Судебно-психиатрическая экспертиза

На основании заключения судебных психиатров, которое подлежит оценке в совокупности с другими доказательствами, суд в рамках уголовного или гражданского судопроизводства принимает процессуальные решения - определение, постановление, выносит приговор. Поскольку в уголовный процесс составной частью входит предварительное расследование, то судебно-психиатрические заключения используются не только судом, но и дознавателем, следователем, руководителем следственного органа и прокурором.

Судебно-психиатрическая экспертиза призвана обеспечить эффективное достижение целей и решение задач, которые поставлены перед субъектами, осуществляющими правосудие, подчинена этим целям и задачам.

Как и при любом виде судебной экспертизы, назначение, производство экспертного судебно-психиатрического исследования и оценка экспертного заключения регламентируются прежде всего нормами процессуального законодательства (УПК и ГПК). Специальным законодательным актом, определяющим правовую основу, принципы организации и основные направления государственной судебно-экспертной деятельности, является Федеральный закон «О государственной судебно-экспертной деятельности в Российской Федерации» [Закон о государственной судебно-экспертной деятельности (ГСЭД)]. Он содержит общие нормы, регламентирующие государственную судебно-экспертную деятельность для гражданского, в том числе арбитражного, административного и уголовного видов судопроизводства. Данный закон не дублирует, не заменяет и не поглощает нормы отраслевого процессуального законодательства, выполняя обобщающую, дополняющую и разъясняющую (конкретизирующую) функции. Принятием Закона о ГСЭД в 2001 г. фактически разрозненное правовое регулирование ведомственного плана заменено на единое федеральное законодательное регулирование.

Законодательная регламентация задает своеобразие судебно-психиатрической деятельности, в ряде существенных элементов отличающих ее от общепсихиатрической практики.

Так, закон формулирует ряд запрещающих правил, согласно которым эксперт не вправе:

Данные ограничения определяют в том числе возможность использования экспертом только того объема информации, который содержится в передаваемых на исследование объектах. Точно так же эксперт лишается возможности самостоятельного опроса иных лиц для сбора объективного анамнеза, что является распространенной практикой в общей психиатрии.

Одновременно законодательные нормы создают особые гарантии независимости эксперта и объективности экспертного исследования.

В уголовном и гражданском судопроизводстве судебный психиатр - фигура самостоятельная, обладающая профессиональной независимостью, на которую никто не вправе посягать. В качестве эксперта не может выступать лицо, заинтересованное в исходе дела или зависимое от участников процесса. Объективность, беспристрастность и независимость - основополагающие принципы судебно-экспертной деятельности, закрепленные в законе (ст. 7 и 8 Закона о ГСЭД). Только эксперт может решить, какие исследования необходимы для ответа на поставленные перед ним вопросы и какими должны быть ответы. Суд, поручая экспертам производство экспертных исследований, неправомочен оказывать на экспертов ни прямого, ни косвенного воздействия с целью получения желательного для себя результата. В частности, при назначении экспертизы со стороны следователя и суда недопустимы указания эксперту, предрешающие ход предстоящих исследований и их результат.

На психиатра-эксперта нельзя возлагать обязанностей, которые не предусмотрены процессуальным законом и несовместимы со статусом судебного эксперта. Так, закон запрещает допрашивать эксперта по поводу сведений, ставших ему известными в связи с производством экспертизы, если они не относятся к ее предмету (ч. 2 ст. 205 УПК, ч. 3 ст. 31 Закона о ГСЭД). Даже если в ходе СПЭ обвиняемый сообщает экспертам о совершении им деяний, неизвестных пока следствию, следователь не вправе допросить экспертов, чтобы, зафиксировав в протоколе их показания, дополнить ранее предъявленные испытуемому обвинения новыми. Такой допрос неправомерен в силу прямого законодательного запрета, и экспертам надлежит отказаться отвечать на вопросы следователя, сославшись на закон - ч. 2 ст. 205 УПК. Данная норма закона гарантирует возможность соблюдения экспертом этических норм в ходе профессиональной деятельности.

В особенностях действия этических норм при осуществлении судебно-психиатрической экспертизы также отражается ее специфичность. Приходится учитывать, что общепсихиатрическая практика и судебно-психиатрическая экспертиза базируются на различающихся между собой, причем иногда существенно, началах. Психиатрическая помощь оказывается на принципах конфиденциальности, терапевтического сотрудничества, безусловного блага больного. Судопроизводство же строится на началах гласности судебного разбирательства, состязательности сторон. Приоритет здесь отдается достижению целей судопроизводства, в свете чего основная экспертная задача - дать объективное, достоверное, полное и беспристрастное заключение по вопросам, интересующим следствие и суд, при условии, что эти вопросы относятся к профессиональной компетенции психиатра. Принцип гласности рассмотрения дел в суде вступает в противоречие с принципом конфиденциальности отношений между врачом и пациентом. Поскольку конфиденциальная экспертная информация становится предметом рассмотрения в суде, который в большинстве случаев носит гласный и открытый характер, эксперт должен сообщать суду только то, что относится к предмету экспертизы. Причем предметная сфера каждого вида судебной экспертизы есть объективная категория и ограничена вопросами психопатологических состояний и их юридической релевантности. Поэтому эксперту принадлежат юридические (процессуальные) права при определении предмета экспертизы, за пределами которого лежат вопросы, не входящие в круг специальных знаний судебно-психиатрического эксперта и, следовательно, на которые по закону он вправе не отвечать. Из этого вытекает и требование фиксировать в экспертной документации лишь то, что имеет отношение к предмету экспертизы и служит достижению ее целей и задач. В частности, в экспертное заключение недопустимо включать сведения относительно совершения обвиняемым тех уголовно наказуемых деяний, по которым обвинение ему не предъявлялось.

Между тем расхождения между отдельными принципами судопроизводства и организации психиатрической помощи, вытекающие из объективных различий этих видов деятельности, не устраняет того факта, что обе они преследуют нравственно позитивные цели: в конечном итоге в отношении психически больных суд решает те же гуманные задачи, что и психиатр. Поэтому расхождение между нормами процессуального законодательства, регламентирующего порядок производства судебных экспертиз, и традиционными этическими требованиями, предъявляемыми врачу общепсихиатрической практики, не могут служить моральным оправданием для судебно-психиатрического эксперта, нарушающего процессуальный закон. В этой связи важно действие принципа «процессуально-правового нейтралитета», подразумевающего отсутствие у судебно-психиатрического эксперта заинтересованности в результатах экспертизы и в исходе судебного дела в целом. Кроме того, «процессуальный нейтралитет» предполагает беспристрастное и непредубежденное отношение эксперта ко всем без исключения участникам судопроизводства, независимо от их процессуального положения и личных качеств, от их поведения в ходе проведения экспертизы, от тяжести расследуемого правонарушения и т.д. (Тихоненко В.А., Шишков С.Н., 2000).

Несмотря на то что собственно психиатрическая помощь находится за пределами судебной экспертизы, судебно-психиатрическому эксперту приходится одновременно исполнять две «параллельные» (непосредственно не пересекающиеся между собой) функции: во-первых, эксперта, решающего судебно-психиатрические вопросы, и, во-вторых, врача, оказывающего пациенту психиатрическую помощь. Последняя осуществляется в строгом соответствии с нормами законодательства о здравоохранении (Закона «О психиатрической помощи и гарантиях прав граждан при ее оказании»).

Принятый Пленумом Правления Российского общества психиатров 3 октября 2002 г. «Свод этических принципов и правил проведения судебно-психиатрической экспертизы» в концептуальном плане явился успешной попыткой интеграции психиатрической и судебной этики применительно к специфическим условиям профессиональной экспертной деятельности психиатра. Он заложил основательный фундамент для создания непротиворечивой и безупречной морально-ценностной системы взглядов на проблемные ситуации в судебной психиатрии.

Специфичность судебно-психиатрической экспертизы задается и необходимостью согласования принципов ее производства (отраженных в законодательных актах, нормативных регламентах и этических правилах) с положениями общей теории судебной экспертизы (общей экспертологии). Общая теория экспертизы - это система мировоззренческих и праксеологических принципов экспертной деятельности как единого целого, раскрывающая технологию экспертного исследования как особого вида познавательной деятельности и ее закономерности для судебной экспертизы любого рода.

Обращение к тем принципам экспертной деятельности, которые разработаны в общей теории экспертиз и восприняты современным законодательством, позволяют формулировать, например, следующие базовые общеэкспертологические принципы.

Для того чтобы судебная психиатрия обрела собственную «предметность», одних только функционально-целевых отличий ее от общей психиатрии недостаточно. Помимо них необходимы также предметно-содержательные различия между обеими дисциплинами.

Обе они, изучая одни и те же явления - психические расстройства, используют одинаковые методы психиатрического обследования, диагностики и лечения, единую классификацию психических заболеваний, единые медицинские термины и понятия. Однако предмет судебно-психиатрической экспертизы включает в себя помимо диагностических задач также дополнительную судебно-психиатрическую квалификацию, именуемую судебно-психиатрической оценкой. Для судебного психиатра диагноз и иные чисто клинические квалификации заболевания, которым страдает подэкспертный, тоже необходимы, но недостаточны. Судебный психиатр должен использовать дополнительные и весьма специфические критерии, которые характеризуют выявленное психопатологическое состояние.

Сам по себе диагноз психического расстройства, установленный гражданину в процессе психиатрического обследования, вообще не является юридически значимым обстоятельством и не влечет наложения на гражданина никаких правовых ограничений (ч. 3 ст. 5 Закона о психиатрической помощи). Многие граждане, страдающие психическими расстройствами, не утрачивают, однако, способности к самостоятельному совершению юридических действий. Они могут нести уголовную ответственность и отбывать наказание, совершать сделки, исполнять профессиональные обязанности, давать показания в суде.

Судебно-психиатрические критерии психического расстройства отражают такие его особенности, которые, собственно, и делают его юридически значимым в уголовном и гражданском судопроизводстве, обусловливают специфические правовые последствия. Критерии психических расстройств, по которым производится их судебно-психиатрическая оценка, либо прямо содержатся в законе (в статьях о невменяемости, гражданской недееспособности и т.п.), либо вытекают из его смысла и из характера рассматриваемого судом дела. Для судебно-психиатрической квалификации (оценки) психических расстройств в судебной психиатрии используется группа признаков, именуемых юридическими (психологическими) критериями. Например, юридический критерий невменяемости, юридический критерий гражданско-правовой недееспособности.

Традиционная схема построения юридического критерия подразумевает выделение в его структуре интеллектуального («понимать», «осознавать», «воспринимать») признака, охватывающего все многообразие когнитивных психических процессов, и волевого («руководить своими действиями», «осуществлять своими действиями», «оказывать сопротивление») признака, адресованного к эмоционально-волевым функциям. При этом психические процессы соотносятся с предметной областью, отражающей содержание и цель конкретной юридически значимой деятельности (дача показаний, заключение сделки и т.д.).

Судебно-психиатрическая экспертиза связана с выполнением целого ряда самостоятельных экспертных заданий. Например, в отношении обвиняемого - это оценка вменяемости, уголовно-процессуальной дееспособности, способности к даче показаний, потенциальной опасности, выбор мер медицинского характера. Каждое из них, во-первых, подразумевает особый алгоритм решения, основанный на своей логико-методологической и методической базе. Во-вторых, на каждый из таких вопросов в отношении одного и того же подэкспертного становятся возможными неоднозначные ответы в силу либо разноуровневых требований к степени сохранности психической деятельности, достаточной для этих различных юридически значимых способностей, либо несовпадения критериев одной правовой категории с другой. Социально значимая активность человека, будь то реализация своих гражданских прав или совершение уголовно наказуемого деяния, регулируется личностными образованиями. Никакие внешние и/или внутренние причины (факторы) и условия, включая даже выраженные формы психической патологии, не порождают юридически значимого поведения, иначе как только опосредуясь личностью. Экспертный вывод о нарушении (или сохранности) той или иной юридически значимой способности оказывается невыводимым из диагноза психического расстройства. Обоснование ключевого экспертного вывода требует анализа влияния значимых параметров синдрома на осознание и регуляцию деятельности по принятию юридически значимых решений и их реализации на смысловом и целевом уровнях. Поэтому даже самый детальный анализ клинической картины не содержит в непосредственном виде информации об экспертном ответе, достижимом только при ее сопоставлении с юридическим критерием, который является обобщенным выражением существующих представлений о произвольной саморегуляции применительно к конкретной юридически значимой деятельности. Таким образом, категория осознанной саморегуляции приобретает в судебно-психиатрической экспертизе особую роль, по сути, задающую специфику ее предмета. В связи с этим на данном понятии следует остановиться отдельно.

Саморегуляция - фундаментальный психологический конструкт, предполагающий способность к использованию личностью внутренних средств для организации собственной активности, т.е. произвольность, опосредованность поведения. Осознанная произвольная саморегуляция представляет собой системный, многоуровневый иерархически организованный процесс выдвижения субъектом целей, выстраивания последовательности действий по их достижению с учетом внешних и внутренних условий, включающих личностные смыслы и ценности, а также изменения линии поведения при появлении новых обстоятельств или в результате переосмысления ситуации. Саморегуляция не сводима ни к деятельности, ни к индивидуально-психологическим особенностям субъекта, выступая в качестве самостоятельного опосредующего звена между личностью и деятельностью.

В психологии сложилось понимание саморегуляции как многоуровневой и динамической системы психических процессов по инициации, построению, длительному поддержанию и контролю активности, направленной на достижение принятой субъектом цели. При этом исходными являются представления о человеке как об открытой саморегулирующейся системе, а саморегуляции отводится интегративная роль в обеспечении единства интеллекта и аффекта. Развитие осознанной саморегуляции является основным путем становления индивидуальности человека как субъекта, что подразумевает способность осознанно выдвигать цели деятельности и поведения, управлять их достижением, быть при этом инициативным и ответственным: «субъектность проявляется в первую очередь в самодетерминации, в самостоятельной организации и управлении, то есть, по существу, в осознанной саморегуляции своей деятельности во всех ее содержательных и структурных моментах…​ именно способность к осознанной саморегуляции и является психологическим критерием человека как субъекта» (Конопкин О.А., 2008).

Приоритет в заслуге четкого системного формулирования объяснительного принципа саморегуляции как циклической организации целенаправленной активности живых систем, корректируемых на основании отрицательных обратных связей, принадлежит Н.А. Бернштейну, заменившему принцип рефлекторной дуги И.П. Павлова принципом рефлекторного кольца и утвердившему концепцию кольцевого контура регуляции построения движений. Занимаясь проблемой механизмов организации движений и действий человека, Н.А. Бернштейн построил теорию и выявил механизмы, а также первые модели саморегуляции на основании принципа обратной связи.

К схеме рефлекторного кольца Н.А. Бернштейна (рис. 1-1), работа которого основана на принципе «сенсорных коррекций» - уточнений, которые вносятся в двигательные акты сенсорной информацией о ходе движения, отсылают современные представления о расстройстве при психических нарушениях интегративной перцепции (которая является основой одновременно и смыслового восприятия, и тесно связанного с ним построения внутренней, идеаторной модели происходящих событий и планируемых результатов деятельности). В основе многих клинических нарушений лежит как раз утрата восприимчивости к обратной связи от собственных действий и тем самым - утрата способности к самокоррекции. Не случайно еще Б.В. Зейгарник пришла к выводу о решающей роли нарушений саморегуляции в развитии психической патологии ^[1] .

Механизмам кольцевого сенсорного корригирования, свойственным саморегулирующимся системам, подчиняется двигательный акт, смысловой по своей природе: при широкой вариативности двигательного состава действий определяющим фактором становится образ (представление) результата действия, на который это действие нацеливается осмыслением возникшей двигательной задачи. «Нигде, кроме смысла двигательной задачи и предвосхищения искомого результата ее решения, мы не найдем другой ведущей инварианты, которая определяла бы от шага к шагу то фиксированную, то перестраиваемую на ходу программу осуществления сенсорных коррекций», - писал Н.А. Бернштейн. «Интереснейшим и глубоко загадочным физиологическим объектом» называл он «прибор сличения (смеситель)», обеспечивающий «совершенно своеобразный процесс» сличения и восприятия разницы между текущей рецепцией и внутренним руководящим элементом (представлением), сопоставления со свежим следом предшествующей и опережающей (антиципация) рецепцией. Данный принцип оказался справедливым не только для построения движения, но и для исполнительской деятельности в целом: не получающее сенсорной информации изначально или лишенное обратной сенсорной связи действие (а хуже того, действие, получающее в качестве обратной связи искаженную информацию) в значительной степени дезорганизуется.

Сходные идеи содержали представления П.К. Анохина (1975, 1979) о функциональной системе - такой динамической организации процессов и механизмов, которая определяет потоки обратной, то есть результативной, афферентации, информирующей ЦНС о достаточности полученного приспособительного эффекта (рис. 1-2). Тем самым она обладает чертами саморегуляции, представляя собой механизм, предшествующий и определяющий направленность всех этапов поведенческого акта. Она же обеспечивает синтез всех афферентных информаций (памяти, мотивации, обстановки и наличия в ней пусковых стимулов), которые в совокупности составляют необходимый этап для принятия решения. Физиологическим выражением принятого «решения» или поставленной «цели» является программа афферентных процессов, формирующих действие с одновременным формированием и аппарата акцептора действия. Последний предвосхищает афферентные свойства будущих результатов действия и наиболее полно отражает «цель к действию» (акцептор действия). Таким образом, немедленно после окончания стадии афферентного синтеза и формирования цели к действию почти одновременно формируются два тесно связанных нейрофизиологических механизма. Один из них содержит афферентные параметры будущих результатов действия, а другой - все детали программ распространения эфферентных возбуждений, определяющих работу соответствующих периферических аппаратов.

Нетрудно заметить сходство акцептора результата действия и модели потребного будущего в представлении Н.А. Бернштейна. И там, и здесь «внутреннее действие» (исполнительное, речевое, перцептивное, идеаторное), или «действие во внутреннем плане» (действие до действия), связано с приведением соответствующих систем (виртуальных функциональных органов в терминологии Н.А. Бернштейна) в динамическое состояние готовности к выполнению действий.

Именно в таком контексте исследованиями становления познавательных процессов (деятельности) на разных уровнях - от наглядного восприятия до понятийного мышления - оказалось востребованным понятие интенциональности. Так, для Дж. Брунера (1977) интенция предполагает наличие внутреннего импульса в нервной системе, посредством которого начатое действие не только осуществляется в эффекторах обычной последовательностью движений, но и сигнализируется соответствующим сенсорным и координационным системам посредством опережающего разряда возбуждения (эфферентной копии) или внутренней обратной связи, предвосхищающей действие. Невозможно представить себе направленного действия без обратной связи, обеспечиваемой таким предварительным оповещением об интенции, характерным первоначальным «аккомпанементом» которой является ориентировочная реакция, сопровождаемая включением предварительной установки. За первоначальным пробуждением интенции часто следует слабо упорядоченная последовательность соответствующих ей действий, впоследствии повторяемых в определенном порядке с целью достижения заключительного состояния, к которому и направлена данная интенция. Интенциональность опережает навык, возникновение интенции - первая реакция на соответствующий раздражитель, своего рода подготовительная активность, которая впоследствии обеспечивает возможность осуществления приспособительного действия, направленного на предмет. Действия, компоненты навыка, организуются в последовательность под контролем интенции, направленной на предмет. Интенция предшествует действию, направляет его и устанавливает критерий завершения.

Таким образом, вопрос об интенции касается развития произвольной, самостоятельной деятельности и связан с проблемой регуляции предвидимого поведения посредством опережающего возбуждения или предвосхищающих процессов. В развитии опыта три темы являются центральными: интенция, обратная связь и схемы действия, их опосредующие. При этом первоначальное научение содержит значительный элемент предварительных установок, отражающих типичные для вида генетические инструкции.

Принципиальная осознаваемость психической саморегуляции человека отличает ее высший уровень от саморегуляции животного. Именно осознанная саморегуляция является основой субъектности человека: «Приставка "само-" к термину "регуляция" отражает не только факт осознания субъектом осуществляемых им актов своей произвольной активности и целенаправленное управление ими, но и определение самим субъектом как объективных предметных, рационально-логических, так и личностно-ценностных оснований отдельных деятельност-ных актов и их соотнесение и согласование с контекстом целостной системы своих стержневых личностных потребностей и ценностей, смысловых установок и убеждений, с содержанием самосознания» (Конопкин О.А., 2007). По сути, развитие индивидуальности как субъекта - это развитие целостной системы саморегуляции - сначала произвольной, а затем осознанной.

Важнейшими свойствами сознания являются избирательность и осмысленность. Саморегуляция связана не только с сознательным (осознанным, произвольным) управлением человеком собственными действиями и поступками, но и с субъективной активностью познавательных процессов (восприятия и мышления): человек видит то, что имеет для него смысл и ценность, по мысли Л.С. Выготского, если бы человек видел все то, «что есть», он бы не видел ничего, другими словами, вся психика представляет собой уникальный, нигде более не встречающийся по своей мощности и сложности «орган отбора», «решето, процеживающее мир» (Выготский Л.С., 1982). В этой связи столь востребованными оказываются категории «значение», «смысл», «ценность», без которых невозможно понимание механизмов избирательности познавательного взаимодействия с объективной реальностью. По выражению В.Е. Клочко (2011), человек не превращается в «познавательную машину», которая познает все подряд, парадоксальным образом отношение к отражаемому (познаваемому) оказывается изначально включенным в акт отражения, причем отношение опережает отражение, инициируя и направляя его, о чем свидетельствовали открытие эмоционального предвосхищения в регуляции мыслительной деятельности, обнаружение ценностно-смысловых измерений ситуации деятельности. С этой точки зрения смыслы и ценности являются особыми (сверхчувственными, системными) качествами предметов и явлений, образующими условия деятельности. По мысли Л.С. Выготского, положительная роль психики заключается не в отражении мира, а в том, чтобы «субъективно искажать действительность в пользу организма», поскольку только при таком «искажении» человек получает возможность действовать осмысленно и ответственно. Поэтому деятельность определяется не личностью или ситуацией как таковыми, а многогранными и нелинейными процессами их взаимодействия, то есть среда и ситуация должны рассматриваться не как детерминанты, а как пространство возможностей.

Любой юридический критерий может быть раскрыт через две фундаментальные характеристики деятельности - предметность и осмысленность, которым соответствуют и две формы ее регуляции:

Мотивационный (смысловой) и операционально-технический уровни саморегуляции существуют в строгой иерархической взаимосвязи. Высший мотивационный (смысловой) связан с содержанием деятельности и организацией общей ее направленности, он пронизывает все уровни деятельности. Смысловой уровень регуляции предполагает участие в целеполагании высших ценностей личности, понимание социального значения своих действий, рефлексию преодолеваемых барьеров (запретов), что делает выбор поведения свободным. Личностно-смысловой уровень ответственен за производство смысловых ориентаций, определяя затем построение адекватных способов их реализации на целевом уровне. Оценка смыслового уровня регуляции исходит из понимания смысловых образований как отношения мотива более общего к связанным с ним мотивам менее общим. Смысловые образования, регулирующие принятие решения о юридически значимом действии, эксперту необходимо сопоставить с устойчивой смысловой сферой личности. Основой такого сопоставления является сформулированное К. Ясперсом «понимание психической жизни изнутри». Применительно к задачам экспертного исследования это означает необходимость понимания принятого юридически значимого решения как выводимого из устойчивой иерархизированной системы смысловых образований подэкспертного.

Операционально-технический (этапы целеполагания и целедостижения) уровень отражает формальную организацию действия и включает такие звенья, как планирование, моделирование, программирование, оценивание результатов своих действий и их коррекцию (Братусь Б.С., 1988). Целевой уровень регуляции включает формирование цели деятельности (целеполагание), состоящее из представления о задаче, мотива деятельности, осознания и удержания в памяти альтернатив решения задачи, выбора из альтернатив, прогноза последствий этого выбора, а также целедостижение, включающее собственно ряд действий по достижению цели, оценку результатов действий, а при необходимости - их коррекцию (рис. 1-3). Критичность обеспечивает соотнесение различных звеньев регуляции между собой.

Операционально-технический уровень саморегуляции описывается структурно-функциональной моделью, предложенной О.А. Конопкиным (1980) и во многом производной от моделей Н.А. Бернштейна и П.К. Анохина. На этом уровне осознанная саморегуляция понимается как системно организованный психический процесс по инициации, построению, поддержанию и управлению всеми видами и формами внешней и внутренней активности, которая направлена на достижение принимаемых субъектом целей. Саморегуляция рассматривается как сугубо внутренняя психическая активность, в которой используются только психологические средства. Процесс саморегуляции представляет собой целостную, замкнутую (кольцевую) по структуре информационную систему, реализуемую взаимодействием следующих функциональных звеньев.

Приведенная функциональная структура саморегуляции является базисом для реализации содержательно-психологического (смыслового) аспекта регуляторики, который обеспечивается смысловыми образованиями разного уровня. Смысловые структуры пронизывают все уровни деятельности, им принадлежит главенствующая роль в регуляции поведения. Одной из удачных является метафора «паутины смыслов» (Зинченко В.П.), покрывающей, интегрирующей все механизмы построения и регуляции актов поведения и деятельности. В норме и смысловой, и целевой уровни регуляции деятельности действуют согласованно. Устойчивые личностные смысловые образования в зависимости от механизмов инициации деятельности могут играть различную роль: побудительную, направляющую, оценочную либо обусловливающую отказ от деятельности. На каждом этапе деятельности представление о решаемой юридически значимой задаче (проблемной ситуации), мотив, цель, альтернативы, прогнозируемые последствия выбора из альтернатив и риски сопоставляются с составляющими смысловой системой регуляции. При комплементарности смысла выполняемой деятельности усвоенным социальным значениям и устойчивым ценностным смысловым образованиям происходит последовательное осуществление деятельности и, в конечном счете, достижение ее цели. Если смысл деятельности, например ее промежуточных результатов, не соответствует смысловой системе регуляции, возникает конфликтный личностный смысл, что ведет к коррекции выполняемой деятельности, отказу от нее либо через «решение задачи на смысл» приводит к перестройке иерархии ценностно-смысловых образований. Психическое расстройство может приводить к нарушению различных звеньев регуляции юридически значимого поведения, причем нарушение целевого и смыслового уровней регуляции деятельности неравномерно в зависимости от нозологической принадлежности психического расстройства и этапа заболевания (рис. 1-4).

Саморегуляция выступает как интегральный метапроцесс, обеспечивающий единство когнитивных, эмоционально-мотивационных и личностно-смысловых сфер психики человека. Доказано многообразие индивидуальных различий процесса выдвижения и принятия субъектом цели деятельности или поведения, развитости функции осознанного планирования целей поведения, а также таких ее характеристик, как реалистичность, действенность, иерархичность этапных целей и др. В.И. Моросанова (2011) приводит в пример «тщательно планирующих шизоидов или интровертов, склонных к необоснованным фантазиям истероидов, поверхностных в планировании экстравертов или гипертимов».

Таким образом, единство медицинского и юридического критериев различных юридически значимых способностей реализуется через сопоставление сохранных и нарушенных психических процессов, определяющих состояние юридически значимых способностей, со структурой сохранных и нарушенных звеньев в структуре целостной деятельности, выраженной через конкретный юридический (психологический) критерий.

Именно описанный деятельностный подход утвердился на сегодняшний день в отечественной судебной психиатрии в качестве основы экспертного анализа, позволяя судить о нарушениях организации деятельности на этапах планирования и принятия решения, целеполагания и целедостижения, оценки, прогноза, контроля и коррекции действий. Подобный подход, однако, имеет свои ограничения, сужающие его применение в качестве концептуальной базы экспертного вывода. Так, Ф.С. Сафуанов (2003) указывает на затруднения, возникающие при операционализации критериев экспертной оценки ограничения регуляции, выражающиеся в расплывчатых формулировках типа «достаточный уровень развития и слаженность функционирования звеньев», «выпадение, редукция, свернутость или недостаточность отдельных звеньев регуляции деятельности». При этом акцент в основном делается на выделении типичных регулятивных профилей, отражающих разные варианты нарушения системы саморегуляции (в звеньях планирования, моделирования, программирования и оценки результатов), в том числе при одинаковой нозологической квалификации.

Требования «обоснованности и достоверности [экспертных выводов] с точки зрения общепринятых научных и практических данных» (ст. 8 Закона о ГСЭД) диктуют необходимость создания комплексных диагностических систем, учитывающих современные достижения фундаментальных наук. Стремительно расширяющиеся в настоящее время технические возможности позволяют, например, утверждать, что если ранее наука в области судебной медицины «процветала на протяжении десятилетий с минимальным контролем», то «за последние несколько лет это резко изменилось, и теперь встают вопросы о самом фундаменте и основах судебной науки» (Dror I.E., 2015). Разрешение данных проблем видится именно в русле нейронаук. По мнению T. Ward и соавт. (2018), данные нейронаук будут способствовать развитию судебной оценки, поскольку помогут создать новую теоретическую основу классификации поведения. В настоящее время, например, существуют доказательства, что разные моральные решения связаны с различными паттернами нейрональной активности и имеют свою специфику при наличии психического расстройства (Abe N., Greene J.D., Kiehl K.A., 2018). Иными словами, понимание неправомерности своих действий может быть зарегистрировано с помощью функциональной магнитно-резонансной томографии.

Анализ поведения на нескольких уровнях, однако, невозможен без понимания принципов соотношения между психикой и нейрофизиологией и требует построения обобщающей модели саморегуляции. Вопрос контроля над своим поведением является одним из самых фундаментальных не только для судебной психиатрии, но и для психиатрии в целом, поскольку с нарушениями саморегуляции и социальной адаптации неразрывно связаны объективные основания психиатрического диагноза. Вместе с тем понимание механизмов регуляции невозможно без представления о том, каким образом способность к овладению своим поведением развивалась в филогенезе и как человек обучается этому в онтогенезе. T. Ward (2017) утверждает, что объяснительная теория юридически релевантных состояний должна быть многоуровневой, интегрирующей объяснения от биологического до социального уровней функционирования; она должна включать эмоциональные, когнитивные, биологические и контекстуальные (социальные, ситуационные) факторы. При этом на каждом более высоком уровне появляются новые свойства, напрямую не сводимые к составляющим их механизмам, в конечном итоге обеспечивая способность индивида к саморегуляции. Все эти процессы становятся основой субъектности, выбора конкретного способа действия индивидом с точки зрения именно его уникального опыта взаимодействия со средой.

Проблематика доказательной оценки саморегуляции в первую очередь сводится к общенаучной проблеме овладения своим поведением - традиционной проблеме свободы воли, которая в значительной степени является производной от психофизической (психофизиологической) проблемы, заключающейся в соотношении чисто физиологического (рефлекторного) и собственно человеческого (произвольного). Важным является тот факт, что в патогенезе психопатологических феноменов участвуют те психофизиологические звенья, которые задействованы и в механизмах саморегуляции.

Разрабатываемая в настоящее время эволюционная модель изоморфных систем саморегуляции (Ткаченко А.А., Демидова Л.Ю., 2018 а, б; 2019)^[2] нацелена на создание объяснительных концепций с уточнением взаимных понятийных пересечений психофизиологии, психологии, психиатрии. Краеугольный камень в контексте этой модели - системообразующий принцип изоморфизма, означающий, что системы разного уровня выстраиваются для достижения предполагаемого результата деятельности и, соответственно, имеют схожую функциональную структуру. То есть конкретный поведенческий акт может быть описан не только на языке психологии, но и в терминах системной психофизиологии.

Существенный шаг для решения психофизиологической проблемы был сделан в начале XX в. в гештальтпсихологии М. Вертгеймером, переложившим понятие изоморфизма из естественных наук (математики и физики) на психическую организацию. На примере фи-феномена он показал, что восприятие не равняется сумме ощущений, а субъективное переживание реальности зачастую кардинально отличается от самой реальности. Принцип целостности распространялся М. Вертгеймером (1987) и на нервные процессы, которые для понимания психического он предлагал рассматривать не как суммы отдельных возбуждений, а как целостные структуры (то есть системы клеток). Тем самым постулируются изоморфные отношения между физиологическим и феноменологическим уровнями. Таким образом, переживание целостного образа предполагает целостность лежащих в основе переживания физиологических процессов. Наглядными в этом смысле являются классические для гештальтпсихологии изображения с обращающимися фигурами, сменяющими друг друга фигурой и фоном при неизменности сенсорных ощущений. То есть в головном мозге буквально объединяются группы нейронов, отвечающие за восприятие и организацию каждого нового образа, опыта и т.п. По мнению Л.М. Веккера (1998), целостность, выделяемая гештальтистами, является частным следствием принципа изоморфизма, высокие уровни которого соответствуют отражению на уровне мозга не каких-то единичных свойств объекта, а целостных образов восприятия, представлений, допонятийных образований, а затем и концептов.

Принцип изоморфизма, постулирующий соотношение между физиологическим и психическим через их молярные (целостные) качества, устанавливает соответствие между двумя порядками. Следовательно, существуют целые системы клеток, обеспечивающие образное восприятие. И физиологические процессы в головном мозге следует рассматривать как процессы, детерминируемые целым: то, ради чего организуется восприятие, целое (доминанта, интенция) сказывается на том, как это будет воспринято.

Дж. Брунер (2002) отмечает, что восприятие включает акт упорядочивания сенсорных признаков в категории и сопряжено с опережающим отражением, а перцептивная организация объектов позволяет выйти за пределы непосредственно воспринимаемой сенсорной информации и предсказать другие, еще не воспринятые свойства. К какой категории будет отнесена сенсорная информация, определяется условиями, прошлым опытом, мотивацией, а организующими факторами восприятия выступают значение и потребность. Адекватность внутренней системы категорий, построенной для восприятия окружающего, и мотивационной предуготованности определяет успех и точность сделанных предсказаний о мире. Таким образом, нарушения в системе категоризации или искажения мотивации определяют изменения восприятия. Восприятие свойств внешнего объекта зависит не только от самого объекта и поступающей сенсорной информации, но и от воспринимающего субъекта.

Из окружающего мира органы чувств получают информацию, которую Л.М. Веккер (1998) называл исходным сенсорным уровнем, пространственно-временным фоном. Эта сенсорная информация зависит исключительно от органов чувств и у большинства принципиально не отличается. Но для следующего шага важно физическое взаимодействие носителя психики с объектом. Над исходным сенсорным уровнем начинает доминировать восприятие формы, организация перцептивного образа (элементарной формы психических явлений), появляющаяся в эволюции существенно позже и связанная с организацией системных процессов в мозге.

В такой организации целостных систем важную роль играют опыт, память. Память позволяет проводить обобщение текущей информации с ранее полученной. Ключевым здесь является то, что перцептивные образы высокого порядка формируются только в онтогенезе, в процессе взаимодействия индивида со средой. На основании закрепления в памяти прошлого опыта создается субъективный образ внешнего мира, обеспечивая индивидуальную, уникальную приспособляемость субъекта к среде.

Разные уровни изоморфизма, точности психического отражения среды связаны с разными возможностями регулирования в зависимости от уровня развития психики. Из непсихического, собственно сенсорного, возникает простейшее психическое отражение, все более усложняющееся в процессе развития. Мышление в подобном контексте является высшей ступенью психического отражения. Именно такая форма отражения позволяет проводить операции с образами в мысленном плане, создавая предпосылки для реализации свободного выбора. В этом случае нет жестко предзаданной и фиксированной во всех ее конкретных реализациях и деталях программы.

Системная организация физиологических процессов для достижения полезного приспособительного результата убедительно показана в ряде экспериментов, подтверждающих специализацию нейронов относительно элементов субъективного опыта, вновь формируемых систем (Швырков В.Б., 2006). Это означает, что в активности мозга отражается не внешний мир, а отношения конкретного организма с внешним миром, и отражение конкретного соотношения осуществляется активацией соответствующей системы нейронов. Поскольку нейроны специализированы относительно элементов субъективного опыта, последний состоит из функциональных систем поведенческих актов различного фило- и онтогенетического возраста.

Группы нейронов в головном мозге реагируют не на конкретную сенсорную стимуляцию, а на психический образ объекта. Существует системный код, который преобразует сложные визуальные образы в долговременные и абстрактные воспоминания. Данный шаг от рефлекторного реагирования к построению целостного образа определяет возникновение уже психического отражения, то есть психики. Сама возможность действовать в отрыве от ситуации и оперировать не реальными предметами, а психическими образами создает предпосылки развития произвольного поведения, когда субъект руководствуется не имеющимися стимулами, а внутренними представлениями.

То есть поиск психофизиологических оснований под человеческими решениями следует вести не в конкретных структурах мозга, а в нейронных системах, выстраивающихся для организации разных типов поведения.

Теория функциональных систем П.К. Анохина (1978) стала «концептуальным мостом», раскрывающим принципиальную схожесть организации системных процессов на разных уровнях, как низших, так и высших. П.К. Анохин также говорит об изоморфизме: работа любой функциональной системы разворачивается по определенной логике, а межсистемное взаимодействие становится возможным благодаря тому, что работа систем разных уровней нацелена на общий результат (полезный приспособительный эффект).

Подобным образом могут формироваться системы все более высокого порядка. При этом структура функциональной системы одного уровня оказывается изоморфна структуре системы другого (высшего или низшего) уровня, а каждый элемент отражает состояние системы в целом. Результат как системообразующий фактор, являясь неотъемлемым компонентом системы, ограничивает степени свободы ее элементов, создавая упорядоченность их взаимодействия. Иначе говоря, психические феномены могут быть сопоставлены не с локализуемыми элементарными физиологическими явлениями, а только с процессами их организации. При этом психологическое и физиологическое описания поведения и деятельности оказываются частными описаниями системных процессов.

Формирование психического образа выводит эволюционный механизм опережающего отражения (акцептор результата действия) на новый уровень, отличный от элементарного отражения, которое делит мир на «полезные» и «вредные» объекты и явления. Психический образ дает возможность ментального моделирования ситуаций и их возможных исходов, возникает уже собственно человеческое опережающее отражение и формирование собственно человеческих целей.

Решение психофизиологической проблемы в опоре на принцип изоморфизма позволяет проводить аналогии между функциональными системами головного мозга и организацией психических процессов. Возможность анализировать субъективный опыт путем анализа функциональных групп, сопоставления функциональных систем разных уровней в перспективе может обеспечить строгую научную обоснованность судебно-психиатрического вывода. Это первый важнейший шаг в понимании механизмов регуляции деятельности, поскольку построение психических образов и проведение мыслительных операций с ними выводит психику человека на качественно иной уровень, позволяя субъекту строить прогнозы относительно возможных вариантов развития событий, то есть создает предпосылки для постановки целей, субъективного выбора из различных альтернатив.

Однако никакое усложнение в построении психических образов, в организации психического не может объяснить появление самосознания, рефлексии, возможности дать себе отчет о своих психических состояниях. Переход от построения психических образов к сознанию - такой же качественно своеобразный, как переход от рефлекторных реакций к психическому отражению.

Появление саморегуляции в филогенезе связано с эволюционным переходом от физиологической реактивности к произвольности. Потребность в таком переходе вытекает из необходимости более тонкого, дифференцированного реагирования организма на изменения среды и актуальную ситуацию.

Существование рефлексии, возможности дать себе отчет о собственных психических состояниях, восприятие себя как мыслящего (сознающего) не выводимы даже из самых сложных уровней построения психических образов. Проблема возникновения сознания обращает к вопросу развития некоего интегрального, метауровня психического - мышления о мышлении.

Таким образом, развитие саморегуляции и воли должно идти синхронно с развитием мышления. Появление в онтогенезе образного мышления определяет переход от наглядно-действенного (практического) мышления к действиям в умственном плане, обеспечивая самостоятельную постановку субъектом целей, появление прогнозирования (Божович Л.И., 1968). Именно возможность оперировать образами лежит в основе волевой регуляции, поскольку при принятии решения человек руководствуется «воображаемой или мыслимой ситуацией <…​> создает ситуацию своего возможного поведения» (Узнадзе Д.Н., 1966). Если в случае импульсивных действий результат определяется непосредственной реакцией на актуальные обстоятельства, то волевое поведение становится возможным лишь при наличии прогноза и мысленного проигрывания потенциальных вариантов развития ситуации.

Способность к произвольной и волевой регуляции развивается в онтогенезе синхронно с другими психическими процессами, во взаимосвязи интеллекта и аффекта. Между тем отсутствует четкая пограничная линия между первосигнальными (образными) психическими процессами и второсигнальными (мыслительными), имманентно включающими в себя первые (Веккер Л.М., 1998).

Е.О. Смирнова (2015), пытаясь разграничить понятия «воля» и «произвольность», определяет своеобразие волевого и произвольного действий в терминах значения и смысла. Формирование произвольного действия понимается ею как процесс означения собственных действий, их опредмечивание, обеспечивающие взгляд на себя со стороны. А процесс становления волевого действия - как осмысление того или иного предмета как личностно значимого, побуждающего. То есть в организации поведения действуют два различных и качественно своеобразных процесса: в центре одного из них находится осознанность собственных действий, в центре другого - побуждение к действию, т.е. мотивация.

Вопрос о механизмах саморегуляции, таким образом, обращает к развитию мышления в онтогенезе. И наглядно-образное мышление является лишь ступенью на этом пути, так как репрезентации образов хорошо развиты и у некоторых животных, однако не обеспечивают той степени произвольности, которая может быть подвергнута социальной и юридической оценке. То есть психическое отражение, образное мышление являются необходимым, но явно недостаточным условием развития самосознания, произвольности и собственно воли.

Отличительной особенностью человеческой психики являются зрелые формы речевого мышления, являющиеся итогом эволюционного развития от сенсорного к перцептивному уровню и далее к сложным образам и представлениям более высокого порядка. Именно речевое общение в рамках совместной деятельности определило переход от сенсорно-перцептивных процессов к собственно мыслительным, переход «психофизиологического сечения» - границы, разделяющей образ и мысль. Впрочем, мышление содержит в себе не только речевую, но и неречевую (наглядную или оперативно-предметную) фазу действия, которая связана с накоплением сенсорной информации. То есть в человеческом мышлении имеет место постоянное взаимодействие предметной (образной) и речевой информации.

Мышление по Л.М. Веккеру (1998) является двуязычным процессом и включает как язык образов (язык симультанно-пространственных предметных гештальтов), так и язык символов - речь (язык символически-операторный). Образы и символы (слова) в мышлении находятся в режиме постоянного взаимообратимого перевода. Только такое взаимодействие позволяет тонко отражать отношения объективного мира. Сенсорно-перцептивный уровень позволяет отражать реальность, а речь - выделять объективные отношения из целостной структуры образов этой реальности.

Таким образом, характеристики познаваемого объекта открываются познающему дважды - первоначально, до овладения языком, в генерализованной форме еще до их полной и точной конкретизации, а затем в процессе речевого развития, в результате специальных операций обобщения. То есть в микрогенезе восприятия первичная эмоциональная оценка объекта (смысл, ценность) предшествует его осознанному восприятию (значение).

Согласно гипотезе «аффективного (эмоционального) первенства» (Zajonc R., 1980), эмоционально-оценочные реакции могут возникать при минимальной подсознательной обработке сенсорных данных, недостаточной для аналитических когнитивных ответов, для опознания или узнавания объекта. На начальной фазе восприятия (первовидении) проводится первичная, грубая семантическая оценка, выделяется общий, недифференцированный смысл объекта (например, в категориях опасности/безопасности), а уже затем возникает собственно аналитический перцептивный анализ (Артемьева Е.Ю., 1980).

Это соответствует представлениям о двух путях обработки зрительной информации (Милнер А.Д., Гудейл М.А., 2012): одному проводящему пути (дорсальному, проходящему от первичной зрительной коры к задней части теменной доли) соответствует ориентировочное внимание, эмоционально-оценочное восприятие, обеспечивающее быстрое определение локализации объекта, селективную ориентацию на стимулы, имеющие мотивационное значение. По сути, это восприятие смысловое. Второй путь (вентральный, также начинающийся в первичной зрительной коре, но заканчивающийся в нижней части височной доли) связан с предметным восприятием, узнаванием формы и самого объекта, с долговременной памятью.

Аффективные реакции на стимулы зачастую являются самыми первыми реакциями, а у низших организмов такие реакции доминируют. Они могут возникать без явной перцептивной и когнитивной расшифровки, обладать большей силой, осуществляться быстрее, чем когнитивные суждения. Если представления животного возникают только на первом уровне, непроизвольно, порождаются текущими событиями, и ситуация управляет поведением, то человек, умеющий управлять своими представлениями (благодаря языку, позволяющему их именовать и связывать), подчиняет свое поведение не только текущим, но и ненаблюдаемым событиям и ситуациям. Язык, таким образом, выполняет не только коммуникативную функцию, но и предоставляет возможность разговора с самим собой, то есть позволяет размышлять. Наделение окружающего мира словами-понятиями определяет способность оперирования ими в уме и в отсутствие собеседника. Только овладение языком позволяет человеку формулировать дифференцированное знание об окружающем мире, отвлеченно-обобщенные понятия, проводить манипуляции с абстрактными (в отличие от конкретных) образами в умственном плане (Чуприкова Н.И., 2014).

Трансформацию понимающего интеллекта животного в представляющий разум человека знаменует собой формирование внутренней речи. Она развивается приблизительно к концу младшего школьного возраста в результате интериоризации внешней, а затем и эгоцентрической (обращенной к самому себе) речи маленьких детей, все более сворачиваясь, становясь сначала шепотной, а затем уходя внутрь языкового сознания. Согласно Л.С. Выготскому (1996), внутренняя речь формируется во все большей абстракции эгоцентрической речи от звуковой стороны и возникает там, где у ребенка появляется способность «мыслить слова, представлять их, вместо того чтобы произносить, оперировать образом слова - вместо самого слова».

Во взаимодействии взрослого и ребенка слово выполняет и ряд других функций помимо коммуникативной: побуждающую, регулирующую (контролирующую), оценочную. Эти функции в процессе овладения речью усваивает и ребенок, они становятся частью его «Я» (Рахманкулова Н.Ф., 1989). Эгоцентрическая речь, онтогенетически предшествующая речи внутренней, помимо экспрессивных функций по сути выполняет функции мышления - планирование операций, решение новых задач, возникающих в поведении. Внутренняя речь становится не только инструментом мышления, но и средством регуляции, обеспечивая ориентировку, апперцепцию, рефлексию, планирование и решение задач. В стандартной схеме «стимул-реакция» появляется опосредование через усвоенный знак. В результате речевого развития происходит качественный переход от регуляции извне (когда слова взрослого инициируют поведение) к саморегуляции, когда поведение инициируется собственными, в последующем интериоризируемыми, словами.

Внутренняя речь включена во все процессы, где задействован речевой анализ, и отвечает за формирование сознания, воли и личности (Верани А., 2009). Благодаря речи складывается и обретает самостоятельность внутренний мир ребенка, возникает самосознание. Внутренняя речь опосредует когнитивные и метакогнитивные, мотивационные и метамотивационные процессы, формирование самосознания, идентичности, волевой контроль над своими действиями. Именно внутренняя речь позволяет оценить содержание субъективного опыта, выполняя роль посредника в возникновении самосознания, представления о себе, оценки себя в конкретной ситуации и вообще в жизни, поскольку позволяет вести внутренний диалог о себе с самим собой.

Язык выполняет роль дополнительного инструмента, многообразие и сложность которого позволяет адекватно описывать состояние динамической системы человека. Сознание обеспечивает человеку доступ ко всему его опыту, позволяет быстро оценить актуальную ситуацию и принять решение о необходимом действии. Символы языка как опосредующие инструменты во взаимодействии крайне важны для появления высокоорганизованного сознания, которое на основе памяти позволяет вновь и вновь, циклически проводить оценку себя во времени.

Таким образом, формирование внутренней речи знаменует формирование внутреннего мира, самосознания. Внутренняя речь, являясь «речью для себя», выполняет ряд важнейших для поведения функций: побуждающую (смыслообразующую, мотивирующую) и контролирующую (регулирующую, оценочную), то есть непосредственно связана с саморегуляцией. При этом она является переходной формой от речи к мышлению и наоборот. Согласно гипотезе Н.И. Жинкина (1998) о двухзвенности языка, именно внутренняя речь обеспечивает переход между природным, образным, языком и натуральной речью. Внутри натурального языка связи формальны, конвенциональны, в то время как во внутренней речи они скорее предметны, содержательны. Именно это позволяет внутренней речи выполнять консолидирующую, организующую функцию.

А.Н. Соколов (1967) выделял две формы, две ступени развития внутренней речи: развернутую (внутреннее говорение) и сокращенную (оперирование намеками слов). Причем вторая возникает только на основе первой. Сокращенность словесного выражения приводит ко все большему сгущению смысла в одном слове или даже намеке на слово; внутренняя речь становится высшим синтезом значений отдельных слов, превращаясь в язык семантических комплексов и представляя собой крайнюю степень отвлечения и обобщения.

Согласно Л.С. Выготскому, во внутренней речи происходит коренная перестройка и семантики слов: внутренняя речь становится все более контекстной и идиоматичной, включает в себя не только предметное значение слов, но и все связанное с ними интеллектуальное и аффективное содержание, что и приводит к преобладанию контекстного смысла слов над их предметным значением. Во внутренней речи слово как бы вбирает в себя смысл предыдущих и последующих слов, расширяя почти безгранично рамки своего значения, слово становится более нагруженным смыслом, чем во внешней речи, оно обращается в «концентрированный сгусток смысла».

Именно внутреннюю речь нередко называют связующим звеном между интеллектом и аффектом, между коммуникативными и когнитивными способностями. Внутренняя речь позволяет превращать психическое содержание в сознательное. При этом перевод мыслей в слова сравнивается с процессом конденсации натуральных системных и внутренних психических процессов, которые по своей природе не являются языковыми. Такой механизм обеспечивает саморегуляцию, которая заключается в перестройке смысловых образований и становится возможной за счет осознания, вербализации смысла (что предполагает наличие системы значений для такого преобразования) и проведения обратной работы - эмоционального насыщения недостаточного или нейтрального содержания через смысловое связывание (Зейгарник Б.В. и др., 1989).

Таким образом, внутренняя речь становится ключевой в регулятивной системе, обеспечивая взаимодействие внутренних смысловых образований и социально ориентированных значений. Внутренняя речь обеспечивает переход от неосознанного к осознанному и сочетает в себе два этих процесса. Понимание, следовательно, обеспечивается двумя противоположно направленными процессами - «осмысления значений и означения смыслов» (Зинченко В.П., Пружинин Б.И., Щедрина Т.Г., 2010). Истинное понимание, осознание предполагает возможность объяснения одного значения в системе других значений, поскольку любое представление может стать предметом бесконечного числа высказываний. Например, отношение между объектами «Земля» и «Солнце» может быть выражено в соответствующих суждениях: «Солнце освещает Землю», «Земля освещается Солнцем», «Землю освещает Солнце», «Солнцем освещается Земля». Условием возможности таких формулировок является понимание отношения, представленного данной мыслью.

Понимание может возникнуть только тогда, когда у партнеров по общению будет что-то общее, и общественные понятия усваиваются людьми именно как основа взаимного понимания. Значение - это объективная, исторически сложившаяся система связей, стоящая за словом, в то время как смысл слова - его индивидуальное значение, связанное с субъективным опытом говорящего и конкретной ситуацией. Смысл всегда индивидуален и рождается в сознании говорящего, поэтому не всегда понятен окружающим. Значение же является понятным всем участникам общения. Переход от мысли к слову представляет собой перевод личностного смысла в общепонятное значение.

Пониманию способствует двойное (образно-знаковое) кодирование, задающее новое взаимодействие двух языков в самом натуральном языке. Мышление образуется в результате взаимодействия внутреннего, субъективного языка и объективного (речи). Понимание - это перевод натурального языка (речи) на субъективный, а высказывание - обратный перевод (Жинкин Н.И., 1998). Таким образом, речь может отражать богатство отношений между предметами, а смысл должен найти свое понятийное (вербальное) выражение - значение, которое, в свою очередь, должно быть наделено смыслом.

Происходит непрерывное взаимодействие образов и слов. При этом в психических образах информация отражается с наибольшей степенью подобия, а в языке символов, в речи объективный мир скрыт, зашифрован в одномерной, упорядоченной последовательности символов. В.Н. Цапкин (1994) описывает взаимообратный перевод неосознанных смыслов в значения, превращение бессознательных, символических знаний в сознание в терминах информационного обмена. Им проводится аналогия между первичной (образной, симультанной) обработкой информации и аналоговой системой; и в то же время между вторичной (символической, речевой, сукцессивной) и цифровой, дискретной обработкой. То есть внутренняя речь выполняет функции аналого-цифрового и цифро-аналогового преобразователя. Такая, казалось бы, избыточная двойственность характерна для сверхсложных систем, которые в поисках эффективного поведения при неполноте информации восполняют этот дефицит разнообразием.

Исследования А.Н. Соколовым (1967) внутренней речи в наглядном мышлении убедительно демонстрируют ее важную роль в регуляции. Оказалось, что при решении простых задач с явно выделенными признаками искомого ответа процесс решения заключается в зрительном схватывании (быстром различении) этих признаков, без сколько-нибудь выраженных словесных рассуждений не только во внешней, но и во внутренней речи. Однако при усложнении задания возникает необходимость в словесных определениях и умозаключениях, то есть начинает использоваться внутренняя речь. Так наглядное мышление становится наглядно-словесным. Речевая активность увеличивается в ситуации сложных и новых мыслительных задач, при изменении стереотипного порядка действий. В этом проявляется контролирующая функция внутренней речи - сильные, контрастные компоненты могут выделяться и без словесного обозначения, а непроизвольная обработка информации заключается в выделении структурных отношений между объектами преимущественно зрительно, без вербализации («зрительное суждение», или, по выражению Леонардо да Винчи, «суждение глаза»); необходимость в вербализации возникает, когда в ситуации представлены слабые, трудноопределимые компоненты. Произвольное мышление заключается в переводе этих компонентов из незаметных в заметные, что достигается посредством их словесного обозначения.

То есть внутренняя речь обеспечивает развитие мышления. Если образное мышление в чистом виде создает условия для успешной адаптации к спектру предметных ситуаций, то внутренняя речь выводит мышление на новый уровень, обеспечивая связь с социумом, формирование самосознания и тем самым выводя способность к адаптации на новый прогностический уровень. Благодаря речи человек получает возможность управлять своими представлениями, оперировать абстрактными образами, формировать дифференцированное представление об окружающем мире.

Таким образом, несомненна значимость внутренней речи для самосознания и любой социальной (опосредованной знаком) оценки, ее важнейшая роль в обеспечении понимания, осмысления, мотивации и произвольного контроля. Именно внутренняя речь выполняет связующую функцию между человеком как природным субъектом и социальным миром. То есть ответ на вопрос о способности к осознанию, пониманию или контролю субъектом каких-либо действий должен предполагать осмысление соответствующих механизмов функционирования у него внутренней речи в конкретной ситуации.

Представления об общих принципах организации систем, обеспечивающих возникновение произвольной регуляции, позволяют приблизиться к анализу конкретного поведенческого акта, что является основной задачей описываемой эволюционной модели изоморфных систем саморегуляции. Необходимым шагом в понимании поведения является осмысление того, как формируется интенция на совершение конкретного действия, то есть установка, готовность - прототип того, что у человека именуется намерением. Этот вопрос равнозначен вопросу о том, как порождаются модели взаимодействия индивида с миром, по каким механизмам в конкретной ситуации актуализируются старые или генерируются новые модели поведения.

Человек формируется как личность и становится субъектом своей активности в результате непрерывного взаимодействия биологического и социального, врожденного и приобретенного, генотипа и среды. Способность к самодетерминации не дана человеку с рождения, но возможность ее развития, личностный потенциал заложен в каждом природном индивиде, обладающем сознанием - рефлексивной надстройкой над природными механизмами. Сознание и рефлексия являются необходимыми эволюционными «приспособлениями» для лучшей адаптации субъекта к стремительно меняющемуся миру. Эта надстройка стала необходимой в эволюционном развитии для модификации и адаптации довольно ригидных биологически заданных стратегий, не успевающих соответствовать нарастающей сложности окружающего мира.

Появление опережающего отражения и вслед за ним сознания приводит число степеней свободы возможных траекторий человеческого поведения к неопределенной, непостижимой разумом величине. Аналитический выбор из всех возможных вариантов поведения в таком случае попросту невозможен - даже одно перечисление таких вариантов в каждом конкретном случае заняло бы длительное время. Значит, мозг работает не только на основании аналитических вычислений. Стремление к действию возникает у человека в конкретном контексте, который допускает множество трактовок, в условиях избыточности возможных путей даже для получения идентичного результата, при фундаментальной неопределенности описаний действительности (в том числе в языке), при существовании разных типов мышления, заложенных в самой мозговой организации (Черниговская Т.В., 2017).

Люди усваивают определенные паттерны восприятия и базовые «правила» анализа окружающего мира под влиянием конкретной среды. Причем чем сложнее среда/культура, тем сложнее внутреннее устройство индивида. Усвоенные «правила» существенно влияют на решения, принимаемые субъектом.

Познание человека также глубоко укоренено в опыте взаимодействия со средой и ее объектами, в сенсомоторных процессах. M. Wilson (2002) утверждает, что голое, абстрактное познание, не имеющее опоры в опыте, невозможно, поскольку в конечном итоге функция познания заключается в управлении действиями, и когнитивные процессы необходимо анализировать с точки зрения их вклада в поведение. Даже кажущееся абстрактным, не привязанным к среде, познание (например, размышление о проблеме) актуализирует механизмы переработки сенсорной информации и моторного контроля, с которыми связан этот акт познания.

Д. Деннет (1998) рассматривает интенциональность не столько как внутреннее стремление, сколько как свойство сложного организма, действующего в соответствии с усвоенным паттерном, «интенциональным образцом». То есть человек действует не в рамках какого-то уникального намерения, берущегося из глубин души, а в результате разворачивания исходной природной направленности, в целях оптимальной адаптации к реальности, используя образцы поведения, оказавшиеся успешными в прошлом. Человек делает то, что максимально продуктивно для его адаптации в конкретных условиях, в намерениях человека отражается его стремление к приспособлению, то есть в понимании намерений индивида необходимо учитывать выработанные у него стратегии адаптации и прошлых решений.

Индивидуальный опыт каждого человека - это отражение характеристик его взаимодействия с окружающим миром. Нейроны, активизирующиеся при формировании каждого элементарного акта нового поведения, начинают специализироваться относительно этого конкретного опыта - в дальнейшем они будут вовлекаться в реализацию этого акта снова и снова, формируя устойчивую систему нейронов, отвечающую за его исполнение (Швырков В.Б., 2006). То есть при реализации конкретного поведенческого акта актуализируется множество систем, сформированных у организма в разное время на разных этапах развития и обучения организма. Стало быть, анализируя субъективный опыт конкретного индивида, пытаясь понять его намерения, необходимо анализировать историю формирования элементов его опыта при научении (Александров Ю.И. и др., 1997; Рождествин А.В. и др., 2015).

Таким образом, свободная воля человека ограничена его прошлым, а выбор укоренен в опыте и осуществляется в пользу привычных стратегий, кажущихся оптимальными для достижения целей. J. Green и J.Cohen (2004) отмечают, что, если мы полностью поймем обстоятельства и негативный опыт прошлого, приведший человека к совершению преступных действий, мы, возможно, уже не будем так уверены в судебных решениях: «Свободная воля, как мы обычно ее понимаем, это иллюзия. Однако из факта, что свободная воля - иллюзия, не следует, что нет места для ответственности».

В ходе принятия решения и при «проигрывании в уме» различных вариантов исхода ситуации в головном мозге актуализируются системные механизмы, опосредующие реализацию того поведения, о котором размышляет субъект (Гринченко Ю.В., 1979). Даже мысленное представление действий другого человека активизирует нервные пути, связанные с движениями, как если бы человек сам планировал их совершить (Leisman G., Moustafa A.A., Shafir Т., 2016). Сходный механизм лежит в основе понимания состояний и намерений других, когда для узнавания, различения наблюдаемого действия используется собственный опыт наблюдателя, позволяющий ему понять намерения субъекта, производящего эти действия. В первую очередь это понимание обеспечивается на физиологическом уровне благодаря системе зеркальных нейронов.

Принятие решения в любой жизненной ситуации основывается на огромном количестве условий и предпосылок и всегда допускает несколько различных решений, и любое из них никогда не бывает единственным возможным. Жизненный опыт обычно создает для каждой ситуации несколько возможных программ реагирования, из которых можно и нужно сделать выбор. Однако «рамки принятия конкретного решения определяются спектром имеющихся в распоряжении индивидуума программ действий, которые он сумел накопить в течение жизни» (Бауэр И., 2009).

Развитие этой идеи в системной психофизиологии связано с именем П.К. Анохина и его представлениями о предпусковой интеграции, возникающей у животного в конкретной ситуации, когда из памяти извлекаются и сопоставляются с обстановочной афферентацией все акты, когда-либо в прошлом приводившие к удовлетворению потребности/ мотивации. Иначе говоря, в каждой ситуации в головном мозге активизируются все возможные сформированные ранее программы действий по достижению приспособительного (желаемого) результата и отбираются те из них, которые возможно реализовать в данной обстановке. Взаимодействие систем «мотивации» (активизирующих все акты из прошлого, ранее приводившие к желаемому результату) и систем «обстановочной афферентации» (активизирующих все возможные акты в текущей ситуации) определяет возникновение опережающего отражения действительности, появление акцептора результата действия.

Нетрудно заметить сходство этих идей с моделью потребного будущего Н.А. Бернштейна, который также отмечал, что действие, образующееся во внутреннем плане, «совершается» в мозгу до его реализации и связано с приведением соответствующих систем в динамическое состояние готовности к выполнению этого действия. По сути, речь идет о зачаточном действии, эскизе будущего действия.

П.К. Анохин указывал, что в момент принятия решения помимо образа будущего результата возникают возбуждения эфферентной природы, «копии» эфферентных посылок, которые выходят на пирамидный тракт. То есть мозг как бы «репетирует» выполнение грядущего действия. Эти представления связаны с идеей об эфферентных копиях, представляющих собой «слепок» двигательного акта в виде сопутствующих разрядов из моторной области коры в ее сенсорную часть (Von Holst E., Mittelstaedt H., 1950). Аналогичные идеи излагал R.W. Sperry (1950), говоря об опережающем разряде возбуждения - наброске будущего результата, подготавливающем будущее действие и отражающем в том числе интенцию на совершение действия. Этот механизм в том числе позволяет субъекту дифференцировать внешние стимулы от стимулов, возникающих в результате собственных действий (Ford J.M., Perez V.B., Matha-lon D.H., 2012).

В.П. Зинченко (2007) также отмечает, что действия, которые обычно относятся к внутреннему миру (речевые, перцептивные, умственные), тем не менее, имеют свою эффекторику, которая может быть зарегистрирована. Мысленное манипулирование объектами тоже дает результат и может викарно подкрепляться. Подобная активность во внутренней речи может протекать неосознанно и выступать основой для формирования подсознательной интенции как готовности к будущему действию. Вместе с тем именно внутренняя речь позволяет осуществлять «перевод» образной информации, хранящейся в предметных связях прошлого опыта, на язык знаков. Механизмы внутренней речи, таким образом, делают возможным выбор конкретной цели поведения.

Из этого следует также, что в представлении разных субъектов воспринимаемое предназначение объекта может быть разным. K. Lewin (1936) отмечал, что в разных ситуациях идентичные элементы могут обладать разной валентностью и представлять различную ценность для индивида в зависимости от актуального состояния его потребностей, с удовлетворением которых они связаны. То есть восприятие ситуации и выбор поведения зависят и от состояния наблюдателя.

Поиск оптимальных вариантов поведения в условиях поступающей сенсорной информации не является хаотичным. Есть внутренние механизмы, которые подсказывают субъекту правильное направление действий. Так, нахождению интеллектуального решения предшествует эмоциональный сдвиг, возникающий за несколько десятков секунд до осознания найденного решения. То есть эмоциональные состояния выполняют важную функцию в мыслительной деятельности, позволяя выделить некоторую зону оптимального поиска нужного результата (Тихомиров О.К., 2008). В этом контексте очевидна роль эмоций в выборе направления поведения.

Эволюционно общая эмоциональная оценка ситуации предшествует ее рациональному пониманию и осмыслению. Эмоции, наряду с уже упомянутым акцептором результата действия, являются важнейшим механизмом обратной связи и позволяют мгновенно оценить достижение или отсутствие результата, сопряженные, соответственно, с положительными и отрицательными эмоциями.

R.Plutchik (2000) также отмечает, что эмоции представляют собой системы обратной связи, способствующие адекватному поведенческому ответу и появляющиеся как ответ на стимулы внешней или внутренней среды. Появившаяся эмоция служит выполнению определенной цели, то есть является прототипом целеполагания. Эмоции - это грубая оценка результатов поведения (в дихотомических терминах «плохо или хорошо, нравится или не нравится»). Но у человека в выборе поведения эмоции принимают участие наряду с сознанием. Сознание позволяет принимать решения гораздо более дифференцированно, включая оценку различных этапов, конкретных результатов своего поведения, прогноз возможных последствий.

Сознание и эмоции являются категориями, описывающими одну и ту же системную характеристику поведения, но на разных уровнях. Нет влияния эмоций на познание или наоборот, так как они описывают одну и ту же сущность. «Сознание и эмоции - характеристики, присущие наиболее и наименее дифференцированным уровням соответственно…​ Выраженность сознательной характеристики нарастает по мере дифференциации, а выраженность эмоциональной характеристики - уменьшается» (Александров Ю.И., 2009).

Эмоции представляют собой наименее дифференцированный уровень и имеются даже у самых древних форм жизни. Но по мере развития организма, по мере нарастания дифференциации эмоциональное реагирование уходит на второй план (хотя никогда не исчезает полностью) и функцию по оценке достигнутых результатов начинают выполнять более высокие уровни организации, более дифференцированные - то, что называется когнитивными процессами, сознанием. Каждый акт поведения реализуется за счет множества слоев опыта, как древнейших, так и новейших.

Формирование функциональных систем в процессе развития приводит к более дифференцированному взаимодействию организма со средой. То есть организация поведения происходит в отношении все более мелких деталей (внутренних или внешних). В контексте интенции это означает, что увеличивается число альтернативных вариантов поведения. Дифференциация приводит к увеличению числа возможностей достижения результатов.

Таким образом, формирование намерения совершить конкретный акт внешнего поведения приводит к «рекапитуляции в течение сотен миллисекунд всей истории формирования этого акта, включая не только историю индивидуального обучения, но и всю эволюционную историю поведения вида, зафиксированную в специализациях нейронов древних структур. непосредственно связанных с регуляцией телесных процессов» (Швырков В.Б., 2006).

Возникновение психического отражения, образного мышления, ментального моделирования ситуаций и их возможных исходов создает предпосылки развития произвольного поведения. Но в основе этих высших форм психической деятельности лежат сенсомоторные процессы, отражающие фило- и онтогенетический опыт взаимодействия субъекта со средой и ее объектами. Таким образом, интенциональность оказывается зависимой от сформировавшихся ранее стратегий адаптации, отраженных в опыте прежних решений и актуализирующихся всякий раз при выборе нового поведения. Выбор между возможными вариантами действий в этом смысле оказывается ограничен прошлым опытом.

Важную роль в появлении стремления к совершению действия играют эмоции. Недифференцированная, грубая эмоциональная оценка существует даже на низких уровнях организации у филогенетически более древних организмов, чем приматы. Эта эмоциональная оценка непроизвольна, но выступает движущей силой поведения и является прототипом целенаправленных действий.

Возможность осознания своих стремлений, собственное целепола-гание становится возможным в ходе эволюции благодаря сложным механизмам внутренней речи, которые обеспечивают понимание за счет взаимодействия внутренних смысловых образований и социально ориентированных значений. Человек, таким образом, напрямую не может контролировать свои мотивы и стремления, но несет ответственность за поставленную цель - выбор конкретного из возможных вариантов действий.

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

К категории судебных относятся экспертизы, проводимые в ходе производства по уголовному или гражданскому делу по назначению суда. В уголовном процессе в стадии предварительного расследования их вправе назначать дознаватель, следователь и руководитель следственного органа. Судебные экспертизы проводятся в специализированных судебно-экспертных учреждениях (СЭУ) или вне этих учреждений в порядке, установленном процессуальным законодательством [Уголовно-процессуальный кодекс Российской Федерации (УПК РФ) и Гражданский процессуальный кодекс Российской Федерации (ГПК РФ)].

Большинство СПЭ проводятся в специализированных судебно-экспертных отделениях государственных психиатрических учреждений по правилам, установленным законом для государственных СЭУ.

Согласно ч. 1 ст. 11 Закона о ГСЭД, государственными СЭУ являются государственные учреждения, специально предназначенные для производства судебных экспертиз. В соответствии с ч. 2 ст. 11 Закона о ГСЭД проводить судебные экспертизы по правилам, установленным для СЭУ, могут также специализированные судебно-экспертные подразделения государственных учреждений.

К числу государственных судебно-психиатрических экспертных учреждений (СПЭУ) относятся судебно-экспертные подразделения ФГБУ «Федеральный медицинский исследовательский центр психиатрии и наркологии им. В.П. Сербского» Минздрава России (СПЭУ федерального уровня) и отделения СПЭ психиатрических учреждений, подчиненных органам управления здравоохранением субъектов РФ. Организация отделений СПЭ в психиатрических учреждениях муниципальной системы здравоохранения законом не предусмотрена.

Государственные СПЭУ должны находиться в ведении органов управления здравоохранением. В психиатрических учреждениях других ведомств (Минобороны России, Министерство внутренних дел России и пр.) они создаваться не могут. Данное правило вытекает из требований ч. 5 ст. 11 Закона о ГСЭД. Закон допускает проведение любой судебной экспертизы, включая психиатрическую, как в экспертном учреждении, так и вне его (ст. 199 УПК РФ, ч. 1 ст. 84 ГПК РФ, ст. 41 Закона о ГСЭД).

Судебно-психиатрическая экспертиза может поручаться не только экспертам государственного СПЭУ, но и другим лицам, назначенным экспертами в порядке, установленном УПК РФ и ГПК РФ. Согласно п. 2 постановления Пленума Верховного Суда РФ от 21 декабря 2010 г. № 28 «О судебной экспертизе по уголовным делам», «к иным экспертам из числа лиц, обладающих специальными знаниями, относятся эксперты негосударственных СЭУ, а также лица, не работающие в судебно-экспертных учреждениях. Под негосударственными судебно-экспертными учреждениями следует понимать некоммерческие организации (некоммерческие партнерства, частные учреждения или автономные некоммерческие организации), созданные в соответствии с Гражданским кодексом (ГК) Российской Федерации и Федеральным законом "О некоммерческих организациях", осуществляющие судебно-экспертную деятельность в соответствии с принятыми ими уставами».

При поручении экспертизы лицу, не являющемуся сотрудником государственного СПЭУ, суд (следователь) обязан предварительно выяснить его профессиональную компетентность: специальность, стаж работы, наличие специальной экспертной подготовки, врачебной категории, ученой степени или ученого звания. Вопрос о том, обладает ли такое лицо знаниями, достаточными для проведения исследований и ответа на экспертные вопросы, решает сам субъект, назначающий СПЭ, причем каждый раз индивидуально. Точно так же - конкретно и индивидуально - решается им вопрос о наличии условий, необходимых для проведения всех требуемых экспертных исследований.

Лицензирование СПЭУ осуществляется в соответствии с Положением о лицензировании медицинской деятельности (постановление Правительства от 16 апреля 2012 г. № 291). Лицензия на вид деятельности, именуемый «судебно-психиатрическая экспертиза», выдается органами управления здравоохранением субъектов РФ, а также Росздравнадзором. Срок действия выдаваемой учреждению лицензии составляет пять лет.

В зависимости от характера экспертных исследований все отделения СПЭ подразделяются на два вида: амбулаторные и стационарные, а последние, в свою очередь, на стационарные отделения для лиц, содержащихся под стражей («стражные отделения»), и стационарные отделения для прочих испытуемых («бесстражные отделения»). Первый тип отделений обеспечен условиями для содержания арестованных. В них имеется немедицинская служба охраны и обеспечения безопасности и действуют правовые ограничения, которые предусмотрены законодательством о заключении под стражу (Федеральный закон от 15 июля 1995 г. № 103-ФЗ «О содержании под стражей подозреваемых и обвиняемых в совершении преступлений») (в ред. от 24 июля 2007 г.^[3] ). Пребывание в этих отделениях лиц, не заключенных под стражу, равно как и пребывание арестованных в «бесстражном» отделении, запрещено. Существование «стражных» и «бесстражных» стационаров предусмотрено Федеральным законом (ст. 32 и 33 Закона о ГСЭД). Лица, не содержащиеся под стражей, могут помещаться также в общие (не судебно-экспертные) отделения, если это существенно не затрудняет производство СПЭ (ч. 1 ст. 32 указанного Закона).

Решение об организации или закрытии в психиатрическом учреждении судебно-экспертного отделения (отделений) принимается органом управления здравоохранением, которому данное учреждение подчинено. Работа подразделений СПЭ организована по зонально-территориальному принципу, т.е. каждое обслуживает органы предварительного расследования или суды определенной территории. Указанный принцип закреплен в ч. 8 ст. 11 Закона о ГСЭД. Поручение экспертизы другому учреждению (не обслуживающему правоохранительные органы данной территории) возможно только в порядке исключения при наличии к тому уважительных причин. Как правило, судебно-психиатрическое экспертное учреждение обслуживает территорию того субъекта РФ, органы управления здравоохранением которого организовали данное СПЭУ. Поскольку большую часть субъектов РФ составляют области, такого рода экспертные учреждения получили наименование областных. Некоторые СПЭУ (преимущественно «стражные» стационарные отделения) обслуживают правоохранительные органы не только своей области, но и других областей. Такие СПЭУ именуются межобластными.

Согласно ч. 2 ст. 38 Закона о ГСЭД, на отдельные государственные СЭУ могут быть возложены научно-методическое обеспечение производства судебных экспертиз, а также профессиональная подготовка и повышение квалификации государственных судебных экспертов. Для СПЭУ такие функции общероссийского научно-методического центра по судебной психиатрии возложены на Национальны медицинский исследовательский центр психиатрии и наркологии им. В.П. Сербского. Функция научно-методического центра реализуется путем сбора и анализа ежегодных отчетов о деятельности судебно-психиатрических экспертных учреждений страны, координации их работы, анализа их экспертных заключений, участия в подготовке нормативных правовых актов по вопросам судебной психиатрии, участия в подготовке психиатров-экспертов, повышении их квалификации и пр.

Необходимо помнить, что в сфере производства судебных экспертиз отсутствует инстанционность. В рассматриваемом аспекте «инстанционность» относится не к уровню административного подчинения СПЭУ, а к доказательственной силе экспертных заключений. В доказательственном же отношении все экспертные заключения равноправны.

Судебно-психиатрические экспертизы составляют самостоятельный род судебных экспертиз. Он входит в класс судебно-медицинских и психофизиологических экспертиз наряду с судебно-медицинской и судебно-психологической экспертизами.

Судебно-психиатрические экспертизы имеют как общие для всех судебных экспертиз, так и свои внутренние классификации.

Экспертизы основная и дополнительная. Основной является экспертиза, назначенная для решения поставленных перед экспертами вопросов. Дополнительной по отношению к ней явится новая экспертиза, назначенная в связи с неполнотой или недостаточной ясностью прежнего (основного) экспертного заключения, но при отсутствии сомнений в достоверности его выводов (ч. 1 ст. 207 УПК РФ, ч. 1 ст. 87 ГПК РФ).

Постановление Пленума Верховного Суда РФ от 21 декабря 2010 г. № 28 «О судебной экспертизе по уголовным делам» в п. 13 так расшифровывает понятия «недостаточная ясность» и «неполнота», используемые в процессуальном праве: «Под недостаточной ясностью следует понимать невозможность уяснения смысла и значения терминологии, используемой экспертом, методики исследования, смысла и значения признаков, выявленных при изучении объектов, критериев оценки выявленных признаков, которые невозможно устранить путем допроса в судебном заседании эксперта, производившего экспертизу. Неполным является такое заключение, в котором отсутствуют ответы на все поставленные перед экспертом вопросы, не учтены обстоятельства, имеющие значение для разрешения поставленных вопросов».

УПК РФ предусматривает еще одно основание для дополнительной экспертизы: возникновение новых вопросов в отношении ранее исследованных обстоятельств уголовного дела (ч. 1 ст. 207 УПК РФ).

Дополнительная экспертиза проводится лишь тогда, когда неполноту либо недостаточную ясность основного экспертного заключения нельзя устранить с помощью допроса эксперта и эксперту (экспертам) требуются дополнительные исследования.

Отсутствие сомнений в обоснованности и правильности выводов предыдущей (основной) экспертизы есть обязательный признак любой дополнительной экспертизы, отличающий ее от повторной. Поручать дополнительную экспертизу можно как экспертам, проводившим предыдущую (основную) экспертизу, так и другим экспертам.

Экспертизы первичная и повторная. Первичная экспертиза проводится впервые по делу в отношении данного лица. Повторная экспертиза проводится вторично в отношении данного лица при возникновении сомнений в обоснованности или правильности выводов первичной экспертизы, а также при наличии противоречий в экспертных выводах. При этом в УПК РФ говорится о сомнениях «в обоснованности заключения эксперта или наличии противоречий в выводах эксперта или экспертов по тем же вопросам» (ч. 2 ст. 207), а в ГПК РФ - о сомнениях «в правильности или обоснованности ранее данного заключения» и о противоречиях «в заключениях нескольких экспертов» (ч. 2 ст. 87).

Постановление Пленума Верховного Суда РФ от 21 декабря 2010 г. № 28 «О судебной экспертизе по уголовным делам» в п. 15 следующим образом конкретизирует понятие «необоснованность»: «Необоснованным следует считать такое заключение эксперта, в котором недостаточно аргументированы выводы, не применены или неверно применены необходимые методы и методики экспертного исследования. Суд также вправе назначить повторную экспертизу, если установит факты нарушения процессуальных прав участников судебного разбирательства при назначении и производстве судебной экспертизы, которые повлияли или могли повлиять на содержание выводов экспертов».

Необоснованность может выразиться в несоответствии проведенных исследований сформулированным выводам (экспертные выводы не подтверждаются исследованиями, которые провел эксперт), в неубедительной научной аргументации и т.п. К сомнениям в правильности относятся обоснованные подозрения в достоверности экспертных выводов.

Что касается противоречий в заключениях экспертов, то повторная экспертиза назначается лишь при условии, что без новой экспертизы такие противоречия устранить невозможно. Это порождает сомнения в правильности всех экспертных выводов.

В рамках повторной экспертизы заново решаются те же вопросы, что решались при производстве первичной, а поручать повторную экспертизу можно только другому эксперту или экспертам (ч. 2 ст. 207 УПК РФ, ч. 2 ст. 87 ГПК РФ).

Следует иметь в виду, что не каждая новая судебно-психиатрическая экспертиза того же лица в рамках одного судебного дела обязательно окажется дополнительной или повторной. Так, стационарная экспертиза, назначаемая в случаях, когда в амбулаторных условиях поставленные вопросы не были решены, по отношению к амбулаторной экспертизе не является ни дополнительной, ни повторной.

Единоличная и комиссионная экспертизы. В основе данной классификации лежит число осуществляющих исследование экспертов. Единоличная экспертиза проводится одним экспертом, а комиссионная - двумя и более, т.е. экспертной комиссией.

При производстве комиссионной судебной экспертизы все эксперты процессуально равноправны, т.е. им предоставлен одинаковый объем процессуальных прав и на них возложены одинаковые процессуальные обязанности. Поскольку члены экспертной комиссии нуждаются в совместном планировании и координации своих действий, то один из экспертов «может выполнять роль эксперта-организатора; его процессуальные функции не отличаются от функций остальных экспертов» (ч. 5 ст. 21 Закона о ГСЭД). В судебной психиатрии данная роль обозначается как «эксперт-докладчик».

Необходимо учитывать, что в общей теории судебных экспертиз основные гаранты надежности экспертных выводов - не количество проводящих судебную экспертизу людей, а квалификация и опыт эксперта, правильность выбора им методов и методик, полнота проводимых исследований и пр.

Каждый эксперт действует самостоятельно и несет за проведенные им исследования и данное им заключение личную ответственность. В случае разногласий между экспертами они дают раздельные заключения. В соответствии с ч. 2 ст. 200 УПК РФ каждый из экспертов «дает отдельное заключение по вопросам, вызвавшим разногласия». В гражданском судопроизводстве «эксперт, не согласный с другим экспертом или другими экспертами, вправе дать отдельное заключение по всем или отдельным вопросам, вызвавшим разногласия» (ч. 2 ст. 83 ГПК РФ).

Очевидно, что соблюдение базовых экспертологических принципов (личной ответственности, независимости, непосредственности исследования) нередко достаточно затруднительно при сложившейся в судебно-психиатрической практике почти исключительно комиссионного проведения экспертизы, в связи с чем оправдано, скорее, не требование обязательного проведения экспертизы комиссией экспертов, а, напротив, допущение именно ее как исключения. Косвенным признанием такого положения является регламентация Законом о ГСЭД процедуры именно комиссионной экспертизы (ст. 22), тогда как единоличная судебная экспертиза, как основной и наиболее бесспорный вид экспертного исследования, в качестве специального объекта законодательного регулирования отсутствует.

Тем не менее известны преимущества комиссионной формы производства однородной экспертизы, которые включают:

Нетрудно, однако, заметить, что эти преимущества тесно увязываются с определенным каноном самого хода комиссионного экспертного исследования. На его протяжении, причем с самого начала, с одной стороны, устанавливается взаимодействие всех членов комиссии, которое, с другой стороны, не препятствует самостоятельному исследованию каждого из них в отдельности, что позволяет в итоге предъявить на обсуждение именно результаты проведенного им анализа.

Одновременно в экспертологии указывается (Яковлев Я.М., 1977; Аверьянова Т.В., 2006) и на очевидные недостатки комиссионной формы производства однородной экспертизы:

Эти недостатки часто сводят на нет преимущества комиссионной формы экспертизы, поскольку вступают в резкий диссонанс с общеэкспертологическими принципами. Поэтому в общей теории экспертиз особое внимание получила разработка принципов создания комиссии, которые должны обеспечить сохранение ее преимуществ при сведении к минимуму недостатков.

Обязательные условия создания комиссии экспертов подразумевают:

Эти условия призваны гарантировать, что в убеждении комиссии экспертов отражено внутреннее убеждение каждого входящего в нее эксперта (Яковлев Я.М., 1977). Т.В. Аверьянова (2006) подчеркивает, что «коллективное убеждение - это результат взаимного общения в ходе творческого процесса исследования, поэтому его нельзя рассматривать как простое сложение мнений отдельных лиц…​ Коллективное убеждение должно являться отражением осознанного убеждения каждого эксперта».

Приведенные положения получили закрепление в современном законодательстве, в частности в Законе о ГСЭД, где содержатся две относящиеся к разбираемой проблеме нормы - ст. 21, устанавливающая общие (т.е. относящиеся и к однородной, и к комплексной экспертизам) принципы производства экспертного исследования, и ст. 22, касающаяся однородной комиссионной экспертизы.

Статья 21. Производство комиссионной судебной экспертизы в государственном судебно-экспертном учреждении

Комиссионная судебная экспертиза производится несколькими, но не менее чем двумя экспертами одной или разных специальностей…​

Комиссия экспертов согласует цели, последовательность и объем предстоящих исследований, исходя из необходимости решения поставленных перед ней вопросов.

В составе комиссии экспертов…​ каждый эксперт независимо и самостоятельно проводит исследования, оценивает результаты, полученные им лично и другими экспертами, и формулирует выводы по поставленным вопросам…​

Статья 22. Комиссия экспертов одной специальности

При производстве комиссионной судебной экспертизы экспертами одной специальности каждый из них проводит исследования в полном объеме, и они совместно анализируют полученные результаты.

Придя к общему мнению, эксперты составляют и подписывают совместное заключение или сообщение о невозможности дачи заключения.

В случае возникновения разногласий между экспертами каждый из них или эксперт, который не согласен с другими, дает отдельное заключение.

Можно увидеть, что обе нормы воспроизводят все тот же канон комиссионного экспертного исследования, обязывающего каждого из членов комиссии участвовать на всех его стадиях - от подготовительной до синтезирующей с обязательным проведением исследования во всей его полноте.

