже. К наиболее часто выявляемым системным проявлениям относится повышенная утомляемость [32].
В клинической картине отмечается значительный перекрест симптомов между целиакией и ЧГНЦ. В то же время показано, что для ЧГНЦ не характерно развитие тяжелой мальабсорбции, отдаленных осложнений (например, дефицитных состояний), злокачественных новообразований, но значительно чаще, чем при целиакии, выявляются симптомы аллергии [23, 24]. Кроме того, реже выявляется аутоиммунная патология, хотя показаны высокая распространенность аутоиммунного тиреоидита и положительные тесты на антитела к ДНК. Предполагается взаимосвязь между ЧГНЦ и нервно-психическими заболеваниями, такими как расстройства аутистического спектра и шизофрения [23, 33], ощущение общего плохого самочувствия [34].
В связи с тем что отсутствуют характерные биохимические, иммунологические и гистопатологические маркеры заболевания, диагноз ставится у пациентов с персистирующими кишечными и внекишечными симптомами, находящихся на глютеновой диете, при отсутствии характерных серологических маркеров целиакии и ПА. Диагностику часто затрудняет тот факт, что большинство пациентов при обращении к врачу уже находятся на безглютеновой диете [2].
Диагностика ЧГНЦ должна быть комплексной, базирующейся на наличии комбинации клинических, серологических и гистопатологических изменений: 1) определение антител к глиадину (антитела вырабатываются к поступающему с пищей глютену; 2) определение антител к нативному глиадину — IgA, IgG; 3) выявление гаплотипов HLA-DQ2/DQ8; 4) биопсия — отсутствуют характерные повреждения слизистой оболочки кишечника.
По результатам наблюдения за небольшими по объему выборками было показано, что у взрослых чаще выявлялись антитела (IgG, IgA) к глиадину — 56% IgG и 8% IgА по сравнению с 80% IgG и 75% IgА у пациентов с целиакией [35], с последующим снижением IgG антиглиадиновых антител у большинства пациентов после отмены глютена. В то же время при проведении сравнительных исследований было выявлено, что антитела к глиадину выявляются достаточно часто в общей популяции. У половины пациентов с ЧГНЦ выявляется наличие HLA-DQ2/DQ8, что незначительно чаще, чем в целом в популяции (30–40%) [29, 36].
Показанием для проведения биопсии, даже при отрицательных результатах серологического обследования, могут быть: 1) хроническая диарея (без выделения крови), 2) диарея с симптомами мальабсорбции и потерей массы тела, 3) железодефицитная анемия при отсутствии других причин, 4) наличие симптомов белково-энергетической недостаточности [2]. У пациентов с ЧГНЦ по данным биопсии возможно выявление незначительных гистологических изменений, соответствующих по шкале оценки гистологической картины слизистой оболочки Marsh 0 или Marsh 1 [31, 35, 36]. Заболевания, имеющие сходную гистологическую картину с ЧГНЦ, представлены в табл. 6-15 [2].
Заболевания, для которых характерны нормальная архитектура ворсинок и повышение количества межклеточных лимфоцитов | Заболевания, для которых характерны атрофия ворсинок и повышение количества межклеточных лимфоцитов |
---|---|
|
|
Примечание: НПВП — нестероидные противовоспалительные препараты, ИПП — ингибиторы протонной помпы, ВЗК — воспалительные заболевания кишечника, СИБР — синдром избыточного бактериального роста, СРК — синдром раздраженного кишечника.
Согласно рекомендациям по целиакии и другим глютен-зависимым заболеваниям Европейского общества по изучению целиакии, предлагается следующий последовательный подход для диагностики ЧГНЦ [2].
Шаг 1. Провести полное клиническое и лабораторное обследование пациента для исключения целиакии и АБП на фоне обычного питания, содержащего глютен. Если у врача есть серьезные подозрения на целиакию, то рекомендуется провести биопсию двенадцатиперстной кишки. В случае низкой вероятности целиакии по данным биопсии (Marsh 0-1) рекомендуются следующие шаги:
Шаг 2 (для детей старше 5 лет). У пациентов с положительной клинической динамикой на применение безглютеновой диеты и у тех, кто уже находился на безглютеновой диете до обследования и желает установить диагноз, проводится провокационная проба с глютеном. В качестве провокации возможно применение обычного хлеба или других глютенсодержащих продуктов, желательно с минимальным содержанием ферментируемых олигосахаридов (FODMAPs).
Помимо целиакии и АБП, необходимо проводить дифференциальную диагностику с СРК с диареей и СРК с запорами.
Рекомендации по диагностике ЧГНЦ суммированы ниже [2].
-
ЧГНЦ может быть диагностирована у пациента, находящегося на глютенсодержащем питании, при наличии кишечных и внекишечных симптомов и при отсутствии маркеров целиакии и АБП (сильная рекомендация, умеренный уровень доказательности).
-
Необходимы проведение серологической диагностики, гистологическое исследование биоптата слизистой оболочки тонкой кишки и HLA-DQ2-типирование у пациента, находящегося на глютенсодержащем питании, для исключения целиакии (сильная рекомендация, умеренный уровень доказательности).
-
Диагноз ЧГНЦ может быть исключен у пациентов при отсутствии улучшения клинической картины после 6 нед безглютеновой диеты (сильная рекомендация, умеренный уровень доказательности).
-
Для пациентов с ЧГНЦ возможно применение менее строгой безглютеновой диеты по сравнению с пациентами с целиакией (условная рекомендация, слабый уровень доказательности).
-
У пациентов с отрицательной реакцией на провокацию глютеном необходимо проводить обследование для выявления другой причины появления СРК-подобных симптомов (условная рекомендация, слабый уровень доказательности).
Подходы к терапии включают в себя прежде всего элиминационную (безглютеновую диету). На сегодняшний день нет убедительных доказательств того, что у пациентов с диагнозом ЧГНЦ следует избегать применения продуктов из ржи или ячменя.
В последующем, при стойкой нормализации состояния, может быть рассмотрен вопрос расширения диеты. Однако конкретные рекомендации по этому вопросу отсутствуют. Любое рассмотрение вопроса о расширении диеты требует полной уверенности в исключении целиакии. Клинический опыт показывает, что ряд пациентов с ЧГНЦ могут переносить определенное количество глютена без клинических последствий.
Отсутствуют точные данные, касающиеся возможности пациентов «перерасти» ЧГНЦ. По-прежнему недостаточно данных, чтобы определить, является ли это пожизненным состоянием (как, например, целиакия) или временным (например, ПА) [5].
6.2.2. Аллергия к белку пшеницы
Белок пшеницы является частой причиной развития ПА, IgE-опо-средованной, у предрасположенных субъектов. Вызывается, как правило, IgE-опосредованной реакцией на нерастворимую фракцию глиадина (ω5-глиадин), являющегося основным аллергеном, вызывающим анафилактическую реакцию на глютен [37]. Чаще всего пациенты с аллергией на пшеницу не реагируют на другие зерновые культуры, содержащие проламины (рожь, ячмень, овес).
По результатам недавно проведенного метаанализа, оценивающего распространенность АБП на основании опросников, показано, что выявляемость аллергии на пшеницу в различных возрастных группах составляет в среднем 3,6% (95% ДИ 3,0–4,2), уступая по частоте встречаемости аллергии на БКМ — 6,0% (95% ДИ 5,7–6,4) [38]. АБП обычно развивается в раннем детстве и значительно реже встречается у подростков и взрослых. Как правило, у детей с аллергией на белок пшеницы выявляется аллергия и на другие пищевые продукты.
При развитии аллергической формы непереносимости белка пшеницы наиболее сильными аллергенами являются: белки, относящиеся к сериновым протеазам (ингибитор α-амилазы/трипсина — Tri и 15-AAI мономер, Tri и 39-ингибитор серинпротеазы), агглютинины, пероксидаза, неспецифические белки — переносчики липидов [1, 39]. Идентифицированы IgE-связывающие эпитопы проламина (глиадина) с наибольшим количеством эпитопов (семь) у ω5-глиадина. Кроме того, IgE-связывающие эпитопы выявлены у α/β-глиадина, γ-глиадина и ω1,2-глиадина.
К основным аллергическим формам непереносимости белков пшеницы относятся: 1) классическая ПА, 2) ПА с кожным синдромом, энтеральным синдромом, респираторным синдромом, 3) анафилаксия, индуцированная физической нагрузкой, 4) астма пекаря [2].
Для АБП, по сравнению с другими формами ГЗЗ, характерно раннее появление симптомов, возникающих в течение от нескольких минут до 2 ч после употребления в пищу. Проявления АБП наряду с гастроинтестинальными симптомами, такими как рвота, боли в животе и диарея, включают симптомы, характерные для IgE-опосредованных аллергических реакций в целом: наличие кожных симптомов в виде эритемы, зуда, уртикарий и симптомов со стороны дыхательной системы: приступообразный кашель, бронхообструкция и ринорея [40]. Среди других клинических проявлений могут быть повышенная утомляемость, головные боли, боли в суставах, потеря массы тела [41]. Возможной манифестацией АБП может быть ЭЭ. Анафилаксия, индуцированная физической нагрузкой, является редкой формой анафилаксии, развивающейся при приеме продуктов, содержащих белок пшеницы (непосредственно ω-глиадин), вскоре после физической нагрузки. Одновременный прием ацетилсалициловой кислоты (Аспирина♠) провоцирует и утяжеляет заболевание за счет повышенного поступления антигена вследствие увеличения проницаемости кишечника.
Астма пекаря не характерна для детского возраста, поскольку сенсибилизация к белкам пшеницы в этом случае должна происходить через вдыхание АГ. К клиническим проявлениям относят хронический кашель, астму, ринит. Клиническое улучшение наступает после прекращения взаимодействия с белком пшеницы. Триггером, приводящим к развитию клинических симптомов, является повышенное поступление антигена ω-глиадина, тиоредоксина hB и амилазы грибкового происхождения, которую добавляют в муку для улучшения качества выпечки [31].
В отличие от целиакии, которая является пожизненным заболеванием, к белку пшеницы с возрастом развивается толерантность [42]. Несмотря на то что у небольшого числа пациентов АБП может персистировать вплоть до подросткового возраста [43], долговременное поражение слизистой оболочки кишечника не характерно. На АБП должны быть обследованы пациенты, у которых симптомы появляются вскоре после приема продуктов, содержащих глютен.
Имеющиеся рекомендации по диагностике АБП включают следующие методы.
-
Определение специфических иммуноглобулинов Е (sIgE). Аллерген-специфические IgE-антитела к белку пшеницы, как правило, появляются в первые два года жизни. В настоящее время используются различные тест-системы, из которых наиболее признанной является UniCAP Systems на базе анализаторов ImmunoCAP, обладающие высокой чувствительностью, специфичностью и воспроизводимостью результатов [39]. Систематический обзор, исследовавший возможность определения специфических IgE для выявления АБП, продемонстрировал объединенную чувствительность 83% (95% ДИ 69–92) и специфичность 43% (95% ДИ 20–69) [44].
-
Определение IgE-антител к белкам глиадина. При оценке результатов необходимо учитывать, что повышенный уровень специфических IgE указывает на наличие сенсибилизации, но не обязательно приводит к клиническим симптомам аллергии.
-
Кожные пробы. Обладают низкой чувствительностью, что связано с отсутствием в коммерческих аллергенах нерастворимой фракции глиадина. Другой проблемой является наличие ложноположительных результатов вследствие перекрестных реакций с пыльцой других трав у детей с аллергической патологией. Систематический обзор точности кожных тестов для выявления АБП продемонстрировал объединенную чувствительность 73% (95% ДИ 56–85) и специфичность 73% (95% ДИ 48–89) [44].
В ряде случаев перечисленные тесты могут не иметь диагностической значимости, например, в случае ЭЭ. В связи с этим в процессе диагностики необходимо тщательное изучение истории болезни, проведение лабораторных исследований для дифференциальной диагностики с другими ГЗЗ и, в первую очередь, исключение целиакии [40].
В связи с тем что кожные пробы и специфические IgE обладают относительно низкой чувствительностью и специфичностью, для подтверждения диагноза может потребоваться провокационная проба с глютеном. В идеале двойной слепой плацебо-контролируемый тест должен проводиться с соответствующими АГ, приготовленными из экстрактов пшеницы, для наиболее точного подтверждения диагноза предполагаемой АБП. Однако сложность извлечения соответствующих АГ и недоступность готовых аллергенов в практическом здравоохранении затрудняют ее выполнение.
В связи с особенностью патогенеза заболевания ограничительная диета у этой группы пациентов отличается меньшей строгостью (исключается только пшеница). Показано, что у детей с преобладанием гастроинтестинальных симптомов АБП толерантность к пшенице к подростковому возрасту формируется более чем в 75% случаев. Темпы формирования толерантности по данным Czaja-Bulsa et al. (2014) были следующими: у 20% пациентов — к возрасту 4 лет, у 52% — к 8 годам, у 66% — к 12 годам и у 76% — к 18 годам [45]. Время развития толерантности коррелировало с пиковым уровнем специфических титров IgE.
Перспективы разрешения АБП у детей значительно лучше, чем при других видах ПА (на арахис, лесные орехи или кунжут), при которых толерантность формируется только у 10% детей, а непереносимость сохраняется на протяжении всей жизни.
Литература
-
Янкина Г.Н., Кондратьева Е.И., Лошкова Е.В., Терентьева А.А. Особенности диагностики и лечения различных форм непереносимости белка пшеницы // Вопросы детской диетологии. 2017. Т. 15, № 1. С. 13–24.
-
Al-Toma1 A., Volta U., Auricchio R., Castillejo G., Sanders D.S., Cellier C. et al. European Society for the Study of Coeliac Disease (ESsCD) guideline for coeliac disease and other gluten-related disorders European Society for the Study of Coeliac Disease (ESsCD) guideline for coeliac disease and other gluten-related disorders // United European Gastroenterol. J. 2019. Vol. 7, N 5. P. 583–613.
-
Hill I., Dirks M., Colletti R. et al. Guideline for the diagnosis and treatment of celiac disease in children: recommendations of the North American Society for Pediatric Gastroenterology, Hepatology and Nutrition // J. Pediatr. Gastroenterol. Nutr. 2005. Vol. 40. P. 1–19.
-
Golley S., Corsini N., Topping D. et al. Motivations for avoiding wheat consumption in Australia: results from a population survey // Public Health Nutr. 2015. Vol. 18. P. 490–499.
-
Jericho H., Assiri A., Guandalini S. Celiac disease and wheat intolerance syndrome: a critical update and reappraisal // J. Pediatr. Gastroenterol. Nutr. 2017. Vol. 64, N 1. P. 15–21.
-
Husby S., Koletzko S., Korponay-Szabo I.R. et al. European Society for Pediatric Gastroenterology, Hepatology, and Nutrition guidelines for the diagnosis of coeliac disease // J. Pediatr. Gastroenterol. Nutr. 2012. Vol. 54. P. 136–160.
-
Decker E., Hornef M., Stockinger S. Cesarean delivery is associated with celiac disease but not inflammatory bowel disease in children // Gut Microbes. 2011. Vol. 2. P. 91–98.
-
Marild K., Stephansson O., Montgomery S. et al. Pregnancy outcome and risk of celiac disease in offspring: a nationwide case-control study // Gastroenterology. 2012. Vol. 142. P. 39–45.e33.
-
Myleus A., Hernell O., Gothefors L. et al. Early infections are associated with increased risk for celiac disease: an incident case-referent study // BMC Pediatr. 2012. Vol. 12. P. 194.
-
Marild K., Ludvigsson J., Sanz Y. et al. Antibiotic exposure in pregnancy and risk of coeliac disease in offspring: a cohort study // BMC Gastroenterol. 2014. Vol. 14. P. 75.
-
Lionetti E., Castellaneta S., Francavilla R. et al. Introduction of gluten, HLA status, and the risk of celiac disease in children // N. Engl. J. Med. 2014. Vol. 371. P. 1295–1303.
-
Whyte L.A., Kotecha S., Watkins W.J. et al. Coeliac disease is more common in children with high socio-economic status // Acta Paediatr. 2014. Vol. 103. P. 289–294.
-
Tye-Din J.A., Galipeau H.J., Agardh D. Celiac disease: a review of current concepts in pathogenesis, prevention, and novel therapies // Front. Pediatr. 2018. Vol. 6. P. 350.
-
Galipeau H.J., McCarville J.L., Huebener S. et al. Intestinal microbiota modulates gluten-induced immunopathology in humanized mice // Am. J. Pathol. 2015. Vol. 185. P. 2969–2982.
-
Ottman N., Smidt H., de Vos W.M. et al. The function of our microbiota: who is out there and what do they do? // Front. Cell. Infect. Microbiol. 2012. Vol. 2. P. 104.
-
Stricker S., de Laffolie J., Rudloff S., Komorowski L., Zimmer K.-P. Intracellular localization of microbial transglutaminase and its influence on the transport of gliadin in enterocytes // J. Pediatr. Gastroenterol. Nutr. 2019. Vol. 68, N 3. P. e43–e50.
-
Shepherd S.J., Gibson P.R. Nutritional inadequacies of thegluten free diet in both recently diagnosed and long-term patients with coeliac disease // J. Hum. Nutr. Diet. 2013. Vol. 4. P. 349–358.
-
Reilly N.R. The gluten-free diet: recognizing fact, fiction, and fad // J. Pediatr. 2016. Vol. 175. P. 206–210. DOI: https://doi.org/10.1016/J.jpeds.2016.04.014
-
de Roest R.H., Dobbs B.R., Chapman B.A. et al. The low FODMAP diet improves gastrointestinal symptoms in patients with irritable bowel syndrome: a prospective study // Int. J. Clin. Pract. 2013. Vol. 67. P. 895–903.
-
Ellis A., Linaker B.D. Non-coeliac gluten sensitivity? // Lancet. 1978. Vol. 1. P. 1358–1359.
-
Aziz I., Lewis N.R., Hadjivassiliou M. et al. A UK study assessing the population prevalence of self-reported gluten sensitivity and referral characteristics to secondary care // Eur. J. Gastroenterol. Hepatol. 2014. Vol. 26. P. 33–39.
-
Rubio-Tapia A., Ludvigsson J.F., Brantner T.L. et al. The prevalence of celiac disease in the United States // Am. J. Gastroenterol. 2012. Vol. 107. P. 1538–1544.
-
Catassi C., Bai J.C., Bonaz B. et al. Non-celiac gluten sensitivity: the new frontier of gluten related disorders // Nutrients. 2013. Vol. 5. P. 3839–3853.
-
Volta U., Bardella M.T., Calabro A. et al. An Italian prospective multicenter survey on patients suspected of having non-celiac gluten sensitivity // BMC Med. 2014. Vol. 12. P. 85.
-
Camhi S.S., Sangal K., Kenyon V., Lima R., Fasano A., Leonard M.M. Pediatric non-celiac gluten sensitivity. A gluten-related disorders treatment center experience // J. Pediatr. Gastroenterol. Nutr. 2019. Vol. 69, N 2. P. 200–205. DOI: https://doi.org/10.1097/MPG.0000000000002335
-
Звягин А.А., Бавыкина И.А. Практические аспекты дифференциальной диагностики целиакии и гиперчувствительности к глютену // Вопросы детской диетологии. 2015. Т. 13, № 1. С. 37–41.
-
Junker Y., Zeissig S., Kim S.J. et al. Wheat amylase trypsin inhibitors drive intestinal inflammation via activation of toll-like receptor 4 // J. Exp. Med. 2012. Vol. 209. P. 2395–2408.
-
Hollon J., Puppa E.L., Greenwald B. et al. Effect of gliadin on permeability of intestinal biopsy explants from celiac disease patients and patients with non-celiac gluten sensitivity // Nutrients. 2015. Vol. 7. P. 1565–1576.
-
Vazquez-Roque M.I., Camilleri M., Smyrk T. et al. A controlled trial of gluten-free diet in patients with irritable bowel syndrome-diarrhea: effects on bowel frequency and intestinal function // Gastroenterology. 2013. Vol. 144. P. 903–911.
-
Brottveit M., Beitnes A.C., Tollefsen S. et al. Mucosal cytokine response after short-term gluten challenge in celiac disease and non-celiac gluten sensitivity // Am. J. Gastroenterol. 2013. Vol. 108. P. 842–850.
-
Biesiekierski J.R., Newnham E.D., Irving P.M. et al. Gluten causes gastrointestinal symptoms in subjects without celiac disease: a double-blind randomized placebo-controlled trial // Am. J. Gastroenterol. 2011. Vol. 106. P. 508–514.
-
Francavilla R., Cristofori F., Castellaneta S. et al. Clinical, serologic, and histologic features of gluten sensitivity in children // J. Pediatr. 2014. Vol. 164. P. 463–467.
-
Millward C., Ferriter M., Calver S. et al. Gluten- and casein-free diets for autistic spectrum disorder // Cochrane Database Syst. Rev. 2008. Vol. 2. CD003498.
-
Peters S.L., Biesiekierski J.R., Yelland G.W. et al. Randomised clinical trial: gluten may cause depression in subjects with non-coeliac gluten sensitivity — an exploratory clinical study // Aliment. Pharmacol. Ther. 2014. Vol. 39. P. 1104–1112.
-
Volta U., Tovoli F., Cicola R. et al. Serological tests in gluten sensitivity (nonceliac gluten intolerance) // J. Clin. Gastroenterol. 2012. Vol. 46. P. 680–685.
-
Sapone A., Bai J.C., Ciacci C. et al. Spectrum of gluten-related disorders: consensus on new nomenclature and classification // BMC Med. 2012. Vol. 10. P. 3.
-
Mulder C.J., van Wanrooij R.L., Bakker S.F. et al. Gluten-free diet in gluten-related disorders // Dig. Dis. 2013. Vol. 31. P. 57–62.
-
Nwaru B.I., Hickstein L., Panesar S.S. et al. Prevalence of common food allergies in Europe: a systematic review and meta-analysis // Allergy. 2014. Vol. 69. P. 992–1007.
-
Федеральные клинические рекомендации по оказанию медицинской помощи детям с пищевой аллергией. 2015. 27 с. [Электронный источник]. URL: http://www.pediatr-russia.ru/sites/default/files/file/kr_pa.pdf
-
Sicherer S.H., Sampson H.A. Food allergy // J. Allergy Clin. Immunol. 2010. Vol. 125, N 2, suppl. 2. P. S116–S125.
-
Dominguez-Ortega G., Borrelli O., Meyer R. et al. Extraintestinal manifestations in children with gastrointestinal food allergy // J. Pediatr. Gastroenterol. Nutr. 2014. Vol. 59. P. 210–214.
-
Kotaniemi-Syrjanen A., Palosuo K., Jartti T. et al. The prognosis of wheat hypersensitivity in children // Pediatr. Allergy Immunol. 2010. Vol. 21, N 2. Pt 2. P. e421–e428.
-
Keet C.A., Matsui E.C., Dhillon G. et al. The natural history of wheat allergy // Ann. Allergy Asthma Immunol. 2009. Vol. 102. P. 410–415.
-
Soares-Weiser K., Takwoingi Y., Panesar S.S. et al.; EAACI Food Allergy and Anaphylaxis Guidelines Group. The diagnosis of food allergy: a systematic review and meta-analysis // Allergy. 2014. Vol. 69. P. 76–86.
-
Czaja-Bulsa G.L., Bulsa M. The natural history of IgE mediated wheat allergy in children with dominant gastrointestinal symptoms // Allergy Asthma Clin. Immunol. 2014. Vol. 10. P. 12.
6.3. Кожные маркеры целиакии. Л.А. Карякина, К.С. Кукушкина
Целиакия — хроническое генетически детерминированное заболевание, характеризующееся непереносимостью глютена (сложного белка, входящего в состав ряда злаковых культур: ржи, овса, ячменя и пшеницы), с развитием в классических случаях синдрома мальабсорбции и гипорегенераторной атрофии слизистой оболочки тонкой кишки. Болеют целиакией преимущественно европейцы и их потомки в странах Северной Америки и Австралии, что связано с генетической предрасположенностью (носительство HLA-DQ2 и/или HLA-DQ8). У женщин целиакия встречается в 2–3 раза чаще, чем у мужчин. До недавнего времени целиакия считалась в России одним из редких заболеваний. Ее распространенность среди населения России точно не установлена, однако с появлением методов серологической диагностики (антитела к тканевой трансглутаминазе, эндомизиуму) стало возможным проведение широких скрининговых исследований, что улучшило ее диагностику. В последние годы отмечается тенденция к росту целиакии [1].
К факторам риска развития данного заболевания, кроме наследственной предрасположенности, относятся короткая продолжительность грудного вскармливания, искусственное вскармливание или раннее введение прикорма, содержащего большое количество глютена, а также частые (более трех в первый год жизни) кишечные инфекции [2].
Клинически выделяют классическую, атипичную и латентную целиакию. Следует отметить, что запоздалая диагностика классической целиакии ведет к развитию тяжелых осложнений, таких как ее рефрактерность, язвенный еюноилеит, коллагеновая спру, Т-клеточная лимфома кишечника, а назначение безглютеновой диеты приводит к регрессу разнообразных проявлений заболевания и к предупреждению осложнений.
Целиакия нередко сопровождается внекишечными проявлениями. В последнее время появляется все больше доказательств, подтверждающих связь между целиакией и некоторыми кожными заболеваниями [2, 3]. В 2006 г. Humbert et al. предложили классификацию кожных заболеваний, связанных с целиакией, и подразделили их на четыре категории: аутоиммунные, аллергические, воспалительные и смешанные.
Кожные проявления целиакии характеризуются чрезвычайной вариабельностью не только по своим иммунопатогенетическим механизмам возникновения, но и по клиническим характеристикам. Патология тонкой кишки с нарушением процессов всасывания (синдром мальабсорбции), аллергия к глютену вызывают ухудшение симптомов как со стороны тонкой кишки, так и со стороны кожи. Именно поэтому целью данной статьи является ознакомление практикующих врачей с основами дерматологической семиотики заболеваний [3, 4].
6.3.1. Герпетиформный дерматоз Дюринга
Герпетиформный дерматоз (dermatitis herpetiformis Duhring; болезнь Дюринга) — воспалительное заболевание кожи, ассоциированное с глютеновой энтеропатией и характеризующееся полиморфными зудящими высыпаниями, хроническим рецидивирующим течением, гранулярным отложением IgA в сосочках дермы. Герпетиформный дерматит, как и глютенчувствительная энтеропатия, ассоциирован с гаплотипом HLA-DQ2 и HLA-DQ8 [5]. Примерно у 5% пациентов с целиакией развивается герпетиформный дерматит. История коморбидности этого заболевания берет свое начало с 1999 г., когда W. Deiterich et al. впервые определили в плазме таких пациентов антитела к тканевой трансглутаминазе. В большинстве ранних эпидемиологических исследований распространенность симптомов глютеновой энтеропатии у больных дерматитом Дюринга колебалась в пределах от 60 до 80% [6]. В настоящее время наличие уточненных диагностических критериев целиакии и латентных форм этого заболевания позволяет с уверенностью говорить о дерматозе Дюринга как о кожном проявлении различных клинико-иммунологических форм глютеновой энтеропатии. Наиболее частыми провоцирующими факторами появления высыпаний на коже при герпетиформном дерматозе являются: пища, богатая глютеном, стрессовые ситуации, травмы, использование препаратов йода, солнечные ожоги, контакт с ядохимикатами, беременность и роды, злокачественные новообразования, переохлаждение и острая респираторная вирусная инфекция [6, 7].
Клинически заболевание проявляется: эритематозными, отечными, слегка возвышающимися пятнами или бляшками с небольшими чешуйками или корками на поверхности в виде колец, фигур причудливой формы; папулами розово-красного цвета полусферической или конической формы до 2–7 мм в диаметре; напряженными везикулами, пузырями, заполненными серозным содержимым и расположенными на гиперемированном фоне; волдырями (значительно реже); экскориациями. После эпителизации эрозий на коже остаются пятна желто-коричневого цвета. Чаще всего элементы сыпи локализуются на разгибательных поверхностях конечностей, ягодицах, крестцовой и лопаточной областях, волосистой части головы, лица и границе роста волос.
Таким образом, основными клиническими характеристиками дерматоза Дюринга являются, во-первых, так называемый истинный полиморфизм элементов сыпи, то есть наличие нескольких ее видов (папул, пузырьков, булл, волдырей и т.д.), герпетиформно сгруппированных, а во-вторых, наличие зуда в области высыпаний как неотъемлемого признака данной болезни [7, 8]. Диагноз герпетиформного дерматоза Дюринга легко подтверждается гистологическим исследованием, показывающим патогномоничные гранулярные отложения иммуноглобулина A (IgA) в папиллярной дерме путем прямой иммунофлюоресценции, а также иммунологического, аллергологического и гастроэнтерологического исследований. С помощью непрямой реакции иммунофлюоресценции у больных данным дерматозом в 80% случаев в сыворотке крови выявляют IgA-антитела против эндомизия (межфибриллярной субстанции гладких мышц), в 60% — антитела к α-глиадину и антитела к тканевой трансглутаминазе [8]. Дополнительное значение в диагностике имеет цитодиагностика (эозинофилия в мазках-отпечатках со дна эрозий). Дополнительное диагностическое значение имеют результаты пробной терапии диаминодифенилсульфоном℘ (быстрый регресс высыпаний и зуда).
6.3.2. Атопический дерматит
В научных работах встречается упоминание о проявлении АД при целиакии. Анализ публикаций российских и зарубежных авторов показал, что доля АД при целиакии не превышает 20%. Это совпадает с популяционной частотой АД, но среди педиатров и дерматологов существует мнение, что при целиакии АД встречается гораздо чаще [9]. В своей работе Ress et al. проанализировали распространенность целиакии у 351 ребенка с АД по сравнению с общей педиатрической популяцией и показали больший риск развития целиакии (в 4 раза) у пациентов с АД [10].
В этом исследовании также подчеркивается необходимость оценки экономической эффективности своевременного скрининга пациентов с АД для выявления целиакии, чтобы предотвратить долгосрочные осложнения. Рандомизированное исследование 4114 пациентов Ciacci выявило наличие АД у пациентов с целиакией в три раза чаще, чем у лиц, не страдающих этой энтеропатией [10, 11].
АД — это хронический дерматоз, имеющий сложную многофакторную патогенетическую основу с характерным фенотипом и типичными очагами поражения. По данным разных авторов, заболеваемость АД составляет до 5% населения земного шара, в урбанизированных районах от 15 до 20%, причем у 60% пациентов первые проявления заболевания возникают на первом году жизни.
Возрастные особенности локализации и морфологии кожных элементов отличают АД от других экзематозных и лихеноидных заболеваний кожи. Зуд является постоянным симптомом заболевания во всех возрастных периодах. Различают три периода (стадии) в развитии данного дерматоза: младенческий, детский и взрослый [9, 11].
Младенческий период АД обычно начинается с 2–3 мес жизни ребенка. В этот период преобладает экссудативная форма заболевания, при которой воспаление носит острый или подострый характер. Клиническая картина представлена эритематозными пятнами, папулами и везикулами, локализующимися на щеках и/или волосистой части головы, явлениями отека и мокнутия. Дермографизм обычно красный. Высыпания локализуются преимущественно на разгибательных поверхностях конечностей. Обострения кожного процесса в значительной степени связаны с алиментарными факторами. Младенческий период АД обычно заканчивается ко второму году жизни ребенка выздоровлением (у 50% больных) или переходит в следующий период (детский).
Детский период АД характеризуется высыпаниями, которые носят менее экссудативный характер и представлены воспалительными милиарными и/или лентикулярными папулами, папуло-везикулами и эритематозно-сквамозными пятнами, локализующимися на коже верхних и нижних конечностей, в области запястий, предплечий, локтевых и подколенных сгибов, голеностопных суставов и стоп. Дермографизм становится смешанным или белым. Появляются пигментация век, дисхромии, нередко ангулярный хейлит. Состояние кожи меньше зависит от алиментарных факторов. Отмечается сезонность в течении заболевания с обострениями весной и осенью [11, 12].
Подростковый и взрослый период АД характеризуется высыпаниями преимущественно на сгибательной поверхности конечностей (в локтевых и подколенных складках, сгибательных поверхностях голеностопных и лучезапястных суставов), на задней поверхности шеи, в заушных областях. Высыпания представлены эритемой, папулами, шелушением, инфильтрацией, лихенификацией, множественными экскориациями и трещинами. В местах разрешения высыпаний в очагах поражения остаются участки гипо- или гиперпигментации. Большинство пациентов отмечают четкую связь обострений заболевания с психоэмоциональными факторами, которые нередко нарушают сезонность заболевания. Со временем у большинства пациентов кожа очищается от высыпаний, пораженными остаются лишь подколенные и локтевые сгибы. Дерматоз может протекать с минимальными клиническими проявлениями, и возрастная периодизация может наблюдаться далеко не у всех больных [12, 13].
6.3.3. Хроническая рецидивирующая крапивница
Еще одним дерматозом, ассоциированным с целиакией в силу патогенетической общности иммунологических механизмов формирования, является хроническая крапивница. Крапивница является распространенным заболеванием, встречающимся у 15–25% людей в любом возрасте. Хроническая крапивница (длительность ≥6 нед) наблюдается примерно у 0,5–1% общей популяции. Учеными доказано, что хроническая рецидивирующая крапивница имеет генетическую связь с аллелями человеческого лейкоцитарного антигена HLA-DQ8 [14].
В 1987 г. Hauteke et al. впервые описали связь между болезнью Крона и хронической рецидивирующей крапивницей, хотя связь между этими двумя заболеваниями до конца не изучена. В 2017 г. Kolkhir et al. выдвинули гипотезу, что хроническая рецидивирующая крапивница тесно связана с различными аутоиммунными заболеваниями, включая тиреоидит Хашимото, пернициозную анемию, витилиго, сахарный диабет I типа, болезнь Грейвса, ревматоидный артрит и целиакию [14, 15].
Хроническая рецидивирующая крапивница характеризуется волнообразным течением, иногда на протяжении очень длительного времени (до 20–30 лет), чередованием обострений с периодами ремиссий. Довольно часто она сопровождается отеком Квинке. При крапивнице наблюдается мучительный зуд. Больные расчесывают кожу до крови.
В 2016 г. в проведенном в Великобритании большом популяционном исследовании из 453 пациентов с целиакией у 79 пациентов была хроническая рецидивирующая крапивница. В некоторых случаях использование безглютеновой диеты показало высокую эффективность в лечении хронической крапивницы, что позволяет рассматривать это заболевание как кожный маркер целиакии [16].