С.Н. Шишков (2005), анализируя привычные аргументы сторонников всеобщей комиссионности СПЭ (особая сложность и исключительная ответственность работы судебного психиатра), отвергает их, справедливо указывая, что процессуальный закон, а также правовая и экспертологическая доктрина не признают такого рода доводы достаточными для обоснования принципа комиссионности применительно к судебно-экспертной деятельности. В судопроизводстве и судебно-экспертной деятельности, служащей целям судопроизводства, действуют свои принципы, отличные от общемедицинских. В связи с этим он указывает, что сохранить легитимность обязательной комиссионности можно лишь одним способом - доказав, что она основывается исключительно на специфике СПЭ и служит серьезной гарантией ее качества, т.е. относится не к нормативно-правовой (юридической) стороне организации экспертной деятельности, регулируемой законом, а к методической. Таким образом, оценка предпочтительности единоличного или комиссионного производства СПЭ неразрывно увязывается с проблемой метода психопатологического исследования.

Действительно, столь явное обособление в этом плане СПЭ может быть оправдано только какими-то исключительными для нее методическими свойствами, которые не характерны ни для какого иного экспертного исследования. С.Н. Шишков даже подсказывает подобный «методологический довод»: возможно, специфика психиатрического обследования определяется тем обстоятельством, что в ходе диагностики психиатр имеет дело с явлениями, не поддающимися непосредственному восприятию, т.е. его объекты (психические состояния и процессы) могут изучаться только опосредованно - через свои проявления. Поэтому методический прием, «оптимальный для клинической психиатрии», в виде консилиума психиатров позволяет устранить разброс медицинских трактовок и интерпретаций явлений, зачастую лишь косвенно свидетельствующих о возможном наличии тех или иных болезненных нарушений. Из этого утверждения следуют далеко идущие выводы, например вынужденно противопоставляются «обсуждение» в рамках криминалистических экспертиз (которое является обсуждением именно «результатов исследований» и потому выводится за пределы собственно исследовательского процесса) и «обсуждение» в судебной психиатрии (где оно есть важнейший элемент коллегиального экспертного познания, якобы целиком лежащий «внутри» исследования). Будучи до конца последовательным, С.Н. Шишков доводит ход этих рассуждений до логического завершения, указывая, что тогда законодательный запрет присутствовать участникам процесса «на стадии совещания экспертов» не касается СПЭ, поскольку здесь эта стадия является составной частью самого исследования.

Однако при детальном рассмотрении именно методических основ психиатрической диагностики все оказывается с точностью до наоборот.

Во-первых, опосредованное (через свои проявления) постижение психопатологических феноменов лишь один, причем далеко не основной, способ психиатрической диагностики. Достаточно вспомнить К. Шнайдера, который разделял диагностически важные симптомы на аномальные переживания и аномальное выражение, утверждая преимущество для диагноза «осмысленных способов переживания» перед аномалиями выражения, «которые у наблюдателя превращаются во впечатление со всеми субъективными источниками ошибок». Поэтому «строить диагноз исключительно на таких впечатлениях можно лишь в самых редких случаях и никогда - на основании истории болезни, характеристик, составленных другими наблюдателями».

Во-вторых, хотя изначальная посылка действительно исходит из того, что объект (психические состояния) психопатологического исследования не дан чувственному восприятию непосредственно и психиатр лишь представляет их себе, выводы из этого классическая психопатология делает обратные, устанавливая целый ряд методических правил клинического обследования (Ткаченко А.А., 2006).

Методология психопатологического исследования подразумевает, например:

В целом клиническая психиатрия, гносеология которой сочетает методы естественно-научного и гуманитарного познания, не может отдавать предпочтение формальным знаниям, поскольку их использованию предшествует «чувственное понимание» переживаний пациента конкретным психиатром. Показательно высказывание К. Ясперса в том смысле, что тем, кто готов признать «объективным» только то, «что может быть воспринято чувствами, но не то, что может быть осмыслено и понято с помощью чувств…​ лучше было бы не выступать в качестве судебно-психиатрических экспертов…​». Исследователь в психиатрии - «это нечто большее, чем простое вместилище знания: …​он сам неизбежно становится инструментом собственного исследования». Таким образом, именно в психиатрии, как ни в какой другой дисциплине, высока роль индивидуального (непосредственного) обследования, заменить которое не может никакая из вспомогательных методик, к числу которых может быть отнесен и консилиум.

Таким образом, упование на «коллективное знание» как обеспечивающее объективность клинического исследования чрезмерно завышено, поскольку оно не может служить адекватной заменой полноценного психопатологического метода и не способно даже восполнить его пробелы (неполноту клинического интервью, к примеру).

Возможности реализации психопатологического метода всеми иными «членами комиссии», нежели «врачом-докладчиком», существенно ограничены. Его возможности сужаются в первую очередь из-за ограничений чисто временного порядка. Более серьезное ограничение касается, однако, состояния самого подэкспертного, которое очевидным образом в большинстве случаев модифицировано в этот момент самыми различными факторами - эмоциогенным характером ситуации, более выраженным, чем в предшествующие комиссии беседы, присутствием при обследовании третьих лиц, круг которых может быть достаточно обширным. Достижение в этих условиях атмосферы, способствующей не то чтобы интроспекции подэкспертного, но и просто элементарной доверительности, становится особой, а иногда и трудновыполнимой задачей.

Если учесть и другие требования к экспертному исследованию, которое должно начинаться с подготовительной стадии, включающей аналитическое изучение всех представленных объектов (материалов дела, медицинской документации и др.), то ясно, что член комиссии, не участвующий в совместной выработке первоначальных экспертных гипотез и обреченный на выборочное ознакомление с объектами исследования, заведомо лишен возможности проведения полноценной экспертизы. Это делает оправданными сомнения в возможности «обсуждения» как такового, поскольку «психологически совместное обсуждение возможно только после ознакомления каждого эксперта с результатами, полученными другими экспертами комиссии» (Аверьянова Т.В., 2006).

Тем не менее в ряде ситуаций производство комиссионной экспертизы обязательно в свете прямых указаний назначающего ее органа либо особых параметров экспертизы, которые будут сочтены как предопределяющие ее проведение именно в данной форме. Однако в этом случае необходимо создание условий, обеспечивающих каждому из экспертов, участвующих в комиссии, равный доступ к необходимым средствам экспертного исследования во всей его полноте, при конкретизации ряда процедурных условий, которые должны быть признаны неукоснительно соблюдаемыми в силу прямого указания на них закона. Это:

Только такой порядок производства комиссионной экспертизы способен гарантировать соблюдение базовых принципов экспертной деятельности и процессуальных требований к ней. Несомненно и другое: подобный режим проведения комиссионной экспертизы может быть достигнут лишь в случае применения его по отношению к избранному кругу экспертных ситуаций, изымаемых из рутинного экспертного производства по особо разработанным критериям.

В наибольшей степени законодательным требованиям отвечает комиссионная экспертиза, в которой участвуют два судебно-психиатрических эксперта, что не противоречит процессуальным нормам.

Статья 200 УПК РФ. Комиссионная судебная экспертиза

Статья 83 ГПК РФ. Комиссионная экспертиза

Примечательно, что ГПК РФ в статье, посвященной комиссионной экспертизе (ст. 83), указывает, что она назначается судом, а УПК РФ в подобной же статье (ст. 200) - что «комиссионный характер экспертизы определяется следователем либо руководителем экспертного учреждения». То есть процессуальное право на сегодняшний день подразумевает особый, а не автоматический характер назначения комиссионной экспертизы, а круг лиц, в чьем праве придать экспертному исследованию комиссионную форму, ограничен. Ими являются сам орган, назначающий экспертизу, и руководитель экспертного учреждения (в гражданском процессе - только суд), которые принимают данное решение, исходя из подобающих конкретному случаю обстоятельств.

Таким образом, характеристика экспертного исследования как «сложного» становится ведущей для преобразования экспертизы в комиссионную. Это приводит к необходимости выработки и особых показаний к назначению и проведению экспертизы комиссионным способом, одним из которых, к примеру, могло бы стать повторное экспертное исследование. Однако понятие «сложности» судебно-психиатрических экспертных исследований этим может не исчерпываться и включать другие критерии.

Экспертизы однородные и комплексные. Однородные экспертизы проводятся представителями одной отрасли науки, а комплексные - экспертами, которые являются специалистами разных отраслей научного знания. Закон относит комплексные экспертизы к разновидности комиссионных судебных экспертиз (ст. 201 УПК РФ, ст. 82 ГПК РФ, ст. 23 Закона о ГСЭД)^[4] . Судебные психиатры обычно проводят комплексные экспертизы совместно с судебными психологами и судебными медиками ^[5] .

Деление экспертиз на амбулаторные и стационарные касается в первую очередь экспертиз, проводимых в медицинских учреждениях.

Основная характерная черта амбулаторной СПЭ заключается в психиатрическом освидетельствовании испытуемого ^[6] без его длительного экспертного медицинского наблюдения.

При организации амбулаторных СПЭ лиц, содержащихся под стражей, часть экспертной работы может проводиться на территории следственного изолятора (СИЗО). В этом случае администрация СИЗО предоставляет экспертам необходимые помещения и принимает иные меры, которые требуются для соблюдения надлежащих условий производства экспертизы [абз. 3 ст. 28 Федерального закона от15 июля 1995 г. № 103-ФЗ «О содержании под стражей подозреваемых и обвиняемых в совершении преступлений» (в ред. от 24 июля 2007 г.^[7] )].

Стационарная судебно-психиатрическая экспертиза заключается в наблюдении за испытуемым в условиях психиатрического стационара. Срок стационарного обследования не должен превышать 30 дней. В случае невозможности вынести окончательное решение в указанный срок он подлежит продлению в судебном порядке.

Экспертиза в кабинете следователя состоит в однократном психиатрическом обследовании испытуемого и (или) изучении материалов дела психиатром-экспертом. Экспертизу в кабинете следователя необходимо отличать от консультирования следователей судебными психиатрами. Консультирование - непроцессуальное действие, и на него не распространяются законодательные нормы, регулирующие порядок производства судебной экспертизы.

Экспертиза в суде (в судебном заседании) проводится обычно в тех случаях, когда судебно-психиатрическая экспертиза данного лица уже проводилась на предварительном следствии либо проводилась по определению суда, но в медицинском учреждении ^[8] .

Наконец, помимо экспертиз, проводимых в медицинском учреждении (амбулаторных и стационарных), в СИЗО, в том учреждении, где расположен орган, ответственный за производство по делу, и где ведется само это производство (в кабинете следователя, в зале судебного заседания), возможны также экспертизы «в ином месте».

Один из возможных видов таких СПЭ - экспертиза на дому у испытуемого, которого по состоянию здоровья невозможно доставить в медицинское учреждение (нетранспортабельность испытуемого). Подобного рода экспертизы получили определенное распространение в судебно-психиатрической практике по гражданским делам (о признании гражданина недееспособным). ? как следственного действия, предусмотренного уголовно-процессуальным законом. Следственное освидетельствование производится «для обнаружения на теле человека особых примет, следов преступления, телесных повреждений, выявления состояния опьянения или иных свойств и признаков, имеющих значение для уголовного дела, если для этого не требуется производство судебной экспертизы» (ч. 1 ст. 179 УПК РФ). ? Рассматриваемый вид судебно-психиатрических экспертиз прямо не предусмотрен законом или подзаконными нормативными актами. Вместе с тем он не противоречит ни одной из юридических норм, регулирующих порядок производства судебных экспертиз.

Судебно-психиатрические экспертизы делятся также на очные и заочные. Очные экспертизы предполагают обязательное психиатрическое освидетельствование испытуемого. Заочные проводятся без такого освидетельствования и базируются только на изучении материалов дела и документов. Заочные экспертизы назначаются в отношении лиц, которые по тем или иным причинам не могут быть освидетельствованы экспертами (например, если лицо находится вне пределов Российской Федерации). Заочные экспертизы, проводимые в отношении умершего лица, именуются посмертными.

По процессуальному положению испытуемого все судебно-психиатрические экспертизы делятся в уголовном процессе на экспертизу обвиняемого (подозреваемого), экспертизу потерпевшего и экспертизу свидетеля, а в гражданском процессе - на экспертизу лица, в отношении которого рассматривается вопрос о его дееспособности, экспертизу гражданского истца, экспертизу гражданского ответчика и экспертизу свидетеля. Процессуальное положение лица обусловливает специфику его прав и обязанностей как испытуемого; к примеру, обвиняемый может направляться на СПЭ без его собственного согласия, а свидетель - только в добровольном порядке. Поэтому в постановлении (определении) о назначении экспертизы обязательно должно быть указано, какое процессуальное положение занимает испытуемый.

Требования, которые закон предъявляет к каждому сотруднику государственного судебно-экспертного учреждения, установлены ст. 12 и 13 Закона о ГСЭД. Согласно названным требованиям, эксперт государственного СЭУ - это аттестованный работник государственного судебно-экспертного учреждения, проводящий судебные экспертизы в порядке исполнения своих должностных обязанностей. Должность эксперта государственного СЭУ вправе занимать гражданин Российской Федерации, имеющий высшее профессиональное образование и прошедший последующую подготовку по конкретной экспертной специальности. Порядок ее прохождения устанавливается тем федеральным органом исполнительной власти, в ведении которого находятся государственные СЭУ. Кроме того, каждый эксперт государственного СЭУ обязан пройти аттестацию на право самостоятельного производства судебной экспертизы. Определение уровня профессиональной подготовки эксперта и его аттестация осуществляются экспертно-квалификационными комиссиями в порядке, установленном федеральными органами исполнительной власти. Уровень профессиональной подготовки экспертов подлежит пересмотру указанными комиссиями каждые пять лет.

Наименование «эксперт-психиатр» употребляется в трех основных значениях. Согласно первому из них, эксперт-психиатр - это сотрудник государственного судебно-психиатрического экспертного учреждения (лицо, занимающее должность врача - судебно-психиатрического эксперта в отделении СПЭ), в служебные обязанности которого входит производство судебно-психиатрических экспертиз. Данная должность входит в Номенклатуру должностей медицинских работников, утверждаемую Приказом Минздрава России.

Второе значение вытекает из существующей Номенклатуры специальностей медицинских работников. Законодательные требования к фигуре эксперта привели в свое время к внесению дополнения в приложение № 1 к Приказу Министерства здравоохранения РФ от 27 августа 1999 г. № 337 «О номенклатуре специальностей в учреждениях здравоохранения РФ», которым была введена новая специальность, требующая углубленной подготовки, - «судебно-психиатрическая экспертиза» (приказ Минздрава России от 14 августа 2002 г. № 261). Тем самым в рамках специальности «психиатрия» была введена специальность, требующая углубленной подготовки, - «судебно-психиатрическая экспертиза», которая приобретается в процессе последипломной подготовки (профессиональной переподготовки) специалистов в порядке, определяемом нормативными документами Минздрава и Минобрнауки России, и воспроизводится в более современных номенклатурных перечнях специальностей.

Третье значение рассматриваемого термина носит процессуально-правовой характер. Сотрудник СПЭУ становится экспертом в процессуальном смысле только при проведении им конкретной экспертизы. Экспертом-психиатром в процессуальном смысле становится также лицо, не являющееся сотрудником экспертного учреждения, если ему в предусмотренном законом порядке поручено производство СПЭ.

УПК РФ и ГПК РФ наделяют судебного эксперта процессуальными правами и возлагают на него процессуальные обязанности, призванные содействовать успешному проведению экспертизы ^[9] .

Основной обязанностью эксперта-психиатра является полное исследование представленных ему объектов и материалов дела, включая психиатрическое освидетельствование испытуемого, и дача обоснованного и объективного заключения по вопросам, поставленным судом (следователем). Кроме того, эксперт-психиатр обязан:

За неисполнение или ненадлежащее исполнение перечисленных обязанностей судебно-психиатрический эксперт несет юридическую ответственность - процессуальную, дисциплинарную и уголовную.

Процессуальная ответственность наступает за неисполнение экспертом возложенных на него процессуальных обязанностей (в частности, за неявку по вызову органа, назначившего экспертизу), а также за нарушение порядка в судебном заседании. В уголовном процессе на допустившего такое нарушение эксперта налагается денежное взыскание (ст. 117 УПК РФ). В гражданском судопроизводстве за неявку без уважительных причин по вызову суда эксперт может подвергаться штрафу (ч. 2 ст. 168 ГПК РФ). Указанные виды взысканий налагаются судом.

Дисциплинарная ответственность может быть наложена на эксперта, работающего в СПЭУ, руководителем учреждения в соответствии с нормами трудового законодательства.

Уголовная ответственность наступает за разглашение данных предварительного расследования [ст. 310 Уголовного кодекса РФ (УК РФ)], а также за заведомо ложное экспертное заключение (ст. 307 Кодекса). Эксперт, давший неверное заключение вследствие небрежности, выбора неправильной методики исследования и тому подобных причин, уголовной ответственности не подлежит, но может быть привлечен к дисциплинарной ответственности.

При производстве конкретной экспертизы эксперт вправе:

Если производство экспертизы входит в круг служебных обязанностей судебного эксперта, то он не имеет права на дополнительное вознаграждение за проведенную экспертизу, а расходы по явке (проезду, найму жилого помещения, суточные) возмещаются эксперту тем, кто его вызвал ^[10] . Если же судебно-психиатрическая экспертиза поручена лицу, в служебные обязанности которого производство судебно-психиатрических экспертиз не входит, то эксперт имеет право как на оплату расходов, связанных с явкой, так и на вознаграждение за проведенное им экспертное исследование. Основания, порядок и размеры указанных выплат установлены Инструкцией о порядке и размерах возмещения расходов и выплаты вознаграждения лицам в связи с их вызовом в органы дознания, предварительного следствия, прокуратуру или в суд, утвержденной постановлением Совета министров РСФСР от 14 июля 1990 г. № 245 (в ред. от 4 марта 2003 г.)^[11] .

Принадлежащие эксперту процессуальные права реализуются им независимо от мнения следователя, суда или других участников процесса.

С вопросом процессуально-правового статуса эксперта тесно связан вопрос о его отводе. Лица, привлекаемые к производству СПЭ, должны быть компетентными (обладать знаниями, необходимыми для дачи заключения) и объективными, т.е. незаинтересованными в исходе данного дела. Если лицо не отвечает указанным требованиям, оно не вправе проводить экспертизу и подлежит отводу. Обстоятельства, ставящие под сомнение объективность и компетентность эксперта или основания для его отвода, перечислены в процессуальном законе (ст. 70 УПК РФ, ст. 18 ГПК РФ).

Эксперт подлежит отводу, если он по данному делу является участником процесса (занимая иное процессуальное положение), если он является родственником кого-либо из участников процесса, если он находился или находится от указанных лиц (т.е. следователя, прокурора, судьи, обвиняемого, потерпевшего, истца, ответчика и т.д.) в служебной или иной зависимости. Однако предыдущее его участие в деле в качестве эксперта или специалиста не является основанием для отвода (п. 1 ч. 2 ст. 70 УПК РФ, ч. 2 ст. 18 ГПК РФ). Не могут проводить экспертизу по одному делу эксперты, состоящие в родстве между собой.

Наконец, процессуальное законодательство предусматривает такое основание для отвода эксперта, как наличие иных (помимо упомянутых выше) обстоятельств, дающих основания считать, что эксперт лично, прямо или косвенно заинтересован в деле. Вопрос о наличии «иных» оснований к отводу решается каждый раз индивидуально, с учетом всех конкретных обстоятельств. Особое основание для отвода эксперта предусмотрено в отношении судебных экспертиз медицинского профиля. Здесь экспертом не может быть врач, оказывавший испытуемому медицинскую помощь (отвод лечащего врача)^[12] . Данное ограничение распространяется на очные и заочные экспертизы (ч. 3 ст. 18 Закона о ГСЭД), включая посмертные.

Лица, ведущие производство по делу, и руководители СПЭУ не должны привлекать к производству экспертизы психиатров, которые по тем или иным основаниям должны быть отведены. Отвод заинтересованному или недостаточно компетентному эксперту может быть заявлен участниками процесса. Если основания для отвода известны самому эксперту, он заявляет самоотвод. Вопрос об отводе лица, уже назначенного по делу экспертом, решается лицом или органом, произведшим это назначение.

Производство экспертизы - это система процессуальных действий, направленных на получение экспертного заключения как доказательства. Она включает три этапа:

Подготовка и назначение СПЭ. Субъектами производства этой группы процессуальных действий выступают лицо или орган, ведущие производство по делу, т.е. суд или следователь. Суд (следователь) обязан выявить саму потребность в производстве экспертизы; сформулировать экспертное задание в виде вопросов экспертам; собрать объекты и материалы, подлежащие экспертному исследованию; выбрать конкретного эксперта (экспертов) или экспертное учреждение и поручить им проведение экспертизы в порядке, установленном УПК РФ и ГПК РФ.

Любая судебная экспертиза назначается в случаях, когда при производстве по уголовному либо гражданскому делу требуются специальные знания в науке, технике, искусстве или ремесле (ч. 1 ст. 57 УПК РФ, ч. 1 ст. 79 ГПК РФ, абз. 7 ст. 9 Закона о ГСЭД). СПЭ назначается в случаях, когда в ходе производства по уголовному делу для установления имеющих значение для дела обстоятельств возникает необходимость проведения специального психиатрического исследования, т.е. исследования с использованием психиатрических знаний. Потребность в психиатрических знаниях может быть реализована также в других формах, предусмотренных процессуальным законодательством, например в форме участия психиатра в качестве специалиста (ст. 58 УПК РФ, ст. 188 ГПК РФ).

Сомнение в психической полноценности есть обоснованное предположение о наличии у данного субъекта психического расстройства, способного повлиять на юридически значимое поведение.

Наряду с общими основаниями назначения судебных экспертиз законом установлены случаи обязательного их назначения (ст. 196 УПК РФ, ст. 283 ГПК РФ). Согласно ст. 196 УПК РФ, экспертиза обязательна, в частности, если необходимо установить:

Статья 283 ГПК РФ признает обязательной судебно-психиатрическую экспертизу по делам о признании граждан недееспособными (гл. 31 Кодекса).

Обязательность экспертизы означает, что перечисленные в законе обстоятельства нельзя считать доказанными, если соответствующая экспертиза не проведена. В остальных случаях вопрос о необходимости СПЭ решается индивидуально, исходя из особенностей конкретного судебного дела.

Сомнения в психической полноценности участника процесса должны быть обоснованными, т.е. они должны обусловливаться выявленными в ходе производства по делу фактическими обстоятельствами.

В качестве такого рода обстоятельств выступают прежде всего данные, согласно которым участнику процесса в прошлом уже выставлялся диагноз психического расстройства. Сведения о странностях в поведении гражданина могут также содержаться в показаниях участвующих в деле лиц или в ходатайствах о назначении СПЭ.

Ходатайства о назначении СПЭ вправе заявлять лица, имеющие самостоятельный процессуальный интерес (например, обвиняемый, потерпевший, истец, ответчик и их представители). Не наделен этим правом свидетель, его деятельность в процессе ограничивается дачей показаний. Каждое заявленное ходатайство подлежит рассмотрению субъектом, ведущим производство по делу. Отказ в удовлетворении ходатайства должен быть мотивирован.

Каждая назначаемая СПЭ должна быть тщательно подготовлена следователем (судом). От качества подготовительной работы во многом зависят полнота и всесторонность экспертного исследования, надежность экспертных выводов. Целый ряд необходимых для успешного проведения экспертизы действий вправе совершать только субъект, назначающий экспертизу, который не может перелагать их на экспертов. Сказанное в первую очередь касается материалов, подлежащих экспертному исследованию. Самостоятельно собирать их, как уже говорилось, эксперты неправомочны.

Помимо сбора медицинских документов, необходим допрос лиц, знавших данного гражданина и особенности его поведения. Особое внимание следует обратить на период, относящийся к совершению преступления, сделки или иного юридического действия, по поводу которого ведется производство данного уголовного или гражданского дела.

Далее следователь (суд) должен решить вопрос о выборе эксперта или экспертного учреждения. условий, необходимых для проведения всех требуемых экспертных исследований.

Юридическим основанием производства СПЭ является обязательный процессуальный документ - постановление или определение о ее назначении (ст. 195 УПК РФ, ст. 80 ГПК РФ). В этом документе должны быть указаны:

Применительно к СПЭ в качестве оснований назначения экспертизы в большинстве случаев выступают те фактические обстоятельства, которые вызвали сомнение в психической полноценности лица. Они должны быть хотя бы кратко перечислены в постановлении (определении). В вопросах раскрывается суть экспертного задания (предмет данной экспертизы). При необходимости следователь (суд) может получить относительно такого рода обстоятельств консультацию у эксперта или у специалиста (ч. 1 ст. 58 УПК РФ, ч. 1 ст. 188 ГПК РФ).

В постановлении (определении) должен быть указан также вид назначаемой СПЭ - амбулаторная, стационарная, заочная, посмертная. При назначении очной СПЭ указываются фамилия, имя, отчество испытуемого и занимаемое им процессуальное положение.

Процессуальный порядок вынесения определения (постановления) в судебном заседании и на предварительном следствии различается.

В судебном заседании его участники вправе обсуждать обстоятельства, относящиеся к назначаемой экспертизе (необходимость ее назначения, выбор экспертов или экспертного учреждения, отводы, материалы и объекты экспертного исследования и пр.). Затем участники судебного разбирательства вправе представить свои вопросы экспертам. Вопросы должны быть оглашены, и по ним заслушано мнение сторон. Окончательно круг вопросов определяется судом. Отклонение судом каких-либо из представленных вопросов должно быть мотивировано (ч. 2 ст. 283 УПК РФ, ч. 2 ст. 79 ГПК РФ).

На предварительном следствии постановление о назначении экспертизы составляется следователем без чьего-либо участия. Однако следователь обязан ознакомить с постановлением о назначении экспертизы подозреваемого, обвиняемого, его защитника и разъяснить им права, предусмотренные ст. 198 УПК РФ. Об этом составляется протокол, подписываемый следователем и лицами, которые ознакомлены с постановлением (ч. 3 ст. 195 УПК РФ). Часть 1 ст. 198 Кодекса предусматривает следующие права подозреваемого и обвиняемого при назначении и производстве экспертизы:

Перечисленные в ст. 198 УПК РФ права обвиняемого разъясняются ему следователем при ознакомлении с постановлением о назначении экспертизы. Если, реализуя какие-то из этих прав, обвиняемый (подозреваемый) заявляет ходатайство, то следователь обязан рассмотреть его. Ходатайство либо удовлетворяется, и тогда следователь соответственно изменяет свое постановление и заново знакомит с ним обвиняемого, либо отклоняется. Отказ в удовлетворении ходатайства должен быть мотивирован.

Свидетель и потерпевший, в отношении которых проводилась экспертиза, вправе знакомиться с заключением эксперта, а потерпевший, кроме того, пользуется правами, предусмотренными п. 1 и 2 ч. 1 ст. 198 УПК РФ (ч. 2 ст. 198 Кодекса).

Если на предварительном следствии в отношении обвиняемого, не содержащегося под стражей, назначается стационарная СПЭ, то назначающий ее следователь должен обратиться к судье за вынесением решения о помещении испытуемого в психиатрический стационар (ч. 1 ст. 203 УПК РФ). Судья выносит это решение в порядке, установленном ст. 165 УПК РФ. При помещении в стационар лица, содержащегося под стражей, решение судьи не требуется, и стационарная СПЭ назначается постановлением следователя, которое не нуждается в чьей-либо санкции. В стадии судебного разбирательства для помещения в стационар любого обвиняемого достаточно лишь судебного постановления (определения) о назначении стационарной СПЭ.

При назначении очной СПЭ принципиально важное значение имеет вопрос о ее добровольности или недобровольности.

В уголовном процессе согласия на прохождение экспертизы не требуется, если испытуемый является подозреваемым, обвиняемым, подсудимым или лицом, в отношении которого решается вопрос о применении к нему принудительных медицинских мер в порядке гл. 51 УПК РФ. Потерпевший может направляться на СПЭ независимо от его согласия, если экспертиза назначена по одному из оснований, перечисленных в ст. 196 УПК РФ («Обязательное назначение судебной экспертизы»). В остальных случаях потерпевший может быть направлен на СПЭ лишь в добровольном порядке (ч. 4 ст. 195 УПК РФ). Свидетель может подвергаться СПЭ только добровольно (ч. 5 ст. 56 УПК РФ).

В гражданском судопроизводстве принудительная СПЭ недопустима за одним исключением, относящимся к производству по делам о признании граждан недееспособными (гл. 31 ГПК РФ). Согласно ст. 283 ГПК РФ, суд вправе решить вопрос о принудительном направлении гражданина на судебно-психиатрическую экспертизу в случаях, когда тот явно уклоняется от ее прохождения. Решение о принудительном направлении на экспертизу принимает суд в судебном заседании с обязательным участием прокурора и психиатра.

В тех случаях, когда, согласно закону, СПЭ может быть назначена лишь в добровольном порядке, требуется письменное согласие испытуемого на ее прохождение. Если испытуемый не достиг 16 лет или был признан судом недееспособным, письменное согласие на производство экспертизы дается его законным представителем (ч. 4 ст. 195 УПК РФ, ч. 3 ст. 28 Закона о ГСЭД).

Порядок обращения постановления (определения) к исполнению различен и зависит от того, где будет проводиться экспертиза: в экспертном учреждении или вне его.

При поручении экспертизы сотрудникам СПЭУ следователь (суд) направляет руководителю этого учреждения постановление о назначении экспертизы и материалы, необходимые для ее производства. Руководитель СПЭУ поручает производство экспертизы конкретному эксперту или нескольким экспертам из числа работников своего учреждения (ч. 1 и 2 ст. 199 УПК РФ, ч. 1 ст. 84 ГПК РФ).

Руководителем СПЭУ является руководитель того психиатрического учреждения, в структуре которого имеется соответствующее судебно-экспертное подразделение - главный врач больницы или диспансера, директор Центра им. В.П. Сербского и пр. Руководитель учреждения вправе передать часть своих обязанностей и прав, связанных с организацией и производством экспертиз в подведомственном ему учреждении, своему заместителю по экспертной работе, а также руководителю (заведующему) отделения СПЭ. Иными словами, заместителю по экспертной работе и заведующему отделением СПЭ может быть передана часть функций руководителя судебно-экспертного учреждения.

Основные права и обязанности руководителя СПЭУ установлены законом (ст. 14 и 15 Закона о ГСЭД).

Сотрудник судебно-экспертного учреждения не вправе принимать поручения о производстве экспертизы непосредственно от следователя или суда. Поручить ему производство экспертизы может только руководитель СЭУ (ч. 3 ст. 16 указанного Закона).

Возможно возвращение следователю (суду) материалов без исполнения (ч. 1 ст. 15 Закона о ГСЭД). Руководитель СЭУ прибегает к этому в случаях, когда производство назначенной экспертизы в принципе не исключено, однако ее проведение по каким-то причинам в данное время или в данном учреждении не может быть реализовано - нет эксперта конкретной специальности, нет необходимой материально-технической базы либо специальных условий для исследований. Возвращая материалы без исполнения, руководитель в своем сопроводительном письме сообщает мотивы, по которым производится возврат.

Иной является процедура назначения судебной экспертизы при ее проведении вне экспертного учреждения. Здесь следователь (суд) после вынесения постановления (определения) о назначении экспертизы вызывает лицо, которому она поручается, удостоверяется в его личности, специальности и компетентности, устанавливает отношение эксперта к участникам процесса, а также проверяет, нет ли оснований к отводу. Далее эксперту вручается постановление следователя (или объявляется судебное определение) о назначении экспертизы. Ему разъясняются права и обязанности эксперта, он предупреждается об ответственности за дачу заведомо ложного заключения ^[14] . О выполнении этих действий следователь делает отметку в постановлении о назначении экспертизы, которая удостоверяется подписью эксперта. В суде эксперт расписывается в протоколе судебного заседания или на специальном бланке, приобщаемом к протоколу. Затем эксперт получает необходимые материалы и может приступать к исследованиям.

Если СПЭ осуществляется в медицинском учреждении, то доставка туда испытуемого обеспечивается лицом (органом), назначившим экспертизу (ч. 3 ст. 27 Закона о ГСЭД). Данная обязанность не может возлагаться на самих экспертов.

Проведение экспертных исследований и составление заключения. При проведении судебной экспертизы эксперт профессионально самостоятелен и процессуально независим (ст. 7 Закона о ГСЭД). Он сам выбирает методы и средства исследования. Никто, включая следователя, суд и руководителя экспертного учреждения, не вправе давать эксперту указания, предрешающие содержание экспертных выводов. Эксперт формулирует их на основании проведенных им исследований и несет за данное им заключение личную ответственность.

Согласно ч. 2 ст. 8 этого Закона, заключение эксперта должно основываться на «положениях, дающих возможность проверить обоснованность и достоверность сделанных выводов на базе общепринятых научных и практических данных». В ч. 6 ст. 11 Закона о ГСЭД сказано, что государственные СЭУ одного и того же профиля осуществляют деятельность по организации и производству судебной экспертизы «на основе единого научно-методического подхода к экспертной практике, профессиональной подготовке и специализации экспертов».

Примером косвенной регламентации экспертных методов могут служить также законодательные ограничения, налагаемые на методы исследования, применяемые при экспертизах живого лица. Подобные нормы содержатся преимущественно в Законе о ГСЭД, где экспертизам живых лиц посвящена специальная глава (гл. IV, ст. 26-36).

Основное отличие указанных экспертиз от других состоит в том, что при их назначении и производстве возникает необходимость в дополнительных юридических гарантиях защиты прав лиц, подвергаемых экспертизе. Названные гарантии должны соответствовать конституционным и международно-правовым принципам и стандартам соблюдения прав человека.

Так, каждый испытуемый должен быть информирован в доступной для него форме о применяемых в отношении него методах экспертного исследования, включая альтернативные, о возможных болевых ощущениях и побочных явлениях. Соответствующие разъяснения испытуемому дают эксперты (ч. 1 ст. 35 указанного Закона).

Законодательство содержит ряд ограничений и запретов, и в частности:

Подробно на этапе экспертных исследований урегулированы законом вопросы присутствия при их проведении участников процесса - лиц, не являющихся ни экспертами, ни испытуемыми. В уголовном процессе правом такого присутствия наделен следователь, который правомочен при этом получать от экспертов разъяснения по поводу проводимых ими действий (ч. 1 ст. 197 УПК РФ). Аналогичными правами обладают все субъекты, назначающие экспертизу.

С разрешения этого субъекта присутствовать при проведении экспертизы (экспертных исследований) могут подозреваемый и обвиняемый (п. 5 ч. 1 ст. 198 УПК РФ). Производным является право присутствия при проведении экспертизы для переводчика и законного представителя несовершеннолетнего обвиняемого (ч. 2 ст. 18 и п. 3 ч. 2 ст. 426 УПК РФ), а также законного представителя самого испытуемого. Присутствуя при производстве экспертных исследований, указанные лица вправе давать объяснения эксперту (ч. 5 ч. 1 ст. 198 УПК РФ).

Несколько иначе решает эти вопросы ГПК РФ: «Лица, участвующие в деле, вправе присутствовать при проведении экспертизы, за исключением случаев, если такое присутствие может помешать исследованию, совещанию экспертов и составлению заключения» (ч. 3 ст. 84).

При производстве экспертизы живого лица участникам процесса необходимо не только разрешение лица или органа, назначившего экспертизу (как и при прочих экспертизах), но еще и согласие самого испытуемого либо его законного представителя (ст. 36 Закона о ГСЭД). Однако субъект, назначивший экспертизу, вправе присутствовать при ее проведении и без их согласия.

При проведении исследований, сопровождающихся обнажением лица, подвергаемого экспертизе, вправе присутствовать только лица того же пола. Данное ограничение не распространяется на врачей и других медицинских работников (ч. 2 ст. 36 Закона).

Присутствующие при производстве экспертизы лица не вправе вмешиваться в ход исследования, но могут давать объяснения и задавать экспертам вопросы, относящиеся к предмету экспертизы. При составлении заключения, а также на стадии совещания экспертов и формулирования выводов присутствие участников процесса, включая лиц, назначивших экспертизу, не допускается (ст. 24 Закона). Указанная норма позволяет экспертам свободно обмениваться мнениями и служит гарантией от нежелательного воздействия на экспертов со стороны участников процесса.

Если кто-либо из присутствующих своими действиями мешает экспертам, последние вправе приостановить исследование и ходатайствовать перед следователем об отмене разрешения данному лицу присутствовать при производстве экспертизы.

Сроки СПЭ. Началом экспертизы считается момент поступления в распоряжение экспертов или в экспертное учреждение постановления (определения) о ее назначении и материалов (объектов) для исследования. Экспертизу следует считать оконченной, когда полностью оформленное и подписанное экспертами заключение направляется лицу (органу), по поручению которого она проводилась. В случае комиссионного производства день заседания комиссии целесообразно именовать датой производства СПЭ, которая проставляется после номера экспертного заключения. Согласно п. 1 ч. 1 ст. 204 УПК РФ, «в заключении эксперта указываются…​ дата, время и место производства судебной экспертизы». Следовательно, помимо даты (число, месяц, год заседания экспертной комиссии), в тексте заключения необходимо указывать также день начала и день окончания СПЭ (время ее производства).

Срок амбулаторной экспертизы не должен превышать 20 дней с момента поступления в экспертную комиссию постановления (определения) о ее назначении со всеми необходимыми материалами до дня направления письменного экспертного заключения и материалов дела следователю или в суд. В срок производства амбулаторной экспертизы не включаются затраты времени, связанные с предоставлением дополнительных материалов, несвоевременным прибытием (доставкой) испытуемого, а также иные временные издержки, допущенные не по вине экспертов либо экспертного учреждения.

Стационарная СПЭ начинается с момента доставки в экспертное учреждение постановления (определения) о ее назначении, материалов уголовного или гражданского дела (для лиц, заключенных под стражу, и личного дела арестованного), а также помещения в стационар испытуемого.

В рамках стационарной экспертизы существует два самостоятельных юридически значимых срока: собственно экспертизы и пребывания испытуемого в стационаре. Их начало совпадает, приходясь на момент стационирования, но оканчиваются они в разное время.

Сроки пребывания лица в психиатрическом стационаре установлены ст. 30 Закона о ГСЭД. Испытуемый может помещаться в стационар на срок до 30 дней. В сложных экспертных случаях, требующих более длительного наблюдения и дополнительных исследований, этот срок по мотивированному ходатайству экспертов может быть продлен еще дважды на 30 дней судьей районного суда по месту нахождения стационара. Общий срок пребывания лица в стационаре в рамках одной СПЭ не может превышать 90 дней.

Необходимость пребывания испытуемого в стационаре отпадает, когда эксперты пришли к окончательным выводам. С этого времени испытуемый подлежит выписке, и срок стационирования заканчивается. Но не оканчивается экспертиза, поскольку письменное экспертное заключение еще не готово. На его составление экспертам отводится не более 10 календарных дней ^[15] .

Если в ходе проведения экспертных исследований была выявлена необходимость представления дополнительных объектов и материалов, то эксперты ходатайствуют об их предоставлении перед субъектом, назначившим СПЭ. Если ходатайство не удовлетворяется в течение 30 календарных дней, экспертные вопросы решаются в той мере, в какой это позволяют имеющиеся в распоряжении экспертов объекты и материалы.

Согласно ч. 1 ст. 80 и ч. 2 ст. 85 ГПК РФ, а также ст. 14 и 16 Закона о ГСЭД, в определении о назначении экспертизы суд указывает не только дату назначения экспертизы, но и дату, не позднее которой экспертное заключение должно быть составлено и направлено в суд. На руководителя СЭУ возлагается обязанность обеспечивать контроль за соблюдением сроков производства экспертиз с учетом дат, установленных судом при их назначении, а сами эксперты не вправе отказаться от производства порученной им экспертизы, ссылаясь на то, что она не оплачена.

В случае отказа стороны от предварительной оплаты экспертизы эксперты обязаны провести ее и вместе с заявлением о возмещении понесенных расходов направить свое заключение в суд с документами, подтверждающими расходы на проведение экспертизы, для решения судом вопроса о возмещении этих расходов соответствующей стороной. Если требование суда относительно срока окончания экспертизы, установленного в судебном определении, не выполнено и при этом отсутствует мотивированное сообщение эксперта или руководителя СЭУ о невозможности своевременного проведения экспертизы, суд вправе наложить на руководителя или виновного в нарушениях срока эксперта штраф в размере до 5000 руб. (абз. 4 ч. 1 ст. 85 ГПК РФ).

Следовательно, ответственность за неисполнение указаний суда, касающихся сроков экспертизы, наступает лишь тогда, когда эксперты (либо руководитель СЭУ) не сообщили суду, что выполнить экспертное задание в намеченный им срок в силу уважительных причин невозможно. Если же такое извещение было сделано, то ответственность исключается, так что ни руководитель судебно-экспертного учреждения, ни эксперты уже не могут быть подвернуты предусмотренному ст. 85 Кодекса денежному штрафу.

По завершении исследований эксперты составляют письменное заключение или иной документ, предусмотренный законом. Сотрудники СПЭУ передают заключение (иной документ) своему руководителю, который направляет его субъекту, назначившему экспертизу, и возвращает все объекты и материалы. Прочие эксперты представляют составленные ими документы и возвращают объекты и материалы непосредственно следователю (суду).

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

ПОДГОТОВИТЕЛЬНАЯ СТАДИЯ

На подготовительной стадии экспертного исследования происходит ознакомление с экспертным заданием, осмотр объектов исследования, выдвижение гипотез (версий) о возможных выводах, составление плана экспертного исследования и принятие организационно-технических мер, необходимых для последующей его реализации.

На данной стадии решается несколько взаимосвязанных задач, совмещаемых с анализом исходных данных и завершающихся выдвижением экспертных версий (гипотез).

АНАЛИТИЧЕСКАЯ СТАДИЯ

Компенсация лакун - это перевод уже имеющихся данных дела на другой - психологический или психопатологический - язык (Сафуанов Ф.С., 2003). Следует, однако, заметить, что сам по себе подобный перевод, или, иначе говоря, перекодирование информации в сообщение на профессиональном терминологическом языке, не всегда носит однозначный характер, часто подразумевая различную трактовку одних и тех же отраженных в материалах дела явлений. Материалы дела сохраняют высокую степень феноменологической неопределенности, поэтому компенсация лакун часто достигается путем сложения и совмещения различных фрагментов, чтобы получить непротиворечивую картину целостного симптомокомплекса, что осуществляется уже на следующей, сравнительной стадии исследования.

Диагностические ошибки при судебно-психиатрической экспертизе зачастую есть результат методических просчетов собственно экспертного исследования, прежде всего - при оценке объектов экспертизы, например свидетельских показаний. Если оценка свидетельских показаний с точки зрения их недостоверности (фальсифицированности и т.п.) выходит за пределы компетенции эксперта, то для эксперта обязателен их анализ на предмет пространственно-временной определенности, внутренней цельности, однозначности, отсутствия противоречий в отдельных составляющих этих показаний.

Особую ценность представляют видеоматериалы, фиксирующие допрос обвиняемого или иные следственные действия. Иногда сторонами предъявляются семейные записи разных жизненных событий - юбилеев, путешествий и т.п. В каждом из этих случаев у эксперта появляется возможность анализа поведения подэкспертного в естественной для него среде, по крайней мере, вне экспертной ситуации, которая сама по себе может значительно модифицировать состояние и установки испытуемого.

В одном из экспертных случаев, где первоначально не исключалась диагностика кратковременного психического расстройства, к материалам дела была приобщена видеозапись с камеры слежения, фиксировавшая момент самого юридически значимого события. Она была подвергнута анализу и получила в экспертном заключении следующее отражение: «При просмотре видеофайла видно, что поведение Н. характеризуется сложно организованной деятельностью: он двигается уверенным, быстрым шагом, избегает столкновения с предметами обстановки, мебелью, закрывается, отворачивается от выстрелов, производимых потерпевшим. После выстрелов внешний вид и форма поведения подэкспертного существенно не меняются. После того как потерпевший опускает оружие, подэкспертный бросается на него, затем, повалив его на пол, удерживает, взаимодействует с окружающими его людьми (обращается к ним, удерживает одного из них от нанесения ударов потерпевшему, указывает в направлении нападающих). При нанесении телесных повреждений потерпевшему он действует содружественно с окружающими, меняет орудия, берет их из рук окружающих его людей (пистолет, предмет, похожий на столовый нож, который гнется в процессе нанесения ударов потерпевшему, а подэкспертный его выпрямляет и продолжает наносить удары), а после того, как некоторое время проводит у входа в кафе, сидя на стуле, самостоятельно выходит из помещения…​».

Показательными для экспертного анализа могут стать материалы аудиозаписи, поскольку как лингвистические, так и паралингвистиче-ские особенности речевой продукции содержат важную диагностическую информацию.

Серьезным источником клинической информации является письменная продукция, подлежащая тщательному изучению. Особое значение имеют психолингвистические методы, в том числе диагностическая графология, так как патографический анализ - это не только один из составных элементов клинической диагностики, в судебной психиатрии он приобретает особую ценность для объективизации принимаемых решений. В период, когда грубые расстройства мышления не выражены в клинической картине заболевания, статистические характеристики речи уже выступают информативными в диагностическом плане (Пашковский В.Э., Пиотровская В.Р., Пиотровский Р.Г., 2009). Нередко достаточным оказывается и клинико-психопатологический анализ письменной продукции. Письменные тексты позволяют выделить фрагменты лексико-грамматической деструкции, нарушения смысловой и формальной структуры высказываний, которые намечают ориентиры диагностики вполне определенных расстройств мышления с новым смыслообразованием, парадоксальным сочетанием представлений и т.д., что дает возможность формировать обоснованные диагностические гипотезы.

В этом смысле важными становятся в том числе дневниковые записи, литературные произведения, которые, как правило, отражают религиозные и философские, идеологические, эротические и другие пристрастия, лежащие в русле общего мировоззрения испытуемого. Немалую помощь иногда оказывают приобщенные к материалам дела издания, которыми пользовался подэкспертный. Их содержание может перекликаться с идеями, высказываемыми подэкспертным при исследовании, что способствует отграничению патологического (бредового) творчества от экстраполяции на свою ситуацию расхожих представлений или заблуждений вследствие знакомства с чужим творчеством.

Отдельного внимания заслуживает клиническое исследование графического и живописного творчества подэкспертных. Несмотря на то что влияние патологического процесса на художественное самовыражение не может анализироваться в рамках простых линейных закономерностей, даже чисто прикладной характер оценки изобразительного поведения (акцентирующийся на иллюстративной стороне) позволяет выявить отражение в рисунках манифестных проявлений - бреда, обманов восприятия, острых аффективных нарушений. Однако возможен и более глубокий клинический анализ, основанный не на особенностях преходящих психопатологических синдромов, а на закономерностях патологического процесса в целом, отражающих связанные с болезнью изменения самосознания и восприятия окружающей действительности. Преобразованные философско-эстетические пристрастия могут диктовать особую стилистическую систему и специфические приемы изобразительного языка со своеобразием символической знаковой системы и насыщенностью знаками болезненной образности, иногда - орнаментальной усложненностью и смысловой и структурной нелепостью. Сама манера и техника исполнения графических работ может ориентировать эксперта в диагностическом процессе. Так, для негативных изменений свойственно механическое воспроизведение привычного стереотипа изопродукции, трафаретность композиций, сухой, невыразительный рисунок. В других случаях, помимо повторяемости, обнаруживаются тяга к максимальному заполнению листа, резкое смешение масштабов, сочетание изображения и надписей с выстраиванием некоего пиктографического текста, срастание живого и неживого, физиологизм изобразительного языка, когда «низовые» стороны жизни становятся доминирующими. Мифопоэтическое построение образного ряда, внешняя аллегоричность могут сочетаться со снижением элементов творческой фантазии, вторичностью, аппликационным построением (центонностью), т.е. скрытым или явным цитированием чужих текстов и изобразительного материала или же интерпретационным, объясняющим характером изображения с попыткой прокомментировать свои бредовые представления и другие патологические переживания. Часто наблюдается распад изобразительной формы, когда семантически читаемые элементы тонут в хаотическом потоке неидентифицируемых изобразительных знаков или происходит нагромождение бессвязных изобразительных элементов. Иногда происходит сближение изображения и рукописного текста, когда рисунки создаются по принципу каллиграфического письма. Определенное диагностическое значение имеет и цветовая гамма, поскольку может наблюдаться яркая локальность красок, нарочитая безвкусица цветового решения, декоративность, господствующая над содержанием. Известны общий мрачный колорит, серость, сдержанность тонов при депрессии или кричащая резкость цветовых отношений, напряженный цвет, темпераментное письмо при гипомании (Изобразительный язык больных шизофренией, 1982, 1985).

Отдельным объектом исследования при судебно-психиатрической экспертизе является медицинская документация, в связи с чем могут формулироваться и особые требования к ее экспертной оценке. К примеру, при анализе медицинской карты стационарного больного оценке могут быть подвергнуты (Илейко В.Р., 2002):

При очной экспертизе особым объектом исследования является сам подэкспертный, описание психического состояния которого считается центральным элементом экспертного исследования. По мнению А.А. Эйсмана (1967), обоснование экспертом своего заключения представляет собой доказывание в широком смысле слова, а само по себе доказывание - это, по сути, процесс, с помощью которого из одних уже известных и проверенных положений выводятся другие положения, требующие обоснования. Таким образом, предполагается, что судебно-следственные органы предоставляют эксперту обнаруженные факты по делу, на основании которых эксперт, исходя из своих специальных познаний, устанавливает и обосновывает наличие или отсутствие других фактов. Однако при психиатрической экспертизе объектом экспертного исследования выступают не только материалы уголовного дела (т.е. установленные судебно-следственными органами факты), но и сам субъект правонарушения, который не является ни фактом, ни процессуально закрепленным доказательством. Если в материалах дела и медицинской документации содержатся данные, свидетельствующие о наличии у подэкспертного психического расстройства, то психиатрическое обследование позволяет получить новые сведения, подтверждающие или уточняющие этот факт. Кроме того, оно устанавливает степень выраженности существующего расстройства на момент обследования и меру его дисрегулирующего влияния на поведение подэкспертного и осознание им своих действий в исследуемых конкретных юридических ситуациях. Если же таких данных в представленных материалах не содержится, то эксперт, исследуя психику подэкспертного, устанавливает новый факт. Только в заключении эксперта данные, характеризующие состояние психики подэкспертного, становятся фактом, а уже на его основе строятся другие экспертные выводы.

Особенности диалогового метода и изложения психического статуса в судебной психиатрии ориентированы на феноменологический принцип описания, включающего дифференциально-диагностические элементы и затрагивающего необходимый объем юридически релевантных компонентов состояния (Ткаченко А.А., 2012). Клиническое интервью должно включать выяснение всего спектра юридически значимых вопросов - психопатологических механизмов юридически значимого поведения, ориентации подэкспертного в своем настоящем процессуальном статусе, перспективах развития юридической ситуации и т.д. При этом особенности юридически значимой ситуации определяют и своеобразие клинического обследования, например, тактика опроса при многоэпизодных правонарушениях может вызывать необходимость выделения времени для обсуждения каждого деяния особо для расшифровки вероятных, в том числе психопатологических, механизмов поведения. Последние могут разниться в каждом эпизоде, определяя дифференцированные экспертные заключения.

Чрезвычайно большое значение имеют дневники наблюдения медперсонала, отражающие часто недоступные эксперту аспекты состояния испытуемого: особенности времяпрепровождения, коммуникативные навыки и выбор референтной группы, специфику поведения вне прямого наблюдения и многое другое. Эти записи не только расширяют возможности клинического исследования, но и зачастую ведут к изменению первоначальной клинической версии.

Использование современных методов судебно-психиатрических исследований - особенно актуальная задача в свете законодательных требований к унификации методической базы и современности экспертных средств как гарантии соблюдения прав и свобод, а также полноты исследования. Они особо оговариваются в ст. 11 Закона о ГСЭД: «Государственные судебно-экспертные учреждения одного и того же профиля осуществляют деятельность по организации и производству судебной экспертизы на основе единого научно-методического подхода к экспертной практике, профессиональной подготовке и специализации экспертов» и в ст. 4 этого Закона: «Государственная судебно-экспертная деятельность основывается на принципах законности, соблюдения прав и свобод человека и гражданина, прав юридического лица, а также независимости эксперта, объективности, всесторонности и полноты исследований, проводимых с использованием современных достижений науки и техники».

Обязанность эксперта - «провести полное исследование представленных материалов и документов; дать обоснованное и объективное заключение по поставленным перед ним вопросам…​» (ч. 1 ст. 85 ГПК РФ, ч. 1 ст. 16 Закона о ГСЭД). С этой нормой перекликается и другая: «эксперт проводит исследования объективно, на строго научной и практической основе, в пределах соответствующей специальности, всесторонне и в полном объеме» (ст. 8 указанного Закона). Упоминаемая в законодательстве «полнота» исследования истолковывается и как необходимость использования экспертом всего доступного ему арсенала современных методических средств, и как обязательность анализа каждого из представленных объектов исследования.

Не следует забывать, что у эксперта есть право «отказаться от дачи заключения…​ если представленные ему материалы недостаточны для дачи заключения» (п. 6 ч. 3 ст. 57 УПК РФ) и в случае, если «материалы и документы непригодны или недостаточны для проведения исследований и дачи заключения», при этом «эксперт обязан направить в суд, назначивший экспертизу, мотивированное сообщение в письменной форме о невозможности дать заключение» (абз. 2 ч. 1 ст. 85 ГПК РФ). Еще более полно основания для такого отказа представлены в ст. 16 Закона о ГСЭД (абз. 4 ч. 1), где указывается на непригодность или недостаточность объектов исследования и материалов дела для проведения исследований и дачи заключения при том, что эксперту отказано в их дополнении.

Таким образом, изучение всех объектов и решение промежуточных задач экспертного исследования задает многозначный контекст, подлежащий интерпретации и сопоставлению для воссоздания целостной и непротиворечивой экспертной ситуации.

Данная стадия завершается составлением проекта экспертного заключения.

Каждый из информационных фрагментов, выделенных в результате изучения разных объектов исследования на его подготовительной и аналитической стадиях, уже несет в себе определенный содержательный смысл всей исследуемой экспертной ситуации в целом, однако окончательное ее понимание (выполнение экспертного задания) достигается в ходе сравнительной и синтезирующей стадий.

СРАВНИТЕЛЬНАЯ СТАДИЯ

Сравнительная стадия заключается в сопоставлении изучаемых объектов экспертизы между собой, с эталонами, моделями, стандартами, нормами. На ней происходит выявление совпадений и различий, атипичности с помощью методов сравнения, классификации, эксперимента, специальных инструментальных средств и последовательно решается несколько задач.

СИНТЕЗИРУЮЩАЯ СТАДИЯ

Синтезирующая стадия заключается в профессиональной оценке результатов исследования, формулировке оснований для выводов (заключения) эксперта в соответствии с экспертным заданием.

Промежуточные результаты, полученные на аналитической и сравнительной стадиях, позволяют сформулировать окончательный вывод, представляющий собой итоговую оценку выявленных фактов. Именно эта оценка есть те фактические данные (доказательство), ради которых экспертиза назначается. Сами по себе промежуточные факты, установленные в ходе исследования, без выявления связей между ними, без профессиональной оценки таких фактов и связей доказательного значения иметь не могут, поскольку именно синтез дает новое знание. Описание установленных данных, перечисление их признаков без оценки не содержит информации, которая может быть использована судом в качестве доказательства (Сахнова Т.В., 2000).

О.Д. Ситковская (1998) выделяет понятие информационных объектов, т.е. нормы и ценности, способность к усвоению и учет при выборе конкретного варианта поведения которых требуется оценить при экспертном анализе сохранности регуляции конкретного поведения в юридически релевантной ситуации. В связи с этим экспертное исследование предполагает выяснение способности к мыслительной и волевой деятельности того же уровня сложности, который был необходим для осознанно-волевого принятия решения и совершения юридически значимого действия.

В концепции функционального судебно-психиатрического диагноза приоритетную оценочную категорию представляет синдром. Поэтому схема диагностического поиска выглядит следующим образом: симптом - синдром - диагноз - синдром на юридически значимый период (прогнозирование динамики синдрома). Установление синдрома, которым проявляется психическое расстройство в исследуемый период, является более важной задачей экспертного исследования, чем нозологическая квалификация психического расстройства, способствующая уточнению динамики синдрома (синдромов). Оценка закономерностей синдромообразования позволяет осуществить дифференциальную диагностику, судить об обратимости выявляемых психических расстройств, что при полиморфности психопатологического оформления синдрома помогает избрать верную экспертную тактику.

Для оценки способности лица к регуляции своего поведения необходимо воссоздать (либо смоделировать при прогностической оценке юридически значимой способности) конструкт деятельности по принятию юридически значимого решения.

Промежуточным этапом доказывания экспертного вывода становится установление механизма принятия юридически значимого решения и его реализации. При этом устанавливается влияние стержневых симптомов в рамках психопатологического синдрома на конкретные звенья принятия юридически значимого решения и его реализацию.

Установление психопатологических механизмов принятия юридически значимых решений является этапом доказывания экспертного вывода о неспособности лица к осознанию и регуляции юридически значимого поведения как в отношении уже свершившегося юридически значимого события, так и на будущее время при экспертизе недееспособности, уголовно-процессуальной дееспособности, где оценка способности лица дается в прогностическом плане.

В основе разграничения нормативного и психопатологического механизмов принятия юридически значимого решения и его реализации лежит нарушение некоторых видов критичности (способность к соотнесению ситуационного мотива с личностными ценностями и социальными нормами, цели деятельности с ее социальным значением и средствами достижения, средств достижения цели с внешними условиями, в которых осуществляется деятельность), а также произвольности и опосредованности поведения.

Обоснование нарушения осознания и регуляции юридически значимых действий осуществляется через привлечение фундаментальных экспертных понятий потенциальной и актуальной способности к осознанию и регуляции юридически значимого поведения.

Потенциальная способность субъекта к осознанию и регуляции своих действий определяется наличием развитых и адекватно функционирующих личностных и познавательных структур, интеллектуальных предпосылок и социального опыта - представлений об общественных ценностях, противоправности, наказуемости, выгоде и ущербе для себя и лиц ближайшего окружения и пр., достаточных для организации и осознанно-волевой регуляции своего поведения в юридически значимый период.

Актуальная способность к осознанию и регуляции своих действий отражает реализацию потенциальной способности в конкретных обстоятельствах совершения юридически значимого действия в зависимости от соответствия интеллектуальных и личностных ресурсов требованиям задачи (степень сложности и рискованности - множество альтернатив, множество гипотез относительно последствий выбора, неопределенность исходов; нестандартность; динамичность - изменение исходных данных в ходе разрешения задачи; конфликтность интересов и др.). Оценка актуальной возможности реализации указанных способностей в юридически значимых ситуациях осуществляется методом экстраполяции полученных экспертом данных о специфике и структуре психической деятельности подэкспертного и его уголовно-релевантных потенциальных способностях на конкретные криминальные и судебно-следственные события.

И потенциальная, и актуальная способность к осознанию и регуляции юридически значимого поведения может быть нарушена на смысловом или целевом либо на обоих уровнях регуляции.

Данные установки согласуются с этическими позициями экспертной деятельности. С точки зрения Р. Appelbaum, в основе судебно-психиатрической этики лежит принцип правдивости, в котором выделяются два компонента. Первый - субъективная правдивость или честность (honesty), подразумевающая, что судебный психиатр обязан формулировать свои заключения исходя из того, что он сам считает истинным. Однако, как рассуждает далее Р. Appelbaum, если принцип правдивости ограничить субъективным восприятием правды, то возникает опасность, что недостаточно квалифицированный или заблуждающийся психиатр-эксперт, внутренне уверенный в своей правоте, может направить судебный процесс в ложное русло, не противореча при этом принципам профессиональной этики. Поэтому принцип правдивости должен включать дополнительную обязанность для эксперта: быть объективно правдивым, т.е. основывать свои заключения на твердо установленных научных данных и консенсусе профессионального сообщества по рассматриваемому вопросу. Выходя в своем заключении за рамки установленных наукой фактов или отвергая общепринятое в профессиональном сообществе представление, эксперт обязан ясно сказать об этом.

Принцип обоснованности имеет отношение к мотивировочной части заключения в целом и отражает ход мысли эксперта при обосновании диагностического и экспертного решения. Он является динамической характеристикой процесса экспертного исследования и показывает следующее.

Необходимо обосновывать ответ на каждый вопрос экспертного задания, причем обоснование должно опираться только на выявленные в ходе исследования клинические признаки.

Различие клинических аргументов обоснования диктуется и конкретными вопросами, ответы на которые могут разниться даже при идентичной нозологической квалификации. Убедительность обоснования усиливается, если оно не только ориентируется на клиническое своеобразие вообще, но и содержит указание на то, как психопатологические (патопсихологические) особенности были реализованы в юридически значимой ситуации и как они определяют нарушение именно тех психических процессов, значение которых подразумевается конкретным юридическим критерием.

В случае невозможности формулировки однозначного вывода следует либо обратиться к более ранним стадиям исследования и, быть может, запросить дополнительные или новые данные, либо, если это бесперспективно, найти форму некатегорического вывода.

Экспертная оценка нередко бывает затруднена из-за противоречивости объективных сведений об обстоятельствах случившегося, содержащихся в материалах дела. Такие противоречия объясняются как изложением событий различными лицами, представляющими противоположные интересы сторон процесса, так и субъективностью восприятия значимых моментов свидетелями и самим подэкспертным, для которых случившееся имеет различную степень значимости и осмысляется ими с учетом собственной системы ценностей, установок и отношений. Часто отмечается также смена разных версий произошедшего в процессе следствия и судебного разбирательства, в основе которых лежат как объективные, так и субъективные факторы, оценивать и выявлять которые предстоит суду.

При психологической и клинической реконструкции событий, анализе психического (эмоционального) состояния испытуемого эксперт не может проигнорировать показания, ставящие под сомнение общую воссоздаваемую при исследовании конкретного случая картину. Однако эксперт не вправе давать собственную оценку тем или иным свидетельствам, поскольку это находится лишь в компетенции судебных органов. Относительно полное и последовательное изложение в постановлении о назначении экспертизы следователем или судьей версии случившегося, синтезирующей основные значимые моменты и задающей ракурс рассмотрения юридически значимой ситуации, облегчает работу эксперта. Вместе с тем это не устраняет в полной мере имеющихся проблем, поскольку сохраняют юридическую силу показания, выпадающие из общей концепции события; ориентация исключительно на содержательную часть постановления при противоречивости материалов дела дает основания для обвинения эксперта в субъективизме оценок. При этом требование устранить все расхождения в показаниях до проведения экспертизы не имеет законной силы, приходится принимать во внимание, что суд лишен возможности дать однозначную оценку всем противоречиям до этапа вынесения решения по делу (приговора).

Наиболее эффективным для преодоления указанных трудностей как раз и представляется вариант экспертного задания и выводов, обозначаемых в общей теории экспертиз как «условный», в котором истинность утверждения ставится в зависимость от какого-либо условия, а сам он выражается в формулировках типа «если…​ то», «при условии, что…​», «с учетом того, что…​». Доказательственное значение условный вывод приобретает лишь после того, как будет подтверждена истинность условия. Обоснование такой истинности всегда находится за пределами экспертного исследования. Условным по своей логической природе является любой вывод, базирующийся не на тех посылках, которые устанавливаются самим экспертом, а на тех, которые ему заданы (исходные данные). Используемые экспертом при построении условного вывода исходные данные могут быть указаны непосредственно в постановлении (определении) о назначении экспертизы.

Приоритетность любой из версий зависит только от окончательной судебной оценки хода развития событий. Подобные всесторонние экспертные исследования, базирующиеся на разработанных в постановлении версиях, должны проводиться каждый раз, когда наличие противоречивых показаний препятствует эффективной работе эксперта. Между тем необходимые исходные данные для построения условных выводов непосредственно в постановлении (определении) о назначении экспертизы могут и не указываться, но должны содержаться в материалах дела, что обусловливает самостоятельный отбор экспертом необходимых ему исходных данных, относимых к предмету экспертизы.

Иным по смыслу вариантом неоднозначного экспертного решения является вероятностный вывод. Вероятностная форма вывода возводилась в методологический принцип еще С.С. Корсаковым (2003), который в числе «практических правил» экспертизы приводил и следующее: «Желательно, чтобы вопросы были по возможности определенные. Эксперт, отвечая на них, должен давать мнения по возможности точные, указывая степень вероятности». То есть «определенность», «точность» экспертных выводов в его понимании увязывались именно с оценкой их вероятности, о чем говорят и его экспертизы, почти в каждой из которых использовались различные модификации вероятностного заключения, сопровождаемые детальной аргументацией причин невозможности категоричного суждения, доводами pro et contra разных версий и т.д.

В дальнейшем Н.П. Бруханский (1928) с одобрением приводил выдержку из «Врачебной этики» А. Молля 1903 г.: «Слов нет - когда распознавание делается с полной положительностью и без оговорок, то оно звучит лучше и производит более внушительное впечатление. Врачу, однако, нет никакой надобности обременять свою совесть нравственною ответственностью и, для удобства судов или присутствий, высказываться более определенно, чем это ему позволяет убеждение…​ Мы, врачи, не можем с уверенностью говорить о наличности известного болезненного процесса и о неизбежных его последствиях, если у нас для этого нет вполне основательных, неопровержимых данных. Мы не только имеем право, но и обязаны говорить в таких случаях лишь о вероятности тех или иных патологических изменений, а отнюдь не утверждать, что они фактически имеются налицо».

В основе научного обоснования вероятностных заключений лежит различение категорий истинности и достоверности знания. Достоверным является обоснованное, доказанное знание, истинность которого не вызывает сомнений. Всякое достоверное знание - истинно, но не всякое истинное суждение достоверно. Истинным может оказаться и неаргументированное высказывание, случайная догадка или предположение. Категория истинности как характеристика знания означает соответствие суждения объективной действительности, т.е. охватывает только отношение между высказыванием и объективной реальностью, совершенно абстрагируясь при этом как от субъекта - носителя знаний, так и от путей получения истинного знания. Понятие же достоверности знания включает не только соответствие его объективной действительности, но и обоснованность, доказательство его истинности. Категория достоверности, помимо отношения «знание - действительность», охватывает и пути достижения достоверного знания, динамику его формирования, становления. Вероятность характеризует обоснованность знания и может иметь различные степени, возрастать, повышаться по мере приближения к достоверности. Вероятность как парная категория достоверности характеризует меру доказанности знания. Накопление доказательств продолжается поэтому лишь до тех пор, пока вероятность не повышается до очень высокой степени, обеспечивающей практическую достоверность вывода. Достоверность может быть представлена теоретически как очень высокая степень вероятности.

Перерастание вероятностного знания в достоверное происходит и в процессе производства экспертизы. В экспертном исследовании достоверное знание не дается в готовом виде, а приобретается путем постепенного перерастания от вероятного по мере накопления достаточной для вывода совокупности посылов. Никакой отдельно взятый признак психического расстройства не может служить основанием для достоверного вывода, он лишь подтверждает обосновываемый тезис в определенной степени вероятности. Различные модальности суждений о психическом состоянии подэкспертного представлены на рис. 3-1.

Вероятностный вывод эксперта дает «известное направление собиранию доказательств» (Поташник Д.П., 1971). На сегодняшний день преобладают две позиции:

Причем все большее признание находит последняя позиция, что отражает современные тенденции развития научного познания как процесса, приобретение нового качества вероятным знанием. Косвенное доказательство, которое, в отличие от прямого, характеризуется многозначностью связей с искомым фактом, чаще всего предстает средством подкрепления или ослабления прямых доказательств либо выступает в роли обстоятельства, указывающего, в каком направлении следует вести исследование фактической стороны дела. Доказательственная сила вероятностных выводов - предмет судебного усмотрения. Именно вероятностный вывод эксперта в определенных случаях может быть использован в качестве косвенного доказательства. Если же, по мнению суда, степень вероятности позволяет установить причинно-следственную связь между искомым обстоятельством и выводом суда, такое заключение эксперта может быть признано даже прямым доказательством и в этом случае послужить обоснованием судебного решения (Сахнова Т.В., 2000).

Анализ судебной практики показывает, что в некоторых случаях вероятностный экспертный вывод, наряду с другими доказательствами по делу, может быть положен в основу судебного решения. В этих случаях выводу судебно-психиатрической комиссии экспертов, сформулированному в вероятностной модальности, фактически придается значение прямого доказательства. Примером может являться одно из судебных решений суда первой инстанции по гражданскому делу о признании завещания недействительным.

В ходе рассмотрения гражданского дела по иску, в котором оспаривалось завещание по основаниям, предусмотренным ст. 177 ГК РФ, судом была назначена судебно-психиатрическая экспертиза. Согласно заключению судебно-психиатрической комиссии экспертов, у П. на момент составления завещания обнаруживалось органическое расстройство личности сосудистого генеза. Отсутствие описания психического состояния П. непосредственно в юридически значимый период не позволяло в категоричной форме оценить влияние имеющихся у нее психических расстройств на осознанность и произвольность ее действий. Однако с наибольшей степенью вероятности эксперты могли утверждать, что по своему психическому состоянию П. на момент составления завещания не могла понимать значение своих действий и руководить ими. Допрошенный в судебном заседании врач - судебно-психиатрический эксперт сообщил, что у П. имелось психическое расстройство, которое в течение продолжительного периода времени нарастало постепенно, имело необратимый характер, повлияло на ее восприятие окружающей действительности, сопровождалось повышенной внушаемостью. Оценивая заключение судебно-психиатрической комиссии экспертов, суд отметил, что при проведении исследования эксперты использовали сравнительный метод исследования, сравнивая доказательства, собранные судом по делу, с симптомами психических заболеваний, известных в психиатрии, учитывая при этом заключения врачей, имеющиеся в медицинской карте, доводы сторон по делу, свидетельские показания. Категоричный вывод о психическом состоянии П. не был сделан в связи с отсутствием описания ее состояния в медицинских документах на момент составления завещания. Поскольку в судебном заседании нашло подтверждение то обстоятельство, что П. по своему психическому состоянию на момент составления завещания не могла понимать значение своих действий и руководить ими, исковые требования о признании завещания недействительным были признаны обоснованными и подлежащими удовлетворению.

В приводимом решении суда вероятностное заключение судебно-психиатрической комиссии экспертов в совокупности с другими доказательствами судом расценивается как достаточное основание для признания завещания недействительным.

Предпочтительность вероятностных заключений связана и с тем, что отказ от них может привести к потере доказательной информации либо к искусственному возведению вероятностных выводов в ранг достоверных. Эксперт должен проводить полное (насколько это позволяют уровень представляемой им науки и объем доступных ему методических средств) исследование объектов, включающее их анализ, сопоставительную и синтезирующую профессиональную оценку. Поэтому в своем исследовании эксперт должен продвигаться настолько далеко, насколько это допускают границы его профессиональных познаний, и указывать на те причины, которые, несмотря на все его усилия, препятствуют достижению категоричного вывода. Прибегнуть к отказу от дачи заключения, избегая формулировки вероятностного вывода, - значит не только искусственно занизить эффективность экспертного исследования, но и рисковать нарушением своих прямых процессуальных обязанностей.

Однако следует иметь в виду, что вероятностный вывод не может быть произвольным предположением эксперта. Вывод в вероятностной форме является объективным результатом проведенного исследования и должен одновременно содержать экспертную оценку степени вероятности (надежности) полученных данных. Недопустима при этом замена вероятностных заключений по существу предположительными, когда употребление понятия «вероятность» выражает лишь неопределенность, без указания степени вероятности (Орлов Ю.К., 2005). В связи с этим считаются малоприемлемыми формулировки типа «не исключено», «может быть», «можно предполагать» и т.п. Такие выводы, по существу, равнозначны выводу о невозможности решения вопроса, поскольку последний не исключает перечисленных возможностей. Подобные формулировки не несут никакой дополнительной информации, а лишь затрудняют понимание вывода. Предположительный вывод определяет лишь предпосылку (потенциальную допустимость) факта, в связи с чем такого рода заключение прямого доказательственного значения иметь не может, на нем не может быть основано и судебное решение. Вероятностный же вывод предполагает установление степени вероятности наличия (отсутствия) устанавливаемого факта, а определение доказательственной значимости такого вывода зависит от того, насколько вероятность близка к действительности. При этом в заключении должна быть определена не только сама вероятность, но и ее степень. Таким образом, любые формы предположительного вывода жестко отграничиваются от иных форм некатегоричных заключений и считаются малопригодными в качестве доказательства.

Следует помнить, что категоричный вывод содержит достоверные знания эксперта о факте независимо от каких-либо условий его существования, тогда как вероятностный отражает неполную внутреннюю психологическую убежденность в достоверности аргументов, всего лишь среднестатистическую доказанность факта, невозможность достижения полного знания; он допускает возможность существования факта, но и не исключает абсолютно другого (противоположного) (Словарь основных терминов судебных экспертиз, 1980).

Одна из областей, где утвердилась практика вероятностных заключений, - экспертиза в гражданском процессе, поскольку здесь проблема противоречивости объектов исследования проявляется наиболее наглядно. Отказ же экспертов от вынесения заключения в таких ситуациях расценивается судом как возможность лица понимать значение своих действий и руководить ими, поскольку остается недоказанным, что лицо при совершении правового акта находилось в состоянии, лишавшем его волеизъявления. В тех же случаях, когда вероятность такого расстройства экспертом устанавливается, вынесение вероятностного заключения для суда более информативно, чем отказ от дачи заключения.

Поэтапное решение всех указанных задач и достижение в ходе экспертизы вывода находится в строгой зависимости от количественной и качественной добротности объектов исследования. Несмотря на естественную их фрагментарность, недостаточная информативность (в том числе в силу противоречивости) может достигнуть такого дефицита, который будет вести к утере психологической убежденности эксперта в безусловности своего вывода или к невозможности абсолютного исключения иных экспертных версий. В таких ситуациях попытки эксперта, продвигающегося от предварительного исследования объектов к определению самой возможности его продолжения, слагаются в особый алгоритм (рис. 3-2).

Сутью этих действий становится последовательное преодоление нерезультативности экспертного исследования, когда отказ от дачи заключения рассматривается как крайний, нежелательный исход, допустимый только при особых условиях:

Изложение вероятностного вывода должно подчиняться некоторым правилам и состоять как минимум из двух элементов. Первый элемент заключается в обосновании невозможности дать категоричное заключение, второй - в обосновании того вывода, который устанавливается как вероятностный. В целом ряде областей экспертных знаний для определения степени вероятности привлекаются методы прикладной математической статистики при обработке количественных признаков. Однако сложность проведения некоторых экспертных исследований, в том числе судебно-психиатрических, обусловленная отсутствием или недостатком информации о распространенности (встречаемости) тех или иных диагностически значимых признаков, теоретическая неразрешенность определения их диагностической ценности, трудности выделения психопатологических признаков, доступных измерениям, порождают невозможность строго количественного определения вероятности. В подобных случаях эксперт правомочен указывать степень вероятности словесно, в виде ориентирующей градации. Однако это не лишает эксперта обязанности обосновать в заключении свою оценку вероятности с указанием, почему ответ на поставленный вопрос не дан в категоричной форме (Орлов Ю.К., 1981).

Применение тех или иных вариантов некатегоричных форм судебно-психиатрических выводов помогает избежать нерезультативности экспертного судебно-психиатрического исследования, когда эксперт вынужден прибегать к последней возможности - отказу от ответа на вопрос. Более того, игнорирование вариативности форм экспертных выводов может приводить к неправомерной тактике, когда реальная оценка вероятности принимаемого решения подменяется обсуждением его целесообразности (терапевтическая и коррекционная эффективность, наличие организационных условий оказания психиатрической помощи и т.п.).

Ориентиром для эксперта при оценке своего заключения с точки зрения ясности для органа, назначившего экспертизу, может служить Постановление Пленума Верховного Суда РФ от 21 декабря 2010 г. № 28 «О судебной экспертизе по уголовным делам», где говорится, что «под недостаточной ясностью следует понимать невозможность уяснения смысла и значения терминологии, используемой экспертом, методики исследования, смысла и значения признаков, выявленных при изучении объектов, критериев оценки выявленных признаков».

Данная стадия, начинаясь при составлении экспертного заключения, завершается в момент его подписания.

Экспертиза в суде - один из наиболее сложных видов экспертной деятельности, что связано с несколькими факторами: сжатые сроки проведения исследования, подчас эмоционально-стрессовые условия работы, которая осуществляется под пристальным вниманием заинтересованных и противоборствующих сторон. Все это предъявляет повышенные требования к квалификации эксперта. Однако в целом данный вид экспертиз - высокоэффективное средство решения экспертных задач.

Неуклонно возрастающая частота обращений судов к данной форме использования специальных познаний требует проанализировать этот самостоятельный вид судебно-психиатрических экспертиз отдельно.

Возможны два основных варианта участия эксперта в суде:

ЭКСПЕРТИЗА В СУДЕБНОМ ЗАСЕДАНИИ

Экспертиза, проводимая непосредственно в судебном заседании, может назначаться в следующих трех основных ситуациях.

В уголовном процессе производство судебной экспертизы в судебном заседании регламентируется ст. 283 УПК РФ.

Статья 283. Производство судебной экспертизы

Последнее уточнение немаловажно, поскольку позволяет детализировать регламентацию всей процедуры назначения, производства экспертизы и оценки экспертного заключения.

В первую очередь речь идет об обязанности суда, и в этом случае надо убедиться в компетентности эксперта. Особенно очевидной задача по обсуждению кандидатуры эксперта является в обстоятельствах, когда вызванное в суд сведущее лицо не является сотрудником экспертного учреждения. Однако и при поручении такой экспертизы экспертному учреждению, несмотря на выбор исполнителя экспертного исследования его руководителем, кандидатура эксперта может быть отклонена в ходе обсуждения и предварительного допроса в суде по целому ряду оснований. Это, например, причины из общего перечня оснований для отвода эксперта, предусмотренных процессуальным законодательством (ст. 70 УПК РФ, 18 ГПК РФ, 18 Закона о ГСЭД). Вместе с тем могут выясняться и другие вопросы более неформального свойства - специфика экспертного опыта, эмоциональная устойчивость к обстоятельствам конкретного дела и пр., смысл которых может сводиться к попыткам поставить под сомнение объективность данного эксперта. Следует также помнить, что обязанность эксперта - заявление о самоотводе при наличии оснований, указанных в законе. Если отводов эксперту не поступило или ходатайство об отводе отклонено судом, председательствующий разъясняет эксперту его права и обязанности и предупреждает его об ответственности за дачу заведомо ложного заключения и за отказ от дачи заключения (ст. 307, 310 УК РФ), о чем у эксперта берется приобщаемая к делу подписка.

Предлагается выделять следующие этапы экспертизы на судебном следствии [Проведение экспертизы в суде (правовые и организационно-практические вопросы), 1979]:

Данная модель подразумевает примерно одинаковый процессуальный порядок производства по делам, по которым экспертиза проводилась в стадии предварительного расследования, и по делам, по которым она ранее не проводилась, за исключением допуска эксперта к участию в деле. Если лицо выступало ранее в качестве эксперта, т.е. уже фигурирует в деле в этом качестве, не возникает необходимости вновь назначать его. Эксперт же, не дававший заключения, может участвовать в исследовании обстоятельств, относящихся к предмету экспертизы, лишь после вынесения судом определения о назначении экспертизы. В то же время вопросы перед экспертом могут быть поставлены только после выяснения всех обстоятельств, имеющих значение для дачи заключения, причем вопросы должны формулироваться в определении суда. Таким образом, по делам, по которым эксперт ранее не давал заключения, может выноситься два определения - о назначении экспертизы (в соответствии с которым эксперт допускается к участию в деле) и о постановке вопросов перед экспертом.

Об этом было специально дано разъяснение Пленумом Верховного Суда РФ в Постановлении от 21 декабря 2010 г. № 28 «О судебной экспертизе по уголовным делам» (п. 17): «Рекомендовать судам в случае производства экспертизы в суде (ст. 283 УПК РФ) экспертом, ранее не участвовавшим в деле в этом качестве, в необходимых случаях выносить два процессуальных документа (определения, постановления): первый - о назначении экспертизы, в котором привести данные об эксперте, имея в виду, что эксперт вправе участвовать в исследовании обстоятельств дела, относящихся к предмету экспертизы, только после вынесения определения о назначении экспертизы, и второй - после выполнения соответствующей процедуры - о постановке вопросов перед экспертом».

Участие эксперта в исследовании доказательств. На данном этапе обеспечиваются максимальная полнота и обоснованность необходимых для экспертного исследования исходных данных и исследовательского материала. Эксперт может участвовать в исследовании всех обстоятельств, относящихся к предмету экспертизы, задавать вопросы подсудимому, потерпевшему и свидетелям, принимать участие в осмотре вещественных доказательств и других следственных действиях. Понятно, что подобное участие эксперта в исследовании доказательств должно быть не только активным, но и целенаправленным. Поэтому целесообразно ходатайствовать об освобождении его от присутствия в зале судебного заседания на период, когда исследуются обстоятельства, не относящиеся к предмету экспертизы (например, по другому эпизоду дела).

Постановка вопросов эксперту. Вынесению определения о назначении экспертизы предшествует и процедура формирования перечня вопросов, складывающаяся из нескольких элементов: представление вопросов участниками судебного разбирательства, обсуждение представленных вопросов и вынесение судом соответствующего определения. Здесь также важно активное участие эксперта в выработке формулировок вопросов экспертного задания, излагаемых в письменном виде и передаваемых ему для ознакомления. Это оправдано в силу многих обстоятельств - для их продуктивного обсуждения, переработки в целях устранения повторов или вопросов общетеоретического толка, не имеющих отношения к данному делу, редакционных изменений с целью достижения корректного вида в свете предмета экспертного исследования и границ компетенции данного эксперта, установления логической последовательности. Устное изложение вопросов допускается в исключительных случаях, когда имеются уважительные причины (малограмотность, состояние здоровья), при этом вопросы заносятся в протокол судебного заседания. Представленные вопросы должны быть оглашены, и по ним должно быть заслушано мнение участников судебного разбирательства. Нужно помнить, что у эксперта есть право на ходатайство об отклонении тех или иных вопросов как выходящих за пределы его компетенции, не соответствующих современному развитию науки или не относящихся к предмету исследования. В наиболее полном виде перечень оснований для отвода поставленных вопросов приведен в абз. 4 ч. 1 ст. 16 Закона о ГСЭД. В окончательном виде вопросы эксперту формулирует суд в своем определении.

Одновременно на этом этапе решается вопрос об условиях и материалах, необходимых эксперту для проведения исследования. Круг поставленных вопросов, предварительное наблюдение за поведением подэкспертного дают эксперту достаточное понимание об основных ориентирах предстоящего исследования и, соответственно, о тех возможных его объектах, которые могут стать ценными источниками клинической информации. Речь может идти о любых материалах, содержащих сведения о поведении подэкспертного в ходе предшествующего судопроизводства: это протоколы прежних судебных заседаний, характеристики из СИЗО и допросы его сотрудников, медицинские карты и даже опросы сокамерников и др. Немаловажна оценка времени, достаточного для проведения исследования и составления экспертного заключения. Оно будет определяться объемом исследования, сложностью поставленных задач и т.д.

Проведение исследования и дача заключения. После вынесения определения о назначении экспертизы начинается этап собственно экспертного исследования, которое может включать следующее.

Оглашение заключения в судебном заседании. Считается, что данный заключительный этап производства экспертизы в суде может и не исчерпываться простым прочтением составленного заключения. Эксперт может дать необходимые пояснения (например, о сущности использованных им методов, их надежности). По завершении оглашения заключение эксперта приобщается к делу.

В дальнейшем возможно самостоятельное процессуальное действие - допрос эксперта по проведенному им исследованию.

ДОПРОС ПО ПРОВЕДЕННОМУ РАНЕЕ ЭКСПЕРТНОМУ ИССЛЕДОВАНИЮ

Вызов эксперта в суд и его допрос регламентируются ст. 282 УПК РФ.

Статья 282 УПК РФ. Допрос эксперта

По смыслу этой нормы допрос эксперта нацелен на разъяснение и дополнение уже имеющегося заключения, в связи с чем в суд может быть вызван и допрошен только эксперт, ранее проводивший по данному делу экспертизу.