6.3.4. Гнездная алопеция
В 1995 г. Corazza et al. впервые описана ассоциация между гнездной алопецией (ГА) и целиакией. Обнаружение антиглиадиновых антител у пациентов с тяжелой формой ГА, значительное улучшение кожного процесса на фоне безглютеновой диеты позволяет предполагать наличие целиакии у таких больных [17, 18].
ГА — органоспецифическое аутоиммунное заболевание с поражением волосяных фолликул, формирующееся при потере фолликулами иммунной толерантности. Заболевание имеет многофакторный характер, что предполагает комплексное взаимодействие генетических особенностей организма и экзогенных триггеров, провоцирующих развитие ГА. Генетическая предрасположенность имеет полигенную природу. Прослеживается связь ГА с определенными HLA аллелями II класса, особенно с DQB1*03 и DRB1. HLA аллели DQB1*0301(HLA-DQ7) и DRB1*1104 (HLA-DR11) могут быть ассоциированы с тотальной и универсальной алопецией [18]. Решающую роль в развитии заболевания играет Т-клеточный иммунитет. Несмотря на обнаружение у некоторых пациентов специфических антител к антигенным детерминантам волосяных фолликулов, ГА является CD8+ T-клеточно-опосредованным заболеванием. В связи с этим особенно интересным представляется ее ассоциация с целиакией. У 10–20% больных имеется семейный анамнез заболевания, а истинная частота заболевания, вероятно, еще выше, так как легкие случаи могут остаться незамеченными. Риск возникновения заболевания в течение жизни составляет 1,7%. ГА в равной степени встречается как у мужчин, так и у женщин. Первый очаг облысения появляется у 20% больных в детском возрасте, у 60% больных — в возрасте до 20 лет, у 20% больных — в возрасте старше 40 лет [17–19].
В зависимости от объема и типа облысения различают следующие клинические формы ГА: локальная (ограниченная); субтотальная; тотальная; универсальная.
Другими формами ГА являются: многоочаговое (сетчатое) расположение участков алопеции; офиазис; инверсный офиазис (sisapho); диффузная форма. При локальной (ограниченной) форме ГА на волосистой части головы определяют один или несколько четко очерченных округлых очагов алопеции. При субтотальной форме ГА на коже волосистой части головы отсутствует более 40% волос. При офиазисе очаги алопеции имеют лентовидную форму, охватывают всю краевую зону роста волос в затылочной и височных областях. При инверсном офиазисе очаги алопеции лентовидной формы распространяются на лобно-теменную и височные области. Диффузная форма ГА характеризуется частичным или полным диффузным поредением волос на волосистой части головы [18].
При тотальной форме ГА наблюдается полная потеря терминальных волос на коже волосистой части головы. При универсальной форме ГА волосы отсутствуют на коже волосистой части головы, в области роста бровей, ресниц, на коже туловища.
Субъективные симптомы, как правило, отсутствуют, некоторые больные могут предъявлять жалобы на зуд, жжение или боль в местах поражения. Типичные очаги поражения представляют собой участки нерубцового облысения округлой или овальной формы с неизмененным цветом кожи. Реже наблюдаются очаги умеренно-красного или персикового цвета. Проксимально суженные и дистально широкие волосы в форме восклицательного знака являются характерным признаком, часто заметным на пораженном участке или по его периферии. В активной фазе заболевания на границах поражений тест на натяжение волос может быть положительным — зона «расшатанных волос». Граница зоны не превышает 0,5–1 см. ГА может распространяться практически на любую зону волосяного покрова, однако примерно у 90% больных поражается волосистая часть головы [19, 20].
Целиакия представляет собой системный аутоиммунный процесс и может проявиться в любом возрасте манифестным течением или бессимптомными формами. Знание основных кожных проявлений глютеновой энтеропатии, умение ориентироваться в семиотике заболеваний кожи, ассоциированных с целиакией, позволяют практикующему врачу — педиатру, терапевту и гастроэнтерологу — провести безошибочный дифференциальный диагноз.
Литература
-
Ревнова М.О., Шаповалова Н.С. Целиакия как аутоиммунное заболевание // Вопросы детской диетологии. 2015. Т. 13, № 3. С. 33–39.
-
Admou B., Essaadouni L., Krati K. et al. Atypical celiac disease: from recognizing to managing // Gastroenterol. Res. Pract. 2012. Vol. 2012. Article ID . 637187.
-
Akobeng A.K., Thomas A.G. Tolerable amount of gluten for people with coeliac disease // Aliment. Pharmacol. Ther. 2008. Vol. 27. P. 1044–1052.
-
Armstrong M.J., Hegade V.S., Robins G. Advances in coeliac disease // Curr. Opin. Gastroenterol. 2012. Vol. 28, N 2. P. 104–112.
-
Beaumont D.M., Mian M.S. Coeliac disease in old age: «a catch in the rye» // Age Ageing. 1998. Vol. 27, N 4. P. 535–538.
-
Яговдик Н.З., Белугина И.Н., Хамам Хади Салах. Ближайшие и отдаленные результаты лечения герпетиформного дерматита Дюринга // Рецепт. 2007. № 3 (53). С. 83–88.
-
Wollf K., Goldsmith L.A., Katz S.I., Gilchrest B.A., Paller A.S., Leffell D.J. (eds). Fitzpatrick’s Dermatology in General Medicine. 7th ed. New York. 2008. P. 500–506.
-
Shuster S., Watson A.J., Marks J. Coeliac syndrome in dermatitis herpetiformis // Lancet. 1968. Vol. 1. P. 1101–1106.
-
Карякина Л.А., Кукушкина К.С. Современный взгляд на патогенез и возможности терапии атопического дерматита // Вторая Всероссийская научно-практическая конференция «Пищевая непереносимость у детей, современные аспекты диагностики, лечения, профилактики и диетотерапии» : сборник трудов. Санкт-Петербург, 2017. С. 91–92.
-
Ciacci C., Cavallaro R., Iovino P., Sabbatini F., Palumbo A., Amoruso D. et al. Allergy prevalence in adult celiac disease // J. Allergy Clin. Immunol. 2004. Vol. 113. P. 1199–1203.
-
Yaghmaie P., Koudelka C., Simpson E. Mental health comorbidity in patients with atopic dermatitis // J. Allergy Clin. Immunol. 2013. Vol. 131. P. 428–433.
-
Strom M., Fishbein A., Paller A., Silverberg J. Association between atopic dermatitis and attention deficit hyperactivity disorder in U.S. children and adults // Br. J. Dermatol. 2016. Vol. 175. P. 920–929.
-
Silverberg J. Associations between atopic dermatitis and other disorders // F1000Research. 2018. Vol. 7. P. 303.
-
Heffler E., Bruna E., Rolla G. Chronic urticaria in a celiac patient: role of food allergy // J. Investig. Allergol. Clin. Immunol. 2014. Vol. 24, N 5. P. 356–357.
-
Greaves M.W. Chronic idiophatic urticarial // Curr. Opin. Allergy Clin. Immunol. 2003. Vol. 4. P. 363–336.
-
Lebwohl B., Sanders D.S., Green P.H.R. Coeliac disease // Lancet. 2018. Vol. 391. P. 70–81.
-
Еrtekin V., Tosun M., Erdem T. Screening of celiac disease in children with alopecia areata // Indian J. Dermatol. 2014. Vol. 59. P. 317.
-
Corazza G.R., Andreani M.L. Venturo N., Bernardi M., Tosti A., Gasbarrini G. Celiac disease and alopecia areata: report of a new association // Gastroenterology. 1995. Vol. 109. P. 1333–1337.
-
Humbert P., Pelletier F., Dreno B., Puzenat E., Aubin F. Gluten intolerance and skin diseases // Eur. J. Dermatol. 2006. Vol. 16. P. 4–11.
-
Caproni M., Bonciolini V., D’Errico A., Antiga E., Fabbri P. Celiac disease and dermatologic manifestations: many skin clue to unfold gluten-sensitive enteropathy // Gastroenterol. Res. Pract. 2012. Vol. 2012. Article ID 952753.
ГЛАВА 7. ФИЗИЧЕСКОЕ РАЗВИТИЕ ДЕТЕЙ С АТОПИЧЕСКИМИ ЗАБОЛЕВАНИЯМИ. В.Л. Грицинская
Процессы роста и развития составляют основную характеристику детского возраста. Физическое развитие — закономерный процесс изменения морфологических и функциональных особенностей организма, тесно связанный с возрастом, полом ребенка, состоянием его здоровья, наследственными факторами и условиями жизни. Многочисленные экзогенные факторы (климатические условия, загрязнение окружающей среды, особенности питания, двигательный режим и др.) могут оказывать существенное негативное влияние на физическое развитие детей. На популяционном уровне показатели физического развития являются важными социально-гигиеническими критериями, характеризующими состояние здоровья детского населения, позволяющими выявить группы риска и разработать адекватные социальные программы профилактики заболеваний. На индивидуальном уровне это отражение процесса непрерывного роста и развития каждого ребенка под воздействием эндогенных и экзогенных факторов [1].
Важность оценки уровня и гармоничности физического развития ребенка для практического врача определяется тем, что его нарушение может быть первым клинически значимым признаком хронических заболеваний, хромосомной и генетически обусловленной патологии [2]. С другой стороны, динамика роста и развития у детей с уже установленной хронической патологией отражает степень контроля над заболеванием и необходимость коррекции терапии или подбора соответствующего физическому состоянию ребенка режима учебных и иных нагрузок [3].
Практика оценки физического развития опирается на сравнение основных соматометрических показателей (длина и масса тела) ребенка с возрастно-половыми нормативами. По мнению ряда отечественных специалистов, при выборе нормативов оценки параметров роста и развития региональные стандарты предпочтительнее, поскольку в большей степени характеризуют этнические, климатогеографические и эколого-гигиенические особенности развития детей. Одновременно в мировой практике принято ориентироваться на нормативы, разрабатываемые специалистами под эгидой Всемирной организации здравоохранения. Нормативы ВОЗ в очередной раз были обновлены в 2006–2007 гг.; на базе этих нормативов была разработана и предложена к использованию программа для персональных компьютеров WHO AnthroPLUS [WHO AnthroPlus software (https://www.who.int/growthref/tools/en/)].
Нормативы физического развития для детей в возрасте от 0 до 60 мес («Child Growth Standards for children 2006») основаны на соматометрических данных репрезентативной выборки детей из шести стран, участвовавших в MGRS (Бразилии, Ганы, Индии, Норвегии, Омана и США). В основе разработки этих стандартов физического развития лежит положение, что каждый ребенок, независимо от того, в какой части мира он рожден, при оптимальных условиях на первых этапах жизни имеет потенциальные возможности для развития в пределах одного и того же диапазона роста и веса. В результате многолетних наблюдений было отмечено, что, несмотря на естественные индивидуальные различия, средние показатели роста детей в больших популяциях на региональном и глобальном уровне порази-тельно схожи. Разработанные нормы свидетельствуют о том, что в основе разного роста детей в возрасте до пяти лет лежат в большей степени факторы питания, практики кормления, окружающей среды и охраны здоровья, чем генетические и этнические причины. Для детей и подростков в возрасте от 5 до 19 лет также разработаны нормативы физического развития («WHO Growth Reference 2007»), содержащие ориентировочные показатели длины тела и массо-ростового индекса Кетле (body mass index — BMI) [4].
На фоне современных трендов физического развития подрастающего поколения (ретардация, децелерация, грацилизация, стирание полового диморфизма, рост нарушений пищевого поведения) выявление особенностей роста и развития детей с хронической патологией является весьма значимым и актуальным. Ведь наличие значительных отклонений либо, напротив, нормализация антропометрических показателей на фоне терапии может быть критерием изменения тяжести течения хронического заболевания в ту или другую сторону, а также эффективности проводимого лечения и отсутствия осложнений.
Аллергические заболевания в последние годы все больше привлекают внимание исследователей из-за нарастающей распространенности среди населения, особенно у детей. Распространенность аллергических заболеваний составляет около 10% в общей популяции и около 20–30% у детей группы риска по развитию аллергии [5]. Следовательно, всесторонний анализ этиологических факторов, патогенетических процессов, эффективности лечения и контроля клинических проявлений не теряют своей актуальности.
Учитывая, что атопическая патология имеет генетическую предопределенность, научный и практический интерес представляет изучение физического развития детей, рожденных матерями с различной степенью контроля течения у них аллергических заболеваний. Проведено изучение физического развития детей, рожденных женщинами с БА. Неконтролируемое течение БА исследователи рассматривали как основу для развития хронической (и/или острой) внутриутробной гипоксии плода, лежащей в основе формирования задержки развития и патологических состояний у ребенка. Выявлено, что гипотрофический вариант задержки внутриутробного развития регистрируется у половины новорожденных (53,1%) у матерей с неконтролируемым течением БА и почти у каждого третьего ребенка (28,8%) у женщин с контролируемым течением заболевания. Средние показатели длины и массы тела, окружности грудной клетки у новорожденных у матерей с неконтролируемым течением были статистически значимо меньше, чем у детей от здоровых матерей (р >0,05).
У большинства детей, рожденных матерями с некомпенсированной БА, при достижении возраста одного года отставание длины тела от возрастных нормативов нивелировалось; однако дефицит массы тела сохраняется у 17,2% детей, что в 25,0% случаев авторы связывают с ускоренным линейным ростом ребенка [6].
Согласно современным представлениям, ПА является одним из самых распространенных аллергических заболеваний в развитых странах и встречается у 2–3% взрослого и 6–8% детского населения развитых стран мира [5]. Многочисленные данные свидетельствуют о том, что ПА, особенно у детей младшего возраста, стремительно растет, что вызывает серьезную озабоченность медицинских работников. Рост распространенности ПА связан с изменением технологического процесса переработки пищи, добавлением пищевых добавок, красителей, ароматизаторов в пищевые продукты; появлением новых и «скрытых» пищевых аллергенов [7].
Основным фактором лечения ПА являются элиминационные диеты, которые в ряде случаев могут существенно ограничивать поступление в организм как основных пищевых ингредиентов, так и микро- и макроэлементов. Несбалансированное питание и недостаточная обеспеченность микронутриентами негативно влияют на физическое и психическое развитие ребенка, осложняют течение ПА и способствуют формированию резистентности к проводимой традиционной терапии. Особенно важно для детей раннего возраста с ПА не только соблюдение соответствующей элиминационной диеты, но и дотация в рацион специализированного лечебного питания, на фоне которого не формируется (и/или нивелируется) дефицит энергетической ценности и микронутриентов рациона, обеспечивая правильное физическое развитие.
В исследовании, проведенном в НИИ питания РАМН в 2016 г., у пациентов с ПА был выявлен дефицит энергетической ценности рациона, связанный с элиминационной диетой или обусловленный нарушением аппетита и абдоминальным болевым синдромом. Дефицит массы тела у детей с ПА наблюдался в 45,4% случаев. На основании полученных данных сделано заключение, что дети с ПА получают несбалансированный рацион питания и составляют группу риска по задержке физического развития [8, 9]. Приведены данные, свидетельствующие о нарушении нутритивного статуса и задержке физического развития у детей раннего возраста [10]. Длительно сохраняющемуся нарушению нутритивного статуса часто сопутствуют отставание в психомоторном развитии, задержка речевых и когнитивных навыков и функций; высокая инфекционная заболеваемость, что, в свою очередь, усугубляет расстройство питания [9]. Отмечено, что гастроинтестинальная ПА выявляется у половины детей раннего и дошкольного возраста с отставанием в физическом развитии и, возможно, является одной из причин его формирования [11].
При обследовании детей дошкольного возраста, имеющих сочетанную симптоматику со стороны пищеварительного тракта (боли в животе, запор, неоформленный стул, слизь и/или прожилки крови в стуле) и поражения кожи в виде АД, ксероза, выявлено, что у 54,6% детей было наличие клинических и лабораторных показателей белково-энергетической недостаточности 1–3-й степени. После назначения элиминационной диеты с введением в рацион продуктов лечебного питания на основе аминокислот или глубокого гидролиза БКМ у 84,3% детей через 6–12 мес отмечена нормализация нутритивного статуса [12].
Широкое распространение в настоящее время имеет непереносимость глютена у детей раннего возраста. Проведенные исследования показали, что ограничения в рационе питания у 10,8% таких детей сопровождаются задержкой линейного роста [3].
Несмотря на то что БА относится к наиболее распространенной хронической патологии детского возраста, данные о взаимосвязи физического развития детей с особенностями течения у них БА немногочисленны и мнения исследователей о влиянии заболевания на рост детей неоднозначны. В литературе преимущественно обсуждаются вопросы влияния терапии на темпы роста больных детей, при этом практически отсутствуют сведения о распространенности нарушений физического развития у детей с БА в сравнении с популяционными показателями.
Выявлено, что у больных БА выше, чем в целом в популяции, склонность к избыточной массе тела и задержке линейного роста, причем эта тенденция нарастала с возрастом и была в большей степени характерна для девочек [14]. Зарегистрировано дисгармоничное физическое развитие у каждого третьего ребенка (31,9%) с БА; в 2/3 случаев дисгармония физического развития была обусловлена избытком массы тела [15]. Проведенное исследование школьников в Самаре установило, что у 22% детей с БА показатели BMI имеют уровень, соответствующий ожирению. Кроме того, отмечено, что показатели длины тела ниже средних возрастных значений в 2 раза чаще встречаются среди детей с БА (19%), чем у здоровых детей (10%) [16]. Исследования, проведенные в Польше, также показали, что средние показатели длины тела детей с БА были ниже, чем у здоровых сверстников; причем у 5% пациентов зарегистрирована низкорослость [17].
По мнению одних исследователей, выраженность дисгармоничного физического развития в большей степени присуща девочкам [18]; напротив, по мнению других авторов, — мальчикам [19]. В препубертатном периоде у девочек в большей степени, чем у мальчиков, выражена тенденция формирования избыточной массы тела (р >0,05). У мальчиков с БА формирование избыточной массы тела происходит ближе к 17 годам (р >0,05). Высказано мнение, что взаимосвязь БА и избыточного веса более характерна для лиц женского пола в связи с особой спецификой у них метаболизма жировой ткани [20].
Приводятся данные о негативном влиянии на физическое развитие детей как самого заболевания, например, в связи с особенностями питания (элиминационные диеты при пищевой сенсибилизации), так и лекарственных средств, используемых в терапии БА [21].
Ведется дискуссия о возможном торможении линейного роста у детей с астмой. По мнению авторов, важным фактором, потенциально способным вызвать торможение роста у детей и подростков, является лечение глюкокортикодами на протяжении длительного времени. Внедрение в базисную терапию БА ингаляционных глюкокортикоидов привело к достижению контроля заболевания у большинства пациентов и уменьшило потребность в системных глюкокортикоидах. Одним из широко известных побочных эффектов длительного приема внутрь системных глюкокортикоидов является задержка продольного роста и увеличение массы тела пациентов; однако данные по воздействию ингаляционных глюкокортикоидов на физическое развитие детей противоречивы.
Активные дискуссии в большей степени затрагивают проблему влияния длительного приема ингаляционных глюкокортикоидов на линейный рост детей. Ингаляционные глюкокортикоиды, включенные в базисную противовоспалительную терапию БА, способны воздействовать на многие ключевые факторы, вовлеченные в рост ребенка: секрецию и действие гормона роста, действие инсулиноподобного фактора роста, синтез коллагена, производство надпочечниками андрогенов [18, 21].
Было высказано предположение, что дети с БА, имеющие ночные симптомы, могут иметь нарушения ночной секреции соматотропного гормона. Это, в свою очередь, может обусловливать торможение продольного роста пациентов. На настоящем этапе данные гипотезы не нашли подтверждения, так как у детей с БА нарушений экскреции гормона роста с мочой выявлено не было. Отмечено, что средние значения длины тела у пациентов с БА, получающих ингаляционные глюкокортикоиды, были даже несколько выше стандартных возрастно-половых показателей ВОЗ [22].
Кроме того, авторы отмечают, что задержка линейного роста может быть связана с наличием у детей несбалансированного фактического питания (в семье и в детских образовательных учреждениях) по основным макронутриентам: выявленный дефицит животного белка, жиров и клетчатки, избыток рафинированных углеводов, что, в свою очередь, снижает темпы роста детей [23]. Обсуждается возможность задержки увеличения длины тела вследствие недостаточной активности соматомединов (стимулирующих митозы клеток хрящевой ткани) у детей с тяжелой БА [23].
Установлено, что среди мальчиков по мере нарастания тяжести течения БА наблюдается статистически значимое увеличение доли детей с показателями длины ниже средних возрастных значений [21]. У девочек подобных закономерностей выявить не удалось, однако обращает на себя внимание увеличение доли девочек с БА со сниженным физическим развитием в пре- и пубертатном возрасте [14, 24]. В то же время отмечено, что дети с интермиттирующим течением астмы практически не отличаются от своих условно здоровых сверстников [10].
Имеются сведения, что дети, у которых была диагностирована БА, в периоде новорожденности имели достоверно бóльшие показатели длины и массы тела, чем дети, не болеющие впоследствии хроническими заболеваниями бронхолегочной системы. Высказано мнение, что, вероятно, повышение соматометрических параметров в периоде новорожденности у детей, в последующем сформировавших БА, связано с содержанием некоторых биологически активных веществ (лептин, адипокины) в крови младенца к моменту рождения, однако данное предположение требует дальнейших исследований [14].
Выявлено также, что дети с БА по длине тела опережают детей группы контроля в раннем детском возрасте (1 и 3 года). Однако к 6 годам дети с БА не отличаются от здоровых детей по уровню физического развития вне зависимости от стажа болезни БА и получаемой базисной противовоспалительной терапии [25].
Неоднозначные данные получены о гармоничности соотношения длины и массы тела у детей и подростков, больных БА. На сегодняшний день накоплен достаточно большой объем научных данных, которые подтверждают наличие определенной взаимосвязи между БА и ожирением. В исследованиях последних лет показано, что ожирение ассоциируется с БА как у детей, так и у взрослых, а избыток массы тела, в свою очередь, является фактором риска в развитии БА [26–28]. Показано, что распространенность астмы среди населения с избыточной массой тела выше, чем среди людей с нормальной массой [29]. Установлено, что БА у больных ожирением характеризуется более тяжелым течением, снижением контроля над заболеванием [30]. Высказано мнение, что БА и ожирение следует рассматривать не как сопутствующую друг другу патологии, а как отдельный и наиболее распространенный фенотип заболевания. В настоящее время у взрослых (преимущественно у женщин) выделен отдельный фенотип БА с ожирением [18].
Доказано, что абдоминальный жир является эндокринным органом, синтезирующим провоспалительные цитокины, которые могут поддерживать процесс воспаления в дыхательных путях при БА [31, 32]. Получены данные, что между избыточной массой тела детей и уровнем общего IgE имеется прямая корреляционная связь; таким образом, показано, что избыточная масса тела и ожирение являются фактором риска развития неблагоприятного течения аллергической патологии [33].
Установлено, что у детей с БА средние показатели BMI и толщины кожной складки были значительно выше; а мышечная масса тела была ниже, чем у здоровых сверстников. Среди обследованных детей у 17% пациентов с БА регистрировали избыточную массу тела или ожирение. Отмечено, что пациенты с длительным стажем лечения и лица с тяжелым течением БА накапливают больше жировой ткани на туловище (особенно девочки), что способствует у них формированию абдоминального типа ожирения [34]. Аналогичные данные получены в другом исследовании: 16% подростков с БА имели дисгармоничное физическое развитие за счет избыточной массы тела [35].
Одновременно в литературе опубликованы сведения, что у 8,5–17,0% детей с БА отмечается дефицит массы тела [17, 23]. Авторы связывают данное обстоятельство с тем, что течение хронических заболеваний и пролонгированное медикаментозное лечение могут влиять на аппетит и/или всасывание питательных веществ, вызывая повышенный риск развития нутритивных нарушений, а следовательно, и отставание по параметрам массы тела от возрастно-половых нормативов [36]. У мальчиков младшего школьного возраста с БА показатели BMI были ниже, чем у здоровых сверстников; причем одновременно регистрировалось снижение показателей как жировой, так и скелетно-мышечной массы тела [23].
Отмечено, что у детей с дефицитом массы тела БА отличается более тяжелым течением, чем у пациентов с гармоничным физическим развитием [24]. Кроме того, выявлены выраженные нарушения микроэлементного статуса у подростков с БА, в значительной степени обусловленные ограничениями в питании при элиминационной диете [37].
В меньшей степени изучено физическое развитие детей, страдающих АР. Было установлено, что в спектре морфофункциональных нарушений у детей с АР преобладает дисгармоничное физическое развитие, обусловленное избыточной массой тела и снижением мышечной силы [15].
Большое влияние на течение атопических заболеваний оказывает степень загрязнения окружающей среды. Проведенные исследования установили, что относительный риск нарушений гармоничности физического развития у детей дошкольного возраста с аллергической патологией в условиях хронической аэрогенной экспозиции техногенно-химических веществ составил 1,85. У детей с БА в условиях длительного воздействия химических факторов среды обитания в 2,1 раза возрастает риск увеличения массы тела, что авторы связывают с повышенным содержанием фенола и никеля в крови пациентов. Было установлено, что дисгармоничное физическое развитие у детей с аллергическими заболеваниями сопровождается изменениями морфометрических показателей в виде грациализации тело-сложения [33].
Таким образом, имеющиеся в литературе данные подтверждают наличие взаимосвязи между наличием атопии, тяжестью аллергических заболеваний и показателями физического развития у детей. Однако малочисленность и неоднородность полученных результатов свидетельствуют об актуальности дальнейших исследований.
Литература
-
Гладкая В.С., Грицинская В.Л., Галактионова М.Ю., Килина О.Ю. Методы и методики оценки роста и развития детей : учебно-методическое пособие. Абакан, 2017. 84 с.
-
Петрова Ж.В., Евстифеева Г.Ю., Сетко А.Г., Ветеркова З.А. Линейный рост как интегральный показатель здоровья (обзор литературы) // Оренбургский медицинский вестник. 2015. № 3. С. 71–74.
-
Гурина О.П., Блинов А.Е., Варламова О.Н., Дементьева Е.А. и др. Часто болеющие дети: иммунодиагностика и реабилитация // Педиатр. 2011. Т. 2, № 2. С. 14–21.
-
De Onis M., Onyango A.W., Borghi E., Siyam A., Nishida C., Siekmann J. Development of a WHO growth reference for school-aged children and adolescents // Bull. World Health Organ. 2007. Vol. 85. Р. 660–667.
-
Brozek J.L., Bousguet J., Baena-Cagnati C.E. et al. Allergic Rhinitis and its Impact on Asthma (ARIA) guidelines: 2010 revision // J. Allergy Clin. Immunol. 2010. Vol. 126. Р. 466–476.
-
Матвеева Л.П., Тищук Т.И. Особенности физического развития детей из группы риска на развитие атопии // Здоровье, демография, экология финно-угорских народов. 2019. № 1. С. 32–34.
-
Гурина О.П., Дементьева Е.А., Блинов А.Е., Варламова О.Н. Сенсибилизация к пищевым и ингаляционным аллергенам у детей с атопическими заболеваниями // Пищевая непереносимость у детей. Современные аспекты диагностики, лечения, профилактики и диетотерапии : сборник трудов. Санкт-Петербург, 2018. С. 202–210.
-
Титова О.Н., Таран Н.Н., Строкова Т.В., Филатова Т.А. Показатели физического развития детей с гастроинтестинальной формой пищевой аллергии // Вопросы детской диетологии. 2017. Т. 15, № 1. С. 67–68.
-
Титова О.Н., Таран Н.Н., Строкова Т.В. и др. Нутритивный статус детей с пищевой аллергией // Российский вестник перинатологии и педиатрии. 2016. Т. 61, № 4. С. 156.
-
Фуголь Д.С., Шошин К.А., Лобанов Ю.Ф. Физическое развитие детей с гастроинтестинальными проявлениями аллергии к белкам коровьего молока // Актуальные проблемы абдоминальной патологии у детей : материалы XXV Международного конгресса детских гастроэнтерологов России и стран СНГ. Москва, 2018. С. 98–100.
-
Тимошинова О.А., Захарова С.Ю. Гастроинтестинальная пищевая аллергия как этиологический фактор отставания в физическом развитии детей раннего и школьного возраста // Уральский медицинский журнал. 2015. № 4 (127). С. 73–79.
-
Филатова Т.А., Ипатова М.Г., Мухина Ю.Г., Таран Н.Н., Антонова Е.А. Пищевая аллергия у детей: клинические проявления, правильная диетотерапия, клинические случаи // Аллергология и иммунология в педиатрии. 2018. № 4 (55). С. 18–24.
-
Бавыкина А.Б., Звягин А.А., Настаушева Т.Л., Гусев К.Ю. и др. Состояние физического развития у детей с непереносимостью глютена // Прикладные информационные аспекты медицины. 2017. № 20 (3). С. 159–164.
-
Трунцова Е.С. Динамика роста и физического развития детей с бронхиальной астмой // Современные проблемы науки и образования. 2016. № 4. С. 25.
-
Кузина Е.Н., Спивак Е.М. Морфофункциональные показатели организма детей с аллергическим ринитом // Вестник Костромского государственного университета им. Н.А. Некрасова. 2014. Т. 20, № 7. С. 53–55.
-
Скворцова Д.А., Скворцова М.А. Физическое развитие детей с хронической бронхолегочной и гастродуоденальной патологией // Российский педиатрический журнал. 2019. Т. 22, № 5. С. 301–302.
-
Umławska W., Gąszczyk G., Sands D. Physical development in children and adolescents with bronchial asthma // Respir. Physiol. Neurobiol. 2013. Vol. 187, N 1. Р. 108–113.
-
Печкуров Д.В., Воронина Е.Н., Порецкова Г.Ю. Особенности физического развития, пищевого поведения и качества жизни детей с бронхиальной астмой // Практическая медицина. 2013. № 6 (75). С. 122–126.
-
Бурбела Е.И. Конституционные особенности детей школьного возраста с контролируемой бронхиальной астмой // Современная педиатрия. 2013. № 5 (53). С. 105.
-
Sood A., Qualls C., Li R., Shuyler M., Beckett W.C., Smith L.J. et al. Lean mass predicts asthma better than fat mass among females // Eur. Respir. J. 2011. Vol. 37, N 1. P. 65–71.
-
Туш Е.В., Елисеева Т.И., Балаболкин И.И., Булгакова В.А. и др. Особенности физического развития детей и подростков, больных бронхиальной астмой // Медицинский альманах. 2017. № 2 (47). С. 52–56.
-
O’Leary P.C., McIntyre E., Feddema P., LeSouef P.N. Effect of asthma treatment on urinary growth hormone excretion in children // Pediatr. Pulmonol. 1996. Vol. 21, N 6. Р. 361–366.
-
Порецкова Г.Ю., Гаврюшин М.Ю., Печкуров Д.В., Сазонова О.В. Физическое развитие детей, имеющих хроническую патологию // Медицинский альманах. 2018. № 3 (54). С. 45–47.
-
Ханкелдиева Х.К., Абдуллаева М.Э., Тожибоев Т.Т.У. Влияние степени тяжести бронхиальной астмы на антропометрические показатели физического развития детей // Молодой ученый. 2017. № 25 (159). С. 202–204.
-
Трунцова Е.С., Сагитова Г.Р., Брысина Н.Р., Абросимова И.В. Некоторые аспекты физического развития детей дошкольного возраста с бронхиальной астмой // Universum: медицина и фармакология. 2016. № 8 (30). С. 1.
-
Kier C., Forde S.A. Childhood overweight and obesity and their association with asthma // J. Asthma Allergy Educators. 2011. Vol. 2, N 3. P. 119–125.
-
Ненартович И.А, Жерносек В.Ф. Бронхиальная астма и ожирение // Иммунопатология, аллергология, инфектология. 2014. № 1. С. 27–32.
-
Косенкова Т.В., Новикова В.П. Бронхиальная астма и ожирение у детей. Mеханизмы взаимосвязи // Медицина: теория и практика. 2019. № 4 (1). С. 62–83.
-
Ячейкина Н.А. Распространенность экзогенно-конституционального ожирения у детей с бронхиальной астмой в динамике заболевания // Смоленский медицинский альманах. 2017. № 1. С. 389–394.
-
Алимова И.Л., Ячейкина Н.А. Клинические особенности ожирения у детей с бронхиальной астмой // Российский вестник перинатологии и педиатрии. 2017. Т. 62, № 5. С. 37–42.
-
Global Initiative for Asthma. Global Strategy for Asthma Management and Prevention 2014. 148 p. URL: www.ginasthma.org
-
Астафьева Н.Г., Гамова И.В., Удовиченко Е.Н., Перфилова И.А. и др. Фенотип бронхиальной астмы с ожирением: клинические особенности, диагностика, лечение // Астма и аллергия. 2015. № 1. С. 3–6.
-
Маклакова О.А., Вандышева А.Ю., Устинова О.Ю., Толмачева О.Г. Особенности физического развития у детей с аллергическими заболеваниями в условиях аэрогенного воздействия химическими веществами техногенного происхождения // Профилактическая и клиническая медицина. 2019. № 2 (71). С. 4–8.
-
Umławska W. Adipose tissue content and distribution in children and adolescents with bronchial asthma // Respir. Med. 2015. Vol. 109, N 2. Р. 200–207.
-
Дракина С.А., Перевощикова Н.К., Черных Н.С., Торочкина Г.П. Восстановление контроля над течением бронхиальной астмы с учетом личностных особенностей подростков // Мать и дитя в Кузбассе. 2019. № 1 (76). С. 31–36.
-
Goulet O., Kleinman R.E. et al. Pediatric Gastrointestinal Diseases. 4th ed. Hamilton; London : B.C. Decker, 2008. Р. 1981–1994.
-
Новикова В.П., Косенкова Т.В., Турганова Е.А., Листопадова А.П. Микроэлементный статус подростков, страдающих бронхиальной астмой // Вопросы детской диетологии. 2017. Т. 15, № 1. С. 35–39.