Большое значение имеет предварительная подготовка к выступлению в судебном заседании после получения экспертом повестки о вызове в суд. Восстановление в памяти деталей экспертного исследования и самого экспертного заключения - залог успешного выступления эксперта в судебном заседании, поскольку позволяет выделить наиболее проблемные моменты, оценить вероятность возникающих вопросов и заранее подготовиться к ответу на них.

Причины вызова в суд для допроса вполне очевидны. Это прежде всего недостаточная ясность экспертного заключения. Данный повод возникает в первую очередь тогда, когда экспертное заключение перегружено терминологическими обозначениями, не расшифрованными в тексте. Доступность изложения экспертных выводов - одно из правил составления экспертного заключения, отраженных в инструктивных документах.

Недостаточную ясность, однако, могут создавать и другие погрешности экспертного заключения, в частности формальность и краткость обоснования экспертных выводов. В этих случаях эксперт вынужден не только разъяснять, но и дополнять сделанные выводы, восполняя пробелы в логике своего обоснования.

В целом эксперту следует хорошо ориентироваться в принципах судебной оценки экспертного заключения, нацеленных на выяснение его допустимости как доказательства по делу (в первую очередь с точки зрения соблюдения процессуальных норм), а также полноты, всесторонности и научной обоснованности. Необходимо, однако, помнить, что в ходе допроса перед экспертом могут ставиться только те вопросы, для разрешения которых не требуется проведение дополнительных исследований. В тех случаях, когда при допросе не удается устранить имеющиеся в заключении неясности либо восполнить неполноту заключения, а добиться этого можно лишь проведя соответствующие дополнительные исследования, суд в соответствии со ст. 207 УПК РФ и ст. 87 ГПК РФ назначает дополнительную экспертизу, поручая ее производство тому же или другому эксперту. Таким образом, в ряде случаев допрос эксперта может перерасти в экспертизу в суде, проводимую по изложенным выше процессуальным правилам.

Особая ситуация, предполагающая вероятность вызова эксперта в суд для допроса, - это наличие в деле другого, противоречащего экспертного заключения. Такая вероятность повышается, если заключение повторной экспертизы не содержит обоснования причин расхождения с результатами первичного экспертного исследования. В специальной литературе неоднократно подчеркивалась обязательность такой оценки, которая проводится в пределах специальных знаний эксперта и потому не предрешает судебной оценки ни той, ни другой экспертизы (Проведение экспертизы в суде…​, 1979). Игнорирование экспертами данного требования, зафиксированного в инструктивно-нормативных документах, создает проблемы судебной оценки экспертных заключений и порождает закономерные вопросы к эксперту, вызываемому в суд.

Эксперту следует помнить, что стороны, участвующие в его допросе, часто тщательно готовятся к данной процедуре и имеют соответствующий опыт. Например, в руководствах для адвокатов особо выделяется раздел, посвященный участию защитника в допросе в судебном следствии. Предусмотренная в таких рекомендациях подготовка к допросу включает определение его предмета, изучение личности допрашиваемого и его непосредственное прицельное наблюдение, составление плана допроса (порядок, временная последовательность и т.д.). При этом подразумевается, что важнейшей и, возможно, единственной целью адвоката в судебном процессе является доведение до суда своей позиции по делу. Этим отчасти определяется и специфика допроса адвокатом эксперта. В одном из пособий адвокатам даются рекомендации, чтобы «вопросы касались отнюдь не предмета доказывания по делу, а сводились к иному: получению информации о компетенции и доказательственной ценности представленного суду заключения эксперта». Правомерной задачей при этом считается формирование недоверия к самому эксперту, достигаемой тем, что «адвокат не касается существа показаний эксперта и даже вроде не оспаривает его выводов, однако создает вокруг него атмосферу недоверия, как бы сообщая суду: да, человек говорит уверенно, но так же уверенно он может говорить неправду, что иногда и делал». Оправдывается такая адвокатская тактика тем, что эксперт обладает, несомненно, большим объемом познаний в области психиатрии и «бороться с ним на его поле было бы затруднительно» (Сперанский О.В., 2006).

Однако, помимо подобных тактических приемов, у адвоката имеются все возможности для подготовки допроса, затрагивающего саму суть экспертного заключения, поскольку он обладает правом обращения за помощью к специалисту (Ткаченко А.А., 2004, 2006). Анализ имеющегося экспертного заключения психиатром, в том числе обладающим судебно-экспертными познаниями, позволяет сформировать претензии и вытекающие из них вопросы по соответствию данного заключения процессуальным и инструктивно-методическим нормам, качеству проведенного исследования и научной обоснованности выводов. Вызов в судебное заседание специалиста, составившего собственное заключение либо давшего консультацию, заставляет эксперта отстаивать свою позицию в условиях состязательного обсуждения различных профессиональных мнений.

В свете всего сказанного представляется целесообразным соблюдение некоторых следующих правил, которыми следует руководствоваться эксперту в ходе допроса в судебном заседании.

Наконец, по смыслу ч. 3 ст. 282 УПК РФ у эксперта есть право ходатайствовать о предоставлении ему времени для подготовки ответов, что подразумевает необходимость изложения имеющихся у сторон вопросов в письменной форме.

После оглашения экспертного заключения и допроса эксперта последний вправе заявить ходатайство об освобождении его от дальнейшего присутствия в суде. Такое ходатайство удовлетворяется либо не удовлетворяется судом после заслушания мнений участников судебного разбирательства.

Согласно Постановлению Пленума Верховного Суда РФ от 21 декабря 2010 г. № 28 «О судебной экспертизе по уголовным делам» (п. 23), «возмещение расходов и выплату вознаграждения экспертам, за исключением случаев, когда обязанности выполнялись ими в порядке служебного задания, в связи с их вызовом в органы дознания, предварительного следствия, прокуратуру или в суд, необходимо производить немедленно по выполнении этими лицами обязанностей независимо от фактического взыскания процессуальных издержек с осужденных».

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

Заключение СПЭ - письменный документ, в котором в соответствии с процессуальным законодательством приводятся основания и условия производства СПЭ, отражаются вопросы, поставленные перед экспертом, проведенные им исследования, а также экспертные выводы. Заключение является доказательством по уголовному и гражданскому делу. Это следует из законодательных норм (ст. 74 УПК РФ и ст. 55 ГПК РФ), в которых за экспертными заключениями однозначно закреплено значение самостоятельного доказательства.

Вместе с тем экспертное заключение - лишь одно из прочих доказательств, что прямо следует из процессуального закона. Так, одним из принципиальных является правило свободы в оценке доказательств, зафиксированное в ст. 17 УПК РФ.

Статья 17 УПК РФ. Свобода оценки доказательств

Таким образом, оценке подлежит каждое отдельное доказательство и их совокупность. При этом оценка доказательств по внутреннему убеждению предполагает отсутствие заранее установленной силы и преимуществ одних доказательств перед другими. Помимо аналогичной нормы (ст. 67 ГПК РФ: «1. Суд оценивает доказательства по своему внутреннему убеждению, основанному на всестороннем, полном, объективном и непосредственном исследовании имеющихся в деле доказательств. 2. Никакие доказательства не имеют для суда заранее установленной силы»), гражданское процессуальное законодательство особо подчеркивает распространение данного принципа на экспертное заключение (ст. 86 ГПК РФ).

Статья 86. Заключение эксперта

…​3. Заключение эксперта для суда необязательно и оценивается судом по правилам, установленным в статье 67 настоящего Кодекса.

Более того, данное положение повторяется в главе, посвященной процедуре судебного разбирательства (ст. 187 ГПК РФ).

Статья 187 ГПК РФ. Исследование заключения эксперта…​

…​2. Заключение эксперта исследуется в судебном заседании, оценивается судом наряду с другими доказательствами и не имеет для суда заранее установленной силы.

На предварительном следствии заключение эксперта вместе с протоколом его допроса (если он допрашивался) предъявляются следователем подозреваемому, обвиняемому и его защитнику, которым разъясняется право ходатайствовать о назначении дополнительной либо повторной экспертизы (ч. 1 ст. 206 УПК РФ). В случаях, когда экспертиза проводилась по ходатайству потерпевшего либо в отношении потерпевшего и (или) свидетеля, им тоже предъявляется заключение эксперта (ч. 2 ст. 206 Кодекса). Ознакомившись с заключением, названные лица вправе ходатайствовать не только о назначении новой экспертизы (дополнительной или повторной), но и о вызове эксперта на допрос, о приобщении к делу новых доказательств, относящихся к предмету проведенной экспертизы, и пр.

Таким образом, равноправие заключения эксперта среди других доказательств прямо устанавливается процессуальными нормами. С другими доказательствами экспертное заключение уравнивают родовые признаки, согласно которым заключение эксперта - это особого рода информация, получаемая определенным процессуальным законом способом от специального субъекта процесса в определенной законом же процессуальной форме; информация, на основе которой суд выясняет наличие или отсутствие обстоятельств, имеющих значение для правильного разрешения дела.

Каждое экспертное заключение подлежит проверке и оценке следователем (судом). В ходе проверки и оценки надлежит:

В целом проверка и оценка экспертного заключения проводится по общим правилам проверки и оценки судебных доказательств (ст. 87 и 88 УПК РФ; ст. 67 ГПК РФ).

Однако специфика экспертного заключения находит свое отражение в особых требованиях к суду по обязательному обоснованию своего несогласия с ним (ст. 86 ГПК РФ: «Несогласие суда с заключением должно быть мотивировано в решении или определении суда» ; ст. 187 ГПК РФ: «Несогласие суда с заключением эксперта должно быть мотивировано в решении суда по делу либо в определении суда о назначении дополнительной или повторной экспертизы…​»). Тем самым закон обязывает суд конкретизировать претензии к заключению эксперта с убедительной аргументацией несогласия с ним.

Видовые признаки заключения эксперта определяются спецификой внутренней организации информации и порядком ее формирования. Они же имеют, по преимуществу, специальный характер и производны от общего представления о судебной экспертизе как об исследовании, проводимом по определению суда назначаемым судом сведущим лицом (экспертом), в ходе которого применяются специальные знания для получения заключения эксперта (Сахнова Т.В., 2000). Таким образом, в заключении эксперта различают содержание (вывод, обоснованный проведенным исследованием, установлением и профессиональной оценкой экспертом фактов) и форму (заключение как акт). Оба компонента одинаково важны при определении доказательственной силы заключения эксперта.

Сущность заключения - установление и обоснование новых фактов, выявленных в ходе исследования. Характер последнего влияет на содержание и тем самым на доказательственную силу заключения. Фактическое основание заключения эксперта составляют промежуточные факты, которые в отрыве от выводов не могут использоваться в качестве судебного доказательства, поскольку их интерпретация требует применения специальных знаний. Таким образом, промежуточные факты и выводы используются судом при оценке обоснованности заключения эксперта, однако самостоятельным средством установления обстоятельств дела не являются, и суд не проверяет их на предмет соответствия признакам судебного доказательства. Только профессиональная оценка экспертом выявленных фактов составляет содержание его итоговых выводов, и только этот вывод эксперта может быть воспринят и использован судом как доказательство, как информация об искомом юридическом факте. Оценка судом промежуточных фактов есть элемент оценки обоснованности экспертного заключения.

Таким образом, правовая природа заключения эксперта как судебного доказательства предопределяется двумя факторами:

СТРУКТУРА ЭКСПЕРТНОГО ЗАКЛЮЧЕНИЯ

Оформление результатов экспертного исследования в виде заключения является последним этапом производства СПЭ. Структура заключения эксперта представляет собой логическую систему, при этом роль системообразующего фактора играет многомерность логики вопросов и ответов, связанных частным предметом экспертизы. Логика вопросов проявляется в двух аспектах:

Как установленным доказательством суд в решении оперирует именно формулой-выводом. Однако определить значение вывода как доказательства невозможно без учета и оценки заключения в целом.

В наиболее развернутом виде структура экспертного заключения дана в ст. 25 Закона о ГСЭД.

Статья 25. Заключение эксперта или комиссии экспертов и его содержание

На основании проведенных исследований с учетом их результатов эксперт от своего имени или комиссия экспертов дают письменное заключение и подписывают его. Подписи эксперта или комиссии экспертов удостоверяются печатью государственного судебно-экспертного учреждения.

В заключении эксперта или комиссии экспертов должны быть отражены:

Сходные требования к экспертному заключению формулируются в ст. 204 УПК РФ и ст. 86 ГПК РФ.

В целом в структуре заключения эксперта принято выделять три части: вводную, исследовательскую и выводов.

Особую специфику, которая отражена в специальных законодательных нормах, например в ст. 23 Закона о ГСЭД, приобретают заключения комплексных судебно-психиатрических исследований.

Статья 23. Комиссия экспертов разных специальностей

При производстве комиссионной судебной экспертизы экспертами разных специальностей (далее - комплексная экспертиза) каждый из них проводит исследования в пределах своих специальных знаний. В заключении экспертов, участвующих в производстве комплексной экспертизы, указывается, какие исследования и в каком объеме провел каждый эксперт, какие факты он установил и к каким выводам пришел. Каждый эксперт, участвующий в производстве комплексной экспертизы, подписывает ту часть заключения, которая содержит описание проведенных им исследований, и несет за нее ответственность.

Общий вывод делают эксперты, компетентные в оценке полученных результатов и формулировании данного вывода. Если основанием общего вывода являются факты, установленные одним или несколькими экспертами, это должно быть указано в заключении. В случае возникновения разногласий между экспертами результаты исследований оформляются в соответствии с частью второй статьи 22 настоящего Федерального закона.

Идентичную структуру заключения комплексного экспертного исследования задают Уголовный и Гражданский процессуальные кодексы РФ (ст. 201 УПК РФ и ст. 82 ГПК РФ).

При составлении заключения эксперт всегда должен исходить из четкого представления о принципах и существе предстоящей оценки создаваемого им юридического документа. Оценка экспертного заключения подчиняется общим правилам оценивания доказательств, которые, к примеру, отражены в ст. 88 УПК РФ.

Статья 88 УПК РФ. Правила оценки доказательств

Данные правила конкретизируют важнейший принцип судопроизводства - оценку доказательств по внутреннему убеждению, закрепленный в приведенной выше ст. 17 УПК РФ. Оценка доказательств, хотя и происходит на всех этапах процесса доказывания, в то же время представляет собой относительно самостоятельный, заключительный этап.

Те же правила в несколько более детализированной форме даны в ст. 67 ГПК РФ.

Статья 67 ГПК РФ. Оценка доказательств

…​3. Суд оценивает относимость, допустимость, достоверность каждого доказательства в отдельности, а также достаточность и взаимную связь доказательств в их совокупности.

Таким образом, применительно к оценке отдельного доказательства закон указывает на три ее составляющих: установление логической связи между сведениями, составляющими содержание информации, и обстоятельствами, подлежащими доказыванию (относимость), соответствие процессуальной формы требованиям закона (допустимость) и соответствие реально существовавшим фактам (достоверность).

Логическая связь между сведениями, которые содержит в себе доказательство, и обстоятельствами, подлежащими установлению, наделяет доказательство свойством относимости. Вывод о наличии такой связи, а следовательно, и свойство относимости, могут изменяться в процессе познания фактических обстоятельств дела. Относимость доказательств непосредственно определяется кругом выдвинутых версий, т.е. предположений о характере обстоятельств, подлежащих доказыванию. Таким образом, факты, которые необходимо установить, выступают критерием относимости доказательств. Определение относимости того или иного доказательства не относится к компетенции эксперта, который поэтому не вправе исключать тот или иной вопрос экспертного задания, точно так же как выводить из рассмотрения то или иное обстоятельство как не относящееся к делу. Эксперт в данном случае выступает в роли одного из источников сведений о подлежащих доказыванию фактах, в связи с чем оценка того же экспертного задания может проводиться им только с точки зрения соответствия либо несоответствия его специальным познаниям.

Юридическая форма относящихся к делу сведений с исчерпывающим перечнем видов доказательств определяет допустимость доказательства как средства установления обстоятельств, подлежащих доказыванию. Допустимость доказательства как юридическая форма относящихся к делу сведений включает соблюдение следующих требований:

Применительно к совокупности доказательств закон указывает на необходимость оценки такого их качества, как достаточность для разрешения дела. Достаточность доказательств означает, что на их основе могут быть с достоверностью установлены все обстоятельства, подлежащие доказыванию, и вынесено законное, обоснованное и справедливое судебное решение.

Помимо общих правил, законодательство предъявляет к экспертному заключению особые профессиональные требования, сформулированные, в частности, в ст. 8 Закона о ГСЭД.

Статья 8. Объективность, всесторонность и полнота исследований

Эксперт проводит исследования объективно, на строго научной и практической основе, в пределах соответствующей специальности, всесторонне и в полном объеме.

Заключение эксперта должно основываться на положениях, дающих возможность проверить обоснованность и достоверность сделанных выводов на базе общепринятых научных и практических данных.

Данная норма законодательно закрепляет три специальных (профессиональных) принципа судебно-экспертного исследования: объективности, всесторонности и полноты.

Ю.Г. Корухов и В.Ф. Орлова (2002) в своем комментарии к этой статье Закона расшифровывают принцип объективности как требование к эксперту проводить исследования и формулировать выводы на научно-методической и практической основе, соответствующей современному уровню развития той области знаний, которую он представляет. Содержание принципа объективности ими предлагается рассматривать в двух аспектах:

К первому обязательному условию объективности эксперта и отсутствия субъективизма при проведении исследования относят его компетентность, наличие профессиональных знаний и опыта в конкретной экспертной специальности. Однако они не исчерпывают всех условий, гарантирующих соблюдение принципа объективности. Различают понятия общей компетенции экспертизы и субъективной компетентности эксперта. Последнюю определяют не только его специализация и опыт производства подобных экспертиз, но и беспристрастность, непредвзятость, личная незаинтересованность в исходе дела, а также бесстрастность относительно обстоятельств дела при производстве конкретного экспертного исследования и даче заключения. Последнее из упомянутых условий - особого свойства, поскольку находится в сфере психологических особенностей экспертной деятельности. Одним из профессиональных требований к эксперту является его эмоциональная устойчивость относительно обстоятельств требующего экспертизы дела, которые могут оказаться эмоциональной нагрузкой, невольно влияющей на беспристрастность эксперта. Данное условие не может регулироваться законодательно, однако оно учтено этическими нормами. В частности, «Свод этических принципов и правил проведения судебно-психиатрической экспертизы» содержит особую норму, тесно увязываемую с принципом независимости эксперта, в свете которой «социальные, политические, идеологические, религиозные убеждения и пристрастия, как и личные отношения (неприязнь или жалость к испытуемому), не должны влиять на деятельность эксперта, на его оценки и заключения. Наличие таких влияний - признак несоответствия эксперта своим служебным обязанностям» (п. 5.8 ч. 5).

Качество психологической независимости от обстоятельств совершенного деяния и рассматриваемого судом дела - элемент профессиональной подготовки эксперта. Залогом же эмоциональной устойчивости и непредубежденности является строгое соблюдение экспертом научно-методических предписаний и рекомендаций по производству экспертных исследований и оценке их результатов. Гарантия объективности экспертного заключения обеспечивается соблюдением основных профессиональных принципов судебно-экспертной деятельности - всесторонности и полноты исследований, которые тесно связаны друг с другом и определяют оценку экспертного заключения.

Принцип всесторонности исследования рассматривается в следующих аспектах:

Проводя исследования и формируя экспертные версии, эксперт обязан учесть все возможные альтернативы экспертного решения и охватить весь круг общих и частных экспертных версий и контрверсий, вытекающих из поставленных вопросов и подлежащих проверке в процессе исследования. В процессе непосредственного исследования его всесторонний характер выражается в том, что эксперт выявляет и использует различную информацию об основном объекте исследования. Экспертом должны быть изучены факторы, способствующие как положительному ответу на вопрос, так и отрицательному.

Полнота экспертного исследования характеризуется с точки зрения:

На обязанность проведения экспертом исследования во всей полноте указывается и процессуальным законодательством, например ст. 204 УПК РФ. Она подразумевает, что при проведении исследования эксперт должен использовать весь арсенал методов и технических средств, который ему предоставляет современный научный уровень развития его предметной экспертной специальности и который необходим для получения обоснованного и надежного вывода.

В качестве гарантии соблюдения указанных специальных принципов в ч. 2 ст. 8 Закона о ГСЭД содержится требование, состоящее в том, что заключение эксперта должно основываться на положениях, дающих возможность проверить обоснованность и достоверность сделанных выводов. Механизм соблюдения этих принципов экспертного исследования заключается в существовании единой научно-методической основы, которая образует профессиональную базу знаний эксперта и отражается в тех методах, которые, пройдя обязательную проверку и апробацию, рекомендованы к внедрению в экспертную практику.

В судебной психиатрии приведенные положения приобретают особое значение, поскольку базовые психиатрические познания не исключают причастности психиатра к различным научным парадигмам, причем некоторые из них не всегда согласуются с принятыми в данной культуре экспертными подходами. Поэтому научные положения и методы исследования, применяемые экспертом, должны быть апробированы именно в экспертной практике, поскольку даже научно обоснованные теории и методы в одной прикладной области (психоанализ в психотерапии) не всегда могут быть адекватно применены в другой. Данная ситуация особо оговаривается вст. 11 Закона о ГСЭД, где прямо указывается, что «государственные судебно-экспертные учреждения одного и того же профиля осуществляют деятельность по организации и производству судебной экспертизы на основе единого научно-методического подхода к экспертной практике, профессиональной подготовке и специализации экспертов».

Оценка доказательств имеет как внутреннюю (логическую), так и внешнюю (правовую) стороны и, будучи мыслительным актом, проявляется вне процессуальных действий (Сахнова Т.В., 2000). Положение о том, что заключение эксперта не имеет никаких преимуществ по своей доказательной силе в сравнении с другими доказательствами, где оно равное среди равных, составляет основу оценки заключения. Вместе с тем специфика формирования данного доказательства отражается и на содержательной стороне деятельности по его оценке. Деятельность по оценке заключения эксперта имеет два уровня:

Выявление соответствия экспертного заключения юридическому критерию предполагает проверку его законности, соблюдения процессуальных норм при назначении, проведении экспертизы, оформлении и представлении суду ее результатов в виде заключения. На данном этапе проверяется, соблюдены ли требования процессуального закона о специальной правоспособности лица, назначенного экспертом (не было ли оснований для отвода); соблюден ли процессуальный порядок назначения и проведения экспертизы (соблюден ли порядок направления материалов на экспертизу; соблюдены ли права заинтересованных лиц при назначении и проведении экспертизы; в соответствии ли с законом эксперт реализовал обязанность по даче заключения и полномочия в ходе исследования); соответствует ли заключение по форме и содержанию требованиям закона.

Оценка соответствия экспертного заключения гносеологическому критерию означает проверку научной обоснованности и достоверности выводов эксперта, качества и полноты проведенного исследования. Решение этой задачи предполагает проверку, произведена ли экспертиза компетентным лицом, не вышел ли эксперт за пределы научной компетенции, а также оценку формирования фактического основания исследования, достаточности и доброкачественности объектов исследования, логический анализ структуры заключения, проверку соответствия выводов эксперта установленным в ходе исследования фактам, обоснованности и допустимости примененных экспертом методик.

Оценка научной обоснованности заключения эксперта есть составная часть оценки его достоверности. Определение достоверности - элемент оценки любого судебного доказательства, однако применительно к оценке заключения эксперта он приобретает особое содержание. Оценить достоверность заключения - значит оценить соответствие выводов эксперта действительности и под этим углом зрения - надежность примененных экспертом методик. Оценка достоверности предполагает оценку исходного научного положения экспертизы, достаточность предоставленного эксперту исследовательского материала, правильность представленных эксперту исходных данных, полноту проведенного экспертом исследования, правильность выявленных экспертом признаков (промежуточных фактов), правильность экспертной интерпретации выявленных промежуточных фактов и их достаточность для вывода. Признается, что оценка таких элементов содержания заключения эксперта, как правильность избранного им научного положения и правильность его реализации в ходе исследования через специальные методики, требует владения специальными познаниями. Оценка же достоверности заключения судом возможна путем логического анализа всех его составных частей. Несоблюдение экспертом требований, предъявляемых к структуре заключения, есть показатель определенных нарушений, которые могут отразиться на достоверности заключения. Квалифицировать это обстоятельство - задача суда, который, однако, не дает оценки с точки зрения специальных знаний.

В оценку достоверности заключения входит также оценка надежности примененных экспертом методик. Проверка достоверности заключения эксперта не означает обязанности суда самостоятельно проверять научную обоснованность и качество самих методик с точки зрения их разработанности, соответствия современному уровню развития специальных знаний в той или иной области, однако в полномочиях суда - требовать от эксперта обоснования выбора методик исследования. Если таковое обоснование или научное описание процедуры их применения отсутствует или не дается в дальнейшем, суд вправе сделать вывод о недостоверности заключения.

Таким образом, сущность оценочной деятельности, ее содержание и специфика определяют всестороннюю, полную и объективную оценку экспертного заключения как средства доказывания в двух основных аспектах (рис. 4-1). Во-первых, определяется полноценность экспертного заключения как средства доказывания - носителя (источника) информации об установленных данных. Во-вторых, оценке подвергаются установленные фактические данные, т.е. собственно доказательства по делу.

Прежде всего, необходимо решить вопрос о допустимости заключения в качестве доказательства по расследуемому делу. Ответ на этот вопрос предполагает решение следующих задач.

Необходимо отметить, что единая форма заключения предусмотрена именно для того, чтобы оно могло быть проверено при его оценке с позиций обоснованности и достоверности сделанных выводов лицом или органом, назначившим экспертизу, и быть убедительным для других участников процесса. Эта форма обеспечивает возможность проверки:

Законодательные нормы, регулирующие производство судебно-экспертных исследований и оформление их результатов, получили отражение в Приказе Министерства здравоохранения РФ от 12 августа 2003 г. № 401, утвердившем отраслевую учетную форму № 105/у-03 «Заключение судебно-психиатрического эксперта (комиссии экспертов)» и Инструкцию по ее заполнению. Освоение заложенных в ней правил становится неотъемлемым элементом познаний не только судебно-психиатрических экспертов и представителей смежных дисциплин, участвующих в производстве комплексных с судебно-психиатрической экспертиз, но и лиц, наделенных правом их назначения и оценки экспертного заключения. В данной Инструкции соблюдается общий для всех экспертных заключений принцип, подразумевающий выделение в их структуре трех частей: вводной, исследовательской и выводов.

ВВОДНАЯ ЧАСТЬ

Проверка соответствия статуса экспертного учреждения (п. 1.1)^[19] законодательным требованиям является первым элементом оценки легитимности экспертного заключения. В соответствии со ст. 11 Закона о ГСЭД «государственными судебно-экспертными учреждениями являются специализированные учреждения федеральных органов исполнительной власти, органов исполнительной власти субъектов Российской Федерации». В учреждениях и подразделениях, не относящихся к ведению федерального органа исполнительной власти в области здравоохранения, «не может организовываться и производиться судебно-психиатрическая экспертиза».

Следует всегда уточнять вид экспертного исследования (п. 1.3) с органом, назначившим его. При невозможности или безуспешности такого уточнения могут возникать различные проблемные ситуации, которые приводят к необходимости принятия разных решений. Так, возможен вариант, когда назначена комплексная экспертиза, однако не сформулированы вопросы, входящие в компетенцию одного из взаимодействующих экспертов. В этих случаях допускается простая констатация их отсутствия без ответов, хотя более оправдана экспертная инициатива с самостоятельной постановкой вопросов, раскрывающих имеющие значение для дела обстоятельства, на которые дается соответствующий ответ.

Более сложны случаи, когда обнаруживается расхождение экспертного задания и обозначенного вида экспертизы (чаще - однородной судебно-психиатрической), пределы компетенции которой не позволяют ответить на указанные в постановлении (определении) вопросы. Следует помнить, что руководитель учреждения вправе привлекать к производству экспертизы экспертов других специальностей из числа своих сотрудников, если это необходимо для решения экспертных вопросов. Такое право руководителя экспертного учреждения прямо вытекает из его общего правомочия поручать производство экспертизы эксперту или нескольким экспертам из числа сотрудников возглавляемого им учреждения (ч. 2 ст. 199 УПК РФ). Если же эксперта соответствующей специальности в данном экспертном учреждении нет, то руководитель учреждения вправе ходатайствовать перед органом, назначившим экспертизу, о включении в состав экспертной комиссии соответствующего эксперта из числа лиц, не работающих в данном экспертном учреждении (абз. 3 ст. 15 Закона о ГСЭД).

Если вопросы к экспертам повторяют вопросы, на которые ранее были даны ответы другим экспертом, то экспертиза является повторной, даже если это не указано в постановлении (определении) о назначении экспертизы.

Краткое описание сущности дела (п. 1.4) является необходимым как для выдвижения возможных экспертных версий и выбора правомерного алгоритма исследования, так и для восприятия отражаемого в экспертном заключении хода этого исследования. Понятно, что своеобразие конкретного дела само по себе может порождать определенный круг диагностических и экспертных версий, а также определять специфику процесса принятия подэкспертным юридически значимого решения или аномальных механизмов его поведения, что влечет и целесообразность тех или иных алгоритмов исследования.

Среди участвующих в производстве комиссионной экспертизы (п. 1.5) особо выделяется лишь врач-докладчик, который является чисто функциональной, а не процессуальной фигурой. Закон о ГСЭД указывает на возможность выделения эксперта-организатора: «Один из экспертов…​ комиссии может выполнять роль эксперта-организатора; его процессуальные функции не отличаются от функций остальных экспертов» (ч. 5 ст. 21).

В свете процессуального статуса эксперта к его фигуре законодательство формулирует и особые требования. Так, в соответствии со ст. 12 и 13 Закона о ГСЭД государственный эксперт - это аттестованный работник государственного судебно-экспертного учреждения, производящий судебную экспертизу в порядке исполнения своих должностных обязанностей; гражданин РФ, имеющий высшее профессиональное образование и прошедший последующую подготовку по конкретной экспертной специальности. В соответствии с законодательными требованиями минимально необходимыми для участия в судебно-психиатрической экспертизе являются следующие сведения, указание на которые обязательно в экспертном заключении: специальность (психиатрия, судебно-психиатрическая экспертиза) и должность (врач судебно-психиатрический эксперт). То есть подразумеваемая законодательством и Инструкцией расшифровка статуса эксперта должна выглядеть примерно следующим образом:

«…​Иванова Петра Сидоровича, образование высшее, психиатра, судебно-психиатрического эксперта, стаж 20 лет, кандидата медицинских наук, врача судебно-психиатрического эксперта…​».

Указание на присутствующих при проведении экспертизы лиц (п. 1.6) связано в том числе со ст. 197 УПК РФ, согласно которой «1. Следователь вправе присутствовать при производстве судебной экспертизы, получать разъяснения эксперта по поводу проводимых им действий. 2. Факт присутствия следователя при производстве судебной экспертизы отражается в заключении эксперта». Не допускается, однако, присутствие следователя при совещании комиссии экспертов перед дачей заключения, а также при формулировании экспертом выводов и составлении им заключения, так как такое присутствие могло бы поставить под сомнение объективность заключения.

В силу п. 5 ч. 1 ст. 198 УПК РФ подозреваемый, обвиняемый и его защитник вправе «присутствовать с разрешения следователя при производстве судебной экспертизы, давать объяснения эксперту». Точно так же как и следователь, указанные лица не могут присутствовать на стадии совещания экспертов при комиссионной экспертизе, при составлении экспертом заключения и формулировании выводов. В случае если кто-то из них мешает эксперту, последний вправе приостановить исследование и ходатайствовать перед следователем об отмене разрешения присутствовать при производстве экспертизы (ст. 24 Закона о ГСЭД). Сходные условия присутствия при проведении экспертизы лиц, участвующих в деле, предусмотрены гражданским процессуальным законодательством, в соответствии со ст. 84 которого это их право возможно «за исключением случаев, если такое присутствие может помешать исследованию, совещанию экспертов и составлению заключения». По смыслу п. 5 ч. 1 ст. 53 УПК РФ при экспертизе, проводимой в отношении подозреваемого или обвиняемого, может присутствовать защитник, но только в случаях, если она проводится по ходатайству обвиняемого (подозреваемого) либо самого защитника.

Выделяются фактические и юридические основания (п. 1.7) производства СПЭ. Назначение экспертизы - отдельное процессуальное действие, подразумевающее в качестве фактического основания «сомнение» в сохранности тех или иных юридически значимых способностей (ст. 196 УПК РФ). При этом процессуальное право требует при назначении экспертизы указывать «основания назначения экспертизы» (ст. 195 УПК РФ), что уже само по себе в достаточной мере ориентирует эксперта в проблемной ситуации и причинах, ее породивших.

Хотя процессуальное законодательство содержит требование удостоверения подписью эксперта ознакомления его с содержанием лишь ст. 307 УК РФ (п. 1.9), последняя не исчерпывает все варианты ответственности эксперта, предусмотренные за нарушение им уголовных и уголовно-процессуальных норм. Так, он может быть привлечен к уголовной ответственности и в соответствии со ст. 310 УК РФ за разглашение данных предварительного расследования. Также в ст. 57 УПК РФ перечисляются действия, которые эксперт не вправе осуществлять (ведение переговоров с участниками уголовного судопроизводства по вопросам, связанным с производством судебной экспертизы без ведома следователя и суда; самостоятельный сбор материалов для экспертного исследования; проведение без разрешения дознавателя, следователя, суда исследований, которые могут повлечь полное или частичное уничтожение объектов либо изменение их внешнего вида или основных свойств; уклонение от явки по вызовам дознавателя, следователя, прокурора или суда). Осуществление этих действий может послужить основанием для отвода эксперта или признания не имеющими доказательственного значения результатов экспертизы как полученных с процессуальными нарушениями. Кроме того, согласно ст. 117 УПК РФ, на эксперта, как участника уголовного судопроизводства, за нарушение его процессуальных обязанностей может быть наложено денежное взыскание в размере до 25 минимальных размеров оплаты труда.

Процессуальное законодательство определяет особые причины назначения дополнительной и повторной экспертиз (п. 1.10). Так, ч. 3 ст. 87 ГПК РФ указывает, что «в определении суда о назначении дополнительной или повторной экспертизы должны быть изложены мотивы несогласия суда с ранее данным заключением эксперта или экспертов». По сути, те же основания предусмотрены и УПК РФ, где говорится, что повторная экспертиза назначается «в случаях возникновения сомнений в обоснованности заключения эксперта или наличия противоречий в выводах эксперта или экспертов» (ч. 2 ст. 207), в связи с чем указание на данные основания следует ожидать в постановлении (определении). Такое указание на допущенные ранее дефекты помогает эксперту особо акцентировать в своем заключении те его моменты, которые привели к сомнениям в полноте и научной обоснованности предшествующей экспертизы.

Ходатайство о продлении экспертного исследования (п. 1.11) является отдельным документом: ч. 2 и 3 ст. 30 Закона о ГСЭД подразумевают, что «в случае необходимости по мотивированному ходатайству эксперта или комиссии экспертов срок пребывания лица в медицинском стационаре может быть продлен постановлением судьи районного суда по месту нахождения указанного стационара еще на 30 дней. Ходатайство эксперта или комиссии экспертов о продлении срока пребывания лица в медицинском стационаре должно быть представлено в районный суд по месту нахождения указанного стационара не позднее чем за три дня до истечения 30-дневного срока». Данные законодательные требования подразумевают, в частности, что экспертное решение о продлении должно быть выработано заблаговременно, чтобы подача соответствующего ходатайства уложилась в предусмотренные законом сроки.

Согласно Постановлению Пленума Верховного Суда РФ от 21 декабря 2010 г. № 28 «О судебной экспертизе по уголовным делам» (п. 11), «.лицу, в отношении которого решается вопрос о. продлении срока его пребывания в медицинском стационаре, следует обеспечить возможность участия в судебном заседании и реализации предусмотренных уголовно-процессуальным законом прав, за исключением случаев, когда физическое и (или) психическое состояние не позволяет ему предстать перед судом».

Право эксперта ходатайствовать о предоставлении ему дополнительных материалов, необходимых для дачи заключения (п. 1.12), подразумевается п. 2 ч. 3 ст. 57 УПК РФ.

Одним из важнейших объектов судебно-психиатрических экспертных исследований (п. 1.13) является медицинская документация [копии заключений предыдущих СПЭ по данному делу, терапевтическая медицинская карта, медицинская карта психоневрологического диспансера (ПНД), подлинники/копии стационарных историй болезней, справки, выписки из медицинских карт и пр.], относящаяся к официальным документам, содержащим все необходимые реквизиты (регистрационный номер, печати учреждений и пр.). Такая документация, как и любой иной объект исследования, должна быть приобщена к материалам дела в установленном процессуальным законом порядке. В случае же, когда результаты экспертного исследования получены с использованием материалов, собранных экспертом самостоятельно, а равно при содействии лиц, участвующих в деле, без ведома органа, назначившего экспертизу, они подлежат исключению из экспертного заключения как полученные с нарушением установленного законом порядка (ч. 2 ст. 85 ГПК РФ, ст. 16 Закона о ГСЭД). Данная документация, приобщенная к материалам дела, изученная экспертами и использованная ими в качестве объективизации последующих диагностических и экспертных выводов, должна быть зафиксирована в экспертном заключении (ст. 25 Закона о ГСЭД), что позволит суду в последующем оценить полноту, объективность и достоверность полученных результатов.

ИССЛЕДОВАТЕЛЬСКАЯ ЧАСТЬ

Структура исследовательской части заключения должна в основном соответствовать структуре процесса самого экспертного исследования.

Законом о ГСЭД в ряду основополагающих ее принципов в ст. 4 закреплено следующее положение: «Государственная судебно-экспертная деятельность основывается на принципах законности, соблюдения прав и свобод человека и гражданина, прав юридического лица, а также независимости эксперта, объективности, всесторонности и полноты исследований, проводимых с использованием современных достижений науки и техники» (п. 2.1).

Принцип хронологической последовательности (п. 2.2.1) изложения имеющейся о подэкспертном информации и обстоятельств юридически значимой ситуации подразумевается как основной. Не рекомендуется распределение информации по тематическим разделам, что может затруднить, например, сопоставление клинических проявлений психических расстройств с иными обстоятельствами, характеризующими юридически значимую ситуацию. Точно так же неправомерно соединение показаний, относящихся к различным временным отрезкам, только на основании их принадлежности одному свидетелю, поскольку это говорит о незавершенности аналитического изучения материалов дела.

Отступления от хронологической последовательности изложения всех имеющихся в деле данных, тем не менее, иногда оказываются оправданными. Это касается случаев, когда те или иные показания, даваемые в ходе следствия или судебного разбирательства, обнаруживают очевидное противоречие с иными объективными данными, в том числе медицинской документацией. Нередко такая ситуация возникает при взаимоисключающих описаниях различных анамнестических периодов, принадлежащих сторонам в гражданском процессе. В этих случаях правомерно разместить эти показания уже при изложении возникшей судебной ситуации, что будет наглядно демонстрировать не столько сами по себе реальные обстоятельства жизни подэкспертного, сколько степень противоречивости материалов дела, глубину конфликтности сложившихся к моменту судебного разбирательства взаимоотношений и т.п.

При построении исследовательской части судебно-психиатрического экспертного заключения по гражданским делам наряду с хронологическим реализуется принцип аналитической группировки свидетельских показаний. Сопоставительный анализ свидетельских показаний предполагает несколько этапов дифференциации: определение наличия описания определенных событий, явлений, времени, к которому они относятся; установление соответствия описываемых явлений закономерностям протекания вероятного психического расстройства; соотнесение показаний с другими документальными свидетельствами.

В целом при выборе того или иного варианта изложения анамнестических данных и юридически значимых обстоятельств следует помнить, что экспертное заключение не конспект материалов дела, а ведущей целью экспертного исследования является аналитико-синтетическая оценка представленных объектов.

При изложении анамнеза (п. 2.2.2) необходима расшифровка любых клинически значимых данных, которые, к примеру, могут скрываться за номенклатурными шифрами, включая устаревшие - использовавшиеся прежде классификационные коды (МКБ-9) или графы расписания болезней (приказы Министерства обороны и других ведомств). То же касается используемых иногда во врачебной практике аббревиатур, которые подразумевают значимые для психиатрической диагностики состояния: ДЦП (детский церебральный паралич), ДЭП (дисциркуляторная энцефалопатия) и др.

Подчас возникает необходимость в смысловом раскрытии и некоторых профессиональных понятий и терминов, которые приобретают значение в оценке целостной клинической картины. Например, фраза в заключении «с больной контакта не было, уровень сознания по шкале Глазго составил 14-15 баллов» при неосведомленности могла бы создать внешне убедительное впечатление описания нарушенного сознания, тогда как на самом деле указанные цифры соответствуют максимально возможным показателям при ясном, полностью сохранном сознании. Если знать эти нормативы, приведенная фраза свидетельствует о своей внутренней противоречивости, требующей отдельного разъяснения. При повторном анализе цитировавшейся истории болезни из онкологического отделения оказалось, что экспертами была неверно расшифрована первая часть записи: к типографскому шаблону «контактен» лечащим врачом была сделана не очень четкая приписка «на» (поскольку речь шла о пациентке), которая и была принята экспертами за частицу «нет». Экспертные выводы при этом приняли кардинально иной, нежели соответствующий реальным клиническим обстоятельствам, вид.

Указание на предшествующие судимости не может ограничиваться перечислением статей инкриминируемых деяний без их расшифровки хотя бы потому, что часто могут приводиться номера статей старого УК РСФСР. Часто важнейшим элементом анализа становятся описания поведения в момент прежних деликтов, в связи с чем особую ценность могут представлять имеющиеся в уголовном деле приговоры, содержащие подобную информацию.

Это же касается медицинской документации, цитирование которой не может сводиться к установленным психиатрическим диагнозам без описания психического статуса на момент предыдущих стационирований или амбулаторных посещений. Например, описание острого периода черепно-мозговых травм, их тяжести, длительности госпитализации не должно подменяться краткой фразой о неоднократных травматических воздействиях, приводивших к госпитализации, даже без датировки. Не следует игнорировать при отражении предшествующих экспертных исследований заключения психологов, медицинскую документацию, содержащую описание не тяжелой, но длительной или же частой соматической патологии. Иногда целесообразно приводить характер и результаты осуществлявшегося лечения, поскольку часто эффективность терапии обладает самостоятельной диагностической ценностью.

Недопустимо включение в данный раздел оценочных характеристик, даваемых некоторым из используемых источников, например выдержкам из медицинской документации, особенно расширяющих осуществленные врачами наблюдения собственными умозаключениями. Поскольку в этой части не подразумевается обоснование своих суждений, последние могут приобретать категоричный характер и выглядеть безапелляционными. Еще большей ошибкой будет подобное привнесение в тех случаях, когда упоминаемые здесь обстоятельства не получают своего дальнейшего развития в рамках клинического интервью с последующей фиксацией в разделе психического состояния, что могло бы явиться доказательным аргументом высказанных суждений. Таким образом, оценка имевшихся в прежней истории болезни данных как свидетельствующих о какой-либо иной, нежели содержавшейся в ней, клинической трактовке теряет свою безусловность, а с точки зрения последовательности экспертного исследования выглядит явно преждевременной.

Формулировка фразы, с которой начинается изложение юридически значимого события, не должна утверждать факт совершения испытуемым каких-либо противоправных действий, поскольку до судебного решения он в таковых лишь обвиняется. Следует помнить, что всегда существует потенциальная возможность изменения не только инкриминируемого состава деяния, но и описания поведения подэкспертного в целом. По этим же причинам приведение фабулы инкриминируемого деяния по показаниям потерпевших, свидетелей не должно сокращаться до абзаца, заимствованного из постановления, и включать фразы типа «имея умысел на совершение…​» и т.д. Подобные формулировки представляют реальные обстоятельства уже в трансформированном виде, содержат оценочные категории и подчинены задачам следствия (определение состава обвинения и т.п.) и потому не могут включаться в экспертное заключение без ущерба для полноты описания юридически значимой ситуации. В то же время следует приводить важные для реконструкции поведения обвиняемого данные осмотра места правонарушения; время, длительность аномального поведения, статус и возраст жертв (например, при сексуальных деликтах) и несовершеннолетних соучастников (при групповых правонарушениях), что в целом способствует уяснению механизмов делинквентного поведения. Между тем это не означает, что в экспертное заключение должны в полном объеме переноситься, к примеру, все результаты судебно-медицинской экспертизы. Всегда необходимо стремиться к завершенному аналитическому разбору всех предоставленных объектов исследования, из которых должны вычленяться те данные, которые имеют значение для оценки психического состояния подэкспертного и характеристики его поведения (свидетельствующие о его целенаправленности или автоматизированности; последовательности или хаотичности и т.п.).

Показания обвиняемого не должны чрезмерно обобщаться, особенно в случаях их динамических изменений в ходе следствия, или ограничиваться ссылкой на то, что последующие показания были аналогичны предыдущим. С другой стороны, неоправданно приводить показания полностью как прямую речь, включая несущественные детали и повторы, затрудняющие анализ поведения в деликте.

Наиболее верная последовательность отражения имеющихся показаний - первоначально приводить показания свидетелей и потерпевших, затем показания самого обвиняемого, поскольку последние - это еще и предмет анализа процессуальной дееспособности, так как они связаны с конкретными датами осуществления процессуальных действий.

Недопустимость смешения объективной и субъективной информации (п. 2.2.3) о психопатологических переживаниях определяется несколькими обстоятельствами.

Во-первых, в таком случае происходит смешение двух особых этапов клинического исследования - феноменологического описания неких переживаний, получаемых непосредственно от подэкспертного, и их психопатологической квалификации, осуществляемой на основе имеющихся знаний о клинических проявлениях тех или иных симптомов психических нарушений. При включении описаний психопатологических расстройств в анамнестический раздел и тот и другой элементы психопатологического анализа могут быть представлены лишь редуцированно - самоописания должным образом не детализируются, а квалификации не достигают должной четкости, что существенно снижает клиническую ценность этого раздела заключения.

Во-вторых, существует опасность, что приводимые здесь данные выпадут при изложении собственно психического состояния, где они и должны быть развернуто описаны с детальным уточнением всех тех психопатологических нюансов, которые требуются для убедительной клинической квалификации в контексте целостной картины психопатологического состояния.

Не следует пренебрегать сведениями из личного дела обвиняемого (п. 2.2.4), например, о нарушениях режима содержания, которые должны приводиться во всей их полноте. Между тем данный объект исследования в редких случаях упоминается в постановлении (определении) в числе передаваемых на исследование. Поэтому включение его в число исследуемых объектов может осуществляться только по ходатайству перед органом, назначившим экспертизу.

У эксперта нет права на отбор материалов (п. 2.2.5), которые являются доказательствами по делу и самостоятельную оценку которых поэтому с точки зрения их относимости к делу, достоверности эксперт проводить не может. Характеризующие испытуемого данные должны указываться полностью, а не в сжатой форме, порой с оценочными суждениями, отражающими избранную экспертами диагностическую гипотезу. Например, полная характеристика с места работы не может подменяться указанием на то, что она была «положительной», в то время как последняя может содержать описание необходимой для диагностики патохарактерологии, например эпилептоидного радикала: «был очень пунктуален, дотошно выполнял свои обязанности, не терпел безответственного отношения к работе» и т.д.

Обязанность эксперта - указать на всю совокупность фактических обстоятельств, прямо или косвенно имеющих отношение к психическому состоянию подэкспертного без предпочтения той или иной информации, независимо от степени соответствия конечному выводу.

Запрет на включение в экспертное заключение данных об иных правонарушениях, не охватываемых предметом настоящей экспертизы (п. 2.2.7), связан с этической нормой, в соответствии с которой эксперт должен следовать принципу разумной достаточности сведений: «Сведения, не относящиеся к поставленным перед экспертизой вопросам, не служащие аргументами экспертных выводов и не усиливающие их доказательности, не обязательно вносить в заключение и предавать огласке, особенно если сам испытуемый просит об этом…​» (п. 7.3 «Свода этических принципов и правил проведения судебно-психиатрической экспертизы с комментариями»). Гарантией соблюдения данной этической нормы взаимодействия эксперта и испытуемого является ст. 31 Закона о ГСЭД, согласно которой «эксперт не может быть допрошен по поводу получения им от лица, в отношении которого он проводил судебную экспертизу, сведений, не относящихся к предмету данной судебной экспертизы».

Настоящее состояние. Необходимо избегать внутренней несогласованности заключения, которая может заключаться в несоответствии описания соматического (п. 2.3.1) состояния диагностике какого-либо расстройства, осуществленной консультантом (терапевтом). Полнота отражения соматического состояния особенно важна в свете теснейших психосоматических взаимосвязей, что часто определяет значение их оценки в ходе дифференциальной диагностики.

Так, у подэкспертного, перенесшего в свое время тяжелую черепно-мозговую травму, осложнившуюся гнойным менингитом, отмечалось развитие кратковременных приступов нарушения сознания с моторными автоматизмами, жалоб на общую слабость, апатию, ухудшение памяти, что привело к установлению ему диагноза органического психического расстройства с височными эпилептическими пароксизмами и определенному экспертному решению. Однако в дальнейшем, когда после очередного утреннего приступа уже с тоническими судорогами он был доставлен в больницу, у него была выявлена выраженная гипогликемия, а после внутривенного введения раствора глюкозы был отмечен эффект быстрого «просыпания». В ходе последующего исследования была обнаружена инсулинома, в послеоперационном периоде пароксизмы прекратились (Мохов А.А., 2003). В другом случае пассивность, бездеятельность, безынициативность, замкнутость, вялость подэкспертного, односложность его ответов были истолкованы экспертами как проявление аутичности при шизофрении с апатоабулическим дефектом. Однако данные особенности психического состояния вполне соответствовали и астеническому синдрому, возникающему вследствие интоксикации и проявляющемуся повышенной утомляемостью, ослаблением или утратой способности к продолжительному физическому и умственному напряжению, истощаемостью, аффективной лабильностью с преобладанием пониженного настроения, повышенной сонливостью и т.п. Как оказалось, у подэкспертного в период комиссионного осмотра наблюдалось повышение температуры тела вследствие инфекционного заболевания, что не было отражено в экспертном заключении и потому поставило под сомнение верность психиатрической диагностики. Еще одной распространенной ошибкой является отсутствие данных измерения артериального давления при освидетельствовании лиц с атеросклеротическими изменениями. Если в таких случаях не исключены колебания артериального давления, всегда остается опасность смешения временного расстройства психической деятельности, возникающего на высоте гипертонического криза, и явлений глубокого и стабильного психического дефекта, особенно при констатации частичной дезориентировки подэкспертного.

Описание неврологического (п. 2.3.2) состояния должно содержать результаты всех проведенных исследований (инструментальных, а также данные обследования других консультантов, например окулиста).

Неврологические расстройства часто напрямую предопределяют не только методические особенности проведения клинического и психологического исследований, но и особые правила фиксации их результатов, так же как и требования к полноте описания самого неврологического состояния.

Так, в одном из случаев истцу в ходе экспертизы был поставлен диагноз «деменция», в том числе после констатации его дезориентировки (не мог назвать времени года и места своего нахождения), отрывочности сообщаемых им сведений, многие вопросы он оставлял без ответа, лишь взмахивал рукой и отворачивался, что привело к мнению о его «бестолковости». Были отмечены утрата навыков самообслуживания, непродуктивность психической деятельности, затруднившая контакт с испытуемым и проведение экспериментально-психологического обследования. Между тем речь шла о больном, перенесшем инфаркт в левом полушарии головного мозга и обнаруживавшем на момент осмотра грубый правосторонний гемипарез со сгибательными контрактурами (спастический паралич) и признаками пирамидной недостаточности. Данная локализация поражения, резко повышающая риск возникновения афатических и агностических расстройств, обязывала экспертов до квалификации каких-либо психопатологических проявлений и оценки степени изменения психических функций в целом детально описать состояние речевых навыков, в том числе письменной речи, однозначно исключить расстройства узнавания. До завершения данного этапа обследования любые суждения о нарушениях интеллекта являлись некорректными и опережающими, а из дополнительных методов обследования оптимальным являлось нейропсихологическое, а не патопсихологическое (которое в принципе не могло состояться), только вводящее в заблуждение относительно глубины интеллектуального дефекта.

И при соматическом, и при неврологическом описаниях обязательна расшифровка аббревиатур, а также раскрытие смысла выявляемых данных.

В описании психического (п. 2.3.3) состояния симптоматика должна быть представлена настолько исчерпывающе, насколько это необходимо, чтобы не допускать множественных толкований. Например, приводимое высказывание подэкспертного о том, что в последнее время он стал «спокойнее» и «уравновешеннее», недостаточно и требует расшифровки, поскольку при установлении продуктивного контакта может выясниться, что речь идет о некотором равнодушии, утере прежней остроты эмоционального реагирования на происходящие с ним или вокруг события, которые перестают волновать его в той мере, как раньше. При этом больной может оправдывать происшедшие с ним изменения рассуждениями о том, что им проведена переоценка ценностей, что не следует «суетиться по пустякам», что «нужно беречь себя». Это тем более важно, что в большинстве случаев эмоциональные изменения на начальном этапе шизофрении относительно неглубоки и часто отмечаются больными лишь субъективно, тогда как их родственники не замечают эмоциональных изменений у подэкспертного (Циркин С.Ю., 2005).

Особо следует указать на необходимость соблюдения экспертом деликатности при изложении сведений о личной жизни испытуемого, что подчеркивает п. 8.2 «Свода этических принципов…​», где, в частности, говорится, что «эксперту следует избегать оценочных суждений, не допускать оскорбительных замечаний и выражений, унижающих человеческое достоинство».

Не следует злоупотреблять указанием на задававшиеся в ходе интервью вопросы («На вопрос о…​ отвечает..»), что отражает не столько состояние подэкспертного, сколько технологию клинической беседы, а в целом перегружает описание, препятствуя целостному клиническому впечатлению.

Фундаментальный принцип отражения психического состояния - это использование феноменологического метода, подразумевающего первоначально исключительно описательный подход к наблюдаемым психическим (психопатологическим) явлениям и не допускающего какой-либо квалификации без обосновывающих описаний (п. 2.3.4). Данное требование связано с необходимостью убедительного обоснования любой профессиональной трактовки во избежание каких-либо сомнений в ее правомерности. Так, явно недостаточно в начале описания психического состояния указания на «негативистичность» подэкспертного, поведение и своеобразие контакта с которым могут быть истолкованы и как простая оппозиционность, и как следствие защитных установок. Поэтому сначала должны быть приведены те детали состояния и поведения, которые однозначно свидетельствуют о парадоксальности эмоционального реагирования с бессмысленным сопротивлением любому внешнему воздействию, оправдывающей использование именно данного термина, а не иного, связанного, к примеру, с психопатическими формами поведения.

Рекомендация приводить прямую речь подэкспертного в тех случаях, когда им употребляются слова и выражения, точно характеризующие его состояние (п. 2.3.6), не оправдывает заполнения «психического состояния» развернутыми выдержками, не подразумевающими клиническую интерпретацию самой формы высказывания или не содержащими информации о природе психопатологических переживаний. В то же время нельзя пренебрегать цитатами, отражающими те смысловые и формальные структуры высказывания, которые образуют симптомы речевых нарушений, выражающиеся в специфичной для психической патологии лексико-грамматической деструкции.

В отношении содержания речевой продукции достаточно элементарным является правило, согласно которому «психический статус» не должен дублировать анамнестический раздел, и если здесь упоминаются какие-либо жизненные события, то по преимуществу в контексте оценки эмоционально-личностного на них реагирования, их роли в генезе психопатологических расстройств, оценки тех или иных обстоятельств и отношения к ним самого подэкспертного и т.д., т.е. в непосредственной связи с клинической квалификацией психического состояния испытуемого.

Недостаточно ограничиться указанием на «понимание противоправности содеянного» подэкспертным в доказательство его вменяемости (п. 2.3.10). Наличие или отсутствие понимания противоправности не могут являться единственным и ведущим аргументом при оценке вменяемости/невменяемости, поскольку нарушения критики способны привести к такому изменению смысла и искажению представлений о значении своих действий, что формально знаемые общественно принятые нравственные нормы низводятся до положения лишь учитываемых условий и перестают быть действенными внутренними (субъективными) регуляторами поведения. Поэтому требуется отразить более целостный анализ критических способностей подэкспертного, возможности адекватно оценить обстановку и собственное поведение в юридически значимой ситуации.

Соответствие клинической систематизации выявленных клинических феноменов, психопатологической квалификации нарушений различных сфер психической деятельности (интеллекта, мышления, эмоций, критических способностей и др.) осуществленному описанию психического состояния (п. 2.3.12) - важный элемент оценки экспертного заключения как полно и всесторонне отражающего проведенное исследование, отвечающего требованиям его научной обоснованности. Каждое из суждений, так или иначе профессионально квалифицирующих состояние отдельной психической сферы, должно находить свою опору в предшествующем изложении психического состояния подэкспертного.

При интерпретации полученных данных психиатр должен всегда руководствоваться исключительно клиническими аргументами (п. 2.3.17) с последовательным переходом от феноменологического описания к нозографической верификации и функциональному диагнозу. Даже несмотря на некоторое значение интуитивного впечатления (например, так называемого чувства шизофрении - praecox gefuhl), эксперт и в данном случае обязан в своих диагностических суждениях опираться только на реальные клинические факты, т.е. должен привести описание тех психопатологических признаков, которые объективизируют его первоначальное впечатление.

Особенностью описания психического состояния в экспертном заключении является достаточно часто возникающая необходимость затрагивать клинические моменты, логически не связанные с психопатологической картиной, наблюдаемой у конкретного подэкспертного, однако вытекающие из экспертного задания. К примеру, среди поставленных вопросов могут оказаться нацеленные на выявление различных форм аддикции (алкоголизма, расстройств сексуального предпочтения), аномального эмоционального состояния и т.д. При том, что в ходе экспертизы подтверждающих эти версии данных не находится, в экспертном заключении необходимо отражать те элементы исследования, в том числе входящие в клиническую беседу, которые позволяют обосновать отрицательный ответ на эти вопросы.

ВЫВОДЫ

Обоснование диагностического решения как по данным анамнеза, так и по выявленным при настоящем обследовании не может редуцироваться до шаблона без указания всех имеющихся в данном конкретном случае и положенных в основу диагностики феноменов (п. 3.1). При этом общим может являться правило, согласно которому при обосновании не могут использоваться какие-либо аргументы, не подтверждаемые соответствующими описаниями в исследовательской части заключения.

Не может считаться добросовестным обоснование, состоящее из ссылок на прежние госпитализации или психиатрические наблюдения с постановкой тех или иных диагнозов, группы инвалидности, другие экспертные решения и т.п. Все эти факты являются лишь промежуточными ориентирами для восстановления целостной клинико-динамической картины психического расстройства, закономерности проявления и течения которого должны квалифицироваться в ходе исследования экспертами самостоятельно. Не случайно ранее (в п. 2.3.16) речь шла о систематизации выявленных клинических феноменов.

При формулировке диагноза допускается использование только диагностических категорий Международной классификации болезней (п. 3.2), которая является обязательной для использования в учреждениях Российской Федерации, оказывающих психиатрическую помощь. Использование диагностического стандарта, тем не менее, не отменяет возможности при обосновании диагностических суждений опираться на все имеющиеся знания о психопатологических и клинико-динамических закономерностях психических расстройств, однако обоснование это в обязательном порядке должно содержать тот объем диагностических критериев, который соответствует избранной кодировке.

Недопустимо игнорирование тех или иных вопросов (п. 3.3), в частности, при проведении комплексных экспертных исследований, даже если с профессиональной точки зрения ответ на какой-либо из них кажется очевидным в свете другого, уже сформулированного в заключении. Игнорирование заданных вопросов не может быть оправданным в силу требований ст. 204 УПК РФ («В заключении эксперта указываются. 10) выводы по поставленным перед экспертом вопросам и их обоснование») и ст. 25 Закона о ГСЭД («В заключении эксперта или комиссии экспертов должны быть отражены. оценка результатов исследований, обоснование и формулировка выводов по поставленным вопросам»).

Требование ответа на каждый вопрос диктует и особые правила оформления выводов. Желательно, чтобы заключение содержало номера вопросов, на которые дается ответ. Могут быть предложены два варианта:

Обоснованным должен быть даже отказ от ответа на поставленные вопросы, что подразумевает ссылку, например, на их несоответствие компетенции входивших в состав экспертной комиссии специалистов (в соответствии с п. 6 ч. 3 ст. 57 УПК РФ «эксперт вправе. отказаться от дачи заключения по вопросам, выходящим за пределы специальных знаний, а также в случаях, если представленные ему материалы недостаточны для дачи заключения»). Сходную норму содержит и гражданское процессуальное право (ст. 85 ГПК РФ): «В случае, если поставленные вопросы выходят за пределы специальных знаний эксперта либо материалы и документы непригодны или недостаточны для проведения исследования и дачи заключения, эксперт обязан направить в суд, назначивший экспертизу, мотивированное сообщение в письменной форме о невозможности дать заключение».

Более подробно основания отказа от дачи заключения перечислены в ст. 16 Закона о ГСЭД, где среди таких причин упомянуты выход поставленных вопросов за пределы специальных знаний эксперта, непригодность или недостаточность для проведения исследований и дачи заключения материалов дела и эксперту отказано в их дополнении, недостаточный уровень развития науки для ответа на поставленные вопросы.

Обоснование отказа от ответа на вопрос может выглядеть примерно следующим образом.

Если не дается ответ ни на один из поставленных вопросов, составляется письменное «Сообщение о невозможности дать заключение» (п. 3.5), являющееся особым процессуальным документом и в своей содержательной части мало чем отличающееся от заключения эксперта. Оно составляется, когда вышеперечисленные обстоятельства были установлены в ходе экспертного исследования.

Однако если в ходе амбулаторной СПЭ не дается ответ ни на один из поставленных вопросов и рекомендуется проведение стационарной экспертизы, составляется, тем не менее, заключение эксперта. Закон не конкретизирует обстоятельства, на которые требуется указывать эксперту при подобной рекомендации. Статья 29 Закона о ГСЭД лишь указывает, что «в случае возникновения при назначении или производстве судебно-медицинской или СПЭ необходимости стационарного обследования лица оно помещается в соответствующий медицинский стационар.». Комментарий к данной статье разъясняет, что помещение испытуемого в стационар должно быть обусловлено необходимостью проведения таких экспертных исследований, которые нельзя провести в амбулаторных условиях. Среди таковых указывается на необходимость длительного клинического наблюдения, проведения некоторых сложных лабораторных и инструментальных медицинских исследований и т.п., т.е. перечень причин рекомендации стационарного обследования является открытым.

На практике нередки случаи, когда экспертное задание формулируется нечетко, вопросы либо содержат старые терминологические обороты, либо вовсе носят некорректный характер. В этих ситуациях эксперту предоставлено право переформулирования неудачно или ошибочно сформулированных вопросов, если общий смысл их ему понятен (п. 3.6). Может использоваться следующий вариант: в мотивировочной части, после обоснования вывода, содержащего ответ на подразумеваемый вопрос, в скобках приводится формулировка эксперта: «(Ответ на вопрос №…​ в формулировке эксперта: «…​? »)».

Право на экспертную инициативу (п. 3.7) вытекает из ст. 57 УПК РФ, где сказано, что эксперт вправе «давать заключение в пределах своей компетенции, в том числе по вопросам, хотя и не поставленным в постановлении о назначении судебной экспертизы, но имеющим отношение к предмету экспертного исследования».

Особый момент составления заключения - изложение выводов в достаточной для понимания неспециалисту, общеупотребительной форме (п. 3.8). Перекодирование должно осуществляться до тех пор, пока смысловое содержание излагаемой информации не приобретет форму, доступную для субъекта доказывания. Речь идет о семантической стороне формулировки выводов, которые должны быть выражены доходчивым для восприятия неспециалистом языком, обеспечивающим как уяснение смысла заключения, так и оценку его обоснованности и достоверности. По сути, речь идет о дешифровке специальных (клинических) понятий, в которые облечены результаты профессиональной оценки реальности в ее объективном и субъективном отражении, в общепонятную форму. В этом смысле может использоваться ряд приемов:

При производстве СПЭ судебно-психиатрические эксперты, как и другие эксперты, не могут выходить за пределы своих специальных познаний (п. 3.9). Это требование закона безусловно и общеобязательно. Например, предметом экспертиз, назначаемых в связи с сомнениями во вменяемости (п. 3 ст. 196 УПК РФ), является психическое состояние испытуемого. Оно исследуется психиатрами-экспертами для установления наличия либо отсутствия психического расстройства определенной глубины в соответствии с признаками (критериями), содержащимися в ст. 21 и 22 УК РФ.

Делать, однако, вывод о вменяемости-невменяемости эксперты неправомочны хотя бы потому, что для этого, помимо установления психического состояния, необходимо также установить факт совершения данным лицом инкриминируемого ему деяния, т.е. деяния, предусмотренного Особенной частью УК РФ. Последнее обстоятельство, без которого невозможен ни вывод о вменяемости, ни вывод о невменяемости, явно не входит в компетенцию эксперта любой специальности. Но самое главное, что «невменяемость», как и «недееспособность» и другие понятия, является исключительно правовой категорией, использование которой остается прерогативой суда. Поэтому судебно-психиатрические эксперты в пределах своей компетенции должны ограничиваться заключением о психическом состоянии испытуемого в соответствии с формулировками юридических критериев ст. 21 и 22 УК РФ, не употребляя терминов «вменяемость-невменяемость», использование которых следует признать исключительной прерогативой органа, ведущего производство по уголовному делу.

Ссылка на статьи кодексов не является выходом за пределы экспертной компетенции. Иногда они просто необходимы в силу сходства юридических формул (критериев) различных правовых норм, касающихся юридически значимых психических расстройств (ч. 3 ст. 20 и ст. 22; ст. 21 и 81 УК РФ).

Требование анализа расхождений с выводами предыдущей экспертизы (п. 3.10) базируется на двух основаниях. Первое из них - правового порядка, заключающееся в том, что повторное экспертное исследование всегда является инструментом проверки и оценки первичной экспертизы. Второе носит этический характер: недопустимо изменение диагностических и экспертных выводов коллег без соответствующего обоснования, тем более что данные расхождения могут объясняться объективными обстоятельствами. Однако даже если в их основе усматриваются факторы субъективного порядка, указание на них не противоречит ст. 11 «Кодекса профессиональной этики психиатра», в соответствии с которой «долг психиатра - беспристрастно анализировать как собственные ошибки, так и ошибки своих коллег. Выражение несогласия с их мнениями и действиями или критика в их адрес должны быть объективными, аргументированными и неоскорбительными».

Структура комплексного экспертного заключения (п. 4.3.1) должна гарантировать соблюдение базовых принципов экспертной деятельности - независимости, личной ответственности и непосредственности проведения исследований. Сформулированные правила составления заключения комплексной экспертизы являются залогом соблюдения целого ряда законодательных требований к экспертной деятельности, прежде всего - нормы Закона о ГСЭД, в ст. 23 которого («Комиссия экспертов разных специальностей») говорится: «При производстве комиссионной судебной экспертизы экспертами разных специальностей (комплексная экспертиза) каждый из них проводит исследования в пределах своих специальных познаний. В заключении экспертов, участвующих в производстве комплексной экспертизы, указывается, какие исследования и в каком объеме провел каждый эксперт, какие факты он установил и к каким выводам пришел».

При комплексных исследованиях возможны два варианта оформления анамнестической части (п. 4.3.2), выбор каждого из которых является предметом взаимодействия и согласования экспертов различных специальностей. В первом случае общая анамнестическая часть имеет равноценное значение для каждого из экспертов, использующих содержащиеся здесь данные в ходе собственного исследования.

Во втором случае (п. 4.3.3) объем специфических элементов анамнеза, необходимых одному из экспертов, приводит к необходимости отдельного анализа анамнестических сведений, располагаемых каждым в своей исследовательской части. Однако при этом необходимо избегать неоправданных повторов.

Принцип непосредственности проведения судебно-экспертных исследований (п. 4.3.4) означает:

Соблюдение данного принципа обеспечивает и соблюдение других, в первую очередь - принципа личной ответственности эксперта за данное им заключение (п. 4.3.5). Эксперт может и должен нести юридическую ответственность лишь за собственные действия, а чтобы лично отвечать за отраженные в заключении исследования, их надо самому провести. Следовательно, при комиссионной (комплексной) экспертизе эксперт вправе подписывать лишь ту часть заключения, в которой содержатся данные о лично им проведенных исследованиях и им сформулированных выводах. Таким образом, оценка соответствия структуры экспертного заключения процессуально заданным нормам - это одновременно и оценка соблюдения экспертами в ходе своего исследования базовых общеэкспертологических принципов.

Каждый эксперт может опираться на данные и выводы, полученные и сформулированные другим экспертом (экспертом другой специальности), при условии, что данное обстоятельство будет отмечено в экспертном заключении (п. 4.4.1). Так, судебно-психиатрический эксперт при обосновании диагноза может использовать результаты экспериментально-психологического обследования, которые являются составной частью экспертного психологического исследования, сделав отсылку к соответствующему разделу экспертного заключения.

Конечная цель назначения комплексной экспертизы - получение интегративного вывода (п. 4.4.2), т.е. ответа на вопрос, формулируемого путем объединения познаний взаимодействующих экспертов различных специальностей. Поэтому всегда нужно стремиться к поиску общего предмета экспертного исследования, позволяющего наиболее всесторонне и полно осветить юридически значимые свойства изучаемых явлений (юридически релевантные состояния).

При сопоставлении результатов и формулировке выводов исследования экспертами разных специальностей может возникать та же проблема - разногласия, как и при однородной судебно-психиатрической экспертизе, хотя природа их иная. Поскольку речь идет о разнородных исследованиях, согласование касается устранения возможных несоответствий, приводящих к внутренней противоречивости экспертного заключения. В случае выявляемого противоречия одной исследовательской части другой необходимо помнить о праве дачи отдельных заключений при возникновении разногласий между экспертами, участвующими в производстве и комплексной судебной экспертизы, в соответствии с ч. 2 ст. 23 Закона о ГСЭД.

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

Законодательное требование соотнесения фактического состояния психической деятельности с ситуацией юридически значимого деяния подразумевает, что сама по себе диагностика психического расстройства не может подменять анализ влияния патологии на интеллект и волю в рамках конкретного поведенческого акта. В этом заключается смысл концептуального положения, согласно которому экспертный вопрос решается применительно к психологическому критерию, а «не путем его отыскания в ряду других патологических проявлений» (Лунц Д.Р., 1966). Поэтому экспертное исследование, например вменяемости, должно быть ориентировано прежде всего на ретроспективное изучение психического состояния и проекцию его на поведение субъекта в момент совершения им противоправного деяния с учетом того, что эта проекция «не носит линейного характера» (Ситковская О.Д., 1998).

Использование психологических познаний при решении экспертных вопросов оправдано, поскольку их содержательная характеристика основана на таких базовых понятиях психологии, как интеллект и воля; речь, по сути, идет об осознанно-волевом поведении на всех этапах поведенческого акта, регулируемого правом, - от постановки цели и выбора способов действия до прогноза и оценки возможных последствий. Поэтому невменяемость как уголовно-релевантное обстоятельство наиболее полно описывается в терминах и понятиях психологии как психическое состояние, выраженное в контексте оценки способности к осознанно-волевому поведению в конкретном случае. В связи с этим утверждается позиция, исходящая из равенства, независимости друг от друга взаимодействующих в пределах своей профессиональной компетенции психиатра и психолога в процессе оценки психического состояния подэкспертного, установления его вменяемости как ключевых целей. С этой точки зрения диагностика психического расстройства (как потенциального медицинского критерия невменяемости) - лишь промежуточный этап, тогда как установление наличия или отсутствия психологического критерия требует обязательного использования профессиональных знаний психолога, для которого (как и юриста) медицинский критерий в принципе не является необходимым (Ситковская О.Д., 1998). Закон, однако, исходит из двуединства медицинского и психологического критериев невменяемости, что определяет «паритетные» отношения экспертов-психологов и судебно-психиатрических экспертов при установлении психологического критерия. Это наиболее очевидно при экспертной оценке ограниченной вменяемости. Так, указывается, что экспертная оценка психического состояния лица, в отношении которого, возможно, будет вынесено заключение об ограниченной вменяемости, «не может быть основана только на психопатологических критериях», в связи с чем рекомендуется назначение в этих случаях комплексных - прежде всего психолого-психиатрической - экспертиз (Шостакович Б.В., Исаенко В.Н., 2000).

Еще более однозначна востребованность в комплексной психолого-психиатрической экспертизе в тех случаях, где законодатель использовал правовые понятия более широкого плана («беспомощное состояние», «психические недостатки» и т.п.), нежели «психическое расстройство», которое тем самым становится только одним из иных возможных критериев, отражающих юридически значимые психические состояния. Особо наглядна подобная ситуация в гражданском процессе, где системный характер экспертной оценки задается отсутствием в ст. 177 ГК РФ конкретной формулировки медицинского критерия, используемое же понятие «такое состояние» может быть расценено не только как психическое расстройство, но и как то или иное состояние, сопровождающееся нарушением волевых функций с утратой самоконтроля и способности анализировать создавшуюся юридически значимую ситуацию, сложностью прогноза правовых последствий совершаемой сделки.

Комплексная судебная психолого-психиатрическая экспертиза (КСППЭ) - типичный пример объединения знаний различных наук о человеке: медицины и психологии. Внутри этих научных дисциплин можно выделить более узкие смежные области знания: психиатрию и медицинскую психологию.

Психиатрия и медицинская психология (в частности, достаточно хорошо методически оснащенная и предметно наиболее близкая психиатрии патопсихология) являются пограничными областями научного знания, изучают один и тот же объект с помощью взаимосвязанных и взаимодополняющих методов исследования. Они имеют сформировавшуюся область междисциплинарных знаний и связанную с ней соотносимую систему научных и экспертных понятий, теоретических концепций, позволяющую более полно и всесторонне исследовать и описывать феномены и механизмы психических расстройств. Последние в связи с этим становятся доступными взаимной критической оценке со стороны судебных психиатров и судебных психологов, причем как в теоретическом, так и в практическом аспектах.

Это дает возможность на научной основе, особенно после соответствующей дополнительной экспертной подготовки, достаточно квалифицированно оценивать и при необходимости использовать частные выводы и промежуточные результаты исследований «смежного» специалиста. Расширенная таким образом личная научная компетенция экспертов (психиатров-экспертов - за счет овладения основами медицинской и судебной психологии, а психологов-экспертов - основами психиатрии и судебной психиатрии) разрешает им соблюсти и требование четкого разделения функций, и принцип личной ответственности. Приказ Минздрава России от 19 мая 2000 г. № 165 «О медицинском психологе в судебно-психиатрической экспертизе» устанавливает и канон судебного психолога, которым может считаться специалист, занимающий должность медицинского психолога и прошедший тематическое усовершенствование по судебной психологии.

КСППЭ может быть определена как одна из разновидностей межродовых комплексных экспертиз, основанная на совместном рассмотрении и интегративной оценке результатов скоординированного применения для исследования психической деятельности специальных знаний психолога-эксперта и психиатра-эксперта с целью полного и всестороннего общего (единого) ответа на вопросы, составляющие предмет комплексного исследования и входящие в сферу совместной (совокупной) компетенции экспертов.

Представления о юридической релевантности психических расстройств (состояний) подразумевают дифференцированную экспертную оценку одного и того же клинического нарушения в зависимости от тех юридических критериев, по отношению к которым она производится. Поэтому возникает необходимость в профессиональной операционализации юридических (психологических) критериев, заложенных в законе либо вырабатываемых экспертологической доктриной.

В целом основания производства комплексной психолого-психиатрической экспертизы образуются в следующих ситуациях.

В качестве основы экспертного психологического анализа утвердился деятельностный подход, позволяющий осуществлять анализ психологических структурно-динамических особенностей регуляции поведения. Его использование приводит к построению схем, в основу которых кладутся общепсихологические представления о структуре психической деятельности и ее произвольной регуляции, которые позволяют оценить нарушения на этапах планирования и принятия решения, целеполагания и целедостижения, оценки, прогноза, контроля и коррекции действия.

Построение методологии интеграции специальных знаний (психиатрических и психологических) невозможно без учета существующих соотношений между предметными областями взаимодействующих дисциплин. Если сопоставлять объекты и предметы исследования базовых (материнских) наук - психиатрии и психологии, то очевидно, что объект познания последней шире, поскольку болезненные психические процессы есть только часть ее дисциплинарной проблематики, определяющая такую отрасль психологической науки, как патопсихология.

Б.В. Зейгарник (1986), проводя сопоставление предметов психиатрии и патопсихологии, напоминала, что психиатрия, как и всякая отрасль медицины, направлена на выяснение причин психической болезни, исследование синдромов и симптомов, типичных для того или иного заболевания, закономерностей их появления и чередования, на анализ критериев прогноза болезни, на лечение и профилактику болезни. Патопсихология же, как психологическая дисциплина, исходя из закономерностей развития и структуры психики в норме, изучает закономерности распада психической деятельности и свойств личности в сопоставлении с закономерностями формирования и протекания психических процессов в норме, закономерности искажений отражательной деятельности мозга. Поэтому психологический эксперимент может быть использован как для дифференциально-диагностических целей, предоставляя данные, характеризующие нарушения психических процессов при различных формах заболеваний, анализируя структуру дефекта, так и для установления степени психических нарушений больного, его интеллектуального снижения и т.д.

Связь между клиническими проявлениями психического расстройства и биологической сущностью болезни опосредована целой цепью процессов на разных уровнях сложности (генетическом, биохимическом, нейрофизиологическом). Ближайшим к психопатологии звеном этой цепи является переход от клинических проявлений к закономерностям нарушения психических процессов и свойств личности. И если психопатологические данные выявляют закономерности проявлений нарушенных психических процессов, то патопсихологические дают ответ на вопрос, как нарушены закономерности строения (протекания) самих психических процессов и свойств личности при той или иной патологии (Критская В.П., Мелешко Т.К., Поляков Ю.Ф., 1991). Патопсихологическая семиотика, т.е. отражение клинической картины психического расстройства в результатах психологического исследования, снабжает психиатра имеющими диагностическое значение данными, а также представляет психологическую структуру обнаруженных изменений психической деятельности, которые могут быть квалифицированы как патопсихологические симптомы.

Таким образом, патопсихология и психопатология имеют дело с одним и тем же объектом - нарушениями психической деятельности, однако патопсихологи исследуют их психологическую структуру, а психопатологи дают клиническое описание этих признаков, прослеживают особенности их возникновения и связь с другими наблюдаемыми в клинике расстройствами (Блейхер В.М., Крук И.В., Боков С.Н., 2009). О.П. Росин (1974) указывал, что патопсихология, так же как и психопатология, изучает закономерности и стереотип развития психической болезни, но предметом ее исследования является не закономерность смены симптомов и синдромов, а определенное звено в структуре симп томообразования, т.е. то, что предшествует психопатологическим образованиям в патогенезе болезни. Патопсихология - необходимое звено в общей патологии психического, ее предмет исследования - структура нарушений психики, что сближает ее с психиатрией; однако ее методы - весь арсенал психологических методов, а концептуальный аппарат - аппарат психологической науки.

С этой точки зрения явным сужением предмета судебной психологии является представление о ее границах, включающих только «психологические факторы» - особые эмоциональные состояния, непатологические особенности познавательных процессов, уровень возрастного психического развития, индивидуально-психологические особенности с анализом ситуативных и личностных параметров юридически значимых обстоятельств. Подобный подход подразумевает, что при рассмотрении психических отклонений психиатром нормативный и смысловой анализ феноменов поведения - необходимое промежуточное звено их диагностической оценки. При рассмотрении этих же отклонений психологом на передний план выступает вычленение лежащих в их основе (за ними) мотивов, целей, субъективных отношений, установок, способов самоактуализации личности, что, однако, не исчерпывает предмет патопсихологии, который не может сводиться только к «пограничной» психике.

Такое понимание не разрешает основного вопроса комплексного взаимодействия, поскольку лишь очерчивает дифференциацию обеих сфер познания, обходя вниманием зону их пересечения, которая образуется самим фактом наличия психического расстройства. Это ведет к довольно распространенной, однако ошибочной практике, когда эксперты-психологи в случае установления диагноза психического расстройства практически вне зависимости от психопатологической специфики уклоняются от психологического анализа, ссылаясь на якобы само собой разумеющийся факт действия «психопатологических, а не психологических механизмов поведения». При этом упускается из виду то обстоятельство, что «психопатологический» фактор - это зачастую фактор одновременно «патопсихологический». Таким образом, сама по себе ось «болезненное - неболезненное» не может служить безусловной дифференцирующей границей между психиатрией и психологией.

Между тем даже те психологи, которые подчеркивают значение психологических познаний в определении способности к осознанно-волевому поведению, в предлагаемых схемах взаимодействия медицинской и психологической информации при исследовании уголовно-релевантных обстоятельств говорят о возможной «очевидности характера и развития заболевания», когда из диагноза непосредственно следует вывод о невменяемости. Предполагается, что только при отсутствии такой очевидности осуществляется исследование способности к осознанно-волевому поведению относительно инкриминируемого деяния при взаимодействии специалистов в области психологии и психиатрии. Именно в последнем случае «окончательное решение вопроса о способности в конкретный момент времени к осознанно-волевому поведению относится исключительно к компетенции психологов» (Ситковская О.Д., 1998).

Однако, исходя из представленных выше соотношений предметов психиатрии и психологии, приведенное положение представляется спорным. Даже «очевидность» экспертного решения при диагностике психиатрами выраженной психической патологии не исключает использование специальных психологических знаний для установления особенностей нарушения осознанно-волевого поведения подэкспертного во время совершения юридически значимого деяния, без чего обоснование принятого решения не приобретает значения доказательного вывода.

Ф.С. Сафуанов (2003) справедливо указывает, что объектом исследования психолога-эксперта, независимо от вида экспертизы, не может быть заведомо «нормальная» или «пограничная» психика. Психология имеет одним из своих объектов патологию психической деятельности, а важнейшей особенностью деятельности судебного психолога-эксперта является применение такой теоретической области психологии, как клиническая психология с ее развитым концептуальным аппаратом анализа патологии познавательной деятельности и личности, со сложившимся психодиагностическим инструментарием.

Таким образом, объектом комплексной психолого-психиатрической экспертизы, причем единым для судебной психиатрии и судебной психологии, выступает психическая деятельность человека с точки зрения наличия или отсутствия юридически релевантного психического расстройства, т.е. психической патологии, имеющей юридическое значение и влекущей определенные правовые последствия.

Предметом СПЭ можно считать закономерности клинических проявлений нарушенных психических процессов, а судебно-психологической экспертизы - закономерности протекания или структуры самих психических процессов (как сохранных, так и нарушенных). И в том и в другом случае под психическими процессами имеются в виду те из них, которые включены в юридически релевантную психическую деятельность. В рамках же комплексной психолого-психиатрической экспертизы базой для взаимодействия и, в конечном счете, для выработки единого (интегративного) вывода является совместное исследование обеих сторон психопатологических нарушений (клинических проявлений и лежащих в их основе или связанных с ними структурно-динамических патопсихологических механизмов).

Установление психиатрических и психологических феноменов - только первый этап совместного анализа. Второй его этап - соотнесение этих феноменов между собой, интерпретация клинических нарушений поведения в понятиях современной психологии и обратное концептуальное движение - определение клинической формы проявления тех или иных психологических содержаний, процессов, механизмов (Кудрявцев И.А., 1999).

Для достижения этой цели необходима разработка подходящего категориального аппарата, способного выполнить роль «концептуального моста» между ключевыми понятиями комплексируемых наук, основывающегося на концепции о сущности изучаемых феноменов, своеобразии настоящего момента их развития. Его фундаментом является понимание того, что связь патопсихологии с психиатрией осуществляется через участие в воссоздании психопатологического синдрома, характерного для разных психических заболеваний, проникновение в механизмы психического расстройства (Зейгарник Б.В., 1986).

Операциональные категории, отражающие критериальный подход к диагностике психических расстройств, не несут однозначной информации, необходимой для обоснования собственно экспертных решений, связанных с оценкой произвольности поведения и свободой волеизъявления. Поэтому ключевым понятием для эффективного взаимодействия психиатрии и психологии становится синдром, который и в функциональном судебно-психиатрическом диагнозе представляет собой приоритетную оценочную категорию. Синдром - это сущностное клиническое явление, так как только в пределах синдрома многие симптомы обретают клинический смысл и значение. Он, как целое, полностью не сводим к составляющим его симптомам, так как между ними выявляются сложные патогенетические и другие связи. Это не произвольный набор выявленных симптомов, а целостная эволюционная структура, имеющая в своей основе единый системообразующий патогенетический фактор, который и определяет закономерность в сочетании и течении симптомов.