ГЛАВА 8. ПИЩЕВАЯ АЛЛЕРГИЯ И ЗАБОЛЕВАНИЯ МОЧЕВЫДЕЛИТЕЛЬНОЙ СИСТЕМЫ. Н.Н. Смирнова
Почки никогда не остаются безучастными к аллергическим реакциям, происходящим в организме. Почки не только часто поражаются при аллергических реакциях организма, но и бывают местом развития аллергической реакции. Аллергические реакции со стороны почки как органа-мишени зависят от возраста пациента и типа аллергена. Аллергические реакции предшествуют возникновению нефропатий и сопровождают их. Хорошо известна высокая частота сочетания патологии органов пищеварения и мочевой системы [1]. При этом все авторы отмечают высокий уровень аллергических реакций с преимущественным участием пищевых аллергенов. Так, у детей с сочетанной патологией органов мочевыделительной системы и ЖКТ выявлена сенсибилизация с преобладанием ПА в 24,3% [2]. По нашим данным, кожные проявления аллергии выявлены у 147 из 297 детей с гломерулонефритом (49,5%). В качестве аллергенов фигурировали в основном пищевые продукты (42,1%) [3].
ПН может проявляться разными типами аллергических реакций или псевдоаллергией. Участие органов мочевой системы в этих реакциях обусловлено общностью структуры и функции двух систем. Схемы строения стенки тонкой кишки и канальца нефрона аналогичны. В тонкой кишке и почечных канальцах эпителий снабжен щеточной каймой; в обоих органах существуют общие транспортеры для углеводов, аминокислот, K, Na, P, ксенобиотиков. Сходны регуляторы функции и пролиферации (соматостатин, эндотелины, эпидермальный фактор роста). Наконец, оба органа выполняют аналогичные функции: всасывание/реабсорбция, секреция, моторная активность. Аминокислоты всасываются в кишечнике и реабсорбируются в почках при участии сходных Na+- и Cl—зависимых котранспортеров и калий-зависимого обменного механизма. Всасывание глюкозы и галактозы в кишечнике и реабсорбция сахаров в почечных канальцах осуществляются одними и теми же транспортерами [4].
Наиболее частое проявление аллергических реакций со стороны мочевой системы — оксалатно-кальциевая кристаллурия. Нарушение выведения избытка оксалатов из пищеварительного тракта связано с нарушением микробиоты кишечника. Кишечная форма гипероксалурии обусловлена повышенной абсорбцией оксалатов и наблюдается при хронических ВЗК и ПА. Кроме этого, повышение абсорбции оксалатов отмечается при всех состояниях, сопровождающихся нарушением всасывания жиров в кишечнике (муковисцидоз, недостаточность поджелудочной железы, синдром короткой кишки). Большинство жирных кислот всасывается в проксимальных отделах кишечника. Избыток невсосавшихся жирных кислот связывается с кальцием, образуя мыла. Это оставляет недостаточное количество свободного кальция, доступного для связывания оксалатов в дистальной нижней части. В результате оксалаты всасываются в циркуляторное русло и выделяются через почки [5]. Избыточное всасывание солей щавелевой кислоты в кишечнике — одна из главных причин гипероксалурии с развитием обменной нефропатии и интерстициального нефрита. Практически важно учитывать, что обменные нефропатии проявляются не только кристаллурией, но и лейкоцитурией по типу лимфоцитурии. Как правило, в этих случаях не требуется назначения антибактериальных препаратов.
Помимо поступления оксалата из кишечника возможно образование некоторого его количества непосредственно в почках.
Универсальный механизм повреждения почек при любом типе аллергических реакций — дестабилизация клеточных мембран. В соответствии с жидко-мозаичной моделью клеточной мембраны, предложенной Сингером и Нильсоном, белки погружены в липидный слой, основную массу которого составляют фосфолипиды. А наиболее представительная группа фосфолипидов представлена глицерофосфолипидами, имеющими в качестве азотистых оснований холин, серин, инозитол и этаноламин [6]. Оксалат является конечным продуктом окисления или окислительного переаминирования ряда азотистых оснований, в том числе серина и этаноламина. Фосфолипиды мембран постоянно обновляются, подвергаясь гидролизу системой специфических ферментов — фосфолипаз. Избыточная активация фосфолипаз наследуется как полигенный признак, имеет место при гипоксии, входит в комплекс реакций воспаления и всегда имеет место при аллергических реакциях [7].
Высвобождение этаноламина и серина из мембран тубулярного эпителия вызывает дополнительный синтез оксалата. Процесс разрушения кислых фосфолипидов наружных клеточных мембран как следствие активации фосфолипаз получил название «кальцифицирующий мембранолиз». Высокий уровень оксалатов индуцирует оксидативный стресс в эпителиальных клетках почек и вызывает различные изменения клеточных функций от гибели клетки до адаптации путем увеличения синтеза ДНК, клеточной пролиферации и активации генов, связанных с ремоделированием и восстановлением клетки [8].
В последние годы расширились представления о роли фосфолипаз как регуляторов клеточных функций. Фосфолипаза А2 играет критически важную роль в различных реакциях клетки, включая усвоение фосфолипидов и их метаболизм, защиту и передачу сигналов. Фосфолипаза А2, расщепляя глицерофосфолипиды, создает прекурсоры для образования эйкозаноидов, таких как простагландины и лейкотриены. Избыточная продукция этих липидных медиаторов вызывает воспаление и нарушение тканей [9]. Совокупность нарушения работы кишечника и дестабилизации клеточных мембран нефрона и мочевыводящих путей вызывает длительную оксалатно-кальциевую кристаллурию. Согласно эпидемиологическим исследованиям, оксалатно-кальциевые нефропатии составляют 14% среди заболеваний органов мочевыделительной системы у детей [10]. Выделяют следующие фазы патологического процесса: доклиническая (солевой диатез), клиническая (дисметаболическая нефропатия, интерстициальный нефрит) [11] и мочекаменная болезнь [12].
Патогенетическую основу ПА в большинстве случаев составляет сочетание различных типов иммунологических реакций. В развитии патологического процесса могут принимать участие IgE-опосредованные реакции (например, крапивница, астма, анафилаксия), которые имеют острое начало, обычно развиваются еще в младенческие годы, встречаются наиболее часто у лиц с семейным анамнезом атопии. Т-клеточно-опосредованная аллергия (например, пищевая белковая гастроэнтеропатия, целиакия) манифестирует постепенно и протекает хронически; наиболее распространена у младенцев и детей. При ПА возможна также гиперчувствительность замедленного типа.
У большинства (80%) детей с ПА ведущую роль играют аллергические реакции немедленного типа с участием IgE-антител. ПА опосредована IgE, Т-лимфоцитами или обоими этими компонентами. С атопией связана наиболее частая форма нефротического синдрома — идиопатическая, у детей от 2 до 8 лет — липоидный нефроз (нефрит с минимальными изменениями, идиопатический нефротический синдром). Этиология идиопатического нефротического синдрома изучена не до конца, но существует много данных о его связи именно с атопией. Самая ранняя информация об участии аллергии в возникновении нефротического синдрома относится к 1959 г., когда Hardwicke et al. сообщили о сезонной протеинурии у пациентов с поллинозами [13]. 30% пациентов со стероид-чувствительным нефротическим синдромом имеют симптомы аллергоза (астма, АР, АД) [14].
Клинические наблюдения свидетельствуют, что пищевые аллергены могут быть триггерами в патогенезе идиопатического нефротического синдрома. Потенциальная роль этих аллергенов при нефрозе доказана положительными кожными пробами или радиоаллергосорбент-тестом на коровье молоко, рыбу, куриное мясо, глиадин или альбумин яйца у отдельных пациентов [15]. У детей с идиопатическим нефротическим синдромом установлена связь между ПА, МК и протеинурией. При исключении из рациона коровьего молока и продуктов, содержащих глютен, протеинурия уменьшалась. Механизмы, связывающие характер питания, МК и дисрегуляцию иммунной системы, неизвестны [16].
Продукция IgE стимулируется двумя цитокинами: IL-4 и IL-13. Высокие концентрации IL-13 найдены в моче [17] и в сыворотке крови [18]. У пациентов с атопией увеличена продукция IL-4 Т-клетками [17]. Предполагается, что IL-4 лежит в основе патогенеза двух заболеваний — идиопатического нефротического синдрома и БА [19]. Аллергия способствует развитию инфекции мочевых путей и пиелонефрита. Нарушение МК связано с повышением титра микроорганизмов, продуцирующих эндотоксин. В настоящее время кишечник признан резервуаром для инфицирования мочевой системы. Нарушение мембран уроэпителия облегчает адгезию и размножение патогенных микроорганизмов, вызывая воспаление.
Пациенты с ПА и непереносимостью пищевых продуктов, вызванной другими механизмами, нуждаются в обследовании органов мочевой системы.
Литература
-
Бема М.В. Взаимосвязь патологии мочевой системы и органов пищеварения у детей // Бюллетень ВСНЦ СО. 2012. № 2 (84). Ч. 1. С. 17–19.
-
Максимова Н.Э., Карымова Г.К., Галактионова Д.М. Коморбидность патологии органов пищеварения и мочевой системы детского возраста // Фундаментальная наука в современной медицине — 2018 : материалы дистанционной научно-практической конференции молодых ученых. Минск, 2018.
-
Смирнова Н.Н. Факторы риска и критерии прогрессирования гломерулонефрита у детей : автореф. дис. … д-ра мед. наук. Санкт-Петербург, 1996.
-
Бельмер С.В., Гасилина Т.В. Системы органов пищеварения и органов мочевыделения: морфофункциональная и клиническая общность // Лечащий врач. 2013. № 6. С. 20.
-
Рычкова С.В. Дисметаболические нефропатии в педиатрической практике // Лечащий врач. 2010. № 8. С. 11–15.
-
Singer S. Structure of biological membranes // Nobel Foundation Symposium / eds S. Abrahamson, J. Pascher. New York; London : Plenum Press, 1976. P. 443–461.
-
Серов В.В., Пауков В.С. (ред.). Воспаление : руководство для врачей. Москва : Медицина, 1995. 640 с.
-
Kohjimoto Y., Honeyman T.W., Jonassen J., Gravel K., Kennington L., Scheid C.R. Phospholipase A2 mediates immediate early genes in cultured renal epithelial cells: possible role of lysophospholipid // Kidney Int. 2000. Vol. 58, N 2. P. 638–646. DOI: https://doi.org/10.1046/j.1523-1755.2000.00210.x
-
Murakami M., Nakatani Y., Atsumi G.-I., Inoue K., Kudo I. Regulatory functions of phospholipase A2 // Crit. Rev. Immunol. 2017. Vol. 37, N 2–6. P. 121–179. DOI: https://doi.org/10.1615/CritRevImmunol.v37.i2-6.20
-
Гаврилова В.А., Малкоч А.В. Дисметаболические нефропатии // Лечащий врач. 2006. № 1. С. 32–36.
-
Зубаренко А.В., Стоева Т.В. Дисметаболические нефропатии в педиатрической практике. Сообщение 1. Принципы диагностики // Здоровье ребенка. 2009. № 4 (19). С. 132–136.
-
Nicoletta J., Lande M. Medical evaluation and treatment of urolithiasis // Pediatr. Clin. North Am. 2006. Vol. 53. P. 479–491.
-
Hardwicke J., Soothill J.F., Squire J.R., Holti G. Nephrotic syndrome and pollen hypersensitivity // Lancet. 1959. Vol. 1. P. 499–502.
-
Gbadegesin R., Smoyer W.E. Nephrotic syndrome // Comprehensive Pediatric Nephrology. 1st ed. / eds D.F. Geary, F. Schaefer. Philadelphia, PA : Mosby; Elsevier, 2008. P. 205–218.
-
Abdel-Hafez M., Shimada M., Lee P.Y., Johnson R.J., Garin E.H. Idiopathic nephrotic syndrome and atopy: is there a common link? // Am. J. Kidney Dis. 2009. Vol. 54, N 5. P. 945–953. DOI: https://doi.org/10.1053/j.ajkd.2009.03.019
-
Uy N., Graf L., Lemley K.V., Kaskel F. Effects of gluten-free, dairy-free diet on childhood nephrotic syndrome and gut microbiota // Pediatr. Res. 2015. Vol. 77, N 1–2. P. 252–255. DOI: https://doi.org/10.1038/pr.2014.159 Epub 2014 Oct 1.
-
Kimata H., Fujimoto M., Furusho K. Involvement of interleukin (IL)-13, but not IL-4, in spontaneous IgE and IgG4 production in nephrotic syndrome // Eur. J. Immunol. 1995. Vol. 25. P. 1497–1501. PubMed: 7614976.
-
Tain Y.L., Chen T.Y., Yang K.D. Implications of serum TNF-beta and IL-13 in the treatment response of childhood nephrotic syndrome // Cytokine. 2003. Vol. 21. P. 155–159. PubMed: 12697154.
-
Al-Eisa A.A., Al-Rushood M. Urinary interleukin-4 levels in nephrotic children with and without concomitant asthma // Curr. Pediatr. Res. 2017. Vol. 21, N 3. P. 480–484.
ГЛАВА 9. ДИЕТОТЕРАПИЯ ПИЩЕВОЙ АЛЛЕРГИИ К БЕЛКАМ КОРОВЬЕГО МОЛОКА У ДЕТЕЙ. Т.В. Косенкова, Е.А. Бойцова, В.П. Новикова
Диетотерапия — основа патогенетического лечения ПА к БКМ, поскольку другие этиопатогенетические методы терапии у новорожденных детей недопустимы Этиологическим лечением является исключение из питания причинно-значимых продуктов (IV, D). В случаях легких проявлений ПА и ограниченного количества причинно-значимых белков элиминационная диета может применяться в качестве монотерапии. Соблюдение элиминационной диеты должно сопровождаться мониторингом показателей физического развития ребенка. Диетотерапия в период новорожденности носит лечебно-диагностический характер и зависит от вида вскармливания младенца.
Диетотерапия носит поэтапный характер: 1-й этап — диагностический; 2-й этап — лечебная элиминационная диета; 3-й этап — расширение рациона. Срок элиминации аллергена не менее 6 мес, в тяжелых случаях — не менее 12 мес.
У детей, находящихся на естественном вскармливании, тактикой педиатра является сохранение ГМ в питании ребенка в максимальном объеме. На первом этапе кормящей женщине назначают гипоаллергенную диету с исключением всех продуктов, содержащих БКМ, молоко других млекопитающих, а также говядину, телятину. При этом степень ограничений и набор продуктов в ней индивидуальны и зависят, в первую очередь, от тяжести клинических проявлений аллергии у ребенка и наличия аллергической патологии у матери.
Учитывая, что ПА часто носит множественный характер, а также возможное влияние триггерных факторов питания на состояние ребенка, из рациона питания матери исключаются:
-
яйца, арахис, орехи, рыба, морепродукты, соя; икра, грибы, мед, шоколад, кофе, какао, цитрусовые, киви, ананасы, авокадо;
-
бульоны, маринады, соленые и острые блюда, консервы, мясные и рыбные копчености, пряности;
-
продукты, содержащие искусственные красители, ароматизаторы, консерванты;
-
продукты, содержащие гистаминолибераторы и гистамин (квашеная капуста, редька, редис, ферментированные сыры, ветчина, сосиски, копчености, соленья, маринады);
-
продукты, раздражающие ЖКТ и меняющие вкус молока (лук, чеснок, редька, редис).
Какие продукты может употреблять кормящая мать при ПА к БКМ у ребенка:
-
овощи: картофель; все виды капусты (белокочанную, кольраби, брюссельскую и т.д.); кабачок, светлая тыква; горошек зеленый замороженный, фасоль белая;
-
крупы: гречневая, рисовая, кукурузная, ячневая, перловая, овсяная. Варить на воде;
-
мясо: индейка, кролик, нежирная свинина, баранина — лучше в отварном или запеченном виде;
-
хлебобулочные изделия без молока и яиц: хлеб ржаной или пшеничный без молока и яйца; выпечка;
Детям на грудном вскармливании с тяжелыми проявлениями ПА (тяжелый АД или аллергический энтероколит, осложненные задержкой роста и/или гипопротеинемией и/или выраженной анемией) с лечебно-диагностической целью возможно временное исключение из питания ГМ и назначение лечебной АКС на период от нескольких дней до 2 нед.
При отсутствии или недостатке ГМ в питании детей с ПА к БКМ используют адаптированные лечебные смеси, сбалансированные по нутритивному составу соответственно возрасту и не вызывающие аллергических реакций.
При невозможности по каким-либо причинам грудного вскармливания необходимо помнить следующее.
-
Нельзя менять одну ДМС на другую, если в смесях содержатся те же самые БКМ.
-
Кисломолочное брожение не снижает аллергенности БКМ, поэтому использование кисломолочных смесей при лечении ПА необоснованно.
-
Использование нативного козьего молока и смесей на его основе с целью лечения ПА к БКМ у детей необоснованно, так как дети с ПА дают аллергические реакции к белкам козьего молока.
-
Безлактозные смеси не должны применяться для лечения ПА к БКМ, так как их аллергенность не снижена.
-
Смеси на основе изолята белка сои не являются продуктами первого выбора в остром периоде ПА. Применение допускается лишь у детей в возрасте старше 6 мес при нетяжелых проявлениях ПА к БКМ, при отсутствии гастроинтестинальных нарушений и сенсибилизации к белку сои, с целью коррекции белковой части гипоаллергенного рациона в периоде ремиссии при необходимости длительного соблюдения безмолочной диеты у больных с аллергией к БКМ. По данным обзора литературы Американской педиатрической академии, от 10 до 14% детей с аллергией на БКМ приобретут сенсибилизацию к сое с более высоким уровнем заболеваемости не-IgE-опосредованной аллергией на БКМ, чем IgE-опосредованной. В соответствии с последним метаанализом распространенность аллергии к сое в общей популяции составила 0,5%, тогда как распространенность сенсибилизации после использования соевой смеси достигло 8,7%.
-
Смеси на основе гидролизата рисового белка на территории Российской Федерации в настоящее время не зарегистрированы. Формула на основе частично или глубоко гидролизованного протеина риса считается безопасной и достаточно эффективной для лечения детей с аллергией к БКМ и рассматривается в качестве метода лечения у некоторых грудных детей, которые не переносят смеси на основе глубокого гидролиза БКМ («Пико», Селия Лакталис, Франция).
Коровье молоко (КМ) содержит более 40 белков, из которых более 20 способны вызывать аллергическую реакцию. Основными БКМ являются казеины (80%) и сывороточные белки (20%), из которых самый важный — это β-лактоглобулин. При этом, несмотря на то что казеины составляют бóльшую часть БКМ, сывороточные белки обладают наибольшей сенсибилизирующей активностью. При назначении смесей на основе БКМ нельзя забывать, что возможны перекрестные аллергические реакции с другими продуктами, поэтому выбор смесей осуществляется с учетом возможных реакций (табл. 9-1).
Характеристика компонентов БКМ | Продукт для питания ребенка |
---|---|
β-лактоглобулин (20%) — белок сыворотки коровьего молока — обладает наиболее выраженной сенсибилизирующей активностью |
В качестве лечебной смеси предпочтительно использовать смеси глубокого гидролиза сывороточных белков |
Женское молоко не содержит β-лактоглобулин, в то время как этот белок входит в состав молока всех млекопитающих, поэтому кормление ребенка смесями на основе коровьего или козьего молока, а также молоком других копытных животных может способствовать ранней сенсибилизации ребенка и появлению клинических симптомов ПА |
Стараемся сохранить грудное вскармливание в полном объеме как можно дольше для профилактики появления симптомов ПА у ребенка. Если это невозможно, стараемся выбирать смеси на основе гидролиза сывороточных БКМ |
α-Лактальбумин коровьего молока может вызывать перекрестные аллергические реакции с овальбумином (основным белком) куриного яйца |
При элиминационной диете из рациона матери/ребенка необходимо исключать куриное яйцо |
Бычий сывороточный альбумин является причиной перекрестных реакций на говядину и телятину у больных с аллергией к БКМ |
При элиминационной диете из рациона ребенка необходимо исключать говядину и телятину |
Белки казеины присутствуют в молоке всех млекопитающих, поэтому при аллергии к казеину коровьего молока возможны аллергические реакции на козье, верблюжье и кобылье молоко |
При ПА к БКМ нельзя использовать в питании ребенка коровье молоко, ДМС на основе белков молока других копытных животных (козье, верблюжье, кобылье) |
β-Казеин является основным белком козьего молока и может вызывать не только аллергические реакции у детей, страдающих аллергией к БКМ, но также являться самостоятельным аллергеном, провоцируя тяжелые аллергические реакции у пациентов, устойчивых к БКМ |
При ПА к БКМ нельзя использовать в питании ребенка козье молоко или ДМС на основе белков козьего молока или молока других копытных животных |
β-Казеин коровьего молока гомологичен (подобен) α-казеину женского молока, в котором указанная фракция является преобладающим компонентом, поэтому при аллергии к БКМ возможно развитие сенсибилизации и к казеину женского молока |
В некоторых случаях при диетотерапии ПА к БКМ нужно исключать из рациона питания ребенка ГМ, если все иные методы диетотерапии не дали эффекта. Но это может сделать только лечащий врач |
При аллергии к казеину коровьего молока возможны аллергические реакции на кисломолочные продукты и сыры, так как в них присутствует казеин, а термическая обработка и ферментативный гидролиз не снижают аллергенность основных БКМ |
При ПА к БКМ из рациона питания матери (при грудном вскармливании) и ребенка (при смешанном и искусственном вскармливании) должны быть исключены не только молоко, ДМС, но и молочные продукты (кефир, ряженка, творог, сметана, сливочное масло, сыр, сливки, йогурт и т.д.) |
Частично гидролизованные смеси на основе коровьего молока непригодны для лечения любой формы ПА. Целью разработки частично гидролизованных смесей было уменьшение количества эпитопов, возможно вызывающих сенсибилизацию, но тем не менее содержащих пептиды с иммуногенностью, достаточной для индуцирования пероральной толерантности.
При невозможности грудного вскармливания у детей с ПА к БКМ разрешено применение двух типов лечебных формул — ВГС и АКС. Хорошая переносимость этих смесей отмечена у 90% детей (95% доверительный интервал). ВГС содержат короткоцепочечные пептиды, в большинстве случаев массой менее 1500 Да. В АКС белковый компонент представлен свободными аминокислотами.
Элиминационная диета с использованием лечебной смеси назначается на 6 мес и/или до достижения ребенком возраста 9–12 мес. Дети, у которых в анамнезе были тяжелые IgE-опосредованные реакции немедленного типа, могут оставаться на элиминационной диете до 12–18 мес, затем, после повторного определения титра sIgE, пробуют ввести продукт, содержащий БКМ (обычно кисломолочный — нежирный йогурт или кефир). При хорошем эффекте лечения детям с IgE-опосредованной формой ПА введение ранее исключенного продукта целесообразно проводить после контроля уровня sIgE-антител в крови, но не ранее, чем через 6 мес от начала гипоаллергенной диеты.
Детям с сохраняющейся IgE-сенсибилизацией сроки соблюдения элиминации продлеваются. При отсутствии sIgE и тяжелых аллергических реакций в анамнезе проводится пробное введение продукта, на основании чего делается вывод о возможности введения в питание того или иного исключенного продукта.
Для детей с гастроинтестинальными проявлениями ПА и синдромом мальабсорбции, обусловленными аллергией к БКМ, предпочтение следует отдавать специализированным смесям («Алфаре», «Нутрилак пептиди СЦТ», «Нутрилон Пепти Гастро», «Пептамен Юниор», «Прегестимил LIPIL»). В состав данных продуктов введены среднецепочечные триглицериды, которые легко проникают в систему воротной вены, минуя лимфатические сосуды, не требуя эмульгирования и участия панкреатической липазы. Указанные лечебные смеси также являются безлактозными, поэтому применяются у детей при ПА в сочетании с лактазной недостаточностью.
У большинства детей с ПА к БКМ наблюдается разрешение симптомов при использовании смесей на основе высокого гидролиза белка. Тем не менее в ряде случаев необходимо применение АКС. Исследования показали, что у 2–18% детей с IgE-опосредованными реакциями сохраняются симптомы аллергии на фоне применения ВГС. В то же время ряд исследований показал более высокую частоту неэффективности ВГС у детей с IgE-неопосредованными проявлениями ПА к БКМ с поражением ЖКТ, которая у этой категории больных составляет в среднем около 30%. А при тяжелом течении ПА к БКМ этот показатель может достигать 40%.
Показанием к назначению АКС могут быть:
Рекомендовано применение АКС в качестве диетотерапии первой линии при ЭЭ у детей.
Детям раннего возраста с ГЭРБ в случае неэффективности постуральной терапии показана диетическая коррекция с использованием антирефлюксных смесей, показанная у пациентов с умеренными срыгиваниями на фоне замедления нарастания массы тела. Ее эффективность в сочетании с постуральной терапией может достигать 95%. Если ГЭРБ является проявлением ПА к БКМ, а также при неэффективности антирефлюксной смеси или ВГС рекомендуется перевод ребенка на АКС, при которой уже в течение 2 нед от начала кормления отмечалось полное разрешение симптоматики ГЭРБ.
Диетотерапия у детей с не-IgE-опосредованными формами гастроинтестинальной ПА. Согласно международным рекомендациям, в качестве диетотерапии при индуцированном пищевыми белками энтероколите у детей рекомендуется применение АКС и ВГС, а также иногда смесей на основе соевого изолята. Однако в литературе описано много случаев развития энтероколита именно на соевый белок, смеси на его основе не могут быть рекомендованы в качестве рутинного метода терапии. Кроме того, в ряде исследований показано, что в 10–40% случаев ВГС не работают при индуцированном пищевыми белками энтероколите, а при острой форме этот показатель приближается к 50%, что делает более предпочтительным применение АКС у данной группы пациентов. В ряде международных рекомендаций, таких как Международный консенсус по диагностике и ведению детей с индуцированным пищевыми белками энтероколитом, iMAP [Interpretation of the MAP (Milk Allergy in Primary Care) guideline — Международная интерпретация Британских практических рекомендаций для врачей], BSACI (British Society for Allergy & Clinical Immunology — Британское общество аллергии и клинической иммунологии), при наличии у детей сопутствующей задержки физического развития показано применение только АКС.
Диетотерапия у пациентов с АД. У пациентов с АД при невозможности грудного вскармливания рекомендуется ВГС в качестве терапии первой линии. Однако в группе детей с тяжелым АД (со средним значением по шкале SCORAD 55,4 балла) и подтвержденной ПА к БКМ рекомендуется перевод пациентов на АКС. Кроме того, при неэффективности у пациента с АД ВГС в течение 2 нед также необходим перевод ребенка на АКС. В то же время в последней международной интерпретации Британских практических рекомендаций для врачей (iMAP, 2017) рекомендуется применение АКС при тяжелом АД независимо от наличия или отсутствия задержки физического развития ребенка.
Диетотерапия при множественной ПА. Дети с ПА, имеющие множественную сенсибилизацию, находятся в группе риска не только тяжелого течения заболевания, формирования коморбидной патологии, но и непереносимости ВГС. Так, в исследовании Hill et al. показано, что дети, у которых ВГС были неэффективны, имели множественную ПА с сенсибилизацией в среднем к 6 пищевым аллергенам (от 1 до 9) и значительно дольше вырабатывали толерантность к БКМ относительно моносенсибилизированных. Кроме того, было показано, что у детей с сенсибилизацией к 3 и более пищевым аллергенам значительно хуже росто-весовые показатели. В зарубежных рекомендациях, таких как BSACI и ESPGHAN, а также российских клинических рекомендациях по ведению детей с аллергией к БКМ в случае наличия у таких детей множественной пищевой сенсибилизации при выборе лечебной смеси следует отдавать предпочтение АКС.
Массо-ростовые показатели детей с ПА к БКМ на фоне элиминационных диет должны мониторироваться при каждом осмотре, при наличии отклонений ребенок должен быть обязательно направлен к диетологу для проведения тщательной коррекции рациона. В настоящее время все текущие зарубежные и российские рекомендации по ведению детей с ПА рассматривают нарушение роста как основное осложнение аллергии к БКМ. При наличии задержки физического развития у детей с ПА к БКМ рекомендуется использование АКС.
Литература
-
Diagnostic approach and management of cow’s-milk protein allergy in infants and children: ESPGHAN GI committee practical guidelines // J. Pediatr. Gastroenterol. Nutr. 2012. Vol. 55, N 2. P. 221–229.
-
Heine R.G. Pathophysiology, diagnosis and treatment of food protein-induced gastrointestinal diseases // Curr. Opin. Allergy Clin. Immunol. 2004. Vol. 4. P. 221–229.
-
Аллергия у детей: от теории — к практике / под ред. Л.С. Намазовой-Барановой. Москва : Союз педиатров России, 2010–2011. С. 166–167.
-
Congress Team // Arch. Dis. Child. 2017. Vol. 102, suppl. 2. P. A42. DOI: https://doi.org/10.1136/archdischild-2017-313273.107
-
Национальная программа оптимизации вскармливания детей первого года жизни в Российской Федерации. Москва, 2008. С. 29–33.
-
Диагностика и лечение аллергии к белкам коровьего молока у детей грудного и раннего возраста : практические рекомендации / под ред. А.А. Баранова, Л.С. Намазовой-Барановой, Т.Э. Боровик, С.Г. Макаровой. Москва : ПедиатрЪ, 2014. 48 с.
-
Клиническая диетология детского возраста : руководство для врачей / под ред. Боровик Т.Э., Ладодо К.С. Москва : МИА, 2008. 137с.
-
Клинические рекомендации Союза педиатров России. Протокол ведения детей с аллергией к белкам коровьего молока / под ред. А.А. Баранова, Л.С. Намазовой-Барановой, С.Г. Макаровой. Москва, 2016.
-
Vandenplas Y., Alarcon P., Fleischer D., Hernell O., Kolacek S., Laignelet H. et al. Partial hydrolysates be used as starter infant formula? A Working Group Consensus // JPGN. 2016. Vol. 62, N 1. P. 22–34.
-
Методические рекомендации по применению аминокислотных смесей у детей (проект). Москва, 2020.
ГЛАВА 10. МЕДИКАМЕНТОЗНАЯ ТЕРАПИЯ ПРОЯВЛЕНИЙ ПИЩЕВОЙ АЛЛЕРГИИ У ДЕТЕЙ
Антимедиаторная терапия. В лечении гастроинтестинальных проявлений ПА она не занимает приоритетного места, но позволяет уменьшить или устранить некоторые симптомы болезни. Для детей в возрасте до 6 мес используются антигистаминные препараты (диметиндена малеат разрешен с одного месяца жизни), прометазин (с двух месяцев для купирования острых аллергических реакций). В возрасте старше 6 мес — цетиризин.
При ГЭР используются прокинетики, антациды и антисекреторные препараты, при гастродуодените — антациды и антисекреторные препараты. По показаниям проводится антихеликобактерная терапия.
Заместительная ферментотерапия. Абсолютным показанием к назначению ферментов при ПА является вторичная панкреатическая недостаточность. При АБКМ ферментные препараты из поджелудочной железы крупного рогатого скота противопоказаны из-за возможной перекрестной аллергии.
Коррекция вторичного дисбиоза кишечника. С целью восстановления нормального биоценоза кишечника применяются лекарственные средства пяти основных групп: бифидосодержащие препараты; препараты лактобактерий; колисодержащие средства; препараты, содержащие культуры бактерий с антагонистической активностью; комплексы пробиотиков и их метаболитов.
Необходимо помнить, что лекарственные средства, содержащие примесь среды культивирования, могут вызвать у детей с гастроинтестинальными проявлениями ПА обострение патологического процесса, а препараты, в состав которых в качестве наполнителя входит лактоза, могут усугубить симптомы вторичной лактазной недостаточности. В связи с этим предпочтение отдается лекарственным средствам, которые лишены вышеназванных примесей.
Тяжелые, а также жизнеугрожающие проявления ПА (особенно при развитии кардиоваскулярных и респираторных симптомов) купируются введением эпинефрина (Адреналина♠), код АТХ C01CA24 (бригадой скорой медицинской помощи).
Пациенты с сопутствующими респираторными проявлениями ПА должны быть проинформированы о возможном риске развития различных проявлений после приема причинно-значимого аллергена и необходимости обязательного использования короткодействующих β2-агонистов в виде монопрепаратов (сальбутамол — код АТХ R03AC02) или комбинированных лекарственных средств [короткодействующие β2-агонисты + антихолинергические препараты — ипратропия бромид + фенотерол (Беродуал♠)] для купирования развившейся бронхиальной обструкции.
Наружная терапия проводится дифференцированно с учетом патологических изменений кожи. Целью наружной терапии является купирование воспаления и зуда и восстановление водно-липидного слоя и барьерной функции кожи, а также обеспечение правильного и ежедневного ухода за кожей (см. Федеральные клинические рекомендации по оказанию медицинской помощи детям с АД).
Больные с легкими проявлениями ПА могут наблюдаться амбулаторно, консультации специалистов (в зависимости от характера проявления и по показаниям — аллерголога, диетолога, гастроэнтеролога, дерматолога) с частотой 1 раз в 2–6 мес. При тяжелых и среднетяжелых реакциях на пищу ребенок может нуждаться в госпитализации для обследования, подбора терапии и коррекции рациона, реабилитационных мероприятий (1 раз в 3–12 мес, в зависимости от характера патологических проявлений). Родителям следует контролировать адекватность рациона, поэтому обучение принципам его формирования — неотъемлемая часть.
10.1. Особенности фармакотерапии пищевой аллергии у детей. И.М. Косенко
В случаях среднетяжелых и тяжелых реакций на пищу, а также при хроническом течении аллергического процесса требуется комплексная фармакотерапия в соответствии с нозологической формой и особенностями клинических проявлений [1].
Для профилактики и лечения аллергии используют как лекарственные средства, влияющие на механизмы развития аллергического процесса, так и те, которые устраняют ее клинические проявления. Теоретически с учетом типов аллергии и механизмов ее развития идеальный антиаллергический препарат должен обладать свойствами, блокирующими все известные механизмы. В реальной клинической практике основная задача врача — рациональный выбор антиаллергических препаратов в зависимости от клинической картины заболевания и жалоб пациента, соотношения эффективности и безопасности препарата, а также его стоимости с учетом продолжительности лечения. Основная цель применения антиаллергических средств — контроль течения аллергического заболевания и достижение устойчивой ремиссии с повышением качества жизни пациента [2].
Особенности применения лекарственных средств при ПА у детей в той или иной степени касаются всех аспектов клинической фармакологии — фармакодинамики, фармакокинетики, взаимодействия, нежелательных эффектов, показаний и противопоказаний, способа применения и режима дозирования.