Между тем «сущность экспертной оценки заключается в переводе данных психопатологического анализа в психологические понятия» (Лунц Д.Р., 1966). Этому способствует то обстоятельство, что категория синдрома, синдромальный психологический анализ нарушений психической деятельности утвердился в качестве центрального момента и в патопсихологических исследованиях. Их задачей становится выделение отдельных компонентов и анализ их взаимосвязей внутри единой системы нарушенных психических процессов и свойств, составляющих психологическую основу психических расстройств. Как и в психиатрии, в патопсихологии под синдромом понимают патогенетически обусловленную общность симптомов, признаков психических расстройств, внутренне взаимообусловленных и взаимосвязанных. Однако психопатологические (клинические) синдромы по своим особенностям существенно отличаются от патопсихологических, поскольку выделяются они на различных уровнях функционирования центральной нервной системы, где психопатологический синдром является завершающим этапом сложной патогенетической цепи. Патопсихологическое исследование направлено на раскрытие и анализ определенных компонентов мозговой деятельности, ее звеньев и факторов, выпадение которых является причиной формирования наблюдаемой в клинике симптоматики. Клинические синдромы являются опосредованным выражением сложившихся нарушений психической деятельности, тогда как патопсихологические синдромы, относящиеся к более низкому уровню иерархии формирования психических функций, в значительно большей мере отражают непосредственные, присущие этим нарушениям, причинно-следственные взаимоотношения (Блейхер В.М., Крук И.В., Боков С.Н., 2009).

Патопсихологический симптомокомплекс - относительно специфический паттерн (определенным образом организованный комплекс, структурированная совокупность) внутренне связанных, родственных по происхождению (патогенезу) и механизмам развития психологических феноменов (симптомов) - признаков нарушения поведения, эмоционального реагирования и познавательной деятельности, несущих информацию об уровне (глубине), объеме (тяжести) психического поражения и некоторых его нозологических характеристиках (диагностической «окраске») (Кудрявцев И.А., 1982, 1999; Кудрявцев И.А., Сафуанов Ф.С., 1982).

Патопсихологические (и нейропсихологические) синдромы, подобно симптомокомплексам в психопатологии, являются необходимым промежуточным этапом на пути восхождения к синтезу высшего порядка - нозологическому и функциональному диагнозу.

Так, выделены шизофренический, органический, психопатический и симптомокомплекс психогенной дезорганизации психической деятельности и др., представляющие собой максимально концентрированную информацию о своем патопсихологическом содержании, хотя в реальной экспертной практике, возможно, и имеющие более стертый и эклектичный характер.

Между тем значение патопсихологических комплексов, обнаруживающих высокую диагностическую надежность и информативность, сводится в основном к дифференциально-диагностическим задачам, тогда как достижение основной цели экспертизы - оценки уровня и качества актуальной психической регуляции (саморегуляции) - увязывается с поиском новых системных подходов к измерению нарушений когнитивных (познавательных) процессов и личности, разработкой интегративных психологических критериев, обладающих преимуществами качественной оценки и достоинствами количественного измерения. Одной из таких интегративных категорий называется критичность как важнейшее личностное качество, определяющее уровень социальной адаптации человека и обеспечивающее регуляцию поведения (Кудрявцев И.А., 1999; Шостакович Б.В., 2004).

Становление критичности есть результат онтогенетического формирования индивидуального сознания и связано с расширением возможностей субъекта по овладению общечеловеческими культурными значениями за счет рефлексии системы личностных смыслов и соотнесения мотивов друг с другом. Все большее проникновение в социальные связи и зависимости, отраженные в значениях, открывает возможность формально «знаемого» усвоения и дальнейшего личностного присвоения социально выработанных представлений о нормах и правилах поведения, надситуативных нравственных принципов межличностных отношений. Подобная социализация, содержанием которой являются овладение общечеловеческими значениями и появление новых смысловых образований в мотивационной структуре личности, включает субъекта в широкую сферу социальных отношений, повышает его адаптивность за счет следования общественно выработанной логике оперирования с предметами, правилам и назначению их употребления, зафиксированным в значениях. Таким образом закладывается основа и психологический механизм преломления индивидуального через общественное, ситуативного - через надситуативное, конкретных актуальных действий и поступков - через общепринятые нормы и правила поведения, которые фиксируются в социальной и предметной логике выработанных в обществе значений. Тем самым проблема критичности - это проблема внутреннего соотнесения, раскрытия иерархических отношений и увязывания между собой личностных смыслов и общественно выработанных социальных значений, как важнейшая внутренняя работа сознания по снятию смысловых противоречий между субъективной и общественной значимостью поведения, действий и поступков субъекта (Симоненкова М.Б., 1986).

Раскрытию механизмов критичности может способствовать опора на психопатологический и патопсихологический синдромы с выделением в их структуре основного расстройства или их ведущей совокупности, определяющей специфику поведения в приложении к оценке сознательности и произвольности деятельности. Например, не все компоненты, симптомы определяются в том или ином симптомокомплексе в обязательном порядке и с обязательной степенью выраженности. Однако возможно найти «ядро» патопсихологического синдрома, определяющего однонаправленность внутрисиндромальных нарушений различных психических сфер. Для шизофренического синдрома это нарушения селективности информации, для органического - снижение интеллектуальных процессов и умственной работоспособности, для психопатического - аффективная обусловленность поведения с парциальной некритичностью и завышенным уровнем притязаний, для психогенного - реактивная дезорганизация умственной деятельности.

Любое осознанное и произвольное действие в той или иной ситуации предполагает понимание смысла ситуации, доступное личности, мыслящей в понятиях, т.е. обладающей высшей степенью дифференциации потребностей и мышления. Такая дифференциация достигается в процессе развития со структурированием значения, с системными аффективными образованиями и одинаково относится как к области интеллекта, так и к области аффекта. Мыслительные и аффективные расстройства представляются как две стороны одного и того же целого: «Те динамические нарушения, которые обусловливают поражение всего ядра личности, ее аффективно-волевой сферы, вызывают и соответствующие нарушения ее интеллекта» (Биренбаум Г.В., Зейгарник Б.В., 1935). Развитие аффективно-потребностной сферы проходит тот же путь культурно-исторического развития, что и познавательные процессы. В центре формирования личности стоит процесс «интеллектуализации» и «волюнтаризации» аффективно-потребностной сферы и возникновение на этой основе высших психических систем, являющихся источником особой побудительной силы, специфичной только для человека. Наличие такого рода систем делает человека способным к сознательной саморегуляции.

Раскрытие данных сложных взаимосвязей возможно в рамках именно синдрома как целостной категории, отражающей клинико-динамическое единство устойчивых свойств, с одной стороны, и характеристик актуального состояния - с другой. Синдром, реализующий взаимодействие личности и этиопатогенетических механизмов психической патологии, а также несущий информацию о ее динамике и тяжести (регистре), выступает как показатель качества психического расстройства, нарушающего процесс формирования значений и личностных смыслов либо способствующего их распаду.

Это приобретает особое значение в свете насущной потребности не только в достижении верного экспертного решения, но и в его убедительном обосновании, подразумеваемом законодательными требованиями к экспертному заключению и востребованном в ходе судебной его оценки. В этом смысле необходимо считаться с тем, что «очевидность» экспертного вывода в рамках профессиональных знаний абсолютно необязательна для суда даже в отношении выраженных форм психической патологии. Часто диагностика психотических состояний (бреда, например) сама по себе не становится самодостаточной для оценки осознаваемого и произвольного поведения как однозначно нарушенного. Принять подобное экспертное решение мешают внешняя последовательность и формальная упорядоченность поведения, иногда включающие планирование деяния и сокрытие его следов. Их юридическая оценка нередко начинает производиться в русле представлений, близких к формуле Мак-Натена ^[20] , вырывающей бредовую идею из контекста целостно нарушенной психической деятельности. Это ведет к необходимости привлечения дополнительных по отношению к содержательным характеристикам бредовой убежденности аргументов, раскрывающих сущность патологически нарушенных психических процессов, задействованность в этом нарушении всех сфер психической деятельности и указывающих на те из них, которые имеют отношение к самосознанию и саморегуляции.

Аффективно-когнитивное единство при патологии получает свое воплощение в синдромах как целостных образованиях, наиболее непосредственно отражающих психопатологические переживания. Последние предстают в неразрывной целостности образующих их психологических функций, в основе искажения которых лежит общее патологическое звено. Именно в синдромальном анализе психопатологические феномены описываются не разрозненно, а в той связи, в которой они «сцеплены» друг с другом. По сути, синдром способен выполнять роль интегративного объекта экспертной оценки на синтезирующей стадии экспертного исследования, когда речь идет о моделировании путем реконструирования (ретроспективного или проспективного), с одной стороны, объективных обстоятельств юридически значимого события и, с другой, субъективного их восприятия подэк-спертным с восстановлением структуры переживаний на момент события, оценкой степени произвольности регуляции либо достаточности психических ресурсов (способностей) для осуществления тех или иных правовых действий.

Именно в рамках синдромологического подхода, вскрывающего сущность психопатологической картины и оказывающегося наиболее близким к целостному аномальному переживанию, может наиболее эффективно осуществляться комплексация двух смежных сфер знаний - психиатрических (психопатологических), устанавливающих клинико-динамические закономерности, и психологических (патопсихологических), обращенных к механизмам и смыслам данного аномального психического опыта.

Отсюда оптимальным можно считать следующий общий алгоритм взаимодействия экспертов в ходе комплексного психолого-психиатрического исследования.

Формула обоснования комплексного (интегративного) экспертного вывода (обоснования), соответствующая данному алгоритму, может выглядеть следующим образом. Характерные для данного психического расстройства патопсихологические нарушения структуры и динамики психических процессов в виде <…​ >, соответствующие психопатологической картине с <…​ >, определяли в юридически значимой ситуации невозможность ^правильного восприятия. осознания реального смысла происходящего. понимания конечных результатов своих действий. осуществления выбора иного поведения., отсрочки реализации возникшего побуждения…​ >, что в целом нарушало/ет (ограничивало/ет) способность < осознавать (понимать) …​ руководить …​ >.

Специфику предмета КСППЭ образует направленность экспертного исследования на установление эффекта (результата) взаимодействия опосредуемых личностью болезненных (психопатологических) и неболезненных (возрастного, ситуационного, эмоционального, группового) психических факторов и определение меры их влияния на характер психического отражения, рефлексию и регуляцию поведения подэкс-пертного в юридически значимый период. В более общем виде - установление особенностей регуляции (саморегуляции) психической деятельности и (или) поведения субъекта правовых отношений, характера его психического функционирования (отдельные психические свойства, состояния, процессы), имеющих юридическое значение.

Для экспертной оценки применяется структурно-функциональная схема анализа, направленная на определение актуального модуса функционирования психологических структур и механизмов, обеспечивающих реализацию юридически значимых способностей, зафиксированных в юридических критериях. Эти правовые нормы, данные в психологических понятиях, раскрывают наиболее интегративные, обобщенные особенности отражения окружающего мира и регуляции поведения. При этом осознанная саморегуляция понимается как системно организованный процесс внутренней психической активности человека, направленный на инициацию, построение, поддержание и управление различными видами и формами произвольной активности, непосредственно реализующими достижение поставленных человеком целей.

Полнота субъективного отражения мотивационных побуждений зависит от социального опыта человека, усвоенности им соответствующей сферы значений (ценностей, «образцов целей», возможных форм поведения, принятых в культуре). Окончательный выбор целей и средств их достижения обусловлен их оценкой, особенностями самосознания личности. Поскольку оцениванию подлежат будущие действия, то необходимым его элементом является прогноз - способность предвидеть как непосредственные результаты, так и возможные последствия этих действий. Такая оценка осуществляется на нескольких уровнях, которые в целом соответствуют уровням критичности. Сделанная на основе операционных, целевых и смысловых критериев оценка приводит к принятию решений, выбору целей и способов их достижения. В свою очередь, реализация этих целей зависит от возможности субъекта руководить своими действиями, его способности к организации целенаправленного поведения. Основное значение в этом аспекте имеют особенности прогнозирования, планирования, контроля и коррекции действий. Прогноз становится основой плана, т.е. конкретного определения конечных и промежуточных (опосредующих) результатов, а также последовательности выполнения действий и операций. Контроль выполняет функцию сличения субъективного образа потребного результата и реального положения вещей, оценки расхождения между ними, сигнализируя о необходимости коррекции. Коррекция направлена на устранение этого расхождения, приближение реального к должному, иными словами, на реализацию плана и достижение целей.

Достаточный уровень развития и слаженность функционирования указанных звеньев, связанные с определенной степенью созревания, организации, сохранности (или компенсации) лежащих в их основе личностных структур, позволяют осуществлять адекватное полагание и эффективное достижение целей.

Предмет психологического исследования, определяемый экспертным заданием, диктует выбор психодиагностических средств. Универсального набора методик не существует, поскольку методический арсенал подбирается в зависимости от конкретных экспертных задач, процессуального и половозрастного статуса подэкспертного, вида экспертизы. Однако выделяется минимальный набор следующих экспериментальных методов, охватывающих основные сферы психической деятельности (Протокол…​, 2005):

При определении уровня психического развития испытуемых с интеллектуальной недостаточностью, а также малолетних и несовершеннолетних к этому перечню добавляются методы, направленные на исследование организации интеллектуальной деятельности, конструктивного праксиса, обучаемости, а также исследование общего уровня развития познавательной деятельности.

На современном этапе развития комплексных исследований к основным предметным видам КСППЭ относятся следующие.

Индивидуально-психологические особенности - это собирательное экспертное понятие, включающее такие общепсихологические категории, как ценности личности, направленность, социальные установки, особенности мотивационной, волевой, эмоциональной сфер, черты личности, характер, темперамент, уровень психического развития, когнитивные особенности, стереотипы поведения и эмоционального реагирования и т.п. Вопрос к экспертам может звучать следующим образом.

Каковы индивидуально-психологические особенности обвиняемого? Оказали ли они существенное влияние на его поведение во время совершения инкриминируемого ему деяния?

Судебно-психологическая оценка индивидуально-психологических особенностей обвиняемых не имеет прямого соотнесения с «юридическими критериями» в тексте уголовного законодательства. Однако понятие «личность преступника (обвиняемого)» может оказаться необходимым для индивидуализации уголовной ответственности и наказания. Оценка личности помогает более полно раскрыть причины и условия, способствовавшие совершению преступления; выступать в качестве предпосылок установления обстоятельств, влияющих на степень и характер ответственности (ст. 73 УПК РФ), в первую очередь - смягчающих обстоятельств (ч. 2 ст. 61 УК РФ); способствовать правильному решению вопроса о назначении вида наказания (ч. 3 ст. 60 УК РФ).

Влияние этих особенностей должно рассматриваться как одно из условий, способствующих или препятствующих определенному поведению. Такое понимание соответствует современным психологическим представлениям о строении и регулятивных функциях личности, а также основным концепциям отечественной криминологии о значении особенностей сознания, содержания правосознания и нравственного сознания в генезисе противоправного поведения, об аномалиях личности как условии (например, вследствие снижения самоконтроля и др.), а не причине правонарушений.

Экспертное значение имеет выделение только уголовно релевантных свойств личности. К ним относятся, во-первых, свойства, раскрывающие направленность личности, относящиеся к ее нравственно-ценностному ядру, которые позволяют судить о закономерности или случайности содеянного. Во-вторых, к ним принадлежат личностные свойства, влияющие на способность к регуляции поведения: характеристики самосознания (самооценки), коммуникативные и характерологические особенности, значимые для избирательности и подконтрольности поведения, управления им в конкретной ситуации. В качестве таковых могут выступать внушаемость, подчиняемость, зависимость, агрессивность, а также возбудимость - уравновешенность, истощаемость - выносливость, устойчивость - неустойчивость настроения, спокойствие - тревожность и др. (Ситковская О.Д., 1998).

Вопрос о присущих обвиняемому индивидуально-психологических особенностях является наиболее общим из всего списка типичных вопросов, находящихся в компетенции психолога-эксперта, он применим и информативен в отношении практически всех криминальных ситуаций, поскольку личность подэкспертного тем или иным образом обязательно преломляется в противоправном деликте. Постановка такого вопроса не может рассматриваться только как способ найти подтверждение у специалиста наличие того или иного смягчающего вину обстоятельства, но как возможность получить квалифицированное суждение о личности и ее проявлении в юридически значимой ситуации.

В экспертном выводе должна быть обязательно отмечена степень ограничения актуальной саморегуляции юридически значимого поведения, поскольку в качестве значимых для индивидуализации уголовной ответственности и наказания свойств личности могут выступать такие, которые во время совершения инкриминируемого деяния ограничивали способность обвиняемого к смысловой оценке и волевому контролю своих противоправных поступков, т.е. снижали возможность осознавать значение своих действий или осуществлять их произвольную регуляцию. Без указания на существенную выраженность ограничения саморегуляции ответ будет малоинформативен.

Именно поэтому формулировка о существенном влиянии личностных особенностей может отождествляться с ограничением способности обвиняемого в полной мере осознавать значение своих действий и осуществлять произвольную их регуляцию, контроль (Сафуанов Ф.С., 2003). Таким образом, решение вопроса о степени влияния индивидуально-личностных особенностей сближается с вариантом КСППЭ, назначаемым в свете ст. 22 УК РФ, т.е. ограниченной вменяемости. Основанием для назначения КСППЭ такого рода служат данные о наличии у обвиняемого особенностей поведения, позволяющих заподозрить психическое расстройство, относящееся к медицинскому критерию ст. 22 УК РФ. Участие психолога в решении этой экспертной задачи определяется адекватностью и особой эффективностью применения психологических знаний и методов для оценки качества регуляции поведения, имеющего правовое значение. При этом надо иметь в виду, что именно КСППЭ позволяет наиболее эффективно учесть взаимодействие и совокупное влияние на поведение психопатологического, эмоционального, возрастного и личностного факторов в их соотношении с требованиями актуальной юридически значимой ситуации.

Необходимость в назначении КСППЭ эмоциональных состояний может возникнуть тогда, когда у следователя и суда возникает предположение, что эти состояния могли повлиять на способность (ограничить ее) субъекта преступления в полной мере осознавать фактический характер и общественную опасность своих действий или руководить ими.

Основанием для назначения КСППЭ в таких случаях наряду с данными о перенесенных нервно-психических вредностях и (или) о наличии стабильных психических отклонений является необычное поведение обвиняемого в момент совершения инкриминируемых деяний, множественность повреждений у жертвы, наличие длительного конфликта с ней или внезапность деяния, ссылки обвиняемого на изменение в понимании ситуации, неполноту осмысления и восприятия в момент криминала, указание на невозможность в это время владеть собой, запамятование отдельных эпизодов содеянного и др.

Предметом данного вида КСППЭ является не только аффект, спровоцированный потерпевшим, но и вызванные его действиями эмоциональные реакции, не носящие характера аффекта. В случае их значительной глубины и развития в связи с обстоятельствами, названными в ст. 107 УК РФ, они также имеют правовое значение. Часть 2 ст. 61 УК РФ позволяет учитывать такие эмоциональные реакции, поэтому при достаточной глубине эти эмоциональные реакции, хотя и по общим основаниям, а не привилегированному составу преступления, как в случае аффекта, могут служить психологической предпосылкой ограничения ответственности.

Наиболее частая ошибка следователей при назначении КСППЭ эмоциональных состояний и формулировании вопроса экспертам - подмена психологических понятий (аффект, эмоциональное состояние, эмоциональная реакция) правовыми понятиями «сильное душевное волнение» или «внезапно возникшее сильное душевное волнение». Следует подчеркнуть, что констатация экспертами в психологических понятиях эмоционального состояния обвиняемого как аффекта служит лишь одной из предпосылок его юридической квалификации следователем (судом) в качестве привилегированного состава преступления. Более подробно данная задача рассматривается в главе 7 (раздел 7.1).

Основанием для назначения КСППЭ в этих случаях являются симптомы замедленного психического развития несовершеннолетнего. Они проявляются в легкомысленности его поступков, поверхностности суждений, недостаточном осмыслении противоправности своего поведения, его неадекватной нравственной оценке, неспособности достаточно полно предвидеть его отрицательные последствия для себя, своих близких, окружающих. Значение всех этих особенностей усиливается при объективно сложной или конфликтной ситуации в момент криминала, подозрении о развитии у несовершеннолетнего в этот период острой эмоциональной реакции и (или) наличии эмоциональной напряженности (стресса), состояния хронической фрустрации вследствие длительного неудовлетворения важных для него потребностей. М.М. Коченов (1980) указывал, что недостаточное осознание (оценка) своих действий и особенно слабость волевого контроля и самоконтроля у несовершеннолетнего резче проявятся в объективно сложной ситуации и будут связаны с большим дефицитом жизненного опыта, недостаточностью интеллектуальных и личностных ресурсов, более выраженной дезорганизацией деятельности при затруднениях и неуспехе (состоянии фрустрации). В качестве фактора, лимитирующего свободу волеизъявления у подростков, следует обязательно учитывать также давления и ожидания референтной группы.

Часть 3 ст. 20 УК РФ, определяющая предмет экспертизы несовершеннолетних, не предусматривает установления так называемого психологического возраста, который в явной или неявной форме подразумевается в рассматриваемых вопросах. Диагностика возрастного периода психического развития не самоцель, а вспомогательное средство, общий ориентир в достижении конечной цели - определении возможности или невозможности лица в полной мере осознавать фактический характер и общественную опасность своих действий (бездействия) и руководить ими в конкретной ситуации, при конкретных внешних и внутренних (динамическое состояние личности) условиях. Поэтому в соответствии с конечной, а не промежуточной целью КСППЭ должен быть сформулирован вопрос и дан экспертный ответ. Более подробно данный вид экспертизы освещен в главе 8.

Основанием для КСППЭ может быть наличие внешних условий, затрудняющих восприятие и осмысление определенных событий. К ним, в частности, могут относиться неблагоприятные условия восприятия, скоротечность наблюдаемых явлений, чрезвычайно большой объем информации, слишком большая (сверхпороговая) или слишком малая (подпороговая) сила раздражителей.

Однако значительно чаще необходимость в комплексном исследовании вызывается потребностью в оценке психических качеств самого подэкспертного. Сомнения в способности правильно воспринимать и воспроизводить информацию могут вызвать особенности его восприятия, мышления, памяти, речи, связанные с малолетним или старческим возрастом, дефектами органов чувств центрального происхождения, психической патологией, низким уровнем умственного развития, своеобразием черт личности (повышенной внушаемостью, склонностью к фантазированию и др.), высоким эмоциональным напряжением в момент наблюдения, состоянием алкогольного или наркотического опьянения.

Таким образом, значение имеют как внешние, так и внутренние причины, влияющие на восприятие, удержание в памяти и воспроизведение. Данный вид экспертизы детально рассмотрен в главе 9.

Этот вид КСППЭ назначается чаще всего в отношении несовершеннолетних потерпевших по делам о сексуальном злоупотреблении.

Основанием для назначения КСППЭ наряду с данными о психической патологии является пассивное поведение потерпевшей (потерпевшего) в период совершения преступления, неадекватное (равнодушное, беззаботное, легкомысленное и др.) отношение к случившемуся, заявление о применении обвиняемым средств психологического давления, о наступившем изменении психического состояния, его особенностях, лишавших возможности оказывать сопротивление, и др.

Под особенностями психического состояния (функционирования) потерпевшей в период посягательства на ее половую неприкосновенность, помимо стойких психопатологических и возрастных характеристик, подразумеваются динамические эмоциональные сдвиги, прежде всего наличие парализующего волю и экспрессию аффекта страха. Разные по смыслу фрагменты ситуации потерпевшая может оценивать по-разному в зависимости от осведомленности в вопросах сексуальной жизни, опыта и стиля взаимоотношений с лицами противоположного пола, общего нравственного развития, подхода и объяснений (приемов обмана) насильника, степени замаскированности истинного смысла его намерений и поведения и др. Подробно данный вид экспертизы освещен в главе 11.

Основанием для назначения КСППЭ является наличие фактических данных о конфликтной обстановке или, наоборот, внешней безмотивности суицидального поступка, признаков изменения поведения суицидента, о проявлениях у него накануне содеянного и в прошлом подавленности, отчаяния, замкнутости, внутренней растерянности и т.д.

Особую значимость для качественного проведения судебно-психологической экспертизы в таких случаях имеет тщательность собранных и верифицированных в материалах дела сведений о личности, психологических свойствах и состоянии суицидента. Хотя этот вопрос не может быть решен на основе только специальных знаний эксперта и требует проведения комплекса иных процессуальных действий, однако выводы экспертизы о возможной причине самоубийства, сделанные на основании применения знаний психологов и психиатров, могут иметь значительную вспомогательную ценность. В случае, когда причиной самоубийства является психическое расстройство, реализуется компетенция психиатров. К компетенции психологов-экспертов относятся определение и оценка кризисных состояний личности, одной из причин которых могут быть именно психические расстройства (например, идеаторная заторможенность при депрессиях, переживаемая как стойкая утрата способности к творчеству, к реализации ведущих личностных смыслов, как необратимый жизненный крах).

Соответствующий вопрос экспертам, в том числе в отношении потерпевшего, совершившего суицид (окончившего или пытавшегося окончить жизнь самоубийством), правильно может быть сформулирован следующим образом.

В каком психическом состоянии находился подэкспертный в период, предшествовавший самоубийству? Имело ли это состояние характер, предрасполагавший к самоубийству? Существует ли причинно-следственная связь между действиями обвиняемого (указать: изнасилование, насильственные действия сексуального характера или такие действия, которые квалифицируются как угрозы, жестокое обращение или систематическое унижение человеческого достоинства) и возникновением и развитием психического состояния подэкспертного в период, предшествовавший самоубийству?

Ответы на данные вопросы имеют значение для квалификации ст. 110 УК РФ («Доведение до самоубийства») или определения п. «б» ст. 63 УК РФ (по которому самоубийство потерпевшего признается «наступлением тяжких последствий в результате совершения преступления», т.е. отягчающим наказание обстоятельством). И в том и в другом случае на основании заключения КСППЭ суд имеет возможность доказать наличие или отсутствие причинно-следственной связи между действиями виновного и фактом самоубийства потерпевшего лица.

Учитывая, что психическое состояние потерпевшего может достигать, а может и не достигать психопатологического уровня, ответы на данные вопросы входят в совокупную компетенцию экспертов - психолога и психиатра.

Не меньшую роль играет взаимодействие психиатра и психолога в гражданском процессе. Для оценки полноты экспертного исследования способности к свободному волеизъявлению (к пониманию значения своих действий и руководству ими) оптимальным видом экспертизы является комплексная психолого-психиатрическая. Данный вид экспертизы оправдан вне зависимости от того, были у подэкспертного к моменту юридически значимых событий глубокие психические расстройства или нет.

Во-первых, при комплексной судебной психолого-психиатрической экспертизе в задачу психолога входит исследование вопроса, как выявленные психиатром патологические изменения скорректировали действие психологических механизмов.

Поэтому важна оценка психологических факторов, которые отражают субъективное отношение подэкспертных к совершаемому юридическому акту, необходимость учитывать объективную обоснованность его взаимоотношения с заинтересованными сторонами. Даже кажущееся простым решение должно быть мотивировано, и из нескольких мотивов выбирается один наиболее значимый. При проведении экспертизы необходимо учитывать такой важный фактор, как влияние окружения и зависимость пожилых людей в силу болезни и физической слабости от других лиц, что ставит перед ними дополнительные трудности при распоряжении своим имуществом (Шостакович Б.В., Ревенок А.Д., 1992). В этих случаях для экспертной оценки психического состояния таких лиц, а именно уточнения степени внушаемости, считается целесообразным проведение комплексной судебной психолого-психиатрической экспертизы. Среди признаков, свидетельствующих о неспособности понимать значение своих действий и руководить ими, называются утрата прежних эмоциональных привязанностей, безмотивность поступков и зависимость их от случайных обстоятельств, противоречивость принимаемых решений и т.д.

Во-вторых, отсутствие способности понимать значение своих действий и руководить ими в момент заключения сделки может возникать в принципе не только в связи с психическим расстройством, но и по другим (неболезненным) основаниям.

Согласно ст. 177 ГК РФ, сделка, совершенная гражданином, хотя и дееспособным, но находившимся в момент ее совершения в таком состоянии, когда он не был способен понимать значение своих действий или руководить ими, может быть признана судом недействительной. Системный характер экспертной оценки задается отсутствием в ст. 177 ГК РФ конкретной формулировки медицинского критерия, используемое же понятие «такое состояние» может быть расценено не только как психическое расстройство, но и как то или иное состояние, сопровождающееся нарушением волевых функций с утратой самоконтроля и способности анализировать создавшуюся юридически значимую ситуацию, сложностью прогноза правовых последствий совершаемой сделки. Поэтому в соответствии со ст. 177 ГК РФ экспертной оценке подлежит «состояние» больного, что подразумевает анализ клинических, психологических, соматогенных, психогенных и социальных факторов, оказавших влияние на поведение подэкспертного в период совершения юридически значимого акта. В связи с этим в таких случаях особую важность приобретают экспертизы по оценке не только клинических, но и психологических факторов. Для определения полноценности волеизъявления необходимо выявить психологические особенности личности, эмоциональное состояние субъекта в момент действия, характер воздействия ситуации на принятие решения, а также последствия влияния «состояния» на способность выработать адекватное ситуации решение и надлежащим образом его реализовать в конкретных действиях, контролировать свои поступки. К объективным критериям потребности в использовании специальных психологических познаний относится наличие в содержании нормы материального права психологических элементов, которым придается самостоятельное юридическое значение и которые требуют отдельного установления. Обстоятельства, содержащие психологические компоненты, требуют таких средств доказывания, которые могли бы подтвердить наличие (отсутствие) указанных компонентов, без чего юридический факт не может быть признан доказанным. К числу таких ситуаций прямо относится закрепленная законодателем осознанность и полноценность волеизъявления как существенные юридические критерии действительности сделки. Доказательственное значение судебно-психологической экспертизы по данной категории гражданских дел «предопределяется двумя моментами: наличием психологических элементов в подлежащей применению норме материального права и возможностями самой экспертизы в установлении таких обстоятельств, которые способны подтвердить наличие юридических фактов, имеющих психологическое содержание» (Сахнова Т.В., 2000). Оптимальным видом экспертного исследования для решения всех этих вопросов поэтому и является комплексная психолого-психиатрическая экспертиза.

Для оценки предмета экспертного исследования в этих случаях существенно, что в цивилистике традиционно выделение в отдельную группу сделок с так называемым пороком воли, к числу которых относится и состав, регламентируемый ст. 177 ГК РФ. Порок воли характеризует субъективную сторону сделки и выражается в деформации ее элементов, в данном случае - способности понимать значение своих действий или способности руководить ими, т.е. способности субъекта сделки к ее совершению и самостоятельной реализации ответственности. Юридический смысл порока воли охватывает интеллектуальный компонент сделки (способность понимать значение своих действий) и волевой (полноценность волеизъявления, способность руководить своими действиями). Данные компоненты есть отражение особенностей течения психических процессов данной личности, обусловленных психологическими законами и закономерностями, в связи с чем данное состояние должно описываться психологическими категориями и выявляется при помощи психологического исследования. Таким образом, предметом экспертного исследования в этом случае становится оценка психического состояния лица на момент совершения имущественной сделки. Именно поэтому указывается, что для выявления психологического критерия признания сделки недействительной суд может обратиться к одному из следующих видов экспертиз: психологической, психиатрической, психолого-психиатрической (Сахнова Т.В., 1997).

Таким образом, данные, свидетельствующие о наличии индивидуально-психологических особенностей, например повышенной внушаемости, других изменений психических процессов в результате возрастных, психосоматических и психотравмирующих факторов, предопределяют востребованность компетенции психолога.

Порок воли при заключении сделки может выражаться также и в заблуждении. Согласно ст. 178 ГК РФ, суд признает сделку недействительной, если она была совершена под влиянием заблуждения, имеющего существенное значение. Главное в содержании заблуждения как порока воли заключается в том, что воля заблуждавшейся стороны формируется не свободно, а под влиянием не соответствующих действительности представлений о существенных элементах сделки (либо в результате их незнания), что связано с изменением функционирования познавательной деятельности человека как под влиянием внешних условий (природных и иных), так и в результате определенных особенностей познавательной деятельности субъекта либо по причине особого психофизического состояния в момент принятия решения и его осуществления (стресс, психическая напряженность и пр.). Установление такого рода обстоятельств и выявление их влияния на правильность психического отражения (в конечном счете - на формирование адекватного решения в конкретной ситуации) требует проведения специального психологического исследования.

Наконец, поводом для признания сделки недействительной является установление факта обмана, насилия, угрозы или стечения тяжелых обстоятельств (ст. 179 ГК РФ). В данном случае требует оценки состояние субъекта, которое препятствовало полноценному осознанию и восприятию сделки во всей ее полноте и облегчало влияние обмана. С психологической стороны порок воли при совершении сделки, совершенной под влиянием стечения тяжелых обстоятельств, имеет сходный характер. Здесь также деформирована прежде всего интеллектуальная сфера: решение принимается не свободно, юридическая цель поведения выбирается не в соответствии с действительными потребностями и интересами личности. Действительная цель поведения - избавиться от тяжелых обстоятельств; при этом избранная субъектом модель поведения представляется ему единственно возможной для выхода из ситуации. Задачей психолого-психиатрической экспертизы в подобных случаях может выступать не определение тяжести обстоятельств, в которых находился субъект в момент заключения сделки, а оценка степени выраженности эмоционального состояния, возникновение и развитие которого вызвано психотравмирующими воздействиями. Соотношение экспертного понятия «повышенная эмоциональная (психическая) напряженность, вызванная тяжелыми обстоятельствами» с общепсихологическими заключается в том, что оно устанавливается у заключившего сделку субъекта, находящегося в состоянии стресса, фрустрации и внутриличностного конфликта. Следует также учитывать, что в таких ситуациях эмоциональное напряжение, возникшее в тяжелых обстоятельствах, может сочетаться и с психическим расстройством, развившимся в тех же психотравмирующих условиях.

Естественно, что наличие как заблуждения, так и обмана либо стечения тяжелых обстоятельств как основания для признания сделки недействительной вправе установить только суд. Вместе с тем выявление психологических обстоятельств, которые помогут суду более точно определить степень осознанности субъектом своих действий и их последствий, а также зависимость от воздействия факторов ситуации на принятие решения и совершения сознательно-волевых действий находится в компетенции психолога-эксперта.

Обобщая вышесказанное, следует отметить особую важность во всех перечисленных случаях (принимая во внимание положения ст. 177-179 ГК РФ) экспертизы по оценке не только клинических, но и психологических факторов. Среди поводов для назначения судом комплексной психолого-психиатрической экспертизы по гражданским делам указывается на наличие объективной информации об определенном эмоциональном состоянии - стрессе, усталости, данные о характерологических особенностях личности (склонности к фантазированию, повышенной внушаемости) и т.д. Для определения полноценности волеизъявления необходимо выявить также характер воздействия ситуации на принятие решения, последствия влияния «состояния» на способность выработать адекватное ситуации решение и надлежащим образом его реализовать в конкретных действиях, контролировать свои поступки.

Список задач, которые разрешает КСППЭ, носит открытый характер. В соответствии с общим правилом КСППЭ может быть назначена не только в связи с перечисленными, но и по поводу других обстоятельств, установление которых требует специальных познаний в психологии и психиатрии, если указанные обстоятельства имеют значение для уголовного или гражданского дела и входят в компетенцию судебного психолога-эксперта и психиатра-эксперта.

Потребность в экспертных оценках и поиске экспертных доказательств половых преступлений существовала задолго до того, как сексология смогла заявить свои права и занять равноправное место среди других наук и клинических дисциплин. Поэтому традиционно существует раздел судебной медицины, посвященный медико-биологическим обоснованиям определения пола, половой способности мужчин и женщин, установления девственности и доказательств ее нарушения, половой зрелости и других вопросов. Однако выполнение подобных экспертиз без участия психиатров, а в особенности сексологов, часто приводит к сужению возможностей этих экспертных исследований, а нередко и к необоснованным выводам. Например, при установлении истинного пола судебная медицина ориентируется почти исключительно на биологические признаки пола и отводит решающее значение исследованию «половых желез и объема их функциональной деятельности» (Томилин В.В., 1987). При этом полностью игнорируется многоуровневая структура пола и первостепенное значение полового самосознания, которое является основным критерием половой принадлежности личности. Не меньшие претензии можно предъявить и к другим разновидностям судебно-медицинских экспертиз, например к установлению способности мужчин к половой жизни. Аномалии половой сферы, препятствующие данной способности, полностью выявляются при сексологическом обследовании. Однако целый ряд отклонений, в особенности психогенных нарушений, расстройств вследствие психических заболеваний, не может быть учтен при судебно-медицинском освидетельствовании.

Таким образом, современная экспертная практика ставит проблему разграничения различных экспертных исследований, затрагивающих разные стороны одних и тех же явлений. Предметом исследования судебного сексолога-эксперта являются закономерности и особенности формирования полоролевых функций и осуществления сексуальной активности, имеющие юридическое значение и влекущие определенные правовые последствия.

Разработка проблемы экспертных исследований с участием сексолога стала возможной после признания сексопатологии самостоятельной клинической дисциплиной, что было закреплено приказом Минздрава СССР от 10 мая 1988 г. № 370 «О дальнейшем совершенствовании сексопатологической помощи населению». Вместе с тем приказ Минздрава СССР от 15 марта 1990 г. № 110 «О внесении изменений в инструктивно-методические указания по аттестации врачей-специалистов и перечень соответствия врачебных специальностей врачебным должностям для аттестации», содержавший указания по аттестации врачей-сексопатологов, давал возможность получить данную специальность представителям таких отраслей медицины, как урология, эндокринология, невропатология, акушерство и гинекология, дерматовенерология, хирургия. Однако приобретения ими специальности сексопатолога было еще недостаточно для привлечения их в качестве экспертов, так как здесь требуются специфичные познания и навыки в более солидном объеме, прежде всего базирующиеся на психиатрической науке. Это связано, в частности, с тем, что в большинстве юридически значимых ситуаций оценке подлежат в первую очередь те аномальные состояния, которые входят в классификацию психических расстройств. Поэтому привлечение сексолога, не имеющего соответствующей базовой специализации, часто приводило к несоответствию его специальных познаний задаче, поставленной перед экспертизой. Таким образом, сложившаяся ранее практика не всегда отвечала требованиям к профессии судебного сексолога, чье базовое образование должно быть психиатрическим. Судебная сексология, постепенно приобретающая все более самостоятельный характер (Старович З., 1991), не случайно длительное время рассматривалась в качестве одного из разделов именно судебной психиатрии. Существенные коррективы были внесены Приказом Минздрава России от 27 августа 1999 г. № 337 «О номенклатуре специальностей в учреждениях здравоохранения Российской Федерации», который установил новый принцип классификации врачебных специальностей. В соответствии с ним был выделен ряд так называемых основных специальностей и специальностей, подготовка по которым проводится через профессиональную переподготовку, ординатуру, аспирантуру только при наличии сертификата по соответствующей основной специальности. Базовыми для сексологии здесь были установлены лишь психиатрия и эндокринология. Наконец, приказ Минздравсоцразвития России от 23 апреля 2009 г. № 210н «О номенклатуре специальностей специалистов с высшим и послевузовским медицинским и фармацевтическим образованием в сфере здравоохранения Российской Федерации» (в ред. от 9 февраля 2011 г.) установил принцип классификации врачебных специальностей, в соответствии с которым базовой для сексологии была определена психиатрия.

Необходимость в использовании специальных сексологических познаний может обнаруживаться на любых этапах следственных действий, в том числе относящихся к оперативно-разыскным. Например, известна практика привлечения сексологов для так называемого профилирования лиц, совершающих серийные сексуальные деликты (Введенский Г.Е., Исаев Н.А., Ткаченко А.А., Амбарцумян Э.С., 2005). В этих случаях надо четко разграничивать собственно экспертные задания и иные формы сотрудничества специалиста с правоохранительными органами. Так, например, существенны различия между правовым статусом специалиста и эксперта. Если первый приглашается для исследования доказательств, то заключение второго является самостоятельным видом доказательства.

При оценке экспертного задания следует исходить также из понимания неправомерности и этической несостоятельности работы с подэкспертным, результаты которой хотя бы в минимальной степени ставят под сомнение принцип презумпции невиновности. С той же осторожностью эксперты должны относиться к проведению исследований, целью которых является установление мотивации противоправного поведения либо использование результатов обследования в качестве основного доказательства вины подэкспертного. Так, некоторыми специалистами обосновывалась целесообразность проведения психодиагностического исследования подэкспертного, основной целью которого называлась оценка способности конкретного индивидуума к совершению подразумеваемого деяния. В результате предпринималась попытка решения вопроса о соответствии психологических и патосексологических характеристик исследуемого тем особенностям личности, которые предполагаются у виновного в данном преступлении. Более того, считалось возможным достоверное установление определенных тенденций и влечений исследуемого, которые якобы могут быть сопоставлены с конкретным деянием для заключения о вероятности его совершения обследованным. Следует, однако, учитывать, что использование специальных, в том числе сексологических, познаний в форме судебной экспертизы предполагает, что заключение будет сформулировано относительно обстоятельств, между которыми существует однозначная связь, и что установить ее, причем с достоверностью, позволяет современный уровень развития научных знаний.

Нередко на практике одновременно с вопросами, вполне входящими в экспертную компетенцию, формулируются задания, данной компетенции заведомо не соответствующие. Например, до сих пор встречается вопрос об отнесении тех или иных видов печатной и видеопродукции к эротическим или порнографическим. Однако сомнительное само по себе подобное разграничение ^[21] может являться в лучшем случае предметом искусствоведческой экспертизы, а оценка влияния данной продукции на индивидуума - производиться только в аспекте определенного поведения конкретного подэкспертного. Не случайно Верховный Суд РСФСР в 1989 г. по делу об изготовлении и распространении порнографической кинопродукции не признал доказательством заключение психолого-искусствоведческой экспертизы, так как в состав комиссии входили специалисты в области медицины, педагогики, врач-сексопатолог и художник, но не входили специалисты в области кино-, телеили видеоискусства. В свете этого определения считается обязательным привлечение в качестве экспертов по оценке того, относится ли та или иная продукция к произведениям искусства или же она является совокупностью порнографических изображений, различных квалифицированных экспертов, которыми не могут быть юристы или медицинские работники.

Комплексная судебная сексолого-психиатрическая экспертиза (КССПЭ) соответствует варианту взаимодействия специалистов, представляющих «различные направления в пределах одной области знаний» (психиатрии).

Специфика предмета судебной сексологической экспертизы определяется особенностями сексуальности, в том числе ее сексопатологическими вариантами, которые имеют юридическое значение, т.е. влияют на характер и закономерности полоролевой и сексуальной деятельности, имеющей значение для права. Специфика предмета КССПЭ определяется исследованием взаимодействия указанных особенностей с возможными отклонениями в психическом функционировании субъекта, а также их совместного воздействия на отражение окружающего и регуляцию поведения, имеющего юридическое значение.

Таким образом, предмет судебной сексологической экспертизы может являться составной частью предмета КССПЭ. Однако системный характер КССПЭ значительно повышает возможности обеих базовых экспертиз. Преимущества комплексного подхода могут существенно влиять на экспертные выводы и даже менять заключения самостоятельных экспертиз.

КССПЭ - это экспертиза, объединяющая специальные познания эксперта-сексолога и эксперта-психиатра для совместного исследования психосексуальных особенностей подэкспертного в целях получения общего ответа на вопросы, входящие в их совместную компетенцию. Данное определение устанавливает условия, при которых назначение КССПЭ является обоснованным. Они образуются в тех случаях, когда возникает потребность в использовании знаний сексологии и психиатрии в рамках единой экспертизы.

Наличие двойного образования создает принципиальную возможность осуществления комплексного сексолого-психиатрического исследования единолично, когда специалист реализует обе наличествующие компетенции.

Экспертная компетенция реализуется посредством использования методических средств, определяемых предметом специальных познаний. В рамках КССПЭ равноправным с клинико-психопатологическим является сексологический метод исследования, при котором производится оценка своевременности и соответствия половой принадлежности различных проявлений сексуального развития как в психической сфере, так и в соматической. Клинико-сексологический и антропометрический методы позволяют выявлять, определять характер и оценивать своевременность и адекватность перечисленных проявлений сексуальности как в соматической, так и в психической сферах. В качестве эталонных принято рассматривать сроки, которые укладываются в пределы, соответствующие векторной шкале половой конституции (Васильченко Г.С., 1990). При этом учитываются нарушения умственного и физического развития в раннем детстве и допубертатном возрасте, а также целый комплекс признаков, характеризующих сексуальное развитие в допубертатном, пубертатном, постпубертатном и половозрелом возрасте, складывающийся из признаков, характеризующих:

Сексологическое обследование содержит анамнестические сведения, значимые для оценки сексуального становления, такие как характер игровой деятельности, особенности половой идентификации и роли, сроки основных сексуальных проявлений и т.д. Особого внимания заслуживает описание формирования сексуального влечения и динамики вариаций его реализации. Основополагающим же для клинического сексологического метода исследования является онтогенетический принцип, требующий проводить рассмотрение сексологических феноменов по отношению к соответствующим периодам возрастного становления полового самосознания, полоролевых стереотипов и психосексуальных ориентаций.

Составной частью сексологического обследования становится направленное психологическое исследование сексуальной сферы, в котором можно выделить два аспекта: первый касается особенностей межличностного взаимодействия, общих коммуникативных навыков и компетенции, способностей к эмоциональному восприятию и партнерским отношениям; второй - реализует исследование специфических личностных характеристик, отражающих психосексуальную сферу - половое самосознание, представления о полоролевых стереотипах и отношение к ним, сферы личностных смыслов, установок и отношений, связанных с направленностью сексуального влечения, и др.

Психофизиологический способ определения направленности полового влечения состоит в фиксации изменения определенных физиологических параметров в ответ на предъявление эротических стимулов. Современное программное обеспечение позволяет учитывать индивидуальность реакций и рассчитывать интегральный параметр реакций на различные типы вопросов и вероятность (Протокол…​, 2005; Введенский Г.Е., Каменсков М.Ю., 2006)^[22] . Применение данного метода сталкивается с целым рядом методологических проблем. Периферические реакции при различных эмоциях у людей в разных ситуациях могут существенно отличаться. Реакция возбуждения неспецифична, можно только говорить о том, что стимул А у испытуемого Х вызывает большую реакцию активации, чем стимул В, но нельзя идентифицировать качество этой реакции. Поэтому существуют ограничения широкого практического применения данного метода. В современных руководствах по психофизиологии (Александров Ю.И., 2006) указывается прежде всего на зависимость изучаемых показателей от целого ряда факторов.

Сторонники применения метода с целью «детекции лжи» считают, что ложь будет вызывать более высокий уровень возбуждения, чем сообщение правды. Однако это может быть как результатом чувства вины у испытуемого, так и, что более вероятно, в контексте проведения тестирования на полиграфе - появления страха перед обнаружением лжи (Фрай О., 2005). Сама постановка вопроса об обнаружении «лжи» данным методом вызывает большие сомнения, поскольку ложь является психологическим феноменом, и ее критерии могут определяться только в этом аспекте. Цель прикладной психофизиологии - доказательство вины - существенно отличается от научной цели - дифференциации обмана как психофизиологического процесса, и феномена, вероятно, имеющего различные причины. Показано, что паттерна физиологической активности, характерного для сообщения лжи, не существует (Saxe L., 1991).

Существует различие психофизиологического исследования, применяемого в настоящее время в экспертных исследованиях, и полиграфических тестов «детекции лжи». Цель исследования, применяемого, например, в судебной сексологии - диагностика расстройств сексуального предпочтения. Роль данного метода - вспомогательная, наряду с другими (например, направленным экспериментально-психологическим исследованием психосексуальной сферы) при определяющем значении клинического метода. Кроме того, в рамках такого подхода обследуются все испытуемые, в том числе как те, кто отрицает аномальное сексуальное поведение и связанные с ним переживания, так и те, кто их признает (нетрудно заметить, что именно последний контингент выпадает из поля зрения прикладной психофизиологии). Полученные данные говорят о том, что даже в этом случае статистически достоверные реакции получить удается не всегда.

Выбор комплексного экспертного исследования, подразумевающего использование познаний в области сексологии, оправдан в целом ряде юридических ситуаций как в уголовном, так и в гражданском процессах. Обоснованность выбора КССПЭ выражается в постановке правоохранительными органами вопросов, отражающих компетенцию экспертов, а также уровень современных знаний.

В уголовном процессе эти вопросы неразрывно связаны со следующими стоящими перед КССПЭ предметными задачами.

Вопросы, соответствующие данной задаче, могут быть сформулированы следующим образом.

Чаще всего необходимость в решении указанных вопросов возникает при повторности (многоэпизодности) сексуальных деликтов, когда оправдана версия о наличии у обвиняемого патологии сексуального влечения.

В рамках данной широкой задачи особое значение приобрела оценка такого варианта расстройств сексуального предпочтения, как педофилия, когда 2 марта 2012 г. вступил в силу Федеральный закон от 29 февраля 2012 г. № 14-ФЗ «О внесении изменений в Уголовный кодекс Российской Федерации и отдельные законодательные акты Российской Федерации в целях усиления ответственности за преступления сексуального характера, совершенные в отношении несовершеннолетних»^[23] . Данный Закон внес изменения в три действующих российских кодекса - Уголовный, Уголовно-процессуальный и Уголовно-исполнительный. Основным нововведением является появление в УК РФ, УПК РФ и УИК РФ субъекта, характеризующегося признаками, наличие которых влечет специфические правовые последствия. Таким субъектом является лицо:

Расстройство сексуального предпочтения в форме педофилии подлежит установлению экспертным путем. В связи с этим ст. 196 УПК РФ («Обязательное назначение судебной экспертизы») дополнена пунктом 3.1, содержащим новое законодательное положение:

«Назначение и производство судебной экспертизы обязательно, если необходимо установить:

…​3.1. Психическое состояние подозреваемого, обвиняемого в совершении в возрасте старше восемнадцати лет преступления против половой неприкосновенности несовершеннолетнего, не достигшего возраста четырнадцати лет, для решения вопроса о наличии или об отсутствии у него расстройства сексуального предпочтения (педофилии)».

С наличием у рассматриваемого субъекта не исключающей вменяемости педофилии закон связывает правовое последствие в виде применения специфической принудительной меры медицинского характера. Она предусмотрена п. «д» ч. 1 ст. 97 УК РФ, а также п. «а» ч. 1 ст. 99 УК РФ. Этот вид принудительных мер медицинского характера получил название, уже имевшееся ранее в УК РФ: «амбулаторное принудительное наблюдение и лечение (АПНЛ) у психиатра».

Таким образом, при производстве судебной экспертизы, предусмотренной п. 3.1 ст. 196 УПК РФ, возможны несколько вариантов экспертного решения в отношении испытуемого.

В положениях, введенных в действующее законодательство Федеральным законом от 29 февраля 2012 г. № 14-ФЗ, экспертиза по оценке расстройств сексуального предпочтения в виде педофилии именуется «судебно-психиатрической» (п. 4.2 ст. 397 УПК РФ, ч. 4 ст. 80 УК РФ и др.).

Таким образом, данный вид экспертного исследования отнесен к судебно-психиатрической экспертизе.

При выборе вида назначаемой экспертизы следователю необходимо учитывать, что сексуальные действия в отношении малолетних далеко не всегда определяются расстройством сексуального предпочтения в виде педофилии. Так, по разным данным, число лиц с педофилией среди обвиняемых в противоправных сексуальных действиях в отношении несовершеннолетних составляет не более 50%. Достаточно распространены и другие механизмы подобных действий, не связанные с устойчивыми и доминирующими побуждениями к сексуальной активности с детьми. К примеру, известны случаи утери возрастной дифференциации объекта сексуального влечения под влиянием интоксикационных воздействий (простая и атипичные формы опьянения). Возможно формирование сексуальных педофильных импульсов и в случаях тяжелых психических расстройств, обусловливающих неспособность осознавать фактический характер и общественную опасность своих действий либо руководить ими.

К тому же сама по себе диагностика педофилии как одного из вариантов парафилий подчиняется общим диагностическим критериям расстройств сексуального предпочтения, содержащимся в гл. V («Психические расстройства и расстройства поведения») Международной классификации болезней 10-го пересмотра (F65.4 «Педофилия»), т.е. подразумевает компетенцию врача-психиатра. При выявлении указанного объема диагностических критериев МКБ-10 эксперты-психиатры правомочны формулировать диагноз «педофилия» самостоятельно в рамках однородной СПЭ.

При диагностике педофилии могут наблюдаться трудности, препятствующие выявлению всей совокупности необходимых диагностических критериев МКБ-10. Это может быть связано, например, с отрицанием подэкспертным сексуального влечения к детям и совершения инкриминируемых ему соответствующих противоправных сексуальных действий. В подобных случаях оправдано расширение диагностического арсенала за счет сексологического анализа возможных аномалий психосексуального развития, направленного психологического тестирования психосексуальной сферы, психофизиологического (полиграфического) исследования сексуальных предпочтений, выявляющих факторы риска формирования педофильного влечения и повышающих вероятность диагностики педофилии. Данный объем исследования достижим в рамках уже комплексного сексолого-психиатрического исследования, в связи с чем при указанных затруднениях эксперты-психиатры вправе рекомендовать назначение КССПЭ органу, назначившему экспертизу. При наличии в штате экспертного учреждения сексолога однородная экспертиза может быть преобразована в комплексную сексолого-психиатрическую по указанию его руководителя. Такое право руководителя экспертного учреждения прямо вытекает из его общего правомочия поручать производство экспертизы эксперту или нескольким экспертам из числа сотрудников возглавляемого им учреждения (ч. 2 ст. 199 УПК РФ). Если же эксперта соответствующей специальности в данном экспертном учреждении (отделении СПЭ) нет, то руководитель учреждения вправе ходатайствовать перед органом, назначившим экспертизу, о включении в состав экспертной комиссии соответствующего эксперта из числа лиц, не работающих в данном экспертном учреждении (абз. 3 ст. 15 Федерального закона о ГСЭД от 31 мая 2011 г. № 73-ФЗ).

Данная задача исходит из смысла ч. 3 ст. 20 УК РФ, в соответствии с которой несовершеннолетний, достигший возраста уголовной ответственности, но вследствие отставания в психическом развитии, не связанного с психическим расстройством, был лишен сохранности в полной мере указанных способностей, не подлежит уголовной ответственности.

Оправданность сексологического исследования обусловлена в данном случае тем, что любые нарушения развития в данном контексте не сводятся исключительно к интеллектуальным расстройствам и отражают широкий спектр дизонтогенетических аномалий личности в целом, в связи с чем их оценка должна включать и анализ отклонений в психосексуальном становлении, поскольку последнее является составной частью психического развития. Также следует принимать во внимание то обстоятельство, что речь может идти не только о задержках развития, обусловленных социальными причинами, но и о ретардации психофизического созревания, составной частью которого является психо- и соматосексуальное становление индивида, в связи с чем сексологический метод становится одним из наиболее адекватных инструментов исследования. Необходимость такого анализа особенно очевидна при сексуальном характере деликта.

Кодекс подразумевает дифференциацию ответственности в зависимости от объекта и характера противоправного сексуального поведения по отношению к разным возрастным периодам. Закон предъявляет различные требования к подросткам, находящимся на разных этапах психосексуального становления: с 14 лет формируется требование осознания в первую очередь неправомерности агрессивных действий, с 16 лет - учета недопустимой для сексуальной активности, причем не обязательно агрессивной, незрелости объекта (до 14 лет), наконец, только с 18 лет - ориентации уже на конвенциональные, социально задаваемые рамки даже нормативной сексуальной активности. Таким образом, в отношении сексуальных преступлений оценка степени незрелости будет означать анализ сформированности тех структур личности, которые предопределяют возможность достижения осознания этих требований и способность следовать указанным требованиям. Такой подход способствует раскрытию психологического содержания нижнего порога уголовной ответственности, достижение которого свидетельствует о потенциальной способности несовершеннолетнего действовать виновно. С психологической же точки зрения такая способность соответствует правильному отражению содержательной стороны своих действий, основывающемуся на информированности лица о сути данного правонарушения.

Сомнение в способности несовершеннолетних обвиняемых осуществлять сознательную регуляцию поведения может быть основано не только на данных об отставании в психическом развитии, но и на оценке сложности ситуации, в которой действовал подросток. Недостаточное осознание своих действий, слабость волевого контроля за поведением в ряде случаев может объясняться вполне естественной для подростков ограниченностью жизненного опыта, легкостью возникновения некоторых эмоциональных состояний. Это положение особую актуальность приобретает в делах о сексуальных преступлениях, поскольку несформированность предпосылок для своевременного психосексуального развития может существенно ограничивать диапазон восприятия ситуации, связанной с сексуальностью, у несовершеннолетнего обвиняемого. Ограничение может касаться прогноза последствий осуществляемых действий, ошибки в понимании психического состояния жертвы, причин ее поведения.

Вопрос возможен в следующей форме: имеются ли у несовершеннолетнего признаки дисгармонии (аномалии) психосексуального развития, если да, то в какой мере они оказывали влияние на его поведение и мог ли он в полной мере осознавать фактический характер и общественную опасность своих действий или руководить ими в данной ситуации?

До недавнего времени эта задача рассматривалась как относящаяся сугубо к компетенции судебно-медицинской экспертизы. В рамках данного экспертного исследования, однако, возможна оценка лишь соматической сохранности урогенитальной сферы, соответствия некоторых параметров возрастной норме, в лучшем случае (при соответствующей подготовке эксперта) - биологических показателей сексуальности. Однако перечисленные возможности заложены в самостоятельном виде экспертного исследования - судебной сексологической экспертизе, способной с большими основаниями разрешить данную задачу, причем значительно расширив пределы потенциальной аргументации.

Данная задача может быть конкретизирована следующим вопросом: имеются ли у подэкспертного какие-либо болезненные расстройства сексуальной (или психической) сферы, препятствующие совершению им полового акта?

Проблема экспертной оценки половой принадлежности выделяется судебными медиками особо, с недвусмысленным указанием на необходимую сексологическую компетенцию. Решающим доводом для разделения компетенций судебного медика и сексолога является необходимость анализа субъективной стороны патологии, связанной с нарушением полового самосознания. Наиболее адекватно решение данной задачи возможно при отнесении ее к компетенции КССПЭ, предметом которой становится установление у лиц, участвующих в судебном процессе, признаков нарушений психического пола, определение в случае их наличия степени влияния на поведение в юридически значимых обстоятельствах. Отнесение этой задачи к совместной компетенции исходит из своеобразия диагностики транссексуальных состояний, подразумевающей комплексное обследование в принципе.

Один из правильных вариантов такого вопроса следующий: имеются ли у подэкспертного физические и психические особенности, которые могли бы послужить основанием для смены его паспортного пола? Если да, то имели ли данные особенности подэкспертного влияние на его поведение в данной ситуации?

При этом, если правоохранительными органами конкретизируется интересующая их ситуация, уже чисто диагностическое разрешение данного вопроса нередко может приобретать важное значение фактора, в той или иной мере влияющего на поведение подэкспертного. Установление транссексуализма само по себе свидетельствует о глубокой деформации развития самосознания личности, ее потребностно-мотивационных структур. Часто к тому же он сопровождается и усугубляется своеобразным комплексом психопатологических образований, что может влиять на оценку способности к отражению окружающего и сохранности регуляторных механизмов поведения.

Данный вопрос становится актуальным и в рамках гражданского судопроизводства. Федеральный закон от 15 ноября 1997 г. № 143-Ф3 «Об актах гражданского состояния», казалось бы, содержит упоминание о транссексуализме (ст. 70). Между тем данная новелла не может быть реализована в полной мере, поскольку до сих пор никакой подразумеваемой ею «установленной формы» документа об изменении пола не существует. Его разработка натолкнулась на кардинально различные представления в юридических и медицинских кругах о последовательности собственно медицинских и социально-правовых процедур (оперативная реконструкция пола и смена гражданского, или паспортного, пола, т.е. перемена имени). Поэтому отказ органов ЗАГСа становится предметом оспаривания в судебном порядке.

Речь идет о так называемой аутоасфиксиофилии, одной из разновидностей аномального сексуального поведения, заключающейся в достижении удовлетворения путем пережатия сонных артерий, а также другими самодеструктивными способами, при неосторожности нередко ведущими к смертельному исходу.

Практика использования церебральной гипоксии, сопровождающейся сексуальным возбуждением, была идентифицирована такими терминами, как «сексуальная асфиксия», «аутоэротическая асфиксия», «асфиксиофилия», «эротическое повторяющееся повешение», «гипоксия» и «котцекоизм». Одним из наиболее популярных терминов для асфиксиофилии является «скарфинг» (от англ. skarf - шарф). На сегодняшний день признано, что данная практика является весьма распространенной. Психические эффекты церебральной гипоксии связаны с остановкой артериального снабжения мозга, с уменьшением оксигенации и, следовательно, задержкой диоксида углерода, наступлением мозговой гипоксии, которая продуцирует ощущение одышки, усиливающееся по мере учащения и углубления вдоха. Такие условия приводят к измененному физиологическому состоянию, продуцирующему головокружение, чувство легкости и эйфории, а на его пике - сексуальный ответ.

Вопрос в данной ситуации может быть поставлен следующим образом: имеются ли в обстоятельствах дела признаки, которые позволили бы в качестве причины смерти предположить несчастный случай, происшедший в результате использования аномального способа удовлетворения сексуальной потребности?

Имеются три основных условия, которые требуют психиатрической и сексологической оценки при насильственных сексуальных действиях: установление беспомощного состояния потерпевшей, способности давать показания и определение степени тяжести вреда здоровью, которые являются особыми составами преступления.

Традиционно проводимое клинико-психопатологическое обследование в ряде случаев оказывается недостаточным, поскольку независимо от наличия психической патологии этап и характер психосексуального развития во многом определяют как поведение этих лиц в криминальной ситуации, так и различия в восприятии происходящих с ними событий, а также последующие процессуальные способности.

При экспертной оценке потерпевших от сексуальных преступлений устанавливаются последствия для потерпевшего совершения с ним конкретных противоправных действий с определением степени тяжести наступивших психосексуальных расстройств. При этом задачей экспертного исследования должны становиться, во-первых, диагностика психического и психосексуального расстройств, установление их генеза и обоснование наличия причинно-следственной связи между ними со специфической психотравмой; во-вторых, должна оцениваться собственно степень тяжести вреда. Хотя психическое расстройство, находящееся в причинно-следственной связи с причиненным вредом здоровью потерпевшему, является квалифицирующим признаком и медицинским критерием тяжкого вреда здоровью, оно, согласно существующим научным представлениям, в принципе может отвечать квалифицирующим признакам всех степеней тяжести вреда здоровью.

Вопросы, соответствующие данным задачам, могут быть сформулированы следующим образом.

В гражданском процессе также возможны различные экспертные ситуации.

Данная ситуация является, скорее, казуистичной для практики российского судопроизводства, хотя в некоторых странах она имеет распространение.

Расторжение брака с точки зрения семейного права - прежде всего процедура, которая достаточно подробно регламентируется Семейным кодексом РФ, хотя он и не дает перечня оснований расторжения брака, т.е. не содержит облеченных в правовую форму причин прекращения брачного союза, наличие которых позволяет удовлетворить иск о разводе. Закон подразумевает два порядка развода - упрощенный и судебный. Согласно п. 1 ст. 21 Семейного кодекса РФ, если в семье есть общие несовершеннолетние дети или один из супругов возражает против развода, брак расторгается только судом, а расторгающие свой брак лица становятся участниками гражданского процесса, где один выступает в роли истца, другой - в роли ответчика. Истцу надлежит заявить просьбу о разводе, объяснив причины его намерения расторгнуть брак. При этом здесь важно условие, сформулированное в п. 1 ст. 22 Семейного кодекса РФ: «…​если судом установлено, что дальнейшая совместная жизнь супругов и сохранение семьи невозможны», т.е. вопрос о том, быть или не быть браку, решают не супруги, а суд. Особое место занимает предусмотренная в п. 2 ст. 22 Кодекса миротворческая деятельность суда при рассмотрении бракоразводного дела. Поэтому закон накладывает на суд выяснение мотивов расторжения брака. Это не обязательно лишь при выражении супругами взаимного согласия, что особо оговаривается в п. 1 ст. 23 Семейного кодекса РФ: «При наличии взаимного согласия на расторжение брака. суд расторгает брак без выяснения мотивов развода».

Судебными медиками особо выделяется экспертное исследование половой и производительной способности, нарушение которой, по их утверждению, может стать самостоятельным основанием бракоразводного процесса. Однако, помимо дефектов половых органов (аплазия или атрезия влагалища, его врожденное или приобретенное сужение и т.д.), ими упоминается среди прочего вагинизм, диагностика и оценка которого, так же как и других психосексуальных расстройств, входят в компетенцию судебной сексологической экспертизы. З. Старович (1991), анализируя практику судебно-сексологических экспертиз по бракоразводным делам, приводит примеры предъявления супругами взаимных претензий в сексуальном плане, которые представляются как основная причина развода. Среди реальных сексуальных проблем он указывает на выявлявшиеся в некоторых из этих случаев сексуальную аверсию, послеродовую диспареунию, расстройства эрекции и ускоренное семяизвержение, снижение полового влечения, сексуальную незрелость, приводящие порой к девственному браку (браку virgo). В этих ситуациях суд задавал вопросы о том, носит ли конфликт между сторонами действительно сексуальный характер, укладывается ли в границы нормы сексуальное поведение истца либо ответчика, соответствуют ли супруги друг другу в сексуальном плане, имеются ли у сторон недостатки, делающие невозможным установление между ними сексуальной связи, и если таковые имеются, то могут ли они быть ликвидированы в процессе специального лечения.

При отсутствии согласия одного из супругов, согласно ст. 22 Семейного кодекса РФ, расторжение брака в судебном порядке производится, если судом установлено, что дальнейшая совместная жизнь супругов и сохранение семьи невозможны. Таким образом, при выяснении вопроса о наличии или отсутствии оснований к расторжению брака суд учитывает в числе прочего также особенности психического (включая сексуальное) расстройства, если эти особенности могут препятствовать дальнейшей совместной жизни. Поэтому по данной категории дел эксперт дает заключение о наличии или отсутствии таких особенностей психического (сексуального) расстройства, которые могут препятствовать дальнейшей совместной жизни супругов и сохранению семьи.

Вопросы, соответствующие данным задачам, могут быть сформулированы в следующем виде: имеются ли у подэкспертного какие-либо аномалии сексуальности или психосексуальные расстройства, препятствующие совместной жизни и сохранению семьи?

Изложенные методологические подходы и организационные особенности КССПЭ, естественно, не охватывают всего разнообразия возникающих в практике ситуаций.

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

Убийство либо причинение тяжкого или средней тяжести вреда здоровью в состоянии внезапно возникшего сильного душевного волнения (аффекта), вызванного неправомерными действиями потерпевшего, влекут за собой значительное смягчение наказания. Это обусловлено тем, что неправомерность действий потерпевшего свидетельствует об извинительном характере содеянного. Преступления, совершенные в таком состоянии, уголовный закон традиционно выделяет в специальный (привилегированный) состав. УК РФ предусматривает два привилегированных состава преступлений, совершенных под влиянием внезапно возникшего сильного душевного волнения.

Статья 107 УК РФ. Убийство, совершенное в состоянии аффекта

Статья 113 УК РФ. Причинение тяжкого или средней тяжести вреда здоровью в состоянии аффекта

Умышленное причинение тяжкого или средней тяжести вреда здоровью, совершенное в состоянии внезапно возникшего сильного душевного волнения (аффекта), вызванного насилием, издевательством или тяжким оскорблением со стороны потерпевшего либо иными противоправными или аморальными действиями (бездействием) потерпевшего, а равно длительной психотравмирующей ситуацией, возникшей в связи с систематическим противоправным или аморальным поведением потерпевшего, - наказывается ограничением свободы на срок до двух лет или лишением свободы на тот же срок.

Вопрос, адресованный эксперту-психологу, в этих случаях звучит следующим образом.

Находился ли обвиняемый во время совершения инкриминируемого ему деяния в состоянии аффекта?

Значимый в уголовно-правовом отношении аффект (внезапно возникшее сильное душевное волнение) представляет собой эмоциональное состояние такой глубины, при котором способность лица к осознанно-волевой регуляции своего поведения сохраняется, хотя и существенно ослабевает. Уголовно-релевантный аффект характеризуется также внезапностью возникновения под воздействием противоправного или аморального поведения потерпевшего и, в частности, под воздействием насилия, издевательства или тяжкого оскорбления со стороны потерпевшего, иных противоправных или аморальных действий (шантажа, клеветы, супружеской измены, повреждения или уничтожения имущества и пр.) либо бездействия потерпевшего. Кроме того, аффект может возникнуть в условиях длительной психотравмирующей ситуации, возникшей в связи с систематическим противоправным или аморальным поведением потерпевшего.

Преступные действия обвиняемого, квалифицируемые по ст. 107 или 113 УК РФ, направлены только на то лицо (или на тех лиц), неправомерные действия которого спровоцировали возникновение внезапно возникшего сильного душевного волнения (аффекта).

Несмотря на то что оценка аффекта относится к экспертной психологической компетенции, взаимодействие психолога в ходе исследования с психиатром приобретает особое значение в силу известных соотношений между собственно аффектом и некоторыми предрасполагающими к нему состояниями, оценка которых остается психиатрической прерогативой. Поэтому в ходе КСППЭ роль психиатра сводится не только к исключению у подэкспертного выраженных психопатологических проявлений (первый этап), но и к установлению на следующем этапе исходного фона эмоциональной реакции, например, квалификации последствий перенесенных органических вредностей, оценке акцентуации характера, поскольку их точная квалификация как «пограничной» нормы требует исключения расстройств личности и психопатоподобных расстройств иной природы. Более того, при установлении последних (например, последствий перенесенной черепно-мозговой травмы, акцентуации характера) участие эксперта-психиатра в экспертизе заключается в описании на следующем этапе проявлений «органического радикала в поведении», например его негибкости, установление которой является необходимым хотя бы потому, что определяет возможность длительной кумуляции эмоционального напряжения, облегчая и оптимизируя комплексную психолого-психиатрическую оценку эмоциональных состояний (Кудрявцев И.А., 1999).

Кроме роли психиатра в установлении патологической почвы, способствующей развитию аффекта, нужно помнить и о необходимости отграничения последнего от целого ряда аффективных состояний, которые имеют очерченную психопатологическую структуру и могут быть квалифицированы как в соответствии со ст. 21 («Невменяемость»), так и со ст. 22 («Психическое расстройство, не исключающее вменяемости») УК РФ (временное психическое расстройство в виде патологического аффекта, острая реакция на стресс и другие клинически очерченные состояния на момент совершения инкриминируемого деяния).

Помимо дифференциации аффекта от клинико-психопатологических вариантов аффективных состояний, существует и проблема соотнесения юридического и психологического понятий аффекта самого по себе. Понятие «аффект» включает не только эмоциональные реакции взрывного характера, но и ряд эмоциональных состояний, возникающих в результате длительной кумуляции напряжения в условиях продолжительной психотравмирующей ситуации, не обязательно носящих взрывной характер. То есть речь идет о тех эмоциональных состояниях, которые обычно экспертами квалифицируются как «оказывающие существенное влияние на сознание и поведение обвиняемого в момент совершения инкриминируемых ему деяний».

Разработка проблематики, связанной с аффектами, в контексте общепсихологических вопросов определения эмоций (в широком смысле), соотношения с чувствами, эмоциями (в узком смысле), настроениями, страстями и другими сторонами эмоциональной сферы, основывалась на теориях более широкого плана - в первую очередь теории деятельности - и предопределила интерес к исследованию функций аффектов, их роли в регуляции деятельности, психологического строения, структуры аффектов. При этом феноменологические, внешние признаки аффекта, которым придавалось большое значение в плане судебно-психологических исследований, оставались вне поля зрения. В этих исследованиях рассматривался более широкий круг аффективных состояний, прежде всего по модальности изучаемого явления: если физиологический аффект традиционно сужен рамками аффектов гнева, ярости и т.п., то аффект в общепсихологическом смысле включает сильные переживания страха, радости, восторга и других эмоций, может приобретать как стенические, так и астенические формы.

Как бы объединяющим эти два направления является анализ аффекта в работе С.Л. Рубинштейна, который описывает классический аффект гнева, ярости и частично соотносит термин «аффект» с понятием «сильное душевное волнение» (по смыслу УК РФ). В то же время определение аффекта у С.Л. Рубинштейна несколько шире, чем дефиниция физиологического аффекта: он указывает, что аффект «может дать не подчиненную сознательному волевому контролю разрядку в действии», «в аффективном действии в той или иной мере может быть нарушен сознательный контроль в выборе действия», т.е. рассматривает соотношение аффекта в общепсихологическом понимании и аффекта как сильного душевного волнения как общее и частное.

В судебно-психологических исследованиях было воспринято определение физиологического аффекта, близкое к представлению, обоснованному С.Л. Рубинштейном. Диагностика физиологического аффекта стала основываться на трехфазности ее развития (выделялись подготовительная стадия, стадия собственно аффективного взрыва и стадия истощения) с определением характерной для каждого этапа динамики совокупности субъективных и феноменологических признаков. Возникновение физиологического аффекта М.М. Коченов (1980) связывал с тремя разными механизмами:

С этих позиций понятие «аффект» является родовым, видовыми разновидностями которого выступает и целый класс эмоциональных реакций и состояний, которые по своим психологическим механизмам развития и по феноменологии не сводятся к понятию «физиологический аффект», но, тем не менее, существенно ограничивают свободу выбора действия обвиняемого при совершении агрессивного преступления вследствие нарушений процессов осознания и регуляции своих действий. Используется множество понятий, описывающих эти психические состояния, которые частично пересекаются друг с другом, частично описывают различные психологические явления. При этом одни термины заимствованы прямо из представлений общей психологии («стресс», «фрустрация», «растерянность», «конфликт», «страсть», «психическая напряженность»), а другие являются специфичными только для судебной психологии - «эмоциональное возбуждение, оказывающее существенное влияние на сознание и деятельность», «эмоциональное напряжение, оказывающее существенное влияние на поведение».

Актуальны и вопросы юридической соотнесенности этих понятий с нормами уголовного права. М.М. Коченов пришел к выводу, что «наличие аффекта служит одним из доказательств совершения преступления в состоянии внезапно возникшего сильного душевного волнения», но «психологическими доказательствами внезапно возникшего сильного душевного волнения могут также служить и состояния, не укладывающиеся в строгие рамки понятия аффекта». К таким он относил большую группу эмоциональных состояний, объединенную понятием «психическая напряженность», во многом совпадающим по содержанию с понятием «психологический стресс», при условии, что они сопровождаются такими же выраженными нарушениями осознанной регуляции противоправных действий, как и при аффекте.

Поскольку понятие «аффект» употреблено законодателем как синоним «внезапно возникшего сильного душевного волнения», оба они являются одним из квалифицирующих признаков состава преступления по ст. 107 и 113 УК РФ. Определение психологического содержания правового понятия «аффект» и является предметом исследования судебного эксперта-психолога при проведении КСППЭ или судебно-психологической экспертизы.

Судебно-психологическое экспертное понятие аффекта включает выраженные эмоциональные состояния и реакции, которые отличаются следующими признаками (Сафуанов Ф.С. и соавт., 2004):

Возникновение и развитие аффекта (внезапно возникшего сильного душевного волнения) в УК РФ связывается не только с «насилием, издевательством, тяжким оскорблением либо иными противоправными или аморальными действиями потерпевшего», но и с «длительной психотравмирующей ситуацией, возникшей в связи с систематическим противоправным или аморальным поведением потерпевшего».

Это, во-первых, уточняет содержание признака внезапности возникновения сильного душевного волнения: внезапность относится к субъективному генезу аффекта и не всегда означает наступление аффективной реакции непосредственно после неправомерных действий потерпевшего.

Во-вторых, круг эмоциональных реакций, имеющих юридическое значение и подпадающих под судебно-психологическое экспертное понятие «аффект», может включать не только эмоциональные реакции взрывного характера, возникающие в ответ на однократное психотравмирующее воздействие (традиционно обозначаемые как «физиологический аффект»). Это также и ряд эмоциональных реакций и состояний, возникающих в результате кумуляции эмоционального напряжения в условиях длительной психотравмирующей ситуации, которые могут носить, а могут и не носить «взрывной» характер, но не уступают физиологическому аффекту по глубине сужения сознания и нарушений произвольной регуляции действий и обязательно возникают субъективно (и объективно) внезапно. Объективную внезапность определяет суд. Обычно имеется в виду внезапность возникновения умысла на преступление, а не временной критерий внезапности.

Критерии судебно-психологической экспертной оценки аффекта представляют собой конкретизацию юридически значимых психологических свойств внезапно возникшего сильного душевного волнения как правового понятия и одного из квалифицирующих признаков состава преступления по ст. 107 или 113 УК РФ. При этом психологические понятия шире, абстрактнее, нежели юридические. Их сужение, правовая конкретизация для определения внезапно возникшего сильного душевного волнения - прерогатива следователя и суда (Кудрявцев И.А., 1999). Тем самым задается как смысл экспертного исследования аффекта, так и последовательность экспертной и правовой оценок, в соответствии с которыми психолог и психиатр, ограничиваясь сугубо профессиональными оценками, должны квалифицировать наличие того или иного варианта аффективного состояния; суд же, отталкиваясь от установленных экспертами фактов, определяет наличие необходимых юридических квалифицирующих признаков аффекта, что оказывается возможным только в отношении эмоциональных состояний, отвечающих соответствующим диагностическим психологическим критериям. То есть констатация самих по себе юридических квалифицирующих признаков (противоправные или аморальные действия потерпевшего, например) без опоры на психологические критерии аффекта не могут считаться достаточными для квалификации внезапно возникшего сильного душевного волнения. Сформулированные на сегодняшний день критерии диагностики аффекта (Сафуанов Ф.С. и соавт., 2004) в значительной степени опираются на специфику нарушения при данных состояниях механизмов саморегуляции.

Необходимым условием определения физиологического аффекта наряду с типичной для аффектов трехфазностью возникновения и течения эмоциональной реакции является установление такой высокой степени эмоционального возбуждения, возникающего сразу после психотравмирующего воздействия, которая сопровождается частичным сужением сознания и препятствует полноценному осознанию своих действий и их произвольной регуляции.

При физиологическом аффекте агрессивное побуждение формируется в ответ на экстремальное психотравмирующее воздействие (которое оценивается обвиняемым как «субъективно неожиданное») и носит сверхинтенсивный характер с мгновенной мобилизацией энергетических ресурсов. Возникновение аффективного взрыва у обвиняемого облегчается при неблагоприятном психофизиологическом состоянии (переутомлении, астении, соматическом заболевании). Принятие решения и выбор действия происходят неопосредованно, импульсивно и безальтернативно. Агрессивное действие во время физиологического аффекта - это первое и единственное эмоционально обусловленное решение, в сознании не актуализируются иные возможные выходы из психотравмирующей ситуации, что переживается как «субъективная безвыходность».

Инициация действия практически слита с выбором действия, что ощущается как «субъективная внезапность» импульса к действию. Рефлексия практически отсутствует - субъект не успевает осознать основания своего поведения, это приводит к тому, что чаще всего на постаффективной стадии наступает субъективное «отчуждение» криминального действия - подэкспертные не могут поверить, что они смогли совершить криминально-агрессивные акты. Рефлексия нарушена в силу частичного сужения сознания - человек не может в момент совершения деликта осознать в полной мере окружающую обстановку, реальную ситуацию, его восприятие отличается фрагментарностью и неполнотой как во времени, так и в пространстве. Инициированное действие практически не может быть изменено или приостановлено - окончание криминального действия происходит не в связи с изменением ситуации, а вследствие истощения аффективного побуждения, что закономерно приводит к физической и психической астении, обусловленной бурной энергетической разрядкой, которая может сопровождаться дезорганизацией психической деятельности и неполным осознанием случившегося. Само действие не поддается опосредованию и контролю, прогноз результата возможен, но мало дифференцирован (прогнозируется не убийство, а избавление от психотравмирующего, опасного, угрожающего и т.п. воздействия), оценка отдаленных последствий отсутствует, что указывает на полностью ситуационный характер мотивации при физиологическом аффекте.

При выраженных аффективных состояниях, особенно у лиц с пограничными психическими нарушениями (при некоторых видах органической и личностной патологии), могут наблюдаться и элементы иллюзорного восприятия, дереализации и деперсонализации, а также двигательные автоматизмы, однако их наличие не является обязательным для диагностики аффекта. Дополнительными признаками аффекта являются нарушения речи и вегетативные проявления на высоте эмоциональной реакции.

Таким образом, при физиологическом аффекте как непосредственной аффективной реакции в ответ на противоправные или аморальные действия потерпевшего ограничены как внешние ресурсы свободы выбора действия (поведением потерпевшего, психотравмирующими особенностями ситуации), так и внутренние (в силу частичного сужения сознания). Способность к переходу на смысловой уровень регуляции поведения практически отсутствует - доминирует потребностно-реактивная логика поведения. Субъективно человеком это ощущается как совершение «чуждых» ему действий, а одним из дополнительных экспертных критериев, отражающих снижение уровня регуляции аффективного поведения, является несоответствие действий обвиняемого в состоянии физиологического аффекта его ценностно-смысловой сфере, направленности его личности или типичным для него способам реагирования.

Считается, что содержательную характеристику переживаний, наступающих у обвиняемого после осознания случившегося («чувство раскаяния, жалости к потерпевшему» и т.п.), нельзя отнести к критериям диагностики физиологического аффекта, поскольку они отражают не динамику и глубину эмоционального возбуждения, а относятся к реакции обвиняемого на случившееся. Такая реакция лежит вне структуры аффекта и чаще всего определяется структурой личности обвиняемого, а не только его эмоциональным состоянием.

При физиологическом аффекте ограничение свободы при выборе действия обусловлено, прежде всего, очень высоким уровнем эмоционального возбуждения, возникшего в ответ на психотравмирующую ситуацию, которое сопровождается частичным сужением сознания.

Для личностной структуры обвиняемых, совершивших деяние в состоянии кумулятивного аффекта, характерны высокий самоконтроль, склонность к опосредованию своих действий, обдумыванию возможных их последствий, низкий уровень агрессивности. Интенсивность агрессивного побуждения в момент совершения преступления обусловлена высоким уровнем эмоциональной напряженности, развившейся у них в длительной психотравмирующей ситуации, связанной с особенностями поведения потерпевшего. До разрядки напряженности для обвиняемых характерен перебор вариантов поведения, направленных на снижение этой напряженности. Попытки разрешить психотравмирующую ситуацию заканчиваются фрустрациями, что, в свою очередь, по механизму порочного круга приводит к дальнейшему усилению эмоционального напряжения. После исчерпания всех стратегий поведения и психологических защит, направленных на изменение ситуации, эмоционально обусловленный выбор агрессивного действия (возникающего обычно в ответ на очередную психогению по типу «последней капли») оказывается импульсивным и безальтернативным.

Если при физиологическом аффекте, как непосредственной реакции на разовое психотравмирующее воздействие, выбор действия является первым и единственным, то при кумулятивном аффекте агрессия - субъективно последний и единственный выход из психотравмирующей ситуации.

Характерное для кумулятивного аффекта частичное сужение сознания, признаки которого иногда можно наблюдать уже на стадии накопления эмоционального напряжения, снижает возможности рефлексии и осмысления своего поступка. Смысл своих агрессивных действий в момент совершения правонарушения практически не осознается, а сочетание «отчуждения» и «принятия» своего противоправного акта на постаффективной стадии сигнализирует об отчетливом конфликтном смысле собственной агрессии: с одной стороны, она является единственным выходом из сложившейся ситуации, с другой - она противоречит ценностям личности. Способность к оценке и самооценке также снижается уже при выраженном эмоциональном напряжении - именно поэтому повод для аффекта может быть объективно незначительным, «условным» (Печерникова Т.П., Гульдан В.В., Остришко В.В., 1983) или «ассоциативно связанным с психотравмирующей ситуацией» (Коченов М.М., 1980), при этом ситуация будет оцениваться субъективно как «безысходная». Искажения самооценки динамически проявляются на стадии, непосредственно предшествующей аффективному взрыву, в виде ощущения «безвыходности из ситуации и субъективной беспомощности».

Изменение действия или отказ от него на стадии кульминации аффекта практически невозможны: частичное сужение сознания, эмоционально сверхзначимый характер агрессивного побуждения, быстротечность и интенсивность эмоциональной реакции препятствуют коррекции своих действий. Оценка промежуточных результатов своих действий на стадии кумуляции эмоциональной напряженности в основном негативная, что связано с неудачными попытками совладающего поведения, а на стадии аффективного взрыва она отсутствует, что часто приводит к двигательным автоматизмам. Контроль поведения при накоплении эмоционального напряжения избыточен, что преимущественно связано с индивидуально-психологическими особенностями обвиняемого, а на пике аффекта - снижен. В момент совершения преступления функция прогноза результата своих действий и оценка их последствий фактически не осуществляются. Окончание агрессивного действия при кумулятивном аффекте связано не с оценкой изменения ситуации, а с истощением агрессивного побуждения, разрядкой эмоционального напряжения. Поэтому во многих случаях агрессивные действия сопровождаются нанесением потерпевшему множественных и стереотипно локализованных повреждений.

При агрессивных правонарушениях на высоте аффективных состояний кумулятивного генеза внешние ресурсы свободы выбора действия резко ограничены в силу длительной психотравмирующей ситуации, связанной с определенным поведением потерпевшего. На это влияют и социальные условия - чаще всего аффективные деликты совершаются в армии, в семье, т.е. в ситуациях, накладывающих определенные ограничения на ролевое поведение. Снижение возможности свободного выбора действия обусловлено и недостатком личностных ресурсов, связанным в основном с сужением репертуара психологической переработки и реагирования под влиянием либо ценностей, социальных установок, либо черт личности, тормозящих агрессию. В момент, непосредственно предшествующий кульминации аффекта, способность к выбору действия максимально редуцирована. Способность к смысловой и социально-нормативной регуляции своего поведения, будучи сохранной на стадии кумуляции эмоционального напряжения и блокирующей возможность разрядки в агрессивных формах, только способствует росту напряжения. В момент аффективного взрыва смысловая регуляция поведения, опосредующая действия личностными ценностями, не осуществляется, хотя непосредственным поводом для аффекта может быть дискредитация именно ценностного уровня человека («унижение чести и достоинства»).

Аналогичный механизм нарушения свободы выбора действия под влиянием частичного сужения сознания можно установить и при выраженном эмоциональном напряжении, возникшем у обвиняемого в связи с длительной психотравмирующей ситуацией и на высоте своего развития сопровождающемся нарушениями осознанной регуляции поведения. Феноменологически кульминация эмоционального напряжения носит невзрывной характер, тем не менее она наступает внезапно для субъекта. На высоте напряжения происходит частичное сужение сознания, которое определяет столь же глубокое ограничение способности обвиняемого к осознанно-волевому поведению, как и при физиологическом аффекте.

Таким образом, ограничение свободы выбора действия обусловлено прежде всего интенсивным эмоциональным напряжением, возникшим в условиях длительной психотравмирующей ситуации. На высоте эмоционального напряжения (часто сменяющегося эмоциональным возбуждением, аффективной реакцией) частичное сужение сознания определяет интенсивность агрессивного побуждения и невозможность изменения направленности агрессивных действий.

Как видно из сопоставительного анализа феноменологии рассмотренных эмоциональных реакций и состояний, все они наступают субъективно внезапно, на высоте развития ограничивают (в силу различных психологических механизмов) способность обвиняемого к осознанию значения своих действий и осуществлению произвольной волевой их регуляции. Различаются же они удельным весом эмоциональной напряженности, накапливающейся в условиях длительной психотравмирующей ситуации, вследствие особенностей взаимодействия индивидуально-психологических особенностей с ситуационными факторами.

Важной для практики КСППЭ является проблема дифференциальной диагностики аффекта с другими эмоциональными реакциями и состояниями.

Прежде всего, необходимо дифференцировать нормальные и патологические аффекты. Состояния уголовно-релевантного аффекта, имеющего значение для квалификации ст. 107 или 113 УК РФ, и патологического аффекта обладают рядом как общих, так и отличающих их друг от друга признаков.

Оба состояния возникают по внешнему психотравмирующему поводу, носят кратковременный характер и отличаются четкой трехфазностью динамики. Основным критерием отграничения патологического аффекта от «нормального» на второй фазе течения эмоциональной реакции является установление психогенно обусловленного глубокого помрачения сознания, для которого свойственны полная дезориентировка, продуктивная психотическая симптоматика, психомоторное возбуждение. Психотическая симптоматика, свойственная патологическому аффекту, отличается незавершенностью, малой выраженностью, определяется кратковременными нарушениями перцептивной деятельности в виде иллюзорных восприятий или аффективных функциональных галлюцинаций, психосенсорными расстройствами, нарушениями схемы тела, состояниями острого страха и растерянности, нестойкими бредовыми переживаниями. Для третьей фазы патологического аффекта характерны терминальный сон или тяжелая прострация с явлениями оглушенности, абсолютной безучастностью к происходящему, полная амнезия собственных действий, обстановки правонарушения, действий потерпевшего. При этом могут оставаться воспоминания о первой (непсихотической) фазе, отрывочные воспоминания о психотических переживаниях.

Тот факт, что непатологические состояния с аффективно обусловленными нарушениями криминального поведения разделяются на аффекты и иные эмоциональные состояния, оказывающие существенное влияние на сознание и деятельность субъекта в ситуации правонарушения (Коченов М.М., 1980), создает большие затруднения у правоприменителя при использовании экспертных выводов с квалификацией последнего варианта состояний, однако не обладающих всеми признаками экспертной категории «аффект».

Сами по себе состояния с эмоционально обусловленной дисрегуляцией представляют собой определенный континуум: от болезненных и аффекта до других - отличающихся от аффекта по глубине и специфике нарушений деятельности, по особенностям течения и феноменологии. Последние более индивидуализированы и отчасти личностно детерминированы, но все же влияют на способность лица к произвольной регуляции деятельности, исключая целенаправленную активность и преднамеренность агрессивных действий. Поэтому введение в УК РФ правового понятия «аффект (внезапно возникшее сильное душевное волнение)», являющегося квалифицирующим признаком составов преступления по ст. 107 и 113, не вполне согласуется с достаточно большой вариативностью входящих в него психологических эмоциональных состояний.

Внезапно возникшее сильное душевное волнение не исчерпывается только аффектами. Оно может включать также иные эмоциональные реакции и состояния, которые в общепсихологическом смысле не относятся к аффектам, однако характеризуются всеми необходимыми и достаточными для ст. 107 и 113 УК РФ признаками: внезапностью возникновения, спровоцированностью действиями потерпевшего, частичным сужением сознания. Существует целый класс эмоциональных состояний (в том числе и упоминаемые в юридической литературе стресс, фрустрация, растерянность и др.), которые качественно отличаются от представления об аффекте в общей психологии и психологии личности, однако оказывают дисрегулирующее влияние на сознание и деятельность субъекта в момент совершения правонарушения. Наиболее диагностически значимыми критериями дифференциации состояний, входящих в единый континуум психогенных реакций, являются специфика нарушений восприятия и сознания, наполненность криминальной деятельности переживаниями и их особенности, различия в функционировании мышления, специфике его нарушения и проявлениях интеллектуального и волевого контроля поведения.

Фаза накопления эмоционального (психического) напряжения хотя и важна для последующей оценки качественных особенностей аффективной реакции, но сама по себе не детерминирует специфику и глубину его разрядки в ответ на психотравмирующие воздействия со стороны потерпевшего. В условиях длительной или острой стрессовой ситуации могут развиться и временное психическое расстройство, и аффект, и состояние, существенно снижающее способность к произвольной регуляции деятельности, и эмоциональное возбуждение, не ограничивающее самоконтроль поведения. Наиболее значимые квалификационно-диагностические признаки относятся ко второй фазе - аффективной разрядке (Морозова М.В., Савина О.Ф., Сафуанов Ф.С., Ткаченко А.А., 2014; табл. 8-1).

Эмоциональные переживания. При аффекте, в отличие от эмоционального состояния, оказывающего существенное влияние на сознание и поведение, острота и интенсивность переживаний настолько выражены, что становятся субъективно непереносимыми, полностью заполняют сознание. Они хотя и связаны с источником фрустрации, но как бы «отрываются» от конкретной событийной канвы и становятся пусковым механизмом аффективного взрыва. В процессе разрядки эмоционального напряжения и совершения агрессивных действий нивелируются и теряют очерченность эмоции как таковые, а на первый план выходят ощущения - как вторичные проявления аффективного переживания уже на витальном, организменном уровне, что и является показателем грубого нарушения структуры деятельности в период совершения деликта. При существенном же влиянии эмоционального состояния переживания хотя и ограничивают поле сознания, но связаны с событийной стороной и зачастую имеют внутреннюю динамику на протяжении совершения агрессивных действий. При патологических состояниях (временных болезненных расстройствах, обусловленных психогенией) острые переживания присутствуют на предпсихотиче-ской стадии, и поведение в этот момент регулируется психологическими или патопсихологическими механизмами. В процессе перехода на психопатологический регистр переживания либо утрачиваются, либо приобретают искаженный характер.

Сознание. Психогенно обусловленным патологическим и непатологическим реакциям свойственна та или иная степень герметичности сознания с самоизоляцией от внешнего мира и его наполненностью сугубо внутренней продукцией. Для патологических состояний характерен критический вход, субъективно воспринимаемый как утрата связи с реальностью и наполненность сознания психотическими феноменами, что составляет психопатологическую суть сумеречного помрачения сознания. При аффекте отмечается острое переживание доминирующей эмоции, овладевающей субъектом и при этом лишенной содержательно-смысловых нюансов и личностной окраски, что на уровне отражения передается как «обрывки» чувств, мыслей и ощущений. Герметичность сознания при аффекте определяется как его суженность и является одним из наиболее диагностически значимых. Тонкая дифференцировка нарушений сознания, оценка выраженности и качественных особенностей этого феномена важна для четкой квалификации исследуемого состояния. При непатологических реакциях необходимо учитывать степень сужения, которая обусловливает качественные изменения сознания: в случае аффекта целесообразно говорить именно о суженности в силу «завершенности» процесса изменения сознания, в то время как при существенном влиянии более правильной будет характеристика сужения сознания (как процесса), допускающая определенный вариативный диапазон и колебания в его рамках. Именно суженность сознания, как симптом более глубоких нарушений, сопровождается элементами дереализации и деперсонализации, нарушениями зрительной перспективы и восприятия времени, интеграции информации слухового, зрительного и тактильного анализаторов, а сужение связано с динамикой переживаний и может носить ундулирующий характер.

Восприятие. При существенном влиянии эмоционального состояния нарушения восприятия не столь глубоки и проявляются, как правило, в сужении его поля, ограничении селективности и произвольности, что и приводит к недостаточно целостной перцепции. Континуально нарушения восприятия при аффекте близки к психопатологическим феноменам и даже в какой-то части пересекаются с ними: например, могут сопровождаться элементами дереализации и деперсонализации, изменениями восприятия времени и пространства с единичными искажениями (быстрота или замедленность, снижение или повышение освещенности, яркости, замещающее «видение» - темнота, вспышки, «снег», «мошки» и др., «глухота» или особая громкость звуков). В случае развития временного болезненного расстройства восприятие искажается, появляется продуктивная психотическая симптоматика (гипоакузии, гиперакузии, иллюзорные восприятия, функциональные галлюцинации, нарушение схемы тела).

Когнитивная сфера. При аффекте процесс мышления в силу нивелирования его важнейших функций - интеграции и критичности - «приостанавливается» (субъективный шперрунг), нарушается произвольная селекция поступающей информации, способность к выделению значимого при возможной примитивной когнитивной констатации актуальных несущественных деталей; мышление, как регуляторная функция, практически перестает функционировать. Во внутреннем плане могут отмечаться также явления дезорганизации мышления, что субъективно переживается как «отсутствие» мыслей или отдельные всплывающие в сознании обрывки мыслей из прошлого, спонтанные отрывочные ассоциативные образы, связанные с переживаниями, запустившими аффективную реакцию. Реализация функций планирования, оценки, прогноза, интеллектуального контроля на пике взрыва невозможна. При существенном влиянии эмоционального состояния недостаточность интеллектуального контроля и неспособность к рациональному осмыслению событий сопровождаются дезорганизацией мышления, обусловленной доминированием аффективной логики. Значительно снижается эффективность регуляторной функции мышления в звеньях оценки и прогноза. В случае развития болезненного состояния отмечаются дезориентировка и психопатологические нарушения мышления, при которых совершаемые действия соотносятся с психотическими переживаниями.

Волевая сфера. При патологических состояниях криминальная активность определяется психомоторным возбуждением с хаотичными или автоматизированными действиями. Внезапно возникшее грубое нарушение волевого контроля в момент деликта - неотъемлемый атрибут не только патологического состояния, но и аффекта: субъект утрачивает возможность управления собственными действиями, которые практически не опосредуются (не соотносятся ни с мотивами и личностными смыслами, ни с ситуацией). Сохраняющаяся, хотя бы и на элементарном уровне, способность к сдерживанию агрессии в момент уже начавшегося взрыва ставит под сомнение квалификацию аффекта. При существенном влиянии эмоционального состояния рудименты регуляторных функций сохраняются на фоне значительного снижения ресурсов сдерживания и самоконтроля, нивелирования личностных механизмов регуляции - способов совладающего поведения (защитных механизмов и копинг-стратегий).

Длительность. При существенном влиянии эмоционального состояния, как и при сумеречных расстройствах сознания, в отличие от аффекта, возможны относительно пролонгированные агрессивные действия и перемещения в пространстве. В то же время в случае патологической реакции отмечаются грубые нарушения адекватности поведения, а при эмоциональном же состоянии, существенно ограничивающим регуляцию, совершаемые действия внешне могут представляться достаточно организованными и направленными на достижение цели, однако по существу они таковыми не являются. Несмотря на возможность отдельных ответных реакций на раздражители, смены орудий, осознанная субъективная постановка даже промежуточных целей недоступна, оценочная и контролирующая функции не реализуются в полном объеме.

Амнезия. Наличие амнезии происходящего той или иной степени выраженности хотя и представляется одним из наиболее значимых критериев для судебно-следственных работников, на самом деле не является значимым дифференцирующим признаком аффекта и иных психологических эмоциональных состояний. Ссылки на запамятование могут отражать аффектогенную амнезию, так же как и неспособность воспроизвести события вследствие включения бессознательных защитных личностных механизмов вытеснения. Характер амнезии (частичная) при аффекте определяется глубиной суженности сознания и представленности в нем переживаний, необычных ощущений на пике взрыва, которые, как правило, и запоминаются, в то время как действия (собственные и иных лиц) и внешние параметры ситуации недоступны к последующему воспроизведению. При существенном влиянии эмоционального состояния контакт с реальностью утрачивается в меньшей степени, что и обусловливает большую сохранность воспоминаний, выпадают в основном детали, отдельные действия и операции, но общие, хотя и поверхностные, представления о происходящем формируются. Для временного болезненного состояния характерна либо тотальная амнезия, либо фрагментарность воспоминаний в основном о психотических переживаниях, которые согласуются с общей клинической картиной.

Таким образом, эмоциональные реакции и состояния, ограничивающие способность обвиняемого к осознанной регуляции инкриминируемого ему деяния, обладают вариативностью и разной степенью дисрегуляции криминального поведения. С одной стороны, аффекты (особенно кумулятивного характера) могут достигать такой глубины, что способность осознавать свои действия и руководить ими хотя и не утрачивается, но сопровождается выраженной суженностью сознания, психопатологическими симптомами (элементы дереализации, деперсонализации, иллюзорные восприятия). С другой - те же аффекты, а также состояния сильного эмоционального напряжения могут быть менее выражены, но, тем не менее, в силу сужения сознания они ограничивают способность обвиняемого к самоконтролю, прогнозу, адекватным восприятию и оценке ситуации. Такой широкий диапазон изменений сознания обусловлен тем обстоятельством, что эмоциональные реакции и состояния возникают у лиц с различными индивидуально-психологическими особенностями, часто на фоне алкогольного опьянения, на разной психопатологической почве (у лиц с пограничными психическими расстройствами, чаще всего с органическим психическим расстройством и расстройством личности, встречается более выраженное сужение сознания).

Современная конструкция уголовного законодательства предполагает следующие виды соотнесения экспертных выводов о тех или иных психических (эмоциональных) реакциях и состояниях психогенного характера с возможными правовыми последствиями (табл. 8-2).

Как видно из таблицы 8-2, диагностика экспертом-психологом существенного влияния эмоционального состояния обвиняемого на его криминальные действия имеет неоднородные уголовно-правовые последствия.

Суд при квалификации «внезапно возникшего сильного душевного волнения (аффекта)» у обвиняемого может опираться на экспертный вывод о наличии состояния аффекта, который основан как на судебно-психологической диагностике физиологического или кумулятивного аффекта, так и на определении иных эмоциональных реакций и состояний, которые в общепсихологическом смысле могут и не относиться к аффектам в строгом значении этого термина, но в то же время характеризуются и внезапностью возникновения, и спровоцированностью действиями потерпевшего, и частичным сужением сознания. М.М. Коченов (1980), описывая такие состояния, отмечал: «…​кроме аффекта существуют другие эмоциональные состояния, также оказывающие глубокое деструктивное воздействие на сознание и деятельность человека. Большая группа состояний объединяется понятием эмоциональной психической напряженности. Состояние эмоциональной психической напряженности развивается более плавно, чем аффект, но на "вершине" этого состояния происходят изменения сознания, мотивации поведения, сравнимые по качеству с изменениями, наблюдающимися при аффекте…​ Момент "срыва", наступающий неожиданно для субъекта переживания, является высшей точкой развития эмоциональной психической напряженности».

Данная проблема также связана с вопросом о юридической значимости диагностируемых экспертом-психологом эмоциональных состояний. В действующем УК РФ экспертное понятие «эмоциональное состояние, оказывающее существенное влияние на сознание и поведение» обвиняемого при отсутствии признака внезапности возникновения такого состояния не имеет прямого юридического значения. Существующая редакция списка обязательно учитываемых смягчающих обстоятельств не принимает во внимание меру нарушений осознанно-волевой регуляции поведения обвиняемого под влиянием выраженных эмоций, главное, что преступное поведение было вызвано «противоправностью или аморальностью поведения потерпевшего» (п. «з» ч. 1 ст. 61). В ряде случаев судьи все же учитывают это обстоятельство как смягчающее наказание в соответствии с ч. 2 ст. 61 УК РФ, однако необязательность применения этой нормы существенно снижает возможности индивидуализации наказаний в зависимости от меры самоконтроля противоправного деяния.

В случаях, когда при совершении преступления свобода выбора действия обвиняемого определяется как резким ситуативным ограничением внешних ресурсов (противоправные действия потерпевшего), так и выраженным ограничением личностных ресурсов, определяемых психической патологией, интегративное заключение, в котором сочетается вывод психиатра-эксперта о применении ч. 1 ст. 22 УК РФ с выводом психолога-эксперта о существенном влиянии эмоционального состояния, дает суду более полную информацию о механизмах криминального поведения обвиняемого, позволяет правильно определить его мотивацию, меру вины и ответственности.

Ситуация, возникшая непосредственно перед правонарушением, выступила для М. как стрессогенная и фрустрировала наиболее уязвимые звенья в его личностной структуре. Такие его индивидуально-психологические особенности, как высокий уровень внутренней тревоги, недоверчивость, подозрительность, легкость актуализации ощущения недоброжелательного, враждебного к себе отношения со стороны окружающих в субъективно повышенно значимых обстоятельствах с возможностью формирования аффективно заряженных труднокорригируемых, ригидных убеждений, склонность к интерпретации мотивов поведения людей в свете этих убеждений, повышенная застреваемость на негативных аспектах значимых ситуаций способствовали субъективизму восприятия М. сложившихся обстоятельств и поведения потерпевших, формированию реакций тревоги и страха, ожидания опасности. Это способствовало существенному редуцированию репертуара способов совладающего поведения, оказав существенное влияние на его сознание и поведение и приведя к ограничению произвольной саморегуляции деятельности.

Во время совершения инкриминируемых ему деяний у М. произошла актуализация ранее имевшихся субъективно значимых переживаний в реальной конфликтной ситуации с возникновением острой реакции на стресс (F43.0). На это указывают данные о том, что за короткий период (20-40 мин) наблюдалось резкое изменение состояния М. Это выражалось в стремительном усложнении клинической картины - от состояния первоначальной оглушенности («окаменел», по показаниям свидетеля, по субъективным самоописаниям, «был парализован») с нарастанием переживаний тревоги, страха, чувства опасности, отчаяния, угрозы его физического уничтожения, возникновением ажитации (по показаниям свидетеля, «нервничал, вставал и расхаживал по кабинету») до аффектогенного сужения сознания с появлением овладевающей идеи «оказаться в безопасном месте, покинуть помещение», частичными расстройствами восприятия (дереализацией - ощущение «пустоты, звенящей тишины») и самовосприятия (деперсонализацией - «движения скованны, парализован, не мог говорить») и последующим импульсивным агрессивным поведением, не соответствующим уровню реальной опасности. Это сопровождалось на протяжении всего данного периода выраженными вегетативными расстройствами (сердцебиение, удушье, потливость, дрожь) с последующей диссоциативной амнезией ряда обстоятельств содеянного. Поэтому во время совершения инкриминируемых ему деяний, совершенных в состоянии указанного преходящего психического расстройства, не исключающего вменяемости, М. не мог в полной мере осознавать фактический характер, общественную опасность своих действий и руководить ими.

Еще одна очень важная проблема - это установление аффекта у лиц с психическими расстройствами, не исключающими вменяемости.

Решение данной проблемы развивалось по двум основным направлениям, которые можно обозначить как диагностика «физиологического аффекта на патологической почве» и «аномального аффекта».

Физиологический аффект, возникающий у лиц с психопатиями, рассматривается как не выходящая за пределы нормы кратковременная эмоциональная реакция взрывного характера, но вместе с тем был установлен ряд важных диагностических признаков, специфичных для этого вида психической патологии (Печерникова Т.П., Гульдан В.В., Остришко В.В., 1983). Введено понятие «условных» психогений, вызывающих аффект (когда ситуация приобретает психотравмирующее значение только в отношении психопатических личностей), которые имеют свои особенности для каждой клинической формы психопатий. Были установлены особенности феноменологии аффективного взрыва и постаффективной стадии, характерные для разных групп психопатических личностей. Обычно своеобразие возникновению и течению аффекта у обвиняемых с патологией личностной сферы и у лиц с органической почвой придает специфика психотравмирующих воздействий, связанных с действиями потерпевших: в зависимости от типа личностного расстройства выделяются «условные» психогении, которые приобретают аффектогенное значение только в отношении аномальных личностей, затрагивая измененную личностной дисгармонией сферу мотивов, установок, притязаний. Кроме того, у таких обвиняемых вторая фаза аффекта, возникшего на фоне длительной психотравмирующей ситуации и декомпенсации, может сопровождаться более глубокими расстройствами саморегуляции, а также иллюзорным восприятием, элементами дереализации и деперсонализации, т.е. дополнительными признаками аффекта.

И.А. Кудрявцев ввел понятие «аномального» («атипичного», «утяжеленного») аффекта, основываясь на выделении аффективных реакций у психопатических личностей. Эти реакции возникают на фоне длительного накопления эмоционального напряжения под влиянием хронических психотравмирующих ситуаций и вследствие псевдо- и гиперкомпенсаторных механизмов на подготовительной стадии приводят к выраженной декомпенсации психических аномалий, а на стадии аффективного взрыва - отличаются более выраженной глубиной сужения сознания, нежели при физиологическом аффекте.

И физиологический, и кумулятивный аффекты, и эмоциональные состояния, оказывающие существенное влияние на сознание и поведение, могут устанавливаться у обвиняемых с различными формами психической патологии, не исключающими вменяемости, при условии, что динамика аффекта обусловливается личностной реакцией на психотравмирующие обстоятельства, а не собственно психопатологией подэкспертного. Если эмоциональные реакции и состояния у лиц с психическими расстройствами характеризуются всеми указанными выше обязательными признаками, их необходимо квалифицировать как аффекты, имеющие уголовно-правовое значение по смыслу ст. 107 или 113 УК РФ.

В то же время возникает необходимость различать уголовно-релевантные аффекты у лиц с психическими аномалиями от эмоциональных реакций, внешне схожих с аффектами, но отличающихся от них психологическим механизмом своего возникновения и динамикой развития.

Феноменологическое сходство с аффектами имеют психопатические реакции в рамках однозначного типу личностного расстройства реагирования. У психопатических личностей возбудимого и истерического круга они иногда могут сопровождаться частичным сужением сознания и последующей астенией, но их возникновение связано с механизмом самовзвинчивания, что исключает определение таких значимых для диагностики аффекта обязательных признаков первой фазы, как субъективная неожиданность психотравмирующего воздействия и субъективная внезапность возникновения аффекта. Поэтому такие эмоциональные реакции, носящие характер привычного, «воспитанного», типа реагирования в субъективно сложных ситуациях, нельзя расценивать как уголовно-релевантный аффект.

Ряд клинических проявлений допускает отнесение эмоциональной реакции к тем, которые рассматриваются как не оказывающие существенное влияние на поведение в силу некоторых характерных признаков:

В некоторых подобных случаях совокупность клинических описаний не исключает квалификации состояния как истерического двигательного возбуждения, являющегося вариантом истерических расстройств чувствительно-двигательной сферы. Оно является примитивной бурной эмоциональной реакцией, сочетающейся с сильным двигательным возбуждением (двигательной бурей). Для нее характерны бешенство, гнев, хаотическое метание, агрессивность, стремление к разрушению и т.д. В зависимости от степени истерической дезинтеграции структуры «Я» клиническая картина данного расстройства бывает различной: например, амбулаторные автоматизмы и сумеречное помрачение сознания как наиболее тяжелые варианты и деперсонализация как наименее глубокий вид нарушения. Небольшая выраженность дезинтеграции приводит к колебанию уровня сознания и ослаблению чувства тождества (своеобразия «Я»), что психопатологически проявляется деперсонализацией типа «как будто», когда нет истинной убежденности в действительном изменении собственной личности. Больной чувствует, что в чем-то изменился, будто иначе переживает, воспринимает и думает, а иногда - будто изменился внешний мир (дереализация). Такой тип деперсонализации характерен и для других невротических синдромов (Якубик А., 1982). В целом истерическое двигательное возбуждение может возникать в сходных травмирующих ситуациях, представляющих непосредственную опасность для жизни или для основных потребностей структуры «Я».

Экспертная оценка подобных эмоциональных реакций у психопатических личностей основывается на анализе, направленном на выяснение характера структурирования конфликта, соотношения типа ситуации и специфики личностных аномалий. При этом считается, что понимание парадоксальности эмоционального реагирования психопата и оценка его тяжести становятся доступными при выяснении, за счет каких личностных ресурсов и образований - привычных облигатных (при однозначной психопатической реакции) или более хрупких и парциальных вторичных (при неоднозначной психопатической реакции) - осуществляется актуальное реагирование на эмоциональный стресс. Более уродливый, патологический способ личностного реагирования наблюдается при определяющей роли в развитии реакции вторичных, т.е. не свойственных основной патохарактерологической структуре, личностных черт (Кудрявцев И.А., 1999).

Речь может идти о характерологически типичном эмоциональном реагировании страдающего психопатией, когда нарастание эмоциональной напряженности протекает строго в рамках однозначного психопатического реагирования. Картина таких эмоциональных реакций соответствует привычному личностному типу реагирования, характеризуется менее глубоким сужением сознания (по сравнению с утяжеленным психопатическим аффектом в рамках неоднозначного психопатического реагирования), существенно меньшими нарушениями познавательных процессов, невыраженностью астении после эмоционального взрыва. Все это ведет к оценке данного варианта как сравнительно легкого психопатического эмоционального реагирования, обычно лишенного качества внезапности. Экспертные рекомендации в этих случаях сводятся либо к учету его как обстоятельства, смягчающего наказание, в соответствии с ч. 2 ст. 61 УК РФ, либо, при наличии отчетливого дисрегулирующего эффекта на высоте эмоциональной реакции, - возможности применения ч. 1 ст. 22 УК РФ («Психическое расстройство, не исключающее вменяемости»).

Сложности представляет и дифференциальная диагностика физиологического аффекта с аномальными эмоциональными реакциями у лиц с психическими расстройствами, совершивших криминально-агрессивные действия под совокупным влиянием и эмоционального возбуждения, и алкогольного опьянения в психотравмирующей ситуации. Этот вариант криминальной агрессии характерен для лиц с органической почвой, у которых преобладает «эпилептоидный радикал» личности с аффективной ригидностью, склонностью к фиксации на отрицательных переживаниях и их накоплению, негибкостью поведения, повышенной подозрительностью, злопамятностью, ощущением недоброжелательного или враждебного отношения со стороны окружающих. Их правонарушения возникают в ответ на психотравмирующие воздействия со стороны потерпевших, чаще всего - на высказывания оскорбительного характера, затрагивающие наиболее значимые для обвиняемых личные переживания, во время совместного употребления алкогольных напитков. Ситуационно обусловленные эмоциональные реакции в ряде случаев могут сопровождаться частичным сужением сознания. Однако, хотя внешне динамика психического состояния таких обвиняемых напоминает развитие эмоциональной реакции по типу физиологического аффекта, криминальное действие не приводит к разрядке эмоционального напряжения. Злобное и брутальное отношение к жертве остается и после совершения правонарушения, а посткриминальная фаза не сопровождается какими-либо проявлениями психической и физической астении, т.е. обязательными признаками физиологического аффекта. Соответственно такие «аномальные аффекты» не могут быть квалифицированы как аффект по смыслу ст. 107 и 113 УК РФ.

При судебной экспертной оценке описанных эмоциональных реакций у лиц с пограничными психическими расстройствами, внешне сходных с аффектами, но отличающихся от них как по психологическим механизмам, так и по совокупности обязательных критериев, целесообразно решать вопрос о неполной способности обвиняемых к осознанию фактического характера и общественной опасности своих действий или их руководству вследствие психического расстройства, не исключающего вменяемости, в соответствии с ч. 1 ст. 22 УК РФ.

Редкость квалификации состояний аффекта у несовершеннолетних объясняется особенностями психического развития подростков, которым свойственна повышенная эмоциональная неустойчивость, возбудимость. Для них характерны черты личностной возрастной незрелости, типичны быстрая смена настроения и тенденция к непосредственному эмоциональному отреагированию, что, как правило, препятствует накоплению эмоционального напряжения, необходимого для аффективного отреагирования, сопровождающегося нарушениями осознанной регуляции действий.

В случаях констатации у несовершеннолетних состояния аффекта он обычно имеет кумулятивный характер. Кумуляция эмоционального напряжения требует наличия у подростков устойчивых личностных структур, способствующих подавлению и вытеснению отрицательных переживаний. Однако для несовершеннолетних характерны следующие специфические особенности аффекта.

Особые проблемы возникают при диагностике аффекта на фоне алкогольного опьянения.

Из трех степеней простого алкогольного опьянения возможно квалифицировать аффект только при легкой его степени, поскольку средняя и особенно тяжелая степень нарушают нормальную динамику аффективных реакций, и поведение обвиняемого детерминируется уже расстройствами психических процессов под влиянием алкоголя. Легкой степени соответствует концентрация алкоголя в крови 1-2, средней - 2-3, тяжелой - свыше 3%с. Влияние алкогольной интоксикации на динамику аффекта обычно можно проследить на первой стадии развития эмоциональной реакции - состояние опьянения обусловливает изменения субъективного восприятия и осмысления ситуации (в частности, она может восприниматься как более угрожающая) и изменения регуляции поведения (появляется ригидность, сужающая способность к выбору возможных вариантов поведения).

В УК РФ убийство матерью новорожденного ребенка рассматривается как самостоятельный и привилегированный состав преступления.

Статья 106 УК РФ. Убийство матерью новорожденного ребенка

Убийство матерью новорожденного ребенка во время или сразу же после родов, а равно убийство матерью новорожденного ребенка в условиях психотравмирующей ситуации или в состоянии психического расстройства, не исключающего вменяемости, - наказывается лишением свободы на срок до пяти лет.

С юридической точки зрения субъективная сторона данного состава преступления предусматривает умышленную вину. Убийство может быть совершено с прямым (когда обвиняемая осознает фактический характер и общественную опасность своих действий или бездействия, предвидит возможность или неизбежность смерти ребенка, желает или допускает такие последствия своего поведения) и косвенным (когда обвиняемая относится к этим последствиям безразлично) умыслом. Умысел может быть рациональным, сформироваться заранее, до начала родов, а может быть аффективным, импульсивным, возникнуть в момент родов или сразу же после них. Преступное поведение матери может быть как активным (нанесение повреждений, несовместимых с жизнью ребенка, помещение его в условия, исключающие жизнедеятельность, и т.п.), так и пассивным (отказ от кормления). Во всех случаях квалификация преступления будет одинаковой.

Субъектом преступления может быть только мать новорожденного ребенка, которая достигла 16-летнего возраста. Потерпевшим является новорожденный. В отечественном уголовном праве используется несколько типов критериев новорожденности: в зависимости от вида убийства, предусмотренного ст. 106 УК РФ, могут использоваться разные критерии.

Первый вид неонатицида, предусмотренный уголовным законом, - убийство матерью новорожденного ребенка во время или сразу же после родов. Временной промежуток, ограничивающий указанный период времени, охватывает довольно кратковременную ситуацию и не может превышать одни сутки (24 ч) с момента появления ребенка на свет - судебно-медицинский критерий новорожденности.

Второй вид - убийство матерью новорожденного ребенка в условиях психотравмирующей ситуации. Закон придает самостоятельное значение наличию таких неблагоприятных обстоятельств, как беременность в результате изнасилования, отказ отца ребенка признать его своим, зарегистрировать брачные отношения, его же отказ от оказания помощи и поддержки, подстрекательство отца ребенка, травля женщины родственниками, стыд перед окружающими за рождение ребенка вне брака, материальные проблемы и боязнь в связи с этим трудностей, связанных с воспитанием ребенка, тяжелые жилищные условия и т.п. Психотравмирующая ситуация охватывает более длительный отрезок времени, и применительно к данному виду детоубийства может использоваться уже не судебно-медицинский, а педиатрический критерий определения длительности периода новорожденности, равный одному месяцу (30 сут) с момента появления ребенка на свет.

Третий вид - убийство матерью новорожденного ребенка в состоянии психического расстройства, не исключающего вменяемости. При этом виде детоубийства, так же как и в предыдущем случае, возраст новорожденного ребенка - жертвы убийства не может превышать одного месяца (педиатрического критерия).

Судебно-экспертологический анализ КСППЭ матери, обвиняемой в убийстве новорожденного ребенка, позволяет выделить четыре вида экспертной психолого-психиатрической квалификации психического состояния матери в период совершения общественно опасного деяния, каждый из которых в свете УК РФ влечет определенные, отличные друг от друга, правовые последствия (Дмитриева Т.Б., Качаева М.С., Сафуанов Ф.С., 2001):

В постановлении следователя или определении суда при назначении этого вида экспертизы целесообразно формулировать следующие вопросы.

Ответ на первый вопрос всецело входит в компетенцию судебно-психиатрического эксперта.

Решение второго вопроса, напротив, входит в компетенцию судебного эксперта-психолога. Однако положительный ответ на него становится возможным при констатации психического здоровья обвиняемой или диагностике пограничных психических расстройств, не исключающих вменяемости. Кроме того, клиническая диагностика психической аномалии у обвиняемой дает возможность более точно оценить степень влияния психотравмирующих воздействий на психическое состояние подэкспертной: известно, что одни и те же ситуационные условия могут выступать для психически здоровых как нейтральные обстоятельства, а для лиц с различными формами психической патологии - как избирательно психотравмирующие, психогенные.

Ответ на третий вопрос в обсуждаемом виде экспертизы в ряде случаев невозможно дать без применения специальных познаний в психологии. При убийствах новорожденных нарушения психической деятельности, достигающие психотического уровня, при временных психических расстройствах наступают в кульминационный период совершения общественно опасного деяния, непосредственно в момент самих родов. Вся же динамика психического состояния обвиняемой до этого подчиняется психологическим закономерностям, поэтому в указанных случаях без психологического анализа взаимодействия личности подэкспертной с предшествующей детоубийству ситуацией невозможно понять сам механизм правонарушения и дать ему адекватную судебно-психиатрическую экспертную оценку.

Четвертый вопрос решается судебно-психиатрическими экспертами с учетом данных психологического исследования индивидуально-психологических особенностей обвиняемой. Такой комплексный подход позволяет всесторонне оценить степень общественной опасности невменяемой матери, совершившей убийство новорожденного ребенка.

Объединение трех видов убийства новорожденного в момент или сразу же после родов объясняется тем, что и во время физиологических родов, и при эмоциональных состояниях, обусловленных воздействием психотравмирующей ситуации, и, наконец, при наличии определенных психических расстройств женщины не способны в полной мере осознавать фактический характер и общественную опасность своих действий (бездействия) либо руководить ими.

Предметом КСППЭ, назначаемой в связи с необходимостью квалификации ст. 106 УК РФ, является психическое состояние матери, обвиняемой в убийстве новорожденного. Однако в зависимости от квалифицируемого вида детоубийства возникают различные экспертные ситуации, требующие исследования разных психиатрических и психологических аспектов психического состояния обвиняемой.

Первый вид неонатицида - убийство матерью новорожденного во время или сразу же после родов - предполагает, что ограничение способности осознавать фактический характер и общественную опасность своих действий (бездействия) и руководить ими во время или сразу же после родов может определяться особым психофизиологическим состоянием во время родоразрешительного процесса, какими-либо психическими аномалиями или психотравмирующей ситуацией. Часто все эти причины воздействуют на психическое состояние роженицы в совокупности. В этом случае цель КСППЭ психического состояния обвиняемой сводится к исключению у нее такого психического расстройства, которое лишало ее способности к осознанно-волевому поведению.

Даже при отсутствии какого-либо психического расстройства уголовное законодательство учитывает особое психофизиологическое состояние женщин во время и сразу после родов, поэтому убийство новорожденного ребенка в этот период квалифицируется по ст. 106 УК РФ.

При диагностике психического расстройства эксперты должны определить, обусловливало ли оно во время совершения преступления неспособность обвиняемой осознавать фактический характер и общественную опасность своих действий (бездействия) либо руководить ими (юридический критерий невменяемости). В тех случаях, когда мать, обвиняемая в убийстве новорожденного, не могла осознавать свои действия и осуществлять их произвольную волевую регуляцию, суд может признать такую обвиняемую невменяемой и не подлежащей уголовной ответственности (согласно ст. 21 УК РФ). В этом случае КСППЭ должна также решить вопрос о необходимости применения принудительных мер медицинского характера и при наличии судебно-психиатрических оснований для назначения таких мер (ст. 97 УК РФ) рекомендовать адекватный вид принудительного лечения (ст. 99 УК РФ). Все вопросы судебно-следственных органов в обсуждаемой экспертной ситуации входят в компетенцию судебно-психиатрических экспертов и, соответственно, могут решаться в рамках однородной СПЭ или КСППЭ.

В послеродовом периоде у женщин, совершивших детоубийства, возникают различные по нозологической принадлежности психические расстройства. В целом, независимо от нозологической сущности психических расстройств послеродового периода, им свойственны определенные общие клинические признаки, обусловленные особенностями соматоэндокринных нарушений, связанных с беременностью и родами. Эти нарушения проявляются в остром возникновении психических расстройств, сравнительной кратковременности их течения, наличии в клинической картине психоза симптомов помраченного сознания, аффективных нарушений и явлений астении.

Согласно критериям МКБ-10, выделяющей специальную рубрику (F53: «Психические расстройства и расстройства поведения, связанные с послеродовым периодом, не классифицированные в других рубриках»), клиническая картина послеродовых психозов должна быть надежно отграничена от аффективного расстройства или шизофрении. Эту рубрику рекомендуется использовать только при невозможности провести диагностику аффективного (депрессивного) расстройства, возникшего у женщин после родов, или шизофрении, а также при наличии в клинической картине таких признаков, как острота, кратковременность течения наряду с симптомами нарушенного сознания, аментивно-делириозными и соматоформными расстройствами.

Психические расстройства послеродового периода представляют собой сборную группу психозов, характеризующихся полиморфизмом клинических проявлений и нередко объединяемых между собой только фактором родов (Доброгаева М.С., 1972). В послеродовом периоде наиболее часто встречаются шизофренический процесс, собственно послеродовые психозы и реактивные состояния. Послеродовые психозы имеют полиморфную психопатологическую структуру и проявляются в основном аментивно-делириозными, депрессивными и шизофрено-подобными синдромами. Характерной чертой этих психозов является наличие соматопсихических корреляций и доброкачественность течения. При депрессивно-параноидном синдроме в остром приступе шизофренического процесса нередко имеют место расширенные суициды, направленные на детей и определяющиеся патологической альтруистической мотивацией.

Судебно-психиатрическая оценка реактивных состояний, возникающих в послеродовом периоде, учитывая различную глубину и характер депрессивных состояний, неодинакова. Психотический характер депрессивного состояния определяется глубиной депрессии, наличием психотической симптоматики, в ряде случаев - симптомами расстроенного сознания в момент совершения детоубийства, аффективно-волевыми расстройствами, импульсивным характером агрессивных действий, а также общими закономерностями развития реактивного состояния. Наличие психотической депрессии в момент совершения детоубийства свидетельствует о неспособности обвиняемой осознавать фактический характер и общественную опасность своих действий либо руководить ими.

Диагноз «послеродовой психоз» у женщины, совершившей детоубийство, исключает вменяемость в отношении содеянного.

Таким образом, при шизофрении, реактивных состояниях психотического уровня, собственно послеродовых психозах имеют место как медицинские, так и юридические критерии невменяемости.

Выбор мер медицинского характера в отношении женщин, совершивших детоубийства и признанных невменяемыми, требует дифференцированного подхода в каждом индивидуальном случае. Принимая во внимание временный и обратимый характер послеродовых психозов, неявную потенциальную опасность таких больных по выходе из психоза, некоторым испытуемым можно рекомендовать АПНЛ у психиатра.

Иная экспертная ситуация возникает при необходимости судебной квалификации других видов неонатицида - убийства матерью новорожденного ребенка в состоянии психического расстройства, не исключающего вменяемости, или в условиях психотравмирующей ситуации.

В отличие от предыдущего вида детоубийства в данном случае юридически значимый период времени, в который совершено преступление, охватывает не только ситуацию родов (или сразу после родов), а более длительный временной промежуток.

В этих случаях наряду с определением психического расстройства, обусловливающего неспособность обвиняемой в момент совершения общественно опасного деяния осознавать фактический характер и общественную опасность своих действий (бездействия) или руководить ими, можно выделить две основные цели комплексного судебного психолого-психиатрического экспертного исследования.

Первую цель КСППЭ психического состояния обвиняемой составляет определение наличия или отсутствия психического расстройства у подэкспертной, способной осознавать фактический характер и общественную опасность своих действий (бездействия) и руководить ими.

Хотя психические расстройства в период родов очень часто влияют на способность обвиняемой к полноценному осознанно-волевому поведению в момент убийства новорожденного ребенка, юридические критерии ст. 106 УК РФ более «мягкие» по сравнению со ст. 22 УК РФ, поскольку не требуют определения ограниченной способности к осознанию и регуляции своих криминальных действий. Поэтому задача судебно-психиатрического эксперта в данном случае сводится к определению (диагностике) психического расстройства, не исключающего вменяемости, в качестве которого чаще всего выступают временные психические расстройства (реактивные состояния, возникающие после родов) и расстройства личности.

В судебно-психиатрической клинике большое значение имеют реактивные состояния, развивающиеся после родов. В группе депрессивных состояний, не исключающих вменяемости, в момент совершения детоубийства, как и в предшествующий период, ведущее место занимают истерические проявления, отражающие преморбидную структуру женщин, отсутствуют определенная динамика и стереотип развития, присущие психотическим депрессиям, витальный компонент депрессии, психотическая симптоматика, элементы расстроенного сознания. Психогенные депрессии, не достигающие степени психоза, ситуационно обусловлены, психологически понятны. Переживания таких женщин конкретны и отражают реальную психотравмирующую ситуацию, отсутствует психопатологическая симптоматика с характерной для психотической депрессии динамикой состояния с последовательной сменой этапов течения болезни. При совершении правонарушения этим женщинам свойственны целенаправленные и последовательные действия, что допускает решение о вменяемости в отношении содеянного.

При органических психических расстройствах агрессивные действия женщин в отношении детей обусловлены эмоциональной неустойчивостью, раздражительностью, склонностью к эксплозивным реакциям, эмоциональным характером поведения. Основной синдром при совершении правонарушений - психопатоподобный, нередким в этот момент является состояние алкогольного опьянения.

Агрессивные действия женщин с расстройством личности в целом аффективно и ситуационно-импульсивно мотивированы (избавление от ребенка, «мешающего личной жизни»). При судебно-психиатрической оценке личностных расстройств необходимо учитывать состояние женщин после совершения детоубийства. В период пребывания на экспертизе у испытуемых отсутствует депрессия с идеями самообвинения, наблюдающиеся депрессии по своим клиническим проявлениям приближаются к истерическому типу, на первый план выступают личностные особенности и психопатические формы реагирования. Для поведения этих женщин характерны демонстративность, театральность, заявления о «непонимании» их окружающими, попытки представить себя «жертвой обстоятельств». Отчетливо обнаруживается реакция на судебную ситуацию, а не на содеянное, выявляются защитные тенденции и версии со ссылками на запамятование периода правонарушения, постоянное стремление к самооправданию и обвинению окружающих.

Вторая цель КСППЭ исходит из ст. 106 УК РФ, предусматривающей убийство в условиях психотравмирующей ситуации, и заключается в исследовании судебным экспертом-психологом психического состояния матери, обвиняемой в убийстве новорожденного ребенка, для определения экспертного понятия «повышенная эмоциональная (психическая) напряженность, вызванная психотравмирующей ситуацией».

Ни одна ситуация сама по себе не может выступать как фрустрирующая, оказывающая негативное воздействие на психику человека - ее можно расценить как психотравмирующую только после тщательного анализа взаимодействия личности и ситуации, где решающую роль приобретает то психологическое значение ситуативных воздействий, которое формируется в сознании субъекта. К примеру, требование мужа избавиться от плода для молодой девушки, желающей родить ребенка, будет глубоко психотравмирующим фактором, вызывающим внутренний конфликт и длительный стресс, а для другой женщины может стать подтверждением собственной позиции.

В ситуациях, действительно носящих психотравмирующий характер для субъекта, фрустрирующие воздействия приводят к внутреннему конфликту (в основном между желанием родить ребенка и внешними - реальными или в виде референтных ожиданий - препятствиями). Психотравмирующие воздействия могут быть обусловлены целым рядом объективных и субъективных причин (беременность в результате изнасилования или вне брака; представление о греховности внебрачной беременности, страх разглашения, осуждающая позиция близких и пр.), в том числе и психофизиологическими особенностями женщин, переживающих нежеланную беременность.

Показано, что в структуру саморегуляции поведения в период ожидания ребенка включается ранний детский опыт. Ранние семейные отношения матерей-отказниц отличаются серьезным неблагополучием вплоть до родительского отвержения, а семейная среда имеет психо-травмирующий характер. В истории такой семьи случаи отказа от детей могут повторяться в нескольких поколениях (Брутман В.И., Варга А.Я., Хамитова И.Ю., 2000). У женщин с неблагополучным вынашиванием беременности представления о родительском отношении соответствуют высокому значению показателя «маленький неудачник». По их мнению, в детстве родители вели себя довольно строго и воспринимали их как неприспособленных и неуспешных детей: родители видят своего ребенка личностно и социально несостоятельным, младше своего возраста, открытым для дурных влияний. Система саморегуляции таких детей строится в условиях недостатка реальных трудностей и в подсистеме когнитивного контроля выражается в низких показателях общего уровня регуляции поведения, моделирования, гибкости. Чрезмерный родительский контроль и инфантилизация детских возможностей, скорее всего, отражает неуверенную жизненную позицию самих родителей. Подобное представление о родителях во взрослой жизни не в состоянии служить дополнительным ресурсом при решении актуальных проблем, возникающих во время беременности, и создает основу для тревожного поведения, недооценки себя и депрессивности (Ковалева Ю.В., 2011).

Нежеланная беременность может протекать по двум крайним вариантам (Брутман В.И., Ениколопов С.Н., Радионова М.С., 1995).

При первом варианте происходит своеобразное игнорирование собственной беременности, чему способствуют и физиологические особенности (значительно реже встречаются явления раннего токсикоза), но в первую очередь - психологические феномены: гипостезия телесных проявлений беременности и соответствующее ей особое психологическое состояние - «атиофориогнозия» (от греч. тиофория - «беременность»). Женщины не замечают беременности даже при выраженных признаках (отсутствие менструаций, нагрубание молочных желез, увеличение объема живота). Интрацептивные ощущения, сигнализирующие о шевелении плода, объясняются «логическими доводами» (рационализация) или игнорируются (вытеснение). В менее выраженных случаях отмечаются слабая эмоциональная реакция на факт беременности и искажение (порой значительное) представлений о ее сроках. Это приводит к тому, что будущие матери начинают осознавать свою беременность на поздних сроках, когда легальный аборт уже не производится.

Второй вариант нежеланной беременности, напротив, сопровождается гиперестезией телесных симптомов с выраженной ригидностью негативных эмоций - страхом, депрессией. Сознание женщин наполняется негативными ощущениями и переживаниями, чувством отвращения, брезгливости и даже ненависти к будущему ребенку, что порождает яркие и мучительные «инфантицидные» фантазии. Шевеление плода вызывает психическое напряжение, угнетающие воспоминания, связанные с ситуацией зачатия и беременности. Оба варианта обусловливают психологическое отторжение «образа ребенка».

Таким образом, ситуация принимает психотравмирующий характер задолго до родов и переживается в основном как внутренний конфликт, стержнем которого является противоречие между материнскими чувствами и нежеланной беременностью. Это, в свою очередь, способствует накоплению (кумуляции) отрицательных переживаний и обусловливает рост эмоциональной напряженности. По механизму «порочного круга» кумуляция напряженности обусловливает резкую изоляцию беременных женщин - осознанное ограничение круга социальных контактов, избегание общения, что сопровождается чувством одиночества, покинутости и пр.

В состоянии выраженной эмоциональной напряженности поведение матери определяется во многом аффективной мотивацией, что снижает ее возможность адекватно оценивать окружающее и свои действия, ограничивает способность контролировать свои поступки и прогнозировать их возможные последствия. Поэтому задачей психолого-психиатрической экспертизы может выступать не определение психотравмирующего характера ситуации, в которой находится мать-детоубийца, а оценка степени выраженности эмоционального состояния, возникновение и развитие которого вызвано психотравмирующими воздействиями, поскольку ст. 106 УК РФ не содержит как такового юридического критерия. Здесь не обязательно определение существенности влияния эмоциональной напряженности, вызванной психотравмирующей ситуацией, так же как и при психиатрической оценке психического расстройства, не исключающего вменяемости, не обязательна диагностика ограничения способности к осознанию или руководству своими действиями вследствие психической аномалии.

Соотношение экспертного понятия «повышенная эмоциональная напряженность, вызванная психотравмирующей ситуацией» с общепсихологическими заключается в том, что оно устанавливается у матерей, находящихся в состоянии стресса, фрустрации и внутриличностного конфликта.

Психологический механизм, определяющий криминальную агрессию, направленную на новорожденного ребенка, в условиях психотравмирующей ситуации схож с тем, который обусловливает преступления, совершенные в состоянии кумулятивного аффекта. Хотя неонатициды возникают в психотравмирующих условиях, не связанных с какими-либо действиями потерпевших, основу этих правонарушений составляет агрессия как разрядка накопленного эмоционального напряжения. Индивидуально-психологические особенности таких обвиняемых характеризуются сформированностью личностных структур, преградных по отношению к проявлению агрессивных побуждений в поведении. Для неагрессивных лиц с выраженными тормозящими проявления агрессии структурами, совершающих криминальные действия в ответ на психотравмирующие и фрустрирующие воздействия, характерно накопление эмоциональной напряженности в условиях длительной психотравмирующей ситуации, с последующей ее разрядкой в противоправных действиях.

Убийство матерью своего новорожденного ребенка чаще является следствием кумуляции напряженности в структуре внутриличностного конфликта в психотравмирующих условиях.

Личностный конфликт в форме нежеланной беременности описан при клинико-психологическом исследовании матерей-отказниц, оставляющих своих новорожденных детей в родильном доме (Брутман В.И. и соавт., 1995, 1998). Выделены психологические особенности переживания нежеланной беременности с такими крайними вариантами, как «атиофориогнозия», с вытеснением отрицательных переживаний и эйфорическим фоном настроения, и как «гиперпатия», с негативным фоном настроения и поисками путей плодоизгнания. В большинстве случаев формируются не крайние варианты, а амбивалентные эмоциональные переживания будущих матерей: вытеснение интрацептивной сигнализации о беременности сочетается с попытками избавления от плода, при этом своеобразная анозогнозия на собственную беременность у обвиняемых в убийстве новорожденных превалирует, определяя пассивность и социальную изоляцию беременных женщин. Глубокий личностный конфликт между желанием родить ребенка и требованиями окружающих избавиться от плода, а чаще - между желанием родить и собственными референтными представлениями о греховности, недопустимости внебрачного материнства обусловливает кумуляцию эмоционального напряжения. У таких женщин формирование психологических защитных механизмов сочетается с попытками совладающего (копинг) поведения, которые оказываются неэффективными, главным образом из-за объективного стечения обстоятельств (распознание своей беременности на поздних сроках, вследствие чего оказывается невозможным легальное ее прерывание; желание родить в другом городе с дальнейшим оставлением новорожденного в роддоме, не реализуемое из-за материальных затруднений, и т.п.). Это, в свою очередь, оказывается дополнительными фрустрациями, что обусловливает усугубление внутреннего конфликта и дальнейший рост эмоциональной напряженности. В состоянии выраженной эмоциональной напряженности поведение матери при родах определяется аффективной мотивацией, это снижает ее возможность адекватно оценивать окружающее и свои действия.

Обвиняемые, совершающие преступления по этому психологическому механизму, - чаще всего женщины от 18 до 30 лет, забеременевшие вне брака или в результате изнасилования. Они скрывают свою беременность даже от близких и родителей. Практически у всех преобладают неправильные представления о сроках беременности (в сторону занижения срока), вследствие чего роды для них самих субъективно неожиданны - по их расчетам, они должны наступить гораздо позже. Кроме того, роды у большинства происходят вне дома.

Приведенное деление экспертных ситуаций является несколько условным, поскольку суд может при квалификации ст. 106 УК РФ учесть множество факторов: так, по мнению некоторых юристов, заблаговременное приготовление к убийству новорожденного ребенка, убийство после первого кормления грудью и тому подобное свидетельствуют о так называемом простом убийстве и должны быть квалифицированы не по ст. 106, а по ст. 105 УК РФ. В этом случае, даже если преступление совершено во время или сразу после родов, квалифицирующее значение будут иметь и психическое расстройство, не исключающее вменяемости, и эмоциональное состояние матери, возникшее вследствие психотравмирующей ситуации. В реальной судебно-экспертной практике часто при убийстве новорожденного ребенка во время или сразу после родов собственной матерью у нее одновременно определяются и психическое расстройство, не исключающее вменяемости, и эмоциональное напряжение, возникновение и развитие которого обусловлено психотравмирующей ситуацией.

Таким образом, КСППЭ психического состояния матери, обвиняемой в убийстве новорожденного, требует интеграции специальных познаний в психиатрии и психологии на всех этапах производства экспертизы.

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

В соответствии с нормами уголовно-процессуального закона участники уголовного судопроизводства наделены широким спектром процессуальных прав и обязанностей, обеспечивающих их активное участие в процессе и одновременно предоставляющих им необходимые процессуальные гарантии для защиты своих законных прав и интересов. Например, основные права обвиняемого зафиксированы в ст. 47 УПК, в соответствии с которой их объем довольно значителен и разнообразен, подразумевая способность как к осмыслению всей совокупности предоставляемых ему законом возможностей для защиты, так и к эффективной деятельности по ее реализации. Таким образом, речь идет об уголовно-процессуальной дееспособности (УПД), оценка которой составляет предмет отдельного вида судебно-психиатрической (комплексной психолого-психиатрической) экспертизы. Введение данной правовой категории, существовавшей долгое время в доктринальном знании, осуществил КС РФ в своем Постановлении от 20.11.2007 № 13-П ^[26] , признав не соответствующими Конституции ряд статей главы 51 УПК («Производство о применении принудительных мер медицинского характера») и указав, что «в правоприменительной практике с момента приобщения к материалам дела заключения судебно-психиатрической экспертизы обеспечение процессуальных прав данной категории лиц в полном объеме передается законному представителю и защитнику, сами же эти лица, таким образом, фактически утрачивают уголовно-процессуальную дееспособность, т.е. становятся в производстве о применении принудительных мер медицинского характера его объектом, без проверки в судебном заседании, действительно ли они не способны (с точки зрения психического состояния) самостоятельно защищать свои права». Одновременно было указано на обязательный учет реальной способности лица осуществлять процессуальные действия с дифференцированным регулированием прав тех, у кого такая способность, несмотря на заболевание, сохранена, и тех, кто действительно по своему психическому состоянию не может самостоятельно защищать свои права: «Лишение лица, в отношении которого подлежат применению или применены принудительные меры медицинского характера, возможности самостоятельно реализовывать свои процессуальные права, если психическое заболевание этому не препятствует, означает не согласующееся с конституционно значимыми целями…​ ограничение прав…​».

В УПК закреплены права лиц, в отношении которых ведется судопроизводство о применении принудительных мер медицинского характера либо об их изменении и отмене, личного осуществления процессуальных прав, имеющихся у подозреваемого и обвиняемого. Одновременно в законе делается оговорка, что предоставление и реализация данных прав возможны, если психическое состояние такого лица позволяет ему лично участвовать в судебном заседании и осуществлять принадлежащие ему процессуальные права. Недвусмысленно указывается на судебно-психиатрическую компетенцию, в рамках которой производится оценка данных уголовно-процессуальных способностей: «при этом учитываются заключение экспертов, участвующих в производстве судебно-психиатрической экспертизы, и при необходимости медицинское заключение психиатрического стационара» (ст.ст. 437, 441 Кодекса).

В полном соответствии с данными нормами Постановление Пленума Верховного суда Российской Федерации № 28 от 21.12.2010 «О судебной экспертизе по уголовным делам» предусматривает, что «.лицу, в отношении которого решается вопрос о помещении в медицинский стационар для производства судебно-медицинской или судебно-психиатрической экспертизы либо о продлении срока его пребывания в медицинском стационаре, следует обеспечить возможность участия в судебном заседании и реализации предусмотренных уголовно-процессуальным законом прав, за исключением случаев, когда физическое и (или) психическое состояние не позволяет ему предстать перед судом» (п. 11 Постановления).

Таким образом, оценка психического расстройства, влияющего на процессуальную дееспособность, не может предопределяться экспертной оценкой психического расстройства, влияющего на вменяемость (будь то «полная» вменяемость, «ограниченная» вменяемость или невменяемость).

Наиболее очевидной в этом смысле является следующая ситуация: лицо совершает инкриминируемое ему деяние в кратковременном болезненном состоянии, которое к началу производства по уголовному делу окончилось, т.е. какие-либо психические нарушения, способные влиять на его уголовно-процессуальную дееспособность, отсутствуют. Таким образом, невменяемый субъект оказывается в процессуальном отношении полностью дееспособным.

Возможен иной вариант, когда имеющиеся у обвиняемого психические расстройства не лишают его способности осознавать свои действия и руководить ими в момент совершения преступления (инкриминируемого деяния), однако эти же расстройства препятствуют обвиняемому полноценно пользоваться своими процессуальными правами, в том числе осуществлять свое право на защиту.

Следующий наглядный пример касается экспертной оценки психического состояния несовершеннолетних, когда вследствие длительности процесса раскрытия преступления ретроспективная и презентальная оценки оказываются хронологически далеко отстоящими друг от друга. За разделяющий их продолжительный период времени происходят существенные изменения психического состояния испытуемого. У него отмечаются естественный процесс психического «дозревания», положительная динамика не только в общем психическом развитии (нивелировка эмоционально-волевых, поведенческих отклонений, появление адекватной самооценки, склонности к анализу своих поступков, достаточность прогноза и критики), но и в процессе социализации (трудоустройство и т.д.). В итоге достигший совершеннолетия обвиняемый ко времени судебного разбирательства способен в полном объеме осуществлять свои процессуальные права.

Еще один из вариантов охватывает случаи, когда у вменяемого или «ограниченно» вменяемого субъекта после совершения преступления, но до вынесения приговора возникает тяжелое психическое расстройство, вследствие которого заболевший становится процессуально недееспособным, а также неспособным к отбыванию наказания (ч. 1 ст. 81 УК). Возможные вариации расхождения оценки психического расстройства, способного влиять на вменяемость и процессуальную дееспособность, приведенными примерами не исчерпываются.

Диапазон процессуальных функций потерпевшего также не может быть сведен только к даче показаний по делу. Так, потерпевшие по закону имеют право отстаивать свои интересы, заявлять отводы и ходатайства, участвовать в исследовании доказательств, задавать вопросы, выражать свое отношение к следствию, знакомиться с его результатами (ст. 42 УПК). Налагаются на потерпевшего и определенные обязанности: он должен давать правдивые показания, участвовать в очных ставках, опознании, следственном эксперименте, в случае необходимости подвергаться освидетельствованию, представлять образцы своего почерка и т.д. (ст.ст. 78, 193, 196, 202 Кодекса).

Свидетелю предоставлено право отказаться свидетельствовать против самого себя и близких родственников, давать показания на родном языке и пользоваться услугами переводчика, заявлять ходатайства и приносить жалобы на действия и решения следователя, ходатайствовать о применении мер безопасности. Одновременно он не вправе уклоняться от явки по вызовам следователя и суда, давать заведомо ложные показания, разглашать данные предварительного расследования (ст. 56 УПК).

Особый круг прав подозреваемого, обвиняемого, потерпевшего и свидетеля, связанный с назначением и производством судебной экспертизы, зафиксирован в ст. 198 УПК: все они вправе знакомиться с постановлением о назначении судебной экспертизы, заявлять отвод эксперту или ходатайствовать о производстве судебной экспертизы в другом экспертном учреждении, знакомиться с заключением эксперта. Подозреваемый и обвиняемый, кроме того, вправе ходатайствовать о привлечении в качестве экспертов указанных ими лиц либо о производстве судебной экспертизы в конкретном экспертном учреждении; ходатайствовать о внесении в постановление о назначении судебной экспертизы дополнительных вопросов эксперту; присутствовать с разрешения следователя при производстве судебной экспертизы, давать объяснения эксперту.

Для самостоятельного участия в деле лицо должно обладать определенным уровнем сохранности психики; причем этот уровень примерно одинаков для осуществления всех основных процессуальных прав и обязанностей (исключая способность к даче показаний, о которой будет сказано ниже). Поэтому даже если вопрос относительно возможности лица собственными действиями осуществлять свои права поставлен перед экспертами в виде не одного, а нескольких самостоятельных вопросов (по отдельным группам процессуальных прав), то эксперты в своем заключении вправе сформулировать единый вывод (дать на все вопросы один ответ). Это становится возможным при существовании юридического критерия уголовно-процессуальной недееспособности (УПНД), который не дан законодателем в непосредственной и традиционной форме. Между тем его формулировка допустима на основе сложившихся представлений о необходимом уровне функционирования психических функций и свойств, достаточном для реализации своих процессуальных прав.

Анализ ст. 47 УПК РФ позволяет заключить, что для полноценного функционирования в уголовном процессе обвиняемый должен обладать определенными психологическими качествами:

Все вышеизложенное отражает высокий уровень требований к УПД лица и психическим качествам, лежащим в ее основе. Исследования психической деятельности подэкспертного как психиатром, так и психологом в рамках КСППЭ для решения вопроса о его вменяемости недостаточно для оценки УПД, подразумевающей несколько иной ракурс рассмотрения психического состояния, особенностей когнитивной, личностной и эмоционально-волевой сфер подэкспертного. Оценивая вменяемость, эксперты дают вывод в отношении вполне определенного временного отрезка - общественно опасного деяния. Вынося суждение об УПД, необходимо учитывать иные и более вариативные временные параметры (судебно-следственные действия на всем их протяжении), потенциальные способности подэкспертного и актуальные возможности реализации всех значимых психологических качеств, позволяющих обвиняемому в полном объеме защищать свои права и интересы (Ткаченко А.А., Морозова М.В., Савина О.Ф., 2014).

Таким образом, значимые в правовом отношении юридически релевантные признаки (характеристики, критерии) должны отражать тот уровень (состояние) психических способностей лица, которые позволяют ему собственными действиями осуществлять свои процессуальные права и обязанности.

Для того чтобы иметь фактическую возможность самостоятельно участвовать в производстве по уголовному делу, лицу требуется определенная когнитивная сохранность, достаточная для понимания значения уголовного судопроизводства (сущности процессуальных действий и получаемых посредством их доказательств) и своего процессуального положения (содержания своих процессуальных прав и обязанностей), т.е. обвинения и грозящего наказания, следственных действий и судебных процедур, оглашаемых юридических документов и доказательств по делу, собственных показаний и т.д. в контексте возможных вариантов защиты. Одновременно необходимы эмоциональная устойчивость и волевая полноценность, обеспечивающие совершение действий, направленных на реализацию процессуальных прав и обязанностей, т.е. выбор адекватной и согласованной защитной позиции, целенаправленно реализуемой в ходе предоставления и отстаивания значимых доказательств (путем дачи объяснений, заявления ходатайств, жалоб и пр.). Между тем реализация когнитивных и волевых способностей невозможны в этом случае без осмысления предоставляемых процессуальных прав и накладываемых процессуальных обязанностей как связанных с защитой своих законных интересов, которое объединяет интеллектуальные и волевые усилия в рамках целенаправленной деятельности. Именно способность к их осмыслению (осознанию), существующая хотя бы потенциально, определяет возможность выбора прежде всего значимых обстоятельств и собственных действий в свете основной цели - защиты своих прав (рис. 10-1).

Поскольку все правовые нормы, регулируемые уголовно-процессуальным законодательством, носят нормативно-ценностный характер, дееспособному субъекту должно быть доступно понимание происходящего на уровнях социальных значений и личностного смысла. Иными словами, субъект должен осознавать нормативно-ценностный аспект юридически значимых обстоятельств, являющихся предметом судебного разбирательства (в том числе и обстоятельств правонарушения), а также тех правовых норм, которые регулируют сам процесс такого разбирательства. Поэтому психические расстройства, нарушающие способность понимания на уровне социального значения и личностного смысла определенного законом комплекса процессуальных прав и обязанностей обвиняемого и потерпевшего, будут одновременно свидетельствовать о нарушении их УПД.

Следовательно, психическое расстройство (состояние), не позволяющее лицу самостоятельно участвовать в деле, - это нарушение такой глубины (тяжести), при которой лицо не может понимать значение уголовного судопроизводства и своего процессуального положения и не способно к совершению действий, направленных на реализацию своих процессуальных прав и обязанностей. Данная формула может рассматриваться в качестве юридического критерия уголовно-процессуальной недееспособности.

Соответствующим образом должен формулироваться и вопрос экспертного задания, ориентирующего на оценку уголовно-процессуальной дееспособности:

Юридический критерий уголовно-процессуальной недееспособности раскрывается через два признака - интеллектуальный и волевой. Под интеллектуальным рассматривается неспособность понимать значение своего процессуального положения. Что касается волевого критерия, он может быть раскрыт как неспособность осуществлять свои процессуальные права и обязанности, возникающие вследствие различных видов психопатологически обусловленных волевых расстройств, например в виде патологически повышенных внушаемости, подчиняемости или же аспонтанности, торпидности и т.п. Таким образом, при решении вопроса об УПД подэкспертного, независимо от экспертной оценки его состояния на момент правонарушения, должна проводиться оценка способности защищать свои права и законные интересы - путем сопоставления психических нарушений с интеллектуальным и волевым критериями.

При назначении экспертизы поставленный на разрешение экспертов вопрос о наличии у испытуемого психического расстройства, способного повлиять на его возможность самостоятельно участвовать в деле (п. 3 ст. 196 УПК), является более широким по содержанию. Он охватывает помимо психических расстройств, исключающих процессуальную дееспособность, также психические состояния, относящиеся к категории психических недостатков, препятствующих обвиняемому самостоятельно осуществлять свое право на защиту (п. 3 ч. 1 ст. 51 УПК).

Данная формулировка перекликается с нормой гражданского процессуального законодательства, где выделяется «способность своими действиями осуществлять процессуальные права, выполнять процессуальные обязанности и поручать ведение дела в суде представителю», прямо названная гражданской процессуальной дееспособностью (ст. 37 ГПК)^[27] . Правовые последствия ограничения УПД устанавливает ст. 51 УПК: «Участие защитника в уголовном судопроизводстве обязательно, если…​ подозреваемый, обвиняемый в силу физических или психических недостатков не может самостоятельно осуществлять свое право на защиту.».

Названные недостатки характеризуются меньшей глубиной поражения психики, нежели психические расстройства, обусловливающие процессуальную недееспособность. Поэтому обвиняемые с психическими недостатками, предусмотренными п. 3 ч. 1 ст. 51 УПК, не лишаются возможности самостоятельно участвовать в деле. Однако психические недостатки существенно ограничивают способность обвиняемого воспринимать, понимать, запоминать и воспроизводить информацию, необходимую для самостоятельного осуществления права на защиту, либо самостоятельно использовать предоставленные законом средства защиты. Тем самым способность осуществлять свое основное процессуальное право - право на защиту - у таких обвиняемых все же снижена, а в качестве правовых последствий наличия психических недостатков выступает обязательное участие в деле защитника.

По своим медицинским характеристикам психические недостатки (ст. 51 УПК) близки к не исключающим вменяемости психическим расстройствам (ст. 22 УК), но различаются не только хронологически, но и другими юридически релевантными признаками. Психические недостатки требуют обязательного участия защитника в суде не потому, что страдающий ими обвиняемый, совершая преступление, не в полной мере осознавал, что он делал тогда, а потому, что они не позволяют обвиняемому полноценно пользоваться своими процессуальными правами, важнейшее из которых - право на защиту. Обвиняемый лишается указанных способностей в определенной степени и настолько, что он не в состоянии осуществлять свое право на защиту качественно и в полном объеме.

Практически все авторы, занимавшиеся вопросами уголовно-процессуальной недееспособности обвиняемых с психическими расстройствами, особо выделяли категорию «ограниченной уголовно-процессуальной дееспособности».

В.Д. Адаменко (2004), не конкретизируя само понятие ограниченной дееспособности, отмечал, что у «частично дееспособных лиц» должен остаться ряд процессуальных прав, таких как право несовершеннолетнего участника процесса обращаться в компетентные органы с заявлением о возбуждении уголовного дела, давать объяснения и показания, иметь представителя, участвовать в судопроизводстве наряду со своим законным представителем и т.п. Л.Г. Татьянина (2003) полагает, что ограниченная уголовно-процессуальная дееспособность имеет место у лиц с психическими расстройствами непсихотического уровня, различными «нервными» заболеваниями, перенесших тяжелые соматические заболевания, вследствие чего данные лица затрудняются самостоятельно представлять свои права и законные интересы в уголовном процессе. Т.А. Мурышкина (2006) предлагает говорить в отношении лиц с психическими недостатками о «неполной» уголовно-процессуальной дееспособности, считая, что недостатки не лишают таких лиц процессуальной дееспособности, а осложняют, затрудняют реализацию своих процессуальных прав и, прежде всего, права на защиту, не позволяя защищаться качественно и полноценно. Учитывая эти особенности, законодатель должен устанавливать дополнительные гарантии для участника уголовного судопроизводства с психическими недостатками, обеспечивающие реализацию и устанавливающие охрану их процессуальных прав. Специфичность охраны прав и законных интересов таких субъектов состоит в обязанности судебно-следственных органов обеспечить участие защитника.

Ж.А. Бажукова (2008) акцентирует внимание на том, что лица с психическими недостатками относятся к дееспособным обвиняемым, которые, однако, в силу определенных особенностей психики не могут быть приравнены к общей массе обвиняемых. Степень участия в уголовном судопроизводстве лица, в отношении которого ведется производство о применении принудительной меры медицинского характера, и других участников уголовно-процессуальных правоотношений, страдающих психическими расстройствами, зависит от характера и тяжести психического отклонения, влияющего на реальную способность лица осуществлять свои процессуальные права. Данное суждение, по утверждению автора, корреспондируется с позицией Конституционного суда Российской Федерации о необходимости дифференцированного регулирования прав указанных лиц с учетом их психического состояния и способности лично участвовать в уголовном судопроизводстве, выраженной в Постановлении от 20 ноября 2007 г. № 13-П.

С учетом особенностей уголовно-процессуальных отношений в качестве подвидов ограниченной дееспособности Н.В. Солонникова (2008) рекомендует выделить условную, частичную и делегированную.

Таким образом, подход к решению вопроса об ограниченной уголовно-процессуальной дееспособности заключается в оценке потенциальной возможности компенсации нарушенных звеньев регуляции при помощи другого лица (защитника).

Нарушение смыслового уровня регуляции у больных не может быть компенсировано участием защитника, поскольку оно вызвано дефицитарными нарушениями, приводящими к качественной перестройке мотивационной (смысловой) сферы, а иногда и полному разрушению смысловой иерархии, что позволяет говорить о нарушении как интеллектуального, так и волевого критериев УПД. В случае сохранного смыслового уровня изолированное нарушение целевого уровня регуляции на этапах целеполагания или целедостижения позволяет сделать вывод об ограниченной УПД, то есть отнесении выявленного психического расстройства к категории психических недостатков, препятствующих самостоятельному осуществлению права на защиту (ст. 51 УПК РФ), что подразумевает обязательное участие защитника.

Вынесение заключения о подобной «ограниченной» УПД возможно, к примеру, подэкспертным с психическим инфантилизмом, ремиссией шизофренического процесса, психопатией с эмоционально-волевыми нарушениями; с психогенным ситуационным утяжелением и усугублением психической дефицитарности в судебно-следственной ситуации и др. Частным вариантом при определении УПД является ретроспективная оценка психического состояния лица в период дачи показаний в качестве обвиняемого, подозреваемого и т.д., но до проведения экспертизы, в момент которой презентальная оценка может быть положительной, а ретроспективная - на период дачи показаний - заключаться в ограничении способности самостоятельно отстаивать свои интересы.

При ограниченной УПД базисной является сохранность потенциальной способности к смысловой оценке значимых действий при реализации процессуальных прав. Такие подэкспертные обычно имеют иерархическую устойчивую систему личностных смыслов, понимают социальное значение сложившейся судебно-следственной ситуации и правильно соотносят их между собой. У них, однако, нарушен либо целевой уровень, либо уровень целедостижения при регуляции юридически значимой деятельности, хотя механизмы этих нарушений различны в зависимости от преобладания тех или иных психопатологических расстройств. В зависимости от механизмов нарушения структуры деятельности различной представляется и роль защитника, от которого требуется восполнение нарушенных вследствие психических недостатков юридически значимых способностей.

При нарушении этапа целеполагания, а именно формирования представления о юридически значимой задаче, возможно говорить о нарушении интеллектуального критерия УПНД, то есть о нарушении понимания значения уголовного судопроизводства, а точнее - о нарушении целостного понимания многомерной судебно-следственной ситуации при правильном понимании ее отдельных деталей. Такой механизм нарушения может быть восполнен за счет участия защитника, роль которого будет сводиться к разъяснению различных аспектов судебно-следственной ситуации, акцентированию внимания на наиболее значимых ее аспектах, оказанию помощи в определении всех альтернатив, возникающих в процессе принятия решений. Нарушение регуляции деятельности на этапе целедостижения позволяет говорить о нарушении волевого критерия УПНД. При правильном понимании характера и значения уголовного судопроизводства и своего процессуального положения такие лица не обладают способностью к самостоятельному совершению действий, направленных на реализацию указанных прав и обязанностей. При этом нарушенные звенья регуляции могут быть восполнены за счет участия защитника, помощь которого будет заключаться в выборе защитной тактики и контроле за реализацией основной защитной линии.

Особым элементом экспертного анализа являются зафиксированные в материалах дела данные о поведении подэкспертного в ходе процессуальных действий. Речь идет не только о содержании его показаний, изменение которых (сужение или расширение их детализации, например) само по себе нередко несет ценную клиническую информацию. Важную роль играет также степень активности подэкспертного - сотрудничество с адвокатом, ознакомление с материалами дела, в том числе с заключениями экспертиз, написание по существу дела ходатайств и жалоб и т.д. Все эти факты могут свидетельствовать о той или иной степени осведомленности подэкспертного в нюансах его процессуального статуса и сути своих прав, а также способности к активной и целенаправленной деятельности по их защите, что помогает в дальнейшей оценке и обосновании его процессуальной дееспособности. В силу своей выраженности, наложения на конкретные условия судебно-следственных действий с учетом уровня интеллектуального развития, социального опыта, эмоционального состояния и внешних факторов, в том числе влияния окружающих, такие качества, как, например, внушаемость, подчиняемость, мотивационная неустойчивость, склонность к аффективной дезорганизации деятельности и др., могут сказываться на способности к осознанной и последовательной реализации права на защиту - либо на всем протяжении судебно-следственных действий, либо на отдельных этапах судопроизводства.

Подход к ограничению УПД потерпевшего имеет почти идентичный характер, о чем говорит ч. 2 ст. 45 УПК: «Для защиты прав и законных интересов потерпевших, являющихся несовершеннолетними или по своему физическому или психическому состоянию лишенных возможности самостоятельно защищать свои права и законные интересы, к обязательному участию в уголовном деле привлекаются их законные представители или представители».

Уголовно-процессуальная дееспособность несовершеннолетних законодательством изначально расценивается как ограниченная. Так, по делам о преступлениях, совершенных несовершеннолетними, к обязательному участию в уголовном деле привлекаются их законные представители (ст. 48 УПК), которые берут на себя процессуальные права: присутствия при предъявлении обвинения; участия в допросе несовершеннолетнего подозреваемого, обвиняемого, а также с разрешения следователя - в иных следственных действиях, производимых с его участием и участием защитника; знакомства с протоколами следственных действий, в которых он принимал участие, и подготовки письменных замечаний о правильности и полноте сделанных в них записей; заявления ходатайств и отводов, принесения жалоб на действия (бездействие) и решения дознавателя, следователя, прокурора; представления доказательств; знакомства со всеми материалами уголовного дела, выписки из него любых сведений и в любом объеме. При этом следователь, дознаватель вправе вынести постановление о непредъявлении несовершеннолетнему обвиняемому для ознакомления тех материалов дела, которые могут оказать на него «отрицательное воздействие», в связи с чем ознакомление с этими материалами становится обязанностью законного представителя несовершеннолетнего (ч. 3 ст. 426 УПК). Особая норма законодательства подразумевает предоставление процессуальных прав представителю несовершеннолетнего и в судебном заседании (ст. 428 Кодекса). Кроме того, несовершеннолетний возраст подозреваемого (обвиняемого) является обстоятельством, ведущим к обязательному участию в уголовном судопроизводстве защитника (п. 2 ч. 1 ст. 51 УПК).

Если приведенные нормы очерчивают всего лишь ограничение процессуальной дееспособности обвиняемого и потерпевшего, требующее оказания обязательной помощи (защитника либо представителя), но не устраняют участия в процессе судопроизводства самого лица, то другие подразумевают исключение его непосредственного участия в силу полной потери процессуальной дееспособности вследствие психического расстройства. Так, согласно п. 4 ч. 1 ст. 208 УПК, предварительное следствие приостанавливается в том числе при наличии временного тяжелого заболевания подозреваемого или обвиняемого, удостоверенного медицинским заключением, которое препятствует его участию в следственных и иных процессуальных действиях.

Сходная норма (ч. 3 ст. 253 УПК) имеет отношение уже к судебному разбирательству: в случае психического расстройства подсудимого или иной тяжелой болезни, исключающей возможность явки подсудимого, суд приостанавливает производство в отношении этого подсудимого до его выздоровления.

Таким образом, болезнь обвиняемого является одним из оснований приостановления предварительного следствия или судебного разбирательства. Для установления же наличия у обвиняемого психического расстройства такой глубины, что заболевший лишается возможности самостоятельно участвовать в деле, в силу прямого указания закона (п. 3 ст. 196 УПК) требуется назначать экспертизу.

При решении экспертами вопроса о наличии у испытуемого психического расстройства, влияющего на УПД, хронологические аспекты экспертной квалификации (оценки) психического состояния одного и того же лица могут оказаться различными. Они подразделяются на ретроспективные (период времени, исчисляемый от начала производства следственных действий с участием испытуемого), презентальные (относящиеся к настоящему времени, т.е. ко времени прохождения испытуемым экспертизы) и прогностические (прогнозируемое экспертами психическое состояние испытуемого после окончания экспертизы и вплоть до завершения судопроизводства).

Базовая концепция экспертной оценки юридически значимых способностей включает последовательную оценку потенциальной и актуальной способности к регуляции своего поведения в юридически значимый период.

Потенциальная способность субъекта к осознанию и регуляции своих действий определяется наличием развитых и адекватно функционирующих личностных и познавательных структур, интеллектуальных предпосылок и социального опыта - представлений об общественных ценностях, противоправности, наказуемости, выгоде и ущербе для себя и лиц ближайшего окружения и пр., достаточных для организации и осознанно-волевой регуляции своего поведения в юридически значимый период. Актуальная способность к осознанию и регуляции своих действий отражает реализацию потенциальной способности в конкретных обстоятельствах совершения юридически значимого действия в зависимости от соответствия интеллектуальных и личностных ресурсов требованиям задачи (степень сложности и рискованности - множество альтернатив, множество гипотез относительно последствий выбора, неопределенность исходов; нестандартность; динамичность - изменение исходных данных в ходе разрешения задачи; конфликтность интересов и др.).

Оценка потенциальной уголовно-процессуальной дееспособности включает выделение значимых клинических характеристик (симптомов, синдромов), оказывающих влияние на смысловой и целевой уровни регуляции юридически значимого поведения.

Соотнесение отдельных психопатологических образований с поведением подэкспертных в судебно-следственной ситуации позволило выделить наиболее значимые, влияющие на регуляцию юридически значимого поведения психические нарушения в рамках шизофрении (Ткаченко А.А., Самылкин Д.В., 2015), при психических расстройствах вследствие эпилепсии (Усюкина М.В., Харитоненкова Е.Ю., 2015), расстройствах личности (Ткаченко А.А., Корзун Д.Н., 2017).

Еще одной нормой права, которая часто используется при оценке временных психических расстройств, нарушающих УПД, является ст. 81 УК. Однако действие ее ограничено, поскольку не охватывает случаев участия в производстве по уголовному делу заболевшего обвиняемого (подозреваемого), в отношении которого еще не решен вопрос о его психическом состоянии во время совершения инкриминируемого ему деяния. В данной статье УК говорится о психическом расстройстве, возникшем у лица после совершения им преступления.

Статья 81. Освобождение от наказания в связи с болезнью

Если иметь в виду период до окончания производства по уголовному делу, то ст. 81 УК подразумевает две разновидности юридических действий, именуемых освобождением от наказания. Во-первых, временное его неприменение при обратимом характере расстройства. После выхода лица из болезненного состояния назначение наказания (в пределах сроков давности) вновь становится возможным. Во-вторых, освобождение от наказания как безусловное (окончательное) освобождение заболевшего, если психическое расстройство является стойким и малообратимым, исключающим возможность выздоровления, а значит и назначения наказания в будущем.