Клинико-фармакологическая характеристика лекарственных средств, используемых при пищевой аллергии у детей
Антагонисты Н1-рецепторов
Гистамин — обязательный и ключевой медиатор в патогенезе аллергических заболеваний. Именно поэтому антагонисты Н1-рецепторов (блокаторы Н1-гистаминовых рецепторов — Н1-АГП) являются важнейшими лекарственными средствами, ослабляющими реакцию на гистамин путем блокирования его рецепторов [3, 4].
Механизм действия Н1-АГП основан на обратимом конкурентном ингибировании гистаминовых Н1-рецепторов на мембранах клеток различных тканей: они предупреждают или сводят к минимуму воспалительные реакции, предупреждая развитие индуцируемых гистамином эффектов [3, 5].
В классификации Европейской ассоциации аллергологии и клинической иммунологии [6] и Федеральном руководстве по использованию лекарственных средств (формулярная система) [7] выделяют два поколения антигистаминных средств:
Разделение препаратов на поколения обусловлено различием их фармакодинамики и фармакокинетики и заключается в комплаенсе, профиле безопасности и стоимостных характеристиках, что определяет как показания к назначению, так и клиническую эффективность препаратов I и II поколений [2, 4, 6, 7].
Антигистаминные препараты первого поколения
К Н1-АГП I поколения относят клемастин, прометазин, дифенгидрамин, хлоропирамин, диметинден, мебгидролин, хифенадин, азеластин.
Антигистаминные средства I поколения блокируют не только гистаминовые, но и иные рецепторы, так как гистамин имеет сходство с другими физиологически активными веществами, функционирующими в нашем организме, например с адреналином, серотонином, ацетилхолином, дофамином. Именно поэтому применение антигистаминных средств I поколения может сопровождаться появлением множества побочных эффектов: тошнотой, рвотой, поносом, потерей аппетита, неприятными ощущениями в эпигастральной области, сухостью слизистых оболочек носа, рта, горла, расстройствами мочеиспускания и зрения [3].
Обладая высокой проникающей способностью, антигистаминные средства I поколения попадают в мозг, вызывая сонливость, головокружение, звон в ушах, двоение в глазах, нарушение координации, снижение потенции.
Седативное действие при приеме Н1-АГП I поколения субъективно отмечают 40–80% больных. Его отсутствие у отдельных пациентов не исключает объективного отрицательного действия этих средств на когнитивные функции, на которые пациенты могут не жаловаться (способность к управлению автомобилем, обучению и др.). Нарушение функции ЦНС наблюдается даже при использовании минимальных доз этих средств. Влияние Н1-АГП I поколения на ЦНС такое же, как при использовании алкоголя и седативных препаратов (бензодиазепины и др.) [4, 8].
Препараты I поколения не рекомендуют к использованию пациентам, которым требуется точная координация движений и активная умственная деятельность, а также больным, страдающим бронхообструктивными заболеваниями, глаукомой, язвенной болезнью желудка и двенадцатиперстной кишки, запором, сердечно-сосудистой патологией, аденомой простаты и т.п. У детей младшего возраста может возникнуть парадоксальный стимулирующий эффект, который проявляется бессонницей, повышенной возбудимостью, головной болью, тремором конечностей [3, 9, 10].
В отношении некоторых побочных эффектов Н1-АГП I поколения существуют заблуждения. К примеру, существует мнение, что применение препаратов, обладающих седативным эффектом, предпочтительно у пациентов с сопутствующей бессонницей, а если этот эффект нежелателен, его можно нивелировать, применяя препарат на ночь. Следует помнить, что Н1-АГП I поколения угнетают фазу быстрого сна, в результате чего нарушается физиологический процесс сна, не происходит полноценной обработки информации во сне. При их использовании возможно нарушение дыхания, сердечного ритма, что повышает риск развития апноэ во сне. Кроме того, в ряде случаев применение высоких доз указанных лекарственных средств способствует развитию парадоксального возбуждения, что также негативно влияет на качество сна. Необходимо учитывать различие в длительности сохранения противоаллергического эффекта (1,5–6 ч) и седативного эффекта (24 ч), а также тот факт, что длительная седация сопровождается нарушением когнитивных функций [4, 6].
К антигистаминным средствам I поколения быстро развивается привыкание (тахифилаксия), поэтому их следует применять короткими курсами (по 7–10 дней) с последующей заменой на другой препарат, если остается необходимость в их применении. Продолжительность действия составляет всего 4–6 ч, поэтому эти препараты приходится назначать довольно часто (4 раза в сутки) [3, 10].
При назначении антигистаминных препаратов I поколения с другими лекарственными средствами возникает нежелательное взаимодействие. Так, Н1-АГП I поколения потенцируют эффекты наркотических анальгетиков, этанола, снотворных средств, транквилизаторов, нейролептиков и т.п.; при длительном применении снижают эффективность стероидов, антикоагулянтов и других лекарств, подвергающихся метаболизму в печени, усиливают действие антихолин- и α-антиадренергических средств и т.д. [3, 10].
Несмотря на вышеперечисленные минусы, у ряда Н1-АГП I поколения (хлоропирамин, клемастин, прометазин и др.) имеется неоспоримое преимущество — наличие инъекционных форм, незаменимых при оказании экстренной помощи, премедикации перед проведением некоторых видов диагностического обследования, хирургических вмешательствах и т.д. Кроме того, некоторые препараты обладают противорвотным действием, снижают состояние повышенной тревожности. Дополнительный антихолинергический эффект ряда препаратов указанной группы проявляется в значительном снижении зуда и кожных высыпаний при зудящих дерматозах [11], острых аллергических и токсических реакциях на пищевые продукты, лекарственные препараты, укусы и ужаления насекомых [10, 12]. В некоторых случаях антигистаминные средства I поколения применяют при вестибулярных расстройствах, возникших при морской или воздушной болезни [3, 10]. Влияние на другие рецепторы (кроме гистаминовых) обеспечивает жаропонижающее, обезболивающее, противосудорожное действие, а также уменьшает чихание и ринорею (отделение мокроты из носа), что может иметь значение для больных острыми респираторными заболеваниями, в частности гриппом [3].
Препараты I поколения недороги, многие разрешены к применению у детей 1-го года жизни. Однако назначать указанные лекарственные средства необходимо при строгом учете показаний, противопоказаний, тяжести клинических симптомов, возраста, терапевтических дозировок, побочных эффектов.
Антигистаминные препараты второго поколения
Создание антигистаминных средств II поколения преследовало следующие цели [3]:
Решить поставленные задачи удалось за счет повышения сродства (аффинности) антигистаминных средств II поколения к Н1-рецепторам, повышения избирательности (селективности) действия на Н1-рецепторы и уменьшения объема их распределения. Низкая величина объема распределения свидетельствует о том, что вещество не распределяется по разным «отсекам» организма, а находится в плазме крови и соединительной ткани, где взаимодействует с Н1-рецепторами, расположенными на внешней стороне мембран клеток [3, 10].
В последние годы разработаны и внедрены в клиническую практику усовершенствованные Н1-АГП, являющиеся, в частности, фармакологически активными метаболитами, которые лишены побочных эффектов исходного соединения: метаболит Н1-блокатора I поколения гидроксизина — цетиризин, редко оказывающий слабое седативное действие; метаболит Н1-блокатора II поколения терфенадина — фексофенадин, не обладающий седативными свойствами; метаболит Н1-блокатора II поколения лоратадина — дезлоратадин, редко оказывающий слабое седативное действие; левовращающий изомер цетиризина — левоцетиризин, в терапевтических дозах практически не обладающий седативными свойствами [4].
К Н1-АГП II поколения относят цетиризин, левоцетиризин, лоратадин, дезлоратадин, фексофенадин, эбастин, рупатадин.
Современные Н1-АГП II поколения обладают способностью к селективному воздействию на Н1-рецепторы — не блокируют их, а, будучи антагонистами, переводят в «неактивное» состояние, не нарушая их физиологических свойств [13], оказывают выраженное антиаллергическое действие. Практически не проникают через гематоэнцефалический барьер, поэтому не вызывают нежелательные явления, характерные для препаратов I поколения. Лечебный эффект Н1-АГП II поколения развивается быстро, продолжительность действия до 24 ч, а следовательно, их требуется реже принимать (1 раз в сутки). И наконец, эти препараты можно назначать длительно, так как к ним не развивается привыкание [3, 4, 8].
Важной характеристикой Н1-АГП II поколения является их способность оказывать дополнительный противовоспалительный эффект за счет ингибирования хемотаксиса эозинофилов и нейтрофильных гранулоцитов, уменьшения экспрессии на эндотелиальных клетках молекул адгезии (ICAM-1), ингибирования IgE-зависимой активации тромбоцитов и выделения цитотоксических медиаторов [5, 14].
Cреди Н1-АГП II поколения выделяют [4]:
-
«метаболизируемые» препараты, оказывающие терапевтический эффект только после прохождения метаболизма в печени с участием изофермента CYP 3A4 системы цитохрома Р450 с образованием активных соединений (лоратадин, эбастин, рупатадин);
-
активные метаболиты — препараты, поступающие в организм сразу в виде активного вещества (цетиризин, левоцетиризин, дезлоратадин, фексофенадин).
Таким образом, «метаболизируемые» препараты являются пролекарствами, которые превращаются в активные лекарственные вещества под влиянием специальных ферментов печени (цитохромов). Следует учитывать, что существует значительная вариабельность этих ферментов, поэтому превращение антигистаминных средств в активные метаболиты у разных людей может существенно различаться, а от этого зависит сила лечебного эффекта. Кроме того, требуется коррекция дозы подобных антигистаминных средств при назначении их лицам пожилого возраста, детям младшего возраста и лицам с нарушением функции печени [3]. Указанные препараты увеличивают риск гепатотоксичности, поэтому их не рекомендуют применять у людей, страдающих печеночной недостаточностью. Тем более что для получения терапевтического эффекта при печеночной недостаточности дозу этих средств необходимо увеличивать. Важно также учитывать, что при приеме «метаболизируемых» антигистаминных средств II поколения одновременно с другими лекарственными средствами (антибиотиками макролидного ряда, некоторыми антимикотическими, противовирусными препаратами, антидепрессантами и др.), продуктами (грейпфрут), алкоголем, оказывающими ингибирующее воздействие на оксигеназную активность CYP3A4 системы цитохрома Р450, возникает риск нарушения ритма сокращения желудочков сердца (удлинение интервала Q-T, расширение зубца Т, фибрилляция) и повреждения печени [3, 4, 9, 10].
В то же время препараты II поколения, являющиеся активными метаболитами, а не пролекарствами (цетиризин, левоцетиризин, дезлоратадин, фексофенадин), быстрее вызывают терапевтический эффект; имеют высокую предсказуемость противоаллергического действия; не оказывают дополнительной нагрузки на печень; безопасны при одновременном приеме с другими лекарствами, подвергающимися метаболизму цитохромом Р450. Известно, что эти препараты влияют не только на раннюю (гистаминзависимую), но и на позднюю (клеточную) фазу аллергической реакции. Именно влиянием на позднюю фазу объясняется способность этих препаратов устранять ринорею, чихание и заложенность носа при АР, а также предотвращать развитие БА у больных АР и дерматитом [3].
Антигистаминные препараты отличаются друг от друга по возрастным ограничениям применения. При ПА, учитывая отсутствие зарегистрированных к применению антигистаминных препаратов II поколения, детям до 6 мес кратким курсом может быть назначен диметинден [1]. Применение антигистаминных препаратов II поколения при ПА возможно для купирования нежизнеугрожающих проявлений (длительный прием препаратов данной группы в профилактических целях не рекомендуется): дезлоратадин применяют у детей с 1 года в форме сиропа, старше 12 лет — в таблетках; лоратадин — у детей старше 2 лет; левоцетиризин — с 2 лет в форме капель, с 6 лет — в таблетках; цетиризин — с 6 мес в форме капель, с 6 лет — в таблетках; фексофенадин — с 6 лет; рупатадин — с 12 лет [1].
Агонисты адренорецепторов
Тяжелые, а также жизнеугрожающие проявления ПА (особенно при развитии кардиоваскулярных и респираторных симптомов) купируются введением эпинефрина (Адреналина♠) [1], пациентам с сопутствующей БА при развитии бронхиальной обструкции после приема причинно-значимого аллергена необходимо использовать ингаляционные короткодействующие β2-агонисты (сальбутамол) (см. главу «Неотложная помощь при острых аллергических реакциях»).
Литература
-
Федеральные клинические рекомендации по оказанию медицинской помощи детям с пищевой аллергией. Москва, 2015.
-
Клиническая фармакология : национальное руководство / под ред. Ю.Б. Белоусова, В.Г. Кукеса, В.К. Лепахина, В.И. Петрова. Москва : ГЭОТАР-Медиа, 2014. 976 с.
-
Михайлов И.Б. Клиническая фармакология: учебник для студентов медицинских вузов. 6-е изд., перераб. и доп. Санкт-Петербург : СпецЛит, 2019. 637 с.
-
Федоскова Т.Г. Антигистаминные препараты: мифы и реальность // Эффективная фармакотерапия. 2014. № 5. С. 50–56.
-
Гущин И.С. Разнообразие противоаллергического действия цетиризина // Российский аллергологический журнал. 2006. № 4. С. 33.
-
Holgate S.T., Canonica G.W., Simons F.E. et al. Consensus Group on New-Generation Antihistamines (CONGA): present status and recommendations // Clin. Exp. Allergy. 2003. Vol. 33, N 9. P. 1305–1324.
-
Федеральное руководство по использованию лекарственных средств (формулярная система) / под ред. А.Г. Чучалина, А.Л. Хохлова. Вып. XVIII. Москва : Видокс, 2017. С. 671–767.
-
Емельянов А.В., Кочергин Н.Г., Горячкина Л.А. К 100-летию открытия гистамина. История и современные подходы к клиническому применению антигистаминных препаратов // Клиническая дерматология и венерология. 2010. № 4. С. 62–70.
-
Гущин И.С. Потенциал противоаллергической активности и клиническая эффективность Н1-антагонистов // Аллергология. 2003. № 1. С. 78–84.
-
Татаурщикова Н.С. Современные аспекты применения антигистаминных препаратов в практике врача-терапевта // Фарматека. 2011. № 11. С. 46–50.
-
Федоскова Т.Г. Применение цетиризина (Цетрин) в лечении больных круглогодичным аллергическим ринитом // Российский аллергологический журнал. 2006. № 5. С. 37–41.
-
Grundmann S.A., Stander S., Luger T.A., Beissert S. Antihistamine combination treatment for solar urticaria // Br. J. Dermatol. 2008. Vol. 158, N 6. P. 1384–1386.
-
Brik A., Tashkin D.P., Gong H. Jr. et al. Effect of cetirizine, a new histamine H1 antagonist, on airway dynamics and responsiveness to inhaled histamine in mild asthma // J. Allergy Clin. Immunol. 1987. Vol. 80, N 1. P. 51–56.
-
Лусс Л.В. Выбор антигистаминных препаратов в лечении аллергических и псевдоаллергических реакций // Российский аллергологический журнал. 2009. № 1. С. 78–84.
10.2. Неотложная помощь при острых аллергических реакциях. Ю.С. Александрович, К.В. Пшениснов
Наиболее грозными осложнениями аллергических заболеваний и реакций у детей являются анафилактический шок и острая дыхательная недостаточность на фоне бронхообструкции. Нередко также встречаются аллергические изменения на коже (уртикарная сыпь), которые могут быть как изолированными, так и сочетаться с другими проявлениями жизнеугрожающих осложнений [1–6].
Чаще всего врачу-педиатру приходится сталкиваться с аллергической сыпью, остро возникшими нарушениями дыхания на фоне применения аллергена и гемодинамическими расстройствами (шоком), что требует проведения дифференциальной диагностики с инфекционными заболеваниями детского возраста (в первую очередь, менингококцемией и обструктивным ларингитом) и мероприятий, направленных на первичную стабилизацию состояния [7–9].
10.2.1. Анафилаксия
Анафилаксия — угрожающее жизни состояние, обусловленное генерализованной или системной реакцией гиперчувствительности [10–12].
Частота встречаемости анафилактических реакций в Европе составляет 1 на 300 жителей и колеблется от 1,5 до 7,9 на 100 000 человек в год [13].
Наиболее частой причиной развития анафилактических реакций у детей являются продукты питания и лекарства [14].
В большинстве случаев при развитии анафилактических реакций прогноз благоприятный, частота фатальных исходов составляет менее 1%. Риск летального исхода наиболее высок при анафилактической реакции, возникшей на фоне течения БА [15, 16].
В случае возникновения смертельной анафилактической реакции летальный исход наступает практически сразу же после контакта с аллергеном. При смертельных анафилактических реакциях, вызванных продуктами питания, остановка дыхания наступает в течение 30–35 мин, при укусах пчел шок и остановка кровообращения развиваются в течение 10–15 мин, при внутривенном введении аллергена смерть может наступить в течение пяти минут [17].
Критерии диагностики анафилактической реакции.
Препараты, наиболее часто вызывающие анафилактические реакции, представлены в табл. 10-1.
Механизм реализации |
Препарат |
IgE-опосредованный |
Антибиотики пенициллинового ряда Цефалоспорины Альбумин Бензодиазепины Сукцинилхолин℘ |
Механизм реализации |
Препарат |
Активация системы комплемента |
Рентгенконтрастные вещества Декстраны Протамина сульфат Пропанидид |
Гистаминолибераторный эффект |
Декстраны Рентгенконтрастные вещества Альбумин Маннитол Морфин Меперидин℘ Полимиксин В Тиопентал натрия Протамина сульфат Атракурия безилат |
Прочие механизмы |
Протеиновые фракции плазмы Нестероидные противовоспалительные средства |
Патофизиология
Основным звеном патогенеза анафилактического шока является реализация трех основных стадий всех аллергических реакций немедленного типа: иммунологической, патохимической и патофизиологической. В результате указанных процессов происходит массивный выброс различных медиаторов воспаления и аллергии (брадикинин, серотонин, гистамин, медленно реагирующая субстанция анафилаксии), которые обладают мощным вазодилатирующим эффектом и вызывают вазоплегию, в результате которой развивается относительная гиповолемия. Одним из эффектов медиаторов воспаления и аллергии является выраженный бронхоспазм, который также является ведущим фактором, усугубляющим недостаточность кровообращения [18].
Клинические проявления анафилактического шока:
В зависимости от выраженности аллергической реакции и анафилактического шока выделяют несколько степеней тяжести (табл. 10-2).
Степень тяжести | Клинические проявления |
---|---|
I |
Поражение кожи и слизистых оболочек, распространенная эритема, крапивница, ангионевротический отек |
II |
Мультиорганное поражение средней степени тяжести: аллергические изменения со стороны кожи и слизистых оболочек, умеренно выраженная артериальная гипотензия, тахикардия, бронхоспазм средней степени тяжести или изменения со стороны ЖКТ |
III |
Угрожающее жизни состояние с вовлечением одной или нескольких систем органов: артериальная гипотензия тяжелой степени, тахикардия или брадикардия, нарушения ритма сердца, бронхоспазм тяжелой степени, поражение кожи и слизистых оболочек, изменения со стороны ЖКТ |
IV |
Остановка кровообращения и дыхания |
Неотложная помощь:
-
Немедленно прекратить контакт с аллергеном, вызвавшим гиперергическую реакцию немедленного типа.
-
Уложить пациента на горизонтальную поверхность, приподнять ноги.
-
Обеспечить проходимость дыхательных путей и адекватную вентиляцию.
-
При адекватном самостоятельном дыхании показано проведение оксигенотерапии (скорость подачи кислорода должна быть не менее 4 л/мин).
-
При отсутствии адекватного дыхания — интубация трахеи, искусственная вентиляция легких. При невозможности интубации трахеи (выраженный ларингостеноз) быть готовым к проведению трахеостомии.
-
-
Внутримышечное введение эпинефрина (Адреналина♠) в передне-латеральную поверхность бедра в дозах, указанных в табл. 10-3.
-
Инфузия кристаллоидных растворов в дозе 20 мл/кг в течение 5–10 мин [18–20].
Применение коллоидных растворов категорически противопоказано [4, 18, 19]!
-
Внутривенное введение системных глюкокортикоидов (табл. 10-3).
-
При отсутствии эффекта и сохраняющейся артериальной гипотензии на фоне массивной инфузии показано назначение эпинефрина (Адреналина♠) путем постоянной инфузии в дозе от 0,05–0,1–1,0 мкг/кг в минуту.
-
При сохраняющейся бронхообструкции [несмотря на введение эпинефрина (Адреналина♠)] показаны ингаляции с сальбутамолом из дозированного аэрозольного ингалятора через спейсер 2–4 дозы или через компрессорный небулайзер в дозе 2,5 мг (1 небула).
-
Антигистаминные препараты не являются средствами первого ряда при проведении интенсивной терапии анафилактического шока и могут назначаться только после введения эпинефрина (Адреналина♠) и проведения волемической нагрузки, дозы указаны в табл. 10-3.
-
Готовность к проведению мероприятий сердечно-легочной реанимации!
Дозы и способы применения лекарственных средств при анафилактическом шоке представлены в табл. 10-3.
Эпинефрин (Адреналин♠) (внутримышечно) | ||
---|---|---|
Возраст |
Доза, мкг |
Доза, мл |
Взрослые |
500 |
0,5 |
Дети старше 12 лет |
500 |
0,5 |
Дети 6–12 лет |
300 |
0,3 |
Дети менее 6 лет |
150 |
0,15 |
При отсутствии возможности внутривенного введения эпинефрин (Адреналин♠) вводится внутримышечно. Концентрация раствора для внутримышечного введения: 1:1000. Препарат вводится повторно каждые 5 мин до улучшения состояния пациента. Внутривенно эпинефрин (Адреналин♠) вводится только подготовленным медицинским персоналом, доза титруется (взрослые — по 50 мкг; дети — по 1 мкг/кг в минуту)
Возраст |
Хлорфенамин |
Гидрокортизон |
---|---|---|
(внутримышечно или внутривенно медленно) |
||
Взрослые и дети старше 12 лет |
10 мг |
200 мг |
Дети 6–12 лет |
5 мг |
100 мг |
Дети 6 мес–6 лет |
2,5 |
50 мг |
Дети менее 6 мес |
250 мкг/кг |
25 мг |
Алгоритм сердечно-легочной реанимации при анафилактическом шоке представлен на рис. 10-1.

10.2.2. Бронхиальная астма и астматический статус
БА — заболевание дыхательной системы, в основе которого лежит хроническое аллергическое воспаление бронхов, характеризующееся их гиперреактивностью и периодически возникающими приступами затрудненного дыхания или удушья в результате выраженной бронхиальной обструкции.
Астматический статус — приступ БА тяжелой степени тяжести, не купирующийся на фоне традиционной терапии, с высоким риском развития летального исхода.
Факторы риска развития приступа бронхиальной астмы с высокой вероятностью летального исхода
Основные факторы риска развития фатального приступа БА представлены в табл. 10-4.
Особенности состояния пациента | Психосоциальные факторы | Этнические факторы |
---|---|---|
Предыдущие приступы БА, характеризующиеся:
|
|
|
Показания для экстренной госпитализации в отделение реанимации и интенсивной терапии (ОРИТ)
Основные принципы интенсивной терапии жизнеугрожающего приступа бронхиальной астмы
Оксигенотерапия является обязательным и первоочередным мероприятием интенсивной терапии жизнеугрожающего приступа БА.
Целевые показатели сатурации гемоглобина кислородом (SpO2) у взрослых и детей старшего возраста составляют 93–95%. У детей младше пяти лет целевые значения SpO2 должны находиться в диапазоне 94–98%.
Для проведения оксигенотерапии могут использоваться самые различные устройства (лицевая маска, носовые канюли низкого потока), однако предпочтение следует отдавать назальным канюлям высокого потока, особенно при увеличении работы дыхания (клинические признаки дыхательной недостаточности тяжелой степени). Скорость подачи кислородно-воздушной смеси при использовании назальных канюль высокого потока в зависимости от возраста ребенка представлена в табл. 10-5.
Возраст | Вес, кг | Стартовая скорость потока, л/мин | Диапазон скорости потока, л/мин |
---|---|---|---|
0–30 дней |
Менее 4 |
4–5 |
2–8 |
1 месяц — 1 год |
4–10 |
4–10 |
2–20 |
1–6 лет |
10–20 |
5–15 |
5–30 |
6–12 лет |
20–40 |
10–20 |
5–40 |
Более 12 лет |
Более 40 |
20–30 |
5–50 |
Одновременно с оксигенотерапией проводится ингаляция сальбутамола в дозе 2,5 мг, который разводится в 3,0 мл 0,9% раствора натрия хлорида. Частота применения указанной дозы зависит от терапевтического эффекта, который оценивается в течение 1–2 ч. Чаще всего ингаляции проводятся каждые 20 мин в течение первого часа с момента начала лечения.
В случае если используется дозированный аэрозольный ингалятор, разовая терапевтическая доза составляет 200 мкг за один вдох, которая доставляется за два толчка. При тяжелом приступе БА может потребоваться доза, равная 600 мкг.
При среднетяжелом или тяжелом приступе БА, а также при отсутствии эффекта от ингаляций сальбутамола показано назначение ипратропия бромида. При использовании дозированного аэрозольного ингалятора он назначается в дозе 80 мкг за два толчка. При наличии небулайзера доза препарата составляет 250 мкг на ингаляцию. Ингаляции повторяются каждые 20 мин в течение первого часа терапии.
Убедительных доказательств, свидетельствующих о высокой эффективности магния сульфата при тяжелом приступе БА, нет, поскольку исследования, посвященные этой проблеме, единичны, особенно у детей младше двух лет.
Назначение ингаляций магния сульфата оправдано при тяжелом приступе БА, когда симптомы дыхательной недостаточности сохраняются в течение шести и более часов. В этом случае данный препарат следует рассматривать как адъювант короткодействующих β2-агонистов и ипратропия бромида.
Доза магния сульфата для ингаляций равна 150 мг, в течение первого часа ингаляция может быть проведена три раза.
Разовая доза для внутривенного введения составляет 40–50 мг/кг и вводится в течение 20–60 мин путем микроструйной инфузии. Максимальная разовая доза — 2 г.
На фоне проведения ингаляционной терапии должно проводиться динамическое наблюдение за состоянием ребенка с оценкой частоты дыхания и сердечных сокращений, референсные значения которых представлены в табл. 10-6.
Частота сердечных сокращений, в минуту | Частота дыхания, в минуту | ||
---|---|---|---|
Возраст |
Показатель |
Возраст |
Показатель |
Новорожденный |
125–160 |
Новорожденный |
40–60 |
До 1 года |
110–130 |
1–12 мес |
35–48 |
До 2 лет |
100–120 |
1–3 года |
28–35 |
До 3 лет |
100–110 |
4–6 лет |
24–26 |
До 4–5 лет |
80–100 |
7–9 лет |
21–23 |
До 6–7 лет |
70–100 |
10–12 лет |
18–20 |
До 8–12 лет |
75–85 |
13–15 лет |
17–18 |
Старше 12 лет |
65–70 |
Старше 15 лет |
16–18 |
При отсутствии эффекта от проводимого лечения показано назначение системных
Системные глюкокортикоиды (преднизолон) назначаются перорально или внутривенно в зависимости от тяжести состояния ребенка в разовой дозе 2 мг/кг. Максимальная разовая доза у детей первых двух лет жизни составляет 20 мг, а у пациентов старше трех лет — 30 мг.
После стабилизации состояния метилпреднизолон назначается в до-зе 1–2 мг/кг каждые шесть часов в течение первых суток терапии.
В случае отсутствия оборудования для ингаляций или при недостаточном эффекте терапии внутривенно струйно назначают аминофиллин (Эуфиллин♠) в дозе 4–6 мг/кг в течение 10–20 мин. При необходимости показана постоянная инфузия аминофиллина (Эуфиллина♠) в течение 6–8 ч в дозе 0,6–1,0 мг/кг в час.
Алгоритм интенсивной терапии жизнеугрожающего приступа бронхиальной астмы
Основные элементы интенсивной терапии жизнеугрожающего приступа БА представлены в табл. 10-7.
Элемент терапии | Особенности применения |
---|---|
Базовая терапия |
|
Оксигенотерапия |
Обычно проводится через лицевую маску со скоростью подачи кислорода 1 л/мин для поддержания SpO2 в диапазоне 94–98% |
Короткодействующие α2-агонисты (сальбутамол) |
2–6 толчков сальбутамола с помощью спейсера или 2,5 мг с помощью небулайзера каждые 20 мин в течение первого часа лечения с последующей оценкой тяжести состояния. Если симптомы сохраняются, целесообразно дополнительное назначение 2–3 доз (толчков) в час. Госпитализация в стационар показана, если в течение 3–4 ч было назначено более 10 доз |
Системные глюкокортикоиды |
Преднизолон назначается per os в стартовой дозе 1–2 мг/кг. Максимальная доза для детей младше двух лет составляет 20 мг, для детей 2–5 лет — 30 мг. Внутривенно метилпреднизолон назначается 1 мг/кг каждые шесть часов в течение первых суток лечения |
Адъювантная терапия |
|
Ипратропия бромид |
При среднетяжелом и тяжелом приступе ипратропия бромид назначается в дозе 80 мкг (2 толчка через спейсер) или 250 мкг через небулайзер каждые 20 мин в течение первого часа терапии |
Магния сульфат |
Рассмотреть необходимость назначения ингаляций изотонического раствора магния сульфата (150 мг) каждые 20 мин в течение первого часа терапии у детей старше двух лет |
Дотация жидкости |
При тяжелой дегидратации оправдано назначение глюкозо-солевых растворов со скоростью 6–8 мл/кг в час |
Интубация трахеи и искусственная вентиляция легких |
При отсутствии эффекта от медикаментозной терапии и прогрессировании дыхательной недостаточности показаны интубация трахеи и искусственная вентиляция легких |
Алгоритмы неотложной помощи в зависимости от степени тяжести приступа БА представлены на рис. 10-2.

Литература
-
Александрович Ю.С., Гордеев В.И., Пшениснов К.В. Неотложная педиатрия : учебное пособие для врачей. Санкт-Петербург : СпецЛит, 2010. 568 с.
-
Александрович Ю.С., Пшениснов К.В., Гордеев В.И. Анестезия в педиатрии. Санкт-Петербург : ЭЛБИ-СПб, 2017. 160 с.
-
Александрович Ю.С., Пшениснов К.В., Гордеев В.И. Интенсивная терапия критических состояний у детей. Санкт-Петербург : Издательство Н-Л, 2014. 976 с.
-
Александрович Ю.С., Пшениснов К.В. Сердечно-легочная реанимация у детей : пособие для врачей. 3-е изд., испр. и доп. Санкт-Петербург : Изд-во СПбГПМУ, 2018. 208 с.
-
Неотложная помощь и интенсивная терапия в педиатрии / под ред. В.В. Лазарева. Москва : МЕДпресс-информ, 2014. 568 с.
-
Неотложная педиатрия : национальное руководство / под ред. Б.М. Блохина. Москва : ГЭОТАР-Медиа, 2017. 832 с.
-
Скорая медицинская помощь : национальное руководство / под ред. С.Ф. Багненко, М.Ш. Хубутия, А.Г. Мирошниченко, И.П. Миннуллина. Москва : ГЭОТАР-Медиа, 2015. 888 с.
-
Скорая медицинская помощь : клинические рекомендации / под ред. С.Ф. Багненко. Москва : ГЭОТАР-Медиа, 2015. 872 с.
-
Анестезиология и интенсивная терапия в педиатрии : учебник / под ред. В.А. Михельсона, В.А. Гребенникова. 3-е изд., перераб. и доп. Москва : МЕДпресс-информ, 2009. 512 с.
-
Chipps B.E. Update in pediatric anaphylaxis: a systematic review // Clin. Pediatr. (Phila.). 2013. Vol. 52, N 5. P. 451–461. DOI: https://doi.org/10.1177/0009922812474683
-
Johansson S.G., Bieber T., Dahl R. et al. Revised nomenclature for allergy forglobal use: report of the Nomenclature Review Committee of the World Allergy Organization, October 2003 // J. Allergy Clin. Immunol. 2004. Vol. 113. P. 832–836.
-
Stepanovic B., Sommerfield D., Lucas M., von Ungern-Sternberg B.S. An update on allergy and anaphylaxis in pediatric anesthesia // Paediatr. Anaesth. 2019. Vol. 29, N 9. P. 892–900.
-
Panesar S.S., Javad S., de Silva D. et al. The epidemiology of anaphylaxis in Europe: a systematic review // Allergy. 2013. Vol. 68, N 11. P. 1353–1361. DOI: https://doi.org/10.1111/all.12272
-
Grabenhenrich L.B., Dölle S., Moneret-Vautrin A. et al. Anaphylaxis in children and adolescents: the European Anaphylaxis Registry // J. Allergy Clin. Immunol. 2016. Vol. 137, N 4. P. 1128–1137.e1. DOI: https://doi.org/10.1016/j.jaci.2015.11.015
-
Pumphrey R.S. Fatal anaphylaxis in the UK, 1992–2001 // Novartis Foundation Symposium. 2004. Vol. 257. P. 116–128.
-
González-Pérez A., Aponte Z., Vidaurre C.F., Rodríguez L.A. Anaphylaxis epidemiology in patients with and patients without asthma: a United Kingdom database review // J. Allergy Clin. Immunol. 2010. Vol. 125, N 5. P. 1098–1104.e1. DOI: https://doi.org/10.1016/j.jaci.2010.02.009
-
Анафилактический шок. Клинические рекомендации / Российская ассоциация аллергологов и клинических иммунологов, Общероссийская общественная организация «Федерация анестезиологов и реаниматологов». Москва, 5 мая 2020. 34 с. URL: http://www.far.org.ru/recomendation
-
Шмаков А.Н. Клиническая физиология в интенсивной педиатрии. Санкт-Петербург : ЭЛБИ-СПб, 2014. 384 с.
-
Александрович Ю.С., Пшениснов К.В. Волемическая поддержка при критических состояниях у детей : пособие для врачей. Санкт-Петербург : Изд-во СПбГПМУ, 2019. 124 с.
-
Иванов Д.О., Аврелькина Е.В., Алешина Е.И., Андрушенко Н.В. и др. Руководство по перинатологии. Т. 2. Санкт-Петербург : Информ-Навигатор, 2019.
-
Мазурин А.В., Воронцов И.М. Пропедевтика детских болезней. Санкт-Петербург : Фолиант, 2000. 928 с.
ДОПОЛНИТЕЛЬНЫЕ ИЛЛЮСТРАЦИИ


