В данной статье предусмотрены случаи, когда лицо совершило преступление и только затем заболело, т.е. речь идет о вменяемом лице, ибо в деянии невменяемого отсутствует состав преступления. Освобождение от наказания возможно лишь тогда, когда наличествуют все условия, необходимые и достаточные для его назначения, т.е. не ранее того момента, как вынесен обвинительный приговор, признавший данное лицо виновным в совершении преступления. Тем самым ст. 81 УК не охватывает ситуаций, когда вопрос о вменяемости-невменяемости обвиняемого остается невыясненным, как это бывает в тех случаях, когда симптоматика временного болезненного нарушения психики не позволяет экспертам установить психическое состояние подэкспертного в момент совершения деяния. Соответственно, к таким обвиняемым не могут быть применены и принудительные меры медицинского характера - они не входят в круг лиц, к которым могут применяться указанные меры (ч. 1 ст. 97 УК). Лечение таких лиц может осуществляться в зависимости от накладываемых на них мер содержания - обвиняемые, находящиеся под стражей, направляются в психиатрическое отделение СИЗО, иные лица могут получать лечение в соответствии с законодательством об оказании психиатрической помощи. В случае, если суд все же назначает такому лицу принудительное лечение и больной помещается в стационар для его прохождения, впоследствии администрация стационара не может продлить сроки принудительного лечения, поскольку уже другой суд - по месту нахождения стационара - может отказаться это делать, правомерно считая, что принудительные меры медицинского характера применены в отношении ненадлежащего, не предусмотренного законом, субъекта.

Формулировка в ст. 81 УК юридического критерия психических расстройств, служащих основанием для освобождения от наказания, - неспособность «осознавать фактический характер и общественную опасность своих действий (бездействия) либо руководить ими» - также крайне неудачна. Невозможность наказания обусловлена прежде всего неспособностью участия больного в производстве по уголовному делу, т.е. его процессуальной недееспособностью и невозможностью поэтому вести производство по делу и вынести по нему окончательное решение, в том числе приговор. Однако заболевший лишается уголовно-процессуальной дееспособности вследствие того, что он не в состоянии адекватно воспринимать происходящее и понять сущность своих процессуальных прав, а не потому, что он не может осознавать характер и опасность тех действий, которыми ранее нарушался уголовный закон.

Формула юридического критерия невменяемости, полностью перенесенная в ст. 81 Кодекса, неадекватна для характеристики юридически релевантных психических расстройств, возникших уже после совершения уголовно наказуемого деяния (Шишков, 2005, 2008). Более уместная формулировка юридического критерия хронического психического расстройства, служащего основанием для освобождения лица от отбывания наказания, говорит о неспособности заболевшего «понимать значение установленного порядка исполнения и отбывания наказания (режима) и исполнять его требования». Отсутствие указанных способностей выражает ту степень тяжести болезненных нарушений психики, которая не позволяет заболевшему осужденному реально (собственными действиями) отбывать назначенное ему судом наказание. В таких условиях фактически невозможными становятся как сам процесс отбывания наказания, так и достижение его целей (Предложения по внесению изменений…​, 2014).

В ходе производства по уголовному делу перед экспертами-психиатрами (либо перед психиатрами и психологами в рамках комплексной психолого-психиатрической экспертизы) может быть поставлен также вопрос о способности обвиняемого (подозреваемого) или лица, в отношении которого ведется дело о применении принудительных мер медицинского характера, правильно воспринимать обстоятельства, имеющие значение для уголовного дела, и давать показания.

Показания подозреваемого (ст. 76) и обвиняемого (ст. 77) отнесены законом к числу доказательств по уголовному делу (п. 1 ч. 2 ст. 74 УПК). Непременным условием дачи показаний в уголовном процессе является фактическая возможность лица адекватно воспринимать соответствующую информацию, запоминать ее и воспроизводить. Без этого условия показания становятся ненадежным источником информации и не могут использоваться в качестве судебного доказательства.

Способность к даче показаний является составной частью процессуальной дееспособности, так как дача показаний - одно из прав обвиняемого (п. 6 ч. 4 ст. 47), право и обязанность потерпевшего (п. 2 ч. 2 ст. 42, ст. 78) и свидетеля (ст.ст. 56 и 79 УПК). Обязательность назначения судебно-психиатрической экспертизы по способности потерпевших к даче показаний закреплена в п. 4 ст. 196 УПК: «Назначение и производство судебной экспертизы обязательно, если необходимо установить…​ психическое или физическое состояние потерпевшего, когда возникает сомнение в его способности правильно воспринимать обстоятельства, имеющие значение для уголовного дела, и давать показания».

Вопрос, соответствующий этой задаче, может быть сформулирован следующим образом:

Что касается свидетелей, то такая судебно-психиатрическая экспертиза может проводиться только с их согласия или с согласия их законных представителей (ч. 4 ст. 195 УПК). В отношении свидетеля особая проблема возникает в случаях, когда его способность давать показания сохранна, однако ограничена процессуальная дееспособность, что не позволяет наложить на него ответственность за дачу заведомо ложных показаний либо отказываться от дачи показаний (ст. 56 УПК).

Стационарная комплексная судебная психолого-психиатрическая экспертиза В., 1993 года рождения (21 год), свидетеля в уголовном деле по обвинению С. по ч. 3 ст. 30, п. «б» ч. 3 ст. 228.1 УК РФ. На разрешение экспертов поставлены следующие вопросы: Страдает ли В. каким-либо психическим расстройством в настоящее время, если да, то каким именно? Могла ли В. по своему психическому состоянию правильно воспринимать обстоятельства, имеющие значение для уголовного дела, и давать о них показания? Может ли В. по своему психическому состоянию принимать участие в следственных действиях и в судебном заседании?

Родилась в цыганской семье средней из трех детей, от 3-й беременности, вторых родов. Беременность у матери протекала с многоводием, роды произошли на 6-м месяце, стремительные. Родилась с массой 1295 г, при рождении был выставлен диагноз «двусторонняя бронхопневмония на фоне ателектазов. Внутриутробная гипоксия плода. Перинатальное поражение ЦНС. Недоношенность 4 ст.». Закричала после реанимационных мероприятий. После рождения 2 мес находилась в больнице. В течение первого года жизни была вялой, с плохим аппетитом, спала беспокойно. После года стала избыточно активной, крикливой. В возрасте 2 лет перенесла дифтерию, болела бронхитом, пневмонией. Детские дошкольные учреждения не посещала, воспитывалась дома. Впервые мать В. обратилась к психиатру в пятилетнем возрасте дочери с жалобами на ее выраженное отставание в развитии, сообщала, что она мало и косноязычно говорит, двигательно расторможена, непоседлива, криклива. Девочку было невозможно оставить без присмотра, так как она может зажечь спички, что-то уронить на себя, оказаться в опасной ситуации. Сама одеться не могла, иногда приходилось ее кормить, так как ест она неаккуратно, необходимо ее мыть, так как она не владеет навыками опрятности при пользовании горшком. Во время осмотра контакт был крайне затруднен из-за незнания языка, В. говорила только по-цыгански. Не выговаривала ряд звуков, речь была лексически бедная, предложения состояли из двух слов. Не знала счета, цветов, обобщать и классифицировать не умела. Эмоционально была лабильна, негативистична, плаксива, внимание было неустойчивым. Была неусидчива. В. была представлена на врачебную комиссию. Отмечалось, что она отстает в физическом и психическом развитии, демонстрирует уровень развития, соответствующий 2,5-3-летнему возрасту. Выставлялся диагноз «олигофрения в степени дебильности вследствие недоношенности. Общее недоразвитие речи 2-го уровня. Гипердинамический синдром. Энурез». Была оформлена инвалидность. В последующем В. посещала ПНД в сопровождении матери, принимала поддерживающую терапию тазепамом, ноотропилом. Отмечалось, что стала менее расторможенной. Появились снохождение, навязчивости с всплескиванием руками и подергиванием плеч. 25.11.99 на приеме в ПНД мать сообщала, что у дочери улучшился сон, она перестала вставать и говорить по ночам, стала несколько лучше понимать просьбы, обращения. Отмечала, что дочь раздражительна, агрессивна в отношении младших детей, играть не умеет. Могла совершить «по недомыслию» опасные действия - колола спящую родственницу ножницами, ломала игрушки, стулья. Подтверждался ранее выставленный диагноз, назначалось лечение тиоридазином (Сонапаксом*). 25.07.00 на приеме в ПНД мать сообщала, что дочь стала беспокойной, возбудимой, плакала из-за мелочей. Когда беспокоилась - моргала и подергивала плечами, облизывала губы. Спала беспокойно, долго засыпала, сохранялся энурез. При осмотре девочка была рассеянна, утомляема, эмоционально лабильна, негативистична. Интеллект и память были снижены. Подтверждался ранее выставленный диагноз. 02.10.00 отмечалось, что она не выполняет никаких работ по хозяйству, не одевается, не убирает волосы, сама не моется, не понимает смысла денег, не пользуется телевизором. Была беспомощна на улице и в быту. Сон был с затрудненным засыпанием, патологически глубокий. Выставлялся диагноз «легкая умственная отсталость, нарушение речи, энурез». 01.02.02 тетка В. сообщала, что девочка с матерью на протяжении 2 мес проживают в Санкт-Петербурге у знакомых. Со слов тетки, состояние девочки оставалось прежним. 01.07.02 предъявлялись жалобы на раздражительность, неконтролируемые аффективные вспышки с агрессией и аутоагрессией, негативизм, мать сообщала, что девочка ругается, не умеет играть с детьми, не дает никому свои игрушки. 30.08.02. В. прошла клинико-экспертную комиссию, где указывалось, что в течение 4 лет, что она наблюдается в ПНД, у нее отмечается медленная динамика в психическом развитии, интеллектуальная недостаточность сочетается с нарушенным поведением и эмоционально-волевым расстройством в форме негативизма, моторной неуклюжестью. Практически постоянно отмечались терапевтически резистентные навязчивости, энурез. Уровень социально-бытовой адаптации не соответствовал должному. Выявлялся синдром двигательных тиков. Выставлялся диагноз «легкая умственная отсталость вследствие сочетанных причин. Энурез». Направлялась на МСЭК для решения вопроса об оформлении пособия по инвалидности. В записи от 09.04.03 указывалось, что В. обучается в 1-м классе вспомогательной школы, успевает слабо, часто пропускает занятия. Отмечались явления негативизма, непослушания. 15.04.03. В. была на приеме с матерью, которая предъявляла жалобы на страхи, медлительность девочки, рассеянность, плохую память. Сообщала, что она боится играть с детьми, боится «маньяков», на прогулке не отходит от учителей, путает парные буквы при письме, не научилась читать. Перед сном испытывала страх темноты, отмечалось сноговорение. Энурез 3 раза в неделю под утро. При осмотре у девочки отмечалось помаргивание, навязчивое гримасничание. Контакту была труднодоступна, неусидчива, рассеянна, проявляла нетерпение. Понимала не все вопросы врача. Речь была косноязычная, внимание замедленное. Эмоционально была лабильна, раздражительна. Критики не было. Выставлялся диагноз «легкая умственная отсталость. Двигательный тик. Энурез. Гиперкинетическое расстройство поведения». 15.04.04 мать сообщала, что девочка обучается во 2-м классе, успевает на «3-4», стала ходить в школу самостоятельно. Мать предъявляла жалобы, что дочь стала хвататься за нож во время конфликтов, размахивать им, грубит матери и учителям, делает «назло», убегает с уроков, бьет бабушку. Выставлялся диагноз «легкая умственная отсталость с психопатоподобным поведением». Назначалось лечение тиоридазином (Сонапаксом*), амитриптилином. 21.04.05 указывалось, что она обучается в 3-м классе вспомогательной школы, успевает на «3-4», в школе ведет себя удовлетворительно, но дома конфликтна, негативистична, постоянно пререкается с матерью, ругается матом, дерется с детьми во дворе. В беседе контакт был затруднен из-за выраженного негативизма. 25.07.06 мать предъявляла жалобы на импульсивное поведение дочери, агрессивность, указывала, что она убегает из дома и прячется, заявляла, что ненавидит отца и отравит его «зеленкой или йодом». Сообщала, что дочь окончила 4-й класс специализированной коррекционной школы, поведение в школе было не нарушено, успевала слабо по основным предметам. 12.07.07. В. осматривалась психиатром на дому, сохранялись прежние жалобы, отмечалось, что она окончила 5-й класс, в школе оставалась неусидчивой, отвлекаемой, оговаривалась с учителями, бегала по коридорам. 27.11.09 психиатр посещал В. по месту обучения, однако ее в школе не было. Указывалось, что она обучается в 8-м классе, с программой справляется на «3-4», однако часто пропускает занятия в школе без видимых причин. Отмечалась положительная динамика в поведении - стала спокойнее, более адекватно реагировала на замечания. Выставлялся диагноз «легкая умственная отсталость с нарушением поведения». 19.05.10 мать предъявляла жалобы на непослушание дочери, «неуправляемость», сообщала, что она не хочет учиться, курит, прогуливает занятия, агрессивна к окружающим, кидается вещами, лезет в драку, бьет младшую сестру. При осмотре в контакт вступала неохотно, на вопросы отвечала односложно, не с первого раза понимала простые вопросы. Мышление характеризовалось как замедленное, конкретно-бытовое. Внимание было рассеянное. Была негативистична, эмоционально бедна. Речь лексически бедная, кругозор беден. Интеллектуально-мнестически была снижена, работоспособность была снижена. Выставлялся диагноз «легкая умственная отсталость с нарушением поведения, требующим коррекции», назначалось лечение хлорпротексеном. 04.10.11 указывалось, что она окончила 9 классов и в 2011-м учебном году в школу не пошла. Отмечались выраженные нарушения поведения, возбудимость, агрессивность, уходы из дома и бродяжничество. Много курила, не подчинялась матери. Сон был нарушен. Среди интересов - рисование, прослушивание музыки, прогулки. Поверхностно общалась со сверстниками. Одевалась и обувалась самостоятельно, умывалась по напоминанию, зубы не чистила. Была неопрятна, мылась и меняла одежду по напоминанию. Умела пользоваться газовой плитой, готовить простые блюда, подогревала пищу, но делала это неохотно. Умела пользоваться ножом, смотрела телевизор, пользовалась видеомагнитофоном, телефоном, часами не пользовалась. По требованию могла произвести уборку. В магазин ее мать не посылала, так как она растрачивала деньги, не знала цен, не приносила сдачу. Боялась переходить дорогу, знала некоторые автобусные маршруты. В беседе контакт был затруднен из-за негативизма, снижения интеллекта и плохого знания языка. На вопросы отвечала неохотно, односложно, отвернувшись. Настроение было снижено, была раздражительна, постоянно вступала в пререкания с матерью. Мнестически была существенно снижена, мышление было торпидным, сугубо конкретным. С трудом справлялась с заданиями на элементарные обобщения. Не проводила сравнений, не выделяла главное, не понимала идиом. Волевые процессы были ослаблены, не прикладывала усилий к выполнению задания, сразу говорила: «Не знаю». Запас представлений был скуден. Работоспособность была снижена, критики не было. Выставлялся диагноз «легкая умственная отсталость (соответствующая выраженной дебильности) с психопатоподобным поведением, речевыми нарушениями». 21.10.11 с ранее установленным диагнозом В. была переведена под наблюдение психиатра по обслуживанию взрослого населения. 14.11.12, со слов матери, дочь недавно «украли цыгане», хотели таким образом «взять замуж», но потом отпустили (психиатром сделана пометка, что эти сведения, возможно, неверные). Отмечалось, что В. лекарства не принимает, дома ничем не занята. Контакт носил непродуктивный характер, на вопросы ответила 2-3 раза после настойчивых повторений, односложно, за нее говорила мать. Настроение было подавленным, интеллект снижен. Мышление было конкретным. Выставлялся диагноз «умеренная умственная отсталость. Социальная дезадаптация». При психологическом исследовании выявлялись инертные, слабо сформированные психические процессы. Выполнение логических операций было затруднено, абстрагирование недоступно. В практических ситуациях ориентировалась на примитивном бытовом уровне. Уровень интеллектуального развития соответствовал выраженной дебильности (52 б). Отмечались категоричность, протестные реакции, пренебрежение принятыми нормами, проявления социальной дезадаптации. 28.11.12. В. была определена вторая группа инвалидности по психическому заболеванию. 25.11.13 была на приеме у невролога, предъявляла жалобы на головную боль, головокружение. Выставлялся диагноз «посттравматическая энцефалопатия». 13.12.13. В. была на врачебной комиссии в сопровождении матери. Состояние оставалось прежним, ничем не занималась, лекарств не принимала. Была в сознании, не ориентирована во времени. Контакт носил малопродуктивный характер. Настроение в целом было ровное, поведение без нарушений. Интеллект был снижен, эмоционально была вялая. Мышление расценивалось как конкретное. Острой психопродукции не выявлялось. Выставлялся диагноз «умеренная умственная отсталость, социальная дезадаптация».

Как следует из материалов уголовного дела, 16.09.2014 в ходе проведения оперативно-разыскных мероприятий неустановленное лицо сбыло Ш. наркотическое средство - диацетилморфин (героин) массой 0,840 г за 2000 рублей. Были задержаны С. и В., у которой в бюстгальтере была обнаружена коробка из металла белого цвета, в которой находились 10 термически запаянных свертков с веществом, которое, согласно заключению химического исследования, является диацетилморфином (героином) общей массой 5,541 г, а также вещество растительного происхождения - гашиш, массой 0,52 г. Ш. указывала, что она договорилась с С. о приобретении у него героина. Сообщала, что на условленное место встречи подъехал автомобиль, на переднем пассажирском сиденье которого находился С., а из задней двери вышла В., подошла к ней, Ш. передала В. деньги в сумме 2000 рублей, а В. передала ей два свертка с героином. Сообщала, что, вернувшись в автобус сотрудников правоохранительных органов, она сообщила, что все пошло не так, как было запланировано, и что наркотик ей передавала В., которую она давно знает и которая инвалид детства, так как у нее «не все в порядке с головой», сказала сотрудникам, что у Нади «есть справка» и что она «не понимает в этом». Указывала, что знает В. и ее семью давно, Надя всегда была «больной», часто говорила несвязные, не адекватные обстановке и ситуации вещи, Надя получает пенсию по инвалидности, живет с мамой. Сообщала, что не знает, почему в этот раз героин ей передавала Надя, а не Граф, так как раньше у нее она героин никогда не покупала. В своем объяснении В. сообщала, что 16-го сентября находилась дома. Ей нужно было поехать в микрорайон «Кресты» к подруге, она позвонила своему родственнику С. и попросила его отвезти ее. По дороге их остановили инспекторы ГИБДД, которые изъяли автомобиль С., так как у него не было водительского удостоверения. Указывала, что, пока проходила эвакуация автомобиля, она заметила в кармане водительской двери металлическую коробочку с рисунками, ей стало интересно, попросила С. дать ей эту коробочку посмотреть, открыть. Сообщала, что С. отказал ей в этом, сказал, что коробочку открывать нельзя. Указывала, что инспекторы ГИБДД попросили забрать все личные вещи из машины, что они вместе с С. и сделали, С. положил вышеописанную коробочку к себе в карман брюк. Сообщала, что в дальнейшем С. вызвал такси, ему часто звонили на телефон, в основном он не брал трубку, но дважды отходил от нее в сторону, чтобы поговорить по телефону. Сообщала, что после этого С. достал из кармана ту самую коробочку и отдал ей, она говорила, что не хочет забирать коробочку, но С. настоял, однако сказал, чтобы она ее ни в коем случае не открывала, даже переспросил, поняла ли она его, она ответила утвердительно. Сообщала, что положила коробочку к себе в бюстгальтер, так как обычно там хранит вещи, чтобы не потерять. Показывала, что потом подъехало такси, С. попросил остановиться недалеко от мотеля «Балт Хаус», когда они остановились, С. повернулся к ней, попросил дать ему руку. Указывала, что протянула ему ладонь, он зажал ее руку в своей, при этом положив в нее что-то, что именно он положил, В. не знала. Сообщала, что С. сказал ей, чтобы она не разжимала кулак, отмечала, что при этом она очень испугалась. С. показал ей место, где стояла какая-то женщина, сказал, что она должна отдать этой женщине то, что лежит у нее в руке. Указывала, что согласилась на это, так как очень испугалась. Сообщала, что подошла к той женщине, она спросила у нее на цыганском языке: «Почему не Граф?», на что В. ответила, что Граф попросил ее отдать ей что-то. Указывала, что женщина протянула ей руку, она разжала кулак и что-то выпало в ладонь той женщины, уточняла, что не заметила и не рассмотрела, что именно это было. Сообщала, что хотела уже уйти, но женщина сказала ей: «Забери деньги, передай ему». Указывала, что взяла деньги и вернулась в машину. 22.09.14 В. была в ПНД в сопровождении матери. Со слов матери, дочь обвиняют в сбыте наркотиков. При этом В. начинала плакать. Мать сообщала, что дочь боится находиться одна дома. В. в беседе последовательно объяснить ситуацию не могла. Мышление расценивалось как конкретное, суждения были легковесными. Суть происходящего осознавала, но не в полном объеме. Выставлялся диагноз «выраженная умственная отсталость, социальная дезадаптация, тревожно-депрессивный синдром». При психологическом обследовании от 06.10.14 отмечалось интеллектуальное развитие, соответствующее выраженной степени дебильности (JQ=52). Аттентивно-мнестическая функция была снижена, процессы были инертными, истощаемыми. Во время допроса в качестве свидетеля от 07.10.14 мать В. сообщала, что в связи с судебно-следственной ситуацией здоровье и психика ее дочери значительно ухудшились - она стала очень нервная, перестала спать ночами, постоянно жалуется на сильную головную боль, у нее начался «нервный тик» - она стала постоянно моргать. Мать настаивала на проведении в отношении нее психиатрической экспертизы, так как была убеждена, что дочь не понимала, что делает, не отдавала себе отчет в сложившейся ситуации и «во все это ее втянул Граф».

Соматическое состояние. Заключение гинеколога: «Беременность 5-6 нед. Эндоцервицит». Заключение терапевта: «Железодефицитная анемия. Дефицит питания». Заключение УЗ-исследования органов малого таза: «Признаки маточной беременности малых сроков». Неврологическое состояние. Предъявляет жалобы на головные боли, головокружения. Менингеальных знаков нет. Форма черепа диспластичная. Имеются стигмы дизэмбриогенеза в виде «саблевидной щели», высокого твердого нёба. Правая глазная щель шире. Конвергенция ослаблена с обеих сторон. В позе Ромберга отмечается легкая неустойчивость, пальценосовую пробу выполняет удовлетворительно. Незначительный гипергидроз стоп и кистей. Смешанный дермографизм. При электрофизиологическом исследовании определяются диффузные умеренные изменения биоэлектрической активности мозга, вероятно, резидуально-органического характера, признаки дисфункции (по типу раздражения) неспецифических срединных структур, усиливающиеся при проведении проб с фотостимуляцией и гипервентиляцией. Стандартные нагрузки выявляют снижение реактивности мозговых структур. Заключение невролога: «Последствия раннего органического поражения ЦНС с легкой двусторонней пирамидной недостаточностью и цефалгией».

Психическое состояние. Подэкспертная выглядит опрятно, передвигается медленной походкой, сидит в скованной позе, зрительный контакт не поддерживает. Ориентирована во времени и в собственной личности. Цель экспертизы назвать не может. Голос тихий, маломодулированный. Речь косноязычная, со скудным словарным запасом. Фон настроения снижен. Предъявляет жалобы на периодические головные боли, тошноту. Анамнестические сведения сообщает кратко, по наводящим вопросам. На основную массу вопросов отвечает: «Не знаю». Дистанцию с врачом не удерживает, спрашивает: «Ты кто?», в дальнейшем обращается на «ты». Переживаниями делится неохотно, при обсуждении личностно значимых тем аффектируется. Рассказывает, что проживает «дома с мамой и сестрой», ничем не занимается, в основном смотрит кино, сериалы, мультфильмы, указывает, что «ни с кем не общается», при вопросе о ее беременности несколько раздражается, разговаривать об этом отказывается. Рассказывает, что в день, когда ее задержали, она хотела поехать к подруге в другой микрорайон, так как подруга уезжала в Москву, «хотела попрощаться». Сообщает, что была дома одна, у нее не было денег на проезд, она позвонила своей подруге и та посоветовала ей обратиться к дальнему родственнику Графу. При этом опускает глаза, несколько озлобленно говорит: «Если бы я не послушала ее и не позвонила дядьке, ничего бы этого не случилось! Больше у меня подруг нет». Указывает, что «дядька» заехал за ней, и они поехали к подруге. Несколько путано рассказывает, что вскоре их остановили сотрудники полиции, затем их попросили выйти из машины и забрать все вещи. Сообщает, что увидела в машине «коробочку с конфетками», попросила «дядьку» отдать ей ее, потому что хотела «съесть конфету», однако «дядька» ей запретил. Рассказывает, что, когда машину забрали полицейские, Граф вызвал такси, а затем сказал ей, чтобы она забрала «коробочку с конфетами» себе. Уверяет, что брать коробочку уже не хотела, но Граф настоял, сообщает, что положила ее себе в лифчик. Сообщает, что в такси «дядька» попросил ее протянуть руку и прикрикнул, чтобы она закрыла глаза, а затем положил ей «что-то» в руку, указывает, что он запретил ей смотреть, что у нее в руке, сжал ее руку в кулак. Тихим голосом говорит, что «он кричал, я очень испугалась, поэтому послушала его». Далее односложно сообщает, что отдала «то, что было в руке, какой-то женщине», а та дала ей деньги, но сумму назвать не может. На вопрос о том, что такое наркотики, отвечает: «плохо это, это нельзя», категорически отрицает употребление наркотиков, испуганно добавляет: «Я дома сижу, ничем таким не занимаюсь, все из-за дядьки этого получилось». Сообщает, что в последующем собирается родить ребенка, ухаживать за ним «вместе с мамой», при разговоре об этом улыбается, добавляет, что хотела бы бросить курить, так как «для ребенка это вредно». При более детальных расспросах об уходе за ребенком теряется, не может пояснить простых вещей, добавляет, что надеется на маму. В отделении поначалу была необщительна, однако со временем адаптировалась, общалась с другими подэкспертными, конфликтных ситуаций не создавала. Обнаруживает низкий запас интеллектуальных знаний, ограниченность интересов и потребностей, достаточно ориентирована в практически-бытовых вопросах. Интеллект снижен. Мышление конкретное, ригидное. Суждения примитивные, поверхностные, легковесные. Эмоционально лабильна, огрублена. Психотической симптоматики в виде бреда, галлюцинаций и других обманов восприятия, суицидальных мыслей не обнаруживается. Критические и прогностические способности снижены.

При проведении экспериментально-психологического исследования подэкспертная не очень охотно вступает в контакт, на вопросы отвечает в целом в плане заданного, после пауз, уклончиво, кратко. При этом часто жалуется на головную боль, усталость, просит отпустить ее в отделение, «хочу к маме - домой!». Суждения конкретные, поверхностные, примитивные. Словарный запас, запас общеобразовательных знаний, сведений, кругозор, круг интересов невысокий. Цель стационирования в Центр понимает в ограниченном объеме: «больница - …​поступить может каждый», на вопрос о психическом здоровье ответить затрудняется. Себя характеризует «простой человек». При уточняющих вопросах сообщает, что «все время дома с мамой - подруг у меня больше нет, после «этого» с ними не общаюсь, телевизор смотрю или сплю…​ сериалы хорошие и мультики…​ сказки читаю…​ много любимых - «Русалки». На просьбу рассказать содержание говорит «вода, плавают». Фон настроения ситуационно снижен, эмоциональные проявления малодифференцированы, однообразны. Приступает к выполнению заданий неохотно, задания выполняет избирательно. Понимание инструкций затруднено, усваивает их в ограниченном объеме. Пассивна в поиске решений, нуждается в дополнительной стимулирующей, организующей и корректирующей помощи, которую принимает и использует в ограниченном объеме. Темп выполнения невысокий, неравномерный, отмечается замедленная врабатываемость, повышенная утомляемость, истощаемость. Отмечаются трудности целостного осмысления сложного стимульного материала. Грубых нарушений памяти не выявляется. При заучивании 10 слов последовательно называет 3, 5, 6, 8 слов, отсроченно - 6 слов (через 30 мин). С опосредованием не справляется. При исследовании мыслительных процессов на стимульном материале невысокой и средней степени сложности в условиях жесткой коррекции выявляется способность к выполнению основных мыслительных операций с использованием практически значимых признаков на невысоком уровне. Использует отдельные единичные категориальные признаки в наиболее легких пробах, а при усложнении стимульного материала - конкретные и конкретно-ситуационные признаки или подменяет выполнение заданий сообщением разрозненных сведений об изображенных объектах. Устанавливает единичные несложные верные логические зависимости, условный смысл несложных распространенных метафор и пословиц передать не может: «все говорят, слышала, но не знаю, что означают». Выявляется личностная и эмоциональная примитивность с ограниченным кругом интересов и потребностей, подверженностью средовым влияниям, повышенная внушаемость, подчиняемость по отношению к значимым окружающим. Ей свойственны ограниченные и избирательные социальные контакты, трудности конструктивного решения проблемных ситуаций, поверхностный анализ и учет всех параметров ситуаций, препятствующих обстоятельств. При доминирующей пассивности, стремлении избегать негативно окрашенных ситуаций и переживаний выявляется эмоциональная неустойчивость с легкостью возникновения реакций раздражения, вспыльчивости. Выявляются низкие ресурсы интеллектуального и эмоционально-волевого контроля поведения, несформированность прогностических и критических возможностей.

Комиссия пришла к заключению, что у В. обнаруживается умственная отсталость легкой степени со значительными нарушениями поведения, требующими ухода и лечения (F 70.1). Об этом свидетельствовали данные анамнеза, медицинской документации о наличии у подэкспертной пре- и ранней постнатальной патологии, сопровождавшейся отставанием в психофизическом развитии с невозможностью усвоения программы общеобразовательной школы и трудностями усвоения программы специализированной коррекционной школы, возникновении патохарактерологических особенностей в виде раздражительности, замкнутости, отгороженности, сопровождавшихся тревогой, страхами, неусидчивостью, неврозоподобной симптоматикой, трудностями самообслуживания, что обусловило социально-трудовую дезадаптацию. Данное заключение подтверждалось и результатами настоящего обследования, выявившего у подэкспертной ограниченный запас знаний, снижение интеллектуальных способностей, конкретность и ригидность мышления, примитивность и поверхностность суждений, ограниченность интересов и потребностей, эмоциональную неустойчивость с легкостью возникновения реакций раздражения, вспыльчивости, огрубленность, несформированность критических и прогностических способностей. Указанное психическое расстройство не лишало В. в момент правонарушения, свидетелем которого она стала, и не лишает ее на данный момент возможности правильно воспринимать только внешнюю сторону обстоятельств, имеющих значение для уголовного дела, и давать о них показания. Однако, учитывая недостаточную способность к пониманию значения происходящих событий, В. не может самостоятельно реализовывать свои права, предоставленные свидетелю, и нести ответственность, накладываемую на свидетеля, в соответствии с нормами УПК РФ и УК РФ.

Необходимо иметь в виду, что нормы права, касающиеся УПД и способности давать показания, не содержат медицинского критерия как такового. Основания нарушения юридически значимых способностей в этих случаях звучат как «психическое состояние» (ст. 45, 196), «психические недостатки» (ст. 51 Кодекса), т.е. используются категории, более широкие, нежели «психическое расстройство», которое является лишь их возможной составляющей. Отсутствие медицинского критерия (например, «психического расстройства») оправдывает постановку соответствующих вопросов и к психологу:

Способность правильно воспринимать обстоятельства, имеющие значение для дела, сопряжена с осмыслением и осознанием, т.е. пониманием воспринятого, а способность давать правильные показания - со способностью к произвольной регуляции поведения при осуществлении процессуальных функций. Рассматривая проблему нарушенного восприятия, связанную с экспертизой способности давать показания, М.М. Коченов (1980) указывал на необходимость учета «степени осмысленности восприятия», от которой зависят точность и полнота отражения фактов действительности. Он подчеркивал, что человек способен полно и точно воспроизвести лишь то, что он сумел осмыслить.

Реальный процесс восприятия - это синтез перцептивных и мыслительных компонентов. В ситуации правонарушения у обвиняемого либо потерпевшего восприятие и запоминание носят относительно непосредственный характер или специфически направлены, осуществляются без специально прилагаемых волевых усилий и сознательного применения каких-либо мнемических приемов. Восприятие часто носит избирательный характер, на него оказывают влияние прошлый опыт человека, его установки и мотивы, в соответствии с которыми трактуются воспринимаемые события, в связи с чем уже в момент восприятия в них могут быть привнесены переживания, испытанные в аналогичных ситуациях, а также создавшиеся стереотипы и шаблоны.

От того, что и как было воспринято, зависит способность воспроизводить воспринятую информацию. Человек не в состоянии воспринимать полностью всю информацию, поступающую извне, особенно если эта информация недостаточно четкая; в восприятии событий образуются пробелы, которые люди склонны устранять посредством логических рассуждений на основе либо собственного опыта, либо имеющихся стереотипов. Способность правильно воспроизводить события, полнота и точность отражения фактов действительности зависят также от глубины их осмысленности при восприятии, понимания их сущности: человек достаточно точно способен воспроизвести из воспринятого лишь то, что он сумел осмыслить, знакомый осмысленный материал вспоминается намного легче.

Однако сохранность способности правильно воспринимать обстоятельства правонарушения еще не означает наличия способности давать показания. На способность воспроизводить события оказывают влияние сформированность механизмов запоминания, удержания и воспроизведения информации, особенности, связанные с ее переработкой и хранением, уровень развития речи, мышления и другие индивидуально-психологические свойства подэкспертного.

В ходе экспертной оценки способности давать показания наиболее оптимальным является алгоритм, подразумевающий выделение этапов анализа потенциальной и актуальной способностей к даче показаний.

Потенциальная способность воспринимать события и давать показания формируется в онтогенезе и зависит от особенностей строения анализаторов (т.е. наличия или отсутствия сенсорных дефектов), уровня и качества психического (в том числе психосексуального) и личностного развития (в том числе возрастного), а также особенностей функционирования когнитивной, эмоционально-волевой и личностной сфер. Поскольку сутью данной экспертизы является установление способности правильного восприятия обстоятельств, имеющих значение для дела (ст. 196 УПК), среди ее задач - анализ условий восприятия информации, а также оценка содержания, степени объективной и субъективной значимости и сложности для подэкспертного воспринимаемых им событий. При определении указанной способности выделяют две степени осмысления событий при их восприятии и последующем воспроизведении - внешнюю и внутреннюю стороны.

Под восприятием внешней стороны событий понимается их восприятие на уровне чувственного отражения, т.е. предметов, их сочетаний, объектов, действий окружающих и своих собственных, а также их последовательности. Подобные нарушения восприятия сами по себе могут ставить под сомнение способность правильного понимания происходящего и его последующего воспроизведения, поскольку правильно понятым может быть только правильно воспринятое. Интерпретация событий, понимание их характера и нюансов, в том числе и сексуальных, не входит в данную категорию. В качестве ее составляющих, кроме того, могут выступать место, время, внешность, одежда участников происходящего и др. При этом следует помнить, что временная (день недели, число, месяц и др.) и пространственная перспективы у малолетних потерпевших не всегда сформированы в полном объеме в силу естественного возрастного развития. Как правило, их восприятие носит синкретный характер - описывая внешность и одежду, дети зачастую ориентируются на более яркие и значимые для них признаки, игнорируя существенные. Нередко они не могут объективно определить и возрастные параметры, т.е. соотнести свои представления о возрасте того или иного лица (молодой-старый) с его реальным возрастом вследствие избирательности критериев оценки. Перечисленные возрастные особенности не лишают детей способности давать показания о внешней стороне криминальных событий в целом, но их следует учитывать и указывать в экспертном выводе, если это значимо для дела.

Под внутренней стороной криминальных событий подразумевается их содержание, включающее как характер совершаемых действий, так и их значение; способность воспринимать и давать показания о внутренней, содержательной, стороне основывается на понимании объективного (культурно-социального) значения происходящего события (Коченов М.М., 1980), оценивание его как такового в момент происшествия, т.е. способность понимать сущность события «во всей его целостности» (Алексеев С.С., 1982).

Помимо указанных интеллектуальных составляющих потенциальная способность давать показания включает в себя и волевые компоненты (сформированность волевой регуляции поведения и ее особенности в совокупности с другими личностными характеристиками), которые зачастую могут блокировать способность давать показания даже при правильном восприятии событий.

Актуальная возможность реализации способности давать показания зависит не только от естественных возрастных характеристик (стадии развития речи и когнитивных функций, в частности сформированности долговременной памяти, категориальности восприятия и мышления и др.), но и от конкретных условий криминальной (плохая видимость, объективная и субъективная сложность происходящего и др.) и судебно-следственной (внешнее давление, социальная желательность, пролонгированность событий) ситуаций, психического (включая эмоциональное) как при восприятии противоправных деяний (шоковые и субшоковые реакции, стресс, дезорганизация и др.), так и при даче о них показаний в каждый из юридически значимых моментов (реактивное состояние, депрессивные переживания, зависимое поведение от значимых лиц, механизмы личностной защиты и др.).

При оценке актуальной возможности давать показания в первую очередь следует обращать внимание на степень осмысления произошедшего при непосредственном его восприятии и при воспроизведении случившегося на различных судебно-следственных этапах. Для органов суда и следствия часто бывает достаточным, чтобы была сохранна способность воспринимать и воспроизводить лишь внешнюю сторону юридически значимых событий. Специальный вопрос о возможности воспринимать внутреннее содержание ставится только в том случае, если излагаются такие обстоятельства, которые не даны непосредственно, а могут быть поняты только логическим путем.

Восприятие и воспроизведение, являясь по существу деятельностью, регулируются мотивами и целями, предполагают наличие способности к произвольной организации поведения. Вместе с тем они могут быть компонентами какой-либо другой деятельности, осуществляться непроизвольно и непреднамеренно, не контролироваться сознанием специально и не иметь направленности на результат в соответствии с поставленной задачей (Морозова М.В., 2005). К тому же воспроизведение иногда определяется не собственным целеполаганием, а целью, поставленной извне, которая может расходиться с мотивацией самого подэкспертного. Поэтому юридический критерий способности давать показания включает выражение «давать показания» (ст. 196 УПК), а не «давать правильные показания», что существенно искажало бы рамки экспертных задач. Последние не имеют отношения к достоверности показаний, нацелены на оценку принципиальной возможности адекватного восприятия, запоминания и воспроизведения информации, имеющей значение для уголовного дела. Человек, способный давать правильные показания, тем не менее, может сообщать сведения, не соответствующие действительности. Причиной тому могут служить обстоятельства, выявление которых выходит за пределы специальных познаний эксперта, - заведомая ложь, добросовестное заблуждение. Поэтому достоверность, соответствие действительности показаний устанавливают судебные и следственные органы.

Такой подход позволяет учитывать случаи, когда подэкспертный способен правильно воспринимать обстоятельства, имеющие значение для дела, и давать о них показания, но не способен самостоятельно защищать свои права и законные интересы. Несмотря на то что УПД тесно связана со способностью давать показания, она подразумевает более высокую степень сохранности психических функций. Сохранность лишь адекватного восприятия внешней стороны юридически значимых событий либо возможность воспроизведения только под влиянием внешнего побуждения нередко оказываются достаточными для констатации возможности давать показания (рис. 10-2).

На модели больных шизофренией показано (Самылкин Д.В., Ткаченко А.А., 2015), что к нарушению понимания внешней стороны событий приводят тяжелые психопатологические нарушения, сопровождающиеся расстройством сознания либо поглощенностью сознания больного психотическими переживаниями, что характерно для онейроидного помрачения сознания, острых бредовых состояний, острого галлюциноза, маниакального состояния с бредом, галлюцинациями, кататоно-гебефренного состояния. Отрешенность от действительности с нарушением восприятия происходящих вокруг больного событий могут отмечаться также при конечных состояниях, сопровождающихся полным распадом личности с шизофазией, ступором, негативизмом, утратой навыков самообслуживания.

К нарушению понимания внутренней стороны (объективного значения) обстоятельств, имеющих значение для дела, приводят нарушения мышления в виде снижения уровня обобщения (нарушение абстрактного мышления), нарушения целенаправленности мышления, разноплановость, тангенциальность, патологический полисемантизм. Показания больных с подобной симптоматикой, а также сведения, сообщаемые ими на экспертизе, отличались многословностью, непоследовательностью в изложении событий общественно опасных деяний (ООД), склонностью к чрезмерной детализации. При изложении они часто акцентировались на малозначимых в аспекте совершенного деталях. Так, один из подэкспертных очень подробно описывал внешний вид статуэтки, которой он наносил удары потерпевшей (своей матери), рассказал, в каком году и при каких обстоятельствах статуэтка оказалась в их доме, при этом непосредственно о событиях деликта сообщал крайне скупо и малоинформативно, причиной совершенного убийства называл «стечение обстоятельств», «волю судьбы», не выказывал ни малейшей озабоченности произошедшим, что свидетельствовало о нарушениях смыслового восприятия, его избирательности, выделения значимых обстоятельств, затруднениях в установлении причинно-следственных связей между событиями, соотнесении их с общепринятой системой ценностей и норм, оценке их социальных последствий.

Схожим образом нарушают понимание обстоятельств, имеющих значение для дела, дефицитарные расстройства эмоциональной сферы (эмоциональная амбивалентность, дефицит высших эмоций, эмоциональная холодность, ангедония), которые затрудняют распознавание и оценку эмоций окружающих, понимание эмоционального подтекста событий. Указанные нарушения лежат в основе дефицита социальной когниции, считающейся специфической для расстройств шизофренического спектра. В показаниях подэкспертных с подобной симптоматикой обращает на себя внимание холодное, безэмоциональное отношение к совершенному деликту, невозможность описать свои эмоции, а также эмоции потерпевших и других участников деликта.

Также нарушение понимания внутренней стороны обстоятельств, имеющих значение для дела, обусловливают психотические расстройства различной структуры, так как при этом происходит проекция патологических переживаний на события ООД, их бредовая интерпретация, что приводит к искажению оценки роли и действий потерпевших, самого обвиняемого, а также других участников криминального события. Показания подэкспертных с актуальной психотической симптоматикой могут носить подробный характер с многословным описанием своих переживаний, бредовой мотивации содеянного, однако, особенно при склонности к диссимуляции, носят скупой, малоинформативный характер с простой констатацией совершенного деликта без объяснения своих поступков.

К нарушению волевого критерия способности давать показания приводят расстройства волевой сферы больных шизофренией: снижение энергетического потенциала, апато-абулический синдром и т.д. Указанные нарушения тесно связаны с нарушением мотивации, рассматриваемым в двух вариантах - экстринсивная и интринсивная (Mailer O., 1974; Ferdinandi A.D., Yoottanasumpun V., Pollack S., Bermanzohn P.C., 1998; Boydell K.M., Gladstone B.M., Volpe T., 2003). Первичным нарушением волевой сферы при шизофрении является аспонтанность, то есть снижение побуждений, собственной, внутренне обусловленной активности (интринсивная мотивация), тогда как активность, обусловленная внешней стимуляцией, побуждением извне (экстринсивная мотивация), нарушается гораздо позже (Коченов М.М., Николаева В.В., 1978; Критская В.П., Мелешко Т.К., Поляков Ю.Ф., 1991). Дача показаний часто является именно такой внешне обусловленной активностью, поэтому больные даже с выраженным дефектом волевой сферы при правильно организованном направленном расспросе способны воспроизводить необходимую информацию. Это подтверждается и анализом показаний, а также сведений, сообщаемых подэкспертными о деликте на экспертизе. При свободном изложении больные с преобладанием волевых расстройств без грубых нарушений мышления, психопродуктивной симптоматики испытывают трудности в описании событий, их высказывания ограничиваются самыми общими фразами. При направленном же расспросе, с формулированием конкретных вопросов об обстоятельствах деликта они отвечают хотя и скупо, односложно, но последовательно, что позволяет составить картину произошедшего.

В целом в отношении части подэкспертных возможно вынесение экспертного решения об уголовно-процессуальной недееспособности при сохранной способности правильно воспринимать внешнюю сторону обстоятельств, имеющих значение для дела, и давать показания лишь об этой стороне юридически значимых событий, что свидетельствует о том, что для реализации своих прав в уголовном процессе необходима большая сохранность психических процессов, чем для способности давать показания.

Следует учитывать, что в некоторых случаях за достаточно длительный период прохождения судебно-следственных действий у ребенка происходит естественное созревание с формированием психологических структур и образований, которые позволяют ему ретроспективно оценить внутреннюю, содержательную сторону произошедших с ним ранее событий. На основании этого в определенный момент судебно-следственных мероприятий потерпевший будет способен давать показания не только о внешней, но и о внутренней стороне криминальных деяний.

При наличии многих важных условий следственной ситуации экспертный вывод о способности и возможности давать показания целесообразно дифференцировать, конкретизируя его в соответствии с параметрами, доступными или недоступными для восприятия и воспроизведения.

Оценке полноты актуальной реализации данной способности помогает анализ самих показаний, включающий следующие компоненты:

Если восприятие происходит однократно, воспроизведение практически всегда многократно. Поэтому возможность реализации способности давать показания оценивается относительно не одного момента, а на протяжении всей судебно-следственной ситуации, т.е. проводятся ретроспективная, презентальная и даже прогностическая оценка способности воспроизводить воспринятые события.

Процессуальным законодательством особо выделяется проблема допроса в судебном заседании несовершеннолетних потерпевших и свидетелей, включая ситуации, когда у них обнаруживаются психические недостатки.

Статья 280. Особенности допроса несовершеннолетнего потерпевшего и свидетеля

Таким образом, может возникнуть вопрос о наличии у несовершеннолетних потерпевших и свидетелей психических недостатков, недоучет которых может привести к процессуальным нарушениям. То же касается и несовершеннолетних обвиняемых, чей допрос также осуществляется по особым процессуальным правилам.

Статья 425. Допрос несовершеннолетнего подозреваемого, обвиняемого

…​3. В допросе несовершеннолетнего подозреваемого, обвиняемого, не достигшего возраста шестнадцати лет либо достигшего этого возраста, но страдающего психическим расстройством или отстающего в психическом развитии, участие педагога или психолога обязательно.

Особую роль в плане существенного влияния на способность давать показания играют внушаемость и склонность к фантазированию. Внушаемость зависит от возраста детей и их личностных особенностей. По мере взросления, накопления личного опыта и знаний они становятся менее внушаемыми. В подростковом возрасте можно выявить уже не столько внушаемость, сколько подверженность индукции со стороны авторитетных лиц и лидеров референтных групп. Фантазирование также присуще детской психике - маленькие дети легко включаются в мир своих фантазий и верят в них. В то же время они не смешивают их с реальностью и понимают условность фантазирования. У психически здоровых детей эти феномены носят возрастной, непатологический характер и рассматриваются в качестве факторов риска в совокупности с другими условиями, например давлением со стороны других лиц. У несовершеннолетних с психической патологией, в структуре которой отмечаются синдром фантазирования и внушаемость, необходимо оценивать степень их выраженности. Вместе с тем их нужно учитывать работникам следствия при допросах малолетних, так как форма задаваемых вопросов, имеющая наводящий смысл, может существенно искажать содержание ответов и таким образом влиять на ход расследования. Именно поэтому при допросе детей следует избегать наводящих вопросов, обобщений, использования незнакомых им понятий и терминов, названий предметов и действий, а ответы фиксировать в дословной форме.

Следует принимать во внимание, что наличие таких индивидуально-психологических качеств, как повышенная внушаемость и фантазирование (даже патологическое), само по себе не предопределяет нарушения потенциальной способности давать показания. Даже будучи выявлены в ходе экспертного исследования, они обязательно должны быть соотнесены с конкретными условиями криминальной и судебно-следственной ситуации. Если у потерпевшего обнаруживаются подобные склонности и они оказывают влияние на его способность давать показания по рассматриваемому уголовному делу, то даже в тех случаях, когда вопрос об их наличии перед экспертом не стоит, он в своем заключении обязан указать степень их выраженности и влияния на возможность давать показания. Если же подэкспертный обнаруживает склонность к внушаемости и (или) фантазированию, однако в исследуемой ситуации данные качества никак не проявляются, это тоже следует отразить в экспертном выводе. Иначе указание на наличие у потерпевшего этих характеристик может приводить к неверным толкованиям и судебным ошибкам.

М.В. Морозова (2005) выделяет три фактора, определяющих ограничение способности детей и подростков давать показания, - возрастной, личностный и ситуационный. Причем экспертная оценка не должна основываться на наличии у подэкспертных таких индивидуально-психологических особенностей, как повышенная внушаемость и склонность к фантазированию, которые сами по себе, без учета других факторов, не являются критерием экспертного вывода о нарушении способности давать показания. Экспертная оценка еще более усложняется при наличии психического расстройства, поскольку к трем перечисленным факторам добавляется еще один - психопатологический (патопсихологический). Причем при нарушении потенциальной способности или актуальной возможности реализации способности давать показания в определенные юридически значимые моменты заключение эксперта должно аргументированно указывать, какое именно психическое (психологическое) звено и вследствие чего в этой способности нарушено или в каких актуальных юридически значимых ситуациях подэкспертный не способен правильно воспринимать события и давать о них показания и вследствие чего.

В модели, предложенной И.А. Кудрявцевым и М.В. Морозовой (1996), обобщены факторы, анализируемые специалистами в ходе решения экспертных вопросов в отношении несовершеннолетних потерпевших: 1) возрастной (сформированность психических функций в зависимости от возрастного периода); 2) ситуативный (особенности ситуации, ее сложность, эмоционально-травмирующий характер); 3) личностный (сформированность собственных морально-нравственных оценок и возможность их влияния на поведение, осознание). Кроме того, выделен дизонтогенетический фактор, позволяющий учитывать нарушения психического развития.

Таким образом, оценка способности воспринимать/воспроизводить юридически значимые обстоятельства включает два типа задач:

В литературе описаны также методические принципы решения данных экспертных вопросов. Для изучения способности к восприятию и воспроизведению используются пробы, релевантные данным психическим процессам. Это пробы на восприятие предметов и их сочетания, на удержание и воспроизведение информации (непосредственное, опосредованное, отсроченное), определение уровня развития мышления, способность к планированию поведения, прогнозированию развития событий, способность к установлению причинно-следственных связей (Морозова М.В., Кудрявцев И.А., 1996; Сафуанов Ф.С., 1998; Конышева Л.П., 1988).

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

Особую группу экспертных ситуаций представляет решение вопроса о потенциальной опасности, оценка которой проводится в отношении невменяемых (ч. 2 ст. 21) и ограниченно вменяемых (ч. 2 ст. 22 УК РФ) обвиняемых.

Критерии назначения принудительных мер медицинского характера и их отмены существенно отличаются от критериев недобровольной госпитализации в психиатрический стационар и выписки. Так, критерии госпитализации в психиатрический стационар в недобровольном порядке задаются ст. 29 Закона о психиатрической помощи, где среди оснований такой госпитализации указывается на тяжелое психическое расстройство, обусловливающее, в частности, непосредственную опасность больного для себя или окружающих. Таким образом, в данном случае речь идет о грубых нарушениях поведения больных, обычно находящихся в остром психотическом состоянии, чьи угрожающие высказывания, агрессивные действия или соответствующие намерения недвусмысленны и очевидны. При этом понятие «тяжелое» подразумевает наличие у больного глубокого психического расстройства, лишающего его способности адекватно оценивать свое психическое состояние, понимать его болезненный характер и принимать осознанные решения по поводу медицинских мероприятий и возможного лечения.

Основания применения принудительных мер медицинского характера сформулированы в ст. 97 УК РФ, ч. 2 которой указывает, что принудительные меры медицинского характера назначаются в случаях, «когда психические расстройства связаны с возможностью причинения этими лицами иного существенного вреда либо с опасностью для себя или других лиц». Таким образом, уголовное право в данном случае подразумевает потенциальную опасность психически больных лиц. Соответственно, цели применения принудительных мер медицинского характера шире, нежели в общепсихиатрической практике, о чем прямо говорит ст. 98 УК РФ, в которой, кроме излечения или улучшения психического состояния, указывается на предупреждение совершения новых деяний. То есть достижение целей применения медицинских мер является средством предупреждения совершения ООД и преступлений со стороны лиц, направленных на принудительное лечение.

Диагностика опасности психически больных является комплексной проблемой, требующей рассмотрения и анализа ряда весьма разнородных факторов: клинико-психопатологических, социально- и судебно-психиатрических, психологических, уголовно-правовых, а также интеграции полученных данных.

УК РФ с достаточной определенностью указывает на то, что о потенциальной опасности лица, страдающего психическим расстройством, следует судить по его психическому состоянию. Кодекс указывает и условия, при которых подобное психическое расстройство становится обстоятельством, обосновывающим применение принудительных мер медицинского характера.

Статья 97 УК РФ. Основания применения принудительных мер медицинского характера

Таким образом, закон предусматривает определенную этапность назначения принудительных мер медицинского характера, перед выбором которых должна быть доказана потенциальная опасность обвиняемого. Так, в ч. 2 ст. 434 УПК РФ недвусмысленно указывается, что связь психического расстройства лица с опасностью для него или других лиц либо возможностью причинения им иного существенного вреда (п. 5) является одним из обстоятельств, подлежащих доказыванию. Наиболее важными для оценки потенциальной опасности больного показателями является клинико-психопатологическое и судебно-психиатрическое обоснование вероятности прогнозируемого деяния.

Особо подчеркивается, что не следует рекомендовать суду применение принудительных мер медицинского характера в отношении лиц, риск совершения которыми повторных ООД незначителен. Выбор рекомендуемой меры должен основываться на общем принципе необходимости и достаточности, а показания для применения принудительных мер медицинского характера могут быть использованы в практической работе лишь при наличии общего основания, когда имеющиеся психические расстройства связаны с возможностью причинения «иного существенного вреда либо с опасностью для себя или других лиц» (О порядке применения., 1999).

Поэтому вопросу о конкретном виде возможной принудительной меры медицинского характера должен предшествовать вопрос о том, нуждается ли в ней лицо, что может быть уточнено в следующей формулировке вопроса.

Связано ли психическое расстройство обвиняемого с возможностью причинения им существенного вреда либо с опасностью для себя или других лиц?

Данный вопрос подразумевает решение двух подзадач:

В целом признается, что наилучшим общим предиктором поведения является поведение в прошлом. Особенностью лиц с психическими расстройствами является то, что следует уделять внимание тому их поведению, которое обнаруживалось при ухудшении состояния, поскольку именно это поведение, а не поведение в «светлые периоды», позволяет прогнозировать поведение в будущем, в следующем эпизоде декомпенсации (Mullen, 1997; Основы судебной психиатрии, 2008).

Последнее суждение разделяется и отечественными специалистами, указывающими, что «психопатологические механизмы ООД являются стойкой индивидуальной особенностью и обычно сохраняются у больного при повторных деяниях, что согласуется с данными психопатологических исследований о стереотипном повторении свойственных данному больному клинических проявлений обострений и ремиссий» (Мальцева М.М., Котов В.П., 1995).

При оценке опасности предлагается ориентироваться преимущественно на клинические особенности заболевания. В.П. Котов и М.М. Мальцева (2001) подчеркивают, что характер совершенного деяния, если его понимать узко (применительно к статьям УК РФ), очевидно, не может иметь самостоятельного значения хотя бы потому, что он может оказаться случайным или обусловленным временным психическим расстройством, которое окончательно разрешилось ко времени судебного разбирательства. Однако игнорировать ООД было бы совершенно неверно, ибо любые прогнозы относительно возможности и характера повторного деяния, основанные на анализе клинических данных, какими бы убедительными они ни были, носят все же вероятностный характер, а совершенное деяние является свершившимся фактом. Основное значение, однако, имеет клинико-психопатологический (а не уголовно-правовой) анализ ООД в аспекте его генеза, прежде всего вскрытие его психопатологического механизма. Суждение о характере деяния при этом является как бы вторичным, поскольку ООД рассматривается как одно из проявлений анализируемого психопатологического расстройства. Таким образом, о потенциальной опасности лица, страдающего психическим расстройством и совершившего ООД, предлагается судить по его психическому состоянию с учетом характера совершенного ООД. Данная формула отражает предпосылки диагностики опасности.

Понятие «характер общественно опасного деяния» включает и оценку ситуации, в которой оно совершено, с учетом роли дополнительных внешних факторов, провоцирующих ООД. С этой точки зрения психопатологические механизмы можно разделить на приводящие к ООД независимо от наличия дополнительных факторов или условий (с безусловно вероятными ООД) и «срабатывающие» только при определенном стечении обстоятельств, включающем наличие провоцирующих факторов (с условно вероятными ООД). Знание этих факторов позволяет в ряде случаев предотвратить деяние, воздействуя не на самого больного (путем его изоляции или терапии), а на ситуацию, в которой он находится (рекомендации по бытовому устройству, кругу общения, семейная психотерапия).

Исходные данные для суждения о вероятности и тяжести потенциального ООД дает синдромальная квалификация состояния. Ведущий синдром должен рассматриваться в динамике, в аспекте течения, поскольку синдромы психотического ряда обычно связаны с прогрессированием болезни, а опасность лиц с дефицитарными расстройствами и изменениями личности, свойственными преимущественно менее динамичным состояниям (ремиссия, резидуа, дефект, последствия дизонтогенеза), обычно отличается относительной стабильностью, поскольку даже при незначительной выраженности они малообратимы. Выделяются две принципиально различающиеся категории психопатологических механизмов: продуктивно-психотические и негативно-личностные. Предлагается подразделять негативно-личностные психопатологические механизмы на инициативные и ситуационно спровоцированные ООД. При инициативных механизмах ООД вероятность совершения деяний является безусловной и может достигать максимальной выраженности, такие больные склонны к систематическому их совершению. При ситуационно спровоцированных механизмах ООД может быть обусловлено:

В силу индивидуальных особенностей клинической картины некоторые случаи не укладываются в предложенную схему. В клинической практике нередко приходится иметь дело с большими синдромами, когда бывает трудно или невозможно выделить ведущее расстройство, которое полностью определяло бы психопатологический механизм ООД. Поэтому иногда приходится говорить о сочетании двух или более механизмов, при этом оценка общественной опасности должна проводиться по каждому из них (Котов В.П., Мальцева М.М., 2001).

Для содержательного насыщения формулировки «опасность для себя» можно с определенной долей условности руководствоваться критериями опасности для себя как основания для госпитализации в психиатрический стационар в недобровольном порядке (ст. 29 Закона о психиатрической помощи). Так, лица, страдающие психическим расстройством, квалифицируются как опасные для себя в связи с выявлением у них аутоагрессивного поведения, суицидальных попыток или активных намерений такого рода, представляющих опасность для их жизни. Наряду с очевидными признаками опасности, когда эти лица уже совершали суицидальные попытки или заявляли, что покончат с собой, опасность для себя может быть констатирована при подобных косвенных высказываниях или без них, в частности, при тоскливой или тревожной депрессии, депрессии с идеями самообвинения, при депрес-сивно-ажитированном возбуждении, а также при наличии особенностей поведения, косвенно указывающих на суицидальные цели (например, при упорном отказе от пищи), хотя больные могут стараться маскировать такие намерения (Новые виды судебно-психиатрической экспертизы в гражданском процессе, 1993). В рамках определения опасности для себя может быть востребовано и понятие беспомощности. Так, критерии госпитализации лица в психиатрический стационар в недобровольном порядке включают тяжелое психическое расстройство, обусловливающее, в частности, «его беспомощность, т.е. неспособность самостоятельно удовлетворять основные жизненные потребности». В данном случае речь идет о пациентах, которые в силу своего психического состояния расцениваются как представляющие «пассивную опасность» для себя, т.е. причиняющие себе ущерб не путем активных действий - самоубийства или членовредительства, а в результате пренебрежения заботой о своих интересах (Гурович И.Я., 2002).

Экспертное понятие «опасность, связанная с наличием психического расстройства» является центральным для рассматриваемого вида СПЭ, определяя необходимость отграничения именно данного варианта опасности, а не вытекающей, например, из антисоциальных личностных ориентаций. Тем самым оценка опасности тесно смыкается с рассмотрением причин и механизмов, порождающих и реализующих опасное ограничение осознанности и произвольности инкриминируемых обвиняемому действий. В связи с этим правомерно замечание М.М. Мальцевой и В.П. Котова (1995) о том, что для получения полного представления об особенностях организации (или дезорганизации) деятельности психически больного недостаточно констатировать ее мотив (связь с психопатологическим состоянием), необходимо также указать именно то звено, поломка которого не только приводит к совершению общественно опасного деяния, но и делает больного неспособным ко вменению. Таким образом, проблематика потенциальной опасности сближается с оценкой вменяемости с той разницей, что последняя осуществляется ретроспективно в отношении конкретного деяния, тогда как первая - в отношении деяния прогнозируемого.

Такой подход оказался продуктивным для выработки алгоритмов оценки опасности и выделения типичных ее вариантов. Так, И.А. Кудрявцев и Н.А. Ратинова (2000) предлагают определять ситуативность дисрегуляции, что требует рассмотрения субъективных и объективных сторон внешнего воздействия. Чем объективно более сверхсильный и необычный характер имеет ситуация, чем в большей мере именно она определяет глубину дисрегуляции, приближаясь по механизмам своего воздействия к непреодолимой силе, тем в меньшей мере снижение контроля сознания и воли связано с психическим расстройством и тем меньше общественная опасность. Иное значение имеют случаи, в которых дисрегуляция поведения наступает в ответ на социальные влияния, объективно легко переносимые психически здоровыми лицами. Такие варианты дисрегуляции связываются преимущественно с внутренними психическими условиями реагирования, с особенностями патологической психической реактивности, с нарушением тех или иных звеньев произвольной регуляции поведения. В этих случаях возникает необходимость решения вопроса о стабильности или транзиторности психических и личностных свойств, ограничивающих подконтрольность поведения сознанию и воле. О потенциальной опасности психических расстройств можно говорить только при длительной сохранности патологических качеств, хроническом и стойком их характере.

Наконец, для суждения о степени и направленности этой опасности необходимо определить, какие именно звенья произвольной регуляции поведения и с какой предпочтительностью нарушаются при попытке решения подэкспертным социальных задач различной сложности в тех или иных условиях. Речь идет о перспективной оценке (экстраполяции в будущее) типизированных ограничений саморегуляции поведения, значимых для прогнозирования криминальных рецидивов. То есть необходимо оценить степень хрупкости регулятивных звеньев обвиняемого и на этой основе предвидеть вероятность повторения криминогенных состояний дисрегуляции. Основным инструментом оценки опасности становится анализ механизмов совершения общественно опасных действий, предполагающий рассмотрение типичных причин и механизмов дисрегуляции поведения в прогностическом ракурсе: под углом зрения их стабильности, легкости актуализации и (или) повторяемости. И.А. Кудрявцевым (1999) они типизированы на нарушения мотивации (аффектогенные мотивы, мотивы-«суррогаты», мотивы психопатической самоактуализации), нарушения опосредования деятельности (связанные преимущественно с недостаточностью когнитивного звена регуляции) и нарушения контроля (на ценностно-смысловом, целевом и операциональном уровнях). В целом он выделяет следующие клинические критерии потенциальной опасности лиц с психическими расстройствами, не исключающими вменяемости (т.е. ограниченно вменяемых обвиняемых):

Ф.С. Сафуанов (2005) также указывает, что к факторам риска повторных общественно опасных действий относятся психические расстройства, непосредственно влияющие на мотивацию деяния и способность к избирательному поведению. Следовательно, выявление криминогенных психопатологических факторов предполагает, во-первых, определение таких механизмов ООД, в которых решающее значение имеют стабильные индивидуально-психологические особенности, обусловленные психическими расстройствами, во-вторых, установление такого влияния психических аномалий, которое ограничивает способность обвиняемого к свободному выбору действия в криминальной ситуации. Тем самым становится возможным выделение психологических диагностических признаков риска повторных общественно опасных действий для каждого из выделенных психологических механизмов противоправного деяния ограниченно вменяемых обвиняемых.

Так, для отсроченной агрессии - это выраженная склонность к самовзвинчиванию у субъектов с расстройствами личности, которая сочетается с наличием компенсаторных по отношению к исходной возбудимости механизмов. Такая дисгармоничная структура личности обвиняемых может обусловливать криминально-агрессивные действия даже в нейтральных ситуациях.

Для агрессии лиц с психической незрелостью - это низкий уровень интеллектуального и личностного развития как следствие умственной отсталости. Вызванные психическим недоразвитием суженные возможности правильной оценки ситуации могут приводить к криминальным действиям в относительно нейтральных, не психотравмирующих условиях, которые, однако, предъявляют повышенные требования к личностным возможностям обвиняемых. При психопатоподобном оформлении умственной отсталости таких лиц вероятность повторных опасных действий еще более повышается.

Для агрессии в состоянии атипичного алкогольного опьянения это диагностика органического психического расстройства, определяющего аномальные, измененные формы алкогольного опьянения; выраженного эпилептоидного типа личности; зависимости от алкоголя. Повышенный риск повторных общественно опасных действий у таких обвиняемых связан с высокой вероятностью утяжеленных форм опьянения, при которых велик риск проявления агрессии даже без каких-либо ситуационных воздействий, провоцирующих агрессивные побуждения.

Для агрессии в состоянии декомпенсации - это склонность к состояниям психической декомпенсации, в которых отчетливо проявляется выраженное влияние на поведение диспозиционных механизмов, т.е. черт личности, связанных с высокой агрессивностью, которые не компенсируются другими чертами, тормозящими проявления агрессивных побуждений. Состояния декомпенсации, обусловленные, как правило, психотравмирующими обстоятельствами, облегчают проявления агрессивности в широком диапазоне ситуаций - от фрустрирующих до нейтральных.

К принудительным мерам медицинского характера в соответствии с УК РФ (гл. 15) относятся различные лечебно-реабилитационные мероприятия, применяемые судом в рамках уголовного процесса в отношении лиц с разного рода психическими расстройствами, совершивших ООД. Под ООД в данном контексте понимаются деяния, предусмотренные уголовным законом, независимо от того, будет ли совершившее их лицо признано преступником или освобождено от уголовной ответственности ввиду невменяемости.

Цель применения принудительных мер медицинского характера сформулирована в УК РФ как излечение «или улучшение их психического состояния, а также предупреждение совершения ими новых деяний, предусмотренных статьями Особенной части настоящего Кодекса» (ст. 98).

Принудительные меры медицинского характера носят двойственный характер, поскольку в них сочетаются элементы юридических и медицинских мер (Бородин С.В., 1996). С одной стороны, они являются мерами принуждения, назначаемыми судом в рамках уголовного процесса в отношении лиц, совершивших деяния, предусмотренные статьями УК РФ, - в этом смысле их можно назвать юридическими. Однако, с другой стороны, содержание этих мер сводится к лечению, проведению восстановительных (реабилитационных) мероприятий, а также диагностическим обследованиям, клиническому наблюдению, госпитализации - и в этом смысле они являются медицинскими.

Наиболее важными в практическом отношении вопросами являются критерии выбора той или иной меры, а также лечебно-реабилитационное содержание каждой из них.

В настоящее время законом (ст. 99 УК РФ) предусмотрены следующие виды принудительных мер медицинского характера:

Рекомендация суду о применении (или неприменении) к лицу той или иной принудительной меры медицинского характера должна быть обоснована в заключении экспертов с указанием на значимые в этом аспекте особенности психического состояния больного и ссылками при необходимости на соответствующие статьи УК РФ, а также критерии, содержащиеся в соответствующих методических документах.

Суд при выборе конкретной меры медицинского характера исходит из оснований, приведенных в общей форме в ст. 100, 101 УК РФ. При этом суд определяет только вид назначаемой меры. Вопрос о конкретном учреждении, в котором будет проводиться принудительное лечение, решается органами управления здравоохранением, как правило, в соответствии с местом жительства лица или его близких.

Для контроля за длительностью применения принудительных мер медицинского характера, а также внесения необходимых коррективов в их виды в учреждении, осуществляющем эти меры (в том числе и в амбулаторном порядке), создается специальная комиссия врачей-психиатров, которая не реже одного раза в 6 мес проводит освидетельствование больных, находящихся на принудительном лечении. В соответствии со ст. 102 УК РФ по представлению лечащего врача комиссия при наличии оснований (изменение психического состояния) может провести переосвидетельствование в любое время до истечения указанного срока. В соответствии с ч. 2 ст. 102 УК РФ, внеочередное освидетельствование может быть проведено также по ходатайству самого лица, его законного представителя и (или) близкого родственника, которое подается в администрацию учреждения, осуществляющего принудительное лечение. Согласно ст. 102, заключение комиссии о необходимости продолжения принудительной меры первый раз направляется в суд через 6 мес после ее назначения, а в дальнейшем это делается 1 раз в год (хотя освидетельствования проводятся каждые 6 мес). Указанный порядок укрепляет правовые основы применения принудительных мер и позволяет больному и другим заинтересованным лицам обжаловать в судебном порядке решения о продлении принудительного лечения.

Если комиссия приходит к выводу о целесообразности прекращения принудительного лечения или изменения его вида, то ее заключение, составленное по утвержденной федеральным органом здравоохранения форме, администрацией лечебного учреждения направляется в суд, назначивший принудительную меру, или в суд по месту нахождения этого учреждения. Если, рассмотрев сделанное представление, суд принимает решение, соответствующее рекомендации комиссии, лечебное учреждение может осуществить выписку или перевод больного на другой вид принудительного лечения. В случае несогласия суд выносит об этом мотивированное постановление, которое может быть обжаловано в обычном порядке.

Описанный порядок судебного рассмотрения продления или отмены принудительного лечения создает при наличии сомнений в обоснованности рекомендации комиссии врачей-психиатров, осуществляющих принудительное лечение, принципиальную возможность назначения в ходе данного судопроизводства СПЭ для решения вопроса о наличии оснований для соответствующего решения.

Поскольку основанием для применения принудительного лечения является не только факт совершения лицом ООД, но и обусловленная психическим расстройством опасность для себя или для других лиц (ч. 2 ст. 97 УК РФ), основанием для прекращения применения принудительных мер является либо выздоровление лица, либо такое изменение его психического состояния, при котором исключается эта опасность. Таким образом, оказывается достигнутой и цель принудительного лечения, сформулированная в ст. 98 УК РФ.

Необходимо иметь в виду, что исчезновение или снижение общественной опасности может наступить не только в случае улучшения психического состояния в чисто клиническом смысле, но иногда и в случае его качественного изменения или даже вследствие ухудшения. Например, при углублении слабоумия, при развитии апатико-абулического синдрома, утяжелении физического состояния может исчезнуть и активность больного, имеющая антисоциальную направленность.

В соответствии со ст. 100 УК РФ, а также некоторыми подзаконными актами ^[28] суть АПНЛ заключается в том, что лицо, освобождаемое от уголовной ответственности или наказания, направляется судом в ПНД или другое учреждение, выполняющее аналогичные функции, для взятия под систематическое наблюдение и проведение необходимых лечебно-реабилитационных мероприятий в амбулаторном порядке. Лицу разъясняется смысл и значение этих мер, а также то, что уклонение от наблюдения и лечения может привести к замене амбулаторного лечения на стационарное. Совместной инструкцией Минздрава России и Министерства внутренних дел России предусмотрено, что врач должен лично освидетельствовать пациента с необходимой частотой, но не реже одного раза в месяц. Полиция оказывает помощь в контроле за поведением такого лица, установлении при необходимости его местонахождения, а также в его госпитализации в случае возрастания опасности. Предусмотрен также взаимный обмен информацией между органами здравоохранения и внутренних дел в отношении лиц, находящихся на амбулаторном принудительном лечении. Главное преимущество такой меры состоит в том, что лицо, к которому она применяется, остается в привычной обстановке, живет в семье, продолжает работать, свободно общается с окружающими и проводит досуг. Однако она показана только в тех случаях, когда лицо относительно социально сохранно, по своему психическому состоянию способно осознавать смысл применяемой меры и организовать свое поведение сообразно предписаниям врачей.

Больные, которым назначено амбулаторное принудительное лечение, делятся на две группы:

АПНЛ как первичную принудительную меру медицинского характера (непосредственно после признания лица невменяемым) при продуктивно-психотических механизмах ООД следует рекомендовать в случаях временного психического расстройства или психотического обострения (приступа, пароксизма) хронического психического расстройства, если оно завершилось ко времени экспертизы и не оставило после себя каких-либо клинических проявлений, требующих стационарного наблюдения или лечения, но требует врачебного контроля и, возможно, профилактической терапии. При этом необходимы также сохранность социальной адаптации и способность больного к соблюдению предписанного режима. Целесообразность же принудительной меры в таких случаях диктуется сохраняющейся вероятностью рецидива.

В ряде случаев АПНЛ можно рекомендовать и пациентам с негативно-личностными механизмами ООД. Однако это возможно лишь при ситуационно спровоцированном деянии, т.е. когда оно совершено под влиянием ситуации, возникшей объективно, независимо от желания больного (по типу эмоциональной бесконтрольности, интеллектуальной несостоятельности, повышенной внушаемости и подчиняемости), которая разрешилась ко времени проведения экспертизы. Кроме того, в пользу выбора данной меры говорят отсутствие психо-патоподобных проявлений, склонности к злоупотреблению алкоголем и наркотиками, преобладание стойких негативных расстройств со снижением энергетического потенциала, а также исключение (или малая вероятность) повторения провоцирующей ситуации. Важны также данные о комплаентных отношениях больного с лечащими врачами.

Противопоказаниями для назначения АПНЛ, общими для всей группы с первичным назначением этой меры, являются такие клинические и социальные признаки, как тенденция к спонтанному частому возникновению психотических рецидивов, сопровождающихся опасным поведением больного, или легкость провоцирования психотических состояний экзогенными факторами (алкоголем, психогениями и другими вредностями); незавершенность приступа заболевания, во время которого было совершено ООД; психопатоподобные нарушения со вспыльчивостью, оппозиционностью, эмоциональной огрубленностью, морально-этическим снижением; повторность совершения общественно опасных деяний (преступлений) не только в состоянии психоза, но и в преморбидном периоде и в состоянии ремиссии. При этом необходимо учитывать и степень социальной дезадаптации больного, социальную микросреду, способствующую или препятствующую вовлечению его в криминальную деятельность, употребление алкоголя и наркотиков.

Оптимальная длительность АПНЛ для данной категории больных составляет 6-12 мес. Показаниями к отмене амбулаторного принудительного лечения могут служить длительное (более 6 мес), устойчивое психическое состояние пациента, регулярное посещение им лечащего врача, обязательный прием при необходимости предписанной терапии, отсутствие за период принудительного лечения опасных поступков и других форм девиантного поведения, удовлетворительные показатели социальной адаптации, хотя бы частичное решение за период проведения АПНЛ существовавших социальных проблем.

АПНЛ как заключительная мера медицинского характера (после принудительного лечения в психиатрическом стационаре) применимо в случаях, когда больным необходимы помощь и контроль со стороны психиатрической службы, способствующие их социальной адаптации.

Показаниями для изменения принудительного лечения в стационаре на амбулаторное наблюдение и лечение у психиатра являются преобладание в клинической картине хронического психического заболевания бредовых и (или) психопатоподобных проявлений с тенденцией к безремиссионному течению или формированию нестойких ремиссий с частыми рецидивами; формальная критика к заболеванию и (или) совершенному ООД, несмотря на адекватную длительно проводимую терапию; необходимость продолжения психофармакотерапии; данные анамнеза о нарушениях социальной адаптации (как в преморбидном периоде, так и за время болезни); отмечавшаяся в прошлом склонность к злоупотреблению алкоголем, наркотиками, иными психоактивными средствами; наличие криминального опыта, повторность привлечения к уголовной ответственности.

Наличие признаков текущего процесса (этап становления ремиссии или стабилизации), отсутствие критики или двойственное отношение к персонифицированным бредовым идеям (в случаях совершения ООД по продуктивно-психотическим механизмам с бредовой мотивацией), нарушения больничного режима (особенно в виде немотивированной агрессии или попыток к побегу) на протяжении последних месяцев принудительного лечения в стационаре, неблагоприятное микросоциальное окружение по месту жительства, отсутствие установки на трезвый образ жизни, особенно когда ООД было совершено в состоянии опьянения или алкогольной (наркотической) абстиненции, следует расценивать как противопоказания для изменения вида принудительной меры медицинского характера.

При прекращении АПНЛ необходимо учитывать объективные данные, источником которых наряду с собственными наблюдениями врача может быть информация, полученная от членов семьи, соседей, сотрудников полиции, социального работника. Достижение определенного (в зависимости от выраженности эмоционально-волевых, когнитивных, интеллектуально-мнестических расстройств) уровня социальной адаптации приводит к утрате связей больного с неблагоприятной микросоциальной средой, формированию социально приемлемого образа жизни, появлению соответствующих интересов и забот. Необходимо иметь в виду, что успехи в отношении социальной адаптации больных этой группы нередко являются нестойкими, уже незначительные трудности, провокации со стороны асоциального окружения, употребление алкоголя могут привести к срыву достигнутого уровня и рецидиву опасного поведения. Данным о хорошей социальной адап-тированности больного следует придавать серьезное значение лишь при условии жесткого контроля и большой длительности наблюдения. Это заставляет существенно увеличивать сроки АПНЛ по сравнению с предыдущей группой (до 2 лет и более).

Принудительное лечение в медицинской организации, оказывающей психиатрическую помощь в стационарных условиях, общего типа заключается в помещении лица в обычную психиатрическую больницу (отделение), в которой проходят лечение больные, не совершившие никаких опасных деяний. Преимуществом этой меры является возможность размещения лиц, направленных на принудительное лечение, внутри больницы по тем же принципам, что и обычных пациентов: либо по профилю отделения (геронтологическое, эпилептологическое, психосоматическое), либо по территориальному принципу (в зависимости от места жительства), что обеспечивает наиболее адекватное применение лечебно-реабилитационных мер. Из приведенного перечня психиатрических отделений исключаются лишь подразделения со свободным выходом. По своим клиническим особенностям больные, направляемые на принудительное лечение в такие стационары, не должны существенно отличаться от пациентов, которые поступают туда на общих основаниях. Чаще всего у них имеют место острые или обострившиеся хронические психические расстройства, требующие активной медикаментозной терапии.

Общественно опасные действия таких больных прямо связаны с их психотическими переживаниями (бредовыми идеями, нарушениями восприятий, явлениями психического автоматизма, аффективными расстройствами и др.) и совершаются по продуктивно-психотическим механизмам. Вне психотического обострения эти лица, даже при хроническом течении заболевания, обычно антисоциальных тенденций не обнаруживают, поэтому купирование с помощью терапии названных психотических явлений и установление ремиссии служит основанием для прекращения применения принудительной меры. Необходимо лишь удостовериться, что достигнутое улучшение является стойким и не грозит скорый рецидив заболевания. Именно последнее обстоятельство приводит обычно к тому, что сроки принудительного лечения в таких отделениях бывают все же значительно более длительными, чем пребывание в них обычных пациентов.

Медицинские организации, оказывающие психиатрическую помощь в стационарных условиях, специализированного типа представляют собой психиатрические отделения (реже самостоятельные больницы), предназначенные исключительно для принудительного лечения определенного контингента психически больных. Режим таких отделений или больниц и организация лечебно-реабилитационного процесса в них существенно отличаются от общепсихиатрических. Специфика заключается, во-первых, в значительно более строгом психиатрическом контроле и наблюдении, во-вторых, в том, что наряду с лечением наиболее существенная роль в таких стационарах должна отводиться психокор-рекционным и социореабилитационным мероприятиям.

Общественная опасность направляемых сюда больных не носит временного, преходящего характера, поскольку она обусловлена не относительно курабельными обострениями психоза, а стойкими, малообратимыми дефицитарными расстройствами и изменениями личности, а также сформировавшейся на этой почве антисоциальной жизненной позицией. Общественно опасные действия совершаются ими обычно по так называемым негативно-личностным механизмам.

Медикаментозное лечение, сколь бы активным оно ни было, не может существенно повлиять на общественную опасность таких лиц.

Они обычно проявляют тенденцию к противоправным действиям даже во время пребывания в психиатрическом стационаре. Поэтому необходимо обеспечить здесь более строгое наблюдение, что достигается за счет наружной охраны и создания пропускного режима в таких стационарах (силами организаций, имеющих право на охрану медицинских учреждений), а также за счет лучшей обеспеченности их медицинским персоналом, на который возлагаются функции психиатрического контроля и надзора.

Медицинские организации, оказывающие психиатрическую помощь в стационарных условиях, специализированного типа с интенсивным наблюдением предназначены для больных, представляющих по своему психическому состоянию и с учетом характера совершенного деяния особую опасность. При этом имеется в виду прежде всего склонность к грубым нарушениям больничного режима (попытки побега, нападения на персонал и других больных, инициирование групповых беспорядков), делающим невозможным проведение показанных лечебно-реабилитационных мероприятий в психиатрических стационарах иного типа.

Интенсивность наблюдения обеспечивается наличием в таких стационарах наряду с медицинским персоналом специальных подразделений, подчиненных Главному управлению исполнения наказаний Минюста России, осуществляющих их охрану и надзор за содержащимися здесь пациентами ^[29] , а также созданием охранных сооружений, установкой специальной сигнализации и связи.

Принудительные меры медицинского характера, соединенные с исполнением наказания, могут быть применены судом в отношении лиц, осужденных за совершенные ими преступления, но нуждающихся в лечении психических расстройств, не исключающих вменяемости (ч. 2 ст. 22, ч. 2 ст. 99, ст. 104 УК РФ).

Следует сказать, что хотя указанная группа отнесена в ст. 97 УК РФ к общей категории лиц, к которым могут быть применены любые принудительные меры медицинского характера, на самом деле в отношении них речь идет только об одной из названных мер. В ч. 2 ст. 99 говорится, что к ним может быть применено только АПНЛу психиатра. Но и этот вид принудительного лечения существенно отличается от одноименной меры, применяемой в отношении лиц с тяжелыми психическими расстройствами (освобождаемых от уголовной ответственности или наказания). Отличие состоит, прежде всего, в том, что она применяется одновременно с исполнением наказания. Не случайно две части ст. 104 УК РФ посвящены тому, что при наличии показаний лечение этих лиц может проводиться и в стационаре, время пребывания в котором в таких случаях засчитывается в срок наказания.

Таким образом, и в правовом, и в медицинском отношении данную меру следует рассматривать как самостоятельный вид принудительного лечения.

О процедуре продления данной меры в ст. 104 УК РФ ничего не говорится, что следует понимать как распространение на нее порядка, установленного в отношении всех видов принудительного лечения (ст. 102 Кодекса). Отменяется же она судом по представлению органа, исполняющего наказание, на основании заключения комиссии врачей-психиатров.

Помимо приведенных принципов назначения принудительных мер медицинского характера, в настоящее время законодательством предусмотрены две особые ситуации, при которых для подобного решения не требуется экспертной оценки потенциальной опасности обвиняемого, а характер применяемых медицинских мер предопределен диагностическим суждением.

Первая ситуация касается наличия у обвиняемого в противоправных сексуальных действиях против несовершеннолетнего не исключающей вменяемости педофилии, правовым последствием чего становится применение специфической принудительной меры медицинского характера. Она предусмотрена п. «д» ч. 1 ст. 97 УК РФ, а также п. «а» ч. 1 ст. 99 УК РФ. Этот вид принудительных мер медицинского характера получил название, уже имевшееся ранее в УК РФ: «амбулаторное принудительное наблюдение и лечение у психиатра».

Если у такого испытуемого диагностируется расстройство сексуального предпочтения (педофилия), не исключающее вменяемости, в отсутствие иных психических расстройств, имеющих юридическое значение, то он подлежит амбулаторному принудительному наблюдению и лечению у психиатра. В своем заключении экспертам необходимо указать диагноз, а также сформулировать вывод о том, что испытуемый нуждается в применении к нему принудительных мер медицинского характера в виде амбулаторного принудительного наблюдения и лечения у психиатра в соответствии с пунктом «д» части первой статьи 97 и пунктом «а» части первой статьи 99 УК РФ.

Если суд согласен с таким заключением, он назначает рекомендуемое экспертами принудительное лечение при вынесении обвинительного приговора. Принудительное лечение лиц, предусмотренных п. «д» ч. 1 ст. 97 УК РФ, может применяться как в соединении с наказанием (во время его отбывания и по месту отбывания), так и после отбытия наказания.

Принудительное лечение рассматриваемого вида во время отбывания лицом наказания осуществляется по тем же правилам, что и принудительное лечение ограниченно вменяемых осужденных (ст. 22 и п. «в» ч. 1 ст. 97 УК РФ). Однако вне зависимости от времени последнего освидетельствования и даже в случае отмены принудительного лечения лицо, предусмотренное п. «д» ч. 1 ст. 97 УК РФ, к которому принудительное лечение применяется (либо применялось, но было отменено), должно быть направлено на судебно-психиатрическую экспертизу не позднее 6 мес до истечения срока наказания. Экспертиза назначается судом по ходатайству администрации учреждения, исполняющего наказание. Целью экспертного исследования является вопрос о необходимости применения принудительного лечения лица после отбытия им наказания (а также в период условно-досрочного освобождения или в период отбывания более мягкого наказания). «Суд на основании заключения СПЭ может назначить принудительную меру медицинского характера, предусмотренную пунктом "а" части первой статьи 99 настоящего Кодекса, или прекратить его применение» (ч. 2.1 ст. 102 УК РФ).

Таким образом, возникает новый вариант СПЭ, назначаемой в отношении осужденных. Вопрос о ее назначении решается судом в рамках производства по рассмотрению и разрешению вопросов, связанных с исполнением приговора (п. 4.2 ст. 396 гл. 47 УПК РФ), но по общим правилам назначения и производства судебных экспертиз в уголовном процессе (гл. 27 УПК РФ, а также ст. 283 УПК РФ).

Экспертам в своем заключении следует указать диагноз (наличие или отсутствие расстройства сексуального предпочтения в форме педофилии), а также наличие или отсутствие необходимости применения к осужденному после отбытия им наказания амбулаторного принудительного наблюдения и лечения у психиатра в соответствии с пунктом «д» части первой статьи 97 и пунктом «а» части первой статьи 99 УК РФ.

Вторая ситуация касается обвиняемых, страдающих наркоманией. 24 мая 2014 г. вступил в силу Федеральный закон от 25 ноября 2013 г. № 313-ФЗ «О внесении изменений в отдельные законодательные акты Российской Федерации»^[30] . В частности, УК РФ дополнен ст. 72.1 («Назначение наказания лицу, признанному больным наркоманией»), согласно которой суд может возложить на некоторых осужденных, признанных больными наркоманией, «обязанность пройти лечение от наркомании и медицинскую и (или) социальную реабилитацию». Такая обязанность может быть возложена на лиц, признанных больными наркоманией, при назначении им судом основного наказания в виде штрафа, лишения права занимать определенные должности или заниматься определенной деятельностью, обязательных работ, исправительных работ или ограничения свободы.

В целях реализации данной уголовно-правовой нормы Федеральный закон от 25 ноября 2013 г. № 313-ФЗ дополнил ст. 196 УПК РФ п. 3.2 об обязательном назначении судебной экспертизы, если необходимо установить «психическое или физическое состояние подозреваемого, обвиняемого, когда имеются основания полагать, что он является больным наркоманией». При назначении экспертизы в порядке п. 3.2 ст. 196 УПК РФ экспертным путем нужно установить диагноз «наркомания», а также нуждаемость наркомана в лечении и реабилитации. Следовательно, перед экспертами нужно ставить два следующих вопроса:

Вместе с тем вопросы, формулируемые следователем или судом на основании п. 3.2 ст. 196 УПК РФ, могут ставиться перед экспертами-психиатрами и при применении ст. 82.1 УК РФ. Данная статья, введенная в УК РФ Федеральным законом от 7 декабря 2011 г. № 420-ФЗ (с последующими изменениями), предусматривает возможность предоставления отсрочки от отбывания наказания лицу, привлекаемому к уголовной ответственности по некоторым статьям УК РФ, а именно по ч. 1 ст. 228, ч. 1 ст. 231 и ст. 233. Если лицо, осужденное хотя бы по одной из перечисленных норм УК РФ, страдает наркоманией и при этом нуждается в лечении и медико-социальной реабилитации по поводу данного заболевания, то суд вправе с согласия самого лица применить к нему отсрочку от отбывания наказания с обязательным прохождением курса лечения и медико-социальной реабилитации. Диагноз «наркомания», необходимость в проведении лечения и в медико-социальной реабилитации устанавливаются с помощью СПЭ, назначаемой на основании п. 3.2 ст. 196 УПК РФ.

Условия применения рассматриваемых статей УК РФ (72.1 и 82.1) несколько различаются между собой. Так, судебное решение, принятое в соответствии со ст. 72.1 УК РФ, обязывает осужденного, больного наркоманией, пройти лечение и медицинскую и (или) социальную реабилитацию, тогда как применение ст. 82.1 УК РФ об отсрочке от отбывания наказания в связи с прохождением лечения и медико-социальной реабилитации возможно только при получении согласия осужденного. Однако эти различия не имеют отношения к предмету экспертизы и не относятся к компетенции эксперта. Вопрос о добровольном или недобровольном характере лечения перед экспертами не ставится, а решается судом.

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

Беспомощное состояние является правовым понятием, которое юридически квалифицирует особое состояние потерпевшего во время совершения противоправного деяния и рассматривается либо как особый признак состава преступления, либо как обстоятельство, отягчающее ответственность. Так, ст. 63 УК РФ среди отягчающих наказание обстоятельств указывает на «совершение преступления в отношении женщины, заведомо для виновного находящейся в состоянии беременности, а также в отношении малолетнего, другого беззащитного или беспомощного лица либо лица, находящегося в зависимости от виновного». На беспомощное состояние как отдельный признак состава преступления указывают ст. 105 (п. «в» ч. 2) - убийство; ст. 111 (п. «б» ч. 2) - умышленное причинение тяжкого вреда здоровью; ст. 112 (п. «в» ч. 2) - умышленное причинение средней тяжести вреда здоровью; ст. 117 (п. «г» ч. 2) - истязание; ст. 131 (ч. 1) - изнасилование; ст. 132 (ч. 1) - насильственные действия сексуального характера.

Предмет и специфика экспертизы по определению беспомощного состояния заданы Постановлением Пленума Верховного Суда РФ от 4 декабря 2014 г. № 16 «О судебной практике по делам о преступлениях против половой неприкосновенности и половой свободы личности», где указано, что «изнасилование и насильственные действия сексуального характера следует признавать совершенными с использованием беспомощного состояния потерпевшего лица в тех случаях, когда оно в силу своего физического или психического состояния (слабоумие или другое психическое расстройство, физические недостатки, иное болезненное либо бессознательное состояние, возраста (малолетнее или престарелое лицо) или иных обстоятельств не могло понимать характер и значение совершаемых с ним действий либо оказать сопротивление виновному. При этом лицо, совершая изнасилование или насильственные действия сексуального характера, должно сознавать, что потерпевшее лицо находится в беспомощном состоянии». Здесь же отмечено, что при решении вопроса о том, является ли состояние потерпевшего беспомощным, суд должен исходить из имеющихся доказательств по делу, «включая соответствующее заключение эксперта, когда для установления психического или физического состояния потерпевшего проведение экспертизы является необходимым».

В связи с принятием Федерального закона «О внесении изменений в Уголовный кодекс Российской Федерации и отдельные законодательные акты Российской Федерации в целях усиления ответственности за преступления сексуального характера, совершенные в отношении несовершеннолетних» (от 29 февраля 2012 г. № 14-ФЗ) сузился предмет исследования при экспертизе потерпевших, не достигших 12-летнего возраста. Согласно примечанию к ст. 131 УК РФ, лица, не достигшие 12 лет, в силу возраста считаются находящимися в беспомощном состоянии, т.е. «не могут понимать характер и значение совершаемых с ними действий».

Вопрос, решаемый в ходе СПЭ, может звучать следующим образом.

Между тем перечень признаков, конкретизирующих психическое состояние, лежащее в основе беспомощности, является открытым, т.е. основное значение имеет результирующий дисрегулятивный эффект различных обстоятельств. Это допускает его обусловленность действием сходных, но не идентичных психическим расстройствам, состояний, среди которых могут быть и явления психологической, а не только психопатологической природы. Поэтому возможна и следующая формулировка экспертного задания, обращенного к специальным психологическим познаниям.

В определении юридического критерия беспомощного состояния имеются два признака, характеризующие его структуру: интеллектуальный (неспособность понимать характер и значение совершаемых действий) и волевой (неспособность оказывать сопротивление). Наличие любого из этих компонентов оказывается достаточным основанием для констатации психической беспомощности, поскольку свидетельствует о нарушенной способности к формированию поведения, обозначенного М.М. Коченовым (1980) как «последовательно адекватного ситуации». Он предложил следующие показатели сохранности интеллектуального критерия:

Ю.Л. Метелица (1990) предлагал при оценке беспомощного состояния исходить из четырех уровней понимания (осмысленного восприятия внешней стороны юридически значимых событий, их фактической стороны, социального значения криминальных событий, их социального значения на уровне личностного смысла). При этом подразумевалось, что для констатации беспомощности достаточно нарушения понимания на одном из этих уровней.

Особое значение придается каждой из составляющих интеллектуальный критерий беспомощности категории. Так, под характером (сексуальный, агрессивный, насильственный и др.) подразумевается основное содержание и направленность криминальных действий. Для определения потенциальной способности «понимать характер» необходимо исследовать, прежде всего, когнитивную сферу потерпевшего, обращая особое внимание на особенности функционирования психических процессов и уровень их развития, общую осведомленность в сфере полоролевых сексуальных отношений, сформированность образа физического «Я» и полового самосознания (в случаях сексуальных деликтов).

Под значением следует понимать смысловой аспект отражения противоправных действий в сознании - отношение этих действий к морально-этическим и правовым нормам, отношение своих мотивов и целей к мотивам и целям действий преступника, отношение последствий совершаемых действий к собственному будущему, т.е. сущность происходящего в сопоставлении с общепринятой системой ценностей и норм, его социальных последствий для себя и окружающих. Потенциальная способность «понимать значение» определяется ориентацией в полоролевых и сексуальных отношениях, соответствующих социальных, морально-этических и правовых нормах, сформированностью способности к децентрации и абстрагированию в рамках соотнесения сексуальных действий как с собственной системой ценностей, так и с конвенциональными стандартами.

Волевой составляющей юридического критерия беспомощности является способность оказывать сопротивление, которая, в свою очередь, зависит от возрастных и индивидуально-психологических особенностей, сексуального и психического статуса. Лицо, которое не способно понимать характер и значение совершаемых в отношении него действий, априори не может оказывать им сопротивления, т.е. не обладает данной способностью даже потенциально.

Для констатации понимания подэкспертным характера совершаемого в отношении него деяния достаточно общей осведомленности в сфере отношений, составляющих содержание конкретной исследуемой криминальной ситуации. При этом агрессивную направленность действий другого лица психически здоровые дети, если они не испытывают острого стресса, приводящего к интеллектуальной дезорганизации, могут понимать в относительно раннем возрасте, как правило, в дошкольном возрастном периоде эта способность уже сформирована. Понимание насильственности происходящего индивидуально и зависит не только от степени информированности ребенка, но и от субъективной физической и психологической приемлемости для него совершаемого деяния. Доступность опознания совершаемых с ним действий как имеющих сексуальный характер определяется осведомленностью (в той или иной степени) и ориентацией ребенка в сфере полоролевых отношений. Для экспертной квалификации способности «понимать характер» не требуется, чтобы дети различали специфические компоненты и детали в структуре комплекса действий обвиняемого лица, а также нюансы складывающейся ситуации. При оценке понимания ребенком характера криминальных действий возможен дифференцированный вывод по их направленности (например, «понимал агрессивный характер, но не понимал сексуальный»), если это целесообразно для конкретного экспертного случая и влечет за собой различные правовые последствия.

Для экспертной квалификации возможности «понимать значение» совершаемых криминальных действий в конкретной ситуации ребенок должен соотносить происходящее уже в момент деликта с нормами права и оценивать индивидуальные последствия случившегося для своего настоящего и будущего, в том числе в морально-этическом контексте. Причем способность к пониманию социально значимых аспектов криминальной ситуации должна оцениваться с учетом не только общекультуральных морально-этических стандартов, исходя при этом не только из идеальной модели нравственности, но и микросоциальных стереотипов и референтных норм. К концу подросткового и началу младшего юношеского возрастных периодов (14-15 лет) при нормальном психическом развитии несовершеннолетний уже способен понимать значение совершаемых в отношении него сексуальных действий. Если же подросток в этом возрасте не понимает значение происходящего, в качестве наиболее вероятных экспертных версий должны выступать гипотезы о наличии у него психического расстройства или особого психического состояния (например, обусловленного стрессом, индукцией и др.).

Если иметь в виду потерпевших от сексуальных деяний, то в основе их потенциальной способности понимать характер и значение подобных действий лежит степень сформированности базовых психологических структур сексуальности, прежде всего полоролевой идентичности. В связи с этим особую роль приобретает оценка уровня психосексуального развития, включающего несколько этапов, которые могут быть условно сопоставлены с исследуемой способностью (рис. 12-1). Так, практически полная неспособность понимать характер и значение сексуальных действий соответствует этапу становления полового самосознания (до 6-7 лет); понимание характера при недостаточном понимании (или полном непонимании) значения сексуальных действий характерно для этапа полоролевого поведения (7-12 лет); формирование данной способности в полном объеме происходит на этапе психосексуальных ориентаций, завершение которого относится к 18 годам (Догадина М.А., 1998; Ткаченко А.А., Дворянчиков А.А., Догадина М.А., 1999).

Наиболее сложны для оценки и требуют дифференцированного подхода случаи, когда сексуальные действия включены в контекст иных отношений в рамках сложно организованной деятельности определенной группы лиц на базе идеологических и мировоззренческих концепций (например, секты) или своеобразной искаженной системы воспитания в семье. Вне зависимости от возрастного развития таким действиям потерпевший может придавать иное (зачастую ритуальное) значение, они наделяются служебной функцией для достижения целей, лежащих за пределами сексуальности.

Другим фактором, который следует принимать во внимание при оценке понимания характера и значения совершаемых действий, является их неоднократный, пролонгированный характер. Психически здоровый ребенок, имеющий познавательный интерес, на доступном ему уровне стремится расширить информацию о происходящем с ним, чтобы пополнить багаж своих знаний, в том числе и в сфере сексуальных отношений, осмыслить случившееся и закрепить в собственном опыте. Все это ведет к постепенному, в динамике развития событий, формированию способности понимать характер и значение совершаемых с ним действий. Экспертное решение в таком случае должно варьировать на различных юридически значимых этапах криминальной ситуации: если при первом криминальном эпизоде ребенок мог не понимать характер и значение произошедшего с ним, то при повторных сексуальных притязаниях, особенно происходящих на протяжении нескольких лет, он начинает осмыслять характер, а зачастую и значение действий обвиняемого лица.

К оценке актуальной возможности потерпевшего оказывать сопротивление (осуществлять целенаправленное устойчивое противодействие насильственному и агрессивному поведению других лиц с учетом внешних параметров ситуации и собственных ресурсов) следует подходить дифференцированно, указывая, каким именно действиям он пытается противостоять. Иногда, не понимая намерений обвиняемого, дети пытаются оказывать ему сопротивление либо в силу агрессивного поведения насильника, которое они воспринимают как опасное, в том числе и для их жизни, либо за счет сформированных негативных установок на взаимодействие с незнакомыми людьми. В таких случаях целесообразно разграничивать способность и возможность оказывать сопротивление сексуальным действиям от активной защиты в угрожающей ситуации, чтобы не было противоречий между экспертным выводом и реальными обстоятельствами дела. К показателям возможности оказывать сопротивление относятся сохранность целенаправленности поведения, устойчивость к внешним воздействиям, отсутствие психического (эмоционального) состояния, способного оказывать астенизирующее и тормозящее влияние. При этом целостность способности к осознанию характера и значения совершаемых с ним действий у потерпевшего не означает автоматически и сохранной способности к оказанию сопротивления в конкретной криминальной ситуации.

Ю.Л. Метелица (1990) выделял следующие формы нарушений волевых процессов:

Способность потерпевших понимать значение совершаемых с ними противоправных действий и оказывать сопротивление зависит от многих психологических факторов, взаимодействующих с особенностями криминальной ситуации. Ведущими из них являются:

Сочетание возрастного, психопатологического и личностного факторов в каждом конкретном случае может быть разным, в некоторых вклад одного из них может оказаться преобладающим, что определяет компетенцию эксперта, формулирующего итоговый вывод. Алгоритм экспертной оценки беспомощного состояния подразумевает выявление возрастного (уровень психического развития, сформированность критических способностей и т.д.), дизонтогенетического (нарушения психического, в том числе психосексуального развития), личностного (внушаемость, подчиняемость) и психопатологического факторов, позволяющих установить потенциальную способность «понимать характер и значение…​ и оказывать сопротивление». В последующем производится оценка ситуационного фактора (например, психотравмирующее воздействие насилия), влияющего на актуальную реализацию указанной способности. Это положение относится к принципиальным, поскольку основным объектом данного вида экспертиз является психическое состояние лица не в настоящее время, а в момент юридически значимого события, когда оно было объектом преступного посягательства. Из этого вытекает и возможность различной экспертной оценки применительно к различным криминальным эпизодам в рамках как одного, так и разных уголовных дел. Причем дифференцированность экспертных решений может быть связана как с динамикой психического состояния потерпевшего, так и с различным характером совершаемых против него правонарушений. Наглядными примерами являются случаи длительных, иногда многолетних противоправных действий в отношении малолетних и несовершеннолетних потерпевших, по мере взросления проходящих последовательные этапы онтогенетического развития, постепенно достигая способности «понимать характер и значение…​», которой они были лишены вначале. Известны также примеры различной экспертной оценки беспомощного состояния применительно к разным временным отрезкам одного и того же криминального эпизода, когда у потерпевших в период правонарушения возникали пароксизмальные расстройства сознания. Наконец, неоднозначность экспертных решений может определяться различием самих противоправных действий, предъявляющих неодинаковые требования к степени сохранности способности к оказанию осознанного сопротивления. Только при рассмотрении особенностей психического состояния потерпевшего в контексте всех обстоятельств ситуации правонарушения может быть получена совокупность необходимых и достаточных данных для вывода о наличии (отсутствии) беспомощного состояния.

Особое место среди юридически релевантных психических состояний занимает алкогольное опьянение. Наиболее очевидно беспомощное состояние потерпевшего при констатации тяжелого опьянения, сопровождающегося выраженной алкогольной интоксикацией с глубокой оглушенностью, резкой общей слабостью и заторможенностью, постепенно приобретающей характер обездвиженности. Отмечаются проявления интоксикации - тошнота, рвота, головокружение, непроизвольное мочеиспускание. В момент насилия потерпевшие полностью пассивны и безучастны, наблюдается наркотический сон с последующей амнезией криминального периода, о случившемся они могут догадываться по повреждениям и болевым ощущениям, беспорядку в одежде и т.п. Менее очевидно экспертное решение у потерпевших в состоянии легкого или умеренно выраженного алкогольного опьянения, когда имеет место легкое оглушение, которое не лишает их способности в целом воспринимать окружающую действительность (место, время, находящихся рядом людей, последовательность их действий и т.д.). Однако состояние опьянения влияет на критические и прогностические функции, на способность своевременно и правильно оценить «сигнальные» моменты в поведении обвиняемых и возможные варианты развития ситуации, т.е. способствует виктимному поведению потерпевших. Кроме того, в результате миорелаксирующего действия алкоголя может ограничиваться волевая составляющая беспомощного состояния (способность оказывать сопротивление) даже при сохранности интеллектуального компонента (Шостакович Б.В., Парфентьева О.В., 1977). При этом важно, что согласно тому же Постановлению Пленума Верховного Суда РФ от 4 декабря 2014 г. № 16: «При квалификации изнасилования и насильственных действий сексуального характера в отношении потерпевшего лица, которое находилось в состоянии опьянения, суды должны исходить из того, что беспомощным состоянием может быть признана лишь такая степень опьянения, вызванного употреблением алкоголя, наркотических средств или других одурманивающих (психоактивных) веществ, которая лишала это лицо возможности понимать характер и значение совершаемых с ним действий либо оказать сопротивление виновному лицу».

Особого внимания заслуживает соотношение беспомощного состояния и виктимного поведения. Виктимное поведение, внешне выглядящее как провоцирующее («способствующие жертвы»), может быть принято за «аморальное поведение потерпевшего, явившееся поводом для преступления», что выступает обстоятельством, смягчающим ответственность (п. «з» ч. 1 ст. 61 УК РФ). Вместе с тем во многих случаях речь идет не об аморальном поведении, поскольку в его основе зачастую лежит именно непонимание жертвой характера и значения обстоятельств происходящего, т.е. беспомощное состояние. Выявление юридического критерия беспомощного состояния по сути равнозначно выявлению тех психических свойств, которые препятствуют произвольной регуляции поведения и тем самым обусловливают виктимное поведение жертвы. Эти же свойства нередко определяют своеобразную предрасположенность становиться жертвой тех или иных преступных действий, которым потерпевший как бы сам способствует, хотя на самом деле природа такого поведения, производящего впечатление аморального, кроется в определенных дефектах психической деятельности. Так, выделяется особый тип виктимного поведения - «провоцирующий» (наряду с «пассивно-подчиняемым»), в основе которого могут лежать психопатологические расстройства: выраженные расстройства сексуального влечения (так называемая сексуальная расторможенность), психотические состояния (в том числе с персекуторным или эротическим характером патологических переживаний) и др.

Определение степени тяжести вреда здоровью, повлекшего психические расстройства, приобретает юридическое значение в свете квалификации характера и тяжести совершенного преступления.

Согласно действующим законодательным и инструктивно-нормативным актам, степень тяжести вреда здоровью должна определяться у потерпевших с установлением причинно-следственной связи между психической травмой и развившимся психическим расстройством. Психическая травма включается в понятие «вред здоровью», дефиниция которого в Медицинских критериях определения степени тяжести вреда, причиненного здоровью человека ^[31] , содержит нарушение анатомической целости и физиологической функции органов и тканей человека в результате воздействия физических, химических, биологических и психогенных факторов внешней среды (п. 5).

Таким образом, задача экспертного исследования жертв правонарушений - это, во-первых, диагностика психического расстройства, а во-вторых - установление его генеза и обоснование наличия причинно-следственной связи между ним и психотравмой.

Вопрос, соответствующий данной задаче экспертного судебно-пси-хиатрического исследования, может звучать следующим образом.

Имеются ли у потерпевшего какие-либо психические расстройства, возникновение которых находится в причинно-следственной связи с вредом, причиненным в результате осуществленных в отношении него противоправных действий (т.е. относящиеся к категории вреда здоровью)?

Система экспертной оценки тяжести «вреда здоровью, повлекшего психические расстройства» нацелена на выявление широкого круга психических расстройств экзогенной природы, имеющих прямую причинно-следственную связь с оказанным воздействием на потерпевшего. К таковым относятся последствия полученных в криминальной ситуации черепно-мозговых травм с различной клиникой и динамикой травматической болезни головного мозга и психогенные психические расстройства в виде:

Несмотря на особенности и разнообразие клинического оформления последствий черепно-мозговой травмы, известен общий стереотип динамики возникающих расстройств. Он заключается в остром возникновении нервно-психических нарушений в связи с органическим повреждением головного мозга и травматическим шоком с наибольшей их интенсивностью в начальном периоде и последующим регредиентным течением. По мере редуцирования общемозговых явлений и расстройств сознания в остром периоде и на этапе реконвалесценции ведущее значение приобретает астенический синдром, который носит «сквозной» характер. Между тем тяжесть черепно-мозговой травмы, влияние нецеребральных факторов (травматический шок, внутреннее кровотечение и др.) могут определять как затянувшееся тяжелое состояние, так и вариативность формирующегося психоорганического синдрома, который представляет собой спектр различных по выраженности симптомокомплексов психической патологии вплоть до деменции.

Первым диагностическим критерием возникающей непосредственно после пережитого психотравмирующего события острой реакции на стресс является доказанность воздействия исключительного психологического или физического стрессора, причем симптомы возникают немедленно вслед за действием стрессора (в течение часа). В связи с этим одним из серьезных недочетов экспертного анализа может быть отсутствие в экспертном заключении развернутого описания (например, в показаниях о произошедшем потерпевшего или обвиняемого) самого по себе юридически значимого события, что не позволяет получить представления об условиях и характере оказанного на потерпевшего воздействия как такового.

Диагностическая категория «острая реакция на стресс» подразумевает диагностику довольно широкого круга психопатологических нарушений, различающихся по набору симптомов и степени выраженности. Острая реакция на стресс теснейшим образом связана с тревожными расстройствами, являясь, по сути, остро протекающим вариантом генерализованного тревожного расстройства. Наиболее полное клиническое описание острой реакции на стресс содержится в «Исследовательских диагностических критериях» МКБ-10, где выделяются две группы симптомов с подразделением реакции на острый стресс по трем степеням тяжести - легкой, умеренной и тяжелой.

Для констатации легкой острой реакции на стресс (F43.00 по МКБ-10) достаточно наличия только критериев диагностики для генерализованного тревожного расстройства (F41.1).

Эта первая группа симптомов описывает собственно феноменологическую клиническую картину, в которой должны присутствовать по меньшей мере четыре симптома из предлагаемого списка, причем один из них - из разряда симптомов вегетативного раздражения (усиленное или учащенное сердцебиение, потливость, тремор или дрожь, сухость во рту). Из симптомов, относящихся к психическому состоянию, упоминаются чувство головокружения, неустойчивости или обморочности; дереализация или деперсонализация; страх потери контроля, сумасшествия или наступающей смерти. Среди иных клинических проявлений - мышечное напряжение или боли; беспокойство и неспособность к релаксации; чувство нервозности или психического напряжения; ощущение комка в горле или затруднения при глотании; усиленное реагирование на небольшие неожиданности или на испуг; затруднения в сосредоточении внимания или «пустота в голове» из-за тревоги или беспокойства; постоянная раздражительность; затруднение при засыпании из-за беспокойства и т.д.

Для диагностики умеренной (F43.01) или тяжелой (F43.02) острой реакции на стресс должны выявляться дополнительные критерии, прежде всего относящиеся к диссоциативным расстройствам, вплоть до диссоциативного ступора (F44.2): уход от социальных взаимодействий; сужение внимания; проявления дезориентации; гнев или словесная агрессия; отчаяние или безнадежность; неадекватная или бесцельная гиперактивность; неконтролируемое и чрезмерное переживание горя (рассматриваемое в соответствии с местными культуральными стандартами). Сюда можно добавить и диссоциативную амнезию, упоминаемую в основных критериях МКБ-10 с прямой отсылкой к соответствующему шифру (F44.0).

Таким образом, клиническая картина острой реакции на стресс не исчерпывается эмоциональными нарушениями, а захватывает и когнитивные процессы. Как известно, для всех эмоций, включая тревожность, характерны три уровня проявлений. В восходящем порядке это нейроэндокринный, двигательно-висцеральный и, наконец, уровень осознанного понимания. Поэтому, кроме двигательных и висцеральных проявлений тревожности, следует учитывать ее влияние на мышление и восприятие. Тревожность вызывает спутанность и расстройство восприятия не только времени и пространства, но также людей и значения событий. В целом речь идет о высокой вероятности возникновения диссоциативных расстройств, в основе которых - механизм дезинтеграции личности, проявляющийся снижением уровня сознания (сужением сознания). Таким образом, являясь, с одной стороны, вариантом тревожных расстройств, острая реакция на стресс, с другой стороны, обнаруживает теснейшие связи с диссоциативными расстройствами, которые становятся последствиями аффективных аномальных реакций и включаются в целостную картину психопатологического состояния.

Еще один из критериев устанавливает определенные временные рамки возникновения и течения острой реакции на стресс: «если стрессор преходящий или может быть облегчен, симптомы должны начинать уменьшаться не более чем через 8 ч; если стрессор продолжает действовать, симптомы должны начать уменьшаться не более чем через 48 ч».

Отставленной и (или) затяжной реакцией на стрессовое событие может быть посттравматическое стрессовое расстройство, возникающее вслед за психотравмирующим переживанием после латентного периода длительностью от нескольких недель до нескольких месяцев (но редко более 6 мес). Еще одна из важных диагностических категорий - «хроническое изменение личности после переживания катастрофы» (F62.0), описывающее стойкие личностные нарушения в результате психотравмирующего воздействия. Диагностика данного расстройства осуществляется в том случае, если значительное нарушение личностного функционирования в повседневной жизни или личностный дистресс либо неблагоприятное воздействие на социальную среду отмечаются минимум 2 года. Личностному изменению, отвечающему приведенным критериям, часто предшествует посттравматическое стрессовое расстройство. Симптомы этих двух состояний могут частично совпадать, поскольку личностное изменение может быть хроническим исходом посттравматического стрессового расстройства.

Приведенный круг психических расстройств не исчерпывает весь спектр психической патологии, который может формироваться в ответ на психотравмирующее воздействие. Например, при переживании менее выраженного травматичного события могут формироваться разные варианты «расстройства адаптации» (F43.2), симптомы которых наблюдаются на протяжении не более 6 мес после прекращения стресса или его последствий.

Установление причинно-следственной связи. Исследование причинно-следственной связи в полном объеме, т.е. установление и причины, и следствия, и связи между ними, эксперт никогда не осуществляет. По крайней мере общественно опасное действие как первопричина предусмотренных законом последствий находится за рамками экспертного исследования - эксперт устанавливает только непосредственную причину этих последствий (в нашем случае - это связь диагностированного психического расстройства с непосредственным травмирующим воздействием, психогенным либо травматическим). То есть экспертным путем исследуется только некий фрагмент цепи причинно-следственных событий, подлежащих доказыванию по данному делу (Орлов Ю.К., 2005). Наиболее наглядным примером в этом смысле является оценка последствий перенесенной потерпевшим в ходе криминального события черепно-мозговой травмы, обстоятельства получения которой (в результате непосредственных действий обвиняемого или случайного падения, к примеру) будут специально исследоваться в процессе судопроизводства.

Промежуточным звеном для констатации причинно-следственной связи между психотравмой и психическим расстройством является установление природы выявленных нарушений. Определение генеза психических расстройств - «органического», «эндогенного», «связанного со стрессом» и т.д. - является неотъемлемой частью их диагностики в соответствии с МКБ. Однако установление непсихогенных вариантов генеза расстройств, имевшихся у потерпевшего до посягательств, не исключает их последующего анализа, поскольку возможно психогенное видоизменение существующих или появление новых психических расстройств в криминальном и посткриминальном периодах. Заключение о вреде здоровью следует выносить с учетом ретроспективной, презентальной и прогностической оценок психического состояния потерпевших при достаточных объективных данных об их психическом здоровье до криминальной ситуации на основе изучения динамики психических расстройств. Подобная оценка возможна не только у психически здорового потерпевшего, но и у уже страдавшего ранее каким-либо психическим расстройством. Это прямо вытекает из п. 9 Правил определения степени тяжести вреда, причиненного здоровью человека ^[32] , согласно которому «при проведении судебно-медицинской экспертизы в отношении живого лица, имеющего какое-либо предшествующее травме заболевание либо повреждение части тела с полностью или частично ранее утраченной функцией, учитывается только вред, причиненный здоровью человека, вызванный травмой и причинно с ней связанный».

Различие типов связи наиболее наглядно может быть продемонстрировано на примере расстройств, возникающих вследствие сексуальных правонарушений. У жертв сексуальных посягательств на развитие и динамику психического расстройства, помимо специфической сексуальной травмы, могут оказывать влияние иные психогенные факторы, определяя разные виды причинно-следственной связи и формы экспертных выводов. В связи с этим для аргументации экспертного решения психотравмирующие факторы целесообразно подразделять на специфическую сексуальную травматизацию, под которой понимается неблагоприятное сексуальное воздействие на жертву; сочетанные психогенные факторы, подразумевающие одновременное воздействие сексуальной травматизации и психотравмы жестокого обращения. Под дополнительными психогенными факторами понимаются связанные с сексуальными посягательствами психогенные воздействия, но отставленные от них по времени. Например, постоянное напоминание жертве о случившемся в ходе допросов и экспертных исследований; негативная реакция окружающих в отношении жертвы правонарушения уже после его завершения и т.д. Неспецифическими психогенными факторами являются те, которые не имеют содержательной связи с сексуальной травматизацией и могут совпадать или не совпадать с ней по времени. Например, к таким факторам можно отнести смерть близкого родственника незадолго до криминального периода, в течение него или же в следственной ситуации.

Выделение указанных факторов способствует установлению причинно-следственной связи, которое должно быть сопряжено с квалификацией ее характера (прямого или же косвенного/опосредованного).

Прямая причинно-следственная связь может устанавливаться при квалификации психического расстройства психогенного генеза, в содержании психопатологических переживаний которого отражаются специфическая психотравма сексуального насилия или сочетанные психогенные факторы. Психосоциальные нарушения выражаются в избегании связанных с психотравмирующим воздействием разговоров, мест. Фобические расстройства проявляются страхом оставаться в одиночестве, боязнью иметь какие-либо отношения со взрослыми людьми, похожими на посягателя, или со взрослыми того же пола, либо боязнью какого-либо конкретного человека, которым посягатель запугивал ребенка. Содержанием сверхценных идей становится преследование насильниками. Имеет место связь аффективных расстройств, кататимности мышления, нарушений сна и школьной дезадаптации с тягостными воспоминаниями о сексуальных контактах с правонарушителем. Такой характер связи наиболее часто встречается при развитии расстройства в криминальной ситуации или нескольких психогенных расстройств в следующих друг за другом периодах (например, острой реакции на стресс - в криминальном, а посттравматическим стрессовым расстройством - в посткриминальном и последующих периодах). Типична зависимость динамики психического расстройства от воздействия дополнительных психогенно травмирующих факторов. Ими чаще всего становятся напоминания о случившемся в ходе допросов и экспертиз.

При анализе в каждом конкретном случае факторов, оказывающих влияние на превращение сексуального насилия в специфическую психотравму, необходимо учитывать, что причинно-следственная связь констатируется преимущественно у потерпевших, в отношении которых осуществляются длительные (агрессивные/неагрессивные) инцестуозные (либо со стороны знакомых) действия или однократные агрессивные, в том числе групповые, правонарушения, понимание характера и значения которых сохранено. При развитии психогенного психического расстройства у потерпевших, не понимающих биологической сути производимых с ними сексуальных манипуляций, могут отсутствовать психопатологические феномены, отражающие переработку специфической сексуальной травмы, а на первый план в клинической картине выходят аффективные расстройства и проявления регрессивного поведения, что также позволяет установить прямую причинно-следственную связь.

Косвенная причинно-следственная связь между психотравмирующим воздействием сексуальных посягательств и психическим расстройством психогенного генеза может быть установлена, во-первых, в случаях ее опосредования дополнительными психогенными факторами и отражения сексуальной психотравмы в содержании психопатологической симптоматики. Такой вариант может встречаться у потерпевших с развитием «расстройств адаптации» в посткриминальном (следственном, судебном) периоде. При этих расстройствах индивидуальная предрасположенность или уязвимость играет большую роль в их возникновении и формировании клинических проявлений, чем при острой реакции на стресс и посттравматическом стрессовом расстройстве. В случае последних психотравмирующее событие - первичный, пусковой причинный фактор, а в отношении расстройств адаптации можно говорить только о том, что они не возникли бы без стрессового фактора. Наиболее распространенными дополнительными психогенными воздействиями являются опасения по поводу возможных агрессивных действий со стороны посягателя; насмешки сверстников, дефицит общения с ними, отсутствие должного внимания со стороны родственников; распад семьи или даже разрыв эмоциональных связей с обидчиком, к которому ребенок прежде мог быть привязан. Установление косвенной связи психического расстройства с посягательствами не исключает оценку тяжести вреда. Констатация такого характера связи будет значима для прогноза динамики психического расстройства и стойкости дезадаптации, который должен осуществляться с учетом продолжающих воздействовать на потерпевшего в судебно-следственной ситуации дополнительных психогенных факторов.

Во-вторых, косвенная - опосредованная эндогенными факторами - причинно-следственная связь между психогенно спровоцированным обострением или манифестацией психического расстройства и психотравмирующим воздействием может устанавливаться при хронологическом совпадении или незначительной временной отставленности сексуального деликта и эндогенного психотического состояния, в клинической картине которого имеют место реактивные проявления. Этому не противоречит квалификация эндогенного генеза основного расстройства, поскольку связанное с травмой изменение психического состояния является психогенно спровоцированным. Следует иметь в виду, что к последствиям причиненной травмы не относятся возникающие по окончании приступа негативные расстройства, поскольку их появление, выраженность и темпы нарастания зависят не от факторов, связанных с психической травмой, а от эндогенно обусловленных формы и типа течения шизофрении, индивидуальной резистентности к терапии и т.д.

В случаях установления психогенного генеза вследствие воздействия как специфического, так и неспецифического психогенных факторов и отражения каждого из них в содержании психопатологических переживаний экспертный вывод может формулироваться в вероятностной форме. При этом необходимо установление и обоснование степени вероятности, с которой расстройство причинно связано с травмирующим воздействием сексуальных посягательств. Констатация вероятностной причинно-следственной связи не позволяет оценивать вред здоровью от этих расстройств.

Исключить какую-либо (прямую, косвенную) причинно-следственную связь позволяют:

Отсутствие специфического влияния сексуальных посягательств на психическое состояние потерпевших чаще определяется непониманием сущности осуществляемых с ними действий. Вместе с тем понимание потерпевшими биологической сути и социального значения осуществленного в отношении них правонарушения не предопределяет трансформацию сексуальных действий в психотравмирующий фактор, например, у потерпевших, в отношении которых совершались однократные развратные действия без тактильного контакта (фотосъемка в обнаженном виде и т.д.).

Оценка степени тяжести вреда здоровью. Оценка степени тяжести вреда здоровью потерпевшего, у которого после совершенных против него противоправных действий возникли психические расстройства, на сегодняшний день носит неоднозначный характер. Действующие законодательные нормы допускают трактовку, в свете которой любые психические расстройства, возникшие в результате противоправных действий, рассматриваются как тяжкие. Так, ст. 111 УК РФ имеет на этот счет формулировку: «Умышленное причинение тяжкого вреда здоровью, опасного для жизни человека, или повлекшего за собой…​ психическое расстройство…​».

В тех статьях УК РФ, где говорится о вреде здоровью меньшей тяжести (ст. 112, 115), психическое расстройство не фигурирует. При буквальном толковании формулировок УК РФ всякое психическое расстройство в этом плане самодостаточно и автоматически делает уголовно наказуемый вред здоровью тяжким. Между тем это противоречит данным современной психиатрии, согласно которым под психическим расстройством понимается любое по глубине и продолжительности поражение психики - от наиболее тяжелых до самых незначительных, от хронических до кратковременных состояний.

Психическое расстройство, находящееся в причинно-следственной связи с причиненным вредом здоровью потерпевшему, согласно существующим научным представлениям, в принципе может отвечать квалифицирующим признакам всех степеней тяжести вреда здоровью.

Если иметь в виду такой принятый квалифицирующий признак тяжкого вреда здоровью, как вред, опасный для жизни (включая угрожающее жизни состояние), то принципиально возможно использовать следующие его медицинские критерии в виде перечисленных ниже психических расстройств:

Следует иметь в виду, что, согласно п. 16 Медицинских критериев определения степени тяжести вреда, причиненного здоровью человека, предотвращение смертельного исхода, обусловленное оказанием медицинской помощи, не должно приниматься во внимание при определении степени тяжести вреда, причиненного здоровью человека. Тем самым задается необходимость экспертного клинико-динамического прогноза психического расстройства, оцениваемого вне зависимости от оказанной, возможно, медицинской помощи.

Вместе с тем содержательное насыщение других квалифицирующих признаков, фигурирующих в юридических критериях соответствующих статей УК РФ (ст. 111, 112, 115), не может быть использовано в неизменном виде при судебно-психиатрических экспертизах. Так, квалифицирующий признак стойкой утраты общей трудоспособности трудно применим не только к детям и подросткам с психическими расстройствами, но и ко взрослым с теми вариантами психической патологии, которые не приводят к нарушению трудовой деятельности, однако существенно сказываются на других сферах жизнедеятельности. Поэтому необходимо выделить квалифицирующие признаки, пригодные для оценки степени тяжести вреда здоровью в виде психического расстройства при всех степенях тяжести и разработать соответствующие судебно-психиатрические медицинские критерии.

При разработке квалифицирующих признаков (юридического критерия) к каждой степени тяжести вреда здоровью в виде психического расстройства и медицинских критериев к ним следует учитывать, что в отношении потерпевших с психическими расстройствами равноценным аналогом критерия «утрата общей трудоспособности» может рассматриваться критерий «дезадаптация». Под дезадаптацией можно понимать возникающие вследствие психического расстройства нарушения личностного функционирования в разных сферах жизнедеятельности - социальной в узком смысле слова (межличностное взаимодействие), семейной, сексуальной, трудовой (у взрослых), школьной (у малолетних/несовершеннолетних). При разных психических расстройствах может наблюдаться от одного до нескольких вариантов нарушений этих сфер, определяя разные совокупности видов дезадаптации.

Таким образом, возможно использование следующих квалифицирующих признаков:

При наличии нескольких квалифицирующих признаков тяжесть вреда может определяться по тому признаку, который соответствует большей степени тяжести вреда.

Каждый вид дезадаптации может оцениваться по характерным для него вариантам ограничений жизнедеятельности:

Аналогом школьной дезадаптации у детей дошкольного возраста, а также у школьников в межучебный период можно считать ограничение способности к обучению бытовым, культурным и иным навыкам. У совершеннолетних потерпевших, совмещающих процесс учебы и работы, возможна оценка как школьной, так и трудовой дезадаптации. Могут использоваться следующие дефиниции приведенных выше способностей:

Параметры длительности в этом случае могут быть идентичны используемым в судебной медицине для иных видов повреждений: временной считается дезадаптация, длящаяся менее 120 дней. Она может быть кратковременной - менее 3 нед и длительной временной - более 3 нед и менее 120 дней. Последний временной параметр соответствует промежутку времени, рекомендуемому для оценки условно стойкой (необратимой) утраты общей трудоспособности, устанавливаемой по размеру утраченной функции, сформировавшейся к этому моменту (Комментарий…​, 2008).

По длительности временной дезадаптации становится возможным оценивать длительность расстройства здоровья. В случае кратковременной дезадаптации вследствие психического расстройства устанавливается легкий вред здоровью. Два варианта длительной временной дезадаптации дифференцируют медицинские критерии в отношении средней тяжести и легкого вреда здоровью. Стойкой считается дезадаптация, длящаяся не менее 120 дней. Стойкая дезадаптация не подразумевает необратимости нарушений и предполагает дифференциацию уже по трем степеням выраженности. Длительное существование психопатологической симптоматики не исключает оценку вреда здоровью как легкого в случае кратковременной (менее 3 нед) дезадаптации вследствие психического расстройства. Отсутствие дезадаптации позволяет расценить расстройство как не причинившее вред здоровью человека (табл. 12-1).

В качестве медицинского критерия квалифицирующих признаков в отношении тяжкого вреда здоровью в виде психического расстройства (кроме вреда здоровью, опасного для жизни человека) рассматривается стойкая дезадаптация выраженной степени - длящаяся не менее 120 дней дезадаптация в любой из сфер (социальной, семейной, трудовой, школьной, сексуальной), оцениваемых в соответствии с вариантами следующих нарушений жизнедеятельности:

Примерное обоснование совместного (судебно-психиатрического и судебно-медицинского) определения степени тяжести вреда здоровью может быть следующим.

Эксперты-психиатры и судебно-медицинские эксперты пришли к общему заключению, что диагностированное у К. расстройство (стойкое изменение личности после переживания катастрофы) находится в прямой причинно-следственной связи с психотравмирующими переживаниями (которые первоначально имели место в возрасте подэкспертной 12 лет 7 мес). Клиническая динамика данных переживаний определялась утяжелением и расширением спектра психопатологических расстройств у потерпевшей в связи с повторными психотравмирующими воздействиями. Указанное расстройство носит стойкий характер (длительностью более 5 лет) и сопровождается выраженными нарушениями адаптации со снижением навыков обучаемости с трудностями усвоения новой информации, нарушением коммуникативных способностей со сложностями адаптации в новом коллективе, выходом из привычной референтной группы и потерей прежнего круга общения, напряженными внутрисемейными отношениями, поведенческими нарушениями, что доказывает значительную выраженность клинических проявлений. Таким образом, К. причинен тяжкий вред здоровью.

Медицинские критерии квалифицирующих признаков в отношении средней тяжести вреда здоровью в виде психического расстройства следующие.

Временная длительная, т.е. продолжительностью свыше 3 нед (более 21 дня), но менее 120 дней (длительное расстройство здоровья) дезадаптация выраженной либо средней степени или стойкая (длящаяся не менее 120 дней) дезадаптация средней степени в любой из сфер (социальной, семейной, трудовой, школьной, сексуальной), оцениваемых в соответствии с вариантами следующих ограничений жизнедеятельности:

Представленное ниже наблюдение иллюстрирует обоснование тяжести вреда на основе оценки длительности и выраженности нарушений адаптации.

К., 9 лет, потерпевший в уголовном деле по подозрению воспитателей детского сада в совершении деяния, предусмотренного ст. 112 ч. 1 УК РФ, при обследовании выглядел несколько младше своего возраста. Ориентирован был всесторонне правильно, однако цель экспертизы понимал поверхностно. Высказывал предположение, что обследование связано «с воспитателями из старого детского сада, тиками». Во время беседы сидел в однообразной позе, опустив голову, теребил пальцы рук. Эмоциональные проявления были малодифференцированные, невыразительные, мимические реакции сглаженные. В контакт вступал постепенно: в начале беседы был несколько напряжен, смущен непривычной для него обстановкой, в последующем держался более свободно, на вопросы отвечал в плане заданного, активно поддерживал беседу на интересующие его темы, при этом искал поддержку матери, ориентировался на ее мнение. Речь была представлена простыми фразами. Словарный запас соответствовал возрасту. Отмечалось нарушение звукопроизношения. Жалобы на состояние здоровья активно не предъявлял, при целенаправленном расспросе отмечал редкие головные боли давящего характера в затылочной области, укачивание в транспорте, трудности при засыпании. Из увлечений называл футбол, отмечал, что очень любит лепить из пластилина - «даже по ночам леплю», при этом демонстрировал одну из своих поделок (в которой обращало на себя внимание детальное изображение мелких частей). Делился переживаниями в связи с тем, что с переводом в другую школу у него нет друзей, новые одноклассники с ним не общаются, свободное время проводит дома. При расспросе об обстоятельствах совершенных в отношении него деяний отмечались единичные подергивания мимической мускулатуры, мышц плечевого пояса, фон настроения заметно снижался, он становился напряженным, говорил, что «хотел бы все забыть, но не получается, так как приходится постоянно вспоминать, отвечая на вопросы». При этом активно перечислял действия воспитателей, говорил, что они «плохо обращались» с ним и другими детьми, кричали, запирали в туалете и пугали крысами. После случившегося отмечал появление у себя «тиков», которые «мог предчувствовать» и «старался прекратить», что получалось на непродолжительное время, «пока не забывал или не отвлекался». Говорил, что «подергивание глаз» доставляло ему «особые неудобства», не мог сфокусировать взгляд на определенном предмете - «было трудно смотреть». При этом демонстрировал подергивания глазами, ртом, плечом, руками, увлекаясь, сообщал, что «даже ноги дергались», однако на замечание матери о том, что такого не было, быстро соглашался, с улыбкой говорил, что «с ногами все в порядке». Отмечал, что при воспоминании о старом садике у него портится настроение, становится грустно, но «плакать уже не хочется». Указывал, что тики возникают только при упоминании о воспитателях и уже давно бы прекратились, если бы об этом так долго не расспрашивали. Считал, что «воспитатели поступали плохо, их нужно наказать», но как именно, не пояснял.

Таким образом, у К. на фоне имеющейся органической микросимптоматики в результате длительной психотравмирующей ситуации (непедагогические методы воспитания со стороны воспитателей детского сада) и дополнительного внешнего раздражителя (закапывание в глаза лекарственного препарата, что сопровождалось отрицательными эмоциональными переживаниями и неприятными ощущениями) развилось «тикозное расстройство» (по МКБ-10: F95) с последующим усложнением клинической картины за счет присоединения других невротических симптомов (подергивание мышц шеи, плечевого пояса, вокализмы, беспокойный сон, ночные кошмары, пугливость). Указанное психическое расстройство имеет длительное, затяжное течение с периодами ремиссий и обострений и сохраняется до настоящего времени, однако является неглубоким (отсутствуют психотическая симптоматика, выраженные нарушения социальной адаптации), характеризуется пролонгированным волнообразным течением с длительными периодами ремиссий (до 6 мес) и возобновлением в связи с повторными переживаниями событий в ходе судебно-следственных действий. По длительности расстройства здоровья (свыше 120 дней), а также степени выраженности психических нарушений в виде стойкой дезадаптации средней степени (ограничение способности контролировать свое поведение с потребностью во внешней коррекции) причиненный здоровью К. вред относится к средней тяжести.

В отношении легкого вреда здоровью в виде психического расстройства могут использоваться следующие медицинские критерии квалифицирующих признаков.

При наличии нескольких медицинских критериев тяжесть вреда здоровью должна определяться по тому признаку, который соответствует большей степени тяжести вреда.

Таким образом, алгоритм экспертного исследования степени тяжести вреда здоровью, повлекшего психическое расстройство, выглядит следующим образом:

В некоторых случаях установление вреда здоровью в виде психических расстройств становится невозможным на момент первичного освидетельствования у потерпевших с неясным исходом непосредственных последствий. В этих случаях эксперт должен определить срок повторного освидетельствования и мотивировать его в экспертном заключении. В его обоснование может быть положен, например, прогноз высокой вероятности развития более значительных стойких нарушений адаптации, чем имеющиеся на момент освидетельствования.

При выявлении психического расстройства его динамика должна анализироваться на следующих этапах юридически значимой ситуации: криминальном, посткриминальном, судебно-следственном. Следует помнить, что анализ психического состояния потерпевших в предкриминальном периоде является необходимым для оценки динамики и квалификации психического расстройства, возникшего в криминальном и (или) последующих периодах.

Проблема компетенции. Согласно п. 6 Правил определения степени тяжести вреда, причиненного здоровью человека, «степень тяжести вреда, причиненного здоровью человека, определяется в медицинских учреждениях государственной системы здравоохранения врачом - судебно-медицинским экспертом»; однако «при определении степени тяжести вреда, причиненного здоровью человека, повлекшего за собой психическое расстройство…​ судебно-медицинская экспертиза проводится комиссией экспертов с участием врача-психиатра…​» (п. 11 Правил). В соответствии с п. 22 Медицинских критериев определения степени тяжести вреда, причиненного здоровью человека, в случае возникновения необходимости в специальном медицинском обследовании живого лица проводится комиссионная судебно-медицинская экспертиза с участием врачей-специалистов тех медицинских учреждений, в которых имеются условия, необходимые для ее проведения. Поскольку определение степени тяжести вреда, причиненного здоровью потерпевшего, при наличии у него психических расстройств относится к предмету как судебно-медицинской, так и СПЭ, указанная выше комиссионная экспертиза должна быть комплексной.

Распределение компетенций при оценке степени тяжести вреда здоровью, повлекшего психическое расстройство, между судебно-психиатрическими и судебно-медицинскими экспертами задано еще Постановлением Верховного Суда РСФСР (Бюллетень Верховного Суда РСФСР. 1977. № 5. С. 3-4), указавшим, что «диагностика душевного заболевания и установление причинной связи этого заболевания с полученной при изнасиловании психической травмой относится к ведению судебно-психиатрической экспертизы, а оценка степени тяжести такого последствия производится с участием судебно-медицинского эксперта.».

Данные нормативные положения диктуют особый порядок взаимодействия государственных судебно-медицинских и судебно-психиатрических экспертных учреждений при организации производства в них комплексных судебно-медицинских и судебно-психиатрических экспертиз.

Комплексная судебно-медицинская и судебно-психиатрическая экспертиза должна поручаться следователем или судом одновременно двум учреждениям - учреждению судебно-медицинской экспертизы и учреждению СПЭ. В случаях, когда судебная экспертиза поручена одному учреждению (учреждению судебно-медицинской экспертизы или учреждению СПЭ) и при этом обнаруживается, что для разрешения экспертных вопросов требуется производство комплексной судебно-медицинской и СПЭ, руководитель учреждения может обратиться к лицу (органу), назначившему экспертизу, с письменным ходатайством о необходимости ее поручения одновременно двум учреждениям. В названном ходатайстве обосновывается необходимость производства комплексной экспертизы и привлечения экспертов, не работающих в данном учреждении, а также указывается, что руководитель судебно-экспертного учреждения не вправе самостоятельно привлекать к производству порученной ему экспертизы экспертов из других СЭУ (абз. 3 ч. 3 ст. 14 Закона о ГСЭД). Руководитель также может сообщить сведения о конкретном (втором) учреждении, которому он рекомендует поручить предстоящую совместную экспертизу, из числа учреждений, расположенных на территории того же субъекта РФ. Рекомендация дается исходя из потребности обеспечения наилучших условий для экспертных исследований. Окончательный выбор второго учреждения осуществляется лицом (органом), назначающим комплексную экспертизу.

Документом, являющимся основанием для производства судебной экспертизы и свидетельствующим, что она поручена конкретному учреждению, служит соответствующее постановление следователя или дознавателя либо постановление (определение) суда о назначении экспертизы. После того как комплексная экспертиза поручена одновременно учреждению судебно-медицинской экспертизы и учреждению СПЭ, их руководители договариваются о том, в каком из указанных учреждений будут проводиться экспертные исследования (т.е. решается вопрос о выборе базового экспертного учреждения). Руководитель базового экспертного учреждения обязан назначить из числа своих сотрудников экспертов в количестве, которое требуется для проведения экспертных исследований, а также обеспечить иные организационные условия, необходимые для производства данной комплексной экспертизы. Другой руководитель (руководитель второго учреждения) должен выбрать из числа своих сотрудников конкретного эксперта и направить (командировать) его в базовое экспертное учреждение. Командируемому эксперту вручается документ, содержащий письменное поручение руководителя о назначении его экспертом для участия в комплексной экспертизе с указанием учреждения, в которое надлежит явиться. Документ должен быть исполнен на бланке учреждения, в котором работает командируемый эксперт, и скреплен печатью этого учреждения. Расходы по командировке компенсируются эксперту учреждением, которое его командировало. При необходимости в базовое экспертное учреждение может направляться большее число экспертов. Данный вопрос, равно как и иные дополнительные организационные вопросы, решается на основе взаимной договоренности.

При производстве комплексной экспертизы на всех членов экспертной комиссии распространяются права и обязанности судебного эксперта, предусмотренные действующим законодательством (УПК РФ и ГПК РФ, Законом о ГСЭД). Кроме того, эксперты руководствуются подзаконными нормативными правовыми актами и методическими документами, посвященными производству судебно-медицинских и судебно-психиатрических экспертиз и составлению по результатам их производства экспертного заключения. Отправка лицу (органу), назначившему экспертизу, составленного экспертами заключения возлагается на базовое экспертное учреждение.

В базовом экспертном учреждении остаются на хранение копии экспертного заключения в количестве, установленном нормативными правовыми актами, регулирующими вопросы экспертного делопроизводства. Одна копия, заверенная печатью базового учреждения, обязательно направляется на хранение в учреждение, из которого был командирован эксперт.

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

Одно из основных положений СПЭ в гражданском процессе гласит, что не всякое психическое расстройство лишает гражданина способности понимать значение своих действий и руководить ими, решающее значение имеет глубина и стойкость психических нарушений. Справедливым является и положение о том, что грубые психические нарушения - синдром деменции, стойкий параноидный синдром - исключают способность понимать значение своих действий и руководить ими при осуществлении лицом своих гражданских прав. Однако с учетом введения нормы «ограниченной дееспособности» вследствие психического расстройства в отношении больных с паранойяльными, психопатоподобными нарушениями требуются более дифференцированные подходы.

Рекомендовалось «как можно дольше сохранять дееспособность гражданина», поскольку накладываемые правовые ограничения оказывали на больного негативное психологическое влияние, способствовали его выключению из социальной жизни и в совокупности обусловливали углубление социальной дезадаптации. Данное положение приводилось в противовес существовавшей расширительной практике применения института недееспособности, когда диагностика даже малопрогредиентных форм шизофрении рассматривалась как серьезная предпосылка признания гражданина недееспособным. В современных условиях отхода от принципа патернализма превентивное признание лиц с психическими расстройствами недееспособными является недопустимым, поскольку грубо нарушает их права. Неблагоприятный прогноз психического расстройства сам по себе не может являться достаточным для признания гражданина недееспособным. Острое психотическое состояние, например алкогольный делирий или приступ шизоаффективного расстройства, также не позволяет говорить о недееспособности гражданина. Грубые психические нарушения становятся основанием для признания гражданина недееспособным только совместно с неблагоприятным прогнозом заболевания.

Статья 29 ГК РФ содержит медицинский критерий - «психическое расстройство» - и юридический критерий - «способность понимать значение своих действий и руководить ими». Юридический критерий, в свою очередь, включает интеллектуальный компонент - «понимать значение своих действий» и волевой компонент - «руководить ими (действиями)». При этом формулировка юридического критерия является чрезмерно общей, из нее остается неясным, о каких именно действиях гражданина идет речь. Между тем в Постановлении от 27 февраля 2009 г. № 4-П Верховный Суд РФ отметил, что заключение эксперта оценивается судьей на основе его внутреннего убеждения в том, что отсутствуют основания для сомнений в достоверности, подлинности, профессиональном уровне и полноте заключения экспертов о характере и тяжести заболевания, о возможных последствиях болезни гражданина для его социальной жизни, здоровья, имущественных интересов, о том, какого рода действия он не может понимать и контролировать.

Способность «приобретать гражданские права», «создавать для себя гражданские обязанности» предполагает совершение сознательных юридически значимых действий, которые предваряются принятием решения, например, о приобретении собственности, распоряжении имуществом, создании товарищества, вступлении в брак и пр. Совершение юридически значимого акта приводит к изменению объема исполняемых обязанностей (приобретение новых либо прекращение имеющихся). Кроме того, в ряде случаев предусмотренная законом необходимость исполнения гражданских обязанностей не требует предварительного принятия какого-либо решения, как, например, при призыве на военную службу, выходе на пенсию по достижении пенсионного возраста.

Таким образом, исходя из законодательного определения дееспособности как «способности гражданина своими действиями приобретать и осуществлять гражданские права, создавать для себя гражданские обязанности и исполнять их» (ст. 21 ГК РФ), способность принимать решения, влекущие правовые последствия, и реализовывать их составляет основу дееспособности гражданина. Экспертным понятием, соответствующим категории дееспособности, является способность принимать юридически значимые решения и исполнять обязательства, накладываемые гражданским законодательством.

Теоретической основой категории дееспособности являются представления о свободе выбора в ходе реализации гражданином своих гражданских прав и исполнения обязанностей. Если свобода выбора нарушается психическим расстройством либо гражданин не способен по своему психическому состоянию к исполнению гражданских обязанностей, это является основанием для признания гражданина недееспособным.

В основе экспертного вывода о недееспособности лежит установление вследствие психического расстройства нарушения потенциальной способности понимать значение своих действий и руководить ими. Применительно к дееспособности под потенциальной способностью субъекта к осознанию и регуляции своих действий понимается наличие развитых и адекватно функционирующих личностных и познавательных структур, интеллектуальных предпосылок и социальных содержаний (опыта), достаточных для организации и осознанно-волевой регуляции своего поведения при принятии юридически значимых решений и их реализации.

Научно обоснованный экспертный вывод о недееспособности гражданина базируется на установлении нарушения вследствие психического расстройства осознания и регуляции поведения при принятии юридически значимых решений и исполнении гражданских обязанностей. Для проведения дифференциации нарушенной и сохранной регуляции юридически значимого поведения необходимо обращение к психологическим теориям, описывающим нормативное поведение индивида.

Как уже было указано, даже при выраженных формах психических расстройств юридически значимая активность человека, в частности реализация своих гражданских прав и исполнение обязательств, регулируется личностными образованиями (Кудрявцев И.А., 1999). Общие принципиальные закономерности психической деятельности и психически здоровых, и лиц с психическими расстройствами едины (Зейгарник Б.В., 1986). Это позволяет рассматривать нарушения регуляции деятельности у лиц, страдающих психическими расстройствами, исходя из теории принятия решений (Козелецкий Ю., 1979; Корнилова Т.В., 2003) и теории деятельности (Леонтьев А.Н., 1977). Устоявшимся является подход, основанный на представлении об уровневой регуляции деятельности (Братусь Б.С., 1988; Дозорцева Е.Г., 2004).

Установление психопатологического механизма принятия юридически значимых решений возможно при сопоставлении его с нормативным. Каким образом психически здоровый человек принимает юридически значимые решения, описывается в многочисленных психологических исследованиях. Психологическая теория решений (Козелецкий Ю., 1979) представляет собой систему мотивированных утверждений о том, как люди разрешают задачи, требующие принятия решений. Задача понимается как совокупность альтернатив, и лицо, ее решающее, производит выбор одной из них. Альтернатива может быть предметом, отношением или операцией. Каждая альтернатива или вариант решения приводит к одному из возможных исходов или последствий, которые имеют некоторую ценность для субъекта. Кроме известных различий, людям свойственны некоторые постоянные черты. Одной из самых важных черт такого рода является то, что действия лица, принимающего решение, всегда направлены на достижение определенных целей. Решая задачи, оно стремится к достижению некоторого желательного положения дел. Кроме того, лицо, принимающее решение, обладает важными познавательными качествами, такими как кратковременная и долговременная память, скорость переработки информации.

В психологической теории решений выделяют несколько универсальных элементов принятия человеком решения, в том числе и юридически значимого.

В ходе экспертной оценки необходимо иметь в виду, что лицо, осуществляющее выбор альтернатив, имеет определенную цель. Такой целью может быть достижение максимальной субъективной полезности. Вместе с тем в психологических исследованиях (Саймон Г., 1956; Корнилова Т.В., 2003) установлено, что люди не стремятся «оптимизировать», а хотят почувствовать себя «удовлетворенными», т.е. выбирают первую альтернативу, которая отвечает их основным требованиям. Таким способом они избегают сбора и переработки огромных массивов информации, что, тем не менее, позволяет достаточно полно ориентироваться в сложных ситуациях, действуя разумно и целесообразно. Лица, принимающие решения, используют три основных правила или «стратегии упрощения». Во-первых, лицо, принимающее решение, упрощает реальную ситуацию, рассматривая лишь небольшое число альтернатив и их возможных последствий. Во-вторых, лицо, принимающее решение, упрощает проблему выбора, устанавливая так называемые уровни притязаний или устремлений по всем возможным последствиям, к которым может привести та или иная альтернатива. В-третьих, возможен выбор и первой альтернативы, которая удовлетворяет всем уровням притязаний. Таким образом, в процессе реализации даже нормативного механизма принятия решения не анализируются все возможные альтернативы. Данное положение существенно для судебнопсихиатрической экспертной оценки, поскольку рассмотрение лицом, принимающим решение, неполного числа альтернатив может не обусловливаться влиянием психического расстройства.

В соответствии с психологической теорией решений выбор альтернатив осуществляет решающая система. Ее функционирование происходит посредством мыслительных операций, задействованности кратковременной (оперативной) памяти. Согласно классическим представлениям G. Miller (1956), в кратковременной памяти может находиться не более 5-9 порций информации. По оценке A. Elstein, человек способен одновременно удерживать в оперативной памяти 3-5 гипотез. Оперирование большим количеством гипотез для него невозможно. A. Newell, H.A. Simon значимыми для принятия решений считают целеустремленность, память, последовательную структуру познавательной деятельности. Таким образом, требования к психическим процессам, обеспечивающим процесс принятия решения, являются относительно невысокими - это возможность обращения к прошлому опыту, относительная сохранность кратковременной памяти с возможностью оперирования несколькими гипотезами.

Выделяют следующий конструкт деятельности по принятию решений:

С позиций теории принятия решений невозможность функционирования нормативных механизмов принятия решения либо более высокая вероятность вынесения лицом решения в силу болезненного искажения предпочтения альтернатив и будет являться основной предпосылкой экспертного решения о неспособности лица понимать значение своих действий и руководить ими.

Как правило, перед лицом, принимающим решение, имеющее гражданско-правовые последствия, стоит задача по выбору из многих альтернатив. Например, лицу, решающему вопрос о распоряжении своим имуществом, гипотетически доступен целый ряд альтернатив: заключить договор ренты, дарения, купли-продажи, составить завещание. Причем каждая из указанных сделок может быть заключена с различными лицами: родственниками, знакомыми, соседями. Еще до этапа выбора из альтернатив под влиянием различных факторов значимость каждой альтернативы меняется. Одни из них приобретают главенствующее положение, другие практически не рассматриваются. Изменение значимости альтернатив представлено на рис. 14-2.

Изменение значимости альтернатив возможно под влиянием продуктивной психопатологической симптоматики. Так, больные, страдающие бредом преследования, могут даже не рассматривать возможность заключения сделки с лицами, на которые направлены болезненные переживания, что говорит о косвенной психопатологической мотивации в выборе из альтернатив. Для лица, страдающего синдромом зависимости от алкоголя, наиболее значимой может стать альтернатива, обеспечивающая купирование абстинентного синдрома. При этом внешнее влияние заинтересованных лиц, ставящее реализацию влечения к алкоголю в зависимость от совершения какого-либо гражданского правового акта, также повышает вероятность выбора данной альтернативы. Для экспертной оценки способности руководить своими действиями ключевым становится характер влечения к алкоголю.

Под психопатологическим механизмом принятия юридически значимых решений следует понимать такое соотношение психических расстройств и юридически значимой ситуации, при котором:

Этапы принятия решений являются универсальными, согласуются с большинством устоявшихся психологических теорий. В норме на каждом этапе принятия решения и его реализации действия человека преследуют определенную цель, являются последовательными, операциональный состав действий сопоставляется с устойчивой системой смысловых образований.

Установление психопатологических механизмов принятия юридически значимых решений является лишь промежуточным экспертным выводом - предпосылкой заключения о неспособности лица понимать значение своих действий и руководить ими. Для обоснования самого заключения о нарушении способности лица понимать значение своих действий и руководить ими при осуществлении своих гражданских прав и обязанностей необходимо установить неспособность гражданина отразить социальное значение совершаемого им юридически значимого акта в системе личностных смыслов либо невозможность регуляции своих действий.

В норме интеллектуальная и волевая деятельность по принятию решений неразрывна. Осознание значения своих действий и регуляция поведения при принятии решений осуществляются как бы сами собой. При возникновении же психических расстройств возможно разобщение интеллектуальных и волевых процессов, задействованных в принятии и реализации решений.

Как уже упоминалось, социально значимая активность человека, будь то реализация своих гражданских прав или совершение уголовно наказуемого деяния, регулируется личностными образованиями. Никакие внешние и (или) внутренние причины (факторы) и условия, включая даже выраженные формы психической патологии, не порождают юридически значимого поведения иначе, как только опосредуясь личностью. Поэтому экспертный вывод о нарушении (или сохранности) той или иной юридически значимой способности оказывается невыводимым из диагноза психического расстройства. Обоснование ключевого экспертного вывода требует анализа влияния значимых параметров синдрома на осознание и регуляцию деятельности по принятию юридически значимых решений и их реализации на смысловом и целевом уровнях.

В отечественной судебной психологии широкое распространение получил подход, основывающийся на системном анализе уровней регуляции психической деятельности. Высший уровень регуляции деятельности - личностно-смысловой - ответственен за производство смысловых ориентаций. Смысловой уровень регуляции предполагает участие в целеполагании высших ценностей личности, понимание социального значения своих действий, рефлексию преодолеваемых барьеров (запретов), что делает выбор поведения свободным. Минимально достаточным уровнем развития/сохранности смысловой сферы личности, позволяющим осуществлять свои гражданские права и обязанности, является группоцентрический, что предполагает возможность учета выгоды или ущерба для себя и лиц ближайшего окружения в ходе реализации гражданином своих гражданских прав и обязанностей.

На индивидуально-исполнительском (целевом) уровне регуляции осуществляется построение адекватных способов реализации смысловых устремлений и собственно реализация принятого решения. Выделяют этапы целеполагания и целедостижения.

Разрешение каждой проблемной ситуации может осуществляться средствами определенного уровня организации деятельности. Решение вопроса о соотношении смыслового и целевого уровней регуляции возможно с позиций теории смысловых систем, согласно которой человек разрешает проблемы на минимально необходимом уровне, и лишь невозможность сделать это приводит к переходу на следующий, более высокий уровень организации деятельности. В значительной степени поведение регулируется привычными правилами, в рамках которых не требуется постоянного решения «задачи на смысл». Необходимость осознанного и волевого решения возникает преимущественно при рассогласовании правил, стандартов и поведения, разрешении ситуаций, адресующихся к смыслам высокого уровня иерархичности.

Устойчивые личностные смысловые образования, в зависимости от механизмов инициации деятельности, могут играть различную роль: побудительную, направляющую, оценочную либо обусловить отказ от деятельности. На каждом этапе деятельности представление о решаемой юридически значимой задаче (проблемной ситуации), мотив, цель, альтернативы, прогнозируемые последствия выбора из альтернатив и риски сопоставляются с составляющими смысловой системой регуляции. При комплементарности смысла выполняемой деятельности усвоенным социальным значениям и устойчивым ценностным смысловым образованиям происходит последовательное осуществление деятельности и, в конечном счете, достижение ее цели. Если смысл деятельности, например, ее промежуточных результатов, не соответствует смысловой системе регуляции, возникает конфликтный личностный смысл, что ведет к коррекции выполняемой деятельности, отказу от нее либо через «решение задачи на смысл» приводит к перестройке иерархии ценностно-смысловых образований.

На определенном этапе течения психического заболевания в большей мере нарушается одна из регуляторных систем: при легкой умственной отсталости и шизофрении преобладает нарушение смыслового уровня регуляции деятельности, при органическом расстройстве личности сосудистого генеза - целевого. При этом возникает необходимость рассмотрения смыслового и целевого уровней регуляции с точки зрения их формирования и распада.

Установление потенциальной и актуальной неспособности лица понимать значение своих действий и руководить ими в гражданском процессе имеет различное значение в зависимости от предмета экспертного исследования. Экспертный вывод о дееили недееспособности лица, подразумевающий и презентальную, и прогностическую оценку психического состояния, основывается на определении потенциальной способности понимать значение своих действий и руководить ими. При этом ухудшение психического состояния на момент проведения экспертизы, например обострение шизофренического процесса, следует расценивать как актуальную неспособность понимать значение своих действий и руководить ими, что может являться основанием для отставленного решения экспертных вопросов, например, после окончания лечения. Нарушение потенциальной способности к осознанию и регуляции юридически значимого поведения на смысловом уровне регуляции либо и на смысловом, и на целевом уровнях регуляции означает экспертный вывод о нарушении способности лица понимать значение своих действий и руководить ими. Установление неспособности к осознанию и регуляции своих действий только на целевом уровне может иметь различное значение, например вынесение экспертного решения об ограниченной дееспособности.

При оценке потенциальной способности лица понимать значение своих действий и руководить ими обязательной является дифференциация между процессуальными и собственно дефицитарными симптомами. Отделить симптомы, отражающие активное течение болезни, от проявлений малообратимого психического дефекта позволяет структурно-динамический анализ.

Депрессивные расстройства и эмоционально-волевой дефект у больных шизофренией являются клинически сходными, однако депрессивные расстройства в значительной степени обратимы, в то время как апатико-абулические нарушения характеризуются большей устойчивостью к терапии, а у большей части больных малокурабельны. Наличие депрессивного аффекта как стержневого симптома должно являться основанием для квалификации наблюдаемого состояния как обратимого. Дифференциация же апатической депрессии и волевого дефекта возможна лишь при динамическом анализе развития болезненного состояния. Отсутствие в период предшествовавших интермиссий выраженных волевых расстройств, относительно небольшая длительность выявляемых симптомов позволяют усомниться в стойкости болезненных проявлений, что делает вынесение экспертного решения о недееспособности таких лиц преждевременным. Более оправданной являлась бы тактика «отсроченного экспертного решения».

Выявление стержневых симптомов при сочетании маниакальных, бредовых нарушений и расстройств мышления зависит от нюансов психопатологических феноменов, включенных в каждый из этих симптомокомплексов. При значительном удельном весе аффективных расстройств, незавершенности и полиморфности бредовых построений синдромообразующим фактором выступает аффективная патология. Маниакальное (гипоманиакальное) состояние, которое само по себе характеризуется ускоренностью и непоследовательностью мышления, накладываясь на уже частично сформированную дефицитарную симптоматику, создает впечатление о грубых нарушениях мышления. Маниакальное состояние с явлениями сверхвключений обусловливает и возникновение большого числа политематичных, нестойких бредовых идей. В этих случаях выявляемые нарушения мышления должны расцениваться как процессуальные, а не как проявления дефекта психики. В случаях же, когда аффективные расстройства не выходят за уровень гипомании, бредовые идеи являются стойкими, а в мышлении проявляются резонерство, элементы шизофазии, синдромообразующая роль аффективной патологии может быть взята под сомнение. Имеющиеся нарушения мышления с большей долей уверенности могут рассматриваться как дефицитарные, что является предпосылкой экспертного вывода о неспособности лица понимать значение своих действий и руководить ими.

Между интеллектуальными и психопатоподобными нарушениями наблюдаются взаимопотенцирующие отношения, которые, в свою очередь, находятся в зависимости от внешних неблагоприятных факторов (ситуационных, интоксикационных, соматогенных). Интеллектуальное снижение обусловливает недостаточность понимания мотивов действий окружающих, низкую способность контроля поведения. Психопатоподобные реакции могут вызываться проявлениями собственной интеллектуальной недостаточности. Психопатоподобные расстройства, в свою очередь, обусловливая снижение способности к целенаправленной интеллектуальной деятельности, создают ложное впечатление об умственной несостоятельности. Зависимость от внешних неблагоприятных условий обусловливает волнообразное течение заболевания.

Структурно-динамический анализ позволяет выявить разный удельный вес интеллектуальных и психопатоподобных нарушений на разных этапах заболевания. При этом оценка интеллектуальных расстройств может колебаться от минимальных до деменции, а психопатоподобных - от умеренных до выраженных. Потенциальная сохранность интеллектуальных способностей при умеренных волевых нарушениях является предпосылкой экспертного вывода о способности таких больных понимать значение своих действий и руководить ими.

Наряду с показателями, отражающими параметры психического расстройства, анализу должны быть подвергнуты и данные, характеризующие психическую сохранность: частота посещения поликлиники, дифференцированность предъявляемых жалоб, полнота сообщаемого при посещении врачей анамнеза, исполнение врачебных рекомендаций, способность к самостоятельному проживанию и пр., которые, наряду с клинико-динамическими характеристиками психического расстройства, имеют паритетное значение.

Наиболее значимыми документальными источниками информации при определении дееспособности гражданина являются объективные данные, отражающие динамику психического состояния на протяжении последних 2-3 лет (медицинская документация), объективные данные, характеризующие уровень социального функционирования подэкспертного (характеристики по месту жительства, работы, показания свидетелей, собственноручные заявления, отражающие уровень социальной активности).

Ведущим источником информации при экспертизе дееспособности следует считать клиническое интервью.

В ходе осуществления оценки юридически значимой способности при проведении судебно-психиатрических экспертиз об определении дееили недееспособности гражданина на первом этапе необходимо установить, по каким механизмам подэкспертный принимает юридически значимые решения при реализации своих гражданских прав. Это осуществляется в ходе клинической беседы, во время которой необходимо выяснить у подэкспертного, какие параметры юридически значимой ситуации он оценивал, чем руководствовался при осуществлении выбора, каким образом реализовывал принятое решение. Необходимо расспросить подэкспертного и о его планах, моделируя различные ситуации, касающиеся осуществления подэкспертным своих гражданских прав. Вопросы в ходе клинического интервью должны быть направлены на установление влияния болезненных переживаний на принятие решений, например, о распоряжении имуществом, переезде, вступлении в брак, смене места работы, участии в выборах в органы законодательной и исполнительной власти и пр. При этом необходимо учитывать направленность болезненных переживаний, включенность в них лиц значимого окружения. Продуктивные психические расстройства (бредовые, галлюцинаторные) далеко не всегда определяют психопатологическую мотивацию принимаемых больным решений относительно большинства его гражданских прав и обязанностей. Недементные формы негативных психических расстройств в большинстве своем не лишают больного способности анализировать (хотя и на сниженном уровне) различные правовые ситуации, в разрешении которых он не сможет участвовать в случае признания его недееспособным. В ходе клинического интервью одними из значимых параметров являются заинтересованность в самой процедуре экспертного исследования, отношение больного к перспективе признания его недееспособным, ориентация в различных сферах жизни, которые будут затронуты в случае его признания недееспособным.

Результаты направленной клинической беседы, отраженные в психическом статусе, не только позволяют уяснить типичные механизмы принятия подэкспертным юридически значимых решений и особенности их реализации, но и обеспечивают доказательность экспертного вывода, что имеет значение для его оценки судом.

На втором этапе необходимо определить характер нарушения осознания и регуляции юридически значимого поведения на смысловом и целевом уровнях. При этом необходимо учитывать, что на определенном этапе течения психического заболевания в большей мере нарушается одна из регуляторных систем, поэтому необходимо рассматривать смысловой и целевой уровни регуляции с точки зрения их формирования и распада.

У больных с умеренной умственной отсталостью способность к осознанию и регуляции юридически значимого поведения и на смысловом, и на целевом уровнях оказывается несформированной. У лиц с легкой умственной отсталостью на первый план выступают малый запас общеобразовательных знаний, снижение способности к обобщению, обстоятельность мышления, замедленный темп психической деятельности. Достаточная развитость памяти, уровня обобщения позволяет таким больным создавать представление о решаемой юридически значимой задаче, удерживать в памяти достаточное число альтернатив, что определяет их способность ориентироваться в бытовых вопросах. При этом их поведение достаточно целенаправленно, они способны к регуляции поведения при достижении поставленных целей. Однако им свойственны ограниченность круга интересов, облегченность, незрелость суждений, недостаточная сформированность представлений о принятых в обществе ценностях. При экспериментально-психологическом обследовании выявляются личностная незрелость, ориентация на мнение других лиц. Моделирование юридически значимых ситуаций в ходе клинического интервью позволяет выявить зависимость принимаемого решения от направляющей помощи, что в целом говорит о несформированности иерархии личностно-смысловой сферы. Таким образом, на определенном этапе эволютивной динамики умственной отсталости наблюдается опережение формирования целевого уровня регуляции юридически значимой деятельности в сравнении со смысловым, что необходимо учитывать при оценке дееспособности (рис. 14-3).

Недостаточная сформированность смысловой регуляции деятельности при решении вопросов, связанных с реализацией гражданских прав, должна рассматриваться как неспособность понимать значение своих действий и руководить ими, что предполагает судебное решение о полной недееспособности гражданина.

У больных, страдающих прогредиентными органическими психическими расстройствами, по мере течения заболевания нарастающие расстройства памяти, понимания, подозрительность могут приводить и к деформации смыслового уровня регуляции с вытеснением нормативных смысловых образований патологическими, которые обусловлены ожиданием враждебного отношения, параноидной настроенностью. Однако до тех пор, пока привнесенный патологический смысл подчинен устойчивым нормативным ценностно-смысловым образованиям, можно говорить о сохранности смыслового уровня регуляции деятельности. Распад обеих регуляторных систем наблюдается у больных, страдающих деменциями.

У больных с непрерывной формой параноидной шизофрении с актуальными политематичными бредовыми переживаниями и галлюцинаторными расстройствами, очерченными аффективными синдромами (маниакальный, гипоманиакальный, депрессивный), отмечается нарушение и смыслового (образование патологических смыслов выполняемой деятельности, искажение системы ценностно-смысловых образований), и целевого уровней регуляции деятельности (искаженное представление о юридически значимой ситуации, патологическая мотивация, аспонтанность), а также разобщение регуляторных систем (отсутствие критики). Механизмы нарушения регуляции деятельности у больных шизофренией представлены на рис. 14-4.

У больных шизофренией дефект по типу простого дефицита характеризуется нарушениями мышления в виде непоследовательности, малопродуктивности, резонерства, нарушениями актуализации прошлого опыта, недостаточностью побуждений, амбивалентностью, пассивностью, редукцией энергетического потенциала, выхолощенностью эмоциональной сферы. Судить о нарушении смыслового уровня регуляции деятельности можно по результатам клинической беседы и экспериментально-психологического исследования. В тех случаях, когда наблюдается искажение системы ценностно-смысловых образований за счет «выпадения смыслов», патологического смыслообразования, а на отдаленных этапах заболевания - искаженного формирования устойчивой системы ценностно-смысловых образований, нарушается регуляция деятельности на смысловом уровне регуляции, что определяет экспертный вывод о неспособности таких больных понимать значение своих действий и руководить ими. Расстройства мышления, проявления апатического дефекта могут обусловить и нарушение целевого уровня регуляции на этапе как целеполагания, так и целедостижения.

Характер и выраженность дефицитарных расстройств у больных с параноидной эпизодической шизофренией в состоянии ремиссии существенным образом варьируют. В отношении больных, у которых нарушена смысловая регуляторная система, должно выноситься экспертное решение о неспособности понимать значение своих действий и руководить ими. В тех случаях, когда негативные расстройства в состоянии ремиссии исчерпываются нерезкими нарушениями мышления (непоследовательность, соскальзывания, рассуждательство), снижением побуждений, эмоциональной обедненностью, повышенной истощаемостью, утомляемостью, ипохондрическими переживаниями, нарушения смысловой сферы являются неглубокими и характеризуются эгоцентрической перестройкой, явлениями «выпадения» за счет эмоциональной измененности. Принятие юридически значимых решений осуществляется по нормативным механизмам, смысловой уровень регуляции деятельности не носит явно патологического характера. Сохранная способность к созданию представлений о юридически значимых ситуациях, связанных с реализацией гражданских прав, реально-бытовые мотивы, обусловливающие принятие решений, позволяют говорить о сохранности целевого уровня регуляции. Поэтому в отношении таких больных должно выноситься экспертное решение о способности понимать значение своих действий и руководить ими.

Клиническими критериями признания лица недееспособным являются тяжелые, малообратимые расстройства психической деятельности, которые нарушают потенциальную способность к осознанию и регуляции психической деятельности только на смысловом либо и смысловом, и целевом уровнях регуляции деятельности. На синдромальном уровне к таким психическим расстройствам относятся деменция, амнестический синдром, стойкий параноидный синдром, синдром умственной отсталости, начиная с умеренной.

Экспертный вывод о неспособности лица понимать значение своих действий и руководить ими может быть представлен следующим образом.

Имеющееся у гражданина психическое расстройство, характеризующееся «грубыми интеллектуально-мнестическими нарушениями с неспособностью удержания в памяти происходящих событий…​ обусловливающими невозможность понимания социального и юридического значения юридически значимых событий. или актуальными политематичными бредовыми расстройствами, определяющими искаженное понимание смысла юридически значимых событий», лишает его способности понимать значение своих действий и руководить ими.

Основания признания гражданина ограниченно дееспособным вследствие психического расстройства закреплены в ч. 2 ст. 30 ГК РФ.

Часть 2 ст. 30 ГК РФ

Гражданин, который вследствие психического расстройства может понимать значение своих действий или руководить ими лишь при помощи других лиц, может быть ограничен судом в дееспособности в порядке, установленном гражданским процессуальным законодательством. Над ним устанавливается попечительство.

Вопросы, ставящиеся на разрешение экспертов, следующие.

В п. 19 Постановления Пленума Верховного Суда РФ от 23 июня 2015 г. № 25 «О применении судами некоторых положений раздела I части первой Гражданского Кодекса Российской Федерации» говорится о том, что вопрос о признании гражданина, страдающего психическим расстройством, недееспособным или ограниченно дееспособным следует решать с учетом степени нарушения его способности понимать значение своих действий или руководить ими.

Если судом будет установлено, что гражданин не может понимать значение своих действий или руководить ими, в том числе и при помощи других лиц, суд вправе на основании п. 1 ст. 29 ГК РФ признать его недееспособным.

В случае установления судом обстоятельств, свидетельствующих о том, что гражданин может понимать значение своих действий или руководить ими лишь при помощи других лиц, суд вправе на основании п. 2 ст. 30 ГК РФ принять решение об ограничении его дееспособности.

Решение об ограничении дееспособности может быть принято также в отношении гражданина, признанного недееспособным, в случае установления обстоятельств, свидетельствующих о стойком улучшении его психического состояния и развитии в связи с этим способности понимать значение своих действий или руководить ими при помощи других лиц. Решение суда об удовлетворении заявления об ограничении гражданина в дееспособности является основанием для отмены над гражданином опеки и назначения ему попечителя органом опеки и попечительства (п. 3 ст. 29 ГК РФ).

Заявление об ограничении дееспособности гражданина, страдающего психическим расстройством (п. 2 ст. 30 ГК РФ), рассматривается судом применительно к правилам, установленным гл. 31 ГПК РФ, для признания гражданина недееспособным вследствие психического расстройства.

Согласно п. 20 Постановления Пленума Верховного Суда РФ от 23 июня 2015 г. № 25, по заявлению попечителя либо органа опеки и попечительства гражданин, ограниченный в дееспособности вследствие психического расстройства, при наличии достаточных оснований (например, в случае представления доказательств, свидетельствующих о явно неразумном распоряжении им своим заработком, стипендией или иными доходами) может быть ограничен или лишен права самостоятельно распоряжаться своими доходами, указанными в подп. 1 п. 2 ст. 26 ГК РФ.

При этом необходимо иметь в виду, что вопрос об ограничении или лишении гражданина права самостоятельно распоряжаться названными доходами может быть разрешен одновременно с рассмотрением судом заявления об ограничении данного гражданина в дееспособности.

При решении экспертных вопросов необходимо учитывать, что значительная часть психических расстройств, не затрагивая одни юридически значимые способности, нарушает «более сложные» либо изолированно влияет на какую-либо из них. Это касается, например, лиц с интеллектуально-мнестическим снижением, не достигающим степени деменции, либо больных с изолированным монотематичным бредом. Признание таких больных недееспособными приводит к ограничению тех гражданских прав, которые эти лица по своему психическому состоянию могли бы самостоятельно приобретать и осуществлять. Экспертный вывод об их «полной дееспособности» также не позволяет защитить их права, например оградить от совершения сделки, последствий которой подэкспертный не осмысляет.

В соответствии с ч. 2 ст. 30 ГК РФ гражданин, который вследствие психического расстройства может понимать значение своих действий или руководить ими лишь при помощи других лиц, совершает сделки с письменного согласия попечителя. Такой гражданин вправе распоряжаться своими заработком, стипендией и иными доходами и совершать мелкие бытовые сделки и иные сделки, предусмотренные п. 2 ст. 28 ГК РФ (сделки, направленные на безвозмездное получение выгоды, не требующие нотариального удостоверения либо государственной регистрации, сделки по распоряжению средствами, предоставленными законным представителем или с согласия последнего третьим лицом для определенной цели или для свободного распоряжения). Гражданин, ограниченный судом в дееспособности вследствие психического расстройства, может распоряжаться выплачиваемыми на него алиментами, социальной пенсией, возмещением вреда здоровью и в связи со смертью кормильца и иными предоставляемыми на его содержание выплатами с письменного согласия попечителя. Такой гражданин вправе распоряжаться указанными выплатами в течение срока, определенного попечителем. Распоряжение указанными выплатами может быть прекращено до истечения данного срока по решению попечителя. При наличии достаточных оснований суд по ходатайству попечителя либо органа опеки и попечительства может ограничить или лишить такого гражданина права самостоятельно распоряжаться своими доходами: заработком, стипендией и иными доходами. Существенно, однако, что гражданин, дееспособность которого ограничена вследствие психического расстройства, самостоятельно несет имущественную ответственность по сделкам, совершенным им в соответствии с настоящей статьей. За причиненный им вред такой гражданин несет ответственность в соответствии с ГК РФ. Если основания, в силу которых гражданин был ограничен в дееспособности, отпали, суд отменяет ограничение его дееспособности. На основании решения суда отменяется установленное над гражданином попечительство. Если психическое состояние гражданина, который вследствие психического расстройства был ограничен в дееспособности, изменилось, суд признает его недееспособным в соответствии со ст. 29 ГК РФ или отменяет ограничение его дееспособности. При этом гражданин, ограниченный судом в дееспособности, вправе вступать в брак, участвовать в выборах.

Попечители граждан, дееспособность которых ограничена вследствие психического расстройства, дают согласие на совершение тех сделок, которые граждане, находящиеся под попечительством, не вправе совершать самостоятельно, оказывают подопечным содействие в осуществлении ими своих прав и исполнении обязанностей, а также охраняют их от злоупотреблений со стороны третьих лиц. Попечители исполняют свои функции, учитывая мнение подопечного (ст. 33, 36 ГК РФ).

На попечителя, таким образом, ложится функция по разъяснению гражданину, ограниченному судом в дееспособности, в доступной форме юридически значимых ситуаций, неясных положений, помощи в принятии решения, контролю за принимаемыми им решениями. Попечитель вправе существенно ограничивать действия подопечного, попечитель может не дать согласия на заключение сделки, обратиться в суд с заявлением о лишении подопечного возможности распоряжаться своим заработком. Кроме того, в обязанности попечителя входит заявление в суд ходатайства (при наличии достаточных оснований) об ограничении или лишении такого гражданина права самостоятельно распоряжаться своими доходами, а также в случае изменения психического состояния подача заявления о восстановлении дееспособности либо признании гражданина недееспособным (п. 2-3 ст. 30 ГК РФ).

Идея оказания помощи в осуществлении гражданских прав лицу, страдающему психическим расстройством, не является новой. В Германии наряду с институтом недееспособности действует институт кураторства. В соответствии с § 1896 Гражданского уложения Германии, если совершеннолетнее лицо вследствие психической болезни или телесных повреждений, умственного или душевного расстройства не в состоянии полностью или частично самостоятельно вести свои дела, то опекунский суд по его заявлению или по собственной инициативе назначает ему попечителя. Заявление вправе подать и недееспособное лицо.

Аналогичные правовые нормы действуют и в других европейских государствах. В Венгрии «поддержка в принятии самостоятельных решений» пришла на смену опеке. Лицо, страдающее психическим расстройством, сохраняет свои права и самостоятельно, пользуясь поддержкой доверенных лиц, решает, как ему лучше поступить в той или иной ситуации. В Италии норма ограниченной дееспособности может быть применена к лицам, которые страдают «нетяжелой» душевной болезнью, а также к расточителям и алкоголикам. Гражданское законодательство Польши предусматривает возможность ограничения дееспособности гражданина вследствие «душевной болезни, умственного недоразвития или иного психического расстройства», если это расстройство не является основанием для полного лишения гражданина дееспособности. Лицу, частично ограниченному в дееспособности, назначается попечитель, который оказывает помощь в ведении дел. В гражданском законодательстве Болгарии содержатся понятия «полное запрещение» и «частичное запрещение». В отношении лиц старше 14 лет, которые страдают слабоумием или душевной болезнью и не могут заботиться о своих делах, предусмотрена категория полного запрещения, которая является аналогом недееспособности. Если по достижении 18 лет окажется, что их состояние не настолько тяжелое, чтобы определять «полное запрещение», они ставятся «под частичное запрещение», что включает способность совершать сделки лишь с согласия родителей (попечителей), а также распоряжаться лично заработанными деньгами. Во Франции лицу, ограниченному судом в дееспособности, судом назначается советник, который оказывает помощь в ведении дел. В том случае, если болезнь имеет временный характер, гражданину может быть назначен временный администратор, в функции которого входит забота о лечении больного и надзор за его имуществом.

Законодательства ряда иностранных государств относят к функциям попечителя (куратора, администратора) оказание помощи лицу, страдающему психическим расстройством, в осуществлении своих гражданских прав. Это вполне согласуется с современной парадигмой оказания помощи лицам с психическими расстройствами, которая предполагает установление с больным партнерских отношений, интеграцию лиц с психическими расстройствами в социальную жизнь и увеличение их правовой ответственности (Szmukler G., Holloway F., 2000; Roth H.L., Meisel A., Lindz C.W., 2000). Как следует из юридического критерия российской нормы ограниченной дееспособности вследствие психического расстройства, в функции попечителя входит оказание подопечному помощи при осуществлении своих гражданских прав.

По мнению В.Б. Первомайского, В.Р. Илейко (2006), ключом к пониманию ограниченной дееспособности является функционально-динамический подход. При вынесении экспертного решения об ограниченной дееспособности следует учитывать не только уровень психической сохранности испытуемого на момент обследования. Обязателен анализ состояния способности подэкспертного использовать свои психические ресурсы в определенных стрессовых ситуациях. При наличии достаточно выраженных психических расстройств, которые существенным образом влияют (влияли или могут повлиять) на способность лица сознавать значение своих действий и руководить ими при осуществлении юридических операций, лицо может быть признано ограниченно дееспособным с исключением для него возможности выполнять определенные правовые действия и установлением над ним попечительства. По мнению авторов, медицинским критерием ограниченной дееспособности являются психические расстройства непсихотического уровня, а психологическим критерием - сниженная способность осознавать значение своих действий и (или) руководить ими под влиянием имеющихся психических расстройств в интеллектуальной (а значит, и волевой) части или только в волевой части психологического критерия. Критериями ограниченной дееспособности предлагается считать, например, снижение когнитивных способностей с нарушением продуктивности в повседневной жизни, не обусловливающее зависимость больного от других лиц.

Однако приведенные подходы к оценке ограниченной дееспособности также не могут удовлетворить запросы отечественной экспертной практики. Во-первых, они основываются на иных законодательных нормах. Во-вторых, нарушение продуктивности в повседневной жизни, уровень социальной адаптации не всегда соответствуют способности лица к осознанию и регуляции юридически значимого поведения. В-третьих, предлагаемые критерии являются достаточно размытыми и могут обусловить необоснованное расширение применения норм ограниченной дееспособности.

Вопрос о необходимости введения правовой нормы ограниченной дееспособности вследствие психического расстройства неоднократно ставился в работах отечественных исследователей. В.Г. Василевский (1978), В.В. Горинов (1979, 1993), Б.В. Шостакович, А.Д. Ревенок (1992), С.А. Васюков (1993, 1995) под ограниченной дееспособностью понимали такую правовую норму, которая предусматривала бы «недееспособность только в отношении определенных конкретных правовых актов». При этом над ограниченно дееспособным гражданином предлагалось учреждать не опеку, а попечительство. Однако вводимая норма ограниченной дееспособности вследствие психического расстройства ориентирована не только на выборочное участие гражданина в реализации гражданских прав, но и на осуществление гражданских прав при помощи другого лица. Поэтому предлагавшиеся критерии ограниченной дееспособности не могут быть применимы к новой правовой норме.

В последних исследованиях предлагаются и иные подходы к экспертной оценке ограниченной дееспособности, основанные на количественной оценке «патологических решений» испытуемого в ходе патопсихологического обследования, характере нарушения критических и прогностических функций (Зейгер М.В., Сафуанов Ф.С., 2014). При этом осуществляется балльное ранжирование выраженности нарушений когнитивных функций по пяти степеням, а критических и прогностических функций - по четырем степеням. По предложению авторов, «умеренная», «умеренно выраженная» и «выраженная» степени нарушения когнитивных функций в сочетании с «умеренным снижением критики и прогноза» соответствуют ограниченной способности гражданина в полной мере понимать характер и значение своих действий и руководить ими. Несмотря на достаточно подробную расшифровку шкалы нарушения когнитивных, критических и прогностических функций, предложенный подход вызывает целый ряд возражений. Во-первых, в нем не отражены принципы, заложенные законодателем. Законодательная формулировка ч. 2 ст. 30 ГК РФ «может понимать значение своих действий или руководить ими лишь при помощи других лиц» по сути и фактически заменяется формулировкой «способность в полной мере понимать характер и значение своих действий и руководить ими». Во-вторых, предложенные пять градаций нарушений когнитивных функций во многом носят умозрительный характер и не содержат качественных различий. В-третьих, при некоторых психических расстройствах, проявляющихся, например, паранойяльным синдромом, данный подход может оказаться недостаточно эффективным. Психометрические подходы к оценке ограниченной дееспособности не могут рассматриваться в качестве базовых. Их роль должна сводиться к дополняющим и объективизирующим экспертную оценку.

Согласно Комментарию к Федеральному закону от 30 декабря 2012 г. № 302-ФЗ, правовое регулирование недееспособности граждан, страдающих психическими расстройствами, должно основываться на гибкости правового реагирования (использование правовых инструментов, обеспечивающих максимальный учет степени недееспособности лица в конкретной правовой ситуации для защиты его личных и имущественных интересов); максимальном сохранении дееспособности гражданина (соответственно, признание существования различных степеней недееспособности и возможности изменения степени недееспособности гражданина с течением времени); соразмерности мер защиты степени дееспособности лица (учет конкретных обстоятельств и нужд данного лица, минимальное вмешательство в его права и свободы); пропорциональности (применение меры защиты пропорционально степени дееспособности лица и соответствие меры защиты, ограничивающей гражданскую дееспособность, права и свободы субъекта в минимальной степени, индивидуальным обстоятельствам и потребностям заинтересованного лица).

Способность осуществлять гражданские права, исполнять гражданские обязанности предполагает необходимость придерживаться взятых на себя и (или) установленных законом обязательств, что требует меньшего, чем при принятии решений, уровня сохранности психических функций.

Экспертологический анализ ч. 2 ст. 30 ГК РФ показывает, что ее медицинский критерий сформулирован аналогично медицинскому критерию ч. 1 ст. 29 ГК РФ как «психическое расстройство». Столь общая формулировка может включать различные по структуре, тяжести и динамике психические расстройства, поэтому ее клиническое наполнение возможно лишь после анализа юридического критерия и сопряженных правовых норм.

В отличие от ч. 1 ст. 29 ГК РФ юридический критерий ч. 2 ст. 30 ГК РФ сформулирован иначе: «может понимать значение своих действий и руководить ими лишь при помощи других лиц». Его анализ позволяет вывести важное положение, имеющее ориентирующее значение для судебно-психиатрических экспертов. Лица с психическими расстройствами, о которых идет речь в данной статье, сами не обладают способностью понимать значение своих действий и руководить ими, эта способность возникает у них «лишь при помощи других лиц».

Поэтому категория лиц с психическими расстройствами, которые могут «понимать значение своих действий и руководить ими лишь при помощи других лиц», должна выделяться из категории недееспособных. В этом смысле понятие «ограниченная дееспособность» может быть противопоставлено категории «ограниченная вменяемость» (ст. 22 УК РФ), при которой лица, не способные в полной мере осознавать фактический характер и общественную опасность своих действий и руководить ими, выделяются законодателем из категории вменяемых.

Ограничение дееспособности касается лишь сделкоспособности, в результате чего гражданин не вправе совершать сделки самостоятельно. Ограничение дееспособности не затрагивает деликтоспособность, не влияет на семейные правоотношения (вступление в брак, расторжение брака, алиментные обязательства), но препятствует усыновлению. Ограниченный в дееспособности сам несет гражданско-правовую ответственность. Вред, причиненный гражданином, ограниченным в дееспособности, возмещается самим причинителем вреда. Обязательного назначения СПЭ в порядке подготовки дела о признании гражданина ограниченно дееспособным не предусмотрено законом в отличие от порядка подготовки к судебному разбирательству дела о признании гражданина недееспособным.

Сопоставление правовых норм, регламентирующих права недееспособных граждан и граждан, ограниченных в дееспособности, позволяет увязать данные правовые категории с уровнями регуляции деятельности. Гражданин, лишенный дееспособности, не вправе принимать юридически значимые решения и исполнять обязательства. Лицо, ограниченное судом в дееспособности вследствие психического расстройства, в ходе осуществления имущественных прав будет участвовать с помощью попечителя в принятии решений и самостоятельно исполнять возникшие обязательства. Для экспертного вывода о «полной дееспособности гражданина» необходима сохранность регуляции деятельности и на целевом, и на смысловом уровнях.

Учитывая клинические закономерности распада и формирования уровней регуляции деятельности под влиянием психических расстройств, можно выделить несколько следующих вариантов нарушения осознания и регуляции юридически значимого поведения в ходе принятия юридически значимых решений и исполнения обязательств.

При этом к функциям попечителя относится контроль за принимаемыми подопечным юридически значимыми решениями. При обеих моделях ограниченной дееспособности попечитель, как и заложено в законодательстве, оказывает гражданину помощь в принятии решений о совершении сделок, а также контролирует его действия. Полная неспособность к осознанию и регуляции юридически значимого поведения на смысловом и целевом уровнях либо только смысловом уровне соответствует недееспособности гражданина, которая разбирается в предыдущем параграфе.

Категории ограниченной дееспособности вследствие психического расстройства полностью соответствует лишь 4-й вариант ограниченной способности принимать юридически значимые решения. Наиболее вероятно применение норм ограниченной дееспособности в отношении лиц, страдающих легкой умственной отсталостью, остаточными явлениями аутизма, органическим расстройством личности.

Что же касается двух других вариантов («временной» и «частичной») неспособности принимать юридически значимые решения, то их соответствие категории ограниченной дееспособности вследствие психического расстройства ч. 3 ст. 30 ГК РФ не является безусловным. Очевидно, что во время развития приступа заболевания лицо, страдающее шизоаффективным расстройством либо биполярным аффективным расстройством, не сможет участвовать в принятии юридически значимых решений. Равно и лица, страдающие хроническими бредовыми расстройствами, не могут участвовать в принятии некоторых решений по распоряжению своим имуществом. Принятие решения попечителем за подопечного являлось бы неправомерным, поскольку не учитывало бы мнения подопечного. Вместе с тем признание лиц, которые «временно» либо «частично» не могут принимать юридически значимые решения, не учитывало сохранности у них психических функций, которые позволяли бы им участвовать в принятии некоторых решений, касающихся их имущества. Попечитель наделен правом блокировать решения подопечного, которые наносят ему имущественный вред и являются, по его мнению, неразумными. Поэтому, исходя из норм действующего законодательства, при «временной» либо «частичной» неспособности принимать юридически значимые решения более оправданной явилась бы рекомендация применения нормы ограниченной дееспособности вследствие психического расстройства. Признание таких лиц недееспособными не учитывало бы сохранные стороны психической деятельности, а потому нарушало бы их права.

Психоорганический синдром, наблюдающийся у лиц с органическим расстройством личности вследствие сосудистого заболевания головного мозга, проявляется заострением характерологических особенностей, повышенной раздражительностью, нетерпимостью, плаксивостью. Интеллектуально-мнестические расстройства проявляются парциаль-ностью нарушений в виде снижения памяти на текущие события, обстоятельности мышления с нарушением функций анализа, обобщения, невозможностью целостного охвата ситуации при правильном понимании ее деталей. Несостоятельность больных проявляется при решении сложных задач, характеризующихся многоэтапностью, необходимостью одновременного учета нескольких факторов. Смысловая регуляторная система сохраняет свою функцию побуждения к деятельности. Безуспешность попыток таких больных осуществить целенаправленную активность связана с нарушением функций кратковременной памяти. Неспособность удержать в памяти условия решаемой юридически значимой задачи, альтернативы обусловливает нарушение целевого уровня регуляции поведения.

При этом у больных сохраняются устойчивые отношения с лицами значимого окружения, они дают однозначную оценку событиям, которые доступны их пониманию. Смысловая система регуляции поведения сохраняет свою иерархичность, что позволяет таким больным при разъяснении сложной ситуации принять юридически значимое решение в соответствии с сохранными ценностными ориентациями (рис. 14-5).

У больных с психоорганическим синдромом сосудистого генеза в первую очередь страдает целевая регуляторная система при относительной сохранности системы усвоенных социальных значений и устойчивых ценностно-смысловых образований. При этом условии должно выноситься экспертное решение об их ограниченной дееспособности.

Рекомендация применения норм ограниченной дееспособности лицам с умственной отсталостью должна выноситься при достаточном овладении больным принятыми в обществе социальными значениями на группоцентрическом (соответственно, и эгоцентрическом) уровне при сохраняющихся эмоционально-волевых расстройствах, обусловливающих нарушение регуляции поведения на этапе целедостижения.

У больных с хроническими бредовыми психозами ведущим психопатологическим синдромом является высокосистематизированный бред (ревности, преследования, реформаторства). Им свойственны негрубые нарушения мышления в виде обстоятельности, чрезмерной детализации, ригидности, инертности психических функций, своеобразие эмоциональной сферы. Длительное существование бредовых идей приводит к искажению устойчивых ценностно-смысловых образований, нарушению иерархии мотивов. Одними из мотивов, направляющих деятельность больного, становятся мотивы, связанные с бредовыми переживаниями, которые в значительной степени вытесняют нормативные, однако не замещают их полностью. При выполнении деятельности, не затрагивающей комплекса болезненных переживаний, бредовые идеи не нарушают смысловой уровень регуляции. Однако не исключается ситуация, при которой в ходе совершения конкретного юридически значимого действия паранойяльный бред приведет к нарушению регуляции деятельности и на смысловом, и на целевом уровнях. Паранойяльный синдром может обусловить патологическую мотивацию конкретного правового действия, например распоряжение имуществом в ущерб близкому родственнику, на которого распространяется система болезненных построений. В этом случае окажется нарушенной и смысловая оценка юридически значимых событий.

Оценка дееспособности больных с паранойяльным синдромом должна строиться исходя из прогнозирования вероятности принятия юридически значимого решения по болезненным механизмам. По всей видимости, учитывая сосуществование нормативных и психопатологических механизмов принятия юридически значимых решений, многообразие направлений деятельности, в которую может быть вовлечен гражданин в связи с осуществлением своих гражданских прав (заключение сделок, участие в выборах, трудовые отношения, несение налогового бремени и др.), наиболее адекватной мерой защиты больных с паранойяльным синдромом является категория ограниченной дееспособности.

Сходная ситуация возникает при экспертной оценке неполных ремиссий у больных эпизодической параноидной шизофренией. При наличии в клинической картине ремиссии остаточных бредовых переживаний критического отношения к перенесенному приступу не возникает. У больных выявляются нарушения мышления в виде непоследовательности, склонности к рассуждательству, эмоциональная уплощенность. Нарушения смыслового уровня регуляции деятельности связаны как с приданием патологического смысла отдельным юридически значимым событиям, которые оказываются включенными в болезненные переживания, так и с постепенной болезненной переработкой событий прошлой жизни, которым придается новый, патологический смысл. Вместе с тем сохраняющиеся психотические симптомы не имеют тесной связи с уровнем функциональной адаптации, большинство юридически значимых решений принимается больным по нормативным механизмам за счет незатронутых болезнью сторон психики. В состоянии ремиссии у больных не наблюдается грубых операциональных нарушений мышления, сохраняется достаточный уровень побуждений, что позволяет им не только самостоятельно себя обслуживать, но и осуществлять большинство своих гражданских обязанностей. В целом при неполных ремиссиях у больных параноидной шизофренией совершение некоторых юридически значимых действий регулируется нормативными смысловыми образованиями, других - патологическими. Как и в отношении больных с хроническими бредовыми психозами, более оправданной является рекомендация норм ограниченной дееспособности.

При псевдопсихопатической шизофрении выявляются выраженная эмоциональная неустойчивость, конфликтность, сочетающиеся с нарастающей замкнутостью, отгороженностью. Отмечаются немотивированные колебания настроения по депрессивному типу, квазипсихотические эпизоды с бредовыми идеями отношения, преследования, нарушения мышления в виде непоследовательности, противоречивости суждений, нечувствительности к противоречиям, а также эмоциональная обедненность, эгоцентризм.

У таких больных наблюдается дефицитарная симптоматика с перестройкой иерархии ценностных смысловых образований за счет нарастающего эгоцентризма, эмоционального оскудения. Психические расстройства у больных с псевдопсихопатической шизофренией при принятии юридически значимых решений не нарушали процесс целеполагания. Нарушения мотивационно-личностной сферы таковы, что в ходе реализации своих гражданских прав больные руководствуются эгоцентрической мотивацией, в то время как группоцентрические мотивы деятельности (интересы семьи, знакомых) могут отчасти терять побудительную силу, переходя в разряд всего лишь знаемых, хотя и не исключаются вовсе. Основой для дифференцированной оценки между экспертным выводом о дееспособности и ограниченной дееспособности больных псевдопсихопатической шизофренией должны являться волевые расстройства, которые обусловливают нарушения целевого уровня регуляции на этапе целедостижения.

Обоснование экспертного вывода об ограниченной дееспособности гражданина может быть представлено в следующем виде.

Имеющееся у гражданина психическое расстройство не нарушает его способности к смысловой оценке юридически значимых событий, однако в связи с имеющимися у него «снижением памяти, обусловливающим невозможность удержания нескольких юридически значимых факторов. волевыми расстройствами, обусловливающими невозможность придерживаться последовательной линии поведения. » он может понимать значение своих действий и руководить ими лишь при помощи других лиц.

Н., 64 года, в гражданском деле по заявлению сына о признании Н. недееспособным. Раннее развитие Н. протекало соответственно возрасту, окончил 10 классов, институт, занимался спортом. Работал по специальности, успешно продвигался по карьерной лестнице. В возрасте 31 года женился, имеет двоих детей. В начале 1990-х гг. часто менял места работы, был плотником, механиком, слесарем. Когда подэкспертному было 42 года, умерла его мать, после чего его состояние изменилось. Стал раздражительным, временами возбужденным, всеми командовал, пререкался, никого не слушал. В возрасте 48 лет на похоронах своего начальника заявил, что возьмет на себя «реорганизацию Министерства иностранных дел», после чего был уволен. В течение длительного времени не мог устроиться на работу, снизилось настроение, был снижен аппетит, плохо спал, во всем себя ограничивал, считал, что семья по его вине находится в бедственном положении, голодает. Затем устроился на работу в банк. В 52 года у Н. отмечался период приподнятого настроения, высказывал рационализаторские предложения, имел множество планов, всеми командовал. На улице давал указания прохожим, вступал в драки, если ему кто-то не нравился. Увидев в окно, как незнакомый человек неправильно паркует машину, выбегал на улицу, давал указания, долго не мог успокоиться. В тот период нарушился сон, спал не более 5 ч, нарастало возбуждение. Устроил конфликт в семье, ударил сына. В течение 1,5 мес находился на лечении в психиатрической больнице с диагнозом «маниакально-депрессивный психоз, биполярный тип; маниакальная фаза». В отделении был злобным, напряженным, раздражительным, по любому поводу возмущался. Заявлял, что у него крадут продукты, вещи. Отказывался делать инъекции. Вел себя развязно, если его требования не выполнялись, грозил санкциями, жалобами. На фоне проводившегося лечения стал спокойнее, меньше вмешивался в дела персонала, держался упорядоченно, режим не нарушал, однако был многословен. В дальнейшем состояние стабилизировалось, режим не нарушал, помогал медицинскому персоналу. Формально был критичен к болезни. На протяжении последующих 12 лет Н. 9 раз госпитализировался в психиатрические стационары в связи с отмечавшимися у него депрессивными и маниакальными фазами биполярного аффективного расстройства. Был уволен с работы, состоял на бирже труда, однако не трудоустраивался, через 7 лет после начала заболевания была установлена II группа инвалидности. Врачу ПНД жаловался, что нигде не может найти подходящую для себя работу, с которой бы он справлялся и которая бы «неплохо оплачивалась». В периоды аффективных фаз злоупотреблял алкогольными напитками, становился агрессивным, избил сына, супруге высказывал мысли, что она хочет лишить его квартиры, грозил с нею расправиться. В 60 лет перенес острое нарушение мозгового кровообращения с моторной афазией, левосторонним гемипарезом, которые в последующем регрессировали. В том же возрасте выявлен сахарный диабет. В 63 года Н. обратился в суд с исковым заявлением о взыскании с совершеннолетних детей алиментов на содержание родителя по 5000 руб. ежемесячно с каждого. В решении судьи указано, что дети заботятся об отце, покупают ему вещи, продукты питания. Свидетели отметили, что у Н. имеются признаки психического расстройства, он скупает ненужные ему товары, оформил кредитную карту в банке, которую не в состоянии обслуживать. Решением суда в удовлетворении исковых требований было отказано. При последней госпитализации Н. с врачами держался без дистанции, его выражение лица было злобным. Указано, что он был негативистичен, груб, напорист. Высказывал убежденность, что его поместили в больницу, так как хотят отнять квартиру. Мышление было ускоренным, с соскальзываниями. Критика отсутствовала. После проведенного лечения состояние улучшилось, был выписан с прежним диагнозом. Как следует из материалов гражданского дела, сын обратился в суд с заявлением о признании Н. недееспособным. Заявитель сообщил, что Н. тратит свои пенсионные денежные средства на ненужные ему вещи и алкоголь, на эти цели берет кредиты в банке, занимает деньги у знакомых. Отметил, что он распоряжается деньгами неразумно, покупает себе ненужные вещи: одинаковые магнитолы, телефоны, сим-карты, футбольный набор. Его поведение и мышление изменилось, он стал вести себя как ребенок: «Хочу, и все», доводов не слушает. Н. подал возражение на заявление сына, утверждал, что его «доводы являются надуманными». Высказывал уверенность в том, что супруга и его дети состояли в секте.

При проведении СПЭ Н. ориентирован правильно. В беседе активен, напорист. Настроение слегка повышенное. Многоречив, беспечен, в то же время при разговоре с легкостью раздражается, повышает голос, высказывает недовольство по различным поводам. Голос громкий, модулированный. Речь с напором, дизартричная, экспрессивная, с богатым запасом слов, крайне обстоятельная. На вопросы отвечает не по существу заданного, сам замечает, что ушел от темы разговора, и заявляет: «Ох, опять соскользнул», с трудом вспоминает вопрос. Анамнестические сведения сообщает последовательно, излишне подробно, боится упустить незначительные детали. Уверяет, что у него всегда было ровное настроение, но под действием «внешних факторов» после 30 лет настроение стало меняться. Описывает периоды повышенного настроения с повышенной работоспособностью, активностью, когда все успевал, имел множество планов, которые не всегда успевал реализовывать. Спал в тот период мало, повышался аппетит. Признает, что иногда позволял себе выпить вина или водки, однако отрицал агрессивное поведение в состоянии опьянения. Описывает также и периоды пониженного настроения, когда жизнь казалась ему оконченной, он считал себя неудачником, больным, никому не нужным человеком, не хотел ничем заниматься, мог провести в постели целый день. Пропадал аппетит, плохо спал, не хотел ни с кем общаться. Описывая свою жизнь, вспоминает даты, фамилии сотрудников, все события вплоть до мельчайших подробностей. Заявляет, что причиной госпитализации в психиатрические стационары послужили не перепады настроения, а «происки секты "Свидетели Иеговы"». Утверждает, что жена и дочь стали членами секты, к ним часто приходили сектанты, которые присматривались к обстановке, пытались зомбировать жену и дочь и отобрать все имущество. Они вычислили, что основой семьи, кормильцем является он, и решили его изолировать, спровоцировали его на скандал и госпитализировали в психиатрическую больницу. После установления диагноза он «стал уязвим», при малейшем неповиновении ему грозили очередной госпитализацией, а он был не в силах что-либо предпринять. Его карьера и жизнь «покатились под откос». Называет жену и дочь «теневыми генералами», так как они, как кукловоды, управляют его сыном, он выполняет их инструкции, хотя на самом деле любит и жалеет подэкспертного. Но из-за боязни ослушаться жену и дочь он делает вид, что относится к нему с презрением, избивает его, не дает денег. Сообщает, что из-за психотропных препаратов у него расшатались нервы, иммунитет. После перенесенного острого мозгового кровообращения у него стала отмечаться утомляемость, стал нетерпимым к несправедливости. Жалуется, что пенсии ему не хватало. Оставшись без средств, он обращался то к сыну, то к дочери, но они ему отказывали. Сын не покупал ему еду, бывали дни, когда он голодал. В эти периоды он брал деньги в долг у знакомых, оформил кредит в банке. Считает справедливым, что сын выплатил его долг, так как он вырастил детей в тяжелое время - «вез семью как ослик через все критические периоды страны». Указывает, что ему было обидно от того, что жена и дети не берут его на отдых, не хотят, чтобы он ездил на дачу. Упоминает, что внучка была 7 раз за границей, а он ни разу. Сообщает, что делал расчеты и вычислил, что бюджет семьи дочери составляет 90 тыс. руб., поэтому алименты в размере 5 тыс. руб. не станут для нее обременительными. Считает, что последние 2 года семья ополчилась против него, «устроила ему террор». Жена выбросила из его комнаты все дорогие его сердцу вещи, он питается отдельно, ему не разрешают пользоваться бытовой техникой, все время шантажируют госпитализацией в психиатрическую больницу. Унижают его, считают ниже себя по социальному статусу. Он решил остановить все нападки и принял решение развестись с женой, разделить лицевые счета и квартиру по долям. Планирует жить отдельно, в случае нехватки денег будет брать кредиты, но отказывать себе ни в чем не намерен. Уверяет, что сейчас самый близкий ему человек - его сестра, она заботится о нем, помогает деньгами. Хорошо осведомлен о предлагаемых услугах пенсионерам и инвалидам, об акциях в магазинах, где и что выгоднее покупать, где бесплатно пообедать, сходить на экскурсию. Старается больше бывать на свежем воздухе, легко заводит отношения с людьми. Себя считает дееспособным, так как отлично ориентируется в бытовых вопросах, сам себя обслуживает, стирает, готовит, убирает и т.д. В отделении вел себя в отношении медперсонала и врачей корректно, сдержанно, но по отношению к подэкспертным был конфликтен, обвинял соседей в том, что они крадут его вещи, сигареты. Написал множество жалоб. Эмоциональные проявления крайне неустойчивые, не всегда адекватные, подвижные. Мышление вязкое, обстоятельное, нецеленаправленное. Высказывания не всегда логичные, внешнеобвиняющие. Память и внимание без грубых нарушений. Психопродуктивной симптоматики не выявляется. Критика своему состоянию снижена. Прогностические функции нарушены.

При экспериментально-психологическом исследовании отмечаются обстоятельность, соскальзывания на второстепенные детали. В индивидуально-психологических особенностях в условиях повышенного фона настроения, чрезмерной активности, стеничности в отстаивании своих прав, малокритичном отношении к сложившейся ситуации отмечается выраженная эгоцентричность поведения, наличие рентных установок, определяющих направленность поведения, которая сочетается с явлениями аффективной ригидности. Для подэкспертного свойственны аффективная заряженность доминирующими идеями, касающимися конфликтной межличностной ситуации, которая оказывает существенное влияние на избирательность смыслового восприятия и оценки ситуаций. Подэкспертного отличают повышенная чувствительность к действительным и мнимым обидам, подозрительность, злопамятность, экспансивность поведения.

Комиссия пришла к заключению, что у Н. имеются психические расстройства в форме биполярного аффективного расстройства (F31) и органического расстройства личности в связи со смешанными заболеваниями (токсического генеза, сосудистая патология, сахарный диабет) (F07.08). Об этом свидетельствуют данные анамнеза о возникновении у подэкспертного примерно с 2000 г. аутохтонных колебаний настроения, когда периоды приподнятого настроения с гневливостью, раздражительностью, гиперактивностью, расторможенностью влечений (злоупотребление алкоголем) сменялись депрессивными состояниями с идеаторной и моторной заторможенностью, пониженным фоном настроения, апатоабулическими, диссомническими расстройствами, идеями самообвинения, что обусловило необходимость наблюдения и лечения у психиатра, нарушило его социальную и семейную адаптацию. Указанный диагноз подтверждают также наличие у подэкспертного гипертонической болезни, осложнившейся в 2011 г. острым нарушением мозгового кровообращения, сопровождавшимся нарушением речи, гемипарезом, данные об эндокринной патологии (инсулинозависимый сахарный диабет), о появлении у подэкспертного церебрастенических (головные боли, головокружение, утомляемость), когнитивных (трудности в усвоении новой информации) расстройств, с заострением присущих ему ранее патохарактерологических особенностей (эгоизм, раздражительность, злопамятность), с формированием сверхценных идей отношения. В настоящее время Н. в силу имеющихся у него нарушений мышления (нецеленаправленность, крайняя обстоятельность, склонность к построению сверхценных идей в отношении членов семьи), эмоционально-волевых расстройств (склонность к алкоголизации) с нарушением критики к своему состоянию и поведению, снижением прогностических возможностей, обусловливающих его неспособность принимать самостоятельные, адекватные решения по распоряжению своей собственностью, совершению имущественных сделок, может понимать значение своих действий и руководить ими лишь при помощи других лиц (ст. 30 ч. 2 ГК РФ).

Структура и динамика имеющихся у Н. психических расстройств такова, что они одновременно отвечают моделям временной недееспособности и собственно ограниченной дееспособности. Так, аффективные фазы с тяжелыми маниакальными и депрессивными расстройствами возникали у Н. практически ежегодно. В такие периоды регуляция его деятельности нарушается и на смысловом, и на целевом уровнях. В периоды интермиссий у Н. психические расстройства имеют преимущественно сверхценный уровень, в большей мере нарушают целевой уровень регуляции деятельности в отношении распоряжения своим имуществом и денежными средствами. В других вопросах Н. проявляет достаточную социальную компетентность. Наиболее адекватной действующей правовой нормой для защиты интересов Н. является категория ограниченной дееспособности.

Законом предусмотрена возможность ступенчатого как ограничения дееспособности гражданина, так и ее восстановления. В соответствии с п. 3 ст. 29 ГК РФ при развитии способности гражданина, который был признан недееспособным, понимать значение своих действий или руководить ими лишь при помощи других лиц суд признает такого гражданина ограниченно дееспособным. А как следует из ч. 3 ст. 30 ГК РФ, если основания, в силу которых гражданин был ограничен в дееспособности, отпали, суд отменяет ограничение его дееспособности. На основании решения суда отменяется установленное над гражданином попечительство.

ГК РФ содержит правовую норму, которая позволяет ограничивать в судебном порядке права гражданина по распоряжению своим имуществом и заработком.

Часть 1 ст. 30 ГК РФ

Гражданин, который вследствие пристрастия к азартным играм, злоупотребления спиртными напитками или наркотическими средствами ставит свою семью в тяжелое материальное положение, может быть ограничен судом в дееспособности в порядке, установленном гражданским процессуальным законодательством. Над ним устанавливается попечительство.

Он вправе самостоятельно совершать мелкие бытовые сделки.

Совершать другие сделки он может лишь с согласия попечителя. Однако такой гражданин самостоятельно несет имущественную ответственность по совершенным им сделкам и за причиненный им вред. Попечитель получает и расходует заработок, пенсию и иные доходы гражданина, ограниченного судом в дееспособности, в интересах подопечного в порядке, предусмотренном ст. 37 ГК РФ.

В Постановлении Пленума Верховного Суда РФ от 23 июня 2015 г. № 25 «О применении судами некоторых положений раздела I части первой Гражданского кодекса Российской Федерации», в частности, даются разъяснения по применению норм гражданского законодательства, в том числе и вопросов ограниченной дееспособности зависимых от психоактивных веществ и азартных игр. Как указано в п. 18 Постановления, в соответствии с п. 1 ст. 30 ГК РФ суд вправе ограничить дееспособность гражданина, если будет установлено, что вследствие пристрастия к азартным играм, злоупотребления спиртными напитками или наркотическими средствами он ставит свою семью в тяжелое материальное положение.

Злоупотреблением спиртными напитками или наркотическими средствами, дающим основание для ограничения дееспособности гражданина, является такое их употребление, которое находится в противоречии с интересами его семьи и влечет расходы, ставящие семью в тяжелое материальное положение. При этом необходимо иметь в виду, что п. 1 ст. 30 ГК РФ не ставит возможность ограничения дееспособности лица, злоупотребляющего спиртными напитками или наркотическими средствами, в зависимость от признания его страдающим хроническим алкоголизмом или наркоманией.

Под пристрастием к азартным играм, которое может служить основанием для ограничения дееспособности гражданина, следует понимать психологическую зависимость, которая, помимо труднопреодолимого влечения к игре, характеризуется расстройствами поведения, психического здоровья и самочувствия гражданина, проявляется в патологическом влечении к азартным играм, потере игрового контроля, а также в продолжительном участии в азартных играх вопреки наступлению неблагоприятных последствий для материального благосостояния членов его семьи.

Наличие у других членов семьи заработка или иных доходов не является основанием для отказа в удовлетворении заявления об ограничении дееспособности гражданина по п. 1 ст. 30 ГК РФ, если будет установлено, что данный гражданин обязан по закону содержать членов своей семьи, однако вследствие пристрастия к азартным играм, злоупотребления спиртными напитками или наркотическими средствами не оказывает им необходимой материальной помощи либо члены его семьи вынуждены полностью или частично его содержать.

В качестве доказательств пристрастия лица к азартным играм, злоупотребления им спиртными напитками или наркотическими средствами могут быть использованы любые средства доказывания из числа перечисленных в ст. 55 ГПК РФ.

Экспертологический анализ норм ч. 1 ст. 30 ГК РФ показывает, что данная статья не содержит ни медицинского, ни юридического критерия. В ней имеются аналоги медицинского критерия «пристрастие к азартным играм», «злоупотребление спиртными напитками» и «злоупотребление наркотическими средствами», однако ни один из них не является психическим расстройством и не может быть установлен экспертным путем. Вместо юридического (психологического) критерия данная правовая норма содержит социальный критерий: «ставит свою семью в тяжелое материальное положение», оценка которого также лежит за пределами профессиональной компетенции врача судебно-психиатрического эксперта. Вопросы применения норм ч. 1 ст. 30 ГК РФ должны решаться судом без назначения СПЭ.

Даже в тех случаях, когда гражданин страдает синдромом зависимости от психоактивных веществ, это не означает, что он ставит свою семью в тяжелое материальное положение. Однако в практике СПЭ встречаются случаи, когда при рассмотрении гражданского дела об ограничении дееспособности гражданина по основаниям, предусмотренным ч. 1 ст. 30 ГК РФ, суды назначают судебно-психиатрическую экспертизу. При этом на разрешение судебно-психиатрических экспертов судами ставится вопрос о том, страдает ли гражданин хроническим алкоголизмом и наркоманией (синдромом зависимости от психоактивных веществ). В этих случаях руководителем государственного судебно-экспертного учреждения суду могут быть даны разъяснения о том, что по данной категории дел отсутствует предмет экспертного исследования.

Вместе с тем в соответствии со ст. 15 Федерального закона от 31 мая 2001 г. № 73-ФЗ «О ГСЭД в РФ» руководитель вправе возвратить без исполнения постановление или определение о назначении судебной экспертизы, представленные для ее производства объекты исследований и материалы дела, если в данном учреждении нет эксперта конкретной специальности, необходимой материально-технической базы либо специальных условий для проведения исследований, указав мотивы, по которым производится возврат. Иных оснований для возврата определения суда без исполнения действующее законодательство не содержит. Поэтому, если определение о назначении СПЭ не будет отменено судом, в рамках своей компетенции врачом судебно-психиатрическим экспертом могут быть решены только диагностические вопросы.

В отличие от категорий недееспособности и ограниченной дееспособности вследствие психического расстройства, где на попечителя ложится забота «о восстановлении способности гражданина, дееспособность которого ограничена вследствие психического расстройства, или гражданина, признанного недееспособным, понимать значение своих действий или руководить ими», при применении норм ч. 1 ст. 30 ГК РФ на попечителя возлагается контролирующая функция.

В отношении граждан с ограниченными возможностями, в том числе обусловленными наличием у них психического расстройства, если не имеется достаточных оснований для признания их недееспособными или ограниченно дееспособными, в законодательстве Российской Федерации предусматриваются специальные правовые механизмы социальной адаптации. В частности, лица с нарушением психических функций в случае установления им инвалидности, помимо прав, перечисленных в ст. 5 Закона Российской Федерации «О психиатрической помощи и гарантиях прав граждан при ее оказании», наделяются правами, закрепленными Федеральными законами от 2 августа 1995 г. № 122-ФЗ «О социальном обслуживании граждан пожилого возраста и инвалидов» (гл. II) и от 24 ноября 1995 г. № 181-ФЗ «О социальной защите инвалидов в Российской Федерации». В соответствии со ст. 41 ГК РФ, над совершеннолетним дееспособным гражданином, если он по состоянию здоровья не способен самостоятельно осуществлять и защищать свои права и исполнять свои обязанности, может быть установлен патронаж с назначением ему органом опеки и попечительства помощника (из Постановления Конституционного Суда РФ от 27 июня 2012 г. № 15-П).

Федеральный закон от 24 апреля 2008 г. № 48-ФЗ «Об опеке и попечительстве» не содержит упоминания о патронаже. Это объясняется, прежде всего, тем, что патронаж не входит в объем регулируемых данным Законом отношений. Роль помощников при патронаже сводится лишь к выполнению воли лиц, которые обладают полной дееспособностью. Патронаж, несмотря на редакцию норм ГК РФ, установивших данный правовой институт в одном разделе с опекой и попечительством, следует квалифицировать как самостоятельную правовую категорию. Патронаж над дееспособным гражданином не относится к формам опеки и попечительства. Посредством патронажа гражданам оказывается содействие в осуществлении их имущественных прав. Патронаж позволяет защищать интересы лица, не накладывая на него ограничений, по его желанию.

Статья 41 ГК РФ. Патронаж над совершеннолетними дееспособными гражданами

В основе установления патронажа лежит совокупность следующих факторов.

Для назначения помощника необходимо волеизъявление гражданина, страдающего психическим расстройством, а также волеизъявление гражданина, над которым устанавливается патронаж. И тот и другой должны выразить свою волю в письменной форме.

В ст. 41 ГК РФ используется термин «помощник», что соответствует правовому смыслу патронажа и фактически складывающимся отношениям. Лицо, находящееся под патронажем, вполне дееспособно, все юридически значимые действия оно может совершать самостоятельно. Права и обязанности помощника возникают при наличии совокупности юридических фактов (состава):

В соответствии со ст. 971 ГК РФ, по договору поручения одна сторона (поверенный) обязуется совершить от имени и за счет другой стороны (доверителя) определенные юридические действия. Права и обязанности по сделке, совершенной поверенным, возникают непосредственно у доверителя. Как следует из ст. 1012 ГК РФ, по договору доверительного управления имуществом одна сторона (учредитель управления) передает другой стороне (доверительному управляющему) на определенный срок имущество в доверительное управление, а другая сторона обязуется осуществлять управление этим имуществом в интересах учредителя управления или указанного им лица (выгодоприобретателя). Передача имущества в доверительное управление не влечет перехода права собственности на него к доверительному управляющему. Осуществляя доверительное управление имуществом, доверительный управляющий вправе совершать в отношении этого имущества в соответствии с договором доверительного управления любые юридические и фактические действия в интересах выгодоприобретателя.

Статья 41 ГК РФ функцию назначения помощника накладывает на органы опеки и попечительства, определяя при этом срок в течение месяца. Круг лиц, которые могут быть назначены помощниками, в законе не определен. Ими могут быть и граждане, и юридические лица, так как от помощника требуется совершение юридических действий в интересах патронируемого. При этом работник организации, осуществляющей социальное обслуживание совершеннолетнего дееспособного гражданина (социальной службы, социального или геронтологического центра), нуждающегося в установлении над ним патронажа, не может быть назначен помощником такого гражданина.

Помощник не вправе представлять интересы совершеннолетнего дееспособного гражданина во всех без исключения правоотношениях, не является он и законным представителем последнего. Как в судебных разбирательствах, так и в исполнительном производстве, уголовном процессе, производстве по делам об административных правонарушениях, в других правоотношениях гражданин участвует самостоятельно, что говорит об исключительно имущественной направленности патронажа. Помощник, действуя на основании договора доверительного управления имуществом, договора поручения и иного договора, распоряжается имуществом, оплачивает счета своего клиента, осуществляет его иные имущественные права, но только в тех рамках, которые обозначены содержанием договора.

По мнению юристов (Ильюшенко А.А., 2007), нет препятствий для включения в содержание договора доверительного управления имуществом, заключенного в рамках патронажа, условий об иных правомочиях управляющего, в том числе возможности совершения сделок, направленных на удовлетворение бытовых потребностей и содержание лица, использующего патронаж (в частности, покупка продуктов питания, лекарств и пр.).

Экспертологический анализ норм ст. 41 ГК РФ показывает, что гражданин, над которым может быть установлен патронаж, может самостоятельно принимать юридически значимые решения и исполнять обязательства, накладываемые гражданским законодательством. Это означает, что такой гражданин принимает решения относительно управления и распоряжения своим имуществом по нормативным механизмам, у него сохранна регуляция деятельности и на смысловом, и на целевом уровнях. Однако исполнение принятых решений должно наталкиваться на существенные или непреодолимые трудности, обусловленные имеющимся психическим расстройством. Исполнение необходимых юридических действий по управлению имуществом, реализации принятых юридически значимых решений сопряжено с рядом последовательных, достаточно сложных действий: подписание юридических документов, взаимодействие с другими лицами, в том числе и в условиях конфликтности интересов, общение со сторонами сделки, нотариусами, работниками банков и пр. Подобные действия требуют от гражданина не только сохранности или даже повышенных требований к волевым качествам, но и особых коммуникативных способностей, которые одними из первых нарушаются вследствие психического расстройства, например, у больных шизофренией.

При этом больные с психическими расстройствами, над которыми следует устанавливать патронаж, должны, с одной стороны, отделяться от групп недееспособных и ограниченно дееспособных вследствие психического расстройства. С другой стороны, патронаж над лицом с психическим расстройством должен устанавливаться при наличии медицинских показаний (как указано в законе, «состояния здоровья»).

Исходя из сказанного, можно выделить общие признаки психического расстройства, которое определяет рекомендацию по установлению патронажа над совершеннолетним дееспособным гражданином:

Психическими расстройствами, при которых может быть рекомендовано применение норм ст. 41 ГК РФ с установлением патронажа, таким образом, являются, например, выраженный астенический синдром в рамках шизофрении, постшизофреническая депрессия, хронические изменения личности после психической болезни, тревожные, панические, ипохондрические расстройства, социальные фобии, патохарактерологические особенности, характеризующиеся дезорганизацией мыслительной деятельности в субъективно труднопереносимых ситуациях. Данный перечень следует считать открытым вследствие многообразия и сложности взаимодействия психических нарушений, личностных особенностей и ситуационных факторов.

Необходимость установления патронажа над совершеннолетним дееспособным гражданином не требует обязательного производства СПЭ. Вместе с тем, в соответствии со ст. 86 ГПК РФ, в случае, если эксперт при проведении экспертизы установит имеющие значение для рассмотрения и разрешения дела обстоятельства, по поводу которых ему не были поставлены вопросы, он вправе включить выводы об этих обстоятельствах в свое заключение. Поэтому в рамках производства СПЭ по гражданского делу о признании гражданина недееспособным или ограниченно дееспособным вследствие психического расстройства судебно-психиатрическим экспертом в порядке экспертной инициативы может быть рекомендовано применение патронажа.

В общем виде в экспертном заключении рекомендация применения норм ст. 41 ГК РФ может быть представлена следующим образом.

Имеющееся у подэкспертного психическое расстройство не нарушает способность к осознанию и регуляции юридического поведения, однако в силу имеющихся у него «выраженных астенических расстройств…​ панических атак…​ социофобии с проявлениями дезорганизации психической деятельности. » подэкспертный не способен самостоятельно осуществлять и защищать свои права и исполнять свои обязанности, поэтому с его согласия рекомендуется установление патронажа.

Рекомендация установления патронажа над совершеннолетними дееспособными гражданами, данная в экспертном заключении, для суда будет нести разъяснительную функцию, а для самого гражданина, который прошел судебно-психиатрическую экспертизу, - рекомендательную. Нельзя не учитывать, что патронаж является наиболее подходящей формой, позволяющей осуществлять ресоциализацию лиц с психическими расстройствами. Влияние патронажа сказывается не только в задержке развития психических расстройств, но и в повышении их психического тонуса: у больных в патронаже улучшается общее состояние, активируются психические процессы, уменьшается вялость, апатия.

Действующее законодательство, таким образом, позволяет гибко и в полном объеме осуществлять защиту прав лиц с психическими расстройствами, в отношении которых возбуждаются гражданские дела о лишении или ограничении дееспособности. Действующие правовые нормы могут быть выстроены в иерархический ряд в зависимости от характера нарушений осознания и регуляции юридически значимого поведения.

В целом научный подход к экспертизе дееспособности, основанный на оценке регуляции принятия юридически значимых решений и их реализации на смысловом и целевом уровнях, позволяет дифференцированно рекомендовать применение норм недееспособности, ограниченной дееспособности вследствие психического расстройства и патронажа.

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

Статья 177 ГК РФ. Недействительность сделки, совершенной гражданином, не способным понимать значение своих действий или руководить ими

Предметом СПЭ по делам о признании сделки недействительной является оценка психического состояния лица на момент ее совершения с учетом совокупности клинических, личностных, социальных и соматогенных факторов и установление влияния психического состояния на способность лица понимать значение своих действий и руководить ими на момент заключения сделки.

Вопросы, ставящиеся на разрешение судебно-психиатрических экспертов при назначении СПЭ в случае обжалования сделки по основаниям, предусмотренным ст. 177 ГК РФ, следующие.

Поскольку в ст. 177 ГК РФ не сформулирован медицинский критерий, оценки требует состояние в момент совершения сделки - это предполагает более широкий предмет исследования, включающий оценку не только психического, но и психологического (стресс, фрустрация) или какого-либо иного состояния в момент совершения сделки. С точки зрения юристов, причины, которыми вызвана неспособность понимать значение своих действий или руководить ими при совершении сделки, могут быть различными: нервное потрясение, психическое расстройство, глубокое алкогольное опьянение и т.д. Для доказывания этих обстоятельств недостаточно свидетельских показаний, должны представляться документы, их подтверждающие, а в случае необходимости - назначаться экспертиза.

Юридический критерий «несделкоспособность» сформулирован в психологических терминах и состоит из двух частей - интеллектуального («способность понимать значение своих действий») и волевого («способность руководить своими действиями») компонентов. Следует иметь в виду, что нарушение способности к пониманию смысла своих действий автоматически означает и неспособность к их регуляции. При этом интеллектуальный компонент перекрывает волевой. Теоретически возможно изолированное нарушение способности только к руководству своими действиями при сохранности их понимания. Однако в экспертной практике такие ситуации встречаются исключительно редко.

Интеллектуальный компонент - «понимать значение своих действий» - отражает способность к пониманию внешней и фактической стороны сделки, юридических особенностей (понимание безвозмездного, прижизненного или посмертного отчуждения собственности, наличие обременения и др.), социального значения (принятое в обществе, социальной среде отношение к заключению подобного рода сделок), прогнозированию ее результатов с учетом как извлечения выгоды, так и возможного ущерба, а также сохранность высших критических функций (возможность адекватной оценки ситуации, себя в этой ситуации, критики к болезни).

Волевой компонент - «руководить ими» (действиями) - подразумевает сохранность волевых качеств и включает мотивацию совершенной сделки, способность к самостоятельному принятию решения и регуляции своего поведения в зависимости от меняющихся внешних обстоятельств, возможность реализации или отказа от совершения сделки.

В ходе проведения СПЭ по оценке способности лица понимать значение своих действий и руководить ими на момент заключения сделки осуществляется ретроспективная оценка психического состояния лица, что предполагает проведение нескольких этапов исследования:

I ЭТАП - ОЦЕНКА ПСИХИЧЕСКОГО СОСТОЯНИЯ НА МОМЕНТ ЗАКЛЮЧЕНИЯ СДЕЛКИ

Установление синдрома, которым проявлялось психическое расстройство в исследуемый период, является более важной промежуточной задачей экспертного исследования, чем диагностическая оценка. Нозологическая квалификация психического расстройства способствует уточнению динамики синдрома (синдромов). Поэтому с точки зрения доказывания экспертного вывода нозологическая квалификация психического расстройства выполняет вспомогательную функцию. Обязательность нозологической квалификации в судебно-психиатрической практике издавна подвергалась сомнению. Так, С.С. Корсаков писал, что «нередко эксперты грешат тем, что стараются во что бы то ни стало подвести душевное расстройство, которое они констатируют, к определенной форме болезни. Конечно, если это можно сделать с полной достоверностью, это следует сделать; но если этого нельзя сделать с достоверностью, то нечего об этом и стараться, так как в громадном большинстве случаев эксперта не спрашивают о названии болезни, а только о факте существования какого бы то ни было душевного расстройства в известное время». Вместе с тем нельзя недооценивать роль диагноза психического расстройства, поскольку динамика одноименных симптомов и синдромов существенно отличается при разных нозологических формах.

Судебно-психиатрическая оценка строится с учетом квалификации как структурных элементов патологии (симптом, синдром, нозология), так и динамических показателей, характеризующих синдромокинез. При проведении очных судебно-психиатрических экспертиз отправной точкой является психическое состояние подэкспертного на момент обследования. Представления о его психическом состоянии в прошлом формируются с учетом настоящего состояния и тех изменений, которые имели место с момента совершения сделки до проведения СПЭ. Подобная ретроспективная оценка психического состояния лица в период совершения сделки может быть достоверной лишь при наличии верифицированного анамнеза, исчерпывающих сведений о син-дромокинезе (прогредиентный, регредиентный, волнообразный и др.).

При достижении целостного непротиворечивого описания психического состояния на момент заключения сделки необходимо установление целого ряда соответствий:

Даже при одной и той же клинической форме заболевания синдром в разных случаях может иметь различную структуру; вызываться непосредственно процессом либо возникать как личностная реакция. Кроме того, несоответствие предъявляемого симптома структуре синдрома может свидетельствовать об аггравации, симуляции психического расстройства либо отдельных его признаков.

Совмещение операционального и категориального принципов диагностики значимо для проведения судебно-психиатрических экспертиз по определению сделкоспособности. Это способствует повышению доказательности экспертного вывода в ходе производства судебно-психиатрических экспертиз. Соответствие диагноза психического расстройства критериальным принципам диагностики, заложенным в классификации, обеспечивает воспроизводимость симптомов и позволяет избежать расширительной диагностики психического расстройства. Категориальный принцип диагностики позволяет осуществить перенос психического состояния с момента обследования в рамках проведения очной СПЭ на исследуемый период заключения сделки.

Ситуация кардинально меняется при проведении посмертных судебно-психиатрических экспертиз, когда, в отличие от очных обследований, эксперты не располагают полным описанием психического состояния. Более того, в представленной медицинской документации и (или) свидетельских показаниях могут иметься описания лишь отдельных разрозненных симптомов. Диагноз психического расстройства, установленный наследодателю в период, приближенный к заключению сделки, сам по себе становится источником информации о психопатологическом синдроме. При этом психическое состояние реконструируется исходя из описаний, имеющихся в медицинской документации, показаний свидетелей, других источников информации. Особенности реконструкции психического состояния обследуемого на момент заключения сделки показаны на рис. 16-1.

Поскольку категории психического здоровья и свободы волеизъявления презюмируются, выводы об отсутствии психического расстройства и, соответственно, способности лица понимать значение своих действий и руководить ими на момент заключения сделки не требуют обоснования. При наличии психического расстройства требует обоснования вывод как о неспособности, так и о способности лица понимать значение своих действий и руководить ими.

Законодательное требование соотнесения фактического состояния психической деятельности с ситуацией конкретного действия подразумевает, что сама по себе диагностика психического расстройства не может подменять анализ влияния патологии на интеллект и волю в рамках конкретного поведенческого акта. Поэтому экспертное исследование должно быть ориентировано прежде всего на ретроспективное изучение психического состояния и проекцию его на поведение субъекта в момент совершения им правового акта с учетом того, что проекция эта не носит линейного характера. Привязка к конкретным действиям обязывает экспертов выяснять, влияют ли и как именно на подготовку, принятие и реализацию решения о том или ином правовом действии выявленные аномалии психики. Основной экспертный вывод о нарушении способности понимать значение своих действий и руководить ими на момент заключения сделки имеет собственную методологию доказывания.

Используемая в судебной психиатрии концепция функционального диагноза реализуется при наложении психического нарушения на тот или иной юридический критерий. Сама по себе экспертная оценка юридической релевантности психического расстройства складывается из целого ряда элементов. Если иметь в виду ретроспективную оценку - это:

Главная задача СПЭ по гражданским делам о признании сделки недействительной заключается в установлении на момент заключения сделки сохранности/нарушения осознания и регуляции своих действий. Решение экспертных вопросов осуществимо посредством, во-первых, установления механизма принятия юридически значимого решения о заключении сделки, а во-вторых, через привлечение фундаментальных экспертных понятий потенциальной и актуальной юридически значимых способностей, а также уровневой регуляции деятельности.

II ЭТАП - УСТАНОВЛЕНИЕ МЕХАНИЗМА ПРИНЯТИЯ РЕШЕНИЯ О ЗАКЛЮЧЕНИИ СДЕЛКИ И ЕГО РЕАЛИЗАЦИИ

Требования законодательства к заключению судебно-психиатрического эксперта состоят не только в необходимости вынесения верного экспертного решения, но и в его убедительном обосновании. Одним из аргументов, обеспечивающих доказательность экспертного вывода, является установление психопатологических механизмов юридически значимого поведения лица, которые играют роль промежуточного вывода при доказывании психологического критерия. Установление механизма принятия решения о заключении сделки и его реализации позволяет выявить конкретные звенья нарушения регуляции поведения. Установление психопатологического механизма следует рассматривать как одну из основных предпосылок экспертного вывода о нарушении юридически значимой способности. Вместе с тем выявление психопатологического механизма не может подменять собой экспертную оценку, суть которой заключается в установлении способности лица к осознанию и регуляции юридически значимого поведения. Диагностика даже выраженных форм психической патологии еще не означает для суда нарушения способности гражданина к осознанию и регуляции юридически значимого поведения.

В судебной психиатрии наряду с понятием «критика к болезни» используется понятие «критика к юридически значимой ситуации». Критичность рассматривается как сознательный контроль за выполнением интеллектуальной деятельности, проявляющийся в способности осознавать и исправлять ошибки. Критичность понимается и как «вершинное образование личности», как показатель сохранности личностно-мотивационной сферы, т.е. связывается с саморегуляцией, самосознанием и самооценкой.

В целом критичность является способностью к внутреннему соотнесению, раскрытию иерархических отношений и увязыванию между собой личностных смыслов и общественно выработанных социальных значений. Таким образом, в основе критичности лежит функция сознания, заключающаяся в соотнесении представлений, обеспечивающих регуляцию социально значимого поведения. Трехуровневая модель критичности представлена на рис. 16-2.

При синдромах нарушенного сознания ключевым звеном в нарушении критичности становится собственно расстроенное сознание, которое не позволяет больному сопоставить между собой различные представления. Устоявшимися являются и представления о некритичности больных с деменцией, выраженными формами умственной отсталости. В этих случаях некритичность обусловлена не нарушением способности к сопоставлению представлений, обеспечивающих регуляцию социально значимого поведения, а неспособностью к формированию самих представлений.

При понимании некритичности как неспособности к соотнесению различных представлений нечувствительность к противоречиям больных шизофренией, в том числе и при бредообразовании, следует искать не только в неправильном отображении действительности, но и в нарушении функции сознания по сопоставлению представлений.

При депрессивных, маниакальных синдромах аффективно заряженные представления вытесняют все иные, в результате чего представления, лишенные эмоционального насыщения, теряют свою значимость либо вовсе оказываются вне поля сознания, а потому не учитываются при формировании суждений. Сходные механизмы нарушения критичности наблюдаются и у больных с кататимными бредовыми и сверхценными идеями.

Традиционным является разделение критики на «полную», «частичную», «формальную», а также по ее направленности: «критика к болезни», «критика к ситуации», «критика к собственным возможностям». В основе прогнозирования лежит способность к сопоставлению прошлого опыта, актуальной ситуации и модели будущего. Поэтому способность к прогнозированию следует рассматривать как частный случай критичности.

Не все нарушения критики являются значимыми для экспертной оценки той или иной юридически значимой способности. Значительная часть принимаемых больным решений может быть никак не связана с имеющимися психопатологическими расстройствами и осуществляется только за счет интактных (незатронутых болезнью) сторон психики. Поэтому само по себе нарушение критики к болезни не может быть положено в обоснование экспертного вывода о неспособности лица понимать значение своих действий и руководить ими. Установление данного вида нарушения критики следует рассматривать как промежуточный результат экспертного исследования. Нарушение критики к ситуации экспертного исследования также является лишь маркером, который не может приравниваться к нарушениям других видов критики. При оценке способности лица понимать значение своих действий и руководить ими на момент заключения сделки значимыми становятся лишь те виды нарушения критики, которые позволяют увязать психическое расстройство и значимые параметры юридически значимой ситуации на каждом из этапов принятия юридически значимых решений.

Установление психопатологического механизма принятия решений является одним из основных этапов доказывания экспертного вывода. Основной подход, заключающийся в разделении психопатологических механизмов на обусловленные негативными и продуктивными психическими расстройствами, сохраняет свое значение при судебно-психиатрической экспертизе сделкоспособности.

В предыдущих главах рассмотрена теория принятия решения, выделены универсальные этапы принятия юридически значимых решений:

В основе разграничения нормативного и психопатологического механизмов принятия решений лежит нарушение некоторых видов критичности (способность соотносить представления о заключаемой сделке и ее социальном значении, критика к болезненным переживаниям, которые задействованы в принятии решения) либо (и) произвольности поведения.

Основные варианты психопатологических механизмов принятия решений выстроены в иерархический ряд в зависимости от удаленности от нормативного механизма (рис. 16-3).

На первом этапе создания представления о решаемой задаче значимыми являются два психопатологических механизма принятия решения: обусловленные расстроенным сознанием и интеллектуально-мнестическими нарушениями.

Психопатологический механизм, обусловленный расстроенным сознанием в форме оглушения, наблюдается у лиц в терминальных стадиях онкологического заболевания. Свойственные расстроенному сознанию отрешенность от внешнего мира, окружающей обстановки с затруднением или полной невозможностью воспринимать реальную действительность, дезориентировка в окружающем исключают способность больного к формированию представлений о решаемой юридически значимой задаче, например завещательного распоряжения. Нарушения критики к юридически значимой ситуации обусловлены в первую очередь расстроенным сознанием, что исключает возможность сопоставления представлений, а также неспособностью к формированию представления о юридически значимой задаче. В тех случаях, когда в состоянии расстроенного сознания больной оказывается способным высказать ранее сформированное решение, механизм его реализации оказывается психопатологическим, поскольку расстроенное сознание не позволяет сформировать представление о динамике ситуации и соотнести с ним ранее принятое решение.

Психопатологический механизм, обусловленный недостаточностью интеллектуально-мнестических функций, значим при выраженных психических нарушениях: деменции, органическом амнестическом синдроме, умеренной умственной отсталости. Интеллектуальная недостаточность может обусловить невозможность понимания условий заключаемой сделки - отличий разных видов сделки (таких как дарение, купля-продажа, рента, завещание), что требует владения несложными абстрактными понятиями. Безусловно, формирование представлений о решаемой задаче возможно лишь при сохранной способности обращения к материалу памяти (прошлому опыту) и удержания в памяти ее условий, т.е. сохранности долговременной и кратковременной памяти. Грубые расстройства памяти исключают способность к формированию представлений об условиях решаемой юридически значимой задачи. Расстройство критики обусловлено неспособностью создания представлений о решаемой задаче вследствие сугубой конкретности мышления, грубого нарушения долговременной и (или) краткосрочной памяти.

В том случае, если представление о решаемой задаче не формируется, блокируются и последующие этапы принятия решения, т.е. прогнозирования, выбора из альтернатив и реализации решения.

На этапах оценки последствий выбора из альтернатив и оценки рисков значимыми являются психопатологические механизмы, обусловленные недостаточностью интеллектуально-мнестических функций и дезинтеграцией психической деятельности.

Если интеллектуально-мнестические расстройства не столь глубоки и позволяют лицу сформировать представление о решаемой задаче, следующим этапом становится создание субъективного представления о последствиях выбора из альтернатив и оценке рисков, т.е. прогнозирования. Неспособность понимания последствий заключаемой сделки, например потери права распоряжаться жилой площадью, изменения жилищных условий и пр., в силу интеллектуально-мнестического снижения позволяет рассматривать механизм принятия решения как психопатологический. Оценка подэкспертным рисков должна сводиться к возможности формирования у него представлений о том, что ситуация, в которой он осуществляет свои права, может существенным образом меняться, в частности могут меняться условия проживания, размер пенсии, уровень материального достатка и пр. Исходя из сопоставления с нормативным механизмом принятия решений, минимальные требования, достаточные для принятия решения, должны быть на уровне удержания в памяти 3-4 альтернатив. Некритичность, обусловленная неспособностью в силу интеллектуальной недостаточности к соотнесению выбора определенной альтернативы с представлением о последующем варианте развития событий, позволяет расценивать механизм принятия решения как психопатологический.

В основе психопатологического механизма, обусловленного дезинтеграцией психической деятельности, лежат представления о нарушении интенциональности (направленности сознания на объект), своеобразном расщеплении сознания как основного расстройства при шизофрении (Ткаченко А.А., 2012), расщеплении сознания действительности и самосознания личности (Выготский Л.С., 1933). Нарушения мышления, волевой сферы, эмоциональности рассматриваются как явления вторичные. Больные шизофренией преимущественно с негативными психическими расстройствами способны к формированию представлений о решаемой юридически значимой задаче. Однако у них наблюдается нарушение актуализации прошлого опыта. Это нарушение, в свою очередь, объясняется расстройством вероятностного прогнозирования, использования вероятностно организованного прошлого опыта, который является одним из звеньев, необходимых для осуществления ориентировочной реакции. Больной действует так, будто его прошлый опыт в той или иной степени дезорганизован (срабатывает тенденция к уравниванию вероятностей), хотя формально сохранен. Данный механизм проявляется на этапах субъективной оценки последствий и рисков выбора альтернатив. Соотнесение с ущербно организованным прошлым опытом приводит к неверным прогнозам относительно возможных вариантов развития событий. Вероятностное прогнозирование, в свою очередь, может строиться с опорой как на значимые, так и на второстепенные параметры юридически значимой ситуации, включая субъективное уравнивание либо искажение эмоционально значимых признаков. Некритичность, обусловленная нарушением способности соотносить прошлый опыт, представления о решаемой юридически значимой задаче и представления о последствиях выбора альтернатив, является основанием для оценки данного механизма принятия решений как психопатологического.

На этапе выбора из альтернатив значимы три психопатологических механизма принятия решений.

При психопатологическом механизме, обусловленном дезинтеграцией психической деятельности, выбор одной из альтернатив может осуществляться с опорой на второстепенные признаки, которые могут приобретать больший вес, чем значимые. Сам процесс выбора из альтернатив оказывается ущербным вследствие патологии решающей системы - нарушения самосознания. Нюансы реализации психопатологического механизма дезинтеграции психической деятельности на каждом из этапов принятия решения многообразны, что требует проведения тщательного клинико-психопатологического исследования, которое должно быть нацелено на выявление расстройств самосознания и предметного сознания. Данные расстройства могут быть выявлены непосредственно, либо о них можно судить по совокупности других нарушений: мышления, эмоциональности.

Продуктивные психопатологические механизмы принятия решений под влиянием бредовых переживаний и аффективных расстройств нарушают процесс принятия решения преимущественно на этапе выбора альтернатив (одного из вариантов решений). Выявляется прямая либо косвенная психопатологическая мотивация. При наличии прямой психопатологической мотивации бредовые либо аффективные расстройства непосредственно обусловливают выбор альтернативы. При наличии косвенной психопатологической мотивации альтернатива, связанная с фабулой бредовых переживаний либо аффективными расстройствами, заведомо исключается больным.

При этом далеко не всякое продуктивное расстройство, оказавшее влияние на выбор альтернатив, позволяет расценивать механизм принятия решения как психопатологический. Достаточно надежной, хотя и не абсолютной при этом становится традиционная для отечественной психиатрической школы дифференциация: бредовый/сверхценный, психотический/невротический. Вместе с тем дихотомический подход не решает ряда проблем, возникающих, например, при оценке сверхценных идей, сопровождающихся нарушением критики, либо при экспертной оценке умеренного депрессивного эпизода.

Невротическая депрессия, безусловно, оказывает влияние на выбор альтернатив, однако при этом альтернативы, не связанные с кругом болезненных переживаний, из анализа не исключаются, а значимость альтернативы, обусловленной депрессивными расстройствами, сопоставима со значимостью других альтернатив. Таким образом, для отнесения механизма принятия решения к патологическому необходимы два условия: прямое либо косвенное влияние продуктивных психопатологических переживаний на выбор альтернативы и нарушение к ним критики.

Психопатологический механизм, обусловленный расстройством волевой регуляции юридически значимого поведения, наблюдается у лиц, страдающих синдромом зависимости от алкоголя и органическим расстройством личности, значим на двух последних этапах принятия решения: выбора из альтернатив и реализации решения. Психопатологическим следует считать механизм, при котором утрачивается произвольность в выборе альтернатив. Недостаточность волевой регуляции выявляется при взаимодействии психопатологических и ситуационных факторов. Психопатологический механизм запускается под влиянием внешних условий, а именно в определенной ситуации под влиянием заинтересованных лиц, что приводит к неоправданному повышению значимости одной из альтернатив. На этапе реализации решения неспособность к регуляции поведения определяется невозможностью осуществления контроля за исполнением решения.

III ЭТАП - УСТАНОВЛЕНИЕ НАРУШЕНИЯ/СОХРАННОСТИ ОСОЗНАНИЯ И РЕГУЛЯЦИИ ПОВЕДЕНИЯ НА СМЫСЛОВОМ И ЦЕЛЕВОМ УРОВНЯХ РЕГУЛЯЦИИ

Достаточный уровень развития и слаженность функционирования звеньев регуляции поведения, связанные с определенной степенью созревания, организации, сохранности (или компенсации) лежащих в их основе личностных структур, позволяют осуществлять адекватное полагание и эффективное достижение целей. Именно наличие такой степени зрелости, структурной организации и функциональной слаженности создает потенциальную способность и является основой актуальной возможности осознания значения своих действий. Последняя должна пониматься как актуализация в конкретной ситуации заключения сделки способности верно отражать в сознании в системе своих субъективных личностных смыслов объективные содержания, связи и отношения, заданные культурой.

Применительно к сделкоспособности потенциальная способность субъекта к осознанию и регуляции своих действий определяется наличием развитых и адекватно функционирующих личностных и познавательных структур, интеллектуальных предпосылок и социального опыта - представлений об общественных ценностях, выгоде и ущербе для себя и лиц ближайшего окружения, достаточных для организации и осознанно-волевой регуляции своего поведения в ходе принятия решения о заключении сделки и его реализации.

Актуальная способность к осознанию и регуляции своих действий отражает реализацию потенциальной способности в конкретных обстоятельствах совершения сделки в зависимости от соответствия интеллектуальных и личностных ресурсов требованиям задачи (степень сложности и рискованности - множество альтернатив, множество гипотез относительно последствий выбора, неопределенность исходов; нестандартность; динамичность - изменение исходных данных в ходе разрешения задачи; конфликтность интересов и др.).

Психическое расстройство приводит к выпадению различных звеньев регуляции поведения: неспособность к пониманию юридически значимой ситуации либо искаженная оценка ее, формирование патологической мотивации, нарушение регуляции поведения на этапе целедостижения.

И потенциальная, и актуальная способность к осознанию и регуляции юридически значимого поведения могут нарушаться на целевом или смысловом либо на обоих уровнях регуляции.

Ретроспективная оценка способности лица понимать значение своих действий и руководить ими на момент заключения сделки включает последовательное определение сначала потенциальной, а затем актуальной способности. В основе экспертной оценки лежит установление влияния психопатологического синдрома на осознание и регуляцию деятельности на каждом из этапов принятия решения и его реализации на смысловом и целевом уровнях по критериям опосредованности, произвольности и критичности.

В ходе ретроспективной экспертной оценки сделкоспособности установление нарушения потенциальной либо актуальной способности лица к осознанию и регуляции юридически значимого поведения на смысловом и (или) целевом уровнях регуляции свидетельствует о нарушении юридически значимой способности в целом. При наличии психического расстройства экспертный вывод о сохранной юридически значимой способности основывается на последовательном исключении у лица нарушения потенциальной, а затем актуальной способности к осознанию и руководству своими действиями на смысловом и целевом уровнях регуляции.

Основой установления нарушения способности понимать значение своих действий и руководить ими является клинико-психопатологический анализ влияния синдрома на осознание и регуляцию юридически значимого поведения. В качестве методической базы, позволяющей оценить влияние различных психопатологических синдромов на смысловой и целевой уровни регуляции деятельности, применяются методики, раскрывающие механизмы нарушения регуляции деятельности при психических расстройствах. Для оценки ценностно-смысловой сферы индивидуального сознания, выявления структурно-содержательных особенностей сознания, предметного раскрытия ценностно-смысловой ее ткани используется процедура построения субъективного семантического пространства посредством техники репертуарных решеток.

Анализ потенциальной и актуальной способности лица к осознанию и регуляции юридически значимого поведения на смысловом и целевом уровнях является основой для судебно-психиатрической экспертной оценки юридически значимых способностей.

К психопатологическим синдромам, исключающим потенциальную способность понимать значение своих действий и руководить ими при заключении сделки, относятся деменция, психоорганический синдром с преимущественным нарушением интеллектуальных функций, не достигающий степени деменции, интеллектуальное недоразвитие, соответствующее выраженной олигофрении, стойкий параноидный синдром у больных шизофренией, грубые дефицитарные расстройства при шизофрении (апато-абулический тип дефекта).

К психопатологическим синдромам, которые не нарушают потенциальную способность понимать значение своих действий и руководить ими, однако могут обусловить нарушение актуальной способности к осознанию и регуляции юридически значимого поведения на момент заключения сделки, относятся психопатоподобный вариант психоорганического синдрома, дефицитарные расстройства у больных шизофренией (дефект по типу простого дефицита, «фершробен»), паранойяльный синдром. Психопатологические синдромы, имеющие преходящий характер (состояния расстроенного сознания, аффективные синдромы, абстинентный синдром у больных с зависимостью от психоактивных веществ), нарушают актуальную способность к осознанию и регуляции юридически значимого поведения.

К психопатологическим синдромам, не оказывающим влияния ни на потенциальную, ни на актуальную способность к осознанию и регуляции юридически значимого поведения, относятся психопатический синдром, астенический вариант психоорганического синдрома, невротический и неврозоподобный синдромы.

Нарушение потенциальной способности к осознанию и регуляции юридически значимого поведения возможно либо преимущественно на одном из уровней (смысловом или целевом), либо на обоих уровнях.

Уже на начальных этапах шизофренического процесса в силу нарушения интенциональности (направленности сознания на объект) оказывается нарушенной способность к соотнесению конкретного правового действия с его социальным и культурным значением. Нарушение способности к подобному соотнесению, традиционно именуемое в отечественной психиатрической школе как снижение критичности, на начальных этапах болезненного процесса не утрачивается вовсе, а проявляется лишь в единичных высказываниях, отдельных психологических пробах. Поскольку совершение сделки, как правило, достаточно пролонгировано во времени, единичные ошибки суждений корригируются больным при повторном обдумывании. Поэтому начальные проявления шизофренического дефекта (выявляемые в эксперименте единичные нарушения мышления, астенические, неврозоподобные синдромы), затрагивающие смысловой уровень регуляции деятельности, не нарушают ни потенциальную, ни актуальную способность больного шизофренией к осознанию и регуляции юридически значимого поведения.

По мере развития заболевания связь предметного и смыслового значений в сознании больного становится все менее прочной, что клинически выражается в нарастании нарушений мышления, оскудении эмоциональности. Способность к коррекции ошибочных суждений нарушается. У больных с дефектом по типу простого дефицита и «ферш-робен» потенциальная способность к осознанию и регуляции юридически значимого поведения может оставаться сохранной благодаря интактным сторонам психики. При этом актуальная способность понимать значение своих действий и руководить ими на момент заключения сделки может оказаться нарушенной за счет смыслового уровня регуляции. Центральным звеном нарушения регуляции при этом становится некритичность.

Продуктивные психопатологические синдромы - бредовые идеи, галлюцинаторные, аффективные расстройства - нарушают потенциальную способность понимать значение своих действий и руководить ими на смысловом уровне регуляции. Нарушение целевого уровня регуляции является вторичным по отношению к смысловому. Процесс постановки цели и мотивация оказываются патологическими. Кроме того, у больных со стойким параноидным синдромом под влиянием длительно текущего психического расстройства происходит искажение устойчивой системы личностных смыслов.

Дальнейшее течение болезненного процесса с углублением нарушений мышления, волевых функций приводит также и к нарушению потенциальной способности понимать значение своих действий и руководить ими на целевом уровне регуляции, что выявляется у больных с грубыми дефицитарными расстройствами - апато-абулическим дефектом.

У больных с психоорганическим синдромом сосудистого генеза иные закономерности распада уровневой регуляции деятельности. При психопатоподобном варианте психоорганического синдрома наблюдается снижение памяти на текущие события, обстоятельность мышления с затруднением анализа, обобщения, невозможностью целостной оценки ситуации, элементы дезорганизации психической деятельности с легкостью актуализации ситуативных критериев, нарушением целостного прогнозирования. При этом способность больных понимать условия относительно несложных задач сохраняется. Больные в достаточной мере сохраняют представления о социальных значениях совершаемых юридически значимых действий. Потенциальная способность к осознанию и регуляции юридически значимого поведения остается сохранной. При заключении сложных сделок, характеризующихся необходимостью учета интересов нескольких лиц, многоэтапно-стью, а также при воздействии стрессовых факторов актуальная способность понимать значение своих действий и руководить ими может оказаться нарушенной. Трудности разделения главного и второстепенного, невозможность удержания в памяти нескольких привходящих факторов, неспособность к использованию стратегии поэтапного разрешения сложной задачи, легкость актуализации ситуативных критериев эмоционального предпочтения обусловливают недоучет последствий выбора из альтернатив. Таким образом, у части больных с психопатоподобным вариантом психоорганического синдрома нарушается актуальная способность к осознанию и регуляции юридически значимого поведения на целевом уровне.

Длительное течение органического заболевания головного мозга с расстройствами памяти, трудностями понимания происходящих событий, эмоциональной неустойчивостью с аффективной логикой суждений, заострением патохарактерологических особенностей в виде подозрительности, недоверчивости приводит к нарушению потенциальной способности к осознанию и регуляции юридически значимого поведения не только на целевом, но и на смысловом уровне за счет вытеснения устойчивых нормативных смысловых образований патологическими. Распад обеих регуляторных систем наблюдается у больных, страдающих деменциями, когда нарушенной оказывается потенциальная способность к осознанию и регуляции юридически значимого поведения и на целевом, и на смысловом уровнях. Причем, в отличие от больных шизофренией, первичным является нарушение целевого уровня регуляции.

Астенический вариант психоорганического синдрома не нарушает ни потенциальную, ни актуальную способность к осознанию и регуляции юридически значимого поведения.

У больных с интеллектуальным недоразвитием в рамках легкой умственной отсталости наблюдается нарушение потенциальной способности к осознанию и регуляции юридически значимого поведения преимущественно за счет смыслового уровня регуляции поведения. Отставание в психическом развитии обусловливает замедленное овладение социальными значениями, культурными ценностями, в том числе на эгоцентрическом и группоцентрическом уровнях. При более выраженных степенях умственного недоразвития нарушается потенциальная способность к осознанию и регуляции поведения и на смысловом, и на целевом уровнях регуляции.

Паранойяльный синдром в рамках хронических бредовых расстройств, органического бредового шизофреноподобного расстройства, характеризующийся стойким бредом преследования, колдовства, ущерба, приводит к искажению устойчивых ценностно-смысловых образований, нарушению иерархии мотивов. Одними из главенствующих становятся мотивы, связанные с бредовыми переживаниями, которые в значительной степени вытесняют нормативные, однако не замещают их полностью. Отдельные решения, в том числе и юридически значимые, больной может принимать по нормативным механизмам, другие же - по психопатологическим. Актуальная способность понимать значение своих действий и руководить ими может оказаться нарушенной в том случае, если принятие решения о заключении сделки связано с комплексом болезненных переживаний. При этом нарушение целевого уровня регуляции является вторичным по отношению к смысловому.

Преходящие психопатологические синдромы нарушают актуальную способность понимать значение своих действий и руководить ими. Состояния расстроенного сознания (оглушение, сопор) обусловливают нарушение способности к восприятию происходящих событий, неспособность к их соотнесению с системой личностных смыслов, нарушая тем самым и смысловой, и целевой уровни регуляции деятельности.